Ночь не принесла прохлады. Ни единого дуновения не ощущалось в тяжком знойном воздухе. Самсон открыл глаза – ему почудилось сквозь дрему, что кто-то зовет его. Еврей попытался оглядеться. Но в душном сумраке ничего не было видно, и тишина вокруг стояла звенящая. «Верно, приснилось», - подумал он.

Хотелось пить. Жаркий воздух, наполненный тяжелыми запахами благовоний, иссушал рот. Самсон вздохнул полной грудью… и не смог сдержать болезненный стон. На миг он забыл о веревках, и те больно впились в кожу. Разразившись проклятиями, еврей в который раз попытался разорвать или хотя бы ослабить их. Но все усилия были бесполезны – держащие его путы оставались непоколебимыми. «Господи! Верни мне мою силу!» - взмолился великан.

Третья ночь его унижения вступала в самую глухую пору. Где-то снаружи ухала сова, на грани слуха, видимо, в селении лаяли собаки. Пленник устало откинулся на столб. «Господи, за что? Всяким мукам есть предел!» - посетовал он в темноту. В ответ не раздалось ни звука. Постепенно веки Самсона снова отяжелели, он почти задремал, как вдруг ему почудилась чья-то легкая поступь. Охваченный беспокойством, еврей стал озираться. Тьма по-прежнему была непроницаема. Однако (он мог бы поклясться, что это не видение) на миг недалеко от входа блеснул огонек, словно от светильника. Блеснул и тут же исчез. Самсон изогнулся, на сколько мог, чтобы заглянуть себе за спину. Но там был все тот же липкий сумрак.

«Мастема что ли шутки шутит?! Или мне грезится?» - пробормотал пленник, чувствуя, как холодная струйка страха поползла по спине. Он замер, стараясь даже не дышать, в надежде, что неведомое во тьме окажется всего лишь плодом воображения. Потому что сейчас, надежно привязанный к колонне, с одеревеневшими от долгой неподвижности руками и ногами, он прекрасно осознавал свою беспомощность.

Минуты текли в абсолютной тишине. И вдруг снова показалось Самсону, что кто-то крадется к нему. Сердце пленника бешено заколотилось в груди, он не мог больше выносить неизвестности.

- Кто здесь? – крикнул он в темноту.

Ответом была тишина. Лишь снаружи еле доносились обычные звуки ночи – шелест листьев, звон цикад. Но Самсону больше не хотелось спать. Он ясно ощущал чье-то присутствие.

- Я знаю, здесь кто-то есть, - вновь крикнул он в сумрак. - Что тебе надо? Подойди! Или боишься?!

Тишина. Самсон рванулся, и веревки снова больно впились в тело. Великан зарычал в очередном тщетном усилии их разорвать и опять услышал чью-то осторожную поступь. Он замер. Шаги тоже стихли.

Текли минуты. Суеверная мысль вдруг поразила Самсона и заставила похолодеть от ужаса: «Это духи убитых мной филистимлян явились мстить мне…». Он закрыл глаза, зашептал молитву. Снова раздались шаги – легкие, едва различимые. Но их сопровождал тихий шелест, словно одежды шуршали по полу.

- Кто ты?! – внезапно севшим голосом проговорил Самсон. - Смертный ты или нет – покажись! Хватит играть в прятки!

Шаги медленно, осторожно приближались откуда-то со спины…

- Кто ты? – вопрос прозвучал тихо, как вздох.

- Это я, Самсон.

Рев разъяренного зверя вырвался из груди великана при звуке этого голоса. Он рванулся так, что веревки затрещали, однако выдержали.

- Ты!..

- Я.

Напрягшись всем телом, Самсон сделал еще одну попытку освободиться от пут.

- Не трать напрасно силы – веревки тройные, их не разорвать.

Еврей снова зарычал, как разъяренный лев.

- Ты! Ты!.. – словно обезумев, повторял он.

- Да, Самсон, я – твоя Далила. Я пришла к тебе, возлюбленный мой.

