То, что действительно важно…

Как это ни парадоксально, но люди, которые помогли мне понять то, что действительно важно, сами совсем не понимали этого…

 

* * *

 

Когда я узнал, что мне осталось жить не больше полугода, мир для меня, как будто бы, замер. Я заперся в своей квартире и отключил телефон. Я сходил с ума от безумной, уничтожающей жалости к себе. Я не мог спать, не мог есть, не мог ни о чем думать. Обида и злоба заполонили все мое сердце. Мир казался мне таким несправедливым и жестоким. Меня раздражали звуки и запахи, голоса и скрип старого дивана, я не хотел курить, не было даже желания напиться, чтобы забыть обо всем хотя бы на час. Я все время пытался понять, что ожидает меня через полгода. Я представлял свою пустую однокомнатную квартиру, в которой все будет так же, как сейчас, но без меня. Я думал о своих друзьях, которые, как прежде, будут собираться по праздникам вместе, пить пиво из запотевших бокалов и голосить старые песни под звуки такой немодной нынче гитары. Я вспоминал о своей уже немолодой бывшей жене и дочери восемнадцати лет. Они уже давно привыкли жить без меня, для них после моей смерти, наверно, тоже ничего не изменится.

В этом году мне исполнилось сорок. Я знал, что обычно мужчины эту дату не отмечают, но, как человек, никогда не верящий в приметы и предрассудки, скорее из чувства протеста, созвал полный дом гостей. Такого веселого и шумного праздника я не помнил за все предыдущие годы. Весь день, вечер и полночи напролет мы гудели и дымили, плясали и смеялись, рассказывали анекдоты и вспоминали веселые истории из молодости. Когда я закрыл дверь за последним из гостей, на меня абсолютно беспричинно, вмиг навалилась какая-то смертельная, давящая тоска. Я даже не понял, что произошло, то ли сердце заныло, то ли голова заболела от выпитого, но, едва захлопнув дверь, я обессилено опустился на пол и долго не мог встать. Я не чувствовал боли, просто было ощущение, что надо мной нависло тяжелое черное облако. Спустя полчаса, я с трудом встал и еле-еле доковылял до кровати. Я лег, но заснуть не смог. За окном уже начинало светать, и я пытался прокручивать в голове все события этого долгого дня, насыщенного событиями. Но ничего не получалось, я никак не мог собрать мысли, которые скакали в голове. Не помню как я заснул.

На следующий день я проспал до семи вечера. Такое было со мной впервые в жизни. Я не придал значения этому, подумав, что просто заболеваю. Обычно при простуде бывает состояние, когда встать с постели просто нет сил.

 

И вот теперь я знаю о том, что мой сороковой день рождения станет в моей жизни последним. Я не верю в то, что узнал. Не верю и не поверю никогда, до самой последней минуты.

Просидев неделю в четырех стенах, не выходя из дома, не принимая душ и не открывая штор, я начал уставать от самого себя, в голове зародилась мысль о самоубийстве. Но я понимал, что не все так просто. Я начал думать о способе. Это показалось мне очень важным в данный момент моей жизни. Эта проблема поглотила все мои мысли. Я обдумывал детали каждого из возможных вариантов собственной смерти, рисуя в мозгу красочные и жуткие картинки. Мне, как человеку образованному и неглупому, совсем не хотелось, чтобы меня нашли в собственной квартире в петле и с зловонной лужей под болтающимися, безжизненными ногами. Перспектива превратиться в лепешку, прыгнув из окна, мене тоже не радовала. Воды и утопленников я боялся с детства, а оружия у меня не было. Оставалось только одно – выпить горсть таблеток и спокойно заснуть. Но я так и не решился испробовать этот способ сведения счетов с жизнью. Наверно, я просто был трусом. Человек никогда не признается себе в том, что он трус, но мои теперешние знания давали мне такое право – говорить правду самому себе.

Окончательно устав от своего транса через две недели я вышел из дома. Я бессмысленно брел по мокрой после дождя улице и смотрел по сторонам. Весь мир казался мне каким-то глупым и бессмысленным, ненастоящим – было ощущение, что я смотрю дурацкий фильм с плохим качеством изображения и звука. Я приглядывался к людям, которые спешили по своим делам с безумно серьезными лицами. Они определенно считали, что вся их суета и есть самое важное в жизни, даже не задумываясь об истинной ценности жизни, хотя я тоже пока так и не понял, в чем она.

Я сел на лавку, даже не обратив внимания на то, что она мокрая. Я прикрыл глаза и снова обратился к памяти, пытаясь вытащить из нее самые интересные и веселые воспоминания из собственной жизни. Я каждую минуту пытался понять, что изменилось во мне с того момента, как я услышал страшный приговор. И с удивлением обнаруживал, что ничего. У меня ничего не болело, не было головокружений или сердечных колик, почему же я решил, что должен умереть? Я все еще надеялся, что весь этот кошмар мне просто приснился.

Я не заметил, как задремал. Видимо, давали о себе знать расшатанные нервы, а может быть, пригревающее осеннее солнышко чуть-чуть растопило лед, заполнивший в последние дни все мое нутро. Я очнулся от какого-то легкого толчка. Пока мои глаза фокусировали картинку, мимо меня, как ветер просвистел какой-то парнишка лет десяти. Я даже не понял, что произошло, и интуитивно дернулся в сторону удаляющейся худенькой фигурки. Но мальчишка очень быстро скрылся в ближайшем сквере. Я сделал несколько шагов в его сторону, но, поняв, что его не догнать, вернулся на лавку. Только теперь, автоматически похлопав по карманам куртки, я понял, что там не хватает бумажника и мобильного телефона. Злоба захлестнула меня. В эту секунду я даже забыл о переживаниях всех предыдущих дней, я действительно сильно разозлился. В сердцах я стукнул кулаком по краю деревянной лавки и выругался.

- Не нужно так нервничать из-за пустяка, - Голос пожилого мужчины заставил меня вздрогнуть.

- Это опять Вы? – Я обернулся и увидел невысокого опрятного старичка, стоявшего возле лавочки. Злость потихоньку начала отступать.

- Да, это снова я, - Улыбнулся он и сел рядом со мной на мокрую лавочку, - Как вы поживаете?

- Я не живу. Я доживаю те полгода, которые вы мне отмерили. – Я поморщился.

- Это не я отмерил вам полгода, а Бог. – Он снова улыбнулся, - А я просто сообщил Вам его решение.

- И вообще, почему я должен вам верить? Я никогда в жизни ничем не болел, я почти не пью, курю исключительно качественные сигареты, да и не много. У меня нет врожденных пороков и наследственных заболеваний!

- Молодой человек, об этом мы уже говорили в прошлый раз. – Старичок развел руками, - Это ваше дело. Можете не верить.

- Да, проблема как раз в том, что я вам верю. Я жить перестал, спать перестал, есть не хочу, не общаюсь ни с кем, мне даже курить противно. – Я вскочил, и схватив деда за отвороты затертого коричневого пальто, стал трясти. Он болтался в моих руках, как кукла и молчал. Когда я, наконец, отпустил его, старичок медленно поправил свою одежду и встал с лавочки.

- Вы не расстраивайтесь, молодой человек, все будет так, как должно быть. Есть только один вопрос, можете ли Вы действительно правильно прожить эти оставшиеся полгода. Сможете ли Вы перед смертью понять истинность ценностей этой жизни, увидеть то, что для Вас действительно важно. – Старичок сделал шаг ко мне навстречу и, вытянув руку вперед, коснулся моего лба своими холодными костлявыми пальцами. – Запомните! То, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно.

Я почему-то снова закрыл глаза, а когда открыл, рядом никого не было. И я, вставая с лавочки, пытался понять, видел ли я этого странного пожилого мужчину, говорил ли с ним, или все это привиделось мне.

 

Я вернулся домой, когда на улице уже стемнело. Я почему-то не помнил, где провел оставшееся время после встречи с интеллигентным старичком. Я даже не мог сказать, как именно он выглядел и о чем мы говорили. Он возникал в памяти каким-то расплывчатым фиолетовым пятном, и я помнил только прикосновение его холодных пальцев и слова: « То, что действительно важно!»

