С возрастом, начинаешь бояться старого фотоальбома, этих щемящих встреч с тем, что давно прошло, оставив после себя лишь глянцевые картинки, впаянные в серый картон.

Те фотографии, что сделаны в последние годы, живут в модных альбомах, которые стоят на виду, где ни будь в шкафу, возле часов, пустой вазы, и дешевых сувениров. Приходят гости и замечают зажатый между книгами корешок фотоальбома. Гости оживают, им больше не скучно: «Можно посмотреть?» Я конечно позволяю. Гости с радостью и спокойствием погружаются под прозрачную пленку жизни, хрустят страницами. «А это ты где? А это ты с кем? А это ты? А это? А это…» Вечеринки, на глазах сменяются пикниками, днями рожденья, улыбчивыми морскими фигурами родственников, бывших женихов, подруг. «Надо нам, как ни будь вместе пофотаться» - заключают друзья и ставят альбом на место. Я соглашаюсь, но мне все равно, друзьям тоже.

Есть фотографии, которые стоят на столике сжатые рамами, соседствуют с календарем на стене, втиснуты в стеклянную дверцу серванта. Они быстро становятся незаметными – составляющей привычного, частью интерьера.

А где-то там, запертый в глухой и темный куб ниши, хранится пыльный том со старыми снимками. Это архив жизни, времени, спрятанный от внешнего мира, не интересный моим гостям, устаревший и слишком величественный, для существования на свету, среди вещей которые составляют мой быт.

Старый фотоальбом погребен под негодными предметами, почему-то не выброшенными вовремя, и просто заполняющими пустоту. Фотоальбом – это не хлам, а если и хлам, то самый священный в моем доме.

Я боюсь старого фотоальбома. Слишком давно я не касалась этого черно-белого тайника. Ведь я почти забыла, что там? Память, как свеча в темной комнате, едва освещает рельефные очертанья. Мысль говорит: «распахни нишу возьми, посмотри, вспомни…» И однажды, я решаюсь. Открываю шкаф, вхожу глухую гробницу. Из под руин и саркофагов отживших предметов, вижу угол фотоальбома. Я в оцепенении. Что происходит сейчас там, под красной бархатной обложкой? Есть ли жизнь в ветхом, пахнущем минувшем безвремье? Есть. Я чувствую это. Беру альбом, кладу его на колени. Он теплый? Или мне кажется? Еще не открывая мягкой обложки чувствую, слышу, как о чем – то шепчутся мои бабушки в простых, светлых платках, отец целует смущенную маму на ветру, а я истерически плачу потому, что я – малыш грызущий расческу, мгновенно вырастающий в девочку под новогодней елкой, а брат не любит новый год, или делает вид, он сорится со мной по пустякам и норовит напасть, но я не пугаюсь, ведь за меня заступится отец - такой молодой и непьющий, он учит меня писать слово МАМА на снегу в феврале, он катает меня на санках, я дышу в шарф и мне холодно, а бабушка остается со мной на выходные, она носит серый плащ и пока не болеет раком, она любимица у моего прапрадеда - бывшего кулака, который курит много табаку и не верит в слухи о войне, он качает бабушку на ноге, а бабушке нет еще и двух лет, крестная же войну не помнит, у неё корова с одним рогом, молоко она продает соседям, я пью её молоко из граненого стакана, в то время как мама собирает в саду клубнику, она беременна братом, тем самым, который со мной сорится, за оградой стоят гости из ближнего зарубежья они привезли мне ползунки и игрушки, которые у нас в большом дефиците, потом пошел дождь и началась первомайская демонстрация, весь наш класс идет строем и я держу за руку Филимонова, Филимонов муж моей близкой подруги на её свадьбе я много смеюсь, смеюсь и в обнимку с Петей, он редкий шутник, поклонник Цоя и японских транзисторов, а там, между старым гастрономом и школой выезжает большой молоковоз, из кабины высовывается дядя Миша, и машет своей гигантской пятерней, дедушка дядю Мишу терпеть не может, он считает его недоумком, и в этом санатории «Чистые ключи» он научился разбираться в женщинах, вот, например эта – с веточкой рябины, совершенная красавица, но выражение глаз у неё чужое, или эта с гипсовым лицом и черно-красными губами выглядит как очень милая особа, её письмами бабушка топит печку, еще целый год после дедушкиной гибели, только дедушке до этого и дела нет, он пьет себе горькую с соседом Гришиным у него на веранде, мой брат в это время, взял без спросу его военный бинокль и залез с ним на крышу бани, в бинокль ему видно всю нашу улицу, и соседку Машу торгующую самогоном, и крестную ведущую домой безрогую буренку, и подсолнухи, и бывшую пекарню, и колесо в луже, и меня с ранцем на спине…

И вся эта беззвучная жизнь так мила моему сердцу, так близка и недоступна. Этих чувств я боялась. За то, что нахлынут, развяжут застарелые узелки и впустят в прошлое, в то измерение, где никто больше не состарится, не умрет и не родится, где ветер дует в одном направлении, а часы показывают одно и то же время. В черно-белом зазеркалье свой уклад.

Вот он альбом, я открыла его. Лица на фотографиях замерли, но глаза смотрят внимательно и живо. Они смотрят в меня, и достают до той глуши, где живет самое сокровенное – память. Память давно хочет на волю и в этом альбоме она хозяйка. Пошли? Пошли. И мы идем, идем мимо роддома, где я только родилась, мимо школы где я получаю средние оценки, мимо березняка, где я – грибник. А вот весь наш класс: Семин теперь работает в ГАИ, Иванцова в Германии, Шараборин погиб, Самойленко – депутат, Архипов в тюрьме, Митрофанова – не знаю…

Снова я с куском торта, здесь мне – двенадцать, а здесь только пять, на мне полосатый свитер, я его помню.

Но нет в этих снимках детства. Что могут рассказать о нем эти жалкие заплатки прошлого? Разве таким был цвет моего детства? Разве таким наивным и строгим был мой взгляд? Это просто взгляд смотрящий в объектив, а я любила смотреть на солнце и щурится. Но снимки оживили память, раскачали тяжелый маятник. Альбом уже не нужен. Я закрываю его и возвращаю на место, пусть его обитатели живут своей самостоятельной жизнью.

А я хватаюсь за память, как за канат и погружаюсь в прошлое, погружаюсь на сколько могу, и вижу там себя, своих близких, тогда еще чутких и улыбчивых. Куда ушло это время, почему я не заметила ту границу, где оно заканчивается?

Нужно написать о детстве, о том, что было. Я напишу, сейчас, немедленно. Сажусь за стол, но память уже замолкла спряталась в улиточный домик, её не выманить назад и я пишу вот это.

 

С. Костина