Песнь восемнадцатая. Изготовление оружия Пока там битва во поле не молкла и беглецы спасались кто как мог, с известием о гибели Патрокла добрался к Ахиллесу Антилох. А на душе у Ахиллеса гадко… У Ахиллеса мысли – вкривь и вкось… И Ахиллес теряется в догадках, что там такое на поле стряслось? В чём подоплёка новой ретирады? Почто там от земли исходит гуд? Почто сыны кудрявые Эллады на берег сломя голову бегут… И вспомнил материнские намёки, что перед тем, как смерть его найдёт, храбрейший мирмидонец черноокий, его ближайший друг в бою падёт. Так, в мрачных думах Ахиллес терзался. Предчувствием он душу истязал… Тут Антилох бегущий показался, предстал пред Ахиллесом и сказал: «Ахилл! Небесное светило потускнело: ты друга лучшего сегодня потерял – Патрокл погиб, идёт борьба за тело, с которого доспехи Гектор снял». Услышав новость, Ахиллес заплакал, забился в судорогах, зарыдал, рвал волосы, лицо себе царапал и пеплом голову обильно посыпал. Так вскоре он добрался и до торса; потом, весь перемазанный в золе, во весь огромный рост свой распростёрся и с плачем стал кататься по земле. На крик сбежались пленные рабыни и подняли вокруг ужасный вой: заламывали руки; в груди били; на землю падали и бились головой. И рядом Антилох стенал печально, но и при этом пристально следил, чтоб в исступлении Ахилл случайно чего-нибудь с собой не сотворил. На дне морском, в родительском чертоге сыновьи вопли услыхала мать, неизъяснимой предалась тревоге и тоже стала плакать и стенать. Простоволосая, она в рыданьях билась, как будто над усопшим плачея: предчувствиями грудь её томилась; из глаз бежали слёзы в два ручья… Из бездн морских на горький плач Фетиды, из дальних уголков морского дна, морские нимфы, сёстры-нереиды собраться к ней спешили как одна. (Об этих чудах-юдах первобытных не буду излагать подробно миф, но всё-таки, для самых любопытных, чуть ниже прилагаю список нимф. Их вообще-то пятьдесят по счёту. Имён шестнадцати нам Гнедич не назвал (возможно, он по строчкам выбрал квоту) что до меня, так я их и не знал*.) * Список явившихся нереид: Кимдоха, Фалия, Главка, Спея, Несея, Фоя, Галия, Кимофоя, Лимнория, Актея, Мелита, Иера, Агава, Амфифоя, Дота, Прота, Феруза, Орифия, Амфинома, Дориса, Каллианира, Дексамена, Динамена, Панопа, Галатея, Нимерта, Апсевда, Климена, Калианасса, Ианира, Ианасса, Мера, Амафея… И вместе все стенать и плакать стали, как плачут над покойником в гробу… Когда достаточно они отпричитали, Фетида жаловаться стала на судьбу: «Послушайте печаль мою, сестрицы! Героя-сына смертным я дала и вскорости теперь должна лишиться кровиночки, что в муках родила… Из первых первый он среди героев! Он не боится никого и ничего! Но кончить должен дни свои под Троей цветочек вертограда моего. Мне надо свидеться с любимым чадом, которому погибель суждена: ведь в трудную минуту с сыном рядом, сестрицы, находиться я должна». Все нереиды с воплями и воем выходят из чертога прочь толпой, и через миг на берег возле Трои их, вместе с пеной, выплеснул прибой. Фетида, лишь Ахилла увидала, руками голову сыночка обняла; к груди сыночка милого прижала, с ним разговор, рыдая, завела: «Ахилл, любимый, все свои печали поведай без утайки мне сынок! Какие мысли бы твой лоб ни омрачали, в годину бедствий ты не одинок! Но что случилось? Зевс беспрекословно исполнил все заветные мольбы: посрамлены те, кто тебя обидел кровно… Чего ещё ты хочешь от судьбы?» Печальный Ахиллес не унимался: он тоже горько плакал и рыдал, а тут уже совсем разволновался и матери со вздохом отвечал: «Да, просьбы он исполнил! Но, по сути, Зевс просто посмеялся надо мной: для видимости навредил паскуде… Всё получил