 

Она появилась перед ним, скупо озаряемая пламенем светильника, который держала в руке, грациозная, стройная. Длинная темная накидка лишь подчеркивала совершенные линии ее фигуры. Она тряхнула головой, покрывало соскользнуло на плечи, открыв взору еврея прекрасное как у богини лицо и роскошные черные кудри, вольно рассыпанные по плечам.

Глаза Самсона засверкали.

- Явилась! Подлая тварь! Как ты посмела прийти?!

Словно не замечая его ярости, Далила подошла почти вплотную, бесстрашно глядя ему в глаза. Гнев Самсона разбился об этот взгляд, словно о стену. Он прекратил попытки вырваться из пут, и они замерли, глядя друг на друга.

- Зачем ты пришла? – уже спокойнее спросил пленник.

Далила молчала. Внезапно она протянула руку и нежно провела по заросшей щеке. Самсон бешено тряхнул головой, отстраняясь насколько мог.

- Что тебе нужно? – с вновь проснувшейся яростью повторил он.

- Не знаю, Самсон, - голос филистимлянки был тих и удивительно спокоен.

- Я знаю – пришла поглумиться надо мной! Продажная подлая тварь! Тебе мало того, что ты со мной сделала?!

- Что я с тобой сделала! – ее зеленые глаза сверкнули и потемнели. - Что ты со мной сделал, еврей?!

- Я?!!! Я!.. Ты издеваешься, ведьма?!

- Нет. Я спрашиваю, - в голосе женщины был лед, но глаза смотрели жарко и гневно.

- Уходи! Убирайся прочь! Видеть тебя не хочу, тварь!

- Правда? – насмешливо спросила она. – А еще так недавно ты каждый вечер хотел меня видеть.

- Ах ты ехидна!... – Самсон снова рванулся.

- Говорю же – не трать силы зря. Ведь они у тебя не те, что прежде.

Еврей зарычал от бешенства.

- Как я хочу убить тебя, подлая! Ничего, Господь покарает и тебя, и все твое поганое племя!

- И это все, что ты можешь сказать мне, любимый?

- Нет! Могу повторить все проклятия, которые я призывал на твою голову!

Лицо филистимлянки осталось непроницаемым, лишь губы на миг искривились горькой усмешкой.

- Не надо. Я их знаю, - холодно ответила она.

- Так убирайся прочь!

- Ты забылся, любимый: теперь не тебе приказывать. Уйду, когда захочу, - холодно, со спокойной уверенностью произнесла Далила.

Самсон удивленно взглянул на нее и, встретившись с упрямым взглядом бирюзово зеленых глаз, гневно отвернулся.

- Тогда говори с пустотой или вашими погаными идолами! Я больше слова не скажу!

- Зачем мне твои слова? Ничего, кроме проклятий, я от тебя все равно не услышу. Но ты выслушаешь меня. А я этого и хочу.

Еврей молчал, отвернувшись. Несколько мгновений женщина неподвижно смотрела на него.

- Что ж, отводи глаза. Но ты слышишь – это главное.

Великан со скрежетом стиснул зубы, с вызовом взглянул на филистимлянку. Она отступила на шаг, подняла светильник выше.

- Ненавидишь меня, правда? Хочешь убить? Еще бы! Я ведь предала тебя, лишила силы, отдала в руки своим соплеменникам, - странным тоном говорила она – полным сарказма и горечи одновременно.

Испепеляющий ответный взгляд Самсона был красноречивее любых слов. Далила стойко выдержала его, снова приблизилась и нежно взъерошила рукой остриженные кудри еврея. Тот опять попытался сбросить ее руку. Впрочем, филистимлянка сама опустила ее.

- Успокойся, Самсон! Ты будешь отомщен…, - она запнулась на миг, едва слышно вздохнула. - Ты уже отомщен, потому что мое наказание страшнее всех твоих мук и унижений.

