В воздухе стояла тишина. Та сказочная и обещающая тайну, как всегда перед Рождеством. Вечер мягко упал на город. Порошил мелкий снег. Огни фонарей выхватывали из тьмы спешащих по домам людей. Рождество…!

Он стоял на перроне. Вокруг суетились женщины, мужчины, недовольно хныкали дети, раздавались пронзительные визги электричек. Его пинали постоянно снующие почтовые грузчики, недовольно бурча: «мешают тут всякие».Он стоял опустив голову и смотрел на мигающие вдали огни семафоров. Снежинки падали на поднятый воротник и шапку.

Снующая толпа надоела ему. Поднял чемодан и пошел в сторону недалеко расположенного парка. На засыпанных снегом лавочках никого не было. Поставив чемодан, молодой человек сел на спинку и опустил ноги на сиденье. Казалось, он был чем-то озабочен: втягивал голову в плечи, постоянно поправлял, натягивал поглубже шапку и оглядывался, как будто ожидая кого-то. Но так как в округе никого не было, то волнение его никто не видел.

Он даже вздрогнул, когда из окутывающей темноты в лицо резко и больно ударил свет, скрипнули тормоза.

- Эй, служба! Чего сидишь? Может подвезти надо?- из приоткрытой двери машины высунулся мужичок, высморкался и добавил:

- Глухой что ли? Поехали, денег не возьму.

Солдат поднялся, с сомнением взглянул на машину, взял чемоданчик, подошел.

- Тебе куда? Да давай соображай быстрей. Рождество ведь, жена ждет.

- А меня наверное никто не ждет,- голос парня был напряжен и жесток. Это были его первые слова на станции.

Шофер видимо не расслышал. Он сильнее высунулся из машины и переспросил:

- Чего?

Служивый сел на заднее сиденье. Водила попался разговорчивый.

- Дембель, да?- и кивнул на форму. Парень молчал.

- Эх, помню свои годы,- продолжал шофер,- на флоте служил. Вот в «учебке» случай был…

Солдат невпопад кивал головой и натянуто улыбался шуткам извозчика.

Это был его город. По улицам редко проезжали встречные машины. Все ему было знакомо. каждый дом, каждая лавочка и закоулочек. Вот здесь, еще совсем мальцом бегали, играли в войнушку по строящимся катакомбам детского сада. Теперь на этом месте открыли кокой-то «Холдинг Центр».

- Звать тебя как, незнакомец? Елки-палки, ты что глухой правда?

- Виктор.

- А где служил-то?

Как покореженное рябью изображение на водной глади, нежно исчезли дома, улицы. Исчез сказочный свет фонарей, новогодней елки с площади. Как по мановению волшебной палочки исчез таксист. Буд-то в театре сменили сцену.

… Город Грозный.31 декабря, 9 часов 15 минут. Блок-пост на въезд в район площади Минутка. На улице мороз. Офицеры, в покрытых инеем шапках, жмутся к печкам. Солдаты на постах. Пришел очередной приказ командующего об усилении бдительности.

С заваленного цементными блоками дворика нихрена не видно. Мороз пробирается через наполовину опустошенные пластины броника.Сталь автомата через драные рукавицы обжигает руки. На душе полный бардак:- Новый год, а ты торчишь тут. Вон разводящий и тот поддатый ходит.

Рядом, через замерзший намертво ручей, в небольшом углублении, сидит радист- Санька Левин. Он так и эдак поднимает воротник прожженного бушлата, но все одно,-холодно. Вот он достает заначенную сигарету, приподнимает ворот и лезет за зажигалкой. «Не надо бы ему курить, разводящий увидит- морду набьет».Санек чиркнул. В первый раз ветер и мороз не дали огню жизни. Второй и третий. кремень выдал обильный букет искр.Чпок! В ладошке рядового Левина зарделось, заиграло на ветру маленькое пламя. Бымс!... В морозном воздухе выстрел прозвучал необычайно громко. Радист дернулся и запрокинув голову упал на спину. Сигарета выпала из пальцев и упала на бушлат. Он задымился. Пуля попала в шею…

С вышки надрывно, словно старый, прокуренный дед, заработал пулемет. Гильзы сыпались, ударяясь о стальные порожки, издавали звон новогодних колокольчиков. Прижимаешься спиной к ледяному бетону, закрываешь руками уши. Воздух дрожит от криков, залпов гранатометов. Суетятся какие-то люди в камуфляжных снежках. Федералы или «чичи»,- не важно. Под ногами хрустят стрелянные гильзы. Где-то далеко бухнула полевая станция ГСМ. Огонь и кореженный металл поднялись в воздух. Запахло смертью…

Виктор закурил. Бледный дым и пар ударились о стекло и расползлись по салону. Шофер не переставая «грузил» о том, что хреново на гражданке сидеть без работы, жена постоянно пилит. Нужны деньги.

- Тормози!- Машина дернулась и пошла юзом, остановилась.

- Ну ладно, служивый. Гуляй Дембель. Желаю хорошо отдохнуть.

