И зачем я согласилась на этот межсобойчик, затянувшийся до самого утра? – думала Татка. Она стояла на автобусной станции в толпе шумных торговок едущих на Привоз. Туда-сюда шныряли попрошайки, выклянчивая рублики на опохмел. Хотелось плакать. Обидные Зойкины слова до сих пор вертелись в голове:

- Дурочка – дурная! Ты что творишь? Остановись! Хватит винить себя во всём! – кричала она. – Будь проклят этот Афган! Ну, нет твоего Алёшки! Погиб он! Но ты-же живая! Жизнь продолжается. Понятно? Такого, как он уже никогда не будет. Тебе всего тридцать лет. Ты не можешь жить одна в своей раковине. Разуй глаза! Чёрт возьми! Толпы мужиков кругами ходят вокруг, все глаза пообломали. Кому ты хранишь верность? Мёртвому? Царство ему Небесное! Он всегда будет жить в твоём сердце. Ежу понятно! Оглянись. Откройся! Спустись на землю! Улыбнись людям!

Татка как будто бы не слышала слов подруги. Как всё последнее время, так и сейчас голова была занята совсем другим: Зачем? Зачем она не понимает меня? Почему так жестока со мной? Не нужна мне чужая жалость. Я не могу и не хочу размениваться. Два года ничто не мешало жить размеренной, однообразной жизнью – дом, садик, работа. Никто не бередил раны. Единственная радость в жизни – моя девочка. Нет. Наша. Моя и Алешкина. Неужели так трудно Зойке понять, что не могу я быть ни с кем другим. Это будут не те руки, не то тело, не тот голос, не те слова. « Прости меня Алёшка», -шептали губы. Но слышала ли она сама себя в такие минуты?

Жуткие воспоминания неотступно преследовали её. Вот она едет к мужу. Через час они, наконец-то, должны встретиться. Ущелье Джандез. Какой лицемерной, оказывается, может быть, Афганская тишина! Неожиданная вспышка. Взрывной волной её швырнуло к скалам. Когда очнулась – почувствовала, что что-то тяжёлое наваливается на неё и вдавливает в камни. Забудет ли она когда-нибудь бородатую рожу «духа». Он сопит над ней. Эти его липкие лапы, воняющий сивухой рот, припавший к её разбитым губам. Уже почти за гранью реального, молниеносный удар ножом! Дикий истошный рёв раненого насильника. И тут же град сыплющихся на неё ударов. Жуткий свист кнута, рвущего на куски тело. Крики выродка: « Забейте насмерть ее! ». Сможет ли она забыть смердящий, трупный запах в каменном мешке, куда ее бросили умирать «духи», убегая из лагеря. Но сильные руки мужа, вырвали её оттуда. Его тихий, любимый голос: « Татка, родная, ты сильная. Потерпи любимая. Скоро будем на месте». Новый разрыв снаряда. И пустота. …Потом была палата в госпитале. Тихие голоса медсестёр: « Бедняжка. Как же ей сказать, что капитан умер». В тот момент, когда она узнала о смерти мужа, она плакала в последний раз. Так ей казалось.

…Визг тормозов вывел Татку из оцепенения. Толпа пассажиров ринулась навстречу автобусу. Поток людей вдавил её в салон. Тошнило от удушливого запаха одеколона, пота, перегара и свежей зелени, болела голова, и очень хотелось спать. Зажатая кольцом военных, она чувствовала себя гранатой, с которой сняли предохранитель.

- И куда они все едут? – гудел, как Иерихонская труба низкий женский голос:

- Мужчина, освободите задний проход!

«Какая всё-таки прелесть одесский язык», - подумала Татка, - а главное интонации – это нечто особенное, что выделяет одесситов из любой толпы.

Вдруг услышала:

- Поверните сюда вон ту девочку!

- Босяки! – непонятно кому выговаривал всё тот же голос.

- Совсем барышню задушили.

Кто-то из пассажиров подтолкнул Татку. Она оглянулась. На неё пристально смотрела и манила пальчиком пышногрудая тётка:

- Иди, иди, милая. Тебе здесь будет спокойнее.

Она убрала «не большую» корзинку на свои пышные ляжки и похлопала пухлой ладошкой по освободившемуся пространству - узенькой полоске приготовленного для Татки места.

- Господи! Спаси и сохрани! Какая же ты худенькая, – положив руку на сердце, прошептала тётка.

