---

Валерий КИСЕЛЕВ

Д Е Р Е В Е Н Щ И Н А

 

Моим читателям, буде таковые окажутся

В общем-то мои юношеские надежды: публиковаться и издаваться! – с течением времени становились все слабее, а там и вовсе истлели. К чему? Все равно уже давно почти никто не читает стихов. По себе знаю – вот уже много лет ничего нового не читал. Впрочем, вру… Где-то в конце 80-х случайно встретил в «Знамени» подборку стихов Георгия Иванова, заглянул в середину, в конец, а потом вернулся к началу и прочитал все – от первой до последней строчки. Ну, так то Иванов! Серебряный век!

Но тут кое-что случилось. Года три назад, буквально перед безвременной кончиной своей, жена моя попросила меня собрать по возможности всю мою стихотворную шуру-муру и издать наконец-то отдельной книжкой. Хотя бы и за свой счет. Так что, не обессудьте. Не я, не я, но только волею пославшей мя жены…

На этом и кончаю свое предисловие. Не я, не я…

Автор

 

КАК ВВЕДЕНИЕ

 

А слово на ветер брошено.

Летит… Листиком кружится.

Слово такое хорошее –

Словно мамино кружевце.

Слово такое благостное,

Словно сон дитяти.

О, Магия слов! –

Тебе блистати.

1977

 

ИЗ РАННЕГО

Весна 48

Дождь идет, стучит по крышам,

Гонит снег с дорог.

И весенней лаской дышит

Теплый ветерок.

Скоро, скоро все оттает,

Расцветет кругом.

Снег водою заблистает,

Пустится бегом.

Нежный звон переливая,

Потекут ручьи.

И расплещут, сна не зная,

Песенки свои.

Не сказав друзьям ни слова,

Я тогда уйду

Вдаль, к знакомому лесному,

Тихому пруду.

Там шумит разноголосый

Птичий шум и гам.

Там в воде полощут косы

Ивы по утрам.

Там на старых переходах

Выросла трава…

Там душа моя находит

Лучшие слова.

1948

 

Матери

В деревушке, в стороне заснеженной,

Где пурга неделями поет,

Где тайга раскинулась безбрежная,

Старенькая мать моя живет.

 

По утрам на речку ходит по воду,

Целый день заботится, спешит.

А под вечер, по любому поводу,

Обо мне наверное грустит.

 

И, надев очки с большими стеклами,

Заколов седую прядь волос,

Вяжет мне носки отменно теплые,

Чтобы я от холода не мерз.

 

Но однажды встанет, ветры слушая,

Приберет заботливо кровать

И, одев пальто и платье лучшие,

В сельсовет уйдет голосовать.

А за что – ей девочка соседская

На бумажке начеркает вкось:

Чтобы крепче власть была советская,

Чтобы мне еще теплей жилось.

 

… За окном седая вьюга злится.

Стук часов размерен и глубок.

И бежит, кружась по половицам,

Словно в сказке, шерстяной клубок.

1951

ПРОСТО ВОСПОМИНАНИЕ

Светлые березовые чащи,

Голубые звезды – васильки,

Я о вас, от вас вдали, все чаще

Вспоминал, спасаясь от тоски.

Милый край, разлетистый и строгий,

Где ходил мальчишкой по грибы,

Где пылил тропинки и дороги, -

Как тебя не помнить, не любить?

Я люблю лесов твоих прохладу.

Я люблю простор твоих полей.

И в аллеях городского сада

Вспоминаю шум твоих аллей.

Там молчат пассажи Берлиоза.

Не сверкают фонарей ряды.

А шумят осины да березы

И поют синицы да дрозды.

Хорошо, перемахнув заборы,

В лес сбежать из дома на заре

И бродить с пригорка на пригорок,

И вокруг без устали смотреть.

А устав и находившись вдоволь

Грохнуться, как говорится, ниц

И, вдыхая запах трав медовый,

Слушать самодеятельность птиц.

Оттого наверно и усталость

Никогда мне душу не возьмет,

Что лесная песня в ней осталась

И весенний голубой разлет.

1950 (написано в вагоне поезда Омск – Свердловск)

Из цикла РАЗНОЕ

СЛОВА ЛЮБВИ

1

Я снова сую папиросу в банку из-под сардин.

Похожий на знак вопроса, сижу у окна один.

