ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ. Долония

 

И крепкий сон сморил ахейский лагерь:

из кущи царской разойдясь поврозь,

близ кораблей забылись бедолаги,

лишь Агамемнону на ложе не спалось.

Сомнения и ужас душу грызли.

Как сполохи, сменяясь на бегу,

одна страшней другой, мелькали мысли

калейдоскопом в растревоженном мозгу.

Так путника бросает в пот над бездной

и пастырь так страшится преблагий,

когда с Олимпа Зевс стрелой небесной

предзнаменует шествие стихий.

Когда сулит бураны и метели,

несёт завесы града и дождя,

или грозит войной… Вот так летели

шальные мысли в голове вождя.

Теряя мужества оставшиеся крохи,

царь представлял, что ждёт их впереди

и сотрясали кущу тягостные вздохи,

и даже сердце ёкало в груди.

Он вглядывался в ночь, где для привала

троянцы поле заняли кругом,

где над землёю зарево стояло,

и было на земле светло как днём.

Несчётные костры в степи горели;

оттуда долетал немолчный шум;

звучали там цевницы и свирели.

И это добавляло тяжких дум…

Когда же на безжизненный и тёмный

ахейский лагерь с горечью взирал,

рвал волосы и, в горе неуёмный,

с мольбою руки к небу простирал.

И он решил, измученный кручиной,

поведать Нестору терзание своё…

Надел хитон. Накрылся шкурой львиной.

Плесницы подвязал и взял копьё.

 

Пока он собирался, той порою

и Менелай никак не мог уснуть:

о тех переживал он, кто под Трою

отправился за ним в опасный путь.

В конце концов, царь наскоро собрался;

взял дрот; на голову надвинул шлем;

на рамена накинул шкуру барса

и к Агамемнону направился затем.

К нему вдоль кораблей, стоящих задом,

он пробирался под покровом тьмы,

когда буквально носом к носу с братом

столкнулся перед кущей у кормы:

«Что, Агамемнон, и тебе не спится?

Давай помыслим, брат, что предпринять –

может, пока не занялась Денница,

разведчика в троянский стан заслать?

Он среди них походит, приглядится,

и разузнает досконально обо всём.

Но в одиночку кто пойти решится:

отчаянным быть надо смельчаком!»

 

И Агамемнон отвечал: «Об этом

я тоже думал, брат, но погоди:

ты видишь – я одет и за советом

уже собрался к Нестору идти.

К троянцам сердце Зевсово склонилось!

Возможно, поскупились мы в дарах

и впали из-за этого в немилость?

И он решил разбить нас в пух и прах…

О том, как нам от Гектора влетело,

с печалью долго будем вспоминать…

В день столько подвигов?! Неслыханное дело!

Хотя не боги – ни отец, ни мать!

В его деяниях мощь Зевсова сокрыта!

Я вот что, Менелай, тебе скажу:

буди Идоменея и Теламонида,

а я пока за Нестором схожу.

Хочу со старцем вместе прогуляться:

проверить – бодрствует охрана или нет,

и, мнится мне, наказ отца: “не расслабляться”

усерднее исполнит Фразимед.

Пойдёшь, перед людьми не величайся!

С простолюдинами скромней себя веди!

Ко всем по племени и роду обращайся,

кого бы ты ни встретил на пути.

Сегодня нам куражиться не время…

Земля под нами, брат, уже горит…

И нам, похоже, наравне со всеми

в сражениях трудиться надлежит».

 

И Менелай, наказ услышав братний,

спросил, готовясь приступить к трудам:

«Когда их разбужу, прийти обратно?

Или прикажешь дожидаться там?»

 

«Нет, – Агамемнон отвечал, – по стану

так много троп, что можно разойтись…

Веди их лучше сразу на заставу

и с ними у ворот меня дождись».

Наставив брата, сам пошёл на место,

где, перед кущей, рядом с кораблём,

в постели мягкой обретался Нестор

и всё имущество покоилось при нём.

Заранее к сражению готовясь,

он и доспех держал здесь боевой:

шлем, щит, два дротика, цветастый пояс

лежали возле ложа под рукой.

Отлично зная, с чем ходить в походы,

берёг царь амуницию свою,

и, несмотря на пожилые годы,

нередко сам участвовал в бою.

