Покой был ярко освещен и убран, словно неведомые хозяева ждали их. Они в удивлении остановились у входа, оглядываясь на Учителя.

- Что же вы? Войдите. Здесь нам есть пасху.

- Чей это дом, равви? – удивленно спросил Иаков.

- Наш. Входите. Уже время.

Один за другим они входили в низкую дверь под пристальным взглядом Иисуса. Иуда шел последним. Он задержался на пороге, полной грудью вдыхая вечерню прохладу.

- Почему медлишь? – спросил его Назарянин.

- Не торопи. Все успеем.

- Ночь близится.

- Знаю.

Он устремил на Иисуса прожигающий взгляд. Проповедник молча выдержал его.

- Господи, Твоя воля! – прошептал Иуда и решительно переступил порог.

Женщины бесшумно и ловко накрыли стол и молча удалились. Только Магдалина задержалась, остановив на Иисусе полный любви и печали взгляд. Галилеянин подошел к ней, не стыдясь обнял, что-то прошептал на ухо. Женщина приникла к нему, в ее глазах задрожали слезы.

Иуда поспешно отвернулся.

Иисус и Мария долго не моли разомкнуть рук. Наконец Назарянин тихо-тихо сказал ей: «Пора. Иди», и женщина молча вышла, ни разу не оглянувшись на него.

Откуда-то возник большой медный таз, Галилеянин наполнил его из глиняного кувшина, взял полотенце и вдруг склонился к ногам учеников.

- Учитель! – испуганно воскликнул Иоанн.

- Так должно. Если не сделаю того – не войти в Царство Божье.

Они подчинились той странной властности, которая звучала в его тоне последние недели. Проповедник начал обмывать им ноги. Ученики только изумленно переглядывались. Очередь дошла до Иуды.

- Нет! – отрезал Зеленоглазый.

- Дозволь! – почти моляще сказал Иисус.

- Для чего?

- Так надо.

- Я не могу!..

- Позволь, Иуда! Я должен!

Иерусалимлянин вздрогнул, когда проповедник коснулся его ног. Волосы Галилеянина, словно шелк ласкали кожу, а его бил озноб, как в лихорадке.

Наконец церемония завершилась, и они возлегли за трапезу. Волей случая Иуда оказался прямо напротив Назарянина.

Иисус произнес короткую молитву, взял кувшин, наполненный по обычаю соленой водой.

- Помянем слезы, пролитые предками нашими в плену египетском и в поисках Земли Обетованной.

Он каждому плеснул в чашу из кувшина. Последнему наливал Иуде. Чаша наполнилась до краев, вода начала выплескиваться, а Назарянин все лил. Иуда молча смотрел на это.

- Учитель, ты переполнил чашу. Смотри, вода уже на столе, - вмешался Андрей.

- Так и должно, сын Ионы. Помянем же. Пейте.

Все отхлебнули. Иуда странно взглянул на Галилеянина, одним большим глотком осушил свою чашу и, перевернув, показал проповеднику.

Иисус промолчал и дал знак. Ученики с жадностью набросились на еду.

 

Шло время.

- Ты почему не ешь, Иуда? – внезапно спросил Назарянин.

- Следую твоему примеру.

- Я не голоден.

- Я тоже.

Трапеза протекала в молчании. Учеников пугало непривычно строгое и печальное лицо Учителя. Все понимали – что-то будет, и со страхом ждали этого.

Внезапно Иисус взял хлеб, преломил и передал сидящим рядом с ним Иоанну и Петру.

- Это - плоть моя, приносимая в жертву за род человеческий. Примите и едите.

Все испуганно переглянулись, но под пристальным взглядом Учителя каждый съел свой опреснок.

Галилеянин взялся за кувшин с вином, снова наполнил все чаши. На этот раз поровну.

- Испейте. Это – кровь моя, за вас проливаемая.

Он не сводил с них глаз, пока чаши не опустели.

- Отныне пусть вино и хлеб вечно напоминают вам обо мне.

Ученики снова переглянулись, но ни один не посмел задать вопрос.

Повисло молчание. Они хмуро доедали агнца, чувствуя, что совсем не праздничной получается трапеза.

- Учитель, тебя что-то тревожит? – решился все же спросить Иаков. – Что мы можем сделать для тебя?

- Все уже сделано. Сроки истекают. Скоро простимся с вами.

Сын Зеведеев замолчал, озадаченный. А Иисус медленно обвел всех пристальным взглядом и заговорил снова:

- Час мой близок. Грядут испытания, и трусость, слабость не будут оправданием отступнику… Готовы ли вы?

Ученики вновь только испуганно переглянулись. Петр с грохотом отодвинул чашу:

- Учитель, тебе грозит опасность? Не бойся, я буду рядом. Никто не посмеет причинить тебе зло.

- Не давай поспешных клятв, сын Ионы, - с горечью ответил Иисус. – Лучше промолчать, чем сказать и не исполнить.

- Учитель, ты сомневаешься во мне?!

- Нет, я знаю, что прежде рассвета ты отступишься от меня. Но… и камни не всегда были тверды.

Рыбак вскинулся, чтобы возразить, Назарянин знаком запретил ему, снова обвел всех долгим печальным взглядом.

- А еще среди вас есть тот, кто предаст меня.

Перепуганные, ничего не понимающие ученики в смятении смотрели друг на друга, шепча с трепетом: «Кто? Кто же?».

- Не я ли, Иисус? – вдруг резко, с вызовом спросил Иуда.

Проповедник обернулся к нему и встретился со страдающими, полными горькой укоризны и мольбы глазами друга. «Зачем? Ну, зачем?» - говорил его взор.

Галилеянин отвел глаза и тихо ответил:

- Ты знаешь, кто…

- И ты знаешь! Так назови! Не искушай их! - изумрудные глаза горели болью и гневом.

- Не время еще…

- Тогда зачем этот разговор?

Иисус не ответил.

- Ты хочешь остановить меня? – едва слышно спросил Иуда.

- Делай, что решил…

- Вот как!

Горькая усмешка искривила его губы. Он встал и стремительно направился к выходу. На пороге обернулся, и долгим полным тоски взглядом задержался на друге.

- А ты, оказывается, жесток, Назарянин, - печально сказал он и канул в темноту.

 

 

Наполненная ароматами трав и дымом очагов ночь была тиха. Все дышало умиротворением. Свежая зелень Гефсимании шелестела под тихим ветерком.

Всем телом впитывая чистоту весенней природы, Иуда шел медленно и чувствовал, что, чем ближе они походят к саду, тем труднее ему дается каждый шаг. Наконец он остановился: нужно было решиться пройти этот последний отрезок пути. Стражники в недоумении столпились вокруг него.

- Что же ты? Веди! - нетерпеливо прикрикнул на него Савл.