Изумленный, еврей повернулся к ней и увидел, что женщина говорит серьезно, без тени иронии. Он едва сдержал готовый сорваться с губ вопрос и замер, глядя на нее.

- Что смотришь? Не понимаешь? – Далила горько усмехнулась. – Что ж, тебе есть над чем подумать … до заката. А я…, - на миг ее голова поникла, - мне больше нечего сказать тебе. Прощай.

Покрыв голову, женщина медленно направилась прочь. Огонек лампады постепенно меркнул, легкие шаги стихали удаляясь.

- Далила, постой! - Самсон сам не поверил, что произнес это.

- Что?! – она резко обернулась. Взвившись на миг, пламя ярко озарило ее лицо, бледное, словно алебастр. – Что ты сказал?

- Погоди! Подойди сюда.

Далила мягко, осторожно приблизилась. Остановилась, вопросительно глядя на него своими глубокими упрямыми глазами.

- Что ты хочешь, Самсон?

-Ты сказала «до заката». Почему? Что будет на закате?

Она не ответила, лишь опустила голову.

- Что будет на закате? – настойчиво повторил пленник.

Далила поймала его взгляд.

- Праздник в честь Ваала и священный пир. Тебя принесут в жертву, - с расстановкой ответила она.

- Вот оно что! – презрительно рассмеялся еврей. – Правильно: хороший враг – мертвый враг. Что ж, будь уверена: я приму смерть как подобает. Насладись зрелищем!

- Я наслажусь зрелищем, Самсон, - в голосе филистимлянки была мука.

Но еврей не услышал, занятый своими мыслями.

- Теперь уходи! Благодарю, что предупредила, - с сарказмом произнес он.

Далила отпрянула, словно от удара, сделала несколько неуверенных шагов к выходу, но вдруг замерла и повернулась к еврею. Ее глаза засверкали в темноте.

- Нет! Теперь я никуда не уйду! Теперь ты выслушаешь меня до конца!

- Что еще ты можешь сказать? – не меняя тона, спросил Самсон. – Будешь пугать пытками? Напрасно. Я покажу вам, как умирают израильтяне.

- Так умирай!!! Ты – бездушное тупое животное! Умирай! Желаю тебе мучаться как можно дольше и страшнее! – ярость пополам со слезами была в голосе филистимлянки, слезы катились из глаз. Светильник выскользнул из ее рук и разбился. Несколько его черепков продолжали гореть на полу.

Удивленный, Самсон молча смотрел на нее.

- Ты плачешь? – недоуменно выдохнул он, наконец.

Женщина резко вскинула голову, смахнула слезы.

- Нет!

- Ты плачешь! Почему?

Далила застыла, пристально глядя на него. Удивительным был ее взгляд – нежный, умоляющий и ненавидящий одновременно. Слезы вновь текли по ее щекам, но она не замечала их. В молчании проходили минуты.

- Потому что я люблю тебя, Самсон, - тихо-тихо произнесла, наконец, Далила.

- Что?!!!

- Я люблю тебя, - медленно повторила она.

- Ты смеешь мне говорить такое! – с яростью вскричал еврей. – После того, что сделала!

- А что я сделала? – с вызовом спросила филистимлянка.

- Ты предала меня!

- Да, - спокойно кивнула она. - Но тебе ли упрекать в предательстве?

- Что?! О чем ты?

- Или ты всегда был честен? И со мной тоже?

- Я верил тебе! Я любил тебя!

- Любил?! – гневно переспросила Далила, подступая к нему. - А ты умеешь любить?

Великан недоуменно нахмурился.

- Да, тебе нравилось проводить со мной время. Ты каждый вечер приходил, чтобы владеть мной. Ты это называешь любовью?

- А что же?..

- Да ты просто вожделел меня! Не удивительно – это тело желали многие! Смотри!