я, но какой ценой?! Кому нужна подобная услуга? Простить себе до смерти не смогу: пожертвовал бесценной жизнью друга, лишь для того, чтоб насолить врагу… Не будет в этом мире мне утехи, покуда Гектор не ответит за разбой – ведь он с Патрокла снял и те доспехи, что Олимпийцы дали за тобой. Ах, мать, тебе самой страдать отныне… За смертного зачем ты замуж шла? Зачем отец женился на богине? Теперь аукаются давние дела… Да вы и сына зачали неладно! И кто же я? Я – бог? Я – человек? Земная жизнь уходит безвозвратно и короток мой человечий век. Но о своей судьбе не беспокоюсь, а держит на земле лишь цель одна – и, мать, я ни за что не успокоюсь, покуда Гектор не расплатится сполна!» Фетида ахнула: «Ахилл, но ты же знаешь, что вслед за ним придёт тебе конец! Зачем его, сынок, ты приближаешь? Зачем торопишь смерть свою, глупец?» «Да, – молвил Ахиллес, – земные дни исчислив, я понял, что уже не в силах жить: ещё скорее я умру от мысли, что не сумел за друга отомстить. Герой, которому по силе равных сегодня среди смертных не сыскать, сидит на берегу и плачет, праздный, отправив друга в битве погибать… Будь проклят гнев, который движет нами: первооснова злобы, ссор, вреда! Из искры гнева раздувает пламя и раздирает души нам вражда! И выпирает исподволь наружу Тщеславие, присущее всем нам; оно сперва на сердце льёт бальзам, а под конец испепеляет душу. В приливе гнева правого мгновенном мы много бед способны натворить… Меня обидел страшно Агамемнон, но то, что было, я готов забыть… Боль время лечит; злость моя иссякла; в живых остаться шанс ничтожно мал; на что уж Зевс боготворил Геракла, но на земле бессмертия не дал… Решение богов безропотно приемлю, и перед Смертью я не трепещу, но прежде, чем сойти в сырую землю, ещё троянцам многим кровь пущу. И сонмы полногрудых жён троянских ещё пополнят легионы вдов. О, мать, не уговаривай напрасно: вопрос решён, я в бой идти готов». Фетида молвила: «Стремление похвально… Конечно, за Патрокла отомсти, но сделать это сразу нереально: в чём в бой ты собираешься идти? Появишься троянцам на потеху?! Так просто вот поднялся и пошёл? На Гекторе, сынок, твои доспехи, а ты, как сокол полинявший, гол! Когда готов ты к бою без заминок, недолго Гектору на этом свете жить, но всё-таки на завтра поединок вам по нужде придётся отложить. Я завтра по заре на это место вернусь с Олимпа в утреннем часу и для тебя от самого Гефеста прекрасные доспехи принесу. А вы, сестрицы, возвращайтесь в море – отцу поведайте про скорбные дела и пусть меня не ждёт обратно вскоре: скажите, что к Гефесту, мол, ушла…» На том и разошлись у нимф дороги: одна – на дно, другая – ввысь вела. Но к этому моменту были плохи у воинства ахейского дела… Оружие бросая и припасы, ахейцы показали тыл врагу и обретались основные массы уже давным-давно на берегу. Лишь воины, закованные в брони, приличия стараясь соблюсти, упорно отбивались от погони и тщились труп Патрокла донести… Но им враги всё время досаждали: труп Гектор трижды за ноги хватал, и неизменно перед ним вставали Аяксы парой неприступных скал. Но поступиться лакомой добычей отнюдь не собирался лютый тать: так льва голодного от туши бычьей бывает невозможно отогнать… И Гектор, словно злобный лев, ярился, на труп бросался и, в конце концов, наверно, он бы своего добился, но Гера вырвала добычу из зубов. Она злодейству не дала свершиться и, озаботившись Патрокловой судьбой, послала вестницу под видом голубицы – Ахилла побудить вмешаться в бой. Ирида к Ахиллесу прилетела и молвила: «Ахилл, включайся в битву сам, иначе обезглавленное тело Патрокла вскоре скормят лютым псам. Когда ты в бой немедленно не выйдешь, никто другой