Качели.

 

1.

Для Родьки послеобеденный сон был узаконенной многолетней привычкой, выработанной множеством прожитых лет. Ещё в детстве мама ему всегда говорила:

- Поел – поспи немного или хотя бы полежи на диване. Пусть сальце завяжется.

Как там завязывается это сальце, Родька даже представить не мог, а если честно, то и не утруждал себя никогда по этому поводу. Мама сказала, значит, так тому и быть: набил живот и на боковую. Сначала, вполне естественно, не удавалось поспать, а виной всему был молодой организм, чертовски требующий вместо санаторно-профилактических мероприятий активных физических нагрузок.

- Родя, Родион, ты спишь? – доносилось в очередной раз из кухни мамино ласково-требовательное послание.

- Почти, мам. – отвечал Родька. – Уже засыпаю.

Но это он говорил, чтобы просто отвязаться от назойливого внимания, а сам в это время лежал без сна и таращился в белый потолок небольшой комнаты, с нетерпением выжидая того момента, когда можно будет сорваться отсюда на свежий воздух, подобно метеору, и играть в футбол до седьмого пота.

 

2.

Рано или поздно настоятельное требование мамочки об обязательном тихом часе после обеда возымело должный эффект, и Родион сам не понял, как сладко задремал, а затем и вовсе провалился в крепкий беспробудный сон, в процессе которого завязалось не только сальце, но и все мысли и чаяния в единый сверхпрочный клубок. Это было в первый раз, а потому, с трудом очнувшись после беспощадного забытья, Родион долго лежал на кровати с открытыми глазами, находясь в нирване вселенского отупения, и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Ему вдруг стало страшно, как в детстве, когда он оставался один в тёмной комнате, а потому он не выдержал и по-детски всхлипнул:

- Мама!

- Что случилось, сынок? – ласково спросила мама, вытирая капельки пота с покрывшегося испариной Родькиного лица. – Сон плохой приснился?

 

3.

Почему-то именно эту историю Родион отчётливо помнил все последующие годы, помнил даже тогда, когда другие эпизоды один за другим испарялись из памяти, исчезая с её страниц навсегда. Это происходило и тогда, когда он первый раз в своей жизни женился, и когда развёлся из-за невозможности жить с супругой в связи с несовместимостью характеров. Это было и во время второй его женитьбы, и третьей. А потом Родька остановился в своих упражнениях по бракосочетанию и решил жить один.

Детей у него не было ни от первого брака, ни от второго, ни от третьего, поэтому отсутствие каких-либо обязательств только увеличило его тягу к ежедневному послеобеденному тихому часу. И как же было приятно прикорнуть часик-другой, особенно летом, когда открыта настежь балконная дверь, и лёгкий тёплый ветерок нагоняет в помещение чистый свежий воздух, а уличные дворовые звуки убаюкивают лучше самой заправской колыбельной.

 

4.

Но сегодня Родион проснулся раньше обычного, в дурном настроении и в полной уверенности, что недоспал. Что-то было не так, а вот что, Родька спросонья понять не мог, да вдобавок ужасно болела голова, а во рту было гадко. Пятьдесят граммов «Ладоги» явно застряли где-то в районе горла, не желая проваливаться дальше.

Родион поднялся и сел на кровати, опустив ноги на пол. Затем он налил в рюмку ещё пятьдесят граммов и, проглотив их залпом, стал прислушиваться к доносившимся в комнату уличным звукам. Разбежавшееся по сосудам спиртное, как водится, возымело должный эффект, перебив градусом дурной вкус во рту и очистив уши от пробок. Слух мужчины обострился, выхватив из привычной какофонии именно тот, который назло всему нарушал привычное течение размеренной жизни узкого дворика спального района и мешал спать даже человеку с замутнённым от выпивки сознанием. Звук был резким и одновременно жалобным, как плач.

Родька не мог больше этого терпеть и слушать, а потому вооружился недопитой бутылкой водки и вышел на балкон. Сверху было прекрасно видно, что это жалобно скрипели и пищали несмазанными петлями ржавые детские качели, на которые взгромоздилась толстая тётка. Это именно она заставила больно стонать железную конструкцию, раскачиваясь на ней всей своей массой.

Как она втиснулась в узкое сидение, оставалось только догадываться.

- Дура полоумная! – процедил сквозь зубы Родька, а потом, сделав внушительный глоток из бутылки, набрал полные лёгкие воздуха и громко, что было сил, крикнул хриплым голосом:

- Ты куда залезла, корова?

 

5.

Корову звали Надеждой Филипповной. Она недавно вышла на пенсию, а потому никак не могла свыкнуться с мыслью, что её самоотверженный труд большой бестолковой стране больше не нужен. Она получала от государства жалкую пенсию, которой хватало только на оплату постоянно растущих коммунальных услуг, да покупку макаронов и дешёвых булочек, от которых её некогда стройная фигура начала пухнуть, раздуваться и становиться бесформенной. Но Надежда Филипповна перестала придавать этому значение, лишь изредка сетуя на старые вещи, в которые уже просто не помещалась.

Положение усугублялось ещё и тем, что она жила одна: детей у неё не было, а бывший муж давно от неё сбежал, оставив ей всё совместно нажитое имущество.