« Да пошел ты-козел!»- подумал Виктор, но протянутую руку пожал.

До дома еще далеко, но слушать шофера он больше не мог. Снег не переставал, казалось даже наоборот. Огромные хлопья настойчиво лезли за отворот шинели.

Окна домов светились ровными прямоугольниками. Как могильные кресты их перетягивали рамы.

Вот и дом. Над покрытой снегом крышей, мягко ложился на бок аккуратный столбик дыма. Ветер подхватывал его и разорвав на части разбрасывал по сторонам. Солдат поставил чемоданчик на лавочку и присел рядом. Курить не хотелось. накурился он сегодня по горло. Мыслей в голове тоже никаких не было.» Как странно. Сколько мечтал вот так домой приехать, а теперь даже и радости нет никакой.»- Думал Виктор и сам себе удивлялся- почему?

Решил, что хватит уже оттягивать, постучал в мерзлое окно. Долго никто не отзывался. Потом сквозь тонкий хрусталь льда появилось чье-то лицо. Сердце екнуло и даже ноги подкосились: «Мама!»

- Кто там?- за окном открывать не спешили. Собака, немного опоздав со вступлением, принялась бешено рвать глотку. Она заливалась и металась на цепи. « Нет. это не Тюльпан. Он меня узнал бы.» Мысли вяло и неохотно возникали в голове и тут же гасли, не оставляя за собой никакого следа.

Наконец дверь слегка скрипнула и приоткрылась.

- Пошел на место! Я кому говорю… у… бестия!- низкий и хриплый голос мужчины. Опять по телу прокатилась истома, но она не приносила облегчения и радости. Скорее наоборот. Как красивая, покрытая синевой и матовой дымкой сверху, но гнилая, изъеденная червями изнутри слива. Она радовала глаз и сердце, но бередила, передергивала душу, заставляя нас с испугом выплюнуть съеденное и брезгливо поморщиться.

« Отец!»

- Кого там несет в такую погоду?- засов застыл на морозе и никак не хотел открываться. Вот наконец он звякнул о скобу.

Что-то напоминал этот звук: Хрыть! Словно затвор автомата. Коротко и точно. Особенно явственно на морозе.

« Все, хватит, хватит,»- молил он про себя Бога.- Я же дома, сколько можно. На уши давила не видимая волна. Хотелось рвануть замерзшими руками этот кусок памяти. Как старую, гнилую рубаху разодрать по полам и вышвырнуть на этот скрипучий снег, затоптать, раздробить ногами, тяжелым ботинком. Виктор никогда не плакал. Никто никогда не видел его слез, даже там, в плену…

Тот первый день. Его не били. Но уж лучше бы раскрошили в мелкий, зернистый порошок зубы и кости, чем вот так. Тот старик смотрел на него как смотрят на шальную, взбесившуюся собаку, которая долго время грызла овец в отаре. За ней долго охотились, ненавидели всей душой и вот наконец подстрелили. Тупая, ломающая ненависть сквозила из глаз старика. Он сидел на против, попивая что-то из большой пиалы и смотрел. Неотрывный, немигающий взгляд его жег и одновременно холодил душу. « За что ты меня так ненавидишь, дед?- задавал себе вопрос Виктор. « Что же я тебе такого сделал, что в душе твоей столько ненависти. Человек ли ты вообще, если умеешь так ненавидеть. Люди ли мы все?».

Потом пещера. Сырой пол, сырой потолок и стены. Все сыро и холодно. В пещере пахло гнилым мясом и протухшими консервами. Именно этим и кормили, да воды давали и еще… не били.

… Наконец дверь открылась. Сколько раз Виктор представлял себе эту встречу, этот миг. Как бросит чемодан, молча обнимет мать, отца… Его не узнают сначала, а потом подхватят, поведут в дом и вопросы, вопросы, разговоры до самой зари и теплую, мягкую постель. Будет казаться, что если он ляжет на нее, то не хватит сил больше оторвать голову от пуховой подушки.

Из приоткрытой двери появился отец. Он хмуро глянул на Виктора.

Сперва это был просто сторонний взгляд недовольного, пожилого мужчины. Потом удивленный немой вопрос: Ты?!! Потом недоверие самому себе, своему рассудку: Ты ли? Ну и наконец: Ты!!!

- Сын!- голосовые связки больше ничего не смогли выдать. Несмотря на мороз, губы пересохли и слиплись. Ноги у старика подкосились. Он уперся рукой о стену и прислонился к двери.

- Я, батя.- Из приоткрытой двери сенцев появилась мама. Она беспокойно выглядывала из двери. Но свет мешал ей увидеть что происходит у ворот.

- Миша, кто там? Ты в дом пригласи, что уж у ворот держать? На улице вон мороз и снег идет. Да замолчи же ты…- крикнула она на собаку, которая опять завелась на незнакомца.

- Мама, здравствуй! Я вернулся.- Виктор сделал шаг вперед и прошел в ворота. Мать сразу узнала сына. Она закричала и босиком бросилась к нему.

