"Никогда не переставай улыбаться, даже, когда тебе грустно - кто-то может влюбиться в твою улыбку".

Габриэль Гарсия Маркес

 

Улыбка, адресованная вам, всегда цепляет сильнее, чем любое слово. Абсурд? Позвольте украсть у вас всего пару минут и я докажу свою правоту.

Всем нам в определённый период жизни требуется некий эмоциональный всплеск, разрядка. Вот представьте, что вас допекли на работе сволочные коллеги, засыпали своими проблемами домочадцы, а дворовые собаки облаяли дружным хором и вообще чуть не покусали. Скажите себе "Стоп!". Вот в такой момент и нужно всё бросить и убежать куда-нибудь подальше, где вас никто не знает.

Я убежал в Москву. Убежал от постоянных глупых подколов друзей, наставлений матери и ворчания отца. Я убежал из деревни в Москву. А если перестать себя обманывать и сказать прямо, то я пытался убежать от самого себя. Думал, что в городе, населённом не людьми, а какой-то ордой леммингов, несущихся неведомо куда, мне будет проще. Отступит одиночество души и постучится в сердце настоящее бойкое чувство, захлёстывающее людей, обычно, по весне.

Я выходил на перрон Ленинградского вокзала в двадцатых числах августа. Как особняк начинается с прихожей, большой город всегда начинается с тамбура подходящего поезда. И пока он, город, кажется маленьким скученным вокруг вокзала. Это уже потом ощущаешь его размах, когда ловко, но вместе с тем застенчиво, по-деревенски, запрыгивая на ленту эскалатора, подчиняешься неведомой силе, выталкивающей тебя в пёструю толпу.

Москва мне не понравилась решительно. А вот метро - другое дело. И хотя всем этим серолицым миллионам людей нет дела до тебя и твоих проблем, в тряском вагончике под мерцающим светом изработвашихся ламп становится весело и уютно. Как среди своих. Правда, они не знаю, что свои. Но я-то знаю.

На третий день скитаний по Москве я чётко осознал вдруг - нужно срочно за пределы этого людского массива. Захотелось проехаться в электричке.

Но куда ехать? Стою у касс пригородных поездов Горьковского направления. Выбираю. Передо мной мать со взрослым сыном лет тридцати берёт билеты в "Железку". Протянув тридцать шесть рублей в то же окошко, спешу за новыми "знакомыми".

Мать очень суетится. Серёжа её, сын, очень беспечен - несёт спортивную сумку, болтает по телефону и успевает подмигивать хорошеньким девушкам. Сажусь в вагон. Через проход от меня серёжина мать, с виду женщина робкая и добрая, бесцеремонно усаживается на сиденье.

- Женщина, здесь занято. Сейчас девушка придёт.

- Придёт и сядет напротив, - указывает она на сиденье с моей стороны вагона. Напротив меня.

Мягкий толчок. Поезд тронулся. А где же обещанная девушка? Ах, вот она...Лет тридцати пяти. Среднего роста. Стройненькая, но через полупрозрачную кофточку можно разглядеть не животик, нет, а слегка уловимые складочки и милые валики по бокам, которые так радуют мужчин.

С обеих сторон её зажимают бабы, которых принято у нас называть базарными. Они судачат о том, как много нынче в Москве "доноров". Мотоциклистов то есть.

- Гоняют дурни, бьются и на органы, - подвела черту под разговором та, что сидела у окна.

Наступает тишина. Проходит минут десять. И тут только я начинаю пристальнее рассматривать опоздавшую. Очень милое открытое лицо, но вместе с тем и удивительно тонкие линии, присущие особам голубых кровей.

Она, кажется, замечает мой пристальный взгляд и...улыбается. О! как много бы я сейчас отдал за то, чтобы снова удостоиться этой улыбки. Впрочем, именно сейчас, ворочаясь в кресле общего вагона, возвращаясь домой, я и имею-то немного: две палки копчёной колбасы, мешок шоколадных конфет, бутылка водки и набор книг из Третьяковки. Отдал бы всё это без сожаления. Лишь бы снова туда...в эту электричку.

Кажется, что улыбаются и её глаза - мягкие тёмные и необычайно живые. Невольно улыбаюсь и сам. Не знаю какая у меня выходит гримаса, но ей, похоже, тоже приятно.

Каштановые волосы с красными перьями аккуратно убраны за нежные ушки. В этих дивных раковинках наушники. Что за музыка там сейчас звучит? А что если улыбается она вовсе не мне, а той неведомой музыке?! Эта догадка холодит сердце. Потому что хочется, непременно, чтобы такая улыбка была адресована мне. Нерешительно опускаюсь взглядом к её ступням. Витиеватые золочёные сандалии замерли на грязном полу без движения. Ура! Значит - мне.

У неё чуть плотные ноги и широкий таз. Фигурка что надо. Но манит почему-то одна лишь улыбка.

Постепенно мы начинаем слишком часто встречаться взглядами. Это смущает обоих. Стараемся глядеть на соседей по вагону, на пыльное стекло, на изорванные сиденья, но всё равно пересекаемся и тогда снова и снова проскальзывает эта улыбка, что сама по себе слаще самого нежного поцелуя. Почему-то весь мир теперь для меня в одной этой улыбке. И уже как преданный пёс смотрю ей в глаза в надежде получить награду.

Иногда я смотрю поверх её головы, но так, чтобы не выпускать из поля зрения глаза и губы, улыбающиеся в едином порыве.

Мне кажется или становится жарко. А может это я краснею? Чёрт с ним. Лишь бы ещё разочек увидеть как вокруг рта прорезаются хитрые складочки. Жар из груди перетекает в голову. Мысли путаются, а перед глазами лишь её молодое смеющееся лицо.

За окном пролетают станции, а Железки всё нет. И хочется, чтобы не было вовсе. Потому что тогда выходить. А как же...из вагона...без неё?

Но Железка есть. И появляется она неожиданно, как хищник из засады. Я ещё не успеваю почувствовать сожаление как она поднимается. Легко и призывно. Совпадение! Неужели так бывает в нашей жизни?

Но на перроне нас сразу же разделяет толпа. Она идёт чуть впереди в этом живом потоке. Очень хорошо видна её прямая спина. Готов поклясться - она улыбается.

Мне хочется нагнать её в толпе, взять за руку, притянуть к себе. Но она удаляется. И оборачивается всего один раз, чтобы удостовериться следую ли я за ней по этому надземному переходу. Конечно, следую. И ловлю эту улыбку. На этот раз последнюю. Через минуту она исчезает в здании вокзала. А когда я, вслед за ней, миную турникет, выплёскиваясь на площадь подмосковного городка, то не вижу уже её в море людей, машин, трамваев.

Я стою растеряно, меня толкают прохожие, мне сигналят гудки, и пытаюсь понять, чем это наше знакомство могло быть для неё - матери, жены, домохозяйки. А чем для меня - двадцатилетнего скитальца, родившегося не в своё время не в своей стране. Наверное, для нас обоих это что-то да значило. Что-то светлое живое щемящее.

Но таможенникам ведь этого всего не объяснишь. Значит придётся сейчас показывать колбасу, конфеты и водку. Но билетик с обозначением "Время следования поезда: 35 минут" я не покажу никому.

 

Вагон поезда №34. Москва-Таллинн