Голод усилился на земле… (Быт. 43:1)

 

В самом начале 1933 года, в сочельник, колхозник-передовик Захар Семерюк, отец пятерых детей из украинского села Октябрьское (бывшее Боголюбово), вместе с семьёй преклонил колени и, со слезами помолившись Господу, отправился проверять поставленные им накануне в полынье небольшие сети. Дело это было безнадёжное. В местной старице и в добрые времена рыбы водилось негусто, а как настал голод, мужики ещё осенью исходили её вдоль и поперёк с бреднем, выловив всё живое. Но с болью глядя на страшно исхудавших жену и детей, Захар, и сам едва передвигавший ноги, как только на ночное небо взошла луна, достал из потаённого места испечённую к Рождеству одну-единственную безвкусную, смешанную с отрубями лепёшку, разделил её между членами семьи и двинулся в путь. «Съедим это и умрём», – вспомнились ему печальные библейские слова вдовы из Сарепты Сидонской. Себе он, однако, усилием воли сегодня не взял ни крошки, твёрдо решив, либо вернуться домой с уловом, либо так и остаться на льду старицы… «Папочка поймает нам много рыбки!» – радостно щебетала трёхлетняя Даша, и старшие дети тоже с надеждой смотрели на отца, ведь завтра утром – Рождество.

Дорога, по которой пошёл Захар, пролегала рядом с бывшим молитвенным домом, отобранным у верующих сразу после начала коллективизации и превращённым теперь в колхозную контору. Всякий раз мимо этого места Семерюк проходил с тяжёлым сердцем. Сколько здесь пробуждалось воспоминаний! Сейчас дом выглядел холодным и высокомерным, подобно всякому богоотступнику. Однако Захар хорошо помнил его другим: само рождение, когда будущую церковь строили едва ли не всем селом; юность и зрелость, когда – ещё совсем недавно – в нём собиралась большая дружная община, пресвитер и диаконы читали святые Писания, пел хор, из ворот дома выезжали подводы с благовестниками, направлявшиеся с христианской проповедью по соседним хуторам... Многие люди тогда, вопреки советскому атеизму, обращались к Богу. А затем в том же доме, но уже осквернённом, судили их доброго пастыря Василия Ткаченко и других братьев. Всех их безжалостно раскулачили, объявив всенародно если не «эксплуататорами-кровопийцами» (для чего местные христиане оказались бедноваты), то некими «подкулачниками». Так и записали в заведённых на них уголовных делах перед отправкой на Север. Бумага, как известно, всё стерпит.

Оставшиеся в селе верующие какое-то время из страха перед властями не собирались вместе, однако затем небольшая группа всё же начала тайно, преимущественно по ночам, проводить домашние богослужения. Днём это были примерные колхозники, исполняющие волю поставленного советской властью председателя, а по ночам – великие молитвенники, со слезами взывающие к небесному Отцу. Прошлой ночью такое тайное собрание проходило и в доме Семерюков. Как обычно в то тяжёлое время, пели вполголоса, так же негромко читали Евангелие, горячо молились обо всей рассеянной Церкви, а более всего – о хлебе насущном, чтобы, несмотря на усиливающийся голод, как-то дотянуть до лета. И все верующие, ради Христа Иисуса, чем могли, делились друг с другом.

Урожай зерновых, собранный осенью в их местности, был вполне достаточен для безбедной жизни. Однако вскоре весь хлеб, свезённый в колхозные закрома, исходя из высшей государственной целесообразности, был до последнего зёрнышка сдан в район, и потому голод сделался неизбежным. К началу зимы положение стало отчаянным. Люди быстро опускались, ища себе хоть какое-то пропитание. В селе начисто исчезли кошки и собаки. Начались смерти от истощения. Из соседнего колхоза доходили зловещие слухи о людоедстве. Власть безмолвствовала, грандиозных масштабов голод в стране замалчивался, газеты же писали о победах в социалистическом колхозном строительстве…

Захар поначалу тоже сильно страдал от хронического недоедания. Все овощи, собранные с их небольшого личного огорода, он вместе с женой Марией скрупулёзно разделил по месяцам до весны, но семья не укладывалась в эту скудную норму, запасы таяли на глазах. С грустью заметив однажды, как ослабевает духом, начинает пререкаться с женой из-за малого куска пищи, Захар возревновал о Боге, молился много часов кряду, не поднимаясь с колен, и с ним произошла удивительная перемена, необъяснимая для людей неверующих. Он вдруг перестал бояться умереть, явственно почувствовал себя готовым к такому исходу, и, наверное, именно поэтому продолжал жить достойно образа Божьего, сохраняемый высшей силой посреди окружавшего его земного ада.