- Ой, Господи! Услышал ты мои молитвы, верила я – живой, Витюшенька!- ее причитания глохли в безудержном плаче. Она накинулась на сына и вцепилась в него, крепко прижала к себе.

- Да ты чего босиком-то, пойдем в дом. Батя! Да что вы в самом деле,- пойдем. Ну все, приехал я , пойдем. Виктор чувствовал, что еще чуть-чуть и он сам разревется и не удержать ему этих слез.

Отец тайком смахнул слезу и сам начал уговаривать мать:

- Ну , будет орать-то. Разошлась. Отпусти ты его, уцепилась прям уж.

- Ой сыночек, миленький, чуяло мое сердце. Верила- живой ты, живой. Господи!- она глотала слова и постоянно всхлипывала, все еще не веря, что сын вернулся.

В дом ввалились все вместе. Пустые комнаты сразу наполнились густым шумом. Мама бегала за сыном, хватала его за руки, гладила. Виктору самому было неловко. Он уже отвык. Все было знакомо и одновременно чуждо.

Отец полез в погреб за солениями и вином. Накрывали стол.

- Ну расскажи где был, почему молчал, что и почему.- Вопросы сыпались один за другим.

- Мать, подожди. Ну чего ты лезешь. Сначала баньку затопим. Человек же с дороги. Дай ему сообразить где он есть. Поговоришь,- успеешь.

Виктор снял шинель, прошел в зал. Ничего не изменилось. Чисто и уютно, тихо тикают старые ходики и лопочет радио. Но что-то не так. Тяготит, давит, сжимает горло. Хочется кинуться к окошку, распахнуть его и высунув голову, глотнуть открытым ртом чистого белого снега. Чем-то могильным тянуло по комнате, церковным. Он оглянулся, в дальнем углу комнаты, под самым потолком, горела лампадка. Она и издавала этот горько-приторный запах. Над ней, переливаясь мягким светом, меняя очертания из-за слабого огонька, висела фотография. Виктор вздрогнул. С фотографии на него смотрел парень. Молодой, в военной форме, с автоматом. Похоже на то, как будто он только принял Присягу и верил, что он нужен этой стране, этой армии. Молодость и счастье светило в его глазах. Все в нем выражало жажду жизни. Только как бы невзначай и неуверенно правый уголок пересекала черная ленточка. Как рваный, грязный шрам на белоснежной тонкой коже, он притягивал к себе внимание и не давал оторваться…Смерть!...

Виктор начал понимать: « Это же я … на … фотографии…!» он медленно сел на стул. Земля медленно пошатнулась и медленно поплыла из под ног. Он обхватил голову руками.

Сзади раздались мелкие шаги. Отец вошел в комнату, глянул на фотографию и сразу все понял.

- Пойдем сынок, баня готова, сегодня только топили. А это,- кивнул на фотографию,- мать сымет. Взял сына за плечи и проводил вперед, сам оглянулся, взглянул на икону, воровато перекрестился.

Перед баней закурили.

- Ты хоть немного отойди, а то смотреть на тебя страшно. Вроде бы и дома, а радости и не видно,- сказал отец и глубоко затянулся.

- Ладно, бать. Отвык просто. Сколько дерьма в душе, мысли об этом. Душат они меня. Сейчас мы с тобой попаримся, тяпнем по рюмашке,- отпустит. Ну ты расскажи, как у вас тут. Ведь почти четыре года прошло.

- Да ничего, потихонечку все. Сарай вон новый срубил, кроликов в этом году взял. Мать как это… ну… пришла похоронка из военкомата… приболела она…сдала. Сердце что-то.

Отцу трудно было говорить. Слов в душе не находилось нужных. Да и нужны они были слова? Батя отвернулся и тайком смахнул упрямую слезу. Это было второй раз за сегодняшний день. Он зло и обиженно затянулся несколько раз подряд. Горький дым неприятно щекотал во рту.

- А схоронили тебя хорошо. Народу много было. Я у Михалыча крест заказывал кованный. Он хороший крест сделал, добрый. Вот только фотографию подобрать не могли. Так и повесили с автоматом.

Виктору казалось, что отец говорит, а сам пятится в глубь замерзшего садика. Его голос становится глуше, глуше. Вот и не разобрать уже отдельных фраз…

…Покровский, молодой старший лейтенант, отчаянно орет на него благим матом и посылает к ротному за картой. Какая карта?! Ни хрена не поймешь. Снуют, мельтешат люди, лязгают провисшими катками молотилки, так называли облупленные, остроносые БМПешки. Горят металл, земля и солдатики, как кошмарные бенгальские огоньки с отчаянным криком, тыкаются в грязно-бурый снег.

А в воздухе кружат, кружат снежинки. Они прилипают к лицу и тают, оставляя за собой след маленькой бороздкой.

