«…бывают дети, которые старше своих десяти лет… в крови их мозговых извилин скопилась мука многих страдальческих столетий. При малейшем раздражении имеющаяся в потенции боль, скорбь, гнев, бунт прорываются наружу…

Не ребенок плачет, то плачут столетия. Причитают горе да печаль не потому, что он постоял в углу, а потому что их угнетали, гнали, притесняли, отлучали».

Януш Корчак.

 

Резко просыпаюсь. Сердце замирает на мгновенье и вновь начинает бешено колотиться. Темно. Звонков троллейбусов не слышно. Значит, на дворе глухая ночь. Усилием воли, заставляю себя встать. Вскакиваю. Вся, сжавшись от нахлынувшего вдруг ужаса, делаю прыжок к столу. Нажимаю со всей силы на кнопку лампы. Все! Да здравствует свет, да скроется тьма!

Но страх не ослабевает. Крепко держит меня холодной когтистой лапой. Ныряю под одеяло. Взгляд-мольба на часы. Два ночи. Как всегда два ночи! В лучшем случае три. Тогда до рассвета не так долго. В пять светает. Еще можно успеть выспаться.

Борюсь с желанием закрыть балкон и форточку. Тогда наступит духота. Благо есть радио с наушниками. Правда, еще доисторическое. Но это не важно. Слышно и, Слава Богу!

Потихоньку напряжение начинает спадать. Уже можно взять в руки книгу. Спасительное чтение! Сколько книг было перечитано с двух до пяти!

Страх постепенно отступает. Можно устроиться поудобнее: подпереть голову левой рукой, книжку рядом на подушку, и -

до рассвета.

Еще одна книга прочитана. Уже слышны первые троллейбусы. Начинает светать. Совершенно обессиленная выключаю свет, с головой укрываюсь одеялом и проваливаюсь в долгожданный сон.

Сколько раз в такие ночи, я вспоминала о бабушке…

 

В родном доме воцарилась враждебная тишина. Темно, тихо, слышно, как скрипят половицы, им вторит калитка. Кто-то шуршит у окна. Комнаты наполняются тенями, звуками, шорохами. Тишина так обманчива. Можно, конечно, пойти к родственникам… Нет, нельзя, надо ночевать здесь, сторожить дом. Хотя разве его убережешь. В Витебске бушуют погромы. Шорохи не так страшны, как дикие крики вламывающейся оголтелой толпы. Надо сесть в уголок, спиной к стене. Попробовать заснуть. Накатывает дрема. Но сны тревожные. Не сны, видения.

Вот отец – человек суровый, прижимистый…

На тумбочке висит замок. А там внутри, россыпи сладостей. Но отец всегда держит свои сокровища на запоре.

Виденья сменяют друг друга. Отец обедает, перещупывает хлеб, выбирая кусок помягче…

 

Маленькая девочка осталась одна в большом доме. Ей страшно и одиноко. Но волю родителей нарушить нельзя. Почему вся семья уехала, а ее оставили? Десять человек детей: шесть братьев, четыре сестры. А оставили именно ее, младшую. Кто теперь ответит, почему. Вопрос бессмысленный за давностью времени.

 

Пройдет некоторое время, и в двадцать лет Мария окажется в Москве.

Путь в столицу теряется среди нерассказанного, может быть утаенного, может не услышанного.

В 50-х годах в Товарищеском переулке бывало множество гостей из разных городов, особенно много из Ленинграда. Братья, сестры, племянники Марии. Но ее детям было не до изучения родословной и родственных связей. Жизнь была так молода, так интересна, столько всего было за пределами дома. А родственники, они вот рядом, такие привычные…

Теперь многое затерялось во времени…

 

Во время войны Мария вместе сыном оказалась в эвакуации. Они жили в детском доме. Происходившее там поразило ее. Мучительно было видеть осиротевших голодных детей, зная, что ничем не можешь помочь им. Страшна, невыносима была чудовищная в своей алчности и животной тупости жестокость окружавших их дикарей, наживавшихся за счет сирот. Она ничего не могла изменить и плакала по ночам...

 

По ночам наш дом, точнее наша квартира, превращалась в джунгли. Слышны были оханья, уханья, завывания, крики, неясное бормотание, иногда – колокольчик. Бабушка с дедушкой спали тревожно. Колокольчик был сигналом для мамы: нужна помощь.

 

Но я не помню, чтоб мне было страшно. Меня пугала пустая комната, потом, когда все уходили на работу, а я возвращалась из школы, пустая квартира. Пустота была страшнее ночных джунглей.

 

Но труднее всего было остаться одной дома ночью. На вопрос, чего вы боитесь больше грабителей или привидений, первенство остается за последними. Неизвестное, неведомое, непривычное…

Поэтому, не желая искушать лишний раз судьбу, я на время перебиралась к подругам или дядьке, в крайнем случае, привычно не спала всю ночь, усиленно приобщаясь к мировой или русской литературе.

И лишь недавно, уже достаточно взрослым человеком, я впервые смогла спокойно продержаться дома одна целых две недели. Не знаю для кого как, а для меня - это был гражданский подвиг.

 

Много лет подряд, просыпаясь часа в два-три ночи – час быка, – я думала о девочке в пустом родительском доме, в родном городе, вдруг ставшем чужим и равнодушным.

Может, это ее страх и ужас жили во мне, повторяясь вновь и вновь с новой силой. И шелест листьев, и тишина, - все напоминало о других ночах в далеком городе, где я никогда не была…