В Солнечной Системе, на планете Земля, в городе N, ночью, на продавленном диване, лежал старик Кондратий.

Тихо капали минутами в сумрак старые ходики, истекала сонной истомой, под боком старуха Архиповна, то ли хрюкал, то ли храпел на шкафу жирный котище Матвей - старик смотрел в окно.

Тополя в утреннем сумраке.

Стройные, величавые тополя.

Холодные, в осенней, утренней синеве.

На листья, покрытые туманной моросью, зеленые, с желтизной, на тонкие пальцы-сучья, неудержимо накатывало утро.

И только когда тонкие пальчики рассвета, вкрадчиво, и неумолимо обнажили убогий скелет коммунальной квартиры, Кондратий задремал.

Ему приснился сон.

Подробности странного сновидения, с упоением, подобно тому, как старая дворняга гложет кость, обсасывала и пережевывала вся коммунальная жилплощадь.

- Флот, космический флот, приближается к земле,- рисуя в воздухе загогулину, объяснял малолеткам, сидящим во дворе на поломанных скамейках, местный авторитет и пьянчужка Тарас, по прозвищу – Вошь.

- Летят, к нам, волки космические, построят нас, и …

Что будет дальше, он объяснить затруднялся, по причине врожденной скромности ума и бедности фантазии, но рука продолжала чертить замысловатый зигзаг в пространстве, и остолбеневшим от накатившейся жути деткам, виделся в этом нехитром жесте некий карающий знак.

Давясь соплями, бежали они к матерям, и в наполненной запахами и суетой кухне, их ждали новые подробности кошмара.

Кондратий, важный как вождь племени, сидел в центре, на табурете, и, щурясь от козьей ножки и собственного величия, в который раз живописал свои удивительные приключения во сне.

Упоенно, краткими и скупыми фразами он высекал свое повествование, даже паузы в его рассказе, были наполнены запредельным смыслом и величием.

Мистически плыли в воздухе прокуренные слова, аудитория млела, пищала,

ревела, мычала и стонала от восторга.

Услужливые руки, подливали в граненый стаканчик, Кондратию водку, будто из воздуха незамедлительно возникала в нужный момент рука с зажигалкой.

Ведомый в койку зеленым змием, и соседями, захмелевший Кондратий

остановился на пороге своей комнаты. Вдруг, просветлев источенным временем лицом, он напоследок молвил в сторону опешившей от ужаса аудитории страшное слово – Ужо…

Потом он уснул.

И вновь, прорвавшись сквозь пелену надвигающегося сновиденья,

сквозь тополиные сучья, сквозь осеннее, морозное утро упал старик Кондратий в свой загадочный сон.

Кружились в безумном ветреном танце тополя, дым уносил обгоревшие листья в сонное царство звезд, а в паутине хитросплетений миров и созвездий плыл космический странник Кондратий - утлая ладья в бездонном царстве космоса, пылинка, вплетенная в прядь галактического вихря, плыл в царство вечного Абсолюта, в глубину мирозданья.

И ему навстречу неудержимо и величаво плыли корабли. Пришедшие из самых дальних уголков Вселенной, с планет неведомых и удивительных, летели корабли, сжигая на своем пути время и пространство.

Стройная, грозная космическая армада уходила в даль, в бесконечность, в Грядущее.

Старик Кондратий, в окружении тополей плыл к головному кораблю.

В строгих очертаниях гениального сооружения, он видел минувшие эпохи, рождение и смерть миров живущих по законам неподвластных человеческому рассудку. Бесплотным духом он скользил по коридорам корабля протяженностью в человеческую жизнь, слышал рев и стон механизмов, дробивших атомы в первичную материю, ткавших энергию из пустоты.

Он знал, и, смеясь, как ребенок от счастья, предвидел, куда летит армада,

в холодных глазах неземных созданий, в дрожании чешуйчатых пальцев на штурвалах, в блеянии неподвластных пониманию приборов, он видел курс,

и этот курс была – его родина, голубая, третья от Солнца планета.

Земля…

Безмолвными фигурками стояли в командирской рубке, существа.

В бездонную глубину звездного океана глядели, не спавшие тысячелетиями глаза, и нечто светилось в них, нечто близкое и не совсем понятное Кондратию. Смущенно старик подплывал к пришельцам, губы шептали слова приветствия.

Понимая важность происходящего момента, он пытался, привлечь к себе внимание, поговорить с инопланетянами, но тщетно, в прах пропадали его усилия. Сон истончался, и вновь космический вихрь уносил его в объятия голубой Земли, и, кувыркаясь, несся обратно Кондратий, отдалялась армада, и невиданные существа и приборы.