Я вошел в квартиру, и не снимая ботинок, проследовал в комнату и включил телевизор. Мне все время казалось, что я забыл о чем-то, но не мог вспомнить о чем. Я включил какой-то канал и стал внимательно смотреть в экран телевизора, не видя картинки и не слыша слов. «То, что действительно важно! То, что действительно важно», - стучало в мозгу. Я встал и подошел к окну. По ту сторону стекла, на низком парапете, сидел мокрый, нахохлившийся голубь. Он беспомощно крутил головой в надежде на то, что сейчас кто-то накормит его или возьмет в теплый дом. Он ждал этого, но не понимал, что тщетно надеется на чудо. Я смотрел на несчастную птицу и неожиданно меня осенило – ТО, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО, вот оно, так близко и так знакомо. Я неожиданно забыл о том, что скоро умру, и мир перестанет существовать для меня навсегда. Почему-то именно в этот момент я неожиданно ощутил несовершенство мира. Почему-то в этот миг я вспомнил все слышанные ранее истории о детях-беспризорниках, о больных стариках и невинно осужденных людях, я вспомнил о брошенных женщинах и младенцах-инвалидах, о больных СПИДом и жертвах убийц-маньяков, о странствующих бомжах и дешевых придорожных проститутках. Мне почему-то вдруг стало безумно страшно и невыносимо стыдно жить в этом несовершенном, несправедливом мире с таким количеством боли и полным отсутствием гармонии и справедливости. Я почему-то вмиг почувствовал всю ничтожность своей проблемы. Подумаешь, смерть? Это же не долгая, мучительная болезнь, не потеря родных, не скитания, не голод, это просто уход, тихий и спокойный уход из благополучной жизни, переход в другое состояние, без страха и стыда, без потерь и волнений. Но почему я так думал тогда? Я не знал. Мне казалось, что во мне борются два существа. С одной стороны, жизнелюбивый молодой еще, в сущности, мужик со вполне житейскими проблемами и желаниями, а с другой – какая-то непонятная сильная и совершенно неземная личность, переживающая за каждую заблудшую душу, каждую запутанную судьбу и желающая изменить мир, или, хотя бы, понять ТО, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО…

Обессиленный я опустился на кровать и заснул, словно младенец. Завтра будет новый день, и я решу, что делать дальше. Полгода – это примерно двадцать шесть недель. Из отмеренных мне осталось еще двадцать четыре. Я успею… Я все успею…

 

* * *

 

Не далее, как две недели назад, я был почти счастливым человеком. Я работал главным редактором давно непопулярного цветного журнала с оставшимся с советских времен названием «Вестник нашего времени». Я заведовал этим изданием уже почти пятнадцать лет, вся моя команда, как и прежде, работала вместе со мной. Мы, все также, как и пятнадцать лет назад, печатали жизнеутверждающие статьи об успехах и достижениях в разных отраслях промышленности и науки, рассказывали об институтах и их выпускниках, публиковали бессмысленные советы докторов и дурацкие кулинарные рецепты. Наш журнал не был особо популярен, но имел своих читателей, можно сказать, аудиторию, состоящую, в основном, из тех, кто не увлекался гламурными глянцевыми журналами и не интересовался жизнью звезд шоу-бизнеса. Одним словом, для простых и скучных, по молодежным меркам, обывателей среднего достатка. Я никогда не пытался вывести журнал на первые позиции рейтингов по тиражам или объемам продаж, никогда не гонялся за «горячими» новостями из жизни «звездной тусовки», не стремился к новым технологиям. Моя зарплата от этого не зависела. Штат редакции была небольшим, и все годы мы неизменно ждали, что нас выкупят, закроют или перепрофилируют, но ничего подобного не происходило. Я так привык находиться на своем насиженном месте, что совсем не хотел ничего менять. И вот, месяц назад, в дверь моего крошечного кабинета постучался невысокий, лысоватый, но явно еще молодой, мужчина. Тот разговор я запомню надолго, хотя в моем положении, понятие «долго» будет длиться только двадцать четыре недели.

- Вам нравится, как вы работаете? - Начал незнакомец, не представившись.

- Я не понял, кто вы и что вам нужно, - за пятнадцать лет работы главным редактором журнала, я привык к разному обращению, и давно уже ничему не удивлялся.

- Я представляю организацию «Возрождение справедливости», если Вы слышали о такой. Мое имя вам ничего не скажет, поэтому можете называть меня, как вам нравится.

- Это что, секретная организация, работающая в лучших традициях Робин Гуда? – Я усмехнулся, - Настолько секретная, что даже свое имя вы держите в тайне?

- Упаси Боже. Никаких тайн. Называйте меня Варфаламеем, например, или Федором. А можно, Вениамином, если хотите. Мне все равно. – Мужчина откашлялся. – Так вот. Я не буду нагружать Вас бессмысленными предисловиями, просто скажу, что наша организация нуждается в легальном, печатном органе. Ваш журнал не нужен никому, он неинтересен и не имеет ни одной причины оставаться в том виде, в котором он существует. Я предлагаю вам взаимовыгодный проект. И, разумеется, не бесплатно.

- Какой именно?

- Ваш журнал перестанет походить на инструкцию по технике безопасности или правила поведения в троллейбусе. Он будет рейтинговым и интересным, начнет реально освещать все самые темные уголки нашей жизни. А вы, наконец-то, станете полезным, то есть, я хотел сказать, состоятельным человеком. – Незваный гость сделал паузу, - Мы будем приносить вам материалы для печати, а вы будете размещать их в нужном объеме в тех номерах, в которых это будет нужно.

- Кому нужно?

- Нам, и в нашем лице всем, кто уже давно забыл слово «справедливость». – Он сделал ударение на последнем слове.

- Чем занимается Ваша организация? – Я сам не понимал, почему разговариваю с этим шантажистом. По моему мнению, именно так его и следовало называть, хотя, в чем тут подвох, я до сих пор не понимал.

- Мы помогаем обездоленным, брошенным детям, выкупаем из рабства проституток, наказываем жестоких воспитателей детских домов и зарвавшихся сутенеров, подкармливаем бомжей на вокзалах. Занимаемся исключительно благотворительностью.

- Если вы такие замечательные, почему вы до сих пор не зарегистрировали вашу организацию, не обратились в правительство за помощью, не добились создания печатного органа, который освещал бы вашу бескорыстную заботу о бездомных окружающих? – Меня начал раздражать этот благодетель. – И, кроме того, на какие средства существует ваша организация? Из каких денег вы собираетесь выделять мне гонорары, чтобы сделать меня, как Вы говорите, состоятельным человеком?

- А это, как говорится, не вашего ума дело. – Мужчина встал, - Я предлагаю вам взаимовыгодное соглашение, которое вам абсолютно ничем не грозит. Вы ничего не теряете, зато приобретаете кучу «плюсов» для редакции и для себя лично. Думаю, что Вы не такой идиот, чтобы отказаться. Или вам наплевать на несчастных, брошенных детей?

- Да, мне наплевать! – Я почти взбесился, - И я не нуждаюсь в вашей благотворительности. Ни Вы, ни кто бы то ни было другой, не будет указывать мне, что делать! Мое спокойствие мне дороже. До свидания.

- Думаю, мы еще увидимся, - Молодой человек вышел из кабинета, но через секунду дверь снова открылась, и, вернувшись, он произнес фразу, которую теперь я понимаю очень хорошо. - Ваша спокойная жизнь очень скоро закончится. А может быть и сама жизнь тоже…

 

Спустя две недели после этого посещения произошло то, о чем я рассказывал в самом начале – я узнал, что скоро умру. Я совсем не помню, как это произошло. Все воспоминания стерлись. Я помню только невысокого опрятного старичка в потертом коричневом пальто, его тихий, выразительный голос и прикосновения холодных пальцев на своем лбу. Это он сказал мне, что скоро меня не будет на свете, это он открыл мне глаза на мою будущую судьбу, и посоветовал мне задуматься о том, что действительно важно. А сегодня я снова встретил его в сквере, когда мальчишка украл у меня бумажник и телефон. Я снова встретил его, как живое напоминание того, что скоро меня не будет, и что мне нужно поторопиться понять всю суть, весь смысл этой жизни. И вот сейчас я лежу и думаю об этих двадцати четырех неделях, за которые мне предстоит понять эту истину, для того, чтобы расстаться с жизнью без обиды на то, что прожил зря, что не успел сделать ничего хорошего и зря коптил небо все эти годы. Как у Николая Островского, помните, «… чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому главному в мире: борьбе за освобождение человечества». Но я-то не Павка Корчагин, почему меня вдруг стал волновать, так нестерпимо мучить этот дурацкий вопрос?

 

* * *

 

Вот уже две недели я не показываюсь на работе. Я взял больничный. За все годы моей работы в редакции я болел только однажды – даже не болел, а просто валялся дома со сломанной ногой. Тогда меня не было на работе почти месяц. Когда я вышел, я с удивлением обнаружил, что мое долгое отсутствие ничего не изменило, журнал по-прежнему исправно выходил раз в неделю по четвергам, редакторы карпели над текстами, журналисты писали статьи, все шло своим чередом. Тогда меня это слегка задело. Я почувствовал свою абсолютную ненужность, как будто без меня все будет также, как и было. Но в тот момент я не стал останавливаться на этой мысли, списав все на то, что я, как главный редактор, настолько хорошо наладил механизм работы в редакции, что и в мое отсутствие, все движется и тикает, как часы. Верить в обратное было неприятно. Сейчас, сквозь призму переживаний последних двух недель, я посмотрел на тот случай с другой стороны. Но это было уже неважно. Я решил попробовать понять ту истину, которой не видел раньше – в чем суть справедливости и смысл существования на этой земле. Как прожить, не прожигая собственную жизнь, а принося пользу, как говорится, «сея разумное, доброе, вечное». Впрочем, это, кажется, относится к чему-то другому.

 

* * *

 

Я вышел из дома. На улице была ужасная грязь и слякоть. Уже была середина января, но вместо снега Москва была покрыта какой-то мутной вязкой химической жижей. Создавалось впечатление, что все дворники в городе одновременно вымерли, как мамонты когда-то, много тысяч лет назад. Я хотел подойти к машине, но побоялся провалиться в глубокую лужу, которая словно море разлилась по всему двору. Я постоял, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг до меня донесся какой-то скрипучий, не то мужской, не то старушечий голос: « Может помочь?»

Я оглянулся, но никого не увидел. Чертовщина какая-то!

- Что, молодой человек, боишься потонуть? – Снова раздался тот же голос.

- Боюсь, конечно. Грязно же. – Я повернулся в ту сторону, откуда доносился звук. Там, возле мусорного контейнера, прямо на грязном асфальте сидела пожилая, оборванная бомжиха.

- Встать помоги. – Она протянула мне землистого цвета руку со сбитыми костяшками и потрескавшимися ногтями с «траурной каемкой» вокруг. Я хотел было помочь женщине, но едва увидев это зрелище, резко отшатнулся.

