Песнь двадцать третья. Погребение Патрокла. Игры Пока по Гектору троянцы все крушились, и вопли жуткие из города неслись, ахейцы в стан с триумфом возвратились и по шатрам на отдых разбрелись. Но Ахиллес Патроклу поклониться по всем канонам воинским решил и не позволил мирмидонцам расходиться, и распрягать коней не разрешил. И трижды колесницы плотным строем прошли вокруг одра – ярмо к ярму, оплакивая мёртвого героя и воздавая почести ему. Обильно так лились на землю слёзы, как будто выбил Зевс у неба чоп, и разразились над землёю грозы, и наступил на всей земле потоп… Ахилл склонился над Патроклом, плача: «Возрадуйся, Патрокл! Взгляни вокруг: повержен Гектор – мною долг заплачен и ты достойно отомщён, мой друг! А Гектору дотоле здесь валяться, пока его истерзанным, нагим не брошу псам… И дюжина трояцев закланья ждёт перед одром твоим». Затем, восславив ратные успехи и на ночь отпустив коней пастись, все сняли с плеч тяжёлые доспехи, в круг сели и за тризну принялись. Да, в чью-то честь до этих пор едва ли устраивали люди пир такой: одних волов здесь сотни забивали и кровь из глоток их лилась рекой. На вертелах румяными боками над языками множества огней здесь вперемешку с тучными быками вращали туши коз, овец, свиней. Но было Агамемнону угодно Ахилла пригласить к себе в шатёр… Вождь мирмидонцев, хоть и неохотно, на пир к вождю верховному пошёл. Ахиллу рад, как никому другому, распорядился царь огонь разжечь и поскорее гостю дорогому воды для омовения нагреть. Однако Агамемнон зря старался: запёкшуюся кровь и пыль Ахилл смывать с лица и членов отказался и так своё упорство объяснил: «В решении своём я непреклонен – хочу, чтоб скорбь мою Патрокл с собой унёс, пока что он не будет захоронен, клянусь не мыться и не стричь волос! А чтоб зажечь святой огонь Гефеста, костёр назавтра должен быть готов: ты, Агамемнон, утром в лес окрестный пошли людей на заготовку дров. Насыплем поскорее холм могильный, чтоб к делу ратному могли все перейти!» Потом у Агамемнона был пир обильный, и поздно разошлись к себе вожди... Давно закат растаял в море алый; вечерний бриз нагнал в предгорья мгу; ахейцы спали, лишь Ахилл усталый лежал в слезах один на берегу. Он, даже истомлённый после боя, печалился о друге дорогом… Но время шло: под мерный шум прибоя герой забылся мимолётным сном. И мёртвый друг живым ему приснился: неслышным дуновением гоним, бесплотный призрак вдруг остановился, и явственно Патрокл возник пред ним: «Ты спишь, Ахилл?! А я у врат Аида жду тщетно – может он их отопрёт. Но души всех непогребённых свита бесцеремонно гонит от ворот. Пока здесь тело будет оставаться, за Лету доступ для меня закрыт: по белу свету вынужден скитаться я до поры, пока костёр не догорит. Но ты ведь знаешь, мы теряем лица, пройдя сквозь очищение огнём, и уж тогда не можем появиться перед живыми в облике земном. Вот и хочу с тобой теперь проститься – в Аиде нам друг друга не узнать, и, как бывало, не уединиться, чтобы о том, о сём потолковать. А то, что я скажу сейчас, запомни: пока ещё на свете будешь жить, ты мой завет единственный исполни – вели наш прах в один сосуд сложить. Когда и ты падёшь в бою с врагами, пусть там, где подружились мы с тобой, останется наш прах лежать в кургане, в подаренной Фетидой урне золотой. Хоть это скрасит вечную разлуку, нам предначертанную Роком и Судьбой… Теперь подай мне на прощанье руку, ведь больше не увидимся с тобой!» Ахилл воскликнул: «О мой друг любезный, да как во мне ты усомниться мог?! Твои заветы, видит царь небесный, исполнить – для меня священный долг! Разлука мне с тобой невыносима, обнимемся, Патрокл!» Но на глазах душа Патрокла, словно струйка дыма, растаяла бесследно в небесах. Вскричал смятенный Ахиллес: «О боги! Передо мной стоял недавно друг. Он на пути в Аидовы чертоги, уже бесплотный, но хранящий дух!» И мирмидонцы до утра скорбели… Но лишь заря сняла ночной покров, по воле