- … Ерохин! Ерохин… мать твою так! Бегом к Крупнику. Мне карта нужна, моя сгорела на… вместе с планшетом. Что же ты сука молчишь?- голос лейтенанта сорвался на визг. В воздухе что-то пронзительно, в унисон старлею, пискнуло и отразилось в двухэтажном здании двумя гулкими толчками. « Мины!». Посыпались, зазвенели на льду от куда-то взявшиеся стекла. Голос взводника повяз в грохоте и шуме улицы. Там где сидел лейтенант, валялась балка перекрытия второго этажа.

« Хороший был пацан»- подумал Ерохин,- но воевать ты не хрена не умел.

Он и не почувствовал ничего. В спину что-то больно толкнуло и Виктор от толчка ударился лицом о кладку подвала. « Какого..»- только и успел подумать он и попытался оглянуться. Но никого не увидел. Переулок был пуст. Только за спиной, где раньше висела радиостанция, мотался какой-то провод. По лицу потекла кровь. Кожу посекло осколками пластика. Вдруг тепло стало и под броником .Даже жарко. Ерохин засунул руку за пазуху, что то вязкое и липкое. « Неужели кровь?»- удивился он, потом сознание угасло.

-… Пойдем что ли, а то поздно уже.

- А? Да, да пора.- Виктор бросил в снег давно потухший окурок. Собака жалобно взвыла и забилась в конуру.

Парились долго, со злостью. Яростно лупили себя вениками. В основном молчали. Только когда раздевались, отец спросил, показав на два осколочных ранения на спине и одно, сквозное на груди:

- Больно было?

Виктор усмехнулся и полез в карман. вытащил и бросил отцу сморщенную и искореженную пулю.

- Врач на память подарил.

Когда пришли домой, мама уже успела сбегать в соседке.

- Ну Витек, ну молодец хлопец. Вернулся!- На солдата пошел огромный мужик-сосед, дядя Леша. Он по медвежьи обхватил Виктора и похлопал широченными ладонями по спине. Мать и соседка дружно заревели.

Стол накрыли быстро. Сели. У Виктора кружилась голова. Налили, отец поднялся. Он никогда не умел говорить тосты.

- Ну что же сын! Как бы оно ни было- ждали мы тебя, верили в то, что живой ты. Что-то в душе у меня,- он запнулся и посмотрел на жену,- у нас было. Оно это… конечно… мы… ну что… а ладно.- Он махнул рукой.

- Спасибо тебе Господи, что вернул нам сына! Зло опрокинул рюмку и со свистом опустил ее на стол.

Сосед загрохотал своим басом:

- Да чего это вы? Праздник какой, а они слезы льют. Так вот чего, Витюх, Давай с тобой в среду на рыбалку махнем. Я недавно такое тихое местечко нашел,- прелесть…

Виктор опять, как в такси невпопад кивал головой и говорил что-то невпопад. Он смотрел на маму. Она сильно постарела, чужая стала. Сам себя ловил на мысли, что мать никогда не станет чужой, но поднимал глаза и видел, что мама смотрит на него с жалостью. Не с пониманием, а с жалостью, как смотрят дети на умирающих щенков.

Как и откуда узнали, кто его знает, только через несколько минут в окошко постучали.

- Матрена, открывай! Ты чего сына прячешь? Радость-то какая, а они одни празднуют.- Сосед пошел, открыл. В комнату с мороза ввалились двое. От них шел пар, с полушубков падал на пол набухший в тепле снег. Как слезы он растекался ровными каплями по крашенному полу.

- Витек, чертяка!- на солдата бросился молодой парень, одноклассник- Шура Баранов. Он неловко приобнял Виктора, похлопал по плечу и протянул на стол две заиндевевшие с мороза бутылки водки. Второй дружок, Санька Моргунов, подхватил одну и скрутил ей голову.

- А что у вас стаканы-то пустые?

Все подняли рюмки и начали чокаться переговариваясь о чем-то. Шурка что-то кричал Виктору в лицо, сосед упорно доказывал Моргунову, что карась лучше всего идет на утренней. Отец пошел шашлык мариновать, мама еще салату своего в тарелки подкладывает, соседка достала зачем-то расческу и начала расчесывать свои бледные, жидкие волосы.

В ворота опять постучали. Мать побежала открывать. Из приоткрытой двери доносились только обрывки фраз:

… Приехал… да, живой. Вот ведь радость… Приходите, ждем.

Через десять минут в комнату ввалились еще несколько человек. Среди них приковылял дед Артем. В старом кителе с навешанными медалями, которые ударяясь друг об друга, напоминали звон колокольчиков и… тех гильз, которые падали с вышки.

- Дайте мне, ну дайте мне с настоящим воякой обняться.- Дед Артем настойчиво пробирался через толпу целующихся людей. Пришедшие были на подпитии и принесли еще большую неразбериху и шквал звуков. Кто-то притащил магнитофон. Он натужно хрипел голосом Высоцкого: « Протопи ты мне баньку по черному, я от белого света устал…»

Наконец Артем пробрался к Виктору, строго глянул ему в глаза, протянул скрюченную осколком руку и сказал:

- Уважаю таких, сынок, уважаю!