Внезапно она сбросила покрывало и оказалась совершенно обнаженной. Умирающее пламя разбитого светильника последним усилием выхватило из мрака ее точеную статную фигуру. Далила стояла перед евреем, не стыдясь. Пышные, иссиня черные кудри, будто плащ, накрывали ее изящные плечи и упругую грудь, глаза сияли маняще. Без всякого стеснения, точно танцуя, она прошлась перед ним, покачивая бедрами, провела рукой по волосам, отбрасывая их назад. Самсон жадным взглядом следил за каждым ее движением и не мог отвести глаз.

- Все еще нравится? – саркастически усмехнулась она.

Он не ответил, лишь отвернулся.

- Нравится! – филистимлянка покачала головой. – Вот за этим ты приходил ко мне каждый вечер. И это любовь?

- Конечно! Ты была моей, я был с тобой. Нам ведь было хорошо вместе!

- Нам?! Только не лги, что думал обо мне! Ты наслаждался мной, не спрашивая! А если б я тебя отвергла, разве не взял бы силой?

Самсон промолчал.

- Молчишь! Нечего ответить! Ты засыпал в моих объятиях, ни разу не спросив, хорошо ли мне. Разве не так?

Еврей снова не ответил.

- Так! – кивнула Далила. – Ты уходил по утрам, часто не прощаясь, не думая, буду ли я ждать, хочу ли видеть тебя вновь. Даже к рабыням бывают добрее! – голос филистимлянки набирал силу, Самсон слушал, не прерывая. – А куда ты шел – воевать с моим народом! Убивать моих соплеменников! Или, скажешь, я лгу?

- Не лжешь, - с какой-то отчаянной гордостью ответил Самсон.

- Ты обращался со мной, как с игрушкой, как с вещью! По-твоему, это любовь?!

Самсон опять молчал. Далила подняла покрывало, запахнулась в него, подошла на шаг. Ярость в ее глазах внезапно погасла, голос стал тихим, в нем явственней зазвучала боль.

- А сколько раз я молила тебя взять меня к себе в дом. Не женой - наложницей, служанкой! Ты же лишь смеялся! И только однажды ответил, что в твоем доме не место чужеземке и язычнице.

- А чего ты хотела?! Чего ждала? – гневно спросил еврей. – В доме назорея не будет иноверки. Так повелел Господь!

- Но твой бог не запрещал тебе делить со мной ложе каждую ночь!

- Да, это нам не запрещено, - не раздумывая, согласился еврей. - А ждать большего от меня было глупо! Ты – филистимлянка, твои соплеменники – враги Израиля, мои враги!

- А я кто?! Кто я тебе, Самсон?!! – с яростью и мукой вскричала Далила.

Непонимание во взгляде еврея было искренним. Филистимлянка подошла к нему вплотную, остановилась, глядя снизу вверх в его темные глаза.

- Я живой человек, Самсон! Понимаешь?! Я женщина, которая искала любви. А мной просто пользовались! – помолчав, она продолжила горько. – Я ведь действительно любила тебя!.. И сейчас люблю…

- Хороша любовь – предать! отдать врагам на поругание! – возмущенно вскричал еврей.

- Ты первый надругался надо мной! Ты растоптал мою душу! Все твои несчастья – ничто, по сравнению с этим!

- Душу? Откуда у тебя душа, грязная тварь?! Блудница!

- Вот как! – глаза Далилы засверкали. – Только ты не гнушался этой блудницей, великий праведник!

Еврей лишь со скрежетом стиснул зубы.

- Нечего сказать? – на несколько мгновений филистимлянка зарылась лицом в складки покрывала, а когда вновь подняла голову, в ее глазах стояли слезы. – Я не заслужила такого звания, Самсон - я не знала мужчины, кроме тебя. Ты – мой единственный, будь ты проклят!..

- Ты меня же еще и проклинаешь, ведьма!

- А ты ждешь от меня благословения?

- От тебя – нет! Твое благословение хуже поцелуя Мастемы!

Далила отшатнулась, будто получила пощечину. В ее глазах снова вспыхнула ярость.

