Летом восемьдесят второго года нам было в среднем по двадцать, четверо бывших одноклассников, а ныне студентов, мы съехались тогда из разных городов в Абакан на каникулы. Два месяца свободы, мы молоды и не обременены пока житейскими делами и обязанностями, веселы и бесшабашны.

И еще одно великое, по тогдашним меркам, благо было тем летом в нашем распоряжении: иногда Сашкин отец позволял покататься на его, тогда еще не старых «Жигулях» – рыжей «копейке», о которой Сашка с гордостью говорил – «Цвет: охра золотистая». Мы гоняли на ней по городу, ездили купаться, знакомились с девчонками, катались с ними по округе… В общем, интересно и весело летело студенческое лето.

А как то раз Сашка, с нашей подачи, уговорил отца дать нам машину, чтобы съездить на рыбалку и не поблизости на степное озеро какое-нибудь, а за двести километров на р.Казыр. Это было уже просто счастье… Мы долго и тщательно собирались, выслушивали бесконечные инструкции отцов и оханье матерей и, наконец, Сашка торжественно произнес: «Ну что, прем?». Разом хлопнули двери в рыжей «копейке», и мы отправились в настоящее путешествие, загруженные под завязку канистрами с бензином, продуктами, резиновыми лодками, снастями и … втихаря от родителей – основным студенческим напитком тех времен - портвейном номер семьдесят два!!!

Солнечное раннее утро, июльская теплынь рвется с ветром в открытые окна машины. Еще относительно безлюдна дорога. В те годы дороги вообще были пустыми, если сравнить их с сегодняшними. Подъезжая к Минусинску, мы, хитро улыбаясь, стали перешептываться на заднем сиденье. Сашка, почуяв неладное, неодобрительно поглядывал на нас в зеркало заднего вида и, окончательно вычислив наши намерения, обиженно изрек: «Ну, вы хоть подождите, пока город проедем, хоть час побудьте еще людьми». Мы нехотя согласились «на час» и напряженно и терпеливо «чувствовали себя людьми» до крайней минусинской улицы.

Едва поравнявшись на выезде с дорожным указателем, перечеркнутым наискось красным, достали из под сиденья припрятанную на дорогу зеленую бутылку и дальнейший путь стал для нас, кроме Сашки – бедолаги, просто веселой сказкой. Злой от зависти Сашка молча крутил баранку, асфальт давно кончился и до Городка мы тряслись по плохо отгрейдерованной гравийке.

В Городке, прямо в пекарне, купили свежего, еще теплого хлеба, переправились через Тубу и мимо Кавказского поехали уже пыльными полями в сторону Курагино. Дорога длинная, нам весело, в машине шумно, магнитофон (отдельная Сашкина гордость) орет «Забытую песню несет ветерок…» и мы вместе с ним.

Вдоль обочины плетется неторопливое коровье стадо, медленно проезжаем мимо. Одна корова со смешными, загнутыми в разные стороны рогами берет немного влево, мешая нам проехать. Сашка жмет на сигнал, резкий визг словно подбрасывает рогатую, она шарахается вправо и, нелепо подбрасывая ногами, отбегает на обочину. Мы смеемся, свистим ей вслед и едем дальше. Стадо остается позади, Сашка жмет на газ и вдруг резко тормозит, так, что мы стукаемся лбами о то, что у каждого было впереди.

Больше других не повезло Жеке: на переднем сиденье, ударившись головой о панель, он удивленно уставился на Сашку, спросив: «Ты че?». Трезвый Сашка кивнул куда-то вперед в дорожную пыль и, когда та развеялась, мы увидели, что поперек дороги стоит корова и что-то задумчиво жует, повернув в нашу сторону рогатую голову и равнодушно косясь на нас коровьими бесстрастными глазами. Сашка посигналил пару раз, но на животине это никак совершенно не отразилось. Потом он высунулся из окна, свистнул и изрек банально: «Пшла вон, коза!». Видимо обидевшись на «козу» корова перестала жевать и отвернулась, но уходить с дороги так и не надумала. Захмелевший и обиженный Жека, потирая ушибленный лоб, вышел из машины и как умел ласково обратился к буренке: «Ну ты! Шлагбаум с титькой!». И тут же, вытаращив глаза, заорал страшным голосом: «Пять шагов вперед, марш!» От такого рыка даже мы в машине притихли и переглянулись, но на пятнистую командирский Жекин голос не произвел совершенно никакого впечатления.

Следующим на переговоры пошел Серега. Подойдя вплотную к скотине, он принял авторитетную позу и начал: «Э! Памятник животноводству. Тебе че места в поле мало, давай вали отсюда!»… Снова неудачно.