Но Иуда не тронулся с места.

- Может, ты передумал? – ядовито спросил его левит.

Иуда не услышал насмешки. Он никак не мог заставить себя идти дальше. В порыве безумной надежды он возвел глаза к небу, словно ожидая, что сейчас Господь остановит его, как когда-то удержал занесенную руку Авраама. Но небо оставалось темным и молчаливым.

Иуда огляделся: лица стражников были бесстрастны, в глазах Савла светилось нетерпение и предвкушение, его тонкие губы кривились в ехидно-радостной усмешке. Иудей почувствовал, как в душе закипает гнев – жутко захотелось ударить левита по лицу, чтобы эта мерзкая усмешка исчезла. Он сжал кулаки с такой силой, что расцарапал ладони до крови, но не почувствовал боли.

- Ты передумал? – уже гневно повторил левит.

Иуда закрыл глаза, сквозь его стиснутые зубы вырвался вздох, больше похожий на стон.

- Нет, - глухо ответил он. – Идите за мной.

Он бросился вперед как в омут, левит и стражники последовали за ним.

 

Иисус выпрямился, чувствуя, как его бьет крупная дрожь. Он весь напрягся и закрыл глаза.

- Отче! Отче!.. Это они! Я чувствую!.. Отче, не оставь меня! Дай мне сил!.. Ах!.. – Назарянин замер.

Он ощутил на себе взгляд – горячий и жесткий, до боли знакомый взгляд друга.

Трепеща, он обернулся. Недалеко двигалась слитная живая мгла, в которой тускло поблескивали блики луны на металле. От этой массы отделилась фигура и стала медленно приближаться к нему.

- Иуда! – прошептал Иисус, заворожено глядя на нее.

Иуда шел к нему. В лунном свете Галилеянин видел его лицо, бледное, искаженное гримасой страдания. Он приближался, сжигая Назарянина глазами, полными отчаяния. Но взгляд их был тверд и беспощаден. «Ты все знал, Иисус. Ты давно все понял и сам этого хотел! Ты не остановил меня! Теперь ты не смеешь отступить!», - прочел в нем проповедник.

Он склонился, снова ощутив тяжесть своей ноши, и почувствовал, как ледяные пальцы друга легли ему на плечи, холодные губы коснулись его щеки, и тихий, надломленный голос произнес:

- Здравствуй, рабби…

Их глаза встретились. Несколько мгновений они неподвижно смотрели друг на друга. Внезапно Иуда крепко обнял его, и Назарянин услышал над ухом его срывающийся, отчаянный голос:

- Твой черед быть сильным, Иисус! Держись! Теперь все зависит от тебя!

Иудей медленно поднялся с колен. Иисус удержал его за руку.

- Иуда! Иуда… я… - голос его пресекся, но глаза сказали все, что не смогли произнести губы.

- Я знаю… друг мой. Пора.

Иуда отошел, давая дорогу стражникам. Протягивая руки, Галилеянин встал перед ними.

- Я ждал вас. Я готов, - дрожащим голосом произнес он, отдаваясь в руки солдат.

- Вот и все, проповедник. Тебя ждет суд Синедриона. Там теперь будешь доказывать, что рожден от Бога, - ехидно произнес Савл.

- Ты сказал, не я, - ответил Иисус, смело глядя ему в глаза.

- Раб! Да как ты смеешь! – яростно вскрикнул левит.

 

- Что такое? – раздался позади них гневный голос. – Братья! Учителя хотят арестовать! Смерть нечестивцам!

Симон и Петр выскочили из-за деревьев с ножами в руках. Симон с глухим рычанием накинулся на ближайшего стражника, Петр подскочил к другому и в горячке полоснул его по лицу. Брызнула кровь.

Увидев это, Иуда бросился вперед, вырвал нож из рук Петра, а его самого оттолкнул с такой силой, что рыбак полетел на землю.

- Остановитесь, безумцы! – крикнул он, метнув на Иисуса призывный взгляд.

Галилеянин понял.

- Уберите оружие, - приказал он. – Не надо крови, Петр. Все свершается как должно.

- Но Учитель!.. – Симон замер над поваленным стражником с ножом в руках.

- Не стой на моем пути, Симон. Убери нож!

Зелот медлил.

- Ну же! – властно прикрикнул на него Иисус.

Ученик нехотя убрал клинок и, гневно сверкнув глазами на Иуду, медленно пошел прочь. Но, отойдя на несколько шагов, резко повернулся.

- Ты мог получить все, Учитель! Израиль был у твоих ног! Ты мог изгнать римлян и создать новое царство! Ты говорил нам о Царстве Истины и Справедливости, в самый решительный момент испугался! Упустил такой шанс! Ах, ты… - в досаде Симон швырнул на землю свою головную повязку, безнадежно махнул рукой и стремительно скрылся за деревьями.

 

Петр, и другие ученики, сбежавшиеся во время перепалки, молча наблюдали эту сцену.

Иуда, забросив нож рыбака куда-то в темноту, спокойно встал в стороне от остальных. Иисус следил за ним взглядом, наполненным страхом. Иудей почувствовал его и обернулся. Удар двух изумрудных молний, вылетевших из его глаз, отрезвил Назарянина. Он поник и повернулся к левиту.

- Пора. Ведите меня, - едва слышно произнес он, и сам пошел вперед.

Стражники обступили его и повели. Савл остался. Некоторое время он следил за удаляющейся стражей, потом все с той же ехидной усмешкой медленно приблизился к Иуде, протягивая ему кошель.

- Держи. Заработал, - насмешливо сказал он. – Я бы добавил за активное содействие, да с собой больше нет. Но мы будем иметь тебя в виду в случае чего.

Иуда словно не замечал издевки. Он смотрел на левита в упор, скрестив руки на груди.

- Оставь на милостыню, - презрительно ответил он. – Господь зачтет тебе лишние тридцать тетрадрахм.

Савл не сразу понял. Его глаза округлились, лицо побагровело.

- Что?!. Да как ты!.. Ах ты жалкий…

Иуда бесцеремонно перебил его:

- Не кипятись, почтенный Савл. Подумай, на кого ты тратишь свой гнев, - теперь уже он издевался, глядя на левита так же насмешливо, как тот сам смотрел на него несколько мгновений назад.

Задыхаясь от ярости, Савл сжигал его глазами. Но Иуда не обратил на это никакого внимания.

- Тебя ждут, почтеннейший, - с ядовитой вежливостью сказал он. - Спеши! Не упусти свой звездный час!

Левит яростно плюнул и устремился за стражниками.

 

Некоторое время Иуда смотрел ему вслед, потом повернулся к ученикам. Сбившись в кучу, они стояли с испуганными лицами и глядели на него глазами обиженных детей. Иерусалимлянин медленно обвел их взглядом. Лицо его исказилось.