 

Сквозь чуткий сон шаги заслышав, Нестор

глаза подслеповатые открыл

и, не признав спросонок в неизвестном

царя, на локоть опершись, спросил:

« Эй! Это кто там меж судами бродит?

Чужое что-то потерял, поди?!

Все люди спят! Чего тебя тут носит?

Откликнись издали! Сюда не подходи!»

 

Царь отвечал: « О, старец наш почтенный!

Мудрец, ахейцам посланный судьбой,

не вор ночной, а, сирый и смятенный,

я, Агамемнон, тут перед тобой!

Как ни хотел, уснуть не удаётся:

горю, все члены сотрясает дрожь;

трепещет сердце и порой сдаётся,

что будто бы в него воткнули нож.

Но, как я вижу, и тебе не спится:

так, может, поднимайся и вдвоём,

чтобы в надёжности охраны убедиться,

с тобой дозоры вместе обойдём.

Под утро с дрёмой тяжело справляться:

боюсь, что наши сторожа уснут…

А ну как подберутся к ним троянцы

и, невзначай, на лагерь нападут?!

Взгляни-ка за стену – насколько видят очи,

в степи костры троянские горят

и не хватало, чтобы среди ночи

нас перебили сонных, как цыплят».

 

Поднялся Нестор: «Вряд ли то удастся

и Гектору – пройдёт любовь небес!

И полной мерой гордецу воздастся,

едва лишь гнев умерит Ахиллес.

Пойдём, коли невмоготу уж стало,

проверим наших юных сторожей.

Однако прихватить бы не мешало

тогда с собою и других вождей.

Пусть и они присутствуют при этом…

Охрана ведь не праздный интерес…

Захватим Одиссея с Диомедом…

И Оилид пусть сходит, и – Мегес.

К Идоменею и Теламониду

не грех послать гонцов на дальний край…

Ещё хочу и высказать обиду –

а где же потерялся Менелай?

Когда уже в ворота враг стучится,

и дальше только в море отступать,

ему со всеми надлежит трудиться,

а не в постели безмятежно спать!»

 

Царь отвечал ему: «В другое время

с тобой бы я не спорил, но прости –

в том, что мой брат нести не хочет бремя

сейчас могу упрёки отмести.

Медлителен, инертен… С ним бывает…

Сказать, что он ленив… Наоборот…

Но на меня чрезмерно уповает

и не желает вылезать вперёд.

Да, не безгрешен брат, но, право слово,

на этот раз он выше всех похвал:

явился первый сам ко мне без зова

и к тем пошёл, кого ты называл.

Надеюсь, Менелай обоих скоро,

Идоменея и Аякса, приведёт,

и дожидаться нас на месте сбора

они все вместе будут у ворот».

 

Услышав это, Нестор восхитился:

«Коль так, кто будет на него роптать!

И, если вместе в бой идти случится,

приказ его готов я выполнять».

Царь натянул хитон из ткани гладкой,

обулся и, от свежести ночной,

закутался в пурпурный плащ с подкладкой,

струившийся косматою волной.

И взял копьё… Они тропою тёмной,

пройдя между шатров и кораблей,

к поляне добрались, где, утомлённый,

спал сладким сном на ложе Одиссей.

Разбуженный, тот не скрывал зевоты:

«Чего вы не даёте людям спать?

Какие неотложные заботы

вас без охраны в ночь могли погнать?»

Но Нестор осадил: «Что вопрошаешь?

Мол, кто… Зачем… Ещё спроси: куда?

Как будто, Одиссей, и сам не знаешь,

какая спать нам не даёт нужда?

Хотим ещё разок посовещаться,

что делать нам и как нам дальше быть:

отсюда уплывать или сражаться…

Вставай, пошли и остальных будить!»

И Одиссей, напрасно не переча,

скорее с ложа тёплого вскочил,

закинул свой узорный щит за плечи

и с ними к Диомеду поспешил.

Поодаль от шатра тот спал с отрядом…

Питомцы Аргоса, устав от маеты,

лежали на песке, воткнувши копья рядом,

и подложив под головы щиты.

Торчали копья зубчатой стеною,

и мочи не было глазам туда смотреть,

где, ярко освещённая луною,

как молнии, посверкивала медь.