- Что, побрезговал? – Она криво ухмыльнулась и неожиданно легко встала на ноги. – Да, ладно, не обижаюсь я.

- А ты чего на земле то сидишь? – Мне было неудобно и стыдно за свое выражение брезгливости на лице. Надо лучше контролировать свои эмоции. Хотя, раньше в ответ на это ворчание, я просто послал бы ее к черту!

- Ноги отморозила. Ходить больно. Вот, копаюсь в помойке. Думаю, может обувь какую найду, а то мои кроссовки уже практически без донышка. – Она подняла ногу, и я увидел дыры на подошвах ее разодранных вдрызг стареньких кроссовок.

- Господи, кошмар какой! Посиди тут пять минут. Сейчас принесу тебе что-нибудь. – Я неожиданно вспомнил, что дома валяются старые унты одной из моих последних пассий. Когда-то унты, или кесы, как называют их истинные жители севера, были очень актуальны, но вскоре изменчивая мода на фольклор прошла, и кесы остались валяться без дела. И выбросить жалко, и носить некому.

- Ну вот, держи! – Я протянул бомжихе пакет с обувью и протертыми шерстяными носками, - Правда, размер я у тебя не спросил.

- Вот спасибо тебе, мужик! Унты! Это ж просто подарок судьбы! Да еще и носки сухие. – Женщина уселась обратно на землю и начала переобуваться. Я с ужасом обнаружил, что драные кроссовки не имеют шнурков и одеты прямо на голую ногу. – А про размер ты не беспокойся. Все равно пальцы отморожены, не чувствуют ничего. Так что размер любой подойдет.

- Ну, носи на здоровье, - Я отвел глаза от ее грязных худых ног с посиневшими пальцами. – Хотя про здоровье я как-то неудачно выступил.

- Может, ты чего хочешь за доброту? – Бомжиха подняла на меня глубокие серые глаза. – Хотя не знаю, милый, что предложить тебе.

- А ты мне о себе расскажи, вот и награда будет. Мне все равно спешить некуда.

- Вот награда, так награда! – Женщина хрипло засмеялась и достала из кармана перчатки с обрезанными пальцами. – Ну что рассказать то тебе?

- Да, о жизни своей. Всю правду.

- А зачем тебе? Ты не из ментов, часом?

- А тебе то чего ментов бояться? Гоняют?

- Меня нет. Я сама по себе. А тех, кто на рынках или в метро они так прессуют, хоть плачь! – Она снова встала. Унты смотрелись на ней как-то нелепо, но ожидать другого было бы странно. – Вот у меня дружок есть, Антошка-безногий, так он в метро сидит. Под милицией ходит. И паспорт у него отобрали, и деньги каждый день забирают, а какой человек раньше был! Богач! Так почему ты интересуешься-то?

- Я статью пишу о темной стороне московской жизни. Хочу понять, что в жизни действительно важно, - Я произнес эту фразу и какой-то неприятный холодок защипал меня внутри.

- Ну да, рассказывай. Все вы журналистами представляетесь! – Она усмехнулась, - Но, делать нечего. Обещала отплатить тебе за добро, значит, не откажусь. Не люблю быть обязанной.

- Как ты тут, на помойке, оказалась?

- Как я тут оказалась? Дура была. – Бомжиха потерла покрасневший от холода нос своей грязной дырявой перчаткой, - Замуж пять раз выходила. Все счастья искала. Вот и нашла…

- А зачем так много раз замуж-то? – Я удивился.

- Принца ждала. В семнадцать выскочила за студента-хонурика. Такой, знаешь, в очечках, без мышц. Умный был! В физике разбирался, в политике, в экономике, а как кран починить не знал. Да, что там кран? Гвоздя в жизни не забил. Не жизнь, а так – слюни одни. Помучилась я с ним два года в общаге, без денег, да и сбежала обратно к родителям.

- А у тебя, что, родители в Москве жили? – Я слушал и удивлялся все больше.

- Ну да. В квартире двухкомнатной жили. Пока не померли. Они нас со студентом жить к себе не пустили. Сказали мне: «Помаешься, дочка, годик, и разбежитесь. Вот тогда и вернешься домой». Так и случилось.

- А где же сейчас квартира родительская?

- Так ты слушай, я ж рассказываю по порядку. А коль надоело, так давай разбежимся. Мне-то этот разговор без надобности, сам просил. – Женщина присела на корточки и затянулась тонкой ментоловой сигаретой. Значит, и у бомжей бывают праздники.

- Не обижайся, я слушаю, - Я тоже закурил.

- Ну вот. После студента захотелось мне настоящего мужчину. Сошлась я с инструктором по вольной борьбе. Жить к нему переехала. Красавец он был. Метр девяносто. Мышцы так и перли. Одежды не подберешь – все по швам трещало. Правда вскоре он пить начал. Пил, пил, а однажды в драку полез пьяный, так его и пришибли. Только через неделю и нашли в подворотне какой-то. Ну я с квартиры съехала. Кто я? Так, сожительница – прав никаких. Опять к родителям вернулась.

- А ты сама-то чем занималась? Училась или работала?

- Я училась, а потом работала, - Бомжиха улыбнулась беззубым черным ртом, - Фельдшером работала на скорой. Тридцать лет. И мужиков всех кормила на свои «фельдшерские».

- А что, на скорой столько платят, что еще кормить кого-то можно?

- Зарплата - фигня. А так, чаевые набегают.

- С чего же они набегают-то?

- Ну, ты, блин, эксперименты-то надо мной не ставь. Сам не маленький. Все просто. – Она глубоко затянулась и прищурила глаза. Стала понятно, что мысли ее ненадолго вернулись в те далекие времена, когда она в белом халате приезжала к людям, чтобы спасти чью-то жизнь. – Ну вот, слушай. Хочешь ты, к примеру бабулю свою больную в хорошую больницу отправить. А я говорю, что там мест нет. Есть только в той, куда и помирать-то не отправишь, не то, что лечиться. Родственники начинают ныть, канючить. Тут я и говорю, что попробую что-нибудь сделать. Они радостно кивают и суют мне «сотку». Я делаю удивленное лицо. Они понимают, что мало и кладут «пятихатку», а то и «штуку».

- А если они не понимают?

- Тогда я продолжаю говорить, что мест нет, рассказываю о всех ужасах больницы, где места есть.. После этого постепенно понимают. Ну а если нет, тоже не беда. Таких вызовов за смену штук по десять бывает. – Бомжиха-фельдшер вздохнула, - А иной раз, везешь девочку молодую в роддом, а муж у нее такой глупый, молоденький! Все думает, что от его беготни что-то зависит. Он деньги мне пихает и шепчет: « Вы уж там посмотрите, чтобы ее не обижали, чтобы помогли ей». А я деньги беру и говорю: «Хорошо, хорошо». Он же, дурачок, не знает, что мы – скорая помощь. Привезли роженицу, в приемное отдали, расписались и уехали. Ну еще так, по мелочи, зарабатывали. Кому клофелинчика подкинешь, кому лекарство какое дефицитное продашь. Людям помогали, плохо никому не делали. Почему же за это денег не взять?

- Ну, а с мужьями-то что дальше было? – Я уже утомился слушать эту женщину, которой общение со мной заменяло все жизненные впечатления.

- Ничего. Вышла потом замуж за нашего доктора со станции скорой помощи. Прожили мы с ним шесть лет. Сын у нас родился. А потом моего доктора арестовали за торговлю наркотиками. Лишили медицинской практики и посадили на восемь лет с конфискацией. Там он в тюрьме и помер через два года. И меня с работы уволили, как жену торговца наркотиками. А потом я с сыном уже у родителей жила. Тогда и пить начала. Четвертый мой муж тоже к бутылке прикладывался, да еще и не работал нигде, всех нас в страхе держал, бил. Только сына моего любил. С ним одним по-человечески обращался. Так они потом вместе и сбежали.

- Как сбежали? Куда? – Я был шокирован услышанным, - Он же твой сын. Ты что его не искала?

- Искала я. Даже в суд подала. Только муж мой на суде рассказал, что я пью, работу бросила, что бывшая жена заключенного наркомана. Рассказал, что я ребенка избиваю. Меня на том суде лишили родительских прав, а его опекуном назначили.

- А что же сын-то за тебя не вступился?

- Нет. Он все подтвердил. Любил он моего муженька почему-то, хрен знает, почему. Мать ради него предал.

- А твои родители? Что, их на суде не допрашивали?

- Они старенькие уже. Подтвердили, что я без работы, что пью. В общем, правду сказали. А у мужа моего откуда-то нарисовалась трудовая книжка, где он числился инженером в научном институте. С зарплатой и жилплощадью. Так я сына и лишилась.

- А потом?

- А что потом? Потом родители померли один за другим. Я еще больше пить стала. Денег не было. И тогда появился мой пятый муж. Дело было так. – Женщина перевела дыхание и снова достала тонкую ментоловую сигарету костлявыми грязными пальцами. - Пришел ко мне как-то молодой человек и предложил деньги. За что? Да, за пустяк. За то, чтобы я за него замуж вышла. Прописка ему была нужна, а деньги немереные предложил. С такими деньгами можно было долго бутылки не собирать. Ну, ясное дело, я согласилась. Свадьбы, конечно, не было. Принесли мне половину денег вместе со свидетельством о браке. А вторую обещали после прописки. Прописала я нового мужа, но денег мне не отдали. А первая половина как-то неожиданно быстро закончилась. А потом меня почему-то забрали в психушку. Я плохо помню. Я в то время сильно выпивала, да и таблетки успокаивающие пила. В общем, через год, когда отпустили меня из больницы, я поехала домой, а в моей квартире чужие люди живут. Документы мне показали, что законно купили жилье у моего мужа. Долго я тогда ходила по конторам и офисам, но меня, лишенную родительских прав алкоголичку, вдову заключенного наркоторговца, пациентку психиатрической больницы, никто не слушал. Так вот и осталась я без квартиры и без денег. Вот и конец истории.