Грустно это и больно – о любви своей горевать.

Я сердцу твердил: не боли, довольно!

А оно болело опять.

Неспетые песни во мне звучали.

Несказанных слов бурлили ручьи.

И были полны печали

Эти не спетые песни мои.

Табачного дыма плелись волокна.

Звездная синь плескалась в окне.

И встал я, от звездного шума оглохнув,

И Муза моя подошла ко мне.

Как будто девчонка – в сиреневом платье,

С букетиком полевых цветов…

Пришла всерьез, и наверно кстати.

Спросила что-то. Пока без слов.

Потом посмотрела и улыбнулась.

И нет ее, сколько теперь ни зову, ни кричу.

Ушла. Как уходят любовь и юность…

А рядом стояла. И гладила по плечу.

 

2

Простуженно хрипло звонит трамвай,

Веер прохожих вокруг развернув.

И вновь уползает, вместив едва

Тел человечьих волну.

Проходят люди. В кармане рука.

Нос в воротник – заботы, дела…

Течет вдоль меня человечья река,

Как и вчера текла.

Уходит трамвай, гремя и звеня.

И всей немотою измученных губ

Кричу я: возьмите с собой меня!

Я больше один не могу…

 

3

Еще снимут кино «Труффальдино из Бергамо».

Еще будет многое. Но не в этот вечер.

А тогда я повторял сухими губами:

Лишь ветер да я… Лишь я да ветер…

 

Вот он – ветер. Взвиваясь до желтого месяца,

В неистовом буйстве, в слепом угаре,

Как и я, по заснеженным улицам мечется

И треплет клочки неоконченных арий.

Куда влюбленный пойду за советом?

Кому отдам изболевшее сердце?

Ведь любимая или смеется над этим,

Или сердится.

 

Я знаю: хитра на выдумки голь

(вспомните о хитреце из Бергамо).

А я прижимаю рукой свою боль

И меряю улицы безнадежными шагами.

 

Еще поставят кино о веселом слуге Труффальдино.

И будет семья. И появятся дети.

А было так: на душе – как на льдине.

И – свищет ветер, серебряный ветер.

1954. Редакция 70-х. (Тогда, в 53-54, меня буквально захлестнула, затопила стихия страсти к Нельке Крендель. Здесь – обломки).

Талинка

На плечах зеленая косынка,

А глаза – два голубых пруда.

Тоненькая, гибкая талинка,

Как пришла ты из лесу сюда?

Ты вошла – и зашептались листья,

Зажурчали в травах родники,

И на свет, от солнца золотистый,

От ресниц вспорхнули мотыльки.

Расскажи мне с самого начала,

Как росла ты там совсем одна

И тебя баюкала, качала

На корню засохшая сосна.

Расскажи мне, как тебя счастливой

Вырастили, плача и скорбя,

Две поникших, две скрипучих ивы?..

Говори, я слушаю тебя.

И твоей покорный светлой вере,

Как на легких крыльях ветерка,

Унесусь мечтой на дальний берег,

Где шумит и плещется река,

Где кричат и пляшут перепелки,

Все живое радуется дню…

Говори. Души моей осколки

Для тебя я вновь соединю.

1956. (Эти стишки – сладкое воспоминание о сестре моей М. И о собственном, как говорится, босоногом детстве).

Деревенщина (Деды)

 

У широкой речной излучины,

На крутом, на земном бугре,

Ко всему судьбою приучены,

Умывались росой на заре.

Бородами трясли. Натуженно

Поминали мать и Христа…

И цвела в голосах простуженных

Вековая о счастье мечта.

И ложились сосны хоромами.

И кипела на стенах смола.

Любовались глазами оконными…

И касатка гнездо вила.

Пели птицы. Играли травами,

Отдыхали в полях ветерки…

Поднимали руками корявыми –

Поздороваться – козырьки.

Поднимали руками сильными

Целину, выходя сам-друг.

Под крестами спали могильными,

Не успев оглянуться вокруг.

У широкой речной излучины,

Над рекой, в жару чуть живой,

Ко всему судьбою приучены,

Совершали свой путь трудовой.

Начало 60-х

 

Спит деревня…

Вьются тропки во мраке зеленом

Через пасмурно-сонный бор

И вбегают пригорком склоненным

В голубой бесконечный простор.