Мать опять заметалась по комнате. Стульев на всех не хватало. Принесли скамейку из погреба, опять налили. В комнате стало непродыхнуть. Закурили прямо тут же, говорили, говорили.

Вдруг магнитофон замолчал. В комнате стало тише. Кто-то пьяным голосом заорал: « На другую сторону переверни..»

Виктор подошел к столу, налил себе полный стакан, до краев. Посмотрел на всех. Разговор вовсе утих. Под потолком плавали клубы дыма и тяжелый винный дух.

- Я хочу выпить за тех, кто не может вот так, как мы сейчас,- Виктор запнулся, проглотил подкатившийся к горлу комок.

- За тех, кто помнит и понимает!

Выпитая рюмка резко, со свистом впечаталась в стол. Ножка надломилась, рюмка ударилась о тарелку и треснула. Все притихли. Ну вот кто-то произнес:

- Хорошо сказал, душевно.

Сосед, уже порядком подпитый, выхватил из кармана ручку и черканул на заляпанной соусом салфетки, чтобы не забыть. Разговор опять набирал обороты. Только Артем сидел в углу, качал головой и утирал слезы грязным платком. Он был совершенно пьян, его не слушали, только наливали.

Виктор дернулся к выходу. Свежий воздух больно ударил по разгоряченному лицу. Собака зло заурчала из будки, потом заскулила. Холодно ей. Над домом молча висели звезды. А снег все падал и падал. За забором тихо и печально шумел сад. Из приоткрытой двери бани тянуло березовым веником и мокрой доской.

Закурил. За прикрытой дверью затянули песню. Виктора передернуло. То ли холод, то ли все вот это. Ведь все шло как надо, но что-то было не так. Увидел всех, порадовались за него родня, друзья, родители. Но как-то пусто было в душе, одиноко. Вот вышел он, а всем все равно. Да сосед еще с рыбами своими…

Дверь тихо скрипнула. Морозный воздух кинулся в комнату. Вышел Артем. Он тяжело облокотился о подоконник, достал старый портсигар, долго ловил скрюченными пальцами помятую сигарету. Прикурил. Пытался взглядом сосредоточиться на лице Виктора, но у него закружилась голова.

- Ты Витек, не думай, мы тоже воевали. Ты чего же думаешь, они у меня зазря болтаются,- он стукнул себя по титулованной груди.- Нет, не зря. Заслужил стало быть.- Артем хотел подойти поближе, но чуть было не упал. Ерохин подхватил его и поставил на место.

- Вот скажи мне Витька, почто мы- мужики, должны воевать, проливать кровь свою за зря?- Он глуховато наклонился и приложил руку к уху.

- Вот у меня,- Дед помахал изуродованной рукой, - да и у тебя, я знаю, отец показывал… почему она – жисть такая? Вон, моя старуха, померла, один я остался. Кому теперь нужен? Пенсия- копейки. Копался всю жизнь, работал, воевал. А она, жисть-то боком вышла. Старуха была б жива, копошились мы и копошились бы вместе…

Дед наконец сорвался. Плечи его судорожно задергались, по изрешеченному ветрами лицу потекли слезы. Он бросил потухшую сигарету, достал носовой платок и долго и отчаянно сморкался.

Ерохин хотел ответить, уже открыл было рот, но дверь опять открылась. Мужики пошли на перекур. Все были достаточно пьяны. Баранов ткнулся в стоящего на пороге Виктора, мутным взглядом посмотрел на него и , как будто вспомнил для чего они пришли:

- Витька, ну ты молодец! Так их гадов надо, черножопые. Я бы их всех к стенке…они бы у меня…Да что ты,- Баранов всем заглядывал в лицо, дышал тяжелым перегаром и размахивал руками,- у тебя ни медалей ни хрена нет. Наверное очко поигрывало и по штабам тырился.

Шурика повело в сторону, он тягуче сплюнул, размазав слюни по подбородку.

- Я так рассуждаю, если хорошо воевать, то должны быть ордена. Вот посмотри сколько их у деда. А ну Артемон, дай посмотреть, что это за красненькая такая…

Посмотреть он не успел.

- По штабам, да? Ты чего же сука, говорить вздумал?- На порог выскочил отец. Он тяжело пошатывался и цеплялся руками о дверной косяк.

- Да что ты- говнюк, о войне знаешь? Я сам не воевал, зато сын свою кровь проливал. Это и не важно за что. Ведь проливал же. Он не стал как ты «косить» институтом, вот,- он полез в карман и сунул Баранову под нос пулю,- вот какие он сувениры там получал, пока такие как ты…

Михаил Ерохин рубанул рукой воздух, глотнул широко открытым ртом.

- Ты Санька молчи, целей будешь.

Баранов совсем распылился:

- Ну говори, говори- козел старый!

Дед Артем едва успел перехватить Михаила, который рванулся было к Баранову.

- Ах Ты сука!- старший отчаянно отталкивал деда, наконец ему это удалось.

