Очерк

 

 

С чего начинается неволя для тех, кто впервые оказался в железных тисках нашего «самого гуманного» в мире правосудия? С райотдела милиции, где, по закону, держат не более трёх суток, с томительных семи суток в КПЗ на проспекте имени одиозного сталинского маршала, со следственного изолятора № 1 на Кировском (бывшем «Богатяновском спуске»)?..

А может, она начинается, как родина из некогда популярной песни, в которой – и скамейка у каких-то там ворот, и старая отцовская буденовка, и ещё что-то... Ведь именно в возрасте этой песни нам начинали вдалбливать в доверчивые головы, что мы – самые, самые... Что всё у нас в ажуре, счастья навалом, а впереди – светлое будущее. Тепло, светло и мухи не кусают, короче...

Какие чувства испытывает после всей этой идеологической «параши» несчастный молодой невольник, впервые переступающий порог социалистического каземата? Наверное, представляет себя Олегом Кошевым или Сергеем Тюленевым, - слишком явная возникает ассоциация с фашистскими застенками. Особенно после того, как изобьют пару раз на допросах в кабинете следователя. Здесь ты уже не человек, а тем более не подследственный, ты – раб, полуживотное, ты – тень в холодных, гулких коридорах между решётчатых перегородок.

Здесь всё как в зоопарке или сумасшедшем доме: нудная процедура очередного, не первого уже «шмона», медосмотра, бани, выдачи постельных принадлежностей в «этапке». Отборный, неизменный верно ещё со времён монголо-татарского нашествия мат, моральное и физическое унижение. Всё это давит на психику, ожесточает, но это, увы, ещё только цветочки.

Постоянное место жительства на «киче» - «хата». Чем-то домашним веет от этого названия, малороссийским. Но, увы, минутная иллюзия, навеянная знакомым названием, сейчас же испаряется, как дым, лишь только попадаешь на это место своей новой прописки. И что бы там ни писали сейчас о страшных сталинских лагерях, попробуйте пожить в камере, рассчитанной от силы человек на сорок, в которую, словно сельдей в консервную банку, набивают чуть ли не 150! В которой на троих – одна «шконка», так что спать приходится по очереди, в три смены. В которой самые слабые и беззащитные ютятся на полу, а «опущенные» - возле «параши», возле которой едят и в ней же моют посуду. Где процветают «крысятничество» и «беспредел», - где могут ночью «стырить» из-под матраса заначенную пайку хлеба или открыто отобрать днём, да заодно и располовинить «дачку», сердобольно собранную убитыми горем родителями.

Герои соцреалистических горьковских произведений опускались на дно. На богатяновском «кичмане» кое для кого это «дно» показалось бы библейским раем. В тюрьме могут «опустить» и глубже. За разврат и изнасилование малолетних, например. «Попкари» порой сами провоцируют подобное наказание. Практически каждый, имеющий на руках «объебон» со статьёй 117, часть 4 или 120 – обречён до конца срока. На зону его пригоняют уже «петухом» и с такой репутацией с рук на руки сдают местным «вертухаям». А дальше – понеслась душа в рай: от особого отряда до особого, немужского имени: Маша, Катя или попросту девочка Коля. Одного в шутку называли Аллой Пугачёвой.

Нельзя сказать, что на тюрьме вообще не увидишь женщину – есть специальный женский коридор. Но можно только из дали облизнуться, а ночью «трухануть» в кулак. Некоторые, кто понаглей и авторитетней, увидев как-нибудь зэчек на прогулке в «базке», крикнут, оскалившись: «Простячка, покажи задницу!» И какая-нибудь, усмехнувшись и лукаво подмигнув «вертухаю», задерёт платье чуть ли не до подбородка, засветив всё своё белое бабье хозяйство.