- Жаль, ты можешь умереть только один раз! Тысяча твоих смертей не окупят бед и страданий, причиненных тобой моему народу!

- Мало я вас истребил, подлое племя!

- Подлое?! Вспомни, кем была твоя жена! И зачем ты женился на ней!.. А-а-а! Помнишь! Так тебе ли говорить о подлости, гнусный обманщик?!

Самсон снова рванулся.

- Врагов надо уничтожать! А вы – враги мне и моему народу! Вы – язычники! Разбойники!

- Пусть так! И это дает тебе право на любую низость и беззаконие? Чем тогда ты лучше нас, обрезанный?! – в тоне филистимлянки было столько презрения, что, не помня себя от бешенства, Самсон опять неистово рванулся. Веревки затрещали, но по-прежнему держали крепко. С невольным стоном еврей отпрянул назад и обессилено прислонился к столбу.

- Страшно чувствовать себя беспомощным? – Далила вновь говорила спокойно. – Теперь ты можешь представить, каково было мне все это время.

- Женщина, чего ты хочешь? – в тоне еврея была усталость.

Филистимлянка поникла.

- Сама не знаю, Самсон. Я должна была сказать тебе все это, потому что столько дней молчала и терпела! Но я…, - ее голос дрогнул, - я действительно люблю тебя… Люблю!.. И ненавижу! Ты погубил мою жизнь! Только… любовь не уходит, она здесь..., - женщина приложила руку к груди, судорожно вздохнула. - Так больно! А потому не трудись проклинать меня. Я сама себя наказала, - голос Далилы снова сорвался, но она глубоко вздохнула и с усилием продолжила, пристально глядя на него. – Так что, если это тебя хоть чуть утешит, знай – я погубила не только тебя, но и себя, потому что нет, и не будет мне без тебя жизни…

Самсон не ответил, лишь усмехнулся холодно. Глаза филистимлянки расширились и наполнились болью.

- Ты мне не веришь? – с мукой спросила она.

- Нет!

- Вот как..., - на секунду ее лицо исказилось. Она отступила на шаг, тряхнула головой, молча покрыла лицо покрывалом и направилась к выходу. Уже у самого выхода обернулась на миг. - До завтра, любимый, - тихо и нежно прозвучал ее голос.

Потом прошелестели легкие шаги, и настала тишина.

 

Красно-оранжевый свет заката рвался в храм меж колоннами, дробясь о камни. Глухой рокот тамбуринов постепенно набирал силу, к ним присоединились жалобы флейт.

Со двора донесся шум приближающейся толпы. Самсон выпрямился, насколько мог, усилием воли заставляя слушаться онемевшее тело, гордо вскинул голову. Тамбурины загрохотали, подобно грому, флейты взвыли. Десятки голосов разом выдохнули: «Ва-а-а-а-ал!». И вдруг все смолкло.

Оглушенный внезапной тишиной, еврей напряженно ждал, обернувшись, насколько мог, к выходу.

Незаметно и бесшумно, словно тени, меж колоннами появились четверо жрецов в длинных черных балахонах. На груди у каждого поблескивал амулет в виде замысловатого знака, головы были увенчаны высокими позолоченными шапками. Неестественно прямые, не глядя по сторонам, они проследовали к алтарю, обступили его, взялись за руки. В полной тишине верховный жрец, выделявшийся среди прочих золотым шитьем на балахоне, медленно воздел руки и начал нараспев торжественную молитву. Слова из уст старца лились плавно, звучно, заполняя, кажется, все пространство храма. Невольно завороженный, Самсон не заметил, как к голосу жреца присоединилась одинокая флейта, а возле алтаря возник храмовый служитель в сером, рядом с которым стояла фигура, закутанная в белое до земли покрывало.