- А что мне скрывать. Да, я «косанул» армию. Что мне там делать?- Школьный товарищ орал на весь двор. На его шее вздулась толстая, синяя вена.- Чтобы меня вот так как его?- Он показал на Виктора.

- Мне же дружбан рассказывал. Был Витек на Кавказе. Ну и что? В плену он был. А что в Великую Отечественную с теми, кто в плен попадал делали? К стенке их всех, предатели… лучше пулю в лоб чем плен…трус…!

Баранов упал. По его подбородку потекла тоненькая струйка крови, оставляя багровую полосу. Виктор потер ушибленный кулак.

- Уходи Санька. Уходи, а то убью!

- И уйду. Что мне здесь делать? Наплодили тут…Сволочи вы все, поняли. А за удар ты мне ответишь, я тебя уработаю, сволочь, гнида . Теперь времена изменились. Пересекутся пути-дорожки наши. Жаль не добили вас там… Ну ничего, это мы исправим.- Баранов кинулся в ворота от метнувшегося к нему отца. Уже от туда со злорадной усмешкой добавил:

- Нихрена не умеете. Били вас и будут бить.

Он сплюнул на снег. На белоснежном девственном покрывале отпечатался кровавый плевок.

- Что смотришь? Пойдем.- Заорал он на Моргунова. Тот стыдливо метнулся к дружку. По дороге запричитал:

- Витек, ну чего вы разошлись? Ведь все начиналось как хорошо. Вы уж извините, что так оно вышло. Завтра он проспится, все будет нормально. Витек, Дядь Миша, извините…- он тоже был пьян и повторял одно и тоже «Извините».Отец стоял опустив голову. Сосед что-то пытался сказать, дед Артем гнул свое:

- Иш чего удумал,- хаять! На что свой язык поганый повернул, на святое!- И сокрушенно мотал головой. Остальные молчали, курили. Вдруг Михаил резко крутанулся, отпихнул назойливого деда и крикнул на всю улицу:

- Вон все! Убирайтесь к чертовой матери! Все вон!- Он схватил кого-то, пихнул с крыльца.

На крик из дома выбежали женщины. Мужики, в распыле, уже начали хватать друг друга за воротники. Сосед обиженно закричал на жену:

- Собирайся, дура эдакая- пошли.

- Ой, Лешенька! Да что случилось-то?- Кричала соседка. Ее жидкие волосы, которые она так старательно причесывала, разметались по ветру.

- Миша, что с вами? Да что вы в самом деле? Ушли и сразу все переругались. А что это за кровь на снегу? Миша, Витя! Ой, Господи!...

Мать металась между ними, то и дело хватала за руки.

- К черту все. Сына позорить! Я вам покажу.- Продолжал буянить Михаил. Он схватил Артема за рукав и вытащил за ворота.

- Эй, Мишка! Меня за что. Я же свой!- Дед настырно лез обратно. Его спихнул выбегавший сосед с женой. Он продолжал что-то кричать и грозить кулаками. Жена успокаивала:

- Лешенька, успокойся. Пойдем домой. Господь с ними, поздно уже…

Из-за всего этого на маленьком дворике поднялся невообразимый шум. В соседних домах загорался свет. Кто-то крикнул из приоткрытой террасы:

- Вы что там, с ума посходили?...

Виктора не было. Все стали расходиться по домам. Дед Артем остался. Он пробрался все же на кухню и теперь от туда слышались его старческие причитания. Мать выбежала на улицу. Никого. Снег перестал. Природа, будто живой человек, приостановила свои процессы и с интересом наблюдала за происходящим.

- Витя?- Озабоченный голос матери далеко разнесся над спящим поселком.

Он сидел на мерзлых порожках летней беседки и жадно курил. Январский холод облизывал голую шею и руки. Злость и обида обжигали душу. «Почему так?»,- задавал он себе вопросы. «Почему Шурка так? Что я зделал-то?»,- не понимал Виктор. Там, у крыльца он и не придавал значения его словам, пьяный был Баранов. А теперь в голове, будто тяжелый молот глушили злые слова: «… наплодили тут…предатель…к стенке всех…сволочь!»

Кулак сжался до побеления костяшек и хруста в суставах. Бам! Удар по обитой железом беседке гулко и мерно разлился по мертвому саду. Злость и отчаяние все больше наполняли его.

« Пусть это и была глупая и бессмысленная война, пусть я зря проливал кровь, пусть нет мне веры, но нельзя же так.- Стрелянные раны заныли, будто ожил, проснулся от долгого сна старый червяк. Голодный и тощий. И начал с удвоенной силой сосать жизненную силу.

Снова вспомнился старый чечен с пиалой. « Неужели и дома есть такие, дома!».Шурку Баранова он знал со школьной скамьи. Шаловливый, девколюб. Всегда ходил с побитой мордой. Но задирой и вожаком он не был. Все, в его походке, движениях, действиях выражало тип человека, которого можно охарактеризовать одни словом- шакаленок. Вечно он там, где попахивает ссорой и раздором. Всегда покрикивал из-за спины: «Точно-точно, говорил, я слышал…». Его били за это. Били страшно. Но только затянутся разбитые губы, опять. Крадется по школьным коридорам, озирается. Всегда, словно рыба-поводырь, крутится с ребятами, которые имели местное влияние.