Я молчал. Она медленно перевела на меня затуманенный взгляд и вдруг дико захохотала. Я подскочил с места, как ошпаренный. Ее безумный смех был таким зловещим, что, казалось, сейчас небеса разверзнутся и черный дождь хлынет на землю.

- Ты что, дурачок, испугался-то? Думаешь, я ненормальная? Да ты не бойся. Я тебя не обижу. Просто смешно стало, что мой рассказ тебя так напугал, будто ты не в реальном мире живешь. Таких историй – море, каждый второй тебе что-нибудь этакое расскажет. А ты так напугался, бедненький. Видно, жизни не знаешь, для себя одного живешь. Вон и глаза у тебя тоскливые, значит одинокий ты. Возьми вот к Антошке-безногому сходи. Он на Первомайке работает в переходе. Столько порасскажет. Любит языком чесать о былых подвигах. Что правда, что нет, не знаю, но плетет интересно! Скажи, Вероника прислала. – Она неожиданно легко встала, подняв резкий удушающий шлейф зловония, - Денюжку, может, подкинешь?. А вдруг, решу еще одного сыночка завести.

- Спасибо, Вероника, - Я вытащил из бумажника пятьсот рублей и протянул ей. – Держись.

 

* * *

 

Я очень давно не ездил в метро. Со времен моего последнего посещения подземки, тут мало что изменилось. Может, только цветных рекламных наклеек в поезде стало побольше, да сами электрички поярче. Суетной, угрюмый народ все также сновал по платформе, желая побыстрее попасть домой, полногрудая женщина в форме дежурной по станции, как и прежде, деловито следила за происходящим, держа в руке красный кругляшок непонятного назначения. В окошке кассы все также сидела толстая, недовольная жизнью тетка. Годы шли, а в метро ничего не менялось.

Антошку-безногого я нашел в подземном переходе на станции Первомайская. Не обманула бомжиха-фельдшер! Правда, был он совсем не безногим. Ноги присутствовали, только не ходили. Антошка – мужичок лет сорока пяти веселым голосом сообщил мне, что заканчивает работать в девять вечера, а потом готов пообщаться со мной за сто долларов и бутылку виски. Ну и запросы у бомжей! Если не считать старые унты, фельдшер-Вероника мне намного дешевле обошлась!

 

Пообщавшись с Антошкой-безногим, совершенно разбитый и опустошенный я вернулся в свою темную, сырую квартиру. Было как-то безумно стыдно за свою пустую и беззаботную жизнь. Мне было сорок лет, но после разговора с Вероникой и Антошкой, я почувствовал себя наивным, трехлетним ребенком, который, не зная бед и проблем, постоянно радуется жизни, даже не задумываясь о том, что игрушки и теплое молоко будут не всегда. Мне показалось, что я совсем не знаю реальности, не вижу и не замечаю ничего вокруг, зацикливаясь на своих мелких, незначительных проблемах, кажущихся мне гигантскими. Мне казалось, что я начинаю понимать смысл злосчастной фразы, сказанной мне тем странным дедушкой на улице. « Постарайся понять то, что действительно важно!»

Не снимая ботинок, я вошел в комнату, сел за письменный стол и достал свой рабочий ноутбук. Мне хотелось побыстрее записать все то, что услышал сегодня. Записать именно так, как рассказывали мне свои истории эти опустившиеся люди. Мне хотелось передать не только их фразы, словечки и обороты, но и интонации. Жаль, что пластмассовая клавиатура неспособна передать звуки и запахи. Хотя, о запахах лучше было забыть! Жаль, я не пользуюсь диктофоном. Кресло главного редактора расхолаживает. На кабинетной работе начинаешь терять профессиональные навыки и журналистскую хватку!

 

* * *

Антошка-безногий когда-то жил в Обнинске Калужской области. Город немаленький – население около ста тысяч человек. Антошка был в городе известен многим. Некоторые люди были благодарны ему, несмотря на то, что был он типичным бизнесменом. А люди, как известно, по причинам вполне понятным, бизнесменов не любят.

Антошка был директором первого частного сыскного агентства, которое специализировалось на розыске угнанных машин. Люди, которые уже отчаялись найти свой уехавший в неизвестном направлении автомобиль, обращались в агентство, и через какое-то время, как правило, машина возвращалась к владельцу. Нет, конечно, Антошка не был волшебником. Все волшебство объяснялось одним простым словом – технология. А была она очень проста. Когда-то начальник Обнинской милиции был одноклассником Антошки, и вот, на встрече выпускников, офицер и коммерсант решили организовать необычный собственный бизнес. Все было продумано и оговорено до мелочей, и вскоре контора заработала на полную катушку.

Все происходило примерно так. Антошка организовывал угон какой-нибудь незастрахованной от угона машины. Пострадавший автовладелец, естественно, шел в милицию и писал заявление об угоне. Если машина была достаточно дорогой, милиция ее не находила, и несчастный шел в единственное в городе агентство по розыску машин за помощью. ( О том, чтобы Антошкино агентство было единственным, начальник милиции позаботился заранее). Услуги по розыску стоили двадцать процентов от рыночной, то есть, реальной стоимости автомобиля. Дороговато, конечно, но все-таки лишиться двадцати процентов стоимости машины - это лучше, чем лишиться самой машины. На это и был расчет. Пострадавший, конечно же, соглашался. Вскоре машина благополучно находилась и возвращалась к владельцу. Антошка вместе с одноклассником-начальником милиции получали свой куш и делили его в соответствии с трудозатратами. Если машина была недорогой, или автовладелец не соглашался на условия агентства, машина чаще всего тоже находилась, что попутно повышало престиж Обнинской милиции и уровень раскрываемости. Всем было хорошо, но чем не гениальный бизнес? Так продолжалось много лет. Антошка стал уважаемым человеком, его одноклассник своевременно получал звездочки и грамоты. Как говорится, не хлебом единым! Но вот однажды произошла маленькая неприятность. Антошкины мальчики по недомыслию, не посмотрев на номера, угнали машину у любовницы Большого Человека из Москвы. Его молодчикам было наплевать на Обнинскую автомобильную иерархию, и они слегка «прессанули» бизнесмена Антошку, который вместо извинений начал «кидать понты», ссылаясь на друга-начальника милиции. Вскоре в Обнинск понаехала куча московских оперов, и завели уголовное дело на начальника милиции и его друга-коммерсанта, хозяина сыскного агентства. Антошке пообещали свободу в обмен на чистосердечное признание о деятельности коррумпированного начальника милиции. Он согласился. Через пару месяцев состоялся суд и полковника из огромной собственной квартиры переселили в маленькое казенное помещение с решетками на окнах. Вскоре, Антошкин одноклассник неудачно «упал с кровати» и умер, а сам Антошка ударился в бега. Он понимал, что после такого предательства возвращаться в Обнинск ему нельзя. Бросив все, он рванул в Москву. Деньги были. Не было только спокойствия. Через год он стал потихоньку успокаиваться. Его никто не искал. Казалось, по истечении времени, ему уже ничто не угрожает. Он купил себе квартиру и начал приспосабливаться к новой столичной жизни. Хотя совесть периодически грызла его, не давая спать по ночам, он убеждал себя, что поступил правильно. Ведь на одной чаше весов были долгие годы заключения, конфискация и нищенское существование после выхода из заключения, а на другой – всего-навсего одна маленькая бумажка с показаниями на друга и новая жизнь в Москве.

Но счастье продлилось недолго. Антошку все-таки нашли. Его заставили подписать документы на продажу квартиры и отобрали все деньги, а самого бывшего коммерсанта избили, сделав инвалидом на всю жизнь. Когда он пришел в себя в какой-то районной больнице, он понял, что жизнь закончилась. Ведь ему было некуда идти, да, собственно, и идти он уже не мог. Как-то к нему в палату пришел посетитель. Он показал Антошке его паспорт и сказал, что забирает его из больницы. После этого его привезли в какой-то барак, где в одной комнате жили бомжи, калеки и цыгане – всего шестнадцать человек. Ему сказали, что теперь он будет работать в метро. Так Антошка-безногий оказался на Первомайке и стал бомжем-калекой, вечным попрошайкой без настоящего и будущего. Наверно именно поэтому он безумно гордился своим прошлым и любил рассказывать о своих давних «подвигах».

 

Я закрыл крышку ноутбука. Глаза слипались. Почему люди не ценят того, что имеют? Почему они всегда недовольны своей жизнью? Почему не замечают, что на улице светит солнце, не радуются весне, желтым листьям, первому снегу? Почему они не улыбаются, когда слышат щебетание птиц, почему не берегут любовь и не дорожат людьми, которые их окружают? А потом, когда становится тяжело, дежурно плачут или курят в тишине, убеждая самих себя, что ни в чем не виноваты? Ведь все это так просто и понятно, почему я раньше не задумывался над этим, не видел, не чувствовал, не ощущал? Зато теперь, когда прошло еще четыре недели, отмеренных мне судьбой, и мне осталось жить всего двадцать недель, я начал понимать, как неправ я был, забывая обо всем, кроме работы и развлечений. Я тешил свою ненасытную, пустую душу и свое дряблое, капризное тело, не замечая ничего и никого вокруг. Я был неправ. Только теперь я начинаю понимать то, что действительно важно!