царской в ближний лес артели отправились на заготовку дров. Дубы и ясени на горных скатах они без роздыху секирами секли, с отвесных круч спускали на канатах, а там их мулы в лагерь волокли. Другие, холм расчистив от бурьяна, в огромный штабель складывали лес над берегом, где место для кургана себе и другу выбрал Ахиллес. Но всё готово, час настал проститься: усопшему пора в последний путь… Ахилл велел построить колесницы, надеть доспехи и ряды сомкнуть. И мирмидонцы строились колонной, чтобы Патрокла на костёр везти: процессию эскорт возглавил конный, а пешие толпились позади. И, следуя канонам ритуала, посередине на руках друзей, плыл труп Патрокла; тело покрывала гора с голов их срезанных кудрей. И, обливаясь горькими слезами, за другом следом Ахиллес шагал: он голову его держал руками, глядел на мёртвого и горестно вздыхал. Так шли они из лагеря, стеная, пока открылся взорам их простор и на холме, среди чужого края, одр с телом водрузили на костёр. И скорбно Ахиллес, убитый горем, у изголовья встал и вперил взор в ту сторону, где далеко за морем бурливый Сперхий катит воды с гор. Так обратился он к речному богу: «О, Сперхий! Умолял тебя Пелей вернуть меня живым к родимому порогу, чтоб срезать прядь младенческих кудрей. Отец, когда я с родиной прощался, по возвращении моём под отчий кров, отдать тебе их с гекатомбой обещался, добавив к ней и пятьдесят овнов. Но не исполнил ты его молитвы: не суждено вернуться мне домой – в далёкой стороне на поле битвы закончу я близ Трои путь земной. Но если мне во Фтию нет возврата и принести тебе их в жертву не смогу, с Патроклом, что мне был роднее брата, я кудри первородные сожгу». И кудри русые, что с малолетства Ахилл для жертвы Сперхию растил, ножом обрезал он и другу детства в безжизненные руки положил. И вопли снова огласили дали; и плач их всю округу сотрясал; и до заката все бы так рыдали, но Агамемнону Ахилл сказал: «Царь, задержи лишь тех, кто в деле нужен, а остальные в лагерь пусть идут и там готовят поминальный ужин… Вождей оставь ещё, пожалуй, тут». Могильщики накат соорудили по сотне стоп в длину и ширину; освежевали скот и сверху уложили: вепрь – к вепрю, вол – к волу и овн – к овну. Ахилл обмазал тело друга жиром, обильным слоем с головы до ног, и амфоры, наполненные миром, сплошь окаймили огненный чертог. Вокруг одра коней четвёрку поместили; двух псов не пощадили, а потом двенадцать юношей троянских умертвили и разложили вперемежку со скотом. И Ахиллес к Патроклу обратился: «Возрадуйся, Патрокл! Ты видишь сам – я за тебя с лихвою расплатился. И Гектора сегодня брошу псам!» (Но псы, которые на всех бросались, готовые их в клочья разорвать, к герою для того лишь прикасались, чтоб на погибшем язвы зализать. Его и мёртвого хранила Афродита: невидимой пройдя в ахейский стан, богиня заживила на убитом амброзией следы от страшных ран. И, остановленное волей Феба, чтоб не спалило солнце в знойный день, единственное облачко средь неба на тело Гектора набрасывало тень.) Но Ахиллес меж тем, как ни старался, дрова сырые факелом поджечь не мог никак – костёр не разгорался… И к ветрам устремил тогда он речь… Он призывал Зефира и Борея на время лень и негу превозмочь, сюда, под Трою, прилететь скорее и в горестных трудах ему помочь. Давал он ветрам клятвенное слово, что их напоит он пьяным-пьяно, и щедро лил из кубка золотого вокруг костра багряное вино. Мольбу услышав, радуга-Ирида с известием отправилась к ветрам. (К Зефиру ветры отбыли с визитом и всей командой бражничали там.) Явление такой раскошной крали с восторгом было встречено в гульбе: мгновенно с мест все ветры повскакали и стали – каждый – зазывать к себе. Но радуга присесть не захотела, сославшись на сверхсрочные дела: у Океана, за земным пределом её важнее миссия ждала. Ведь эфиопы собирались ныне богам бессмертным жертвы возносить и ей там с Олимпийцами иными при этом акте надлежало быть… Сюда (как всех заверила проныра) свернула сообщить им, что Ахилл у досточтимейших Борея и Зефира в делах прискорбных помощи просил. Как Ахиллес огонь разжечь ни тщится, костёр без их поддержки не горит, и если, с помощью их, пламя разгорится, то ветры он по-царски наградит. Воздвиглись ветры с мест и полетели, вздымая в море пенные валы; завыли; закружили; загудели; и над горами заклубили мглы… Примчались. Дунули. Взметнулись в небо искры. Огонь взвихрился и достал до звезд; и заблистал среди просторов мглистых, как яростной кометы дивный хвост. А ветры, как мехи, всю ночь вздыхали… И, наполняя золотой фиал, всю ночь Ахилл, исполненный печали, вином земное лоно орошал. Обременённый горем беспросветным, глаза он за ночь выплакал вконец: так сына хороня, умершего бездетным, над гробом сокрушается отец. Но зазвучали в рощах птичьи трели; свет пролила заря в урочный час; дотла дрова в кострище прогорели, померкло пламя и огонь угас. В обратный путь по морю буревому умчались ветры, всякий в свой чертог; забылся сном Ахилл, но вскоре дрёму развеял напрочь топот многих ног. Могильщики, вином залив багряным всё пепелище, посреди углей, на месте обозначенной деляны, собрали горсть обугленных костей. И молвил Ахиллес: «Предчувствую кончину! И зная, что мне долго не прожить, прошу, друзья, когда сей мир покину, мой прах к Патроклу в урну положить. Невдолге Феб достанет из колчана стрелу, чтоб путь земной мой оборвать, и мы, наметив место для кургана, пока его не станем насыпать. Надеюсь, вас не затруднит услуга, которую исполнить я велю?! А золотую чашу с прахом друга до той поры в шатре установлю. Патрокл мне дорог до последней фибры… И будут лучшей памятью о нём большие атлетические игры, которые сечас же и начнём». К мемориалу тут же, без раскачки, всем повелел готовиться Ахилл и первым номером программы скачки пред сонмом громогласно объявил. Ахейцев главная награда восхитила – рабыня юная и с ушками таган! Второму приз – жерёбая кобыла; приз третьему – десятиведерный казан… В призёры не попавшим фигурантам Ахилл награды тоже обещал: четвёртому – деньгами два таланта, а пятому – серебряный бокал. И вот о чём оповестил: «Вначале без ложной скромности напоминаю вам, что на любом другом мемориале завоевал бы главный приз я сам. Известно всем – божественные кони, полученные мною от отца, вне конкуренции и от любой погони уйдут, как резвый отрок от хромца. Но в этот раз коней не выставляю: вы будете в ристалище равны, а я за гонками понаблюдаю, сегодня, как арбитр, со стороны!» Обрадовала прочих новость эта – явились соискатели побед: Эвмел поднялся, сын царя Адмета; упряжку Троса вывел Диомед… За ними в спор и Менелай включился: к Подаргу Эфу под ярмо подвёл, которой от похода откупился у Агамемнона трусливый Эхепол. Надеясь на везение отчасти (он лошадьми похвастаться не мог), четвёртым попытать на скачках счастья отважился и юный Антилох. Что ж, юности сомнений груз неведом! К тому же за спиной стоял мудрец: перед заездом наставленьем и советом соревнователя напутствовал отец: «Залог успеха не в конях, мой милый! Залог успеха, он в тебе самом: победы добиваются не силой – победу добывают мастерством. Хотя и не божественной породы, и статями особо не блеснут, с возницей опытным и наши тихоходы любому задаваке нос утрут. Лучше тебя обтешет плотник балки; в шторм судно кормщик лучше проведёт, но равных нет, сынок, тебе в смекалке, а расторопным и смекалистым везёт. Иной растяпа, упустив поводья, не едет, а плывёт по воле волн, как на реке во время половодья среди валов без рулевого чёлн. На трассе не теряйся, сокол ясный! И только успевай соображать, не дёргая лошадок понапрасну: где – волю дать, а где – и придержать… Ты видишь на краю долины метку – два белых камня у сухой сосны? Вот и возьми себе их на заметку: вы там обратно повернуть должны. Я думаю, и камни не случайно как раз на самой линии лежат: там развернуться