Юлька отбросила авторучку и с тоской огляделась вокруг. Домашние

задания не решались и не писались – в такой вот обстановке.... она

еще раз обвела взглядом комнату.

Замызганные шторы обрамляли окно с треснувшим стеклом, на котором

азбукой Морзе расписались постоянно обитавшие здесь мухи. Мебель –

это громкое слово явно не подходило хромоногому шкафу, трельяжу

без бокового зеркала, расшатанной до треска кровати и столу с

ободранной полировкой. За которым сидела сейчас Юлька.

В остальных квадратных метрах жилплощади обстановка не лучше. А о

кухне и говорить-то неловко. Гора немытой посуды в мойке, стол с

клеенчатой скатертью, в разноцветных пятнах, и... тяжелый запах

сивухи, в смеси с табачным перегаром. А ведь раньше...

Еще три года назад, когда они вселялись в эту двухкомнатную квартиру

на шестом этаже, вся многоэтажка , казалось, светилась от счастья

новоселов, звенела от сдвигаемых бокалов с шампанским и заливалась,

вместе с малышней, звонким радостным смехом. Отцу, машинисту

высотного крана, за его ударный труд предоставили право выбора

наградной квартиры. И он выбрал - именно шестой этаж.

- Высотникам положено всегда быть на высоте!

И все были счастливы. И даже немножко через край...

До того самого дня, когда одиноко-шквальный порыв ветра внезапно

не качнул кран отца - чуть дальше положенной по технике

безопасности отметки...

После похорон мать как-то отрешилась от людей, и жила потихоньку,

своим замкнутым мирком. Нет, она по-прежнему ходила на работу в

трамвайное депо, подвозила к школе восьмилетнюю Юлю... Но делала

это марионеточно-заданно, загнав свою боль в самый дальний уголок

души - под земную жизненную рутину...

И ( беда не ходит одна), в один из последующих воскресных дней

задавила пьяного мужика, пытавшегося перебежать рельсы прямо

перед ее тронувшимся трамваем.

Суд признал ее невиновной, но на всякий случай выделил три года

колонии общего режима. Условно. Тогда-то и произошел этот срыв...

Однажды вечером, когда Юлька только-только собралась уснуть,

пришла мать с работы. И, как обычно, поцеловала ее - на ночь. А Юльку

вдруг шатнуло в сторону от ненавистного запаха. Напомнившего ей

звуки отчаянной матерщины, заплеванный и загаженный окурками

бетонный пол одной из забегаловок, куда они однажды с отцом забрели

в поисках пачки сигарет для него.

Это был запах водки – тогда она возненавидела его на всю оставшуюся

жизнь.

А теперь пахнУло водкой от матери... и Юлька растерялась.

В ее представлении водка и мать стояли на таких противоположных

жизненных позициях, что между ними и границ-то не надобно было

проводить. А тут вдруг...

От растерянности она тихо заплакала. Молча, без всхлипов и

причитаний. Мелкие бусинки слез часто-часто закапали из ее глаз,

широко распахнутых в немом изумлении.

Мать какие-то мгновения непонимающе вглядывалась в ее лицо. Затем

схватила в охапку, повалилась вместе с Юлей на кровать и забилась в

истерике, отчаянными рыданиями выгоняя из себя и боль от внезапной

потери мужа, и несчастную долю матери-одиночки, и все остальное,

проклятое Богом и людьми...

За пять лет, прошедших после того вечера, Юлька привыкла и к

клятвенным обещаниям матери, и к ненавистному запаху на кухне, куда

мать время от времени приводила «гостей» со своей новой работы в

котельной - из депо ей предложили уйти « по собственному». Привыкла

к грязному полу, немытой посуде и замызганным занавескам на окнах...

Но сегодня, в канун своего тринадцатилетия, ей захотелось по-

настоящему навести порядок в квартире. И затем, в чистоте, серьезно и

окончательно поговорить с мамой о дальнейшей жизни.

- Не бросит пить – поступлю на курсы "кого-нибудь по профессии

" и уйду в общежитие. Хотя и очень жаль маму. Но я уговорю, смогу

уговорить – не такая ведь она у меня и пропащая. А если мы вместе

вспомним былое... папу...

От этой мысли на душе у Юльки потеплело.

Для начала она настежь распахнула кухонное окно, хотя для этого

пришлось изрядно потрудиться. Затем рьяно взялась за уборку. В

комнату ворвался свежий ветерок с запахом цветущих деревьев - она

окончательно поверила, что уговорит маму бросить пить эту

проклятущую водку. И они заживут - как прежде, до того самого

черного дня.

... В замке скрежетнул ключ, в прихожей что-то с грохотом упало, затем

щелкнул выключатель и донесся голос матери, еле выговаривающей

слова:

- Эдик, золотце мое, проходи на кухню.

Почти следом в дверном проеме нарисовалась живописная пара. Мать -

в несвежем помятом платье, с растрепанными волосами и размазанной

от губ на щеку дешевой помадой.

И небритая личность мужского пола - в потертом, пузырящемся на

локтях и коленях костюме... с пакетом в руке, из которого торчали

горлышки бутылок и хвост копченой ставриды.

- Доченька, а вот и мы,- глупо хихикнув, сказала мать.- Познакомься, это

дядя Эдик. Мы с ним сегодня расписались в ЗАГСе. Вот, отмечаем...

Юлька взглянула на «личность», расквасившую в пьяной ухмылке губы .

Обида и боль за погибшего отца вдруг ледяной лапой стиснули сердце

и вылились потоком слез из глаз.

- Мама, да что ж ты делаешь? У меня ведь завтра день рождения, если

ты еще не забыла! Папка всегда подарок мне под подушку утром

прятал. А что положишь ты наутро? Пробки от этих вот бутылок?

- Ну, эт-т-та мы легко...эт-та мы щаз сообразим,- просипел Эдик,

продолжая ухмыляться и шаря рукой в кармане. Наконец, выудил пару

слипшихся мятых шоколадных конфет, осыпанных табачными

крошками... дунул на них, затем шаркнул ими о свои штаны и протянул

Юльке.

- Вот, держи подарок, ДОЧЕНЬКА.

Эти слова, словно плетью хлестнули Юльку - по щекам, плечам, душе...

- Животные, да ради чего живете вы и вам подобные?!- в отчаянии

простонала она.

Прочь, прочь отсюда - подальше от этих дергающихся марионеток! А

еще - ненавистного запаха сивухи, снова вытеснившего из кухни

аромат цветущих акаций - туда, в мир так и не испытанной, доселе,

свободы...

Она рывком вскочила на подоконник распахнутого настежь окна,

качнулась вперед, навстречу свежему ветру и... вцепилась пальцами в

створки, услыхав за спиной отчаянно-жалобный вопль матери:

- Юленька-а-а-а!!!

Обернулась назад, вглядываясь в полутьму чисто прибранной квартиры,

испоганенной ненавистно-пьяными, плюющими в душу и последующую

жизнь, физиономиями...

- Снова туда, в неопределенность загаженного существования?

Ну уж нет!

И, разжав пальцы, Юлька свободно взмахнула руками.

Как птица крыльями – в полете...