Их было много, этих черных птиц.

Странно, что на этом маленьком клочке земли, было тепло.

Это была высокая Башня, с каменными стенами в плюще из зеленых листьев, разрезанных аккуратно ножиком, наподобие кленовых.

На башне был человек - сидящий на краю, смотрящий в сторону Города.

Он захватил эту крепость, встал наверху этой башни, зарекся больше никогда не сходить с нее и вечно быть где-то выше, где-то темнее, а где-то - просто глубже.

Его было много, этого серого и свинцового неба.

Странно, что там был даже лучик солнца.

Это был проникающий сквозь пелену и занавесь из снеговых туч с кусочками взрывающихся молний луч, как будто бы два времени года сошлись в одно - на этот маленький клочек земли.

С неба шел снег с дождем, заметал все следы, которые оставил человек на башне, идя к ней, к этой каменной громаде с трешинами от старости и разрушений.

Они становились невидимыми, прошлое умирало медленно в тихой агонии, и человек на башне простирал руки вперед, тянулся, сидя на краю, к этим следам, и, вдруг махнув рукой, утыкался в колени с изорванными брюками от падения на крутой лестнице неприветливой башни, и замирал.

Она была бело-черной, эта пропасть.

Странно, что там были редкие и чахлые сосны и ели.

Это были последние напоминания о жизни, которая осталась за восхождением на башню, когда шел за мечтой о вечности и красоте кто-то, и оставил протоптанную дорожку для других, забыв поставить таблички об опасности разочарования.

Шишки деревьев лежали под ними, и бурые иголки покрывали всю поверхность под высохшими стволами, на которых кора была похожа на полусломанную мозаику - в коричневых, бурых и багряных цветов.

Они словно олицетворяли вчерашний закат - красивый и величественный, но быстрый и скомканый в конце, когда человек уже забрался на вершину и открыл тяжелую дверь, а оказалось - не было там ничего, кроме тусклых красок ночи и блеклого рассвета, кроме опушенных рук и иссушающе-ироничной улыбки на потерскавшихся губах.

Странно, что даже дождь и снег не казались друзьями.

Это было протестом против флага человека на башни, это было желанием убрать, сорвать вниз, отворачиванием головы от нужного и важного, и руки словно били линейкой за непослушание, заставляя одергивать от своих далеких следов и невидимогого чреного Города...

Пустота и тишина звенели, ввинчивались, отгораживали от сознания, от своих мыслей, а Башня кренилась и оседала на один бок, иголки срывало с деревьев, вода вздымалась с океанов, небо падало вниз так же, как и Башня, и Новый Мир строился, чтобы хотя бы так сорвать в пропасть безумца, покусившегося на вечные блага.

Они - эти капли и струи резали лицо, щеки, губы, заставляли закрывать глубокие глаза, путали темные волосы человека с Башни, рвали на нем рубашку, и били, били, били...

Это было падением.

Странно, что в нем человек с Падшей Башни улыбался.

Это было сокровенным желанием - чтобы Башня покорилась, и она, предпочитая умереть, погребла под собой и своими камнями, изъеденными старостью, человека с темными волосами и глубокими глазами, смотрящими при поднимании в каждое окошко, чтобы увидеть закат, с изорванными брюками на коленях от бега по ступеням, с обветренным лицом, с сухими губами...

Бастилия или любая другая крепость не испытывала того, что испытал человек, лежащий в крови и снегу, в грязи и отражениях туч в расширенных зрачках, потому что они не входили на вершины свои, а только падали, а здесь было двое - падение и восхождение перед ним, и потому...

Они покорились, и свинцом осыпали, кислыми каплями били в отместку, по светлой коже, по белой ткани, по флагу, по мечтам, желаниям, но та пустота наверху - в одиночестве, стоило того, наверное, чтобы на минуту в беззвучном крике отчаяния испытать восторг от покорения и - разочарование, затем - спокойствие и, наконец, - смерть.