Я пытался привлечь коровье внимание пучком травы, и все единодушно одобрили мою находчивость…все, кроме этой упрямой заразы. Потом мы хотели было пододвинуть животное вручную, но когда она повернула рогатую голову в ту сторону, откуда мы готовили наше мероприятие, желания использовать этот метод как-то поубавилось.

Мы крутились вокруг коровы, а трезвый Сашка сидел, развалившись, за рулем и бессовестно ржал и издевался над нами, как только мог. Обдумывая план действий, мы сдвинулись в кучу, закурили и, так получилось, одновременно взглянули в сторону машины. То, что мы увидели, лишило нас дара речи, за моей спиной кто-то закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом. Пытаясь хоть как то спасти ситуацию и, по возможности, не напугать Сашку, мы стали показывать в его сторону, пытаясь на пальцах объяснить возникшую у него за спиной проблему. Он нас, к сожалению, не понял и, не переставая ржать под магнитофон, покрутил пальцем у виска, намекая, видимо, на наши коллективные умственные способности и индивидуальные интеллектуальные достоинства. Потом, все-таки, заподозрив, что что-то здесь не так, Саша повернул голову и… а дальше случилось страшное.

На пальцах мы пытались объяснить недогадливому Сашке, что криворогая корова, которая так боялась автомобильного сигнала, привлеченная, видимо, запахом свежего хлеба, засунула свою рогатую башку прямо в открытое окно задней дверки. Неслышимая им из-за ревущего магнитофона, она попыталась зажевать булку, лежащую на полке у заднего стекла. В этот момент и обернулся злорадный и радостный Саня.

Наверное, он многое мог представить в этот момент жизни, многое, но только не коровью голову на заднем сиденье, нагло жующую нашу буханку… Бедный Саня, вскрикнув от неожиданности и испуга, случайно нажал локтем на сигнал. Услышав ненавистный дребезжащий звук, добавленный тональностью Сашкиного ужаса, буренка шарахнулась так, что закачалась и заскрипела машина.

Сашка выкатился из-за руля и с обезумевшими глазами с низкого старта резво рванул в нашу сторону. Было смешно вначале, но рассмеяться мы не успели, разглядев в поднявшейся пыли коровьи рога, торчащие из крыши нашей «копейки».

Наверное, именно с таким ужасом смотрят на приближающегося динозавра-хищника, идущий в лобовую Белаз или цунами. Сашка, домчавшись до нас и стоя спиной к машине, метался глазами по нашим лицам, пытаясь перехватить чей-нибудь взгляд, но мы молча и неподвижно смотрели мимо него в сторону машины. Поняв, что случилось что-то еще более страшное, Саша медленно, очень медленно повернул голову….

Увиденное настолько потрясло его, что он, походкой приговоренного висельника, подошел к машине, сел на придорожную пикульку и окаменело уставился на всю эту картину: корова истошно мычала, копытила, поднимая пыль и раскачивая машину, а из крыши торчали повернутые в разные стороны кривые рога. Так продолжалось какое-то время, пока мы, оцепенев, стояли молча, просто не веря своим глазам. Между тем подтянувшееся стадо окружило место действия и, недобро поглядывая, стало наблюдать за нашими проблемами. Даже стоящая до этого неподвижно корова – шлагбаум, заинтересовавшись, подошла ближе, не переставая при этом жевать свою жвачку.

Криворогая, тем временем, успокоилась, перестала мычать и только помахивала обреченно грязным хвостом. Постепенно приходя в себя, мы стали продумывать наши дальнейшие действия. Объяснить корове, как нужно сначала повернуть и потом опустить голову, чтобы высвободить один рог, а затем в какую именно сторону повернуться, чтобы освободился второй, изначально показалось нам делом бесперспективным, вручную проделать подобное - тоже нереально. И единственное решение было вскоре принято – пилить рога!

Странно, но корова отнеслась к этому процессу совершенно равнодушно, она понуро стояла, поглядывая по сторонам своими жалостливыми коровьими глазами.

Пилили долго, потому как пилить то особо было нечем. Когда с одним рогом было покончено, корова, не желая видимо терять остатки своей животной красоты, мотнула глупой башкой своей и, добавив Сашке душевной боли, а заодно заметно увеличив размер дыры, со скрежетом вырвала оставшийся рог из оранжевой крыши. Затем она попятилась назад и, развернувшись, как ни в чем не бывало, пошустрила в свое стадо, встретившее подругу приветливым мычанием.