не помешает злу и, будь уверен, вскорости увидишь ты голову Патрокла на колу». Ахилл опешил: «Ты откуда, птица?! Категорически мне запретила мать до той поры, пока не возвратится, какие либо меры принимать… Я и пошёл бы, только вот обида: мне просто не с чем появиться там – сгодится разве щит Теламонида, но, думаю, что он воюет сам». «Меня послала Гера! Ей известно, что у тебя достаточно проблем, но здесь один секрет раскрыть уместно: не надобны пока ни щит, ни шлем… Ты страшен для врагов и безоружный; творить твой вид способен чудеса; тебе ко рву всего-то выйти нужно, чтобы троянцам показаться на глаза. Они, тебя увидев, ужаснутся, от лагеря подальше отойдут; а истомлённые ахейцы соберутся и краткий отдых в стане обретут». С тем от него Ирида отлетела и растворилась в синеве небес. Спеша троянцев отогнать от тела, восстал объятый скорбью Ахиллес. Его эгидом обняла кистистым Паллада… Нимб зажгла над головой; накрыла сверху облаком волнистым и столб упёрся в небо световой… Как будто где-то в море-океане, боясь внезапного захвата и резни, на стенах городских островитяне жгут по ночам тревожные огни. Сияющий наперекор невзгодам, он смотрится как призрак, как фантом, а свет его далёкий мореходам в бурливом море служит маяком. Ахилл взошёл на стену и с раската вскричал… Едва слова слетели с губ, как в резонанс подстроилась Паллада и грянул гром иерихонских труб. Троянцы услыхали медный рокот; и нимб их светозарный ослепил. Их ужас охватил. И громкий топот о безоглядном бегстве возвестил. Он крикнул трижды… Вид открылся жалкий: над полем как пронёсся ураган… Смешались люди, лошади; и в свалке погибла дюжина могучих горожан. Друзья Патроклово нагое тело сумели, наконец, доставить в стан, и Гера тут же солнцу повелела досрочно погрузиться в океан. И оба войска до утра расстались; и стали ждать, что принесёт рассвет. В то время, как ахейцы отсыпались, в ночи сошлись троянцы на совет. Боясь внезапного нашествия героя; осознавая, чем его чревата месть, все обсуждали обстановку стоя, и ни единый не решился сесть. Их ужас обуял. И в общем виде обрисовать картину без прикрас решился аналитик и провидец, ровесник Гектора и друг – Полидамас: «Произошли такие перемены, что уходить немедленно пора и, возвратившись в городские стены, под их защитой ожидать утра. Пока была среди ахейцев ссора, рассчитывал и я на скорый пир; но с ними нам не справиться, коль скоро они с Ахиллом заключили мир. Напрасно кое-кто мечту лелеет, что он отсюда ноги унесёт, едва ли кто, поверьте, уцелеет, когда Ахилл за друга мстить начнёт. От крови станет красной эта нива; боюсь, не поздоровится и нам: достанется богатая пожива здесь на рассвете воронью и псам. Ахилл – не промах, он, хотя и молод, на выдумку способен и подвох, а ну как ночью нападёт на город, чтоб беззащитных захватить врасплох… Так отойдём же, сохраняя силы, и будем лить со стен смолу на них… И пусть ахейцы надрывают жилы, бродя вдоль укреплений городских. Пусть Ахиллес под стенами покружит; коней пусть погоняет для красы… Да раньше, чем он укрепления разрушит, его и самого изгложут псы». Но рявкнул грозно Гектор: «Что за ересь?! Полидамас не смей здесь чушь нести… Что, словно узники, не насиделись за стенами ещё мы взаперти? За эти годы наши все богатства, как будто кто-то языком слизал! Но стыдно Ахиллеса нам бояться, когда к судам ахейцев я прогнал! Когда мне Зевс отмерил славы вволю и продолжает в битвах помогать, я всяким паникёрам не позволю в умах и душах страхи разжигать. На словеса ты время тратишь даром: мы не за тем, чтоб убегать, пришли и завтра на заре лихим ударом ахейские захватим корабли. А ты остаться в болтунах позорных