- Что смотрите? – с вызовом спросил он. - Встали как стадо! Вы клялись ему в верности, так будьте с ним. Сейчас вы ему нужны, как никогда!

Ученики продолжали смотреть на него с недоумением и ужасом. Наконец Иоанн нарушил молчание.

- И это говоришь нам ты?! Ты, Иуда! Кто только сейчас…

- Что? Предал? Помог схватить? – глядя ему в глаза, резко спросил Иуда. – Да, я сделал это. А что же вы? Разве он не предупреждал, что так произойдет, не просил вас быть рядом?

Ученики невольно отступили и поникли, как наказанные мальчишки. Иуда осекся и медленно спрятал лицо в ладонях. На какое-то время повисла тишина.

Когда он снова поднял голову, в его лице была лишь усталость и бесконечная тоска. Он еще раз медленно оглядел учеников.

- Свои грехи я знаю сам и отвечу за них, когда придет время, - теперь голос его звучал тихо и горестно. – Не обо мне речь. Идите! Он ждет вас – вы нужны ему!

Ученики непонимающе смотрели на него. Иуда тяжко вздохнул и медленно пошел прочь.

 

Он брел по темному саду, и вдруг почувствовал, что глаза застилает пелена. Иуда удивлено замер.

«Что это со мной? – подумал он, запрокидывая голову. – Еще не время плакть. Все только начинается!».

Но непослушные слезы все-таки потекли по щекам. Он сердито смахнул их, но слезы не унимались. Тогда Иуда запрокинул голову и вдруг ощутил, как подкашиваются ноги. В глазах у него потемнело, он зашатался и без чувств рухнул на землю.

 

 

Иисуса тащили к площади. Грубые насмешки, удары и плевки больше не трогали Назарянина – он был слишком измучен и бездумно брел, безжалостно подгоняемый встревоженными необычайным возбуждением толпы стражниками.

Иуда шел следом. Он не ощущал больше ничего, кроме невыносимой боли. Эти ночь и утро слились в один нескончаемый кошмар, где реальность была хуже самых страшных снов.

Зная расчетливую осторожность Антипы, Иуда прекрасно понял, что произошло во Дворце Хасмонеев, и теперь в который раз пересекая вслед за скорбной процессией город, проклинал эту затянувшуюся пытку.

Людей все прибывало. Словно не было больше дела в предпраздничный день, как обречь человека на смерть и насладиться ее зрелищем.

Он смотрел на них и пытался понять, как всего две недели назад они же приветствовали Иисуса у Золотых ворот, называли пророком, Царем Иудейским, выстилали перед ним дорогу одеждами и украшали пальмовыми ветвями.

Наконец процессия достигла площади. Иуда остановился в одном из примыкающих к ней переулков, не решаясь идти дальше, потому что чувствовал, что готов сейчас на все.

Понтий Пилат снова вышел на террасу. Взглянув на него, Иуда понял, что решение принято. Его сердце мучительно заныло.

Иисуса подвели, поставили перед наместником. Проповедник внезапно выпрямился, стряхивая с себя оцепенение, и взглянул на римлянина столь же смело и прямо, как утром. В лице Пилата промелькнуло нечто среднее между уважением и жалостью. Но стальная суровость черт не изменилась. Он задал Галилеянину вопрос, тот ответил.

Иуда не мог слышать, о чем они говорят, но понял и, не выдержав, отвернулся, увидев, как по знаку наместника стражники вывели Иисуса к толпе.

Площадь заволновалась, но Пилат не дал накалиться страстям. Он поднял руку, призывая к молчанию.

- Вот человек, крови которого вы жаждете. По законам Рима на нем нет вины для казни. Если он нарушил ваш Закон - судите его.

- Нет! – выдохнула толпа, и громче и исступленней всех был крик Каиафы. – Игемон, он оскорбил величие Рима, он отрицает власть кесаря. Мы просим тебя о правосудии!

- Смерть ему! Распни его! – подхватила толпа.

Наместник молчал, с каким-то отстраненным интересом рассматривая людей.

Набрав в грудь больше воздуха, так чтобы его слышали все, первосвященник пустил в ход главный аргумент:

- Игемон, этот богохульник назвал себя царем иудейским. Прямое оскорбление кесарю! Это бунт!

Не сдержавшись, Пилат гневно сверкнул на Каиафу глазами. Но толпа снова подхватила:

- Смерть нечестивцу!

- Смерть самозванцу!

- У нас нет царя кроме кесаря!

- Распни его!

Иуда откинулся на стену, прижался к холоду ее камней и … от безнадежности, бессмысленности всего происходящего … засмеялся страшным мучительным смехом, больше похожим на стон раненного зверя. Спектакль был поставлен великолепно, и каждый из персонажей прекрасно играл свою роль, даже если не знал об этом.

Наместник тоже понял это. Но его гордость не позволяла пойти на поводу у толпы. Окинув площадь презрительным взглядом, он повернулся к людям спиной и четко, так, чтобы услышали не только солдаты, приказал, указывая на Иисуса:

- Высечь этого оратора! Наказать сурово, но не забивать.

- Нет! Смерть ему! Смерть! – заревела толпа, когда до нее дошел смысл приказания.

Римлянин, не оборачиваясь, исчез в глубине дворца. Легионеры грубо схватили Назарянина и поволокли на другой конец площади к лобному месту.

 

Иуда не услышал приказа наместника, но догадался о его сути, когда Галилеянина потащили через площадь.

- О нет! Господи, зачем?! Ему разве мало?! – выкрикнул он в небеса.

Иисуса приковали к столбу, сорвали с него таллиф. Маленький, толстый, с расплющенным носом палач-каппадокиец вышел вперед, занес короткую руку, остервенело размахнулся…

Сверкнув, бич опустился на спину Назарянина, оставляя глубокую кровавую борозду. Иуда вскрикнул и рухнул на колени…

Палач размахнулся снова. Иерусалимлянин закрыл глаза, но тут же снова открыл их, чтобы увидеть, как бич алой змеей взмывает в воздух, повинуясь ухмыляющемуся кападокийцу.

- Не-е-е-е-е-ет! – страшно закричал он.

Но его крик потонул в общем реве толпы. В исступлении Иуда воздел к небу руки.

- Господи! Боже Правый! Мне уже ничего не страшно, так позволь взять его боль себе! Пожалей его, Господи! Боже милосердны-ый!..

 

Бич уже не свистел, а звенел, пропитанный кровью Назарянина, беззвучно клонившегося все ниже, ниже…

Иуда неотрывно смотрел на пытку. С каждым ударом в его сердце словно вонзалась раскаленная игла. Распластанный на жаркой мостовой, он не видел, не слышал ничего вокруг, весь отдавшись захлестнувшей его муке.