- А глазки? Ну, ты посмотри! В них же собралась вся печаль еврейского народа. Я всегда говорила, что кавалеры и диета до добра не доводят! Одни расстройства. Мамонька! А знаешь, что? Приезжай-ка ко мне на пасеку, – говорила она, взяв Татку за руку, - молочка парного попьёшь, медка покушаешь. Воздухом чистым подышишь. И сердечко успокоишь. Земля – она добрая, она лечит любые раны. Ничего, милая! Тётя Дося тебя отходит. Будешь такая красивая, как я.

Она картинно выпятила шикарный бюст, склонив на бок красивую когда-то голову. Второй подбородок, плавно переходящий в грудь и полные плечи колыхались в беззвучном смехе.

- Спасибо,– смущённо ответила Татка.

Неожиданное внимание и участие незнакомой женщины удивило и тронуло её. Конечно, ехать ни на какую пасеку она не собиралась, а быть « такой красивой» и подавно.

- Я так понимаю « спасибо» - да? Другого ответа не приму. Особенно от тебя.

Не обращая внимания на Таткину попытку возразить, продолжала:

- Слушай меня здесь, девочка, пока я жива. - И уже обращаясь ко всем окружающим:

- Хорошего человека, должно быть много. Голубчик, скажите-ка мне, – спросила она стоящего рядом лейтенанта.- Что нужно мужчине для счастья?

Тот удивлённо пожал плечами, отмахиваясь от её вопроса, как от назойливой мухи.

- Да ты не маши на меня. Женщина вам нужна для счастья. А для полного счастья?

- Полная баба!- радостно выкрикнула обладательница трубного голоса. -

- Короче, я так понимаю, все в курсе. Вы слушайте тётю Досю! Она брехни не рассказывает. Чистую правду говорит, как перед прокурором. Тьфу, тьфу, тьфу,- сплюнула она.

-Смешные люди, – думала Татка. - Мне бы их заботы.

За окном мелькали дома пригорода Одессы. Жаркое лето успело наследить повсюду. Пыльные деревья, пожелтевшая трава. Унылое зрелище. Почувствовав на себе взгляд, она повернулась. Попутчица пристально рассматривала ее.

- Что грустишь, милая? Устала? Всё будет хорошо, – мягко, как мама, говорила Дося.

Татка смотрела ей в глаза и не могла отвести взгляд. Она не слышала рёва автобуса, болтовни пассажиров. Только глаза. Большие карие глаза. И слова: «Всё будет хорошо. Всё будет хорошо». По всему телу прошла волна тёплой, удобной пушистости. Веки внезапно стали тяжёлыми. Глаза начали слипаться. Разум постепенно становился мутным и начинал дрейфовать. Она не могла сосредоточиться на мыслях. Время замедлилось. Видела себя на залитой солнечным светом поляне в окружении пёстрых цветов. Вдруг, подкравшаяся чёрная туча поглотила солнце. На луг опустилась серая мгла. Лишь один солнечный лучик пробивается сквозь эту серость и ведёт её к свету. Увидела спину уходящего мужчины и услышала голос очень похожий на Досин: « Правильно сынок. Отпусти её. Всё будет хорошо. Всё будет…». Её вывел из этого состояния низкий голос молодухи, сидящей впереди:

- Э, э, э! Братэла. Не глазей так на девку. До части не доедешь.

- Это ещё почему? – удивлённо спросил лейтенант.

- Конец твой чувствую, – понизив голос, заметила она.

Бедняга смутился, покраснев до корней волос. Хотел развернуться. Зацепился рукой о фуражку. И… Татка вместе с пассажирами наблюдала за фантастическим полётом. Его головной убор, как торпеда, настигающая цель, врезался в голову беспардонной девахи и осел козырьком назад. Испуганно вскрикнув, она смерила лейтенанта таким взглядом, что всем окружающим последующие за этим слова придумывать не было необходимости. Дося, очевидно хорошо знакомая с нравом этой дамы поспешила разрядить обстановку:

- Ой, ля-ля Зиночка, всё, что посылает случай, принимай, как дар Божий.

-Граждане! - взвизгнула молодуха. – От такого случаю умереть можно!

На повороте пассажиров порядочно качнуло. Пытаясь забрать свою фуражку, молодой человек не удержался за поручень и всем телом навалился на Зинку. Она обняла его, чмокнула в макушку и весело засмеялась:

- И учти, - погрозила пальчиком. - А от такого случая – дети появляются!

Совсем растерявшись, лейтенант подался назад, пропуская на своё место низенького с приличным брюшком капитана.

- И чего пристала к парню,- проворчал коротышка. – Выросла вон какая, а культуры и ума не набралась. Всё хи-хи да ха-ха.

