Не хочу!

 

Пятница – самый лучший день. Люди с нетерпением ждут его всю рабочую неделю, а некоторые даже подсчитывают оставшиеся часы и минуты. И вот, когда пятница наконец-то приходит, то всё меняется словно по волшебству: улицы кажутся чище, небо – выше, а трассы – шире. Даже дождик в этот день не может испортить настроения, а люди становятся чуть-чуть добрее, чем они есть на самом деле. Если ты молод, то самое интересное, что может с тобой случиться на этой неделе, пока что впереди; а если нет – ты всё равно смотришь в будущее, радостно улыбаясь. Потому что в пятницу ещё не умерла надежда на удачные выходные.

Но, надо сказать, что утро в пятницу точно такое же, как и в любой другой рабочий день. На кухне тебя ждёт обязательная глазунья из двух яиц, бутерброд с ломтиком сыра и мюсли, которые тебе, в общем-то, не нравятся, но это надо съесть, потому что там – пятнадцать витаминов. По крайней мере, именно так написано на упаковке.

В пятницу даже мысли приходят совершенно неожиданные...

– Слушай, Свет... а давай, я повешусь? Как Есенин.

Светка – моя сестра. После смерти родителей мы с ней вдвоём живём в трёхкомнатной квартире. Мы ни о чём не договаривались, всё как-то получилось само собою, и я взял на себя все платежи, а она – кухню, уборку и стирку. И так мы живём уже шесть лет, вполне всем довольны и даже не мечтаем о чём-то другом. Правда, последнее время моя старшая сестра всё чаще стала грозиться, что «женит меня на какой-нибудь глупышке, выставит вон из дома и заведёт себе кучу мужиков». Вряд ли она когда-нибудь решится на что-то подобное. Светка любит меня, хоть и считает, что я – «абсолютно неприспособленный к жизни клоун».

Вот и сейчас моя сестричка подозрительно молчит, пытаясь догадаться, какой же подвох скрывается в моём вопросе про повешенье.

– Это ещё зачем? – наконец-то решается она уточнить.

– Ну... – невозмутимо начинаю я, – стоило Есенину повеситься, как все стали считать его великим поэтом. Издавать начали, в школе изучать, вот и я, наверное...

– Дурак был твой Есенин, – перебила меня Светка, – и ты тоже дурак. – Она ткнула в мою сторону вилкою, потом подцепила распаренные овсяные хлопья и, осматривая этот кусочек, милостиво разрешила:

– Вешайся. Только прежде за квартиру заплати, а уж после – вешайся. Ведь забыл вчера, да? признавайся, гений ты мой непризнанный, забыл?

Я не клоун, и не гений, я дизайнер на мебельной фабрике. Ещё я пишу стихи, но «фасады» корпусной мебели до сих пор получаются у меня гораздо лучше, чем рифмы и метафоры. А из гениального у меня – только рассеянность. Светка права: вчера я действительно забыл оплатить счет из домоуправления.

– А Есенин, кстати говоря, застрелился, – продолжила Светка, ложечкой отжимая чайный пакетик. – А повесился Маяковский... кажется.

Я никогда не спорю с сестрою, даже если она не права. Пусть Светка считает меня никчёмной серостью, пусть смеётся над строчками в моих блокнотах, пусть беззлобно ругается со мною. Пусть она так делает, если уж это доставляет ей удовольствие. Я не обижаюсь и очень хорошо знаю, что если не дай бог что-то случится и всё у меня будет плохо – Светка обязательно поможет.

– Ты, чем вешаться, лучше бы в ссылку съездил. Там у поэтов всё гораздо лучше получается.

– Как же, в ссылку... так меня туда и пустили.

– А ты попросись. Сейчас это не так уж и сложно. Я где-то читала, что документы туда можно за месяц оформить.

 

Пятница хороша ещё и тем, что за пару часов до конца рабочего дня можно подойти к начальнику и спросить: «Ну... А может быть, всё на сегодня?» И получить его кивок, и спокойно уйти с работы пораньше, если, конечно, ты готовился к этому моменту целую неделю, и у тебя не осталось досадных, незаконченных дел.