А в центре, на одре из кож воловьих ,

во сне под небом руки распростёр

сам Диомед, и славным изголовьем

служил герою свёрнутый ковёр.

Ему какой-то сон в то время снился,

но Нестор сладких грёз не пощадил:

прошёл меж спящих и, носком плесницы

толкнув его легонько, разбудил:

« Эй, Диомед! Довольно, друг, валяться!

Не лучшее ты выбрал время спать.

Забыл, похоже, что с бугров троянцам

до наших кораблей – рукой подать?!»

Тот подскочил мгновенно: «Что такое?!

А, Нестор! Снова над душой стоишь?!

Ни днём, ни ночью нет тебе покоя!

Ох, старый хрыч, когда ты только спишь?

На побегушках старцу быть негоже,

когда вокруг бесчисленная рать.

Что, не нашлось кого-то помоложе,

того, кто сбегал бы меня позвать?»

«Есть и сыны, и верных слуг хватает,

кому бы с поручением сходить –

послать-то мог, да скоро рассветает,

а их, будильщиков, самих ещё будить…

Не до того, когда Зевс землю вздыбил:

колеблется судьба на острие меча;

спасение нас ждёт или погибель,

решается до первого луча.

Коли моим здоровьем озабочен,

да ты и помоложе, так сходи

кое за кем из воевод и к прочим

Мегеса с Оилидом приведи».

Не тратя время попусту на речи,

дрот Диомед с собою прихватил,

накинул шкуру львиную на плечи

и быстро кого надо разбудил.

 

Так шли они по лагерю и вскоре

уже достигли крепостных ворот,

где в обществе дозорных в полном сборе

их дожидался остальной народ.

 

Напрасно Агамемнон опасался,

что стража может на посту заснуть:

никто соблазну прикорнуть не поддавался

и не пытался на посту вздремнуть.

Их не смущали и Гипноса чары…

Так ревностно они несли дозор,

как псы сторожевые у кошары,

затерянной среди высоких гор.

Как ни крадётся тихо зверь, но стая,

учуяв запах, слышимый едва,

вдруг заливается свирепым лаем

и от жилья отпугивает льва.

И как пастух за этот труд немалый,

так, с радостью за боевой настрой,

наставник мудрый и боец бывалый

их Нестор удостоил похвалой:

«Вот так же до утра дозор несите!

Способен Гектор на любой подвох.

Держитесь бодро, на посту не спите,

чтоб он не мог вас захватить врасплох!»

И вышел в поле, за ворота… Следом,

на чистое пространство перед рвом,

позвав и Мериона с Фразимедом,

все прочие направились гуськом.

 

Когда, на поле выйдя, огляделись,

нашли лужок, где трупов нет, и там

все вместе на траве в кружок уселись,

то Нестор обратился вновь к вождям:

« Готов ли кто явить задор и сметку?

Меж вас ли не найдётся смельчака

сходить в троянский лагерь на разведку,

а то и раздобыть там «языка»?

Узнал бы, что троянцы замышляют,

чем заняты, а если повезёт,

кого из тех, что мёртвых раздевают,

захватит и живого приведёт.

Его бы все ахейцы прославляли!

Его бы гостем звали в каждый дом!

А все вожди бы по овечке чёрной дали…

Ещё бы – и с ягнёнком-сосунком!»

 

Но тут вожди, смотревшиеся гордо,

мгновенно рты закрыли на замок:

они молчали так, как будто в горле

у каждого из них застрял комок.

И Диомед решился: « Я желаю

заняться этим в меру сил своих,

но одному не справиться. Считаю –

в разведку надо отправлять двоих.

С напарником идти повеселее;

и, вообще, сподручнее двоим:

ведь двое и ведут себя смелее,

скрывая страх один перед другим…»

И многие тут, за героем следом,

отвагу обнаружили в груди:

идти в разведку вместе с Диомедом

охотников нашлось – хоть пруд пруди!

Аяксы, оба, с ним идти желают;

и Мерион; и Фразимед – не прочь;

и Одиссей; и даже Менелаю

вдруг захотелось прогуляться в ночь.

Но Агамемнон Диомеду всё же

( боясь, чтоб не пошёл с ним Менелай)

дал выбрать: мол, навязывать негоже

напарника, ты сам и выбирай.