Зинка готова была уже дать волю своему красноречию, но снова вмешалась в перебранку Таткина соседка. Дося тяжело вздохнула и улыбнулась:

- Однажды, - начала свой рассказ она – баскак со своим войском…- Заметив вытянутое лицо майора с округлившимися от удивления глазками – пояснила:

– Это татаро-монгольские сборщики податей. Обобрали они как-то один город под чистую. Принесли дань хану. Недоволен он. Дескать, мало даров преподнесли ему горожане. Отправил войско обратно. А в городе народ плачет, причитает: « Пощадите! Ничего у нас не осталось! Как сами жить будем?» Доложили властителю, что так, мол, и так, плачут людишки, на жизнь жалуются. Посмеялся хан: « Плачут, причитают! Значит, есть ещё, что-то, что можно взять у них!». Жадный был басурман. И новых податей ему мало. Послал сборщиков в третий раз в селение. А там! Горожане веселятся, поют, танцуют, плюют на баскака. Скачет гонец к хану. « Властитель! Глупый народ в этом городе! Поют и веселятся. Пощады не просят!». И тогда хан сказал: «Возвращайтесь в орду. В этом городе вам делать больше нечего. Им нечего терять, потому и смеются». Так-то, милый человек! - заключила Дося. – Так и мы. Хотим жить лучше, а приходится веселее.

Таткино сердечко ёкнуло. «Как могла забыть эту фразу?» Её дед был известный, уважаемый человек, арестованный в 1952 году. По доносу. Однажды он неосторожно высказался в адрес Берии. Дед, чудом выживший в том аду и реабилитированный только в 1954г. сотни раз повторял эти слова. Она внимательней присмотрелась к не молодой женщине, сидевшей рядом. «Что-то не то. Откуда к ней всё: притчи, татаро-монгольское иго, баскаки. Определённо, какое-то несоответствие, - думала Татка. – Хорошо бы разобраться». Могла ли она представить себе, с кем свела её судьба? Лишь несколько месяцев спустя она узнала, что Евдокия Олевская была последней представительницей славного дворянского рода. Семья, которой в 1918 году была сослана в Сибирь, где родилась она. Во время Великой Отечественной войны у неё погиб муж, а в 1958 году - два сына близнеца. Оставшись как перст одна, Евдокия не упала духом. Через сколько испытании ей пришлось пройти, Татке и не снилось.

Судьба дала ей шанс встретить ясновидящую, целительницу. Досю-пасечницу. Через два года после их встречи, к ней стали приезжать тысячи людей. Исцелять души и лечить недуги.

… В животе толстяка-майора неприлично громко заурчало. Это очень развеселило Зинку.

- Ой, дурак. Вот, идиот. За этой пьянкой совсем мозги растерял, - бубнил он.

- Только из уважения к вашим пагонам, возражать не буду, - не сдержалась Дося.

- Жрать хочу, аж на глаза не вижу! – скрипя зубами, сглатывая слюну, ныл коротышка. – Тётка, что везёшь?

- Медок, яйцо куриное.

- Почём яйца?

- Рубль – десяток. – Дося приоткрыла корзинку, показывая товар.

- У-у-у. Такие маленькие, и рупь? Да они же грязные, как из задницы вылезли,- растягивая слова, возмущался толстяк.

Дося не стала с ним спорить что откуда, вылазит. Лишь поинтересовалась:

- Будете брать?

- Пожалуй,– будто сделав одолжение,- ответил майор.

-Ганя! – крикнула Зинка.

- Га-а! – откуда-то с другого конца автобуса раздался писклявый голос.

- Та не гакай! Деревня! Передай тряпку тётке Досе.

- На шо?

- На шо, на шо! Вытереть яйца майора!

После секундного молчания автобус « взорвался» от смеха. Смеялась и Татка. Смеялась до слёз. Крупные капельки повисли на ресницах.

- Плачь, милая, – услышала она Досин голос. – Бывают и такие слёзы. Плачь, девочка.

- Следующая остановка – Привоз, – объявил водитель.

Соседка взяла Татку за руку.

– Приезжай обязательно. У любого спросишь Досю-пасечницу. Тебе скажут, где меня найти. Я тебя буду ждать. Детка, не дай тоске заполнить твою жизнь. И дай Бог тебе ЖИТЬ все дни твоей жизни.

- Я постараюсь. Я приеду,- прошептала она.

Дося не торопясь, вышла, помахав рукой, и не оглядываясь, пошла в сторону рынка. Вокруг кипела жизнь. Татка неожиданно поймала себя на мысли, что она давно уже выпала из этой жизни, из ее суеты. Случайная встреча с Досей обернулась для нее первым маленьким шажком к пробуждению, к возвращению в реальность.