рискуешь, незадачливый стратег! Приказываю выделить дозоры, кормить людей и ставить на ночлег. С Ахиллом если путь пересечётся… Ну что ж – Арес на всех один глядит! Ещё кому удача улыбнётся… Сегодня ты убил, а завтра – ты убит!» Замолк, и одобрительные крики со всех сторон послышались в ответ… Так предопределил он вред великий, отвергнув дельный, в общем-то, совет. Решившись стойко защищать отчизну, отбросили троянцы страхи прочь, а мирмидонцы по Патроклу тризну в глубокой скорби правили всю ночь. Все, горестной толпой вкруг ложа стоя, глядели на того, кто днём их в бой водил, и руки положив на грудь героя, по другу первым начал плач Ахилл. Он задыхался, грудь вздымалась тяжко; текли ручьями слёзы по щекам: он выл, как воет на луну дворняжка, тоскуя по утопленным щенкам. Он восклицал: «О, боги! Боги! Боги!!! Менетию я обещал, что тут Патроклу вовсе не грозят тревоги; что в полном здравии вернётся он в Опунт! За что мне, Зевс, терзания такие?! Глупец, глупец! Ведь я бы помнить мог ту истину, что прихоти людские не полностью осуществляет бог! Но плата велика за окаянство! И мне, Патрокл, с тобою заодно на бесприютном берегу троянском покоиться отныне суждено. Во Фтию возвратиться мне не светит с обильно кровью политых полей и сына никогда уже не встретит, увы, у дома отчего Пелей. Но с Гектором я раньше повстречаюсь; заставлю плакать всю его родню; и лишь тогда, когда с ним расквитаюсь, тебя я с почестью, Патрокл, похороню. Перед лицом собратьев удручённых клянусь тебе, когда придёт пора, казню двенадцать юношей пленённых по кругу погребального костра. Пока же твои бренные останки пусть отпевают ветер и прибой; и непрерывно пленные троянки и день, и ночь рыдают над тобой». Он повелел достать котёл порожний; воды студёной, чистой нанести; котёл с водой поставить на треножник; огонь под той треногой развести… Когда вода, вскипая, зашумела в огромной чаше медного котла, согревшейся водой отмыли тело от пыли и от крови добела. Весь труп елеем светлым умастили; на берегу морском, вблизи шатров, его на одр высокий уложили и в серебристый облекли покров. И, в горе утешения не зная, рыдания не в силах превозмочь, так мирмидонцы, горестно стеная, вокруг одра и простояли ночь… Зевс пожурить решил супругу малость: «Опять ты лезешь не в свои дела: зачем-то в ход сражения вмешалась, Ахилла в бой сегодня подняла… Ахейцев кудреватых привечаешь, их любишь, словно собственных детей, зато троянцев вечно обижаешь, так, будто в мире хуже нет людей». Но Гера возмутилась: «Что ты мелешь?! В неверности упрёков не хватало мне?! Несносный волокита, как ты смеешь такие вещи говорить жене?! А что народ троянский впал в немилость… То откровенно я тебе скажу – действительно на них я рассердилась. Хочу их наказать… И накажу!» Пока так Зевс и Гера препирались, доказывая правоту свою, Фетида по Олимпу пробиралась, таясь от всех, к Гефестову жилью. Сверкающие звёздные хоромы отблескивали медью на виду, а сам хозяин находился дома и предавался важному труду. Гефест гостинным гарнитуром грезил: для Олимпийцев бог-универсал готовил двадцать самоходных кресел и все одновременно их ковал. (Богов, объятых негою и ленью, когда у них случится передых, должны катать «по щучьему веленью» те кресла на колёсах золотых.) Он в кузнице ходил от сажи чёрный… Здесь, в первом из известных нам цехов, зараз у двадцати кузнечных горнов гудели двадцать дутьевых мехов. При них мужчины-роботы служили: и днём, и ночью истово они поддерживали в заданном режиме в тех горнах негасимые огни. А сам Гефест все дивные обновы одновременно ухитрялся мастерить и кресла были, собственно, готовы – лишь подлокотники осталось