Молитва закончилась. Вернее, оборвалась столь же внезапно, как до этого музыка, громогласным выкриком «Ва-а-ал!». Резким движением один из жрецов сорвал покрывало с неподвижной фигуры. Взору Самсона предстала совсем молодая девушка, почти девочка, облаченная в длинную белую тунику. Обреченная спокойно смотрела в глаза верховному жрецу и не шелохнулась даже тогда, когда служитель протянул тому искривленный нож с золотой рукоятью. Старец высоко поднял клинок над головой, произнес несколько торжественных фраз и передал нож стоящему напротив. Жрец подхватил слова молитвы, коснулся клинка лбом и приблизился к девушке. Она была все так же неподвижна.

Багровый луч уходящего солнца сверкнул на лезвии. Жрец молниеносным взмахом руки перерезал жертве горло. Девушка без единого звука начала опускаться на пол. Двое жрецов, стоящих по бокам, подхватили тело под руки, третий подставил под алую струю нефритовую чашу. Резкий запах крови наполнил храм и смешался с гарью светильников. Еврей невольно поморщился, но продолжал неотрывно наблюдать за происходящим.

Кровавая река постепенно иссякла, и безжизненное тело по знаку жреца было подхвачено служителем. Тот медленно и торжественно вынес его наружу. Раздались крики толпы. Самсон увидел в храмовом дворе зарево, словно там пылал большой костер.

В этот миг верховный жрец снова заговорил. Воздев руки к небу, он творил неторопливую молитву, а остальные тем временем смешивали кровь жертвы с вином и душистыми маслами. Затем они передали чашу верховному жрецу. Тот поднял ее над алтарем, погрузил в нее руку и начал кропить серую глыбу. Алые капли, переливаясь в пламени светильников, сверкали, как драгоценные камни.

С последней каплей жрецы хором возопили: «Ва-а-ал!». Толпа на улице подхватила. Высоко взметнулся язык пламени.

Самсон отвернулся. Он понял, какая участь ожидает его.

Однако казалось, что жрецы даже не замечают пленника. По их знаку шумная пестрая толпа заполнила храм. Снова зазвучали тамбурины и флейты, но теперь мотив был медленным, торжественным. Филистимляне подхватили напев жрецов, время от времени взывая: «В-а-ал!».

Оглушенный, разозленный, Самсон закричал, чтобы обратить на себя внимание. Но в шуме его не услышали. Он в который раз безуспешно рванулся и вдруг глухо зарычал от ярости – среди толпы была Далила. Стоя недалеко от него, она вместе со всеми пела их варварский гимн и даже не взглянула в его сторону! Напрягшись всем телом, Самсон сжигал ее глазами, но женщина отрешенно смотрела вверх и пела. Еврей различал среди общего шума ее звонкий чистый голос. Дикая злоба овладела им.

Последний луч заката упал на алтарь и гимн закончился. Откуда-то появились множество храмовых слуг. Они в несколько минут накрыли богатую трапезу. По знаку жреца люди разместились прямо на полу храма. Чаши наполнили темно-рубиновым вином, десятки рук взметнулись вверх, вино потекло на землю. Затем жрец широким жестом благословил собравшихся, и началось пиршество.

Аппетитные ароматы остро напомнили Самсону, что он сам уже давно ничего не ел. Он в ярости заскрежетал зубами и, наконец, не выдержал.

- Эй, вы забыли про меня, проклятое племя! Пора скормить меня вашим демонам! Не думаю, что они насытились одной девушкой!

Но его словно не услышали. Лишь несколько голов повернулись к нему, и то на мгновение. Пир продолжился, как ни в чем не бывало.

Самсон похолодел от бешенства и разразился целым потоком страшных ругательств. Но филистимляне и на этот раз не обратили никакого внимания на пленника.

Скоро красноречие еврея иссякло. Он как раз переводил дух, когда все люди в храме вдруг разом вскричали. Чаши с вином снова взметнулись вверх, и целый поток рубиновой влаги обрушился на землю.

Самсон знал этот обычай возлияния в честь богов. «Чтоб их боги утопились в этом вине!» - злобно процедил он сквозь зубы.