Вдруг среди этого бреда чья-то ледяная ладонь коснулась его плеча, и нежный голос назвал по имени. Зеленоглазый резко обернулся. Перед ним стояла Магдалина. Ее искаженное лицо было залито слезами.

Иуда отпрянул, но Мария, разрыдавшись в голос, бросилась к нему на грудь. Сам не понимая, что делает, он обнял ее, крепко прижал к себе и замер, утопив лицо в ее душистых волосах.

 

Они не знали, сколько так прошло времени. Бичевание кончилось. В наступившей тишине они разом обернулись, все еще держась друг за друга, и увидели, как стражники грубо поднимают и встряхивают покрытое кровью безвольное тело Иисуса. Магдалина в ужасе вскрикнула и снова приникла к груди Иуды. Но он уже разжал руки, осознав вдруг весь гротеск происходящего…

- Мария!.. – выговорил он непослушными губами.

Она подняла заплаканное лицо.

- Ты… ты… я же…

Он так и не смог сказать, только отстранил женщину от себя и отвернулся.

Но она своей маленькой нежной рукой ласково прикоснулась к его щеке и заставила обернуться снова. Их глаза встретились, и вместо ненависти и презрения Иуда увидел боль и (о нет, ему не показалось!) … сострадание…

- Мария!.. – опять заговорил он, но продолжить не смог.

- Я все знала, Иуда! – тихо произнесла Магдалина с бесконечной печалью. – Мне не за что ненавидеть тебя!

- Знала! Откуда?

- Он все рассказал мне позавчера ночью... И … я догадывалась раньше … Но почему именно ты?

- Ты спрашиваешь?!

Мария не ответила, склонив голову.

- Мария… ты говоришь, что не…

- Нет! Ведь он простил тебя…

Иуда резко вырвал из ее рук свою.

- Не надо! Он еще жив…

- Они все равно убьют его…

 

Зеленоглазый поспешно отвернулся от нее и увидел, что Иисуса уже подтащили к террасе, на которой снова возник наместник. На его лице иудей прочел приговор.

Он поднялся, протянул Марии руку. Женщина бездумно схватилась за нее, встала.

Они направились к площади и оказались в задних рядах толпы. Иуда смотрел на наместника и понимал, что римлянину безумно надоела эта история, что ему, в общем-то, все равно, и только из упрямства он готов дать Иисусу последний шанс.

Подвели Назарянина. Его истерзанное тело, бледное осунувшееся лицо, погасшие глаза вызывали сострадание даже у самого жестокосердного. Наместник невольно отступил, его взгляд смягчился.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Пилат заговорил.

По его губам и лицу Иуда прочитал слова, которые не мог слышать:

- Что молчишь, проповедник? Видишь, люди жаждут твоей крови! Защищайся же!

Лица Галилеянина иудей не видел, но знал его ответ:

- Мне нечего сказать, игемон. Не я называл себя царем – они, не я призвал к бунту – они требовали этого.

- Так зачем ты смущал их странными речами?

- Я говорил об истине.

- Истине? А что такое истина? Сейчас она в том, что у меня достаточно оснований казнить тебя. Ты в моей власти, и от моего слова зависит жить тебе или умереть!

Иисус отрицательно покачал головой.

- Никакой власти надо мной у тебя нет, игемон. Я в руке Божьей. Да будет Его воля! Ты не изменишь того, что начертано Им.

- Фанатик! Безумец! Все вы такие!.. Впрочем, мне все равно. Хочешь умереть? – Пожалуйста.

По знаку наместника Назарянина вытолкнули вперед.

- Вот человек! – заговорил Пилат. – Вы хотите, чтоб я судил его. Что сделать мне с ним?

- Распни его! Смерть ему! – заревела толпа.

Мария застонала, у Иуды потемнело в глазах.

Пилат смотрел на беснующуюся толпу. Губы его презрительно скривились. Иуда понял, что последние искры жалости растаяли в его душе, и теперь наместник чувствует только досаду и отвращение, и покорное спокойствие Назарянина теперь уже раздражает, а не вызывает уважение.

По его знаку легионеры вывели еще одного узника. В ярком свете солнца блеснула рыжая шевелюра, и Зеленоглазый невольно вскрикнул, узнав Бар-Аббу.

- Господи! Это уж слишком! – в ужасе прошептал он, сообразив, какую издевку задумал римлянин.

Толпа в изумлении притихла. Наместник заговорил холодно и нарочито негромко:

- По древнему обычаю на Пасху принято отпускать одного осужденного. Я намерен соблюсти обычай. Вот перед вами Иисус из Назарета, проповедник, названный вами царем иудейским, обвиняемый Синедрионом в богохульстве, и Бар-Абба – разбойник, приговоренный к смерти за бунт, убийства, грабежи и насилие. Кого из них отдать вам?

- Бар-Аббу! Бар-Аббу! – не помедлив ни секунды, заревела толпа.

Некоторое время Пилат наблюдал, как беснуются люди, потом поднял руку.

- Вы решили! – крикнул он, перекрыв шум площади, и дал знак страже.

С Бар-Аббы, ошалевшего от неожиданного спасения, сорвали веревки и грубо столкнули его в толпу. Разбойника подхватили, и он исчез в людском море.

Опять вывели вперед Иисуса.

- Распни его! – с новой силой вскричали люди.

Наместник огляделся, пожал плечами…

- Да будет так! – прогремел его голос над площадью.

Толпа ответила радостным кличем. Но Пилат не стал слушать. Демонстративно повернувшись спиной, он стремительно пошел прочь, по пути отдавая приказания начальнику тайной службы и легатам.

Легионеры начали выстраивать второе кольцо оцепления.

 

 

Иисус упал во второй раз. Иуда увидел, как Магдалина опрометью кинулась к нему, не обращая внимания на стражников, и едва сдержался, чтобы не броситься следом. Но как? Если бы он мог!

Страшному пути, казалось, не будет конца. В этом окровавленном, истерзанном человеке невозможно было узнать Галилеянина. Даже его неповторимые глаза погасли, а черты лица исчезли за маской из крови и грязи.

Иуда схватился за стену. С его волей что-то случилось – он не мог заставить себя взглянуть туда. Звуки ударов, грубые насмешки и ругательства – и это было слишком. Он зажал уши руками.

Когда он, наконец, нашел в себе силы вновь поднять голову, вокруг никого не было. Придерживаясь за стену, он встал…

 

До Голгофы оставалось несколько стадий, когда Иисус упал снова. Иуда понял, что больше он не поднимется.