трудно чрезвычайно – ведь в этом месте лог тесниной сжат. Они своеобразными дверями должны для колесничников служить: между сосной и этими камнями не каждый ухитрится проскочить. Не доезжая до сосны немного, ты действуй так, как я тебе скажу: сбавь скорость; правого коня не трогай, а потяни за левую вожжу. Тяни сильней; тяни напропалую; тяни, насколько хватит силы рук, чтоб левым колесом к сосне вплотную пройти, описывая малый полукруг. Имей в виду, что может там раззява коней угробить, да и лоб разбить – следи, сынок, внимательно, чтоб справа на камни невзначай не наскочить. Когда вперёд там вырвешься, то значит уже на сто процентов – чемпион: тебя не обойдет и не обскачет и самый быстроходный Арейон». (Читатель, вы знакомы с Арейоном? Лихой скакун тех достославных дней был плод любви Деметры с Посейдоном, на время превратившихся в коней. Когда, стремясь взаимности добиться, Деметру Посейдон измаял в беготне, богиня от него решила скрыться под видом кобылицы в табуне… Но бог влюблённый раскусил подлянку, и подсказал ему инстинкт самца, что можно в жёны залучить беглянку и самому под видом жеребца.) В итоге боги родили лошадку! Но нам вернуться к теме есть резон, тем более что пятым на площадку свою упряжку вывел Мерион. Чтоб плутовать никто не попытался, поехал Феникс в поле наблюдать, а тем, кто состязаться собирался, предложено дорожки разыграть. Собрали жребии для жеребьёвки, Ахилл тряхнул их в шлеме, как горох, и, оказалось, стартовать от бровки с дорожки первой будет Антилох. Эвмелу выпала позиция вторая; на третьей утвердился Мерион; четвёртая досталась Менелаю; и с пятой Диомед возьмёт разгон. Возницы к линии упряжки подогнали; остановились; выровняли строй; и только по местам все колесницы встали, давая старт, Ахилл взмахнул рукой. Бичи взметнулись; облаком волнистым закрыло солнце, вплывшее в зенит; сопровождаемые гиканьем и свистом упряжки понеслись под стук копыт. Слились в одно мелькающие спицы; возниц уже не разглядеть в пыли, и, высоко взлетая, колесницы лишь изредка касаются земли. Вот развернулись и назад, к пределу, две колесницы катятся след в след… И впереди идущему Эвмелу в затылок жарко дышит Диомед. Летят ошмётки грязи под колёса; пот катится ручьями с потных лиц; и жеребцы божественного Троса вот-вот Эвмеловых обгонят кобылиц. Но не желал Феб Диомеду дать победу… И, чтоб Эвмела он не смог настичь, решился бог подгадить Диомеду и выбил из руки героя бич. Не слыша над собою свиста плети, лихие кони пригасили бег, и Диомед, забыв про всё на свете, заплакал от досады на виду у всех. Взирать с Олимпа на проделки Феба Паллада безучастно не могла: немедленно она спустилась с неба и бич оброненный герою подала. А чтоб других помех ему не вышло, Эвмела ввергла в страшную беду: у колесницы вылетело дышло и сверзился с неё возница на ходу. Упряжка с дышлом в сторону умчалась… Там, где, казалось, лавры суждены, Эвмелу только то и оставалось, что скачки наблюдать со стороны. А Диомед летел и кто-либо в заезде поспорить с ним за первенство не мог. Но шла борьба и за второе место, где с Менелаем состязался Антилох. Стремясь вплотную за царём держаться, он жеребцам не уставал кричать: «Вам за конями Троса не угнаться, но стыдно Эфу нам не обогнать!» Он им грозил: «Не дай бог, подведёте! Я большего позора не снесу: вы оба у меня под нож пойдёте – сегодня же сведу на колбасу!» Напуганные мрачной перспективой, помчались жеребцы, не чуя ног, и, вдохновлённый скачкой их ретивой, лихой манёвр предпринял Антилох… Где путь всего ухабистей и уже, бочаг с водою дождевою был… Чтоб не увязнуть, подъезжая к луже, царь Менелай слегка притормозил. Решив, что случая не будет боле, едва пошла дорога под уклон, с просёлка Антилох свернул на поле и по обочине пустился на обгон. Взъярился Менелай: «Увязнем в яме! Куда тебя несёт, едрёна мать?! Придурок, если сцепимся осями, обоим нам беды не миновать! Желаешь