И теперь морозной ночью, с трудом ступая по глубокому снегу, Захар совсем не чувствовал голода и думал лишь о семье. «Господи, о жене и детях молю, – беззвучно взывал он к Богу, – я своё уже пожил... Спаси и сохрани их от голодной смерти! Сотвори чудо! Наполни мои сети рыбой... ведь вся вселенная в Твоей руке и власти…»

Он вышел к укрытой снежным покровом старице. Пушистый иней на прибрежных кустах таинственно искрился в лунном сиянии. Пробитая Семерюком накануне полынья успела уже довольно прочно затянуться. Достав из-за пояса топорик, Захар принялся рубить лёд. Ему не хватало сил, поэтому приходилось часто останавливаться и отдыхать. Тогда слёзы неудержимо лились из его глаз. «А что если всё напрасно, и дети его уже завтра начнут тихо угасать?» – эта мысль надрывала отцовское сердце. И тогда он вновь рубил лёд – так, что колючие крошки летели во все стороны. «Если не будет рыбы, – ожесточился на какой-то миг Захар, – видит Бог, не сойду с этого места, лягу умирать пред очами всего воинства небесного, радующегося Рождеству… Пусть ангелы тогда спросят с Господа, почему Он омрачил Свой великий праздник смертью верующих в Него малышей несмышлёных… Да, замёрзну прямо у полыньи, хоть одним ртом в семье будет меньше…» Захару представились его дети, мал мала меньше, с плачем бегущие утром к старице, рыдающая жена… «На всё воля Божия, – вновь рассудил он, тяжко вздыхая. – "Насадивший ухо не услышит ли? И образовавший глаз не увидит ли", в какой мы оказались беде?»

Наконец полынья была вновь прорублена. Рыбак не спеша, с затаённой надеждой, что каждая лишняя минута даёт Богу больше возможностей ответить на слёзные молитвы, принялся убирать лезвием топора плавающие на поверхности льдинки, и делал это до тех пор, пока в чёрной воде ясно не отразились мерцающие далёкие звёзды. Однажды, давным-давно, в такой же канун Рождества, волхвы на востоке увидели в небе таинственную звезду и отправились в путь… «Господи! – положив руку на сеть, страстно воскликнул Захар. – Как Ты не допустил смерти Младенца Иисуса от кровавых рук Ирода, не дай умереть и моим детям!»

Он ещё немного помедлил и, набравшись мужества, добавил почти беззвучно: «Да будет воля Твоя, верую…»

Затем Семерюк легонько потянул сеть и сразу ощутил её тяжесть. «Неужели примёрзла где-то подо льдом?» – первое, что пришло ему в голову. Однако сеть понемногу стала поддаваться, и рыбак вскоре ощутил в ней некое движение. «Благодарю Тебя, Отче!» – беспрерывно повторял Захар, лихорадочно подтягивая сеть с неизвестно откуда взявшейся силой. Первая рыба грузно посыпалась на лёд. «Господи, ведь это налимы!» – безошибочно определил он самый ценный сорт рыбы, который когда-либо ловился на его памяти в этой старице. Сеть с трудом проходила в неширокую полынью, рыбак только и успевал откидывать крупных налимов в сторону.

После непродолжительной борьбы восемьдесят семь больших и средних рыбин замерли на снегу у ног Семерюка. Несмотря на мороз, Захар снял шапку, стал на колени и, простирая руки к небесам, от всего сердца помолился: «Жив Господь Бог! И весь мир по-прежнему подчиняется Тебе! Ликует дух мой, ибо ныне укрепилась вера моя, как никогда в жизни... Слава, слава Тебе!..» Радостно и уютно было ему в эти минуты, как ребёнку на руках у отца. А из разверстого сверкающего ночного неба, казалось, лилось тихое рождественское ангельское пение.

Сложив рыбу обратно в сеть, Захар натужно потянул свой улов по снегу. Это был последний труд его жизни. Такой груз показался бы значительным и здоровому сильному мужчине. Семерюк чувствовал, что уже не сможет вернуться на старицу, и потому не стал делить улов на части. Недалёкий путь до дома занял несколько часов… «Только бы дойти, только бы не обессилеть раньше времени!» – шептал сам себе Захар, проваливаясь по колено в рыхлый снег. Всё пережитое им когда-то, радости и горести, вереницей дум проплывало в угасающем сознании…

Когда под утро обессиленный Захар дополз до своих ворот и едва слышно постучал, Мария вскрикнула от радости и выбежала к нему. Дети ещё спали, и было достаточно времени поухаживать за мужем и приготовить необыкновенно вкусную праздничную трапезу для всей семьи.

Рождество прошло весело. Дети были счастливы, что Бог ответил на их сердечные молитвы. Только отец пролежал весь день, не вставая. Его организм, растративший силы без остатка, уже почти не принимал пищу. Захар тихим голосом распорядился хранить рыбу замороженной в укромном углу двора, лишь понемногу добавляя её в ежедневную пищу. Он велел также отдать несколько крупных рыбин самым бедствующим братьям и сёстрам в общине. Через три дня, беззвучно молясь, Захар мирно скончался.

Чудесный улов спас от голодной смерти семью, даже сильно ослабевшие дети вскоре поправились. Так Семерюки, оставшиеся без отца, прожили до весны, когда Бог послал им другую пищу. А вот ещё наловить рыбы в этой загадочной старице больше уже никому не удавалось.