И назови, кого желаешь видеть;

кого считаешь изо всех храбрей;

и худшего не постыдись обидеть,

хотя бы даже был он из царей.

 

Ответил Диомед: « Хулить не смею:

достойны все! Но, не в укор другим,

я обойти не в силах Одиссея –

ведь он самой Палладою любим.

Он зорче филина ночами видит;

он выскочит, как феникс, из огня;

он из воды сухим, уверен, выйдет;

из всех он лучший спутник для меня.

Горазд он на полезные затеи,

и, если мы в разведку с ним пойдём,

возможно, там изрядно попотеем

но, точно, никогда не пропадём!»

 

Смутился Одиссей: « Не понимаю,

а стоит обо мне здесь говорить?

Меня все, как облупленного, знают,

и нет нужды ни хаять, ни хвалить…

На звёзды гляньте – ночь идёт к рассвету:

уже, считай, две трети позади,

сворачивайте праздную беседу

и будем снаряжаться да идти.

Снабдите поскорее нас всем нужным,

а то я даже шлема на бегу

не захватил, неужто безоружным

прикажете отправиться к врагу?!»

 

Вожди иные возражать не стали

и, восполняя в снаряжении пробел,

необходимое с себя скорее сняли

и поделились тем, что кто имел.

 

Так Фразимед доверил Диомеду

свой плоский шлем, что носит молодежь;

и отдал щит и отливавший медью

двухлезвенный и обоюдоострый нож.

А Одиссею Мерион для боя

свой отдал лук с колчаном, полным стрел;

и меч вручил; а на главу героя

критянин знаменитый шлем надел.

Клыками вепря острыми снаружи

весь в три ряда был опоясан он

и сеткой из ремней, натянутых потуже,

для прочности был изнутри скреплён.

Пока добрался шлем до Мериона,

ему пришлось проделать долгий путь:

дед Одиссея, Автолик, из Элеона

шлем этот исхитрился умыкнуть.

Был Автолик мошенником и вором

( а ведь на них всегда великий спрос),

победу одержав над Аминтором,

разрушил дом царя и шлем унёс.

Потом Амфидамасу-кифарийцу

шлем в Скандии, по дружбе, передал;

Амфидамас им тоже отдарился

и Молу славный шлем презентовал.

Мол в шлеме на ристаниях сражался…

Потом, когда родитель постарел,

в наследство Мериону шлем достался…

И вновь внук Автолика шлем надел!

Но вот в доспехи оба облачились;

направились в ночную чернизну;

во тьме кромешной сразу растворились,

как будто канули в морскую глубину.

И знамение доброго начала

послала им Афина в тот же миг:

выпь на болоте громко закричала

по ходу с правой стороны от них.

И Одиссей возрадовался сердцем;

и обратился он с мольбой во тьму:

« Рождённая Зевесом-громовержцем,

внемли, богиня, гласу моему!

Ты, из богов единственная, знаешь

и помыслы мои, и все грехи;

в делах мне неизменно помогаешь;

и в этот раз, Афина, помоги.

Богиня, дай возможность отличиться;

дай избежать ловушек и засад,

и целым, невредимым возвратиться

со славой и трофеями назад!»

 

Молил и Диомед: « Услышь, Паллада!

Необоримая! Будь спутницей моей

и так же охраняй, богиня, чадо,

как был тобой храним отец, Тидей!

Спасла ведь жизнь ты моего папаши,

от стрел кадмян коварных защитив,

на берегу в засаде поджидавших,

когда он шёл из семивратных Фив.

Кадмян скрывала от очей чащоба,

но выдала отцу ты их отряд:

 

у камышом заросших вод Асопа

и полегли почти все пятьдесят.

Суди вернуться живу и здорову;

не дай погибнуть в поле аки псу –

я следом златорогую корову

тебе, Афина, в жертву принесу!»

Молитвам жарким их вняла Паллада…

Как львы, к огням троянским прямиком

они пустились среди трупов, вони, смрада,

по лужам крови в сумраке ночном.

 

Не позволял и Гектор расслабляться

своим после одержанных побед,

велев вождям и мудрецам собраться

вблизи могилы Ила на совет.

Он говорил: « Я знаю, вы устали,

но всё же расслабляться не должны:

хоть мы врагов изрядно потрепали,

они ещё достаточно сильны.