искупаться в грязной луже?! Когда там будешь – на себя пеняй! Вот выедем на место, где посуше, тогда сколько угодно обгоняй!» Но Антилох, не убоявшись риска, орудовал стрекалом и бичом и на бросок метательного диска ушёл вперёд, лишь пыль взвилась столбом. Соперник вслед ему кричал: «Несётся по буеракам, будто очумел! Ну, погоди же – присягать придётся, что умысла ты злого не имел!» И среди зрителей взыграли страсти… С высокого бугра Идоменей гнедого со звездой на лбу по масти признал из Диомедовых коней. Он закричал: «Могу поспорить смело – обратно первым скачет Диомед! А если кто-то ставил на Эвмела, так вот – Эвмела среди первых нет!» Аякс ему – с соседнего откоса: «Да где ты Диомеда углядел? Не видишь дальше собственного носа! Глаза протри, вон, впереди Эвмел!» Идоменей вскочил: «Тебе бы впору свои промыть… Что мелешь языком?! Привык, бездельник, спорить до усёру и с кем угодно и абы о чём! Аякс, чем краснобайствовать помногу, свидетелей зови – пари разбить: давай-ка, вот, поспорим на треногу и поглядим – кому из нас платить!» К обидчику Аякс рванулся свирепея, сжимая исступлённо кулаки; прижал к скале спиной Идоменея и стал трясти, как грушу, за грудки. Чтоб спор не перешёл в иную фазу, азартных спорщиков хватились разнимать… Но только Ахиллес, и то не сразу, сумел их друг от друга оторвать. Он выговаривал: «Вы как себя ведёте?! Хоть постыдитесь посторонних глаз… Какой пример народу подаёте – ведь все вокруг равняются на вас! Не петушитесь! Потерпите малость! Напрасно спор затеяли пустой: недолго результатов ждать осталось – причина отпадёт сама собой…» Тут гривы конские из мути всплыли; над ними проявился Диомед, и шины медные по слою пыли на финише прочерчивают след… Вот разукрашенная колесница остановилась и, успехом горд, соскакивает взмыленный возница, и пена хлопьями слетает с конских морд. За ним, нещадно жеребцов стегая, и Антилох отметку пересёк, опередив упряжку Менелая, едва ли на тончайший волосок. Имея лошадей пониже сортом, сам не искусен и не очень лих, пришёл на финиш Мерион четвёртым, уж на бросок копья отстав от них. Всех дольше ждали пятого возницу… Но, наконец, Эвмел приковылял: влача изломанную колесницу, коней он хворостиной погонял. О их Величества Судьба, Фортуна, Случай! Ахилл прилюдно пожалел его: «Несправедливо, если конник лучший в итоге не получит ничего. Давайте, снисходительными будем и, чтоб Эвмел совсем уже не скис, ему за прошлые дела присудим не первый, но второй хотя бы приз». Известно – людям свойственны соблазны подбить, подкорректировать итог… С Ахиллом были чуть не все согласны… Один лишь возмутился – Антилох: «Кто виноват, Ахилл, что он свалился? Мы тоже ехали по ямам и буграм… Эвмел, наверно, плохо помолился на старте громовержцу и богам. Бесспорно, у Эвмела есть заслуги и все мы это хором подтвердим. Но приз даётся разве за потуги?.. А линию я пересёк вторым… Ты можешь от своих щедрот Эвмела пожаловать, чем пожелаешь сам: мне до чужих подарков мало дела, но я свою кобылу не отдам». Ахилла убедил разумный довод – Эвмелу он доспех презентовал, и Антилоху от кобылы повод при всех из полы в полу передал. Но Менелай, обиженный за муки, тут слово взял… (И прежде чем начать, вложил ему глашатай скипетр в руки, как знак того, что все должны молчать): «Ахейцы, рассудите, как всё было, чтобы потом никто не упрекал: мол, Менелай польстился на кобылу и приз у Антилоха отобрал. Вы знаете – у Антилоха кони хуже: меня бы он и в жисть не обогнал! Но он схитрил и на подъезде к луже коней теснил и ехать мне мешал. Когда мои упрёки справедливы, ты, Антилох, пред всеми повинись, или, набросив бич коням на гривы, в противном Посейдоном поклянись». И в горле ком застрял у Антилоха; и пот обильный выступил на лбу; и шкурой чувствуя, что дело плохо, решил он не испытывать судьбу: «Царь Менелай! Да если что и было, без клятвы признаю, что виноват! Готов отдать не только что