 

* * *

 

Спустя две недели я обработал весь собранный мной материал. Две статьи были готовы. Первая называлась « Фельдшер. Жизнь после смерти». А вторая - «В темных коридорах метро».. Над названиями я промучился целый день. А потом вдруг понял, что заголовок не меняет сути. Красивые слова не скрасят уродства жизни. Сначала я решил, что непременно опубликую статьи в ближайшем номере своего журнала. Но потом передумал. Я еще очень мало знаю о жизни. У меня осталось еще восемнадцать недель. Время еще есть. Я напишу еще несколько статей. И сделаю свой последний в жизни выпуск таким, каким он должен быть – ярким, запоминающимся. Это будет бомба, а потом, и умирать не страшно. Каждый человек должен сделать в жизни что-нибудь настоящее!

 

В последние дни я был так увлечен работой, что даже не вспоминал о том самом дедушке-предвестнике моей скорой смерти. Вот уже два месяца прошло с той самой нашей первой встречи. Сейчас я понимал, что делаю что-то настоящее, нужное, хотя в усталом мозгу свербела мыслишка, что мои статьи не изменят судьбы их героев. И все же я знал, что буду продолжать. Я отправился в детский дом.

 

- Что опять приехали писать про ужасы в детских домах? – пожилая директриса с высокой прической, похожей на гнездо, встретила меня неприветливо. – Не надоело вам?

- Да я не заслужил пока вашего неудовольствия, - Я был обескуражен. - Просто хотел поговорить.

- Все вы поговорить хотите, а потом напишете какую-нибудь гадость, как в прошлый раз.

- А что было в прошлый раз?

- Да, что было, что было? Приехал тут один, да написал, что нянька наша детей избивает, так ей уволиться пришлось. А работать кто будет? Зарплата копеечная, дети сложные, еды не хватает, одежды не хватает. А вы все пишете. У меня и так пятнадцать вакансий. Может, вы придете ко мне горшки мыть? – Она все больше распалялась. При этом прическа-гнездо смешно прыгала на ее непропорционально маленькой голове, - Нет, вы не придете. Вы напишете какую-нибудь ерунду, а у меня народ разбежится.

- Погодите. Я еще ничего не написал, а вы уже кричите. – Я стал раздражаться. – А что ваша нянечка действительно детей избивала?

- Да, не избивала она никого. Тряпкой пару раз хлопнула парня за баловство, а он какого-то корреспондента притащил, да рассказал ему, что тут детей бьют.

- А что же, корреспондент этот остальных детей не расспрашивал?

- Расспрашивал, конечно. Так они все подтвердили.

- А зачем им подтверждать клевету? – Я уже начал понимать, в чем тут дело, но пока предпочел задавать вопросы. Решил убедиться в правильности своих размышлений.

- Да, может боятся друг дружку, а может, решили повеселиться. Поприкалываться, как сейчас молодежь говорит. Злые они, брошенные дети. От них чего угодно можно ожидать. – Директриса встала, давая мне понять, что разговор окончен. – Не надо ничего про нас писать. Вон, детская больница через дорогу, для отказных детей. Туда и идите. Там много разного услышите.

- А что за больница?

- Да, не больница, а так, по простому, отстойник. Детей берут, которых от родителей отняли, и туда сначала помещают. Обследуют. На месяц, примерно.

- А почему не к вам сразу? – Я удивился. Никогда не слышал про отстойники для детей.

- Если родители алкоголики или наркоманы, тогда чаще всего и дети пьют и колются с детского сада. Когда родителей прав на ребенка лишают, его сначала в отстойник везут. Мало ли, вдруг СПИД у него или зависимость, а то и еще что, похлещще. Там ребенка проверяют. Если он здоров, то к нам отправляют, а если нет, то в специальный детский дом, для больных. Хотя среди таких детей здоровых не бывает. – Она вздохнула, - Да и отстойник этот – не больница, а так, название одно. Из всего оборудования – весы да градусник.

- А почему?

- Что почему? – Тетка подняла на меня прищуренные, плохо накрашенные глаза. – Ты что, с луны свалился? Кто ж в отстойник будет деньги вкладывать? Это ж не казино! А то, что раньше, при советской власти отпущено было, то уж разворовали давно!

- А у вас тоже воруют?

- И у нас воруют. Везде воруют, где есть что взять. А если тебе кто-то по-другому скажет, не верь.

 

* * *

 

Я приехал в «отстойник». На дверях одноэтажного облупившегося здания с крепкими решетками на окнах, висела обгрызанная табличка с надписью «Детская больница-распределитель». Сначала мрачного вида охранник отказался меня пускать, но потом, когда я назвался представителем потенциальных спонсоров, он тут же мило улыбнулся и вызвал ко мне главного врача больницы – толстого лысого коротышку в очках. Я наплел с три короба, благо, мое литературное образование позволяло, и сказал, что, как эксперт по финансам, я изучаю разные области жизни, куда моя фирма собирается сделать определенные денежные вложения. Я объяснил, что собираюсь пообщаться с неблагополучными детьми, чтобы составить представление об их истинных нуждах. Слова «спонсор» и «финансы» возымели нужное действие, и по приглашению главного врача меня пропустили внутрь.

Войдя в больницу, я ужаснулся. Такой убогости я никогда в жизни не видел. Бетонный пол, грязные стены, покрашенные краской неопределенного цвета лет пятьдесят назад, разбитые стекла окон, заклеенные пожелтевшими газетами. Я не увидел здесь никакого медицинского оборудования. Каждая палата была закрыта на ключ, а в дверях были вырезаны небольшие окошки, чтобы не открывая двери, давать еду ее обитателям. Система напоминала тюремную. Всю дорогу коротышка-главврач семенил за мной по темным коридорам больницы и суетливо приговаривал: «Видите, товарищ, в каких условиях мы существуем! Финансирования совсем нет! Зарплаты копеечные! Потолки текут! Ремонт надо делать! Бедные детишки!»

Меня привели в крошечную комнатку с табличкой «Приемная». Около дверей переминался с ноги на ногу еще один угрюмый охранник огромного роста. Исчерпав запас восклицаний, коротышка-главврач, сославшись на неотложные дела, к моей большой радости, наконец-то, покинул меня. Обстановка «приемной», как и все остальное в этой больнице, была более, чем скромная - письменный стол, тумбочка и два продавленных стула.

- Я не понимаю, это детское лечебное учреждение или тюрьма? – Спросил я у стража порядка. Но он, не удостоив меня ответом, молча вышел в коридор. Через пять минут ко мне привели парнишку лет тринадцати.

- У вас пятнадцать минут, - Бесстрастно сообщил мне неразговорчивый блюститель.

- Вот это Дядя Степа! – Я совсем не представлял, о чем разговаривать с мальчиком, поэтому решил прощупать почву, начав диалог на понятном, как мне казалось, для пацана, языке.

- Кто? – Он искренне удивился.

- Ну, Дядя Степа. Михалков написал.

- А кто это? – Парень вовсе не издевался. Он действительно не понимал, о ком и о чем я говорю.

- «Дядя Степа в этот раз утопающего спас», - Процитировал я известные детские стихи, - Еще был Дядя Степа – милиционер.

- Какой еще, нафиг, милиционер? Мне плевать, кого он там спас. Я ментам на родителей стучать не буду. – Парень вскочил с места, но потом снова сел.

- Тебе что в детстве книжки не читали?

- Не-а. мать не умела читать. А отец только бил.

- А сюда ты как попал? – Сейчас я еще меньше, чем раньше представлял, о чем вести разговор с этим тринадцатилетним мальчиком. – Если не хочешь, не отвечай.

- А чего мне-то? Попал и попал. Мать из дома ушла и не пришла больше. Соседи стуканули, что я полгода один живу, вот меня и отловили. Потом сюда привезли.

- А в детский дом когда поедешь? – Я сам не понимал цели своих вопросов.

- Да повезут недели через три. Только я туда не поеду. Сбегу я.

- Зачем?

- Да нечего мне там делать. Будут заставлять в школу ходить, уроки делать. Дежурство там всякое. Делать мне нечего, бесплатно там горбатиться. – Он напряженно покосился на меня. Казалось, он каждую минуту ждет удара. – Знаю я все про детский дом. Ничего там хорошего нет. Пацаны много рассказывали.

- А чего тогда отсюда не бежишь?

- Сейчас холодно. Вот январь пересижу, и дам дёру отсюда.

- А куда побежишь-то? – Я задал этот дурацкий вопрос, хотя ответ и так знал наверняка.

- На вокзал, куда ж еще? Там много наших. Там заработки неплохие и свобода.

- А ты в Деда Мороза веришь? – Спросил я неожиданно для себя.

- Не-а, не верю.

- А почему?

- Дед Мороз к бедным не приходит. – Парнишка встал и направился к выходу. Едва он дотронулся до дверной ручки, как дверь открылась, и вошел охранник. Я понял, что он слышал весь наш разговор.

- Вам еще кого-нибудь привести? – Охранник смотрел на меня исподлобья.

- Нет, спасибо. Я все узнал, что хотел.

 

* * *

 

Статью про брошенных детей я писать не стал. За последнее время на меня навалилось слишком много негативной информации. Я был не в состоянии осмыслить и переварить все услышанное и увиденное за последние дни. Всю следующую неделю я просто спал. Я опять не выходил из дома и ничего не хотел. На работе я снова сказал, что болею.