Сегодня Светка может мною гордиться: я только что оплатил все счета. Бросил квитанции в сумку, – прямо на батон, пакет молока и свернутый в трубочку журнал с программой на следующую неделю – спустился по ступенькам магазина, прошёл два квартала, свернул за угол... и остановился посередине тротуара. Последние полгода вдоль этого дома тянулся строительный забор. Раньше возле него были большие сугробы, которые всем мешали, потом – огромная лужа, а ещё совсем недавно – кучи мусора.

А теперь – проход здесь был совершенно свободен, люди торопливо бежали по тротуару так, словно ничего особенного не произошло. Как будто они ничего не замечали и не радовались, что теперь можно спокойно ходить по дороге, что весь мусор куда-то исчез, и что этот угол дома теперь похож на все остальные.

«Ну, наконец-то... – я перехватил сумку другой рукою и шагнул было дальше. – Долго же они ремонтировали... а, кстати, что тут у нас теперь?»

«Юридическая консультация» значилось на табличке возле двери. На массивной такой табличке, внушительными, золотыми буквами на чёрном, зеркальном фоне. Было сразу заметно, что хозяева появились здесь всерьёз и надолго, целых полгода подготавливаясь к переезду.

«Ну, – я перекинул пакет за плечо, – теперь будем знать. Хотя, юристы нам пока что без надобности».

Меня легонько задел плечом какой-то мужчина, не поворачивая головы, извинился, торопливо пошёл дальше, и я вспомнил, что глупо стоять посередине тротуара, глазея на дверь. Повернулся, сделал пару шагов дальше, ещё шаг... И увидел, что в окне рядом с дверью был прилеплен стандартный лист бумаги, на котором крупными буквами напечатано: «До конца недели скидки 25%».

«Ну, вот, елки-палки, тут эдакое счастье, а мне сейчас юрист-то и не нужен... совсем-совсем не нужен мне юрист... вообще не нужен... а хотя... Чем чёрт не шутит?»

 

Хозяин большого кабинета выглядел как настоящий юрист. По крайней мере, он полностью соответствовал моим представлениям о том, как должен выглядеть настоящий юрист. Спокойный и уверенный вид, белоснежная рубашка и большой узел полосатого галстука, аккуратная причёска и крепкие зубы. Юрист был гораздо старше меня, и казалось, что он всё знает, всё может, и ни что, абсолютно ни что, не может вывести его из равновесия.

Я сидел в удобном кресле уже несколько минут. Юрист извинился, что из кабинета ещё не выветрились запахи ремонта, предложил мне кофе и заверил, что указанная на листочке скидка действительно будет предоставлена. Потом он сказал, что его зовут Сергей Константинович, и если я хочу взглянуть на лицензию... Я отказался, и тогда Сергей Константинович спросил, а что же, собственно говоря, привело меня в этот кабинет.

– Понимаете... – я запнулся, откашлялся и только сейчас подумал, как же нелепо выгляжу здесь со своим пакетом. Батон, молоко, еженедельник – в одной комнате с мебелью по индивидуальному заказу. Добротная, качественно сделанная мебель, уж я-то в этом хорошо разбираюсь.

– Я поэт...

Юрист молчал, судя по всему, ожидая продолжения.

– Я, в самом деле, пишу стихи... – повторил я, решив, что молчание затянулось, но снова запнулся.

– Конечно-конечно, – произнёс юрист таким тоном, словно хотел сказать: «Вы только не волнуйтесь».

– ... и я хочу, чтобы меня отправили в ссылку, – у меня наконец-то получилось сказать эти слова. – Я слышал, что сейчас можно всё это сделать, но не представляю, с чего начать. И мне кажется, что здесь потребуется помощь... – я запнулся в очередной раз, но теперь – подыскивая нужное слово.

– Профессионала? – подсказал Сергей Константинович, и я кивнул. – Материал принесли? – его голос звучал буднично, почти равнодушно. Может быть, таких посетителей как я здесь каждый день было по два десятка, а, может быть, мой собеседник просто хорошо умел скрывать эмоции.