Взбесившиеся от жары, несмолкающего крика толпы, стражники исступленно били распростертое на земле тело. Иуда смотрел и чувствовал, как кровь закипает в жилах. Непроизвольно его ладонь легла на рукоять ножа, мышцы напряглись…

- Прекратить! – вдруг отчеканил, перекрыв шум толпы, властный голос.

Легионеры вытянулись перед легатом, который с высоты седла бесстрастно наблюдал за происходящим.

- Прекратить это! – повторил римлянин. – Вам приказано распять его, а не забивать.

Стражники отступили.

- Но он все время падает! Так мы никогда не дойдем! – решил объясниться один из них.

- Вы полагаете, от битья он встанет и побежит? – скривился легат. – В чем проблема? Пусть кто-нибудь поможет осужденному.

Холодным взглядом он обвел толпу. Люди попятились.

- Ну что, - с явной издевкой заговорил римлянин, - кто-нибудь хочет помочь ему?

Ответом была тишина. Люди отворачивались от ледяного взгляда, прятались друг за друга.

Иуда в отчаянии шагнул вперед. Но его опередили.

- Я хочу! – раздалось из толпы.

Все разом обернулись. В первые ряды протолкался маленький грузный человек. Увидев его лицо, Зеленоглазый даже задохнулся: перед легатом, уперев руки в толстые бока, стоял Симон Киренеянин.

- Я хочу помочь! – с вызовом повторил он.

- Похвально! Тогда бери крест. Неси. А вы помогите осужденному подняться.

Стражники брезгливо отстранились. Симон сверкнул на них глазами, подошел к Иисусу, склонился, что-то прошептал ему на ухо. Назарянин с трудом поднял голову.

Крест был раза в два больше кабатчика. Но Киренеянин молча взвалил его на себя и помог подняться Иисусу. Медленно, пошатываясь, они пошли вперед. Толпа притихла, и плотным потоком двинулась за ними.

 

Иуда стоял посреди людского моря и плакал, не замечая слез. Только когда глаза совсем перестали видеть, он поднял дрожащие руки, спрятал в них лицо. Его плечи затряслись от рыданий…

 

Он очнулся, когда его грубо толкнули в спину. Резко обернувшись, он оказался лицом к лицу с Симоном Зелотом.

- Иуда! – изумленно выдохнул идумей. – Любуешься зрелищем?

Зеленоглазый молчал. Желтые глаза зелота недобро вспыхнули.

- Какая встреча! Я молил Бога…

- Хочешь убить меня? – спокойно перебил его Иуда.

Симон отступил.

- Так что?

- Зачем ты сделал это?

- Ты хочешь знать?

- Да!

- Зачем?

- Я не понимаю! Вы ведь были лучшими друзьями! Я даже…

- Даже не исполнил приказа старейшин, опасаясь гнева Иисуса, если тронешь меня, - жестко закончил Иуда.

- Да.

- Как видишь, зря. Впрочем, у тебя есть возможность сделать это сейчас.

- ???

- Я не стану сопротивляться. Бей!

Они замерли друг против друга, меряясь взглядами. В какой-то миг идумей нерешительно взялся за нож, но тут же выпустил его. Иуда не двинулся, только глаза его вспыхнули.

- Нет, - медленно произнес каменотес, - я не стану убивать тебя.

- Почему? Презираешь?

- Хотел бы… Но … я видел, как он смотрел на тебя во время ареста… я видел - ты не взял у левита деньги. Я не понимаю…

- От тебя ли я это слышу, Симон?

- Прекрати! Ты не смеешь! Из-за тебя Учитель сегодня будет распят!

Иуда в изумлении смотрел на каменотеса.

- Его убьют по твоей вине! – спокойнее продолжил Симон. – Но я не трону тебя. Иди куда хочешь.

- Почему?

- Учитель говорил, что только Господь может карать. Пусть Бог тебя судит…

Глаза Иуды вспыхнули. Он отступил на шаг.

- Симон! Вот теперь ты его истинный ученик! Иисус гордился бы тобой сейчас! – тихо произнес он.

Каменотес недоуменно глядел на него. Но Иуда отвел глаза, лицо его исказилось.

- Иди! Иди, Симон!

Идумей не двинулся.

- Иди же! Неужели он будет один в свой смертный час?!

Зелот понял.

- Нет! Не будет! Обещаю!

- Благослови тебя Господь… Прощай…

На миг Симон остановился, задержавшись на иудее непонимающим взглядом, изумленно покачал головой и растворился в толпе.

Иуда поднял полные слез глаза к небу.

- Спасибо эту встречу, Господи! Я так хочу поверить, что все не напрасно…

 

Он достиг Голгофы, когда палачи заканчивали работу. Первое, что Иуда увидел, был фонтан крови, вырвавшейся из руки Иисуса, пробиваемой гвоздем.

Он отпрянул, но, услышав болезненный хрип Назарянина, бросился туда, где неподвижные, как изваяния, стояли солдаты.

Оказавшись у самого оцепления, он увидел, как к распятию, на котором мучительно изогнулось окровавленное тело, прибивают пояснительную дощечку.

Крест пополз вверх, Иуда смог прочесть трехъязычную надпись и засмеялся страшным смехом. На табличке было выбито: «Иисус Назарянин, царь иудейский». Каиафа выиграл партию!

Сам первосвященник стоял недалеко от креста, равнодушно наблюдая, как уставшие палачи, торопясь, укрепляют его. Лицо старика ничего не выражало. Только взгляд был слишком внимательным, словно первосвященник опасался, что палачи упустят какую-нибудь мелочь.

 

Крест замер на самой вершине. Распятый застонал от страшной боли. Иуда заставил себя взглянуть на него, и не смог узнать в этой истерзанной плоти своего друга. Но в этот миг Назарянин открыл глаза.

Увидев их бездонную глубину, наполненную страданием, Иуда осел на землю… Из его груди вырвался глухой сдавленный стон...

 

Первосвященник подошел ближе, но Иисус не увидел его. В первые мгновения он вообще ничего не видел, весь захваченный невыносимой болью. Потом взгляд Галилеянина стал осмысленным, он начал осматриваться.

Иуду он не заметил – коленопреклоненного, сгорбленного, его почти скрывала фигура легионера. Каиафа сделал шаг к кресту. Иисус услышал. Их взгляды встретились. Прямой, статный старик горделиво, с вызовом вскинул голову и встретился с печальным, полным страдания и скорбного упрека взглядом проповедника.

Первосвященник невольно отступил. Его голова чуть склонилась. Но Назарянин уже дальше блуждал взглядом по толпе.

Каиафа медленно отошел к оцеплению, что-то тихо сказал двоим левитам, сопровождавшим его. Те безмолвно исчезли. Первосвященник снова обернулся к казненному.

Толпа не унималась. Даже здесь, на страшном спектакле смерти люди не могли успокоиться и продолжали выкрикивать оскорбления и насмешки.