В этот миг, даже не поворачивая головы, верховный жрец точным скупым жестом указал на еврея. Повинуясь знаку, несколько воинов бросились к нему.

Самсон страшно закричал, когда руки стражников обхватили его голову, и он с ужасом увидел у самого лица острый клинок, нестерпимо сверкавший в свете факелов.

 

Когда схлынула первая волна невыносимой боли, и медленно вернулось осознание происходящего, Самсон услышал, что пиршество продолжается. Стучали друг о друга чаши, слышался многоголосый говор и взрывы смеха. Священный пир постепенно переходило в оргию.

Обреченный вечной тьме, он мог теперь только слушать эти пьяные крики и безудержное веселье. Веревки по-прежнему крепко держали, и темнота теперь была непреодолима.

Самсон обессилено сник. Этого он не ждал, к этому не был готов. Окруживший его вечный мрак был страшнее любых пыток и смерти. Еврей на мгновение представил себе, что обречен много дней стоять здесь, беспомощный, привязанный к этому проклятому столбу и служить предметом насмешек жрецов, храмовых слуг и молящихся. Он взвыл от отчаяния. Слезы бессильной ярости хлынули из окровавленных глазниц.

Вдруг он ощутил, что держащие его веревки ослабевают, рвутся. Чья-то рука осторожно перерезала их.

- Кто здесь? – невольно холодея от страха, спросил пленник.

- Я, Самсон.

- Далила?!

- Да, любимый.

- Что ты делаешь?

- Что обещала.

- Я не понимаю.

- Терпение.

Веревки были разрезаны. Самсон едва устоял на одеревеневших ногах. Он почувствовал, как ее маленькие мягкие руки подхватили его.

- Осторожнее, милый!

- Далила, зачем? Чего ты хочешь?

- Смерти.

- Что?! – Самсон нашел ее руку, стиснул. Ладонь была горячей, пульс бешено колотился под нежной кожей.

- Столб, к которому ты был привязан, удерживает крышу всего храма.

Великан схватил филистимлянку за плечи, словно, как прежде, мог взглянуть ей в глаза.

- Что ты сказала?!

- Зачем повторять? Тебя лишили глаз, а не слуха.

Выпустив ее, Самсон ощупью добрался до столба, еще хранившего тепло его тела, попытался обхватить его.

- Давай, любимый. Ведь в тебе еще осталась сила, - услышал он ее жаркий шепот над ухом.

- Ты хочешь, чтоб я?.., - еврей так и не смог найти слов.

- Да! Давай, Самсон. Они все пьяны и не смогут тебе помешать.

- Ты сошла с ума, Далила!

- Да, от любви! Давай же! Рассвет…

Самсон ощутил, как по лицу хлестнул порыв утренней прохлады. Он потянулся всем телом, разминая затекшие руки и спину, вздохнул полной грудью и вдруг захохотал.

- Так ты этого хочешь? Ты права – так должно! К тому же теперь я умру отомщенный и не один! Спасибо, Далила!

Все еще смеясь, он наклонился, обхватил столб руками ближе к основанию, напрягся всем телом и вдруг почувствовал, что колонна повинуется ему, сдвигается с места. На него сверху посыпался песок, из-под крыши донесся зловещий скрежет… Самсон рванул столб еще раз.

Раздался страшный треск и грохот. Со всех сторон послышались полные ужаса и отчаяния вопли, переходящие в предсмертные стоны.

- А-а-а! Вот вам! Вот вам, подлое племя! Так-то глумиться надо мной! Сгиньте! – закричал Самсон, перекрывая шум рушащегося строения.

Он почувствовал, что больше не удержит колонну, тряхнул ее в последний раз. И в этот момент нежные горячие руки обвили его шею. Он ощутил поцелуй на губах.

- Ты прекрасен, Самсон! Прости, если можешь… Я люблю тебя!

Хохоча, Самсон выпустил столб, подхватил женщину в объятия.

- Может, после смерти, любимый…, - это было последнее, что он услышал.