– Какой материал? – не понял я вопроса.

– Рабочий. Если вы поэт, то, стало быть, – стихи. С чем мне прикажете в суд идти?

– Куда, простите?

– В суд, – спокойно повторил юрист и, заметив моё недоумение, продолжил. – А как вы хотели? У нас демократическое государство, и поэт может быть отправлен в ссылку только по решению суда. Вы соображаете, что будет, если всё это пустить на самотёк?

Я не соображал. Я понятия не имел, как сейчас отправляют в ссылку. Я просто знал, что люди куда-то исчезают, а потом возвращаются обратно, но уже – совсем-совсем другими. И тогда их стихи печатают во всех журналах, они сами – ведут мастер-классы в университетах, а их фамилии появляются в списках жюри престижных конкурсов. Конечно, они не становятся такими известными как, например, актёры, певцы или же девицы из какого-нибудь глупого телешоу, но бульварные газетки начинают охоту за их личной жизнью, а это кое о чём да говорит. Эти люди перестают быть посредственными врачами, токарями и учителями, которые на досуге пишут корявые стихи, а становятся известными, профессиональными литераторами. Говорят, что ссылка делает своё дело, и нынешние поэты все как один мечтают туда отправиться, но лишь немногие могут себе такое позволить.

– Я принесу вам мои стихи, – ответил я и снова с тоскою подумал про хлеб и молоко в сумке. Ну почему бы в приёмной не сделать камеры хранения, как, допустим, в супермаркетах?

– Несите, – кивнул Сергей Константинович. – Мы всё оформим и направим на экспертизу. Да-да, – добавил он, снова заметив моё удивление, – на экспертизу. Мы, конечно, все как один разбираемся в поэзии, не правда ли? Но вот суд принимает во внимание только заключение экспертов, и против этого не попрёшь. Много у вас стихов?

Я не знал, что ответить. Я помнил наизусть каждое слово, и каждая строчка в моей голове крутилась тысячу раз, прежде чем всё не вставало на свои места. Но я даже не догадывался, что нужно было пересчитать по пальцам, а сколько же стихотворений написано мною на сегодняшний день.

– Две тетрадки, – ответил я, надеясь, что такой ответ устроит Сергея Константиновича.

– Уже печатались?

– Нет. Не берут. Говорят, что...

– Несите, – перебил меня юрист. – Подпишем договор, запросим решение экспертов, отправим всё это в суд. И месяца через три вы отправитесь в свою ссылку. Уже выбрали куда?

– А что? Можно будет выбирать?

– Конечно... Мой вам совет: езжайте на Урал, а то – и подальше. Жильё там можно будет снять очень даже недорого. Так что, решайтесь и приходите. Обязательно приходите, у нас с вами есть все шансы... У секретаря запишитесь насчёт скидочки и – возвращайтесь, как будете готовы... Мы вас ждем! Вот, возьмите... визиточка моя. Там телефоны новые ручкою дописаны. Не перепутайте... Удачи!

 

«Ни за что не вернусь, – подумал я, закрывая тяжелую дверь. – Уж лучше я буду и дальше на фабрике горбатиться. Ссылка, может быть, кому-то и помогает, но этот кто-то должен Пушкиным быть... Бродским... Овидием... кто там ещё через ссылку раскручивался? Лермонтов? Да, кажется, он».

Пройти через три двора наискосок, потом – вдоль школьного забора, мимо будки сантехников и клумбы с жиденькими цветочками. И вот она – дверь моего подъезда. Светка утром собиралась мясо размораживать, стало быть, на ужин будет что-то вкусненькое. А после него мы вдвоём усядемся перед телевизором и будем лениво перебрасываться колкостями, выясняя, какой из каналов смотреть сегодня. Или же Светка возьмёт какую-нибудь книжку и скроется в своей комнате, а я до полуночи буду гонять монстров, спасая гибнущий под напором рисованной нечисти виртуальный мир. Завтра выходной, так что за компьютером можно будет посидеть и подольше.