Вот сбежались в одну дорогу,

Пролетели бревенчатый мост

И у самой деревни – отлого –

Поднимаются во весь рост.

А кругом, в голубом затоне,

Далеко-далеко видны,

Как на черной мужицкой ладони,

Все четыре земных стороны.

Словно сказочный, желтый иней,

Пал на пажити летний зной.

Словно лентой, празднично синей,

Перевязаны пашни рекой.

Мельтешатся цветные пятна.

Плещет солнце лучи горячо.

И о чем-то бормочет невнятно –

Закружился совсем – ветрячок.

Летний жар нагоняет истому.

За околицей все мужики.

Лишь собаки от дома к дому

Бродят, высунув языки.

Старички мнут махорку в трубках,

Вспоминают житьё-бытьё,

Да девчонки в подоткнутых юбках

На реке полощут белье.

Спит деревня, не слышно звука.

Подняла тишину каланчой.

И река закинула руку

За крутое ее плечо.

Или все-таки 50-е?

 

Сон в летнюю ночь

Проснулся. Молча на кровати

Лежал. Предутренняя мгла

В неосвещенной, белой хате

Пугливо пряталась в углах.

Зажег ночник. Вздохнул устало.

И боль в глазах его плыла.

А рядом женщина лежала

И безмятежным сном спала.

И вспомнил он – туманный, зыбкий –

Свой сон – предвиденье конца.

Ее неясную улыбку

И звон упавшего кольца.

Как этот звук неосторожный

В него вдруг ужасом проник.

Как то, что было невозможным,

Вдруг стало правильным в тот миг…

Но что там – шорохи и звуки?

Они растаяли вдали.

Он вспомнил сон: чужие руки

Ее нежданно увели.

А он смотрел – из тьмы, из мрака –

Как шла она через порог.

И рвался вслед. И горько плакал.

И возвратить ее не мог…

Он вспомнил все, и сердце сжалось.

Решился встать. Она спала,

Но – сонная – к нему прижалась

И, не пуская, обняла.

1956

 

***

Я пьян тобой. Погашен свет.

В постели ты – пластом.

Но все еще мне шепчешь: нет.

Нет. Подожди. Потом…

Когда – потом? Зачем – потом?

И звоном, как струна,

Одетая, лежишь пластом,

В себя устремлена.

Передо мной, как звездный путь,

Черта упрямых губ.

Как мне тебя в себя вдохнуть?

И развернуть? И разомкнуть?

И опуститься вглубь?

Я пьян тобой, твоим вином…

Как гулок сердца стук!

Горячка. Бред. И вздох – как стон.

И ужас жадных рук.

 

ЗИМА

Опять зима – седая пряха.

Метели. Белый снежный плен.

И ветер бьет в лицо с размаха,

И псом кружится у колен.

Командировки. Ожиданья

Попутных на краю села.

Дороги долгое качанье.

И сон лесов, и ночи мгла.

Природа выпросила роздых.

А люди… Ими правит труд.

Им нужно в путь, как нужен воздух,

Им в вечность выписан маршрут.

И фары как двойные звезды

В дали заснеженной плывут.

 

ОПЫТ

Был ли, был ли Сад Гефсиманский?

Шел ли, шел ли Орфей к Эвридике?

Все равно, над любым христианством

Были люди. И звали: идите!

Тьма венчалась синью лазурной.

Жгли костры, а сердца горели.

Умирали Джордано Бруно,

Но работали Галилеи.

Поднимались дымы в полнеба.

Уносили умы – не копоть.

Но вертелась она, планета.

По кровинке копила опыт.

Что же, прошлое нынче забудем?

Что же, в память закроем двери?

Ну-ка, стойте! Ведь мы же люди.

Если вера есть, где доверие?

Там, за ужасом многовековым,

За угрюмым царственным мраком

Добротой и правдивым словом

Человек был возвышен над прахом.

 

Глядеть… Куда? В какую сторону?

Душа моя, ты как сова

При свете дня совсем ослепла.

Ты вся запуталась в словах.

Барахтаешься в них нелепо…

А слов не надобно. Не в них,

Не в них поэзия таится.

Проснись, душа – ночная птица,

И заново на мир взгляни.

70-е

 

ЗАЧЕМ, ПОЭЗИЯ…

И нет уже ни тайн, ни Анатэм.

Оравнодушели к прикосновеньям руки.