Многие, «чалившиеся» в то время, вспоминают богатяновскую достопримечательность – чуть ли не стопудовую, мамонтообразную «попкаршу» по кличке «Царь-жопа». Один лихой малолетка вздумал как-то подшутить, из озорства ущипнул «попкаршу» за самое интересное место пониже спины. Она, в одночасье перебрав по косточкам всех его родственников, начиная с десятого колена, припомнив бога, дьявола, душу, тело и даже собственную маму, так хватила его по горбу увесистой связкой ключей, что того едва на больничке откачали. После этого у всех сразу отшибло охоту шутить с суровой служительницей мрачного учреждения.

Другие малолетки через «кормушку» в металлической двери затащили в «хату» заключённую-«баландёршу», разносившую «хавку». Правда, не всю, а только наполовину. Что с нею делали осталось загадкой, а «баландёрша» сама никому ничего не сказала...

Есть, конечно, на «киче» кино, есть библиотека, даже ларёк иногда по камерам носят, где можно отоварить отобранные при «шмоне» бабки. Но большую часть времени молодой человек проводит в четырёх каменных стенах. И приходят тогда в одуревшую от скуки и мрачных мыслей стриженую голову сумасшедшие идеи. Заткнут, например, малолетки все дырки в камере, воды по пояс напустят (умывальники находятся здесь же) и купаются. Весело, как на воле. А если не удаётся воды напустить, заставляют новичков нырять с верхней «шконки» в кружку с водой. Примочка у них такая. Не прыгнешь, значит «фуфло чёрт», - по рогам тебе и – на постоянное место, что возле «параши». Прыгнешь, зажмурив глаза, тут тебя и поймают у самого пола. Свой кореш! Ещё проверяют на сообразительность. Спрашивают у новичка: «В зад дашь или мать продашь?» Естественно, «за падло» и то, и другое, но попробуй догадайся, как правильно отвечать. Сразу ведь в голову не придёт, что «мать не продаётся, а чувак в жопу не е....я»!

У взрослых «примочка» примерно такого же типа. Ставят перед новичком четыре кружки с водой и говорят: «Кореш пригласил тебя на свадьбу. В одной кружке пиво, в другой вино, в третьей водка, в четвёртой коньяк. Что будешь бухать?» - «Водяру», - неуверенно отвечает растерянный новичок, ожидая подвоха. Ему приказывают пить. «Что бухал?» - спрашивают. «Водяру». Снова наливают и велят пить. И так до тех пор, пока не скажешь, что бухал воду. Некоторые кружек по двадцать воды выдували, пока прозрение не наступало.

Больше всего издеваются над новенькими «беспределы» - в принципе, фраера, почти не искушённые в воровском законе, но наглые, с хорошо подвешенным «боталом», умышленно не объясняющие новичку тюремную жизнь. Сразу же берущие его «на оттяжку».

А каково на тюрьме не знать здешних порядков, можете представить сами, если за каждый промах, за каждое нарушение режима или специфических условностей камерного быта безжалостно бьют и свои, и чужие. Что далеко ходить, возьмём, например, две самые естественные потребности человека, которые, по чьей-то злой воле, заключённый вынужден удовлетворять здесь же, в камере. Но горе тому, кто, прежде чем сходить на «парашу», не крикнет достаточно громко, чтоб слышали все: «Никто не хавает?» Если в это время кто-то действительно ел, такого нарушителя тут же изобьют, а то и чего похуже...

И вот подобный «беспредельщик» «свистит» новому сокамернику с большим «понтом», что сегодня, мол, на «кичмане» базар, велит ему собирать в сидор весь камерный «локш»: кружки, ложки и «канать» куда посылают. И вот открывается дверь камеры, «попкарь» вызывает кого-нибудь на допрос, а следом и наш новичок с вещмешком за спиной прётся. Коридорный матом на него: «Куда, пидор?» - «На базар», - ничего не понимая, отвечает бедный новичок. «Я тебе покажу базар, сука!» - кричит разъярённый «попкарь» и бьёт несчастного деревянным молотком-«киянкой» по чём попало. Камера при этом просто покатывается от дикого хохота.