Пусть лагерь их молчит, но не мешает

пробраться незамеченным туда:

разведать, что ахейцы замышляют

и хорошо ли стерегут суда.

Того, кто подвиг совершит во имя Трои,

осмелится в ахейский стан сходить,

троянцы славой вечною покроют,

а я по-царски обещаю наградить!

Так награжу, как многим и не снится!

Уже в один из недалёких дней

я наделю героя колесницей

и лучшей парой из захваченных коней».

Вожди троянские в сомнениях молчали:

судьбу ведь не объедешь по кривой –

чужих коней удастся получить едва ли,

зато своей рискуешь головой.

И Гектор очень долго ждал ответа,

но, наконец, не лучший из вождей,

Долон встал, отпрыск вестника Эвмеда,

и сын единственный из шестерых детей.

Был человек он с виду неказистый,

но гонористый и на ноги скор;

посул он посчитал монетой чистой

и алчным огоньком зажёгся взор.

Он заявил: « От края и до края

ахейский лагерь за ночь я пройду

и главные секреты разузнаю,

не говоря о том, что на виду!

Для блага общего готов я постараться;

в таких делах я жох и прокурат –

сумею и к самим судам пробраться,

подслушать, что в совете говорят.

Не сомневаюсь, Гектор, всем понятно,

что мне исполнить дело – по плечу,

но скипетр подними и дай мне клятву,

что я коней Ахилла получу».

 

И Гектор возгласил: « Даю Долону слово

коней Ахилла с колесницею вручить!

Свидетель Зевс, что никого другого

им из троянцев больше не возить…»

Он обнадёжил клятвою пустою…

Но тот, коней заполучить горя,

накрылся волчьей шкурою седою

надел свой шлем, пошитый из хоря;

потом забросил лук кривой за плечи;

схватил копьё, покинул стан тишком

и собственной погибели навстречу

в ночь припустился чуть ли не бегом.

Долон навстречу Смерти торопился…

И та его ждала среди полей:

едва из виду стан троянский скрылся,

как ходока заметил Одиссей.

И Диомеду зашептал: « Никак, попутчик!

Одно только не ясно до сих пор –

идёт ли это вражеский лазутчик,

или обшаривает трупы мародёр.

Давай скорее спрячемся за кустик

и, чтоб к своим не мог он убежать,

троянца ближе к берегу пропустим:

там будет легче нам его поймать.

Не упусти момент благоприятный:

не допусти, чтоб скрылся негодяй –

его ты к берегу тесни и путь обратный

бегущему всё время отрезай».

 

Так действовать они договорились,

чтобы шпиона изловить наверняка,

и среди груды трупов затаились,

из виду не теряя ходока.

Но дали отойти ему не боле

мимо себя на расстояние вперёд,

чем борозда, пропаханная в поле

упряжкой мулов за один проход.

Их топота Долон не испугался;

остановился даже подождать –

он думал: сообщить, чтоб возвращался,

кого-то Гектор мог за ним послать…

Всё дело и решила запоздалость…

Он уяснил, что это не друзья,

когда уже меж ними оставалось

пространства только на бросок копья.

И припустился наутёк по травам росным,

петляя, словно заяц, в темноте…

Хоть резво он бежал, но было поздно,

преследователи висели на хвосте.

Бежали долго так они. Когда же

во тьме стены явился силуэт,

боясь, чтобы Долон не сдался страже,

на ход отчаянный решился Диомед.

В ночи раздался глас его ужасный –

приказывал он грозно бегуну:

«Остановись немедленно, несчастный,

не то копьём сейчас тебя проткну!»

И дротик вслед метнул с таким расчётом,

чтоб тот не зацепил троянца, но притом,

заведомо летящий с перелётом,

прошёл у бедолаги над плечом.

 

Долону дротик оцарапал ухо

и он от неожиданности взвыл;

как лист осиновый затрясся с перепугу;

споткнулся и, как вкопанный, застыл.

К нему герои мигом поскочили

и намертво вцепились с двух сторон;

и только лишь они его схватили,

как, весь в слезах, заголосил Долон:

« Не убивайте, сжальтесь, пощадите!

Богат и мой отец, и вся родня:

о том, что я живой, им сообщите,

и золотом заплатят за меня!»