Меркли звезды, снежинками на ладони времени растворялись галактики, а старик Кондратий все падал и падал, в пучину тополиного холодного рассвета. Последней искоркой, перед пробуждением, плыла и сияла

лишь одному ему понятная мысль, прочитанная в глазах существ, и улыбаясь во сне, он все пытался сказать кому-то ее, но просыпался, и с замиранием сердца

ждал, ждал, нетерпеливо, сиротливо – наступления ночи…

 

Участковый, младший лейтенант Иванов страдал.

Страдал от всего.

Страдал от должностных обязанностей, многочисленной семьи и простатита.

Страдал от осенней сырости, от надоевших пьянчуг и кальсонокрадов, обкуренных подростков и забытых во времени старух.

Его все обижало и душило.

Коты, собаки, тополя и дождливые скамейки, пыльная герань, носки, сохнущие на батарее и копоть общежитской кухни, сама кухня и пестрые обмылки человеческого люда – все вызывало несказанные и неимоверные страдания.

Виновник пребывания участкового на кухне – Кондратий, раздраженно сидел за столом, скручивая козью ножку.

- Заявление поступило от граждан проживающих в нашем микрорайоне, -

треснувшим голосом проговорил участковый.

- Вы можете отпираться, но показания свидетелей на лицо, да я и сам все вижу – запуганные дети, старушки вот уж неделю из своих нор носа не кажут. И вообще, будь старые времена, я бы заявил, что вы несете антисоветскую пропаганду, и вас привлекли бы к ответственности.

Кондратий хмуро молчал.

Иванов, вдруг поймал себя на мысли, что ему нечего сказать этому выжившему из ума человеку, и ни к какой ответственности его привлекать никто не будет, зачем, к чему?

Ему вдруг стало тошно, от самого себя, он понял, что в наступившей тишине, он неотрывно невесть, сколько времени смотрит в окно, рассеяно и беспредметно.

Сквозь косые струи дождя, сквозь раскачивающееся тени от тополиных рук, сквозь холодное стекло, но куда?

Как-то сыро и противно, он вернулся в свое тело, и вновь посмотрел на Кондратия.

-Вернусь домой и напьюсь, - успокоительная мысль мелькнула в голове, а голос вновь обрел жесткость и властность.

- Предупреждаю, кончайте ваш бред, насчет пришельцев, и займитесь делом, есть же какие то занятия для вашего возраста, в шахматы играйте что ли, рыбу ловите, да два часа на электричке проехали, и вот – грибы, ягоды, природа…

Участковый мечтательно улыбнулся, и как бы в подтверждение его слов природа окатила окна каскадом холодных капель.

-Напьюсь, нарежусь в дымину - убежденно подумал Иванов, и вернулся к теме разговора, - сидите как клопы в щелях дивана, от того и юродствуете, ленитесь, варитесь в собственном соку, душите себя вашей же вонью.

- Придумали вторжение, - участковый встал и щелчком сбросил на пол бежавшего по столу таракана, - бывайте, здравия желаю.

Хрустнуло раздавленное на прощание участковой подошвой насекомое, и все сидели и молчали, пока…

 

…в тишине не раздался голос, кошачий возглас, полный победного торжества. В паутине, в столетней пыли, из недр коммунального пространства, показался Матвей, гордо несший мертвую мышь, в свое логово. Все затрепетали, забегали, подобно идолу понесли Кондратия в близлежащий магазин, где, взяв в руку селедочку, и сорвав зубами крышку от первой бутылки пива, старик сказал самую короткую в истории человечества, речь – Ужо, встречаем…

 

К встрече готовились основательно.

Похмельный участковый Иванов, ошеломленно и неврастенически, обратившись в соляной столб, взирал на то как, бандит, наркоман, совратитель малолетних дегенерат - Вошь старательно, вдумчиво красит скамейки во дворе, а ребятня под его чутким руководством, собирает окурки, затыканные в щели углов двора, и усидчиво учится не матерится.

Старушки, забыв и политике и сериалах, казалось своими костьми мели жилплощадь, из укромных мест на свет божий появились наряды времен Наполеона, все это укладывалось, перекладывалось, и вновь пряталось.

Остов железной горки, отполированный попками нескольких поколений двора, восстал из праха времени, и вновь воссиял свежей краской. Стараниями бывших алкоголиков, двор преобразился, бывший коммунальный работник Петрович, залихватски, размашисто, средь воцарившегося великолепия, над парадными дверьми дома вывел серебряной краской - КОМИТЕТ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ПО ВСТРЕЧЕ КОСМИЧЕСКОГО ПРОЛЛЕТАРИАТА.

В психлечебнице района жаворонками залились телефонные звонки.

Лавина перепуганных звонков ослабла, лишь после трехдневного пребывания предводителя новой секты отца Кондратия в стенах вышеупомянутого заведения, где под воздействием общественности и некоторых лекарств, он публично отрекся от ереси. Правда, через некоторое время, оживленный стараниями соратников движения патриарх восстал из пепла, и хриплым голосом

сообщил маршалу Вше и адъютанту Петровичу, подробности последнего увиденного сновидения – Скоро…

 

Упал первый снег на кроны тополей, с последним листом, упавшим на землю упал как авторитет и великий предсказатель - Кондратий.