Вот вздрагивают кончики антенн,

Бегут изображения и звуки.

Механика. Технический прогресс…

А было… Так-то сладко сердцу было:

Текли ручьи через волшебный лес.

Теперь на чистый лист текут чернила.

Нет, я с прогрессом в споры не вступлю.

И в знании – одна моя отрада.

Но вновь и вновь я прохожу вдоль сада,

Где соловьи… А я их не люблю.

Зачем, Поэзия, ты на пути моем

Разверзла пропасть и воздвигла скалы?

Так сладко спать. Так сладко спать вдвоем.

Так горько быть и одиноким и усталым.

И все-таки… И все-таки давай:

Ползи, карабкайся по кручам человече.

Ты одинок? Друзей не забывай.

Ты изнемог? Но и другим не легче.

Где-то кажется конец 60-х

(Анатэма, с ударением на предпоследнем слоге, - имя какого-то еще дореволюционного борца, современника Поддубного. Читал в детстве – не помню в какой книжке – не то у Василенко, не то у Беляева в «Доме с привидениями». Меня это имя, как и автора той книжки, поразило своей необычной романтичностью – звучит! К церковной анафеме отношения не имеет. Хотя, кто знает…)

 

В постели…

Я пьян тобой. Погашен свет.

В постели ты – пластом.

Но все еще мне шепчешь: нет.

Нет. Подожди. Потом.

Когда – потом? Зачем – потом?

Словами бьешь, как бьют кнутом.

И звоном, как струна

Одетая, лежишь пластом,

В себя устремлена.

Передо мной, как звездный путь,

Черта упрямых губ…

Как мне тебя в себя вдохнуть?

И развернуть, и разомкнуть?

И опуститься вглубь?

Я пьян тобой, твоим вином.

Как гулок сердца стук.

Горячка. Бред. И вздох – как стон.

И ужас жадных рук.

Середина 60-х

 

Воспоминание о Пропавшей Грамоте

 

Козак лихой в лохматой шапке.

К царице Грамота. Давай,

Скачи, козаче, не зевай

И черту наступай на пятки.

Пропала Грамота… Не штука,

Коль с чертом дружбу поведешь.

Но будет впредь тебе наука.

Козак! Где Грамоту найдешь?

Возьму обратно, будь я сука!

Башка как чан – трещит с похмелья.

И конь издох. И шапки нет.

Прощай покуда, белый свет…

В глухом лесу царит веселье.

Котлы. В котлах варится зелье.

В котлах – подливка для котлет.

Вон цыганенок с поварешкой.

Там ведьма патлами трясет.

И черт, игриво шаркнув ножкой,

Ей дар любви своей несет –

Козачью Грамоту… А также

Коня лихого светлый дух…

Мол, станет пищею для мух

Тот жеребец не подупряжный.

Как быть? Хоть утопиться в урне.

Но тут чертяке невтерпеж:

А ты сыграй-ка с нами в дурня

И может что-нибудь вернешь.

Кипят котлы. И до утра

Кипит картежная игра.

Семерка! – Туз! – Ах, что вы, право?

Здесь дама. – Дама? Это туз!

А ну-ка, поднимай картуз!

Я на тебя найду управу! –

Давай! – Где Грамота? – Помилуй,

Какая грамота? – Пляши!

Козак со всей собрался силой

И двинул черта от души.

Перекрестился. Ухмыльнулся.

И карты тоже покрестил.

И ведь пошло… И фарт вернулся.

Козак лишь носом покрутил.

А если я по вас – обедней?

А ну, мой крест, - не оплошай!

И дрогнул черт, и взвыла ведьма:

Вот конь, украденный намедни…

Писулька… Только уезжай!

Свой чуб опять под шапку спрятал

Лихой козак. Он – на коне.

Эх, сколько денег зря потратил…

Кто врет, что истина в вине?

И снова гонка. Снова скачка.

Лети, козак, не уставай!

Дождется ли тебя казачка?

Эх, был бы хлеба каравай.

(Где-то вспомнил этот свой полудетский стишок, а что-то заново придумал – чем-то он мне дорог, что ли… Я ведь и сам из казачьего роду. О, время наивности и веры…)

 

ПОНЯТЬ БЫ…

 

Понять вдруг сердцем… И не в славе

Увидеть смысл, а в доброте.