прикрепить. Продемонстрировать плоды своих дерзаний Гефесту было просто невтерпёж, и он был безраздельно тем и занят, что делал ручки и ковал крепёж. Входная дверь в чертог была открыта… Фетиду грустную, заметив из окна, уже на входе встретила Харита – хромого бога юная жена. (Харита?! Стоп! Однако извините, Гомер нам задаёт на вшивость тест! Ведь, помнится, женат на Афродите ещё совсем недавно был Гефест… На эту тему мной трактат написан: там излагал покорный ваш слуга как, сводница сама, она с Анхизом хромому муженьку наставила рога… Гомер схитрил: в сюжет наш Афродита по смыслу бы вписалась не вполне, она ведь – за троянцев, а Фетида привержена противной стороне. В хитросплетения внесли мы ясность вроде, но если в паспорте отметочка важна, запишем – с Афродитой бог в разводе, и у Гефеста новая жена.) Итак, на входе юная Харита приветствует Нереевскую дщерь: «Входи, богиня, для тебя открыта в любое время в нашем доме дверь. Спасибо, что про нас ты вспомянула! Как поживаешь? Как твои дела? Ты к нам по старой дружбе заглянула, или нужда какая привела? Коли Гефеста повидать хотела, сейчас же позову – он в кузнице все дни… Гефест! К тебе тут у Фетиды дело: немного от работы отдохни!» Обрадовался бог: «Почётной гостье, моей спасительнице, рады здесь всегда: когда бы не Фетида, на погосте истлели мои кости без следа! Без помощи её, наверно, мне бы в младенчестве ещё несдобровать – тогда на землю вышвырнула с неба хромого сына собственная мать… Они, с океанидой Эвриномой, в подводном гроте спрятали меня и этот грот надолго стал мне домом, а так бы я не протянул и дня. Там девять лет в глубинах океана меня скрывали от досужих глаз, а я во тьме подводного чулана ковал им украшенья на заказ. Да, были в жизни сложные моменты! Сейчас иду… Жена, ты разносол, пока я убираю инструменты, перед Фетидой выставляй на стол». Гефест почистил молоты и клещи; собрал мехи и прочий инвентарь; и аккуратно уложил все вещи в обшитый серебром особый ларь. Обтёр ветошкой руки, грудь и шею; неспешно закоптелый фартук снял; переоделся в ризу-душегрею; взял жезл и к выходу заковылял. Однако, так как ноги-закорюки на ровном месте кренделя плели, то бога, подхватив под белы руки, в покои девы-роботы вели. Безмозглых дев наштамповал он разом, а боги несущественный дефект восполнили, вложив и здравый разум, и ограниченный ссудив им интеллект. (Ну, эллины! Железа не видали; в быту рабовладельческий уклад, но ведь двадцатый век предугадали три с лишним тысячи годков тому назад! Вы скажете, мол, отсебятину добавил? Насочинял немыслимую муть? О, нет! Лишь термины привычные подставил. Одни лишь термины! Но в терминах ли суть?!) Приблизясь к трону, где сидит Фетида, Гефест богиню за руку берёт, и с ней о цели данного визита дипломатично разговор ведёт: «Рад встрече с милой гостьею своею! Скажи, о чём твоя, Фетида, грусть, и, если просьбу выполнить сумею, я для тебя в лепёшку расшибусь». От слов участливых Фетида разревелась и голос её жалобный звенел: «Гефест, того, чего я натерпелась, никто из Олимпийцев не терпел! Зевс в отношении меня каноны извечные нарушил без стыда! Чтоб смертному отдать богиню в жёны?! Такого не случалось никогда. Ведь я же и сегодня молодая: мне тошно видеть мужа-старика… Но в деле есть и сторона иная – я от Пелея родила сынка. От смертного рождённый – сын мой смертен, и тут ничем помочь я не могу: его недолгий путь земной известен – он сложит голову на чуждом берегу. Как и прилично было то герою, Ахилла я в расцвете юных лет среди других отправила под Трою, хотя и знала, что возврата нет… Там у Ахилла из-за пленной девы случился с Агамемноном конфликт (самцы-мужчины, собственники все