«Даже не вспоминай про это, – говорил я сам себе, шагая по ступенькам. – В ссылку так просто не отправляют, это надо заслужить. Ведь ни один эксперт не признает мои вирши стихами. Стало быть – я не творческая личность, и не могу быть сослан. И вообще... по своему желанию туда ездят лишь богатенькие бездари».

– Светка, ты здесь!? – закричал я, закрывая входную дверь. – Ты мои тетрадки никуда не убирала? Они мне нужны!

 

За ужином я про всё рассказал сестре, и она тут же забросала меня вопросами. Увы, на большинство из них я не смог ответить. Мне было неизвестно, входит ли время ссылки в трудовой стаж и предоставляют ли там хоть какой-то соц.пакет, сохраняют ли на это время предыдущее место работы и – самое главное – что же будет с отпуском, в который я собрался уходить через два месяца.

Сестра пренебрежительно хмыкала каждый раз, когда на очередной вопрос я выдавливал что-то вроде: «понятия не имею». Потом она обозвала меня оболтусом, которого «из-за неорганизованности не примут даже в ссылку», сообщила, что сегодня мыть посуду моя очередь и ушла в свою комнату, по пути прихватив телефонную трубку и огромный блокнот. В эту толстенную книжку моя сестра начала писать номера телефонов ещё тогда, когда училась в школе. Я посмеивался, спрашивая, как же, наверное, трудно жить в нашем безумном мире такой аккуратистке как она, но не мог не признать – этот блокнот выручал нас довольно часто.

Складывая тарелки в посудомоечную машину, я краем уха слышал громкий Светкин голос: «Алло, Леночка?! Как ты там живёшь, милая? Вот, решила позвонить... Нет-нет, ничего не случилось, я просто так...» Моей сестре понадобится каких-нибудь час-полтора, и она разузнает про ссылку всё что нужно. А заодно – услышит все новости и городские сплетни, обсудит журналы и новинки моды, поплачется с кем-то о «неблагодарных мужиках», а кому-то пожалуется на «братика, который никак не хочет взяться за ум».

Я не угадал насчёт времени, и Светка сегодня вышла в зал только через три часа. К тому времени я уже начал клевать носом, убаюканный очередной серией фильма, где честные полицейские медленно, но верно побеждали плохих парней. И первое, что сказала моя сестра, устанавливая трубку в зарядное устройство, было:

– Ты сошёл с ума! Полгода пожить где-нибудь в Самаре, Челябинске или Вологде это ещё не страшно. А про обязательные работы юрист тебе ничего не говорил? Ты что? хочешь по сорок часов в неделю бесплатно мести улицы, убирать снег и копать клумбы? И всё это – только для того, чтобы потом за копейки в журнальчиках печататься? Слушай, оно тебе надо, а?

Светка раздражённо говорила, а я молчал и старательно вздыхал, делая вид, словно я сильный человек и уже принял решение, так что переубедить меня было невозможно.

– Держи, – Светка протянула мне бумажку с телефонным номером. – Это Санька Лущипов. У него ссылка на следующей неделе заканчивается. Вот он тебе...

– Он что, всё-таки собрался туда съездить? – перебил я сестру.

– Как видишь! Я даже ничего про это и не знала... Слушай, вам там что? мёдом намазано? И чего вы все туда так рвётесь?.. Вот созвонитесь, и он тебе про всё сам расскажет. Только звони ему не раньше, чем через неделю; там, в ссылке телефоны не разрешаются... Как в тюрьме, блин...

 

Санька Лущипов – это Светкин «бывший». Мы с сестрою не монахи, и у каждого из нас есть своя «личная» жизнь. И у меня, и у Светки она обычно появляется раз в год и длится два-три месяца, когда кто-то из нас вдруг срывается и уходит, надеясь всё-таки создать семью «на стороне». Но делая такие отчаянные попытки, мы всегда возвращаемся обратно. Озлобленные и уставшие мы подолгу отогреваемся друг возле друга, чтобы потом снова попасться на чью-то удочку. Слава богу, у нас с сестрой пока что хватало ума, чтобы не доводить дело до загса. Мы оба давным-давно вышли из восторженного юношеского возраста, когда голова кружится от одного только слова «люблю».