кобылу, а всё имущество, которым я богат. Уж не взыщи на юном остолопе: помилуй с высоты седин своих, ведь больше у тебя ума и в жопе, чем в умных головах у молодых!» Ещё недавно исходивший злостью, смягчился Менелай, оттаяли глаза: на ниве пересохшие колосья так размягчает поутру роса. Расчувствовался царь: «Твоя кобыла! Уже обида горькая прошла… Где опытность моя перемудрила, нахрапом твоя молодость взяла. Не всякому спустил бы я такое, но удовольствуюсь и казаном, ведь – как никак, а за меня здесь трое сражаетесь вы с братом и отцом. Пусть и другие все на свете знают, что я своё достоинство блюду; в корыстолюбии не упрекают и всюду поминают доброту». Вручили Мериону два таланта… Но оставался кубок – пятый приз… И лучшего не видя варианта, Ахилл припас для Нестора сюрприз: «Почтенный старец! Жребий твой печальный: ни в гонке колесниц и ни в стрельбе не победишь… Хоть кубок поминальный пусть будет утешением тебе!» Отказываться тот не стал от вазы; лицо улыбка озарила вмиг и, приосанившись, ударился в рассказы старик о прошлых подвигах своих: «Ты прав, Ахилл! Сдаю… В костях ломота… Из лагеря сюда едва добрёл… Не держат ноги… Полежать охота… А в молодости то-то был орёл!!! Вот как сейчас давнишний случай помню: в честь Амаринка был мемориал – ни в Этолии, ни в Элиде ровню мне ни единый город не сыскал… Набил я там сопатку Клитомеду; Анкея из Плеврона поборол; и в беге над Эфиклом одержал победу; в метаниях Фалея превзошёл. И только в конной скачке Акториды (два древнегреческих сиамских близнеца) коварно смухлевали инвалиды и так лишь победили молодца. А действовали братья против правил – Вдвоём, конечно, было им справней: один из них вожжами только правил; другой вовсю нахлёстывал коней! Теперь вот ни руками, ни ногами… Былое вспомнишь и тоска – хоть плачь… Да, были мы когда-то рысаками, а превратились в водовозных кляч. За то, что отличаешь ветерана, тебе сторицей боги воздадут и от меня, Ахилл, тебе осанна. Но не забудь – давно другие ждут». Ахилл закончил с Нестором беседу и сразу бой кулачный объявил… Счастливцу, одержавшему победу, в награду дикий мул назначен был. А чтобы и участник побеждённый имел в бою свой личный интерес, то медный кубок для вина, двудонный, пообещал единоборцу Ахиллес. Встал из рядов Эпей, амбал матёрый; за холку мула взял и стал трясти, крича: «Подайте смельчака, который бокал не побоится унести! Предупреждаю, медная посуда к нему за просто так не попадёт: гарантию даю, что он отсюда до кущи своим ходом не дойдёт!» Любуясь торсом, мощными плечами, опасливо косясь на кулаки, ахейцы, потрясённые, молчали, как будто проглотили языки. И долго ни единый не решался претендовать на мула и бокал, пока один смельчак не отыскался – внук Талейона, конник Эвриал. Его отец, Мекестий, в оны годы на игры в честь Эдипа приходил и всех фиванцев (множество народа) в различных дисциплинах победил. Вот, наконец, бойцы одежды сняли (за исключеньем нижнего белья); им пясти сыромятными ремнями забинтовали тщательно друзья. Сошлись и сшиблись… Замелькали руки, да так, что не понять – куда кто бьёт… Лишь слышались ударов мощных звуки и, кровь смывая, с лиц катился пот. Но вдруг Эпей от хука увернулся и в челюсть сам противнику попал: запнулся, вздрогнул, замер, покачнулся и грохнулся на землю Эвриал. Эпей, моргая рассечённой бровью, его за шкирку приподнял с земли и под руки, плюющегося кровью, того друзья на место отвели. Тут вновь Ахилл награды объявляет, наградам Олимпийских игр под стать, и вызывает тех, кто пожелает в борьбе свою удачу попытать. Приз победителю – ушастая тренога, отличная подставка для котлов. (По меркам тех времён, довольно много: цена треноге – дюжина волов!) Но побеждённый обойдён едва ли, хоть будет подешевле таганков рабыня, за которую давали в то время только четырёх быков. Испепеляя взглядами друг друга, под одобрительные выкрики друзей, выходят с двух сторон в средину