 

* * *

 

Сегодня почему-то неожиданно для себя я вспомнил события почти двадцатилетней давности. Тогда мне было двадцать лет. Я был очень самоуверенным, как мне казалось, умным и разбирающимся в людях. Я учился в университете на факультете журналистики, был достаточно симпатичен и начитан. Просто мечта любой девчонки. Но все было бы ничего, если бы я не был страстным игроком. Сейчас, в эпоху развития и процветания игрового бизнеса, я уже не увлекаюсь игрой, а во времена юности мне не хватало острых ощущений. Карты были моей страстью, хотя это никогда не было способом заработка. Мы с друзьями никогда не играли на деньги. Исключительно на интерес. Каждый раз, садясь сразиться в покер или преф, мы заранее договаривались о том, чем порадует проигравший более удачливых соперников. Однажды, оказавшись в роли побежденного, по воле друзей-студентов, мне выпало познакомиться с девушкой через газету объявлений и переспать с ней. Тогда я даже не представлял, чем обернется для меня этот проигрыш.

Я открыл газету, которая пестрела коротенькими, длиной в одну строчку, заметками о «красивых», «миловидных», «симпатичных» и «очаровательных» брюнетках, блондинках и шатенках. Всех их объединяло одиночество и желание найти единственного любимого мужчину, того самого «принца на белом коне», которых не существует в реальности. Но они надеялись и поэтому писали и писали объявления в дешевые газеты, пытаясь достучаться до толстокожих, эгоистичных мужчин и показать всему миру свою неземную индивидуальность.

Я выбрал одно из объявлений. Меня привлекла его лаконичность. «Жду своего мужчину. Наталья» . далее был написан номер телефона. Почему-то таинственная Наталья не писала о своих неземных качествах и небесной красоте. Это было необычно, поэтому я набрал номер.

- Здравствуйте, - звонкий, красивый голос почему-то заставил меня вздрогнуть.

- Это Наталья? – спросил я, стараясь сделать интонации чувственными.

- Да. – Она ответила и замолчала, словно ее и не интересовало, кто и зачем ей звонит. Она, как будто бы давала собеседнику понять, что играет на своей территории и не будет напрягаться, подбирая слова.

- Здравствуйте, Наталья, - Зачем-то снова повторил я. Ответом была тишина. Я понимал, что должен что-то сказать, но что сказать, не знал. Видимо, я молчал достаточно долго, потому что вскоре услышал частые гудки. Мое лицо почему-то покрылось испариной. Я покраснел, как первоклассник, получивший первую в жизни двойку. Я ни за что не позвонил бы второй раз, но условия договора требовали сделать повторный звонок, тем более, что друзья подзуживали меня, наперебой выкрикивая что-то типа «струсил», «опозорился» и кое-что еще, чему я не могу найти достойного перевода в русском литературном языке. Я набрал номер еще раз, и снова в ответ раздалось слово «здравствуйте». Кое-как я начал разговор. Наталья оказалась очень приветливой и разговорчивой девушкой с чувством юмора. Я мысленно представлял ее внешний облик, но спросить напрямую не решался. Было бы нелепо задать вопрос: «А как вы выглядите?» или « Опишите себя». Все это почему-то напоминало мне покупку старой машины по газете «Из рук в руки». После первых десяти минут разговора, я все-таки спросил Наталью о ее возрасте.

- Мне тридцать девять, - весело произнесла она.

- Смешно, - я был восхищен ее чувством юмора, - А мне в таком случае семьдесят четыре.

- Ну, не верите, как хотите.

После этой фразы я перешел к «активным действиям» и смело предложил девушке встретиться. Она сразу согласилась. Тогда я даже не подумал о том, что за время нашего разговора Наталья не задала мне ни одного вопроса, как будто бы ей было все равно, с кем встречаться. Она и о себе ничего не рассказала, хотя я пытался вывести ее на откровенный разговор всеми известными мне по институтским лекциям психологическими приемами. Первая часть задания была выполнена. Теперь оставалась вторая – самая сложная…

Всю ночь я представлял себе Наталью. Какая она? Высокая и стройная темноволосая красавица или маленькая блондинка-хохотушка? Я пытался представить нашу встречу и не мог. Я подбирал слова и придумывал варианты осуществления второй части своего нелегкого задания. Мне совсем не сложно было знакомиться и соблазнять представительниц прекрасного пола, но тут был особый случай – я должен был выполнить задание. Это был карточный долг – святое понятие для настоящего мужчины. Поэтому я очень волновался и от этого был неприятен сам себе.

На следующий день мы встретились с Натальей. Она сама подошла ко мне около станции метро «Рижская». До сих пор не могу понять, как она вычислила меня среди толпы суетящихся людей. Она была высокой и симпатичной, но совсем не соответствовала тем образам, которые я рисовал накануне в своем воображении. Когда мы встретились, я даже толком не сумел ее рассмотреть. Она была в свитере с высоким воротом и в бейсболке, надвинутой на самые глаза. Мы поздоровались, но сразу после этого я замолчал. Я совсем не представлял, что делать в ситуации, когда за один вечер нужно познакомиться с девушкой и переспать с ней. В моей жизни были такие ситуации, но тех девушек я выбирал сам, а точнее, они просто вешались на меня, облегчая задачу. Но с Натальей все было по-другому. Я не знал, как мне быть дальше.

- Пойдем ко мне в гости, - неожиданно сказала она, прервав неловкую паузу. – Я живу на Проспекте Мира. Пешком ровно три минуты.

- Пойдем, - спокойно ответил я, стараясь не выдать своего внутреннего ликования.

 

Спустя два часа, лежа в чужой постели с чужой женщиной, я вдруг понял все. А ведь ей действительно тридцать девять лет. Она одинока и хочет изменить свою жизнь, именно поэтому она и не спрашивала меня ни о чем, а просто привела меня к себе. Ее действительно не интересовала ни моя жизнь, ни возраст, а, по большому счету, даже имя мое ей было не нужно.

- Тебе действительно тридцать девять? – Спросил я с обреченностью брошенного любовника.

- Да.

- Боже мой! – Эти слова просто вырвались у меня, и я испугался, что она обидится. Хотя, я так и не понял, почему меня это взволновало. Ну и пусть обижается, мне то что? Я же выполнил задание.

- Ты не переживай. Тебе обидно, что я не интересуюсь тобой. Я понимаю. Просто я не хочу делать вид, что мне это важно. Я увидела тебя. Ты мне понравился, мы переспали, но не более того. Больше ты мне не нужен, так же, как и я тебе. – Она улыбнулась и закурила.

- Ты хочешь сказать, что использовала меня? – Я просто подскочил на кровати. – Это неслыханно!

- Мы оба использовали друг друга. Я не знаю, чем тебя, молодого и красивого, заинтересовала сорокалетняя тетка, но это твое дело. Мне это тоже неинтересно. А ты мне просто понравился. Если бы не понравился, я бы к тебе не подошла. – Она говорила эти обидные слова, а я слушал их и не верил. Я чувствовал себя щенком, которого подманили кусочком колбасы и умиляются, как весело он машет хвостом.

- Но я не знал, сколько тебе лет, - я лепетал этот бред и понимал, что лучше сейчас замолчать и уйти, но почему-то не мог. Я оправдывался, как мальчишка. Ее голос действовал на меня, как дудочка на змею.

- Не переживай. У тебя все будет хорошо. - Она погладила меня по голове и вышла на кухню. Я встал, оделся и молча, не попрощавшись, ушел.

Задание было выполнено, друзья довольны, а я старался побыстрее забыть об этой постыдной истории, но так и не смог…

 

* * *

 

Спустя восемь месяцев Наталья позвонила мне по телефону. Меньше всего на свете я ожидал услышать в телефонной трубке ее незабываемый голос, но услышав, почему-то безумно обрадовался. Вся обида и стыд за ту дурацкую ситуацию вмиг куда-то улетучились.

- Привет, это Наталья, - просто сказала она, - Помнишь такую?

- Как ты узнала мой номер? - Я вскочил со стула.

- Глупый вопрос. У меня стоит определитель. – Она была холодна и расчетлива, наверно, как обычно.

- Да, извини. – Больше я не знал, что сказать.

- Я звоню, чтобы сообщить тебе, что у тебя…- Она на секунду замолчала, - У нас, родилась дочь.

- Что?!

- Дочь. – Казалось, она проигнорировала мой возглас. – Мне ничего от тебя не надо. Просто ты имеешь право это знать. Если хочешь, она будет твоей. Если нет – только моей. Думай. Я позвоню тебе завтра.

- Подожди, - только и успел выкрикнуть я, но она уже положила трубку.

 

Мы поженились спустя месяц. Для меня это был скорее эксперимент, нежели что-то еще. Я сам не понял, зачем сделал это. Казалось, что я принимаю участие в каком-то редакционном задании по внедрению в чужую жизнь. Свадьба была странной – она, я и два свидетеля – мои друзья-картежники, которые смотрели на меня, как на диковинное чудо-юдо и до последней секунды считали все происходящее шуткой. Сразу после свадьбы мы приехали к Наталье домой, в ту самую квартиру, где я с блеском выполнил свое «задание» почти год назад. А через два года я бросил Наталью, как мальчишка влюбившись в длинноногую брюнетку. Затем была блондинка, а потом, кажется, снова блондинка. Я уже не помню. Никого не помню. Тогда я даже не задумывался о том, что сорокадвухлетней женщине, оставшейся с маленьким ребенком, тоже может быть тяжело, больно и обидно. Тогда я считал, что ничего ей не должен, ничем не обязан…

Наталье – скоро пятьдесят восемь, а моей дочери уже восемнадцать, я иногда вижусь с ней, но мне почему-то всю жизнь кажется, что она обижена на меня за то, как я обошелся с ее матерью. Хотя, я и так достаточно наказан одиночеством. Впрочем, теперь это уже не важно. Моя жизнь завершается, и только этот факт заставил меня задуматься о том, что было и чего не было в моей судьбе. Я слишком долго, а точнее, всю жизнь, был ребенком. Я был самовлюбленным и безответственным. И теперь наконец-то пришло время понять, что действительно важно! Мне кажется, я уже достаточно наказан за тот странный и жестокий эксперимент.