Светка прожила с Лущиповым дольше, чем со многими другими. Потом вернулась и долго ругалась на богемное житье, на творческий кризис «некоторых паршивых поэтов», на Литературу вообще и на «искусственных личностей» в частности. Я видел как Светке плохо, но не выяснял подробности. А недельки через две всё успокоилось, и сестричка моя снова принялась за старое: оберегать «семейный» очаг и заботиться о «непутёвом братце».

Я обычно не вмешиваюсь в сердечные дела моей сестры, но в случае с Лущиповым всё произошло по-другому. Вдруг, совершенно неожиданно для всех нас, и как-то само собою получилось так, что Санёк, после разрыва со Светкою, стал моим хорошим другом. Мы с ним вместе пили пиво, ходили на стадион, а как-то пару раз даже выбрались на шашлыки. Можно даже сказать, что и стихи писать я, в общем-то, начал с его подачи. Точнее говоря: он смеялся над моими потугами, а я злился-злился и вот, исключительно из вредности, всё-таки довольно неплохо срифмовал десяток строк. Вот как раз-то после этого у меня всё закрутилось, пошло-поехало.

А потом Лущипов куда-то пропал без всякого предупреждения. Я тогда не обратил на это особого внимания. Санька и раньше мог пропасть на полгода, а потом появиться без предупреждения, часов в десять вечера, счастливый и радостный, со спиртным, закуской и массой новых идей. Светка в таких случаях пряталась в своей комнате, а мы с Лущиповым усаживались на кухне и говорили. Долго и много, выкуривая за вечер по пачке сигарет каждый. У нас находилось масса тем, которые надо было обсудить; множество идей, которые терпеливо ждали своего часа; и целая куча строчек, о которых надо было услышать мнение друг друга. И мы болтали так до тех пор, пока Светка не выбегала к нам на кухню и не ругалась, говоря, что «некоторым можно уже и не ложиться, потому что через два часа надо будет подниматься на работу».

 

А теперь мы с Лущиповым сидели за столиком в кафе. Всё-таки Светка была права, говоря про мою неорганизованность: я всё-таки потерял бумажку с новым номером Лущипова. Санька позвонил мне сам. Спросил, как я живу, что нового и не хочу ли я «сегодня же вечером прошвырнуться и вспомнить злачные места?» Я, конечно, обрадовался его звонку, сказал «давай ко мне» и чуть было не ляпнул, что Светка будет счастлива его видеть. Но Лущипов перебил меня и назначил встречу в кафе недалеко от моего дома. И надо сказать, – не в самом лучшем кафе этого района.

Санька заказал себе сразу три гамбургера и большую «Колу». Это были самые обыкновенные, готовые гамбургеры, которые продаются запаянными в целлофановый пакетик. Девочка продавщица аккуратно уложила их на тарелочку и засунула всё это в микроволновку. И уже через три минутки Санька восторженно тряс бутылочку с кетчупом. Потом он зарыл глаза и, как-то по-животному урча, вгрызся в гамбургер.

– Тебя что? не кормили что ли в твоей ссылке?

– Не факт! – кетчуп размазался у него под губою, и Санька, высунув язык, попытался слизнуть эту бардовую полоску. – Там такого дерьма навалом было. – Санька стёр кетчуп пальцем и облизал его. – А вот есть я их не мог. Не принимала душа – и баста! Они там, в провинции как-то по-другому их делают. Вот посмотришь, вроде бы всё то же самое: булочка, котлета и всё остальное... А не идёт это всё внутрь, хоть ты тресни. Они, наверное, – тут Санька криво усмехнулся, и мне стало как-то не по себе. Раньше у него подобных улыбок никогда не было, – мясо туда кладут. А мы-то непривыкшие.

Санька был в прекрасном расположении духа, жевал и говорил. А я как-то лениво ковырял салат. Надо отдать Светке должное: готовила она замечательно, и меня, привыкшего к домашней стряпне, всегда мутило от одного только вида фаст-фуда.