И бег коней своих направить

В края заоблачные. Те,

Где веруют не просто в чудо,

А в чудо правды – слава ей! –

И где давно распят Иуда

На древе совести своей.

Где ни друг друга не боятся,

Ни темной ночи, ни ножа.

Где возвышать себя стыдятся

И над деньгами не дрожат.

Где мирт растет и лавр, как Гёте

Еще писал. Где никогда

Не падают, устав не взлете,

Птенцы ни одного гнезда.

Где косы чешет Лорелея

И ждет – ты только позови.

Где если бьют, то бьют жалея,

И где болеют – от любви.

Взгляни на Мир: он весь от века

Лишь свет и ясность пред тобой.

Тьма только в сердце человека,

В душе, от гордости слепой.

Есть просто сны. И есть прозренья,

Любви разгаданные сны.

Они – твои стихотворенья.

Открытие твоей страны.

 

МУЗЫКА

Это не по струнам, а по нервам

Вздрагивая движутся смычки.

И фаготы снова бредят деревом,

Изорвав мелодию в клочки.

Ах какая, ах какая жалость –

Я такого не переживу:

Первозданный, первобытный хаос

Форму обретает наяву.

Как плывут задумчивые звуки…

Как переживает барабан…

Вот простились. И опять зовут их –

Флейты скрипок, девочки ребят.

И опять гремящие литавры

Прерывают твой текучий день.

Что это – гераклы и кентавры

Снова кружат будней дребедень?

Нет, неправда. Быть того не может –

Чтобы ужас, чтобы страх и боль

Взять вот так, на красоту помножить,

И пленять, и радовать собой.

Не могу, нет, не могу не плакать.

Просто я к такому не привык…

Это о рождении галактик

Возвещает роженицы крик?

 

В ЦИРКЕ

Был вечер. В небе зажигали звезды.

И снег искрился. И была заря.

И в воздухе, в дыхании морозном

Угадывались губы декабря.

А в здании с центральным отопленьем,

Под куполом, закрывшим небосвод,

Смеясь следил за представленьем

Нарядный праздничный народ.

Искрились юбочки и голубели плечи.

Играла музыка и замирала вдруг.

В нагретом воздухе, кружась снежинок легче,

Слетались девушки в блестящий круг.

А в перерывах по арене –

И остроумный, и смешной –

Ходил в трусах огромных Сеня

И разводил себя с женой.

И грохала толпа над выдумками Сени

Когда он, как щенок, совался носом в грязь.

И этот смех ей был спасеньем

От собственной судьбы, от мелочей, от дрязг.

А после окончанья представленья,

У выхода, весь звездами горя,

Встречал, целуя, толстенького Сеню

Морозный воздух декабря.

Конец 60-х

 

КОЕ-ЧТО О ДОБРОТЕ

 

Доброта – это как добротность.

Значит, сделано прочно и ладно,

И проверено все на прочность –

Все по правде, не для парада.

Доброта – это труд Атланта,

Землю вынесшего из вечности.

Это мера любого таланта

И печать человечности.

Кружит Время земною осью.

А Земля… Земля не стареет

И кто-то в борьбе с жестокостью

Становится добрее..

И для дальнего, и для ближнего

Доброта, доброта, не литания –

Взорванной у сердца Всевышнего

Скорбящей души блистание.

Нет пустыни бесплодней ненависти,

Ни былинки. Как ни обыскивай.

Доброта над земной поверхностью

Поднимается обелисками.

Это память, это не памятники.

Это жизнь – живая и сущая.

Встали смертные, оделись в камень

И Землю несут в Грядущее.

Середина 60-х

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

В косоворотке, с самодельной тростью,

Слегка насмешливый и озорной,

Он напросился к маме в гости

В тот незабвенный выходной.

Гудели пчелы. Жар струился.

Ярилось солнце и творило день…

Он не пришел – он заявился,

Перешагнув через плетень.

Упрямый и черноволосый,

Глазами пьющий бытиё,

Он не цветы – пучок колосьев

Принес в подарок для нее.

Куда бежать, в какие двери?

И вся в смятеньи и борьбе,

Она ему еще не верила…

И верила – своей судьбе.

И вспыхнул свет в душе бесстрастной,

И в сердце грянула гроза.

Распались время и пространство –

Соприкоснулись их глаза.

Гудели пчелы. Солнце грело,

Играло ветрами в траве.