Иуда беспомощно огляделся.

- Боже правый! Неужели ради них…, - начал он, но умолк, услышав прерывистый голос Назарянина:

- Отче! Прости им!.. Не ведают, что творят!

 

Внезапно блуждающий взгляд Иисуса потеплел. Проследив, куда он смотрит, Иуда обернулся и увидел Магдалину. Женщина стояла на коленях недалеко от него, протягивая к кресту руки. Ее лицо было залито слезами, распущенные волосы темным плащом накрывали хрупкую фигуру.

Несколько минут они смотрели друг на друга. Потом Галилеянин сказал что-то, но так тихо, что никто не расслышал. Однако Магдалина поняла. Она вскрикнула и упала на землю. Назарянин с нежностью смотрел на нее, потом глаза его закрылись, голова склонилась на грудь.

 

Когда он открыл глаза снова, зрителей стало гораздо меньше. Солнце жгло невыносимо, и толпа постепенно рассеивалась.

Иуда так и не двинулся с места. Тело отказывалось повиноваться, и встать он не мог. Чтобы не видеть искаженного мукой лица Иисуса, он отвернулся и стал рассматривать толпу зрителей. Лица были все те же – жестокие, злорадные, равнодушные. Но вдруг среди толпы он заметил сыновей Зеведеевых, притаившихся за чужими спинами. Потом рядом с братьями возник Симон Зелот.

Ученики скорбно прижались друг к другу, Иоанн, было, заплакал, но каменотес утер ему слезы, взял братьев за руки и повлек в первые ряды.

Они протолкались к самому оцеплению, и замерли, безмолвно сжигая глазами распятие. Иисус не видел их. Он смотрел куда-то вдаль. Иоанн, самый молодой и пылкий, не выдержал.

- Учитель! Рабби! Мы здесь!.. – пронзительно закричал он со слезами.

Назарянин услышал, с трудом обернулся. Его глаза загорелись радостью.

Он отыскал их среди толпы. Некоторое время продолжалась молчаливая беседа, потом Иисус сделал знак: «Уходите!». Иаков отрицательно покачал головой, но Галилеянин повторил приказ, и все трое, часто оборачиваясь, побрели прочь сквозь угрожающе шумящую толпу.

Тронуть их не решались. Римлянам до учеников осужденного не было никакого дела, а вид Симона, сжимавшего нож, был столь грозен, что люди невольно расступались перед ним.

Иисус смотрел им вслед, пока они не скрылись. Потом голова его снова поникла.

 

В природе что-то изменилось. Резкими порывами стал налетать ветер, горизонт постепенно затягивали свинцово-черные тучи, в воздухе повисло угрожающее безмолвие.

Тревожно поглядывая на небо, последние любопытствующие заторопились вниз.

Иисус в третий раз открыл глаза. Вершина почти опустела. Он увидел только Магдалину, неподвижно распростертую на земле, легионеров и палачей. Галилеянин поднял взгляд к небу, оно было затянуто плотными тучами.

Вдруг глаза распятого остановились на кой-то далекой точке. Оглянувшись, Иуда увидел, что на гору неторопливо поднимается всадник, в котором он узнал Афрания.

Начальник тайной службы легко спрыгнул с седла, бросил поводья ближайшему солдату и быстро направился к легату.

Из груди Назарянина вырвался стон. Истерзанный болью, он ждал хоть кого-нибудь, кто облегчит или прекратит его муки.

Но ни легату с Афранием, ни легионерам, ни палачам не было никакого дела до его страданий.

Тело Иисуса напряглось, глаза вспыхнули. Он вскинул голову, и из его груди вырвался сдавленный мучительный крик:

- Господи! Боже мой! Для чего Ты меня оставил?

Все разом обернулись. На правом столбе безумно захохотал разбойник, Мария вскочила и кинулась к кресту, но двое легионеров удержали ее. Начальник тайной службы несколько мгновений внимательно рассматривал проповедника, потом молча кивнул легату. Тот жестом подозвал палачей.

Иуду крик Галилеянина заставил рухнуть ничком.

- Нет!.. Господи! Нет! – исступленно повторял он, раздирая руки о каменистую землю.

 

Наступившая тишина вернула его к действительности. Подняв голову, он увидел, как один из палачей с ведром в руках направляется к роднику под горой, а другой насаживает на острие копья губку. Иуда все понял.

- О нет! – прошептал он, вскакивая. – Подождите!..

Не думая больше ни о чем, он бросился к кресту. Легионеры схватили его.

- Пропустите! – бешено крикнул Иуда.

С невероятной силой он вырвался из их рук, подбежал к распятию.

- Иису-у-ус!.. – захлебнулся он воплем, падая на колени.

Солдаты кинулись, было оттащить его, но Афраний знаком остановил их, с интересом наблюдая за происходящим.

Распятый обернулся на крик. Его глаза прояснились.

Взгляды их встретились, они застыли, как два изваяния, на фоне стремительно темнеющего неба.

 

Мгновения текли, а они все смотрели друг на друга. Все остальные остановились в ожидании, наблюдая их безмолвный разговор.

Иуда первым отвел глаза, опустил голову. Но Иисус все смотрел на него, и он, стиснув зубы, чтобы сдержать рвущийся крик, снова в упор встретил взгляд Иисуса…

Шло время. Скоро Назарянин сам отвел глаза, будто бы говорил: «Уходи». Лицо Иуды исказилось мукой. Он тяжело поднялся и начал медленно отступать, не сводя глаз с распятия. По знаку Афрания легионеры расступились, пропуская его.

Словно прощаясь, Иисус прикрыл веки. Иуда отвернулся, хотел уйти. Но не смог. Бессильно осев на землю, он сжался в комок и застыл.

По знаку легата двое палачей направились к крестам…

 

 

Плотная завеса дождя скрыла от них город. Наместник отвернулся от окна и стал рассеяно наблюдать, как гость мелкими глотками пьет молодое вино. На лице римлянина были недоумение и тревога.

- Ничего не понимаю, Афраний! Совершенно ничего! – наконец прервал он возникшую паузу. - Как ты можешь объяснить это?

- К сожалению, игемон, я не нахожу объяснений такому поведению. Я просто рассказал, что произошло.

Понтий Пилат поднялся с кресла, жестом приказал начальнику тайной службы оставаться на месте и в волнении зашагал по зале в такт мерному шуму дождя.

- Игемон, почему это происшествие тебя так тревожит? – осторожно спросил Афраний.

- Мне вообще не по душе сегодняшняя казнь. Весь этот спектакль с народным гневом… Каиафа явно переусердствовал, - римлянин резко остановился перед очагом и застыл, задумчиво глядя на огонь. - А Иуда… Они же были лучшими друзьями с эти проповедником. Мы с тобой успели узнать этого иудея, как человека абсолютно бесстрашного, решительного и верного. Не в его характере вести себя так, как ты рассказываешь.