 

И Одиссей троянца обнадёжил:

« Долон, ты можешь смерти избежать!

Но, чтоб сегодня до утра ты дожил,

всё, без утайки, должен рассказать.

Идёшь ли грабить воинов убитых,

которых множество лежит кругом,

или с заданием от Гектора в ночи ты

в наш лагерь пробираешься тайком?»

Трясясь, Долон признался: « Шёл с расчётом

всё высмотреть и точно разузнать:

надёжно ли суда вы стережёте;

не собираетесь ли ночью убежать.

Ещё велел мне Гектор убедиться,

что в бой не думает вступать Ахилл,

и мне его коней и колесницу

за это всё в награду посулил».

Тут Одиссей осклабился: « Ох, тяжко

тебе той парой будет управлять –

простому смертному не дастся та упряжка:

их лишь Ахилл способен обуздать!

Но он ведь, как известно, сын богини!

Ты мне, троянец, вот что расскажи:

где Гектор? Кто и где ночует ныне?

Как охраняют ночью рубежи?

Что на совете воинском решили

троянцы завтра утром предпринять,

когда уже ахейцев победили:

здесь оставаться или в город отступать?»

Долон ответил: « У могилы Ила

проводит Гектор воинский совет;

там и ночуют основные силы,

но сторожей особых в стане нет.

Сидят истопники от края и до края,

по одному у каждого костра;

и так должны, друг друга окликая,

они сидеть до самого утра.

Что до союзников, то им, нездешним,

нужды в охране нет и без затей

спят все в своих палатках безмятежно,

спокойные за жён и за детей».

 

Осведомился Одиссей: « Так что же,

союзные дружины на ночлег

расположились в общем стане тоже

или стоят отдельно ото всех?»

« Они себе облюбовали склоны

поближе к морю. В стане кариян –

лелеги, и пеласги, и кавконы;

и там же, рядом, у пеонов стан.

У Фимбры – фригияне и, как знаю,

ликийцы, мизы, меонян отряд…

А рядом ото всех отдельно с краю

фракийцы, новопришлые, стоят.

Сын Эйонея, Рез фракийцев смелых

с далёких берегов привёл сюда;

вчера его коней я видел белых,

как ветер быстрых, нашим – не чета!

Царь в золочёной колеснице ехал,

узорами украшенной, и сам

он красовался в золотых доспехах,

какие впору надевать богам!

Теперь меня хоть в лагерь отведите,

хоть здесь оставьте связанным, чтоб ждал,

пока воочию не убедитесь,

что правду истинную вам я рассказал».

Но, ждавший окончания допроса,

тут в разговор вмешался Диомед:

«Неужто думаешь, кретин гундосый,

мы будем поступать себе во вред?!

Ведь, если мы в живых тебя оставим,

сюда ты вскоре явишься опять,

но если навсегда в Аид отправим,

вред никогда не сможешь причинять.

Нет большей в жизни для меня отрады

как отправлять к пределам вас иным,

и потому, Долон, не жди пощады:

из рук моих ты не уйдёшь живым!»

 

Долон рукой дрожащею несмело

коснулся бороды его едва,

а голова уже и с плеч летела,

хоть рот ещё произносил слова.

 

Шлем, лук, колчан, копьё и шкуру волчью

вздымая вверх, воскликнул Одиссей:

« Гляди, Афина! Убедись воочию –

тебе мы посвящаем сей трофей!

Мы первую тебя из олимпийцев

в молитвах поминаем на пути…

Возрадуйся! И к лагерю фракийцев

скорее нас, богиня, проведи».

На мирике доспехи царь развесил,

а чтобы глаз во тьме их различил,

он это место для себя отметил –

вокруг приметно ветки надломил.

И дальше двинулись, не мешкая, герои

по лону изувеченной земли,

переступая трупы и потоки крови…

И вскоре к лагерю фракийскому пришли.

А там все мирно предавались неге,

уставшие от ратного труда…

Сверкали медью пышные доспехи,

уложенные тут же в три ряда.

Фракийцы спали, не печась нимало

в ту ночь о безопасности своей,

и перед каждым воином стояло

на привязи по паре лошадей.

Но главное их ждало в середине:

там, белоснежные на фоне темноты,

( каких и свет не видывал доныне)

виднелись кони чудной красоты.

Такие кони могут только сниться!