Очистив наскоро салон машины от последствий долгого пребывания коровьей головы, аккуратно развернувшись вокруг огромной лепешки коровьих страданий, образовавшейся возле заднего колеса после почти двухчасовой пытки, мы уныло поехали домой. Дорогой молчали. Ближе к Минусинску, как назло, пошел дождь. Заткнув тряпкой дырявую крышу, поехали дальше, уворачиваясь от часто падающих на заднее сиденье дождевых капель. Сашку решили одного в этой ситуации не бросать, и вместе ехать к его отцу – хозяину машины.

До дома добрались уже затемно. Отец Сани еще ковырялся в ограде, и как только мы подъехали, сразу же вышел из ворот. Не заметив в темноте изменений на крыше, обеспокоенно нагнулся к приоткрытому водительскому окну. Напряженно спросил, что случилось, почему вернулись. Мы молчали, опустив головы. Затем Сашка, безнадежно вздохнув, включил в кабине свет и, не оборачиваясь, показал пальцем за спину и вверх. Отец поднял от окна голову и замер. В не предвещающей ничего хорошего тишине мы, переглянувшись, вышли из машины и стали быстро и бестолково рассказывать о нашем приключении. Отец Сашки, сдвинув брови, жестко смотрел на пробитую крышу и, казалось, совсем нас не слушал. Потом, как бы очнувшись, он перевел глаза на нас и переспросил: «Корова?». Мы заново, сбиваясь от волнения, кто как пересказали ему самую важную сцену из нашего путешествия. По мере того, как он понимал и представлял, как все происходило, взгляд его вначале подобрел, потом на лице затеплилась сухая улыбка, а к концу нашего рассказа он уже безудержно смеялся, перегнувшись пополам, держась одной рукой за штакетник палисадника. Мы, измучившись за последние часы ожиданием тяжелого разговора, почувствовав сейчас, что гроза уже миновала, тоже расслаблено засмеялись, переглядываясь друг с другом.

В доме зажегся свет, на квартал вокруг залаяли соседские собаки. Громыхнув ведром в темных сенях, на крыльцо выскочила сонная Сашкина мама: Настороженно спросила мужа: «Леша, вы чё?». «Ничего, ничего» - отец, едва собрав силы замахал на нее рукой, - «Ничего, иди, иди», - но опять не удержался и закатился, присев на лавочку. Мать махнула на нас рукой и ушла обратно в дом. Из будки выскочил хозяйский пес и со звонким лаем заметался между нами, не понимая спросонья, что происходит. Все еще вздрагивая от смеха, постепенно успокаиваясь, Сашкин отец закрыл лицо руками и сидел на лавочке, опустив голову. Мы тоже замолчали. Потом он поднял на нас улыбающееся лицо и сказал, глядя добрыми глазами: «Ну, вы, блин, и черти…».

Мехзаводские мужики – друзья отца загнали «копейку» на завод, выправили и так аккуратно заклепали крышу, что после шпатлевки и подкрашивания посторонний взгляд не сразу мог определить место катастрофы и даже Санькина мать долго не знала про эти приключения с машиной. Сашкин отец отблагодарил мужиков как положено и за столом, уже по-своему, рассказал им эту историю, смеялись они не меньше нас…

Вскоре мы разъехались. Потом была учеба, дипломы, свадьбы, дети, разводы… и, в конце концов, сложилось так, что все мы четверо осели в Абакане, здесь и живем по сей день. Дружим семьями, но часто собираемся и вчетвером. Созваниваемся, назначаем мальчишник где-нибудь в нешумном уютном кафе, подъезжаем на своих «Тойотах» и «Ниссанах», пьем по старой памяти портвейн, кому не запрещают пока врачи, вспоминаем прошлый рыбацкий сезон, строим планы на ближайшие весну-лето.

За более чем двадцать лет мы, кажется уже всё рассказали друг другу об этой истории, и как только кто-нибудь из нас скажет - «а помните в восемьдесят втором…» как все мы замолкаем, улыбаясь, глядим друг на друга, и снова блестят, как в юности, глаза, и, кажется, темнеет седина на висках и прячутся залысины в предательски редеющих вихрах.

Разъезжаемся за полночь. Привычно поворчат на нас жены, а через неделю – две, максимум месяц мы снова созвонимся, найдем повод, соберемся и вспомним бесшабашное студенческое лето восемьдесят второго, глупую криворогую корову и, конечно же, Сашкину «копейку», рыжую внешность которой кто-то так ласково и романтично прописал в техпаспорте «Цвет: охра золотистая»…