– Теперь всё! – мотал головою Санька, принимаясь за второй гамбургер. – Теперь у меня новая жизнь начнётся! Я, блин, всём покажу, как надо карбид жевать... Я пока под предписанием ходил, столько всего передумал. У меня, знаешь...

– Предписанием? – перебил я. – Это что такое?

– Ты что? не знаешь что ли ничего? – мой друг как-то мерзко захихикал, и меня опять передёрнуло. То ли от салата, то ли от вида смеющегося Санька. – Там у всех стандартное предписание: не писать, не рисовать, не сочинять музыки. Но говорить-то нам не запрещалось. И я знаешь, братка, столько всего наслушался. И план действий там хорошо объяснили. Что мне теперь делать надо... Вот сейчас доем...

Я слушал и думал, что Санька изменился. И, надо сказать, очень сильно изменился. В его речи стали появляться странные словечки

– Вот послушай... сегодня накатило, – Санька вытер салфеткою губы, скомкал её и бросил на тарелку, прямо к третьему, ещё нетронутому гамбургеру. – Будь проклят ты! плешивый бес, пустивший в город... а дальше я ещё не придумал. Но начало хорошее. Впечатляет. А самое главное, ты аллегорию ущучил? понял про кого это, а?

Я не понял, но кивнул. Политическая жизнь меня интересовала слабо.

– Всё! – Санька многозначительно поднял палец и взял третий гамбургер, – теперь у меня побежит, понесётся. Я им всем носы-то поутираю... Это раньше я пороги редакций бородою подметал, а теперь они сами за мною бегать будут. Нас, поэтов, тех кто через ссылку прошёл не так уж и много; нас, блин, на руках носить надо...

«Он пьяный что ли? – думал я, глядя на Лущипова. – Откуда? Ведь кроме «Колы» не пил ничего. С чего это его развезло-то так?»

Санька откусил от гамбургера, потом как-то брезгливо сморщился и бросил его обратно на тарелочку.

– Что-то в нем... луку много... Привыкли гениев дерьмом кормить... плебеи... Вот послушай, я тут этот самый... реквием писать начал, – Санька выпрямил спину, широко раскрыл глаза и начал декламировать: – Я ль в ссылке не бывал? Поэт не я ли? В мою ли душу калом не плевали?

Я сбежал от него минут через десять, когда он перестал меня замечать и начал разговаривать с девушкою за соседним столиком. Он говорил ей, что она должны быть счастлива, что сидит в одном зале с Лущиповым; и спрашивал, так почему же она при этом выглядят так мерзко? Я позорно сбежал не дожидаясь счёта, а просто положив деньги под солонку. И сейчас я стоял на крыльце и слушал, как абсолютно трезвый Санька, опьянённый лишь сознанием своей значимости, кричал в зале:

– Иди сюда, бестолочь! Я тебе автограф на груди нарисую! Потом, дура, гордиться будешь, ноги мне целовать! Я тебе не какой-нибудь там рифмоплёт, я Лущипов!! Сам Лущипов!!! Поняла, корова крашенная?

«Сейчас его побьют... – думал я, разглядывая медленно ползущий мимо крыльца поток машин. – Продавщица позовёт охрану, а Санька будет махать на них салфеткою и обзывать сатрапами... – эта картина почему-то предстала перед моими глазами очень ярко. – Или же кто-то позвонит в милицию, и тогда Санька часа два будет трясти железную решетку и орать во всё горло, требуя к себе прокурора, министра культуры, президента, а заодно и митрополита».

Наверное, очень трудно вернуться из ссылки и при этом – остаться Пушкиным. Возвращаются оттуда, по большей части, только Лущиповы.

 

Неделю спустя, когда эта встреча в кафе стала уже забываться, я вернулся с работы домой, и Светка вышла ко мне из зала. Обычно она так не делала.

– Лущипов заходил, – сообщила мне она, глядя, как я снимаю сандалии.

– Чего хотел?