- Ты прав, игемон. Я сам очень удивлен. Это безумное исступление, бледное, искаженное лицо, их молчаливая беседа… Хотелось бы мне знать, что они сказали друг другу.

- Мне тоже, Афраний, - Пилат снова обернулся к собеседнику, его лицо было напряженным. - За всем этим что-то кроется… Клянусь эгидой Минервы, не люблю, когда чего-то не понимаю!

- Ты полагаешь, что иудей может быть опасен?

- Ты знаешь, что это за человек, Афраний. Он способен на очень многое. Где он теперь?

Начальник тайной службы поднялся.

- Прости, игемон, но я не знаю. С началом грозы мы потеряли его из виду. Я не предполагал, что за ним надо проследить. Я виноват!

- Оставь, Афраний! Я ни в чем тебя не виню. Просто размышляю, - наместник жестом велел ему сесть. - Кстати, что сейчас происходит в городе?

- Гроза, игемон. Улицы пустынны и тихи. Такого буйства стихии не было уже много лет.

- Это верно, я такие грозы видел только за Рейном. Значит, все спокойно?

- Да. Люди готовятся к празднику.

- Ха! Одним зрелищем они уже насладились сегодня! Для праздника прекрасное начало! – презрительно констатировал Пилат. - А что с погребением казненных?

- Им займутся родственники.

- Родственники? У этого проповедника есть семья?

- Нет. Его пожелал похоронить священник Никодим.

- Великодушно. Впрочем, от Никодима этого можно было ожидать. А его ученики?

- О, это горстка необразованного восторженного сброда. Они перепугались и попрятались, словно мыши.

- Меня успокаивает твоя уверенность, Афраний. Правда, в одном из них я бы так уверен не был.

- Ты говоришь об Иуде? Что он сделает в одиночку?

- Ты не хуже меня знаешь, что такой человек даже один может многое. Они были друзьями.

- Так ты думаешь, игемон, он совершит какое-нибудь безумство?

- Доведенный до отчаяния, он способен на все, - наместник снова прошелся по зале и вернулся в кресло. - Вот что, Афраний, найди мне его. Далеко уйти он не мог.

- Прикажешь арестовать, игемон?

- Нет! Я хочу просто поговорить с ним. Мне надо разобраться во всей этой истории.

- Слушаюсь. А если он станет сопротивляться?

- Иуда? – наместник усмехнулся. – Он не станет. В любом случае силы не применять, вести себя с ним осторожно. Мне хватит эксцессов.

- Будет исполнено, игемон, - Афраний встал, отставляя опустевшую чашу. - Разреши мне удалиться?

- Иди. И постарайся разыскать его как можно скорее.

Начальник тайной службы с поклоном удалился.

Пилат хлопнул в ладоши. Вбежали рабы.

- Уберите это, - велел римлянин, указывая на стол. – Я иду в конклав. Никого, кроме Афрания, и того, то будет с ним, ко мне не допускать.

 

 

Гроза была ужасной. Когда Иуда пришел в себя, то понял, что лежит в яме среди размокшей глины в самом низу склона Лысой горы.

Буря бушевала. Потоки ливня хлестали его по лицу, громовые раскаты не смолкали ни на секунду. Он почти ослеп от беспрерывного блеска молний, но все-таки попытался встать.

Сделать это ему удалось только с третьей попытки. Утопая в грязи, ежеминутно сбиваемый с ног потоками воды, он бездумно побрел прочь, стараясь не оборачиваться к вершине Голгофы.

 

Ливень словно смыл всех с улиц. Иерусалим был пустынен и тих. Промокший, замерзший, Иуда шел по городу, и ему казалось, что дождь тщетно пытается вымыть кровь и грязь, впитавшуюся в эти стены, и мостовые.

Он остановился, чувствуя, как помимо его воли в душе закипает что-то страшное, неистовое, и закрыл лицо руками, стараясь охладить пылающий лоб. Но вместо облегчения ужасное воспоминание возникло перед ним еще ярче.

Иуда вздрогнул, огляделся, возвращаясь к действительности, и только сейчас сообразил, что не знает, зачем вернулся сюда.

Беспомощно осмотревшись, он попытался поймать ускользающие мысли. Но в мозгу была только одна. Невыносимая, она гасила все остальные проблески разума. Иуда почувствовал, что близок к безумию.

- Нет! Боже правый, не надо!

Кошмар наяву овладел им. Перед глазами поплыли картины сегодняшних событий. Иуда обхватил голову руками, тщетно пытаясь отогнать их.

И вдруг в его мозгу сам собой вспыхнул ответ:

- Симон! Симон Киренеянин! Вот зачем я здесь! Я должен проститься с ним!

Мысли прояснились. Иуда осмотрелся, определяясь, где он, встряхнулся и торопливо зашагал к таверне у Яффских ворот.

 

Симон одиноко сидел пустом зале. Очаг догорал, под порогом хлюпала вода, после тяжелого креста ныли плечи. Но все это не имело значения. На душе у кабатчика было невыносимо гадко.

Киренеянин ушел с Голгофы, не дожидаясь казни, к всеобщему удивлению, с руганью разогнал посетителей и теперь в одиночку опустошал бочку с любимым египетским напитком.

Гроза бушевала. Молнии были столь яркими и близкими, что Симон всякий раз невольно пригибался.

- Господи! Помилуй нас, грешных! – бормотал он, осушая чашу за чашей.

В дверь негромко постучали.

- Убирайтесь прочь! Я сегодня закрыт! – не оборачиваясь, крикнул кабатчик.

Стук повторился. Кабатчик сплюнул и не стал отвечать.

Дверь распахнулась от сильного удара. На пороге обнаружилась одинокая темная фигура. Симон присел. Но сверкнувшая в очередной раз молния осветила лицо пришельца.

- Зеленоглазый! – вскрикнул Киренеянин, увидев его.

Не переступая порога, Иуда стоял под проливным дождем.

- Здравствуй, Симон. Пустишь?

- Конечно! Входи же! Ты весь вымок!

Иуда вошел в комнату. Хозяин бросился к очагу, подкинул сухой лозы. Огонь ярко вспыхнул, весело заплясал.

Симон обернулся к гостю и в ужасе отшатнулся, рассмотрев его облик.

- Боже правый! Что с тобой?

- Что?..

- Ты же… ты… Взгляни на себя!

Иуда подошел к кадке с дождевой водой, взглянул и отпрянул, увидев свои безумные глаза.

Он бессильно опустился на скамью.