Зябко греют ладони, на обледеневшем дворе подростки, обсуждая весточки от Вши, получаемые из колонии местного режима.

Старушки во дворе, мелкими шажками чертят дорожку к Неизвестности, на поваленной детской горке сидит Петрович, с бывшими лидерами движения, и обсуждают падение Кондратия.

Портвейн, сверкая этикеткой, весенней бабочкой порхает из одной заиндевевшей ладони в другую, смачно булькает в горле трудового народа,

согревает душу и тему беседы, маня на еще одну экспедицию в магазин,

а свергнутый идол…

 

…Кондратий, сидит у окна.

Коллос его гения пал, как падают умолкнувшие боги, пыль людского забвения осела на челе бывшего предтечи космической истории.

Первые признаки недоверия, заикаясь, высказал оставивший, на цементном заводе часть своего рассудка ветеран Петрович.

Недоверие как зараза росло и вскоре эпидемия остракизма, поразила всех жителей коммуналки.

-Да когда ж они прилетят, бестолковые? - толковали жители во дворе.

- Ждешь их грешных, прости господи, а они и носа сюда не кажут, а может, их и нет вовсе, бредит Кондратий, разум пропив…

- Морду ему набить мало, - ворочают языками мужики, а жена изгоя Архиповна, сетуя на божью напасть, несет из кухни бывшему патриарху, заточенному общественной неприязнью в пределах собственной комнаты, ужин пенсионера.

Кондратий похудел, до утра он не спит, и смотрит, неотрывно смотрит на кружение снежинок в зимнем пространстве, на извечные тополя. Засыпая под утро, он кричит во сне, раздраженно шипит испуганный котище Матвей, Архиповна, поит горькими отварами сновидца, и сама не спит всю ночь, а снег все идет и идет, и падает…

 

…на рукав Вши.

Вша держит огромную петарду в руке, и захлебывающаяся от восторга ребятня, восторженно, глядит на вернувшегося командира.

- Сейчас он гнида их встретит,- шепчет Вша, - пусть знает, как двор обманывать.

Он разматывает длинный, заранее купленный фитиль, и вскоре в опустевшем дворе, маленький огонек ползет по фитилю к петарде прикрепленной к подоконнику Кондратия.

Кондратий спит, точнее прижавшись к иллюминатору, неотрывно кружит вместе с тополями в бездонной тьме, над космическим кораблем. Познавая самые сокровенные тайны Вселенной, в глазах пришельцев, он читает послание подвластное лишь ему, пока отделенное от жителей Земли, тысячелетиями полета армады. Многое открывается ему, он улыбается величаво и мудро, во сне он хочет произнести, то, что ему открылось, но утро разрывается на миллионы тополиных пушинок снега, ворвавшихся к нему в комнату в россыпи осколков оконных стекол, и в пламени занавесок, и в двух мирах Кондратий вскакивает и …

… начинает свой бег.

Сквозь время и пространство, по осколкам, босиком по обледеневшему двору, навстречу солнечному протуберанцу, мимо поваленной детской горки, сквозь черные дыры, по направлению к тополям и к заснеженной дали, поняв, наконец, и осознав самую суть послания заключающегося лишь в одном слове, мысли, стремит свой бег к чему-то прекрасному и далекому, к …

 

…Надежде,- участковый Иванов, задумчиво смотрит на место, где прежде находились тополя.

-Еще раз повторяю, я уже начал приходить к надежде, что в вашем дворе все будет нормально.

Он присаживается на остов скамейки, и расстегивает папку.

- Что же у нас получается? - во взгляде Иванова живет вся неиссякаемая скорбь мира.

- В оперативной сводке я читаю: в 6 утра был произведен взрыв неизвестного устройства, по такому то адресу. Есть так же заявление гражданки о пропаже мужа, пенсионера, насколько я помню душевнобольного. Плюс к этому украдены тополя, что возможно лишь с привлечением тяжелой техники.

Голос участкового строг и уверен, но почему-то дрожат руки, а в притихшем дворе жильцы смотрят куда угодно, только не друг на друга.

Стайка снежинок играет последним пожухлым тополиным листом, перекатывает его, тащит по холодной поверхности асфальта, и вдруг стремительно взмывает в высь. Лист проносится мимо разбитого окна, у которого сидит старушка с жирным котом на коленях, и смотрит в небо, поднимается над двором, с одиноко стоявшими людьми, мимо крыш, мимо хмурых облаков, и вскоре пропадает в Неизвестном, а старушка все сидит, у окна и гладит жирного кота, которому снится…

 

Конец

 

НАДЕЖДА…