И остановленное время

Преображало – душу в свет.

В тот день они остались двое…

И горечь всех грядущих лет

В них пролилась… И стала мною –

Их продолженьем на земле

Конец 60-х

 

***

Душа в плену. Я рвусь из плена

В твой дом, в твой день, моя Страна.

В плену лишь сладкий запах тлена

Струит гитарная струна.

В плену, как в городе уснувшем,

Царит бесстрастие замка.

И память замкнута в минувшем,

Как рифмой замкнута строка…

 

Эх, времечко…

И месяц за месяцем катится год.

За годами годы прошли.

Так движется Время. И Времени ход

Вращает колеса Земли.

Но вот говорят, что Время стоит,

Что призрачен Времени ход.

Мы сами идем сквозь годы свои.

Но каждый ли к цели придет?

 

В поисках утраченного

О тщета, тщета земная,

Что ж ты душу мне тревожишь?

Крутишь, мутишь, как шальная,

Но помочь ничем не можешь.

Отзвучала сегидилья.

Отлетели к бесу музы..

Время горького бессилья

И утраченных иллюзий.

 

О трагедии, случившейся осенью 63-го года в Тазовском аэропорту

 

Трагедии еще бывают на земле.

Трагична смерть, когда она случайна.

Трагична жизнь, прожитая во мгле,

Не знавшая ни счастья, ни отчаянья.

Он многолик – трагедии оскал.

Я помню как на Севере когда-то

Аэроплан поднялся… и упал –

Со скоростью не справились ребята.

Потом стоял почетный караул.

Раскрыты двери в деревянном клубе.

И в окна ветер, снег взметая, дул.

Мела поземка. Подходили люди.

Молоденькая женщина – в слезах

Вся как в кудряшках, вся еще девчонка –

Держала годовалого ребенка,

А тот вертел головкой, егоза.

И был им этот церемониал

И чужд наверно, и совсем не нужен.

А ветер все кого-то отпевал,

И в души нам дышала стужа.

Трагедиям не место на земле.

Но если скорость потерял в полете,

Не рассчитал, не справился на взлете,

Миг – и лежишь на сломанном крыле.

Конец 60-х

 

ПЕРЕУЛОК

Узкий, угрюмый, тесный тянется переулок,

Тянется переулок вдоль глинобитных домов.

Жмутся они друг к другу – приземистые, сутулые,

Маленькие домишки из восточных сказочных снов.

Луна – двурогая странница смотрит слепо и пристально,

Смотрит устало и знающе и на дома, и на нас.

На нас. Мы вдвоем. И все-таки на расстоянии выстрела.

Нас двое, но так лишь кажется. Один я, и ты одна.

Как эти домишки жалкие, с тобой мы друг к другу тянемся.

Так тянется путник усталый погреться к чужому теплу…

Все просто: Луна - всегда одинокая странница –

Смотрит как мы прощаемся – за руку, на углу.

 

АМОК

Ты горькая, ты нежная – моя

Вся до мельчайших волосков на коже.

Не верил прежде в грозный амок я,

Но вот меня он мучит и тревожит.

Как беспощадно входишь ты ко мне –

Мое неожиданье и смятенье

И будет ночь в слезах и полусне,

И будет утро… и успокоенье.

Я буду жить и жить – так, как живет волна

Послушная и звездам и прибою.

Не верил прежде в грозный амок я,

Поэтому и встретился с тобою

 

МОЛЕНИЕ БРОШЕННОЕ В ВЕЧЕР

Я прошу тебя, я прошу тебя –

Зло и грубо,

нежно, отчаянно –

Твои губы, раскрытые губы

Да укроют мои печали.

Я прошу тебя, я прошу тебя…

Как хотела б

Моя боль с твоей радостью слиться.

Твое тело, теплое тело –

Я хочу им от мира укрыться.

Я прошу тебя, я прошу тебя!

Пусть разлуки

Час будет страшен.

Твои руки, прохладные руки –

Два ручья на пожарище нашем..

Я прошу тебя…

 

ЦВЕТНАЯ БАЛЛАДА

Все цвета твои знаю прекрасно я –

От нежнопалевых до голубых,

Но реагирую только на красное,

Как мексиканский бык.

Я роняю уставшую голову

На сосновую грудь стола…

И в наряде цветном и голая

Для меня ты уже отцвела.