- Не важно, Симон, - тихо произнес он, осматриваясь. – Я помешал? Извини, я на минуту!

- Да что с тобой? Ты весь дрожишь! Давай-ка ближе к огню, - Киренеянин схватил Иуду за руку. – Господи, да у тебя жар!

- Оставь. Не суетись! – это было сказано таким тоном, что хозяин замер.

Иуда поднялся. На его лице была бесконечная тоска и боль.

- Симон, я пришел проститься. Долгие годы ты был единственным моим другом. Я столь многим обязан тебе…

Кабатчик шевельнулся, чтобы ответить, но Иуда жестом запретил ему.

- Не перебивай! Я пришел сказать, что благословляю день, когда впервые заглянул сюда. И … благословен да будешь ты во веки веков за то, что сделал сегодня…

- Ты о своем друге? Невозможно было смотреть! Мы же люди, не звери!

- Ты заставил меня снова поверить в это… Я уже начал сомневаться…

- Что ты говоришь, друг мой! Объясни же …

- Нет… Я прошу только об одном: что бы ты ни узнал обо мне, не спеши презирать. Ты всегда умел понять меня, попытайся и на этот раз…, - Иуда провел ладонью по лицу, - если это вообще возможно…, - едва слышно прибавил он; выпрямился, глаза блеснули влагой, но он запрокинул голову, сжал руки. - А теперь прощай, Симон. На этот раз навсегда. Больше мы не увидимся. Храни тебя Господь!

Прежде, чем кабатчик успел осмыслить сказанное, Иуда вышел за дверь и скрылся в грозовом сумраке.

Опомнившись, Киренеянин охнул, бросился за ним. Но Зеленоглазый словно растворился в пелене дождя.

 

По улицам бежали потоки грязной воды. Вымокший, взъерошенный, Иерусалим затаился в ужасе от столь яростного гнева Божьего. Иуда стремительно шел по пустынной улице. Искривленные нервным светом молний тени шарахались от него. Иудей почти бежал. Древние, пропитанные кровью, мостовые жгли ему ноги. Хотелось скорее выйти за ворота, на вольный простор, где возможно остаться наедине с Богом и самим собой. Не замедляя шага, он миновал храмовую площадь, в глаза бросился только прибиваемый к земле столб дыма от загашенных светильников и алтарей. Иуда прибавил шагу.

Вот, наконец, улица, ведущая к Темничным воротам.

Выйти на нее он не успел. Сзади раздались тяжелые шаги, и смутно знакомый голос окликнул его на латыни.

Иуда резко обернулся.

- Руфус? – он в изумлении отступил на шаг.

- Да, снова я.

- Зачем?

- Наместник зовет тебя. Он приказал спешно разыскивать тебя по всему городу.

- Напрасно! Я никуда не пойду. Передай наместнику, что мне нечего ему сказать.

- Что?!

- Передай. И прибавь еще, что отныне каждый сам должен решать и делать выбор. Прощай.

Он быстро пошел прочь и скрылся за поворотом.

Пораженный центурион долго стоял и смотрел ему вслед, потом плюнул в досаде, колоритно выругался и заторопился обратно к Иродову Дворцу.

 

Гроза кончилась. Земля и город, умытые до блеска, сверкали в лучах предзакатного солнца тысячами разноцветных огней.

Иуда медленно оглядел это великолепие красок.

- Ты как будто доволен, Господи! Знать бы, чем! – тихо произнес он, продолжая свой одинокий путь.

 

Он остановился на самой вершине. Дальше идти было некуда.

Закат стремительно угасал. Природу охватило безмолвие.

Иуда еще раз огляделся. Город простирался перед ним. Огромный, равнодушный, с горделивой громадой Храма, он жил привычной праздничной жизнью, уже забыв о незадачливом проповеднике, чье истерзанное тело пол часа назад было предано земле сердобольным богачом.

Иуда отвернулся, чтобы не видеть этого золотого сияния, и его взгляд упал на свежую зелень Гефсимании.

Он отшатнулся, закрыл глаза.

- Я понял, - склонив голову, прошептал он. – Я не заставлю себя ждать.

 

Солнце подкатилось к самой кромке холмов, стало кроваво-красным.

- Вот и все, Господи! Мой путь завершается здесь. Боже Правый, дозволь в последний раз обратиться к Тебе! Я знаю, что обречен на вечное проклятие. Я никогда не просил у Тебя милости, но теперь, в смертный час молю о ней - единственной! Там, на Голгофе он сказал мне, что прощает… Но, Боже мой! Молю тебя, позволь нам встретиться еще раз, хотя бы на несколько мгновений! Пусть потом вечные муки, но даруй мне эту встречу! Прошу тебя, Господи!

В закатной тишине его голос одиноко замер.

Иуда уронил руки, мучительно скорчился.

- Господи! Как больно!.. Вот он шеол - у меня в груди! Боже Праведный!.. ты выбрал меня… Зачем? Мне казалось - я знаю, понял Твой замысел! Но как не разувериться в этом после… после того, что было? Они же…Господи! Ты видел их? Видел?! И они… смогут понять? Боже правый! Твоя воля! Я не ропщу, нет! Только ответь, наконец, этого ты хотел? Это должно было случиться? Ответь же! Не дай мне умереть в сомнениях!..

Тишина. Звуки таяли в закатном багрянце.

- Молчишь! Ты всегда молчишь! Почему?! Господи! Всю жизнь я верил Тебе! Страдал, грешил, ошибался, но верил! Я верю и теперь, даже после того, что случилось! Зачем же Ты испытываешь мою веру в смертный час?.. Мне надо знать, Боже!..

Безмолвие влилось в сумерки и накрыло мир. Солнце угасало. Небеса стали далекими и холодными, в них заблестели искорки звезд.

Иуда поднялся. В лицо ему багровым золотом полыхнули огни Иерусалима, ветер, прорвавшись сквозь тишину, донес звуки праздника.

Рукоять ножа удобно легла в ладонь. Он медленно извлек клинок, и тот засверкал алым в последних лучах солнца.

Помедлив еще мгновение, Иуда вздохнул полной грудью, последний раз оглядел уходящий во мрак мир.

- Ты снова молчишь… Тогда я иду, Господи! Теперь мне ничего не страшно! У меня слишком много вопросов к Тебе!

 

Клинок вошел в тело по самую рукоять. Удар был точен – прямо в сердце. Разжать руку он не уже не смог и упал навзничь, мертвой хваткой стиснув нож.

 

Громадная золотая луна неторопливо взобралась на небо и осветила вершину холма, на которой распростерлось безжизненное тело с запрокинутой головой, разметавшимися волосами.

Странная, горькая полуулыбка навсегда замерла на его суровом лице, а во взгляде, устремленном в небеса, навеки застыли вопрос и надежда.