вы, не разум вами движет, а – инстинкт). У сына деву пленную забрали, и он сражаться отказался сам; троянцы осмелели и прижали всё воинство ахейское к судам. Послы просили прекратить раздоры и обещали деву возвратить; хоть не поддался сын на уговоры, но разрешил Патроклу в бой вступить. Вручил ему и войско, и доспехи… Велел – под Трою только не идти… Сопутствовали им сперва успехи – от кораблей беду сумели отвести. Но всё ж пошёл Патрокл в запретный сектор, где несчастливый ждал его удел: по воле Феба поразил Патрокла Гектор и снаряжением сыновьим завладел. Теперь уже Ахилла совесть гложет: готов отбросить все обиды прочь, но без доспехов в бой идти не может… Не согласишься ли ему помочь?» Гефест и не подумал прекословить: «Ты на сей счёт, Фетида, не грусти – могу я и доспехи изготовить, и самого от смерти упасти. Доспехи будут – всем на загляденье. Мне и всего-то на полсуток дел! (Но почему намёк на воскресенье мимо ушей Фетиды пролетел?) На попечение жены оставив даму, бог тут же отбыл выполнять посул… Немедля задал роботам программу и двадцать горнов в кузнице задул. Все винтики ремесленной артели включились в напряжённые труды; вокруг мехи натужно загудели и завздыхали на различные лады. Тут, олово и медь в объёмном тигле с добавкой серебра и золота смешав, бог ставит на огонь и ждёт, пока достигнет кондиции необходимой сплав. Предписанные выполнив обряды, поставил наковальни на места, а в руки взял кузнечные снаряды… Примерился… И начал со щита. Большое дело – мастерство и опыт! Гефест, решив с длиной и шириной, вначале выковал трёхслойный обод, сверкающий чистейшей белизной. Не позабыл и оружейник истый, что щит носить придётся целый день: он к ободу приделал серебристый, удобный для ношения ремень. Затем Гефест нашил листы на остов, по ходу отступая от краёв… (Бог, в соответствии с тогдашним ГОСТом, щит изготовил из пяти слоёв.) Картины на различные сюжеты на плоскости щита изобразил: луну и солнце; звёзды и планеты; и твердь, и небо с морем уместил. Глазастые Плеяды и Гиады, и прочие, какие в небе есть, едва заметных точек мириады, которых смертным невозможно счесть. И эфиопскую царицу-привереду, Кассиопею, поместил на небосклон, где за Большой Медведицей по следу гоняется охотник Орион. Там у Медведицы извечная забота: чтобы злочинец не добрался до хвоста; она не сходит вовсе с небосвода; и в океане ног не мочит никогда. Когда же высь небес была воспета, пошла земных картинок череда: бог по соседству в двух других сюжетах изобразил земные города. И в первом граде – пиршества и свадьбы… Он радостным порывом одержим: невест счастливых в новые усадьбы к мужьям ведут по стогнам городским. Под звуки лир, тимпанов перезвоны кружатся в хороводах стар и млад; с крылечек умилённые матроны на гульбище весёлое глядят. И радостно с арены светозарной поёт осанну Гименею хор… А невдали, на площади базарной, старейшины рассматривают спор. Должник кричит, что расплатился с долгом. Истец божится, что не получал… Кто прав, кто виноват в их споре долгом придётся рассудить бородачам. Свидетели галдят и доброхоты… Зеваки из-за спин за всем следят… А старцы, погружённые в заботы, в кругу на тёсаных камнях сидят. Не действует на них словесный выверт: они сосредоточены на вид – по очереди, принимая скипетр, встают и произносят свой вердикт. Другой же город мается в осаде. Ни пищи не осталось в нём, ни дров… И граждане готовятся к засаде, оставив на стене детей и стариков. Выходят тайно тропами глухими, когда всё спит и мир подлунный тих, лишь реют в небе высоко над ними Паллада и Арес в доспехах золотых. Рассерженные боги жаждут боя, воинственным огнём горит их взор… И прячутся