Грех обижаться их владельцу на судьбу!..

И были эти кони к колеснице

привязаны за заднюю скобу.

Тут, очарованный их красотищей,

шепнул царь Диомеду: « Вон стоит

упряжка борзая, а тот, кого мы ищем

на ложе рядом преспокойно спит.

Однако действуй, Диомед! Не мешкай…

Мне завладеть упряжкой пособи!

Вершим всё согласованно и спешно –

я отвяжу коней, а ты людей руби».

И Диомед стал наносить удары,

идя меж спящих из конца в конец,

как ночью волк, забравшийся в кошару,

там без разбору режет всех овец.

Кровь полилась из ртов полураскрытых,

и хрип, и стоны огласили ночь…

А Одиссей тем временем убитых

за ноги волочил с дороги прочь.

( Всё было верно в действиях практичных:

путь расчищал бывалый коневод,

чтоб лошадей тех, к трупам непривычных,

без затруднений вывести в проход.)

Так вскоре он по ходу и добрался

туда, где обретались жеребцы,

со сбруей моментально разобрался

и вывел их из стана под уздцы.

А Диомед, верша свою работу,

уже двенадцать воинов убил,

и перед ним, тринадцатым по счёту,

на очереди Рез, сам царь фракийский, был.

И тут такое диво приключилось:

у Реза голова скатилась с плеч

в тот самый миг, когда царю приснилось,

что Диомед занёс над ним свой меч.

В раздумьях тут герой остановился:

то ли ещё кого-нибудь убить;

поднять и вынести из стана колесницу,

или за дышло просто утащить.

Но Диомеду молвила Паллада:

« Пока волнение ещё не началось,

уйди сейчас, чтоб от всего отряда

тебе потом спасаться не пришлось!»

Внял Диомед, вскочил на жеребца, и лугом

во весь опор их кони понесли,

а Одиссей хлестал ретивых луком,

так как бича близ Реза не нашли.

 

И вовремя! Разбоем раздражённый, с неба

уже летел на землю Аполлон,

и, пробудившийся по воле Феба,

над Резом причитал Гиппокоон.

Встал крик… Забили в лагере тревогу;

люд, изумлённый, по царю тужил;

огромная толпа сбежалась на подмогу

лазутчиков ловить, но тех и след простыл.

 

Они к себе домой с добычей мчались,

коней не уставая погонять,

и лишь у мирики на время задержались,

чтобы доспехи спрятанные взять.

Издалека заслышав конский топот,

промолвил Нестор, мудрый вождь седой:

« Друзья! Как мне подсказывает опыт,

герои возвращаются домой!

Хотя и худшего, увы, не исключаю

(такое разве можно исключать?),

они там раздразнили волчью стаю

и сами тоже могут пострадать».

Но Нестор не успел закончить речи –

герои спешились среди своих:

объятия, восторг желанной встречи

со всех сторон обрушился на них.

Воскликнул Нестор: « Вами восхищаюсь!

Хотя под Троей многие года

воюю, но таких коней, признаюсь,

не видел у троянцев никогда!

Кто вашей поспособствовал удаче?!

Скажи нам, Одиссей, где вы добыли их?

Сам Зевс или Паллада, не иначе,

с небес послали вам коней таких!»

Царь отвечал с обидой: « Нестор! Боги

и не таких способны подарить,

а этих, белоснежных, быстроногих,

нам у фракийцев удалось добыть!

А Диомед ещё и с царской свитой

расправился, отвагою горя:

убил сподвижников двенадцать знаменитых

и самого фракийского царя.

Не зря мы на разведку с ним ходили,

ведь кроме тех, о ком я рассказал,

лазутчика поймали и убили,

которого к нам Гектор засылал».

Так говоря, они за ров вернулись

и вместе к Диомедову шатру

весёлою толпою потянулись,

чтобы успех отметиь на пиру.

У яслей лошадей поставили в ограде,

а скарб Долона, связанный в узле,

до жертвоприношения Палладе

оставили лежать на корабле.

Потом на берегу расположились:

разделись там; за пенистой каймой

в прохладные пучины погрузились

и смыли пот и грязь морской водой.

Тела елеем светлым умастили…

А как всё это было свершено,

уже за брашно сели и возлили

из чаш Палладе красное вино.