И любимой была, и неверною…

Разве я говорю о том?

…На лесной тропе, под деревьями

Я поставил свой письменный стол.

Как деревья вокруг измучены!

Легкие листья роняют с ветвей.

Осень жизни, звезда падучая,

Опадает с руки моей.

Что задумано и – что сделано?

Свет и дождь… И цветы под дождем

Роняют венчики белые.

Мы с тобой по цветам идем.

По цвета твоим… в дружбе со всеми я,

Назову любой хоть во сне.

Только что же осина осенняя

Так краснеет в лесной желтизне?

 

Как грустно…

Как грустно умирают книги…

И все печалятся – как будто

Умрут не книги, но и миги,

Прекрасные как незабудки.

Как нежно листья зеленеют…

Все говорить мне не устанут,

Что я люблю тебя нежнее,

Чем Сирано любил Роксану.

О как божественно прекрасно

Твое лицо при лунном свете…

Мне жаль, что слову не подвластно

Остановить мгновенья эти.

Но вот луна ушла на запад.

Не видно лиц. Все только тени.

Все только тени, только запах

Навек утраченных мгновений.

Середина 70-х

 

НОЧЬ.ТИШИНА.

Жмется ночь к моему окну.

Ничего не видать во тьме.

Но всю ночь я глаз не сомкну –

Почему-то не спится мне.

Словно жду я кого опять…

Кто придет в этот поздний час?

Стонет ветер, и ставни скрипят,

И за тучами месяц угас.

Одинокий, во тьме, без огня

Я лежу и пытаюсь уснуть.

И печаль обняла меня,

И рыданья сдавили грудь.

Кто поможет печаль прогнать?

(Ночь стучит по окну клюкой).

Есть сестра у меня и мать,

Но они далеко-далеко…

Почему-то я вспомнил тепло

Их усталых и добрых рук…

(Стало вновь за окном светло,

Месяц вновь натянул свой лук)

Вот и память о них светла,

Как высокий месяц чиста.

Но они далеко, и мгла

Между нами лежит. И мечта

Разорвать ее не смогла.

Как печальна и холодна

Синева моего окна.

Где-то в недрах вскипают ключи…

Ах, как слезы мои горячи.

Вы слыхали? Есть рай на земле.

Неизвестная людям страна.

(А тетрадь лежит на столе,

ждет меня, и не хочет сна).

Где-то море. Песок. И зной.

Смех людей. Перестук колес.

(А тетрадь – это труд ночной.

И бумага не терпит слез).

Гаснут звезды одна за другой –

Их голодный глотает рассвет.

Выгнув окна лиловой дугой,

Дом мой в день плывет как корвет.

Ветер падает под порог.

Шелестят тополя листвой.

И в пучину оборванных строк

Погружаюсь я с головой.

50-е, с последующей правкой.

 

КОГДА ДУША НАПРЯЖЕНА

О Русь моя! Жена моя!

А. Блок

Когда душа напряжена,

Сама душа, а не пружина,

Не лук, не жильная струна,

А тайна тайн, где кровь по жилам,

Где сердца так тревожен стук

И трепетен. И где нетленно

И ясно вспыхивают вдруг

Живые образы Вселенной.

Когда душа напряжена,

Но ум в бездействии томится

И кажется, что мир – темница,

А жизнь чумой поражена.

Когда не мил и отчий кров,

И в ужасе от пораженья

Кричат глаза, бушует кровь

И жаждет все преображенья…

Когда душа напряжена

И стеснено в груди дыханье,

Любовь моя, моя жена,

Ты говоришь со мной стихами.

Где-то 70-е

 

ПАГАНЕЛЬ

Переполнен мальчишками маленький зал.

До чего ж мировое кино!

На экране – корабль, и бушующий вал,

И от солнца в глазах темно.

Выше, выше! По вантам, как по сердцам,

Поднимается мальчик смеясь…

Дети Гранта, мы с вами! Мы ищем отца.

Мы за вас, капитан! Мы за вас.

Подрастает мальчишка. Гоняет мячи.

Примеряет у брата шинель…

Но однажды в кино – подожди, не стучи –

Глянет прямо в лицо Паганель.

Станет тихо в тот миг – ни валов, ни воров,

Ничего кроме грустных глаз…

Ну, а выйдут – видал? – вот кино! – будь здоров!