круга Аякс (Теламонид) и Одиссей. Объятия сцепили ум и сила… Побагровели от натуги; пот потёк: прижались так, как плотники стропила смыкают в доме под коньком в замок. Уже их кости стиснуты до хруста; в ушах от напряжения звенит; в глазах темным-темно, а в лёгких пусто и зенки вылезают из орбит. И, словно рыба снулая в морозы, которой всю-то зиму коротать, борцы застыли, не меняя позы… И вскоре стали зрители роптать… Но вдруг, решив, что Одиссей надселся, дыханье потерял и члены затекли, Аякс воскликнул: «С нами сила Зевса!» И оторвал пройдоху от земли. Но Одиссея ум не зря прославил: он будто только этого и ждал – Аякса в подколенки пятками ударил и навзничь тот, поверженный, упал. Его соперник наверху остался, но сколько над Аяксом ни пыхтел, как приподнять Аякса ни пытался, а даже с места сдвинуть не сумел. У Одиссея ноги подкосились; он распростёрся на земле без сил… Чтобы борцы ещё раз не схватились, Ахилл их поединок прекратил. Он объявил: «Боролись вы на равных! Я в схватке зафиксировал ничью! И вам обоим равные награды за честный поединок выдаю. И так уже вы сильно утомились – другие пусть покажут доблесть нам». И Одиссей с Аяксом удалились. Настало время выйти бегунам… Ахилл назвал призы спортсменам славным и всех в неописуемый восторг привёл, поскольку выставил презентом главным трёхведерный серебряный котёл. Найдёшь ли где ещё подобные красоты?! Изделие сидонских мастеров по чистоте и тонкости работы превыше самых превосходных слов! Гордились бы таким и Олимпийцы! По свету морем развозя товар, на Лемносе Фоасу финикийцы его преподнесли когда-то в дар. А от него котёл попал к Эвнею; тот им за Ликаона заплатил, и вот Ахилл, о друге сожалея, котёл на играх выставить решил. Итак, его бегун получит лучший, но и другим не меньше повезёт: дебелого быка второй призёр получит, а третий полталанта унесёт. Аякс считался в беге фаворитом, как обладатель самых быстрых ног, но всё же потягаться с Оилидом решились Одиссей и Антилох. Как только Ахиллес команду подал, Аякс мгновенно вырвался вперёд: он к финишу несётся лёгким ходом, но только Одиссей не отстаёт. На пятки он Аяксу наступает; он демонстрирует отличный стиль; в следы Аякса Одиссей ступает, пока ещё в них не осела пыль. С мест зрители невольно повскакали… Подбадривая истово друзей, со всех сторон болельщики кричали: одни – «Аякс!», другие – «Одиссей!» И обратился Одиссей к Палладе: «Богиня, устаю… В глазах – круги! Не оставляй меня ты, Зевса ради: опередить Аякса помоги!» Вняла Паллада! На последних метрах царь делает стремительный рывок: его буквально подхватило ветром и линию он первым пересёк. А Оилид внезапно поскользнулся, куда-то в сторону поехала нога и он в траве всем на смех растянулся до финишной черты за полшага. (Здесь перед тем быка вели по стёжке и бык на этом месте наследил, а Оилид на свежую лепёшку на всём ходу случайно наступил.) Не надо было раскрывать хлебало! Весь по уши он вляпался в помёт: дерьмо и в ноздри, и в глаза попало; застряло в бороде; забило рот… Виновника позорища в награду он получил и, обтирая кал, шутил: мол, Одиссей подбил Палладу уговорить быка, чтоб тот насрал… И Антилох смеялся, мол, не стыдно мне, молодому, старшим проиграть – бесспорно, Зевсу сверху лучше видно, кому котёл серебряный отдать. Ведь Одиссей из тех людей, чья старость так зелена, как в мае вешний лес: ему ещё неведома усталость, его обгонит только Ахиллес! (Сработал грубовато, прямо скажем, но Ахиллесу явно угодил и тот, растроганный подхалимажем, к награде полталанта доложил.) Доспехи Сарпедона Ахиллес выносит, его гривастый шлем, копьё и щит; ахейцев на места усесться просит и так перед народом говорит: «Двух витязей могучих вызываю и, облачённым в боевой доспех, умение в ристаньях предлагаю продемонстрировать им на виду у всех. И показать прилюдно мощь, герои, пусть этот знатный приз вас вдохновит; сражаться предстоит до первой крови – кто ранит первым, тот и победит! Получит он фракийский нож в награду, тот, что я снял с Астеропея сам; доспехи на двоих даю в усладу; и в честь обоих знатный пир задам». На поприще друг против друга встали алкающие славы и побед два витязя, закованных в металле – Аякс (Теламонид) и Диомед. Хоть было выпадов стремительных в избытке и оба демонстрировали класс, закончились бесплодно две попытки, и вот герои сшиблись в третий раз. На этот раз Теламонид попался: пробил он щит противника копьём, однако Диомед не растерялся и удержал его повёрнутым щитом. И тут же, собственным копьём играя, стал тыкать сбоку и поверх щита, его Аяксу в тело не вонзая, а лишь указывая слабые места. Все требовали равенства в раздаче: никто из них, мол, крови не пролил… Но Ахиллес тут рассудил иначе и только Диомеду нож вручил. И предложил могучим дискоболам в метаниях искусство показать: железный круг огромный и тяжёлый на дальность предстояло им бросать. Во времена далёких дней счастливых, когда страной окрестной правил он, на играх до войны в Плакийских Фивах метал его владыка Этион. Объявлено метателям снаряда, дабы располагали наперёд, что этот самый диск и есть награда – кто дальше бросит, тот и заберёт. Кому оковывать плуги и сохи нечем, чтобы пахать весной поля под хлеб, на пятилетку будет обеспечен металлом для хозяйственных потреб. Решили силой меряться своею Аякс, Эпей, Леонтий, Полипет, и выпал жребий первому Эпею искусством подивить весь белый свет. Вот он к снаряду подошёл лениво; вот на руки сначала поплевал; замахивался долго и красиво, а диск у самых ног его упал. Вторым бросал Леонтий… Щуплый с виду, он всё-таки подальше диск послал; пришёл черёд бросать Теламониду и результат намного лучше стал… Но вот затихли все на стадионе – выходит на площадку Полипет… Как пёрышко, тяжёлый диск в ладони подбрасывает на ходу атлет. И, как герлыгу, раскрутив, бросает чабан в отбившуюся далеко овцу, так Полипет круг этот запускает куда-то в поле, к дальнему концу. Невольно с мест все зрители вскочили; окрестность рёвом диким сотрясли; счастливого атлета подхватили и на руках до места донесли. Теперь узнать, кто самый меткий лучник, настало время; в поле с двух сторон сразиться вышли лучшие из лучших стрелков известных – Тевкр и Мерион. Им на корабль далёкий указали, принять за направление веля, и, как мишень, голубку привязали бечёвкой за ногу на мачте корабля. Награду в десять лабрисов* заслужит, кто в самоё голубку попадёт, и десять топоров простых получит, тот, кто у птицы привязь перебьёт. Вот в шлеме жребии перемешали, встряхнули: Тевкру первый номер пал. И оба по стреле пернатой взяли; и Тевкр, прицелившись, стрелу послал. Но перед этим гекатомбу Фебу, по недомыслию пообещать забыл и не попал в голубку, только скрепу стрелой у самой лапки перебил. Как в ясном небе яркая зарница вдруг сполохом мелькнёт издалека, так с мачты перепуганная птица с обрывком привязи, взвилась под облака. Тут Мерион, не мешкая напрасно, у Тевкра выхватил оружие из рук (что жертву посулил он Фебу – ясно?) и быстро наложил стрелу на лук. Недалеко голубка улетела… Умение стрелка не подвело: сыграла тетива, стрела запела и угодила точно под крыло. Как поднялась голубка ввысь с насеста, так раненная (чудо из чудес!) затрепыхалась и на то же место упала, бездыханная, с небес. Закончив выдачу вознаграждений, копьеметателей зовёт Ахилл… Здесь первый приз – сосуд для омовений; второго он копьём порадовать решил. Царь Агамемнон сразу же поднялся и Мерион охоту изъявил… Но только Ахиллес не растерялся и этот поединок отменил: «Царь Агамемнон, я наверно знаю, что ты в метаниях непобедим, поэтому сосуд тебе вручаю; копьё за смелость Мериону отдадим…» Все мудростью Ахилла восхитились и даже Мерион не возражал. Так играми ахейцы насладились и завершился так мемориал. *лабрис – топор с двумя лезвиями | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