 

* * *

 

Сегодня я вышел на финишную прямую. Через неделю я умру. Закончится моя жизнь на этой планете. Я не уверен, что будет другая. Просто меня не станет, но мир от этого не перестанет существовать. С моей смертью на земле ничего не изменится. Просто океан неизбежной вечности навсегда смоет своей холодной волной еще одну песчинку. И подводя итоги, я понимаю, что так ничего и не сделал в жизни – не построил дом, не посадил дерево, не вырастил сына. Моя дочь выросла без меня, не получив от меня ни любви, ни ласки, ни заботы, ни внимания. Всю жизнь я к чему-то стремился, пытаясь нащупать какой-то высший смысл, разгадать свое великое предназначение. Я хотел быть значимым и нужным людям, хотя теперь стало понятным, что на самом деле я просто был тщеславен и глуп, эгоистичен и малодушен. Я бросил собственную дочь ради каких-то Наполеоновских планов, которым не суждено было осуществиться.

В последние месяцы я все так же ходил на работу в свою редакцию, отсматривал материалы своих коллег, но все это было всего лишь инерцией, привычкой. Я не знал, где и как произойдет то, что предсказал мне тот самый старичок, поэтому в последние дни ожидал своей смерти каждую минуту. Кроме того, каждый день я ждал появления того таинственного молодого нахала из странной организации «Возрождение справедливости»., который приходил ко мне в редакцию незадолго до того, как я узнал страшную правду. Но он почему-то не появлялся. Странным было и то, что никто из моих знакомых никогда ничего не слышал про организацию «Возрождение справедливости». Я копался в интернете, листал справочники, но так и не нашел ничего похожего на благотворительный фонд, помогающий обездоленным, выпавшим из жизни людям. В последние месяцы я побывал на свалках и вокзалах, в детских домах и психиатрических лечебницах. Я собрал огромный материал об изнанке нашего на первый взгляд благополучного мира. Я так надеялся, что молодой человек все-таки объявится, и я с удовольствием брошу ему в лицо весь собранный материал, все написанные мною статьи и очерки. Я представлял, как назло этому омерзительному человеку опубликую их в одном из номеров своего журнала. Мне очень хотелось посмотреть в его маленькие злые глаза и прокричать: «Вот. Теперь я знаю все. Я пишу о несчастных обездоленных людях, и делаю это не потому, что подчиняюсь Вам, а из-за собственных убеждений, из-за сострадания и сочувствия к этим людям, из-за желания изменить что-то в этом мире к лучшему!» Я представлял, как брошу ему в лицо его поганые деньги и вновь докажу всем, что я Главный редактор, я – хозяин журнала. Пусть я не добился известности и славы, но я помогаю людям, я уважаемый и далеко не последний человек в этом мире. Но он так и не пришел. Мне было как-то по-детски обидно, в какой-то момент мне даже захотелось признаться себе в том, что весь собранный мною материал – не что иное, как желание доказать свою состоятельность и значимость, а совсем не сострадание к бедным людям. Но я отогнал от себя эту мысль. Конечно же, это не так!

У меня оставалась всего одна неделя для того, чтобы закончить дела. Я понимал, что все мои статьи должны увидеть свет. Через неделю меня не станет, и у моего журнала будет новый главный редактор, но последний номер, который выйдет при мне, запомнит вся страна. Это будет бомба. Я представлял глянцевый, пахнущий офсетной краской, номер. На обложке моя фотография в полный рост и размашистый автограф в нижнем углу. Под фотографией – подпись: « Исповедь главного редактора. То, что действительно важно…» Весь журнал будет состоять из статей, которые были выстраданы мной в последние полгода. А на последней странице будет надпись: « Я больше не вернусь, но я люблю Вас. Прощайте.»

Воображаемая картина будоражила меня. Ради такого номера и умереть было не жалко. Вот она – посмертная слава. Вот оно – запоздалое признание!

 

* * *

 

Молодая симпатичная девушка сидела в маленькой «хрущевской» кухне на высокой крутящейся табуретке и листала журнал.

- «Вестник нашего времени». «Исповедь главного редактора. То, что действительно важно». – Прочитала она вслух, - Сплошной пафос. Смотреть противно. Просто литературный памятник непризнанному гению.

Она стала листать журнал, быстро выхватывая из жалостливых текстов имена, короткие фразы, простенькие литературные обороты. «А пишешь-то ты так себе. Можно бы и поинтереснее тему раскрыть. Просто подборка выпускных сочинений!»

Она закрыла журнал и небрежно бросила его на облупившийся пластиковый стол.

- Ну вот и все. Игра закончена, а легче не стало.

 

* * *

 

Сегодня последний день. Я не знаю этого точно, но просто именно сегодня ровно полгода с того самого дня, как я встретил странного старичка в коричневом пальто. Сегодня ровно полгода, как я перестал жить той полной, как мне казалось раньше, жизнью и начал считать дни до конца. И вот теперь, когда настал этот день, я понял, что вся моя жизнь была пустой и никчемной. Я осознал, что никогда не думал ни о ком, кроме себя, ничего не делал для того, чтобы мир стал лучше. Как ни странно, но сегодня мне уже не страшно, я не боюсь умирать. Мне только безумно обидно за бессмысленные сорок лет, отмеренные мне Господом Богом. Но теперь уже ничего нельзя изменить! Как жаль!

Я проснулся сегодня утром. За окном светило весеннее солнышко, щебетали птицы, дети галдели в полуразвалившейся песочнице. Я встал, принял горячий душ, выпил кофе. Что же дальше? Нужно было сделать что-то еще, но я не знал, что. Я оделся в старенькие потертые джинсы, нашел на полке какую-то нелепую оранжевую футболку с надписью «Sunny beach» и долго натягивал ее на себя. Птички по-прежнему пели, и это бессмысленное беззаботное щебетание почему-то жутко меня раздражало. Я закрыл руками уши, но навязчивые звуки как будто преследовали меня. Я достал старенький засаленный пыльный пылесос и начал уборку – и птичек не слышно, и порядок в квартире будет. Когда в следующий раз сюда придут люди для того, чтобы вынести мое холодное тело, в квартире будет порядок. Тьфу, мерзость какая! О чем я опять? Интересно, а что должен чувствовать человек, который знает, что умрет через несколько часов. Я много раз видел подобные ситуации в кино, но там все эти железные леди и мачо совсем ничего не чувствовали. Они, как будто даже не думали о своей приближающейся смерти. Казалось, им наплевать на это, а может они были уверены, что сейчас появится кто-то сильный и великодушный и спасет их? Но я то знал, что никто не появится и не спасет. Но почему-то я тоже ничего не чувствовал. Мой мозг как будто впал в спящий режим.

Я очнулся от сильных ударов в дверь. Я сидел на полу посередине комнаты с пылесосом в руках. Медленно поднявшись, я поковылял к двери. На пороге стояла моя дочь.

- Привет. Чего не открываешь? – Она дежурно чмокнула меня в щеку. – О, даже побрился.

- Привет. Я просто пылесосил.

- А, понятно. А то я уже подумала, что ты умер. – Она хмыкнула и, бесцеремонно отодвинув меня, прошла на кухню.

- Почему умер? – Я даже не понял того, что она сказала. – Почему я должен вдруг умереть?

- Ну почему же, совсем не вдруг. - Она улыбнулась и медленно закурила, глядя мне прямо в глаза.

- Ты что, куришь? – Я попытался выхватить у нее из рук сигарету, - Тебе всего-то восемнадцать. Брось немедленно эту дрянь!

- О, папочка. Ты решил заняться воспитанием доченьки? – Она демонстративно глубоко затянулась и выдохнула дым прямо мне в лицо. - Не поздно ли?

- Ты почему так разговариваешь со мной? – Я закашлялся и даже забыл о том, что сегодня последний день моей никчемной жизни. Я взбесился. - Ты маленькая дрянь! Перед тобой твой отец! Какое право ты имеешь хамить мне, курить в моей квартире?

- Да ладно, не брызгай слюной, папочка. У меня платье новое. – Она как-то ужасно по-дьявольски засмеялась. Этот смех почему-то неожиданно навеял воспоминания о бомжихе-фельдшере.

- Вот она, моя смерть. – Почему-то произнес я вслух и обессилено опустился на стул.

- Да не будет никакой смерти, неужели ты так ничего и не понял? – Она вскочила со стула. – Все это подстроено! Мной подстроено!

- Как подстроено? Я ничего не понимаю. Объясни. – Я поднял на нее глаза и тут же снова опустил их. В ее взгляде было столько ненависти, что она читалась даже сквозь выступившие слезы. Я увидел, что она плачет и тоже не смог сдержаться.

