С о д р у ж е с т в о Однажды в Краснодаре, возле рынка, Холодным серым непогожим днем Стоял калека в стоптанных ботинках, Пустой рукав подвязан был ремнем. С небес то моросило, то снежило (Погоду ту собачьею зовут), А он в пальто, потертом до прожилок, Стоял с рукой, протянутою в люд. Воскресный день, а значит – нерабочий, Народ по рынку челноком снует. Вокруг кооператоры хлопочут,- У них сегодня дел невпроворот. Мелькают и дубленки, и индейки, От цен в момент худеют кошельки, А нищий терпеливо ждет копейки, Не отводя протянутой руки. Ну, наконец-то меди набросали В подсиненную холодом ладонь. Быстрей туда, где только что достали, Кусочки мяса, что лизал огонь! - Мне два кусочка… И кусочек хлеба,- Раздался тихий голос старика. И, обернувшись, два его соседа Уставились на горе-едока. Шашлычник взбеленился: - Ах ты, вшивый! Вали отсюда, здесь не подают! Железною рукою взял за шиворот И вышиб прочь – под холода струю. По тротуару пуговицы-метки, Упал старик под вывеской-доской. Блестят слезинки – медные монетки, Оброненные немощной рукой. Мелькают равнодушьем маски-лица, Вдруг женский визг – свиньей из-под ножа: - Пьянота! И куда глядит милиция? … Заплакал он, от холода дрожа. Заплакал не от боли, не от страха… А там, под незастегнутым пальто, Светились две медали « За Отвагу», Которые не разглядел никто. Никто на стон души не отозвался, А снег все падал…Холодно…И вдруг Старик наш заключенным оказался В кольце из теплых дружественных рук. - Вставай, отец! – услышал он над ухом. Поднялся и, стирая слез следы, - Спасибо!- прошептал парнишке глухо, Под гомон расходившейся толпы. У парня алый орден, будто рана, Был влит под курткой синего сукна. - Так ты, сынок?.. – Да, батя, из Афгана! Глаза – в глаза. И боли глубина. - Постой, отец, ты погоди немного!- И двери бара хлопнули вослед. … Слетели вниз снежинки-недотроги, Обиду засыпая на земле. Спустя немного вышел тот шашлычник: - Прости меня, дедуля, я ж не знал. Входи, не бойся, там твой пограничник! ( А сам прикрыл синеющий фингал). Вошел в тепло, присел за столик, рядом, Вдыхая мяса сочный аромат, А парень, обменявшись с кем-то взглядом, Уже открыл потертый дипломат. - Садись, отец! Солдат поймет солдата. « НЗ» нальем, для встречи что берег. Да ладно, не обидятся ребята, Не зло в стаканах – память, видит Бог! … И две судьбы сплелись в воспоминаньях Кабульских и Воронежских дорог, Но годы между ними – расстоянье, И время – зыбкой памяти порог. Как долго… Но почти не стерло время Обличий тех мальчишек фронтовых, Которые войны тянули жребий И пали, чтобы только жили вы. А эти парни, что в Афганистане От «духов» очищали города, Не ведали, совсем тогда не знали, Что многим не вернуться. Никогда! … Вы тех и этих в памяти храните, Они завоевали вам покой. И в двадцать лет их имена в граните Свинцовой отпечатаны строкой! Т ы в с п о м н и! Припомни друг мой, корешок, Высотку ту – как боль, как шок! Где были к Богу ближе, чем святые. Мы всемером на дот пошли. Упали пятеро в пыли – Они убиты. Мы с тобой – живые. Мы поименно тех ребят Запомним не из-за наград, И не за три «сопли» на спецпогоне. Да что там орден, если друг С которым хлеб пускал на «круг», Убит на том проклятом полигоне! … Глушили водку про запас И молча слушали приказ; - Угробить дот во что бы то ни стало! … Уже двенадцать сел сожгли И пол- Афгана мы прошли, Но этого кому-то будет мало! А этот, в доте, все стрелял И снова взвод бойцов терял, И смерть парням повестки разносила. Наш взводный голос надрывал, Потом упал. Потом не встал… Видать, к себе старуха пригласила! Тогда мы молча, всемером, Рванули к доту напролом, Презрев тех сволочей, что в нас стреляли. И пятерых не стало вдруг – Они поставили «на круг» Пять жизней. И, конечно, проиграли! Нам с корифаном повезло, Мы взяли дот, чертям назло, И от гранат заткнулся этот, в доте. Он, может быть, давно б сбежал, Да злой металл его держал – Цепями был прикован к пулемету. Над пацаном рыдала мать И все под ствол хотела встать, Пытаясь заслонить его собою. И мы нарушили приказ. У жизни тоже свой баланс: Их двое. Но и нас осталось двое. А за холмом кишлак стоял, И взвод вовсю уже стрелял, Мстя за ребят, попавших в лапы к черту. Не суеверен был никто, А может, клал сейчас на то, Что был кишлак тринадцатым по счету! … Я на гражданке уж давно, Но часто, как в немом кино, Те кадры мою память прорывали. И твой вопрос – как в глотке шлак; - Пацан стрелял за свой кишлак… За что же мы в Афгане воевали? | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