бойцы у водопоя, отправив двух лазутчиков в дозор. Вот к берегу реки подходит стадо лишь с парою беспечных пастухов; вот перебила пастухов засада и гонит прочь коров, овец, волов… Однако в стане подняли тревогу; на площади охрана бьёт в набат; и, отрезая смельчакам дорогу, уж конница летит наперехват. Защитники обмануты в надеждах… Пошла из стрел и копий круговерть… И с поля в окровавленных одеждах уже в Аид уносит жертвы Смерть. Картина новая: широкое раздолье – цветов и трав пахучие ковры, и земледельцы вспахивают поле на третий раз под чистые пары. Волов усердно каждый погоняет; за каждым борозда черным черна, и на меже им виночерпий наливает по кубку превосходного вина. Их жизнь течёт привольно и счастливо, открыт их взорам весь простор земли, и там как будто золотая нива едва-едва виднеется вдали. Восход зари и полумрак вечерний Гефест различным цветом вытравлял – по большей части оловом и чернью. И золото, где надо, добавлял… А вот и, в горсть захватывая стебли, уже жнецы ячмень серпами жнут; за ними сноповязы ходят цепью, а дети свясла скручивают в жгут. Следя, как люди заняты обжинкой, довольный тем, что деется, вполне, их властелин с увесистой дубинкой простаивает праздно в стороне. Вола в тени дубов свежуют слуги и под котлами разжигают очаги; и сеют расторопные стряпухи на ситах белую муку на пироги. А там, вдоль золотого вертограда, высокий, белый тянется забор… Чернеющие гроздья винограда свисают меж серебряных опор. Над тёмным рвом извилистой тропою, под звуки лиры огибая пруд, приплясывая, сборщики толпою корзины, ягод полные, несут. Покой и нега розлиты в эфире, и нежный отрок, юный друг Харит, себе аккомпанируя на лире, их задушевной песней веселит. Сюжет иной: загон покинув тесный, по пастбищу к реке на водопой дорогою, давным-давно известной, рогатые волы бегут гурьбой. Четыре пастуха шагают следом и девять псов резвятся у воды: им следующий миг ещё неведом; они и не предчувствуют беды. Вдруг на вола два лютых льва напали: ревёт несчастный вол и на рога, пока что львы его не растерзали, поднять пытается смертельного врага. А пастухи, боясь вступиться сами, на хищника науськивают псов, но только псы с поджатыми хвостами трусливо прячутся за спины пастухов. Усердствуя над каждою деталью, Гефест заполнил общие места. И под конец огромной пасторалью он украшает самый центр щита: овец золоторунные отары нагуливают на лугах жиры; в долине – стойла, стойбища, кошары и пастухов походные шатры. А в середине мастер именитый огромный плац для плясок поместил, подобный танцплощадке знаменитой, что в Кноссе встарь Дедал соорудил. На том плацу под звонкие напевы, оставив дома груз дневных забот, с парнями соблазнительные девы, за руки взявшись, водят хоровод. На них льняные ризы и сорочки. На диво их наряды хороши: на головах у девушек – веночки; через плечо у юношей – ножи. Ряды их в танце движутся змеисто, из круга в круг вливаются другой, меняя скорость так легко и быстро, как колесо у пряхи под рукой. Сияют взоры, полные задора, и светятся улыбки на губах… А посредине два лихих танцора поют и пляшут, стоя на руках. И весело сбежавшимся селянам… Их танец красотою покорил… Изображённое рекою Океаном Гефест по контуру красиво обрамил. Управился и с прочими делами… Бог выковал из медного листа броню, сияющую словно пламя – земному производству не чета! Из олова Гефест согнул поножи и к каждому – серебряный зажим. И шлем удобный изготовил тоже – весь расписной и с гребнем золотым. Отнёс Фетиде в горницу доспехи и все их положил к её ногам… Богиня их взяла и без помехи с Олимпа отбыла к троянским берегам. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