Но что он, Шурка Баранов превратится в такую мразь…Нет. Он не был его другом. Просто жили через дом и хочешь-нехочешь приходилось мириться с его присутствием.

- Витя!- послышался голос матери. Ерохин вздрогнул. Хмель прошла и он ощутил только сейчас, как замерз. Его мелко трясло. Поднялся и зашагал домой.

Мама тоже замерзла. Она стояла и смотрела в открытые ворота. По ее лицу текли слезы. Такая несчастная и обиженная, что сердце сына дрогнула. Виктор подошел, обнял ее за плечи.

- Витюша, сынок!- ей больше ничего не хотелось говорить. Она уткнулась лицом в грудь сына и заплакала. Он нежно погладил ее поседевшие волосы:

- Поплачь мама, поплачь. Все будет хорошо.

Через незашторенные окна было видно, как дед Артем и отец сидели за столом. Перед ними на боку валялась початая бутылка водки, скатерть была залита пивом. Отец открывал очередную бутылку. Ветеран пытался жестами показать, что ему уже хватит, но Михаил шутливо дернул его за бороду и налил стакан. Пили не чокаясь, как на поминках.

- Знаешь, что мама, а пошли гулять дальше. Все равно нам ночь не спать.- Виктор наигранно, легко взял маму под руку и они пошли в хату…

… Кровь гудит в тяжелой голове. Мысли, как ржавые танки, ползают под черепной коробкой. И от этого скрипа хочется сорвать шальную голову и выкинуть в приоткрытое окошко. Мутный взгляд ничего не фиксирует перед собой. Изображение реальности не хочет фокусироваться на хрусталике глаза. Одни белые и серые пятна.

Вот одно из пятен пошевелилось и наклонилось над ним. Из тумана вынырнуло чье-то лицо. Какой-то старик. Борода неприятно щекотала нос и щеки. Он что-то говорит Виктору. От старика брызги слюны летели прямо в лицо. Ерохина передернуло, появились позывы к рвоте. Он закашлял и его вырвало на завешанный медалями пиджак деда Артема.

- Ут черт,- старик и сам еле стоял на ногах, но контролировать себя мог. Он скинул испачканный пиджак, приподнял Ерохина и потащил его на кровать. Мать расстелила.

- Ну спокойной ночи, внучек.- Артем хотел убрать лежащую голову в голове рубаху, наклонился и сам повалился поперек кровати. Матрена перевернула его на бок.

- Эх, мужики! Передрались, а теперь как дети малые.- Она пошла на кухню разбирать посуду.

Тихо стало на кухне, никого. Табачный дым кольцами нанизывался на острые листья алоэ. Стаканы и рюмки валялись на столе. Пустые бутылки из-под выпитой водки горой лежали в углу, около холодильника. Во дворе назойливо скулила собака. Про нее забыли и не вынесли поесть.

Мать прибралась. Тяжело села на стул. Спать не хотелось, хотя часы проскрипели пять раз. Ее беспокоили слова сына. Когда ушли все, он словно с цепи сорвался: пил, запивая водку пивом и самогоном, не закусывал. Отчаянно спорил с дедом и всячески не подавал виду. Как будто и не произошло ничего. Но мать хорошо знала сына. Когда открыли последнюю бутылку, налили в стаканы, отец уже спал. Он уснул прямо за столом, угодив рукавом в тарелку с огурцами. Виктор пошатываясь встал. Ноги плохо держали, голова не работала. Дед Артем вяло посмотрел на него, руки тряслись и содержимое рюмки проливалось на пол.

- Я пью за того…- он нахмурился, пытаясь заставить мысли работать…, Баранова…Не дай Бог ему такую жизнь повидать, какую мы с тобой дед увидели.

Хотел выпить, но пролил все на рубаху, швырнул рюмку в угол. Она разлетелась по полу хрустальными ромбиками. Закурил, сделал пару затяжек, бросил сигарету в кастрюлю с котлетами.

- Сука!- вдруг резко крикнул Виктор и ударил кулаком по столу. Попал в тарелку с холодцом. Она перевернулась, холодец задрожал на старых обоях.

- Суки!- еще раз крикнул и метнулся к вешалке, начал натягивать на непослушные плечи шинель, но у него ничего не получалось. Мать подбежала, стала стягивать одежду обратно.

- Витюшенька, куда? Поздно уже.- Она умоляюще смотрела на него, но Виктор ничего не понимал. Он отталкивал ее, хватал с вешалки шапки и шарфы, оборвал крючки плаща и пальто, швырнул все на пол. Ноздри его хищно раздувались, губы что-то шептали, глаза горели безумным огнем. Лицо словно присыпалось пеплом. Прежде чем вырубиться, он прошептал:

- Я его убью!...