– Похвастаться... Вот, посмотри, – и сестра протянула мне газетный лист с обведённым жирным маркером кусочком, – чего принёс. Говорит: порадуйтесь за меня.

– Свет... у меня кто-то тапочки украл... – ответил я, не поворачивая головы, и делая вид, что очень внимательно разглядываю полочку для обуви.

– Держи... – Светка ногою подтолкнула мои тапочки. – Я их от Саньки спрятала.

– Зачем? – искренне удивился я.

Светка закатила глаза, потом посмотрела на меня как на идиота и молча втиснула в мою ладонь газетную вырезку.

«Так, что тут у нас?.. – шагая в зал, разглядывал я листок. – Газета «Ху-из-Ху»... ни разу про неё не слышал... сейчас таких много развелось... «Три тайных брака президента», «Будет ли Россия воевать на Луне?», «Министр от сохи»... Ну, что тут может быть серьёзного?»

Я прошёл в зал, плюхнулся в кресло и потянулся к выключателю торшера. Разгладил листок, повернул его к свету и прочитал отмеченный абзац в колонке «Краткой строкою»:

«Власти продолжают преследование поэта А.Лущипова. Только что вернувшийся из ссылки молодой, талантливый поэт в прошлую пятницу был доставлен в отделение милиции и там избит блюстителями порядка. Обстоятельства происшествия уточняются, и остаётся только гадать, по приказу какой одиозной личности организована эта травля».

– Бред, – взглянул я на Светку. – Я ж тебе рассказывал, как там дело было. Он стал...

– Санька просил тебе передать, что он свой реквием в «Староградье» печатать будет.

«Староградье» было моей мечтою. В этот альманах пробиться молодому, никому не известному автору не было никакой возможности. Эта ступенька была для меня пока что недосягаема. Я посылал туда стихи каждый месяц, но так и не дождался оттуда ответа. Никакого. Судя по всему, неизвестных авторов там просто-напросто не читают.

– Ой-ой-ой, – недоверчиво покачал я головою и передразнил Светку, – печатать он будет... Санька мне только две первых строчки прочитал, так меня чуть не стошнило. Не возьмут его в «Староградье».

– Возьмут, – уверенно кивнула Светка. – Этому альманаху скандалы не нужны. Они же не хотят прослыть пособниками режима. Как вот тут вот, – она вырвала у меня из рук газетный листок и покачала им в воздухе. – Стоит ему только один отказ получить, как все газеты сразу же взорвутся: «альманах поддерживает травлю поэта!» И напечатают! Как миленькие напечатают.

Я растерянно смотрел на сестру. Я понимал... умом понимал, что она всё говорит верно. Люди как считают? раз был в ссылке – значит был суд. Стало быть, эксперты вынесли свой приговор: «Этот человек – Поэт!». Значит, есть в этом человеке что-то особенное, то, что простым взглядом не сразу заметно. И если он, прошедший все инстанции поэт, пишет откровенную дрянь, то, может быть, именно в этом и есть величие творчества?

– Пошли ужинать. А потом Саньке позвони. Вдруг, он и тебя туда пристроит. Под шумок-то...

– Не хочу...

– Ужинать не хочешь? Я плов приготовила...

– Печататься с ним не хочу... Где угодно, только не рядом с Лущиповым. Слушай, Светка, а чего это они все из ссылки другими приезжают, а? Может быть, их всех там зомбируют... или уколы какие-нибудь ставят?

 

– Алло! Сергей Константинович? Это вас Дворников беспокоит... Да, спасибо, всё хорошо... Сергей Константинович, а нельзя ли моё дело прекратить?.. Вот так вот просто взять и прекратить? Я больше не хочу в ссылку!.. Нет-нет, все ваши расходы я оплачу... А на какое число, вы говорите, суд назначен? Это что? уже на следующей неделе?.. Я по-прежнему мечтаю быть хорошим поэтом, только не хочу делать это через ссылку. Не хочу!.. Я уж как-нибудь своим ходом... Хорошо, я завтра же к вам приду, и мы обо всём договоримся... Ну, всего доброго, Сергей Константинович!