- Ладно, пап. Расслабься. Я знаю, что ты думаешь о том, что скоро умрешь. Но это не так. Я пришла, чтобы сказать тебе об этом. – Она вытерла глаза сжатым кулачком, совсем как в детстве. – Ты будешь жить долго и счастливо.

- Боже, как же давно мы не виделись. - Я встал и попытался обнять ее. – Вот так же ты вытирала глаза, когда тебе было два годика.

- Не надо меня обнимать, - Она оттолкнула мои руки, - Не изображай из себя любящего папу. – Я пришла, чтобы рассказать тебе о твоем наказании. Если хочешь, я расскажу, если нет – уйду.

- Прости. – Я сел обратно на стул, - О чем ты хочешь мне рассказать?

- Восемь месяцев назад мне исполнилось восемнадцать, если помнишь, - Она сделала акцент на этой фразе, - Тогда мама рассказала мне о том, как вы познакомились, как ты использовал ее для того, чтобы выполнить условия какого-то дурацкого спора. Она рассказала о том, как ты в качестве эксперимента, без любви, женился на ней, как изменял и как потом бросил.

- Но ведь мама тоже не пылала любовью ко мне. Это было практически «джентльменское соглашение».

- Не перебивай. – Она снова достала сигарету. Я промолчал. – Так вот, узнав обо всем этом, я сначала решила вообще перестать общаться с тобой, а потом поняла, что для тебя это не будет наказанием, ведь ты и так никогда не стремился к общению с нами. Ты бы даже и не заметил этой перемены, поэтому я решила наказать тебя по-другому. Сначала, в день твоего сорокалетия, я пошла к колдунье и навела на тебя порчу. Но, придя домой, сама удивилась свой глупости – я, студентка медицинского института, поддалась этой идиотской мысли. Какой-то бред! И я стала думать. Решение пришло мне в голову само. Я поняла, что единственное, что для тебя в жизни важно – это ты сам. Я начала думать, из чего же состоит твоя пустая жизнь. Работа, друзья и одноразовые девицы – вот, пожалуй и все. Больше я ничего не придумала. Друзей и женщин я сразу отбросила – во-первых, они ничего для тебя не значили, впрочем, как и все люди на Земле, кроме тебя самого, а во-вторых, несправедливо было бы, чтобы кто-то еще, кроме тебя, отвечал за твои грехи.

- И как же ты хотела, чтобы я ответил? – Я не верил своим ушам, ноги стали ватными, сердце заныло.

- Я решила сделать ставку на твою работу, - Она спокойно продолжала, - У меня есть знакомые, которых я попросила сыграть роль учредителей какого-то непонятного фонда. Мы даже название красивое придумали – «Возрождение справедливости». Один из них должен был прийти к тебе в редакцию и предложить работать на фонд, за большие деньги.

- И чего ты хотела этим добиться? Ведь я же мог согласиться, где бы тогда твои друзья взяли деньги?

- Ты даже глупее, чем я думала, папочка, - она поморщилась, - У нас было два варианта. В первом – ты соглашаешься работать на фонд, пишешь заказные статьи, но никто за ними не приходит, и денег, естественно, не приносит. Ущемленное самолюбие – ой, как неприятно. Но деньги ты не любишь, тебе плевать на них, ведь если бы это было не так, ты давно бы уже вывел свой журнал на новый уровень, сделал бы его рейтинговым и нормально зарабатывал. Но тебе это было не важно. Тебя всегда волновала только собственная персона, как же, ты же Главный Редактор! Как гордо звучит. Правда, журнал твой – дерьмо, но это не важно, ты же Главный! Я тоже подумала, что этот вариант не сыграет, поэтому предложение делалось именно в таком, хамском тоне. Все было рассчитано на то, что ты гордо откажешься и выгонишь негодяя из редакции. Как же мы смеялись потом с ребятами, когда твой визитер рассказывал всем, как ты строил из себя оскорбленное достоинство, все-таки проговорившись в конце разговора о том, что тебе дороже спокойствие. Ты всегда был трусом! Только трус может жениться на женщине, которую не любит, а потом подло бросить ее и вычеркнуть из своей жизни вместе с дочерью, чтобы не было перед глазами постоянного напоминания об этой трусости. Хотя и здесь я немного просчиталась. Нужно было припугнуть тебя посильнее, чтобы ты со страха отказался от должности главного редактора. Тогда ты остался бы без привычного гнезда, к которому ты уже прилип настолько, что не замечаешь ничего вокруг себя. Но ты с должности не ушел. Все осталось по-прежнему. Я поняла, что и таким способом не добилась своей цели.

- Но это же чудовищно! – Я вскочил со стула, - Я не верю ни единому твоему слову!

- Талантливо придумано, правда? Организация, которая кормит бездомных детей и выкупает проституток у сутенеров! Папочка, неужели ты купился на этот бред? - Она снова дико захохотала. – Ты никчемное создание, и я хотела доказать тебе это, но я думала, что ты хотя бы задумаешься о том, что ты в свои сорок лет ничего не представляешь из себя, что ты развалил все, что у тебя было – журнал, жизнь моей матери и меня. Я надеялась, что ты задумаешься и поймешь, но ты не понял. Ты ничего не предпринял. Ты остался в своем болоте. Я честно ждала две недели, дав тебе шанс, но ты им не воспользовался. Ты не взял денег и не уволился. Я ошиблась, сделав ставку на твою работу. Я хоть и учусь на психолога-психиатора, но пока еще только на втором курсе. Опыта маловато!

- Ты монстр!

- Нет. Это ты монстр, папочка. Все по правилам, по нотам, не высовываясь и не вылезая. Все спокойно и без чувств. Неужели тебе нравится такая жизнь?

- Теперь уже бессмысленно говорить о жизни. Для меня она уже закончилась. – Я безумно устал. Больше всего мне хотелось, чтобы дочь сейчас ушла и оставила меня одного умирать в моей маленькой, запущенной квартире. – Уходи пожалуйста.

- Нет. Я не уйду, пока не скажу тебе все. Выслушай меня хотя бы один раз в жизни. Первый и последний.

- У меня осталось очень мало времени. Тем более, после того, что я услышал, я не хочу больше ни о чем говорить.

- Ты еще не все услышал. И времени у тебя еще вагон. Я объясняю тебе, что ты не умрешь, ничего с тобой не случится. Ведь – история с твоей смертью – тоже инсценировка. – Она встала, налила в стакан воды из под крана и продолжила. – Когда я поняла, что все мои усилия отомстить тебе бесполезны, я решила использовать последний способ. Я нашла пожилого гипнотизера, его мне посоветовала та самая бабка-колдунья, и попросила разыграть всю эту сцену. Я решила, что полгода – достаточный срок для того, чтобы все осознать, понять и, как говорится, переоценить ценности. Старичок – молодец. Он всю жизнь работал в психушке, поэтому он, конечно, странный, но, как оказалось, клевый гипнотизер. Так запрограммировать здорового мужика, что тот, никогда ничем не болея, действительно поверил, что должен ни с того, ни с сего умереть! Потрясающе! Обалдеть! Я была восхищена. Правда дорого это, услуги гипнотезера, но стоит того! Правда, папа?

- Я ничего не понимаю… - Испарина выступила у меня на лбу. – Я ничего не понимаю. Что ты пытаешься мне сказать?

- Я пытаюсь сказать, что, наконец то, наказала тебя. За всю твою нелепую жизнь, за предательство, за твою трусость. Я поставила над тобой эксперимент, как ты когда-то проделал это с мамой. Я наказала тебя твоим животным страхом, твоими бессмысленными приключениями, твоим отчаянием и жалостью к себе. И теперь я говорю тебе, что ты не умрешь. Это был всего-навсего профессиональный гипноз. Живи дальше, спокойно и счастливо, если сможешь. Я надеюсь, теперь ты уже знаешь, что для тебя ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно, – Она встала, улыбнулась и вышла в коридор. – Пока, папочка. Целую.

Я закрыл дверь. В голове стучали сотни маленьких острых молоточков. Руки тряслись и не слушались. Я сел на пол, опять взял в руки пылесос и включил его. Я не мог находиться в тишине. Казалось, что она сейчас раздавит меня, хотя я и так уже был раздавлен. Я не умру – это было единственное, что я запомнил. Все остальные слова дочери будто исчезли из памяти. Я не умру! Это хорошо или плохо? Я не знал. Казалось, что мне уже все равно. Я уже понял, страшна не смерть, а ее ожидание. Неожиданно я почувствовал, что задыхаюсь. Молоточки переместились куда-то в область желудка. Я, как выброшенная на берег рыба, начал хватать ртом воздух. Вот она – смерть. Почему же она сказала, что это не так. Она дала мне надежду, что я не умру, она говорила о гипнозе, о том, что все это блеф, но я то чувствую, что умираю. Что мне делать?

Я набрал «03». Там каким-то электронным женским голосом мне сказали: «Ждите. Скорая будет», и в голове снова всплыл образ бомжихи-фельдшера. Я прилег на диван и подумал о том, кто же откроет дверь врачам, если я умру, но после этого молоточки заколотили в груди настолько сильно, что перед глазами появился сизый туман, в ушах зазвенели колокола, а во рту появился металлический привкус. Я чувствовал, что неведомая сила затягивает меня в какую-то грязную серую дыру, из которой не возвращаются. Не в силах бороться с этим симбиозом боли и страха, я закрыл глаза. Быть может, скорая помощь все-таки успеет. Перед моими глазами возник старичок в потертом коричневом пальто. Он протягивал ко мне руки и голосом моей дочери говорил: «А ведь ты так и не понял того, ЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВАЖНО».

 

Зима-весна 2008