На первый допрос, как правило, вызывают через месяц, не раньше. Либо следователь изучает дело, либо специально тянет резину, чтобы «хата» как следует обработала новичка, чтобы был посговорчивее. Если в деле не всё ясно, или подследственный умышленно запутывает следователя на допросах, его могут кинуть в «кумовскую» камеру, где сидят всего 5-7 человек и среди них – «подсадная утка», стукач, работающий на ментов. Он попытается войти в доверие к подследственному, даёт советы и мало-помалу вытягивает у него всё, что нужно «куму». Для более строптивых и несговорчивых существует так называемая «прессхата», где отпетые уголовники по заданию администрации выколачивают признание у подследственных.

Можно ли заснуть, когда всю ночь горит электричество? На «киче» всё можно. Особенно, если подъём в шесть ноль ноль и попробуй хоть на секунду замешкаться на «шконке». Попкари выгоняют всех на проверку резиновыми «дубиналами». Бьют по всякому поводу и просто так, чтобы размять затёкшую руку. Когда на проверке называют твою фамилию, ты должен громко выкрикнуть имя-отчество, статью, и, пригнувшись – руки за спину – стрелой забежать в «хату». Стоит только кому-нибудь замешкаться, камеру возвращают и всё повторяется по новой. Провинившихся ставят лицом к стене и бьют дубиналами по спине или по заднице. Вколачивают тюремную науку.

Самый желанный момент для заключённого – жратва. Получив через «кормушку» свою пайку: 550 граммов хлеба на весь день, миску каши-«дробь шестнадцать» и 20 граммов сахара, устраиваются рубать кто где. В камере – большой деревянный стол с лавками, но многие, кому это конечно положено, предпочитают есть на «шконках». Там удобнее. После завтрака «петухи» выносят железную бадью с накопившимся за сутки мусором, камеру выгоняют на прогулку, а «шмонщики» в синих халатах устраивают проверку помещения. «Отметают» различные режущие предметы: «заточки», заныканные «мойки», а также пустые консервные и стеклянные банки.

«Мойки» для бритья выдают один раз в неделю: на двух человек одно лезвие. На «хату» - два-три станка. Лезвия самые дешёвые, «Нева», зачастую не новые. «Мойки» после бритья отбирают. Если хоть одно не сдадут, выводят по десять человек в коридор и – «дубиналов» по заднице каждому! Пока виновный не признается. Один раз в десять дней – баня. Мыло – строго по норме, 50 граммов на душу. Зато гарантированно. Когда на гражданке внезапно вспыхнул мыльный дефицит, в тюрьме он почти не ощущался. В баню загоняют сразу несколько камер, так что невозможно повернуться. Но всё-таки - баня, вода с потолка бежит тонкими струями. Некоторые на воле и такой не имели.

Но если кто из читателей решит, что всё это и есть та самая неволя – то глубоко заблуждается. Это ещё, так сказать, преддверие. Здесь сидят под следствием и после суда, дожидаясь этапа. В одно прекрасное время к воротам следственного изолятора подкатывает серо-зелёный «воронок», заключённых загоняют в кузов «автозака» за решётку и, под наблюдением двух краснопогонников с автоматами, везут на железнодорожный вокзал. Там уже ждёт знаменитый, воспетый в блатных песнях, «столыпинский» вагон. Снова хлопают решётчатые двери, звенят в замочных скважинах ключи. Состав отправляется в неизвестность. И так из года в год, из десятилетия в десятилетие. Мелькают за решётчатыми окнами города и веси родной страны, уносятся назад столбы и деревья. И никуда не убежишь, не скроешься от всего этого кошмара. И вспомнятся, быть может, несчастному зэку слова песни, которую слышал ещё на воле:

Там на каждой площадке – конвой,

 

1991 г.