- Я хочу дожить до старости и не в дурдоме, потому и ухожу. – бросил он на ходу, захлопнув навсегда за собой входную дверь.

Надежда Филипповна мужественно пережила этот разрыв, но больше ни с кем не сходилась, так и жила одна на свете без каких-либо обязанностей и обязательств. Такая жизнь расслабила её мозг окончательно и постепенно вогнала женщину в непроходящее состояние запоздалого детства, заставляя совершать странные поступки.

А ещё Надежда Филипповна любила после полудня неспешно гулять на свежем воздухе, предаваясь ненавязчивым и нетрудоёмким размышлениям по поводу поющих птичек, урчащих моторов проносящихся по улицам автомобилей и прочей несущественной ерунде.

Женщина подолгу могла стоять у детской площадки и с вожделением, почти не дыша, наблюдать, как там играют дети, как они прыгают со скакалкой, подбрасывают вверх резиновый мячик, лепят из песка куличики, съезжают с горки и качаются на качелях под присмотром пристальных взглядов своих мам и бабушек. Те, в свою очередь, тоже привыкли к ежедневному присутствию полной женщины у ограды, которая стояла со странной улыбкой, лишь изредка переминаясь с ноги на ногу, но никуда не уходила. Со временем к незнакомке стали относиться без настороженности, а ещё через какое-то время и вовсе перестали её замечать, как перестают замечать привычные взору неодушевлённые предметы.

 

6.

Сегодня был понедельник, и с самого раннего утра моросил противный мелкий дождичек, нудно поливая всё открытое пространство, а потому на детской площадке никого не было. Никто не появился на ней даже тогда, когда дождик кончился, и только ровно в полдень возле ограды замаячил одинокий женский силуэт. Это была Надежда Филипповна.

Она постояла какое-то время у входа, а затем, никого не обнаружив, прошла вовнутрь, где всё было, как и вчера, а потому Надежду Филипповну не покидало ощущение, что игравшие в песочнице дети ушли только что.

- Как же я хочу снова в детство, чтобы так же играть, веселиться и ни о чём не тревожиться. – подумала женщина. – С каким наслаждением я бы проехалась с горки! Ах, если бы на минуту снова стать маленькой!

Надежда Филипповна улыбнулась новым неожиданным мыслям, которые она называла муками творчества, и подошла к качелям.

- А что, если… - женщина прицелилась, аккуратно опустилась в квадратное креслице с металлическими подлокотниками и слегка оттолкнулась ногой от земли.

Качели приветливо, как показалось женщине, скрипнули где-то вверху и понесли своего седока прямо в детство. Надежде Филипповне это понравилось, и она оттолкнулась ещё раз, потом ещё и ещё. Это было настоящее райское блаженство: вот так сидеть, когда никто не мешает, парить по воздуху и мечтать, мечтать.

 

7.

Мечты стареющей женщины, находящейся в томной нирване и убаюканной ритмичным поскрипыванием подшипников, прервал чей-то грубый окрик. Надежда Филипповна сощурила глаза и повернула свою голову в сторону, откуда исходил этот крик, больше похожий на звериное рычание.

На балконе второго этажа блочной девятиэтажки она увидела седого мужичка с бутылкой в правой руке, да вдобавок полуодетого, который продолжал истошно выкрикивать хриплым голосом несвязные ругательства, грязно жестикулируя в адрес Надежды Филипповны и называя её жирной коровой.

- Надо же! – кричал мужик. – Всё сломают своими жопами! Одни коровы жирные вокруг! Порхает она! Качели сломаешь, толстая сволочь!

Надежда Филипповна, наконец, поняла, что вся эта гнусная тирада адресована именно ей, и все жаркие эпитеты, все до одного, тоже ей предназначены.

- А я не уйду с качелей. – пропела женщина себе под нос. – Назло не уйду. Пусть лопнет от ярости этот хам трамвайный!

И назло всему белому свету она оттолкнулась ногой, что было сил, потом снова оттолкнулась, придав ещё большую амплитуду железному маятнику. Качели громко взвизгнули на прощание, взяв верхнее «до», а потом поломались в районе скрипучих подшипников, уронив со всего маху сидение с водрузившейся на него толстозадой наездницей на землю.

- Ай! – вырвалось у Надежды Филипповны, которой на мгновение показалось, что её решили использовать в качестве парового молота для забивания бетонных свай.

Оторвавшиеся прутья сложились буквой икс на голове растерявшейся женщины, зажав её, как тисками, а раскрошившиеся подшипники горохом с двухметровой высоты больно посыпались прямо на темечко, пытаясь, по всей видимости, пробить дырку в черепной коробке, или хотя бы достучаться до женского извращённого сознания и донести благую мысль, что так делать нельзя, что кататься на детских качелях не только нежелательно, но и опасно.

- Ай, ай, а-а-а! – только и смогла выдавить из себя опешившая Надежда Филипповна, накрепко зажатая в нехитрой железной конструкции, как в мышеловке.

- Ура! – прохрипел на балконе обрадованный Родька, шлёпая босыми ногами, лишь только завидев, что справедливость восторжествовала, и толстозадое зло примерно наказано.

- Есть бог на свете! – уверенно произнёс Родион, а потом сразу же допил оставшуюся в бутылке водку и повалился прямо на пол досматривать прерванный сон.

 

Октябрь 2008г.