Ку-ка-ре-ку!. Матрена вздрогнула, оглянулась. На улице чуть светало, но куры в курятнике за стеной назойливо кудахчут и дерутся. По сердцу больно резанула пустота вешалки. Шинели не было. Матрена захлопала заспанными глазами, но тут же сообразила, бросилась в спальню. На кровати, поперек, лежал дед Артем. Его всклокоченная борода топорщилась над одеялом. Михаил лежал на диване, уткнув лицо в подушку и тяжело дышал. Виктора не было. Мать кинулась к окошку. Тяготило что-то и магнитом тянуло из дому. Накинув платок, она принялась толкать мужа, но он ничего не соображал. Сбегав на кухню, принесла кружку воды, плеснула на лицо.

- Да ты чего, сдурела что ли?- Крикнул отец и тут же схватился за голову.

- Мишенька, вставай. Виктора нет. Когда ушел- не знаю. Он вчера грозился на Саньку Баранова, как бы беды не вышло.

Михаил сидел и туго соображал. Наконец сознание начало проясняться, он вспомнил. Превозмогая жуткую головную боль поднялся с дивана, натянул брюки, накинул куртку и шапку.

- Ой Господи!- Раздалось вдруг из комнаты.- Мишенька, он ружье забрал. Что же теперь будет. Ведь убьет же дурака. С войны человек- обозлился.

Отец тяжело опустился на стул, обхватил голову руками.

- Что делать будем, мать?- хрипло спросил.

- Бежать надо за ним, может еще успеем, остановим.

Батя поднялся, выдвинул ящик комода. Патронов тоже не было. Артем проснулся, испуганно затаращил глаза.

- Вы чего,- голос едва пробивался сквозь ссохшееся горло. Дед зашелся в долгом, хриплом кашле. Вдруг где то раздался выстрел. Он долго отдавался эхом в овраге, над мерзлой рекой. Потом второй. С крыши поднялось воронье и с громкими, скрипучими криками закружило над улицей.

Все замерло. Ерохин-старший кинулся за ворота. Матрена ревела в доме и не могла найти сапоги.

На улице светало. Рассвет резал уже по кусочкам ночную мглу. Белым молоком разливались облака, морозец стоял добрый, утренний. Снег под ногами хрустел и лопался как сухие семечки. Ворота настежь открыты, ветерок гнал в них мелкую порошу. Еще не заметенные следы отпечатывались на снегу. Отец кинулся по ним. Они вели, как ни странно, не к домам, а сворачивали к реке. Вот здесь, он видимо останавливался. Справа от следов отпечаток приклада. Постоял, подумал, потоптался. Повернулся и сделал несколько шагов по направлению к дому Барановых. Рядом с деревом валялась порожняя пачка от патронов. Опять остановился, возле следов лежал наполовину искуренный окурок. Снова повернулся и пошел назад. У колоды с дровами снег утоптан, словно сидел кто-то. Три окурка и блестящий патрон. Больше следов не видно, дорога ушла под откос, к реке.

Виктор сидел на пригорке. Ссутулился, сгорбился и низко наклонил голову. Рядом, в двух шагах, валялось ружье. Под стволами снег обтаял.

Он услышал, что кто-то приближается, но головы не поднял, так и остался сидеть низко опустив ее. Отец присел рядом, дрожащими руками закурил. Помолчали. Перед ними, в трех шагах, лежали две обожженные и оплавленные гильзы, а в земле, как раны- два картечных отверстия.

- Напугал ты меня, сынок.- Голос отца дрожал.- Сильно напугал. Я уж грешным делом подумал, что все…того ты его.- Михаил сплюнул и отер пот со лба.

- Да я и сам себя напугал. Еще чуть-чуть и кончил бы Шурку. А потом подумал, хватит уже, навоевался уже. Из-за говна в тюрьму садиться…Нет! Жить хочу. А она-жизнь только начинается …

- Хватит, хватит сынок.- Отец положил тяжелую руку на плечо сына, вытащил из кармана длинный, тусклый нож. Бросил в снег.

- А я грешным делом прихватил,- кивнул на утопший в снегу нож,- думаю если убил ты его, сам тебя приколю, а в тюрьму-нет…

Оба рассмеялись. Хриплый смех разнесся над покрытой снегом землей. Маленькая мышка в испуге юркнула под лежащее на берегу оврага бревно.

А от дома, неловко приподняв платье, бежала мама. Она что-то кричала и размахивала руками. Ее волосы выбились из-под платка и развевались на ветру…

Дед Артем тяжело доковылял до кухни, набрал в большую кружку холодной воды, выпил махом и отер губы. Он все еще ни чего не понимал. Ему на глаза попалась лежащая на столе салфетка. В самую середину ее был воткнут кухонный нож. Словно капли крови на ней алели пятна соуса. Дед близоруко прищурился. Неровными буквами на салфетки было написано: « За тех, кто помнит и понимает…!»

Ниже приписано другой рукой:

« Простите»…

 

КОПЫЛОВ РОМАН