Мы за вас, капитан, мы за вас!

Только станет вдруг что-то не то и не так.

Стихнет гром океанской волны.

Отчего он такой, этот длинный чудак?

И зачем такие нужны?

Как он слаб – среди бурь, среди волн, среди вант.

Как силен, справедливость любя…

Вы простите, простите его капитан –

Мальчик вырос. И он – за себя.

 

Ж А Л О Б Ы И Д И О Т А

 

***

Зачем ты жалуешься? Кому?

Совсем не нужно это – жаловаться.

Чужая жалость как хомут,

Наденут – и носи пожалуйста.

Ты сам в себе. Сам по себе.

Укрась свой дом и стены вызолоти.

Мир – зал для игр, а не СОБЕС.

И нет друзей. Есть только призраки.

Пусти все прошлое на слом.

Поставь своим мечтаньям виселицы –

Пловец со сломанным веслом

В пучине грязи и бессмыслицы.

Кругла планета как ранет.

Но ты же сам живешь на плоскости.

Иди… Но помни: от жестокости

Спасенья в этом мире нет…

Ты слышишь горестное пение?

Звучит возвышенный хорал.

И Смерть – награда за терпение –

Уводит всех за перевал.

60-е

 

***

Закат расправил розовые перья.

Весна рисует в мартовский альбом

Мятущуюся графику деревьев

На фоне черно-снежно-голубом.

Похолодало. Льдом берутся лужи.

Стихает ветер на исходе дня.

Бежит мальчишка, розовый от стужи,

И с удивленьем смотрит на меня.

Стою один. Печаль моя безмерна.

О чем печалюсь? Право, ни о чем!

Про девушку из маленькой таверны

Мне напевает ветер-дурачок.

 

БЕЛАЯ ТЬМА

Где б я ни был и что бы ни делал, ни думал –

Он приходит тот час – неизбежно, как к вору тюрьма.

В этот час - осторожный, полночный, угрюмый –

На меня надвигается Белая тьма.

Эта Белая тьма… Эта хворая смутная вьюга

Кружит, кружит меня. Топит в призрачной глубине.

А вокруг никого – ни любимой, ни друга,

А вокруг ничего – ни движенья, ни звука.

Только я. Только то, что осталось во мне.

Только я. Только то, что во мне.

Эта Белая Тьма… Этот сумрак чужой и зловещий…

Все закрыто, заковано. Нет пути никуда никому.

Только мысль, если мысль становится вещью,

Разрывает бесплотную Белую Тьму.

Будет так: мы одни, мы одни в бесконечной пустыне.

И осыплются листья. Засохнет, поникнет трава.

И холодное Солнце над холодной Землею застынет,

Если вещность умрет, а останутся только слова.

 

.

 

ЗОЛОТЫЕ КОНИ

Золотые кони – это на иконе.

Карие да чалые – это на лугу.

Здравствуйте, кони! Никто вас не догонит.

Я так даже в мыслях догнать не могу.

На коне полковник. Он куда-то гонит.

Из кибитки девочка смотрит на дугу.

Без коней жить проще. С ними – высоко мне,

Словно что-то важное я в сердце берегу.

Кони, кони. Веселые кони

На лугу росистом, на речном берегу.

Здравствуйте, кони! Золотые кони

На лугу Российском, не отданном врагу.

1985

 

МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ

Идет, гудёт Зеленый шум…

 

Гудёт апрель. Какие страсти!

Гроза какая собралась!

Но не о страсти, а о власти

Бормочет царственная мразь.

И было власти имя – Пленум.

А мы-то ждали: кончен плен!

Как верилось, что исполином

Страна поднимется с колен.

Что ж, это так: мы были слепы –

Застлал нам очи алый флаг.

Мы пели: Баррикады! Ленин!

А выпелся: Архипелаг ГУЛАГ.

Вот о разлуке запредельной

Поразмышлять пришла пора.

Ни дух простой, ни ум скудельный

Нам не добавили добра.

Едино все – что власть, что челядь.

Друг друга им не миновать.

А мы-то все твердим: что делать?

Да кто и сколько виноват!

Но Божий храм нам не доступен.

Но запад нам не по нутру.

И вот уже второй распутин

Приближен к Русскому двору…

Апрель сгорел наполовину.

Весны минуло торжество.

Отец! Оставь надежду сыну.

Прости отчаянье его.