Когда начинается старость? Когда тебя сделают бабушкой? Ну, уж нет! Виктория стараниями сына Олежки впервые стала бабушкой в сорок семь лет. В ту пору она заведовала отделом в министерстве. Работала успешно, хватко, но не до упаду. Вечерами вытаскивала мужа то в кино, то в театр, а то и на каток. Правда, в театре Павел мог и вздремнуть, слава Богу, тихо, без храпа, а на катке в основном грел лавочку. Но ходить в подобные места одной было бы неприятно, ущербно как-то. Да и мужу нельзя позволять вечера напролёт возлежать на его любимом диване, лениво взирая на телевизионный ширпотреб. Так уж получилось, что в их семейном тендеме она всегда была ведущей, а Паша – ведомым. И в мужья она выбрала его сама. Не от горячей любви. Просто настала пора обзаводиться семьёй, а более подходящей кандидатуры не нашлось. Паша был человеком инертным, и Вика решала не только, куда пойти развлечься и какой костюм ему следует надеть, но и как он должен вести себя со своим начальством, какая тема диссертации для него перспективна. И что диссертация ему необходима, решила, естественно, тоже она.

 

Рождение внучки Верочки не внесло в жизнь Вики существенных изменений. Верочку опекала сватья, мама жены Олега – сдобная, домовитая Мария Ильинична, неотделимая в Викином сознании от пыхтящего самовара, не успевших остыть сладких пампушек и вязанных крючком салфеточек. Внучка, между тем, росла. Вику она называла не бабушкой, а демократично и корректно: по имени. Отношения у Вики с Верочкой сложились дружеские, доверительные. Вика была в курсе таких секретов девочки, о который ни её папа с мамой, ни бабушка Маша даже не подозревали.

 

Оказавшийся весьма любвеобильным и непостоянным Олег неожиданно расстался с мамой Верочки. Вскоре у Вики появилась новая невестка и вторая внучка, Юленька. Вика и Паша помогли сыну построить кооперативную квартиру для новой семьи. Наличие теперь уже двух внучек ощущения старости у Вики не породило. Отнюдь! Да и что такое пятьдесят семь лет, когда человек генетически рассчитан на сто двадцать! Даже не половина пути. Но её начальство имело свой взгляд на женский возраст: Вику настойчиво попросили уйти на «заслуженный отдых». Формулировочка-то какая иезуитская: «отдых»! От чего отдых? От жизни? Но… против лома – нет приёма! Пришлось подчиниться.

 

Вика была убеждена: старость наступает, когда ты сдаёшься, позволяешь списать себя в старичьё. А она сдаваться не собиралась. Да, выход на пенсию – момент переломный. В это время, чтоб не опуститься, надо мобилизовать все внутренние ресурсы, расширить круг интересов, попытаться реализовать себя в том, до чего раньше не доходили руки. Вика установила для себя жёсткий режим дня. Купила самоучитель по живописи и, к изумлению мужа, начала писать картины маслом. Кроме живописи занялась художественной фотографией. А ещё, пошла на курсы немецкого языка, чтобы обрести новый круг общения и чтоб мозги не ржавели от безделья. Почему она выбрала немецкий? Английский она и так знала прилично, а немецкий учила только в раннем детстве, хотелось вспомнить.

 

Неожиданно в их дом вернулся сын, расставшийся со второй женой, и, похоже, уже приглядевший себе третью. Денег на ещё одну квартиру для него у Вики не было. Сын надеялся заработать необходимую сумму на ниве входящей в права индивидуальной трудовой деятельности. И тут скоропостижно, прямо на работе умер Паша.

Тридцать шесть лет она опекала его, заботилась, рассчитывала его шаги, жила семейной жизнью, обыденной, но, как оказалось, такой необходимой. Картины, фотография, занятие немецким были лишь приложением, обрамлением. Со смертью Паши на Вику навалилась пустота. Вся сила воли потребовалась ей, чтоб устоять в этой беде.

 

Через два месяца после Пашиной смерти Олег со смущённой физиономией представил Вике новую невестку – Лидочку. Раньше Лида преподавала в районной музыкальной школе, но в беспределе девяностых она переквалифицировалась в агента по продаже недвижимости. «Мы заработаем себе на хорошую квартиру, – уверяла Лида. «А пока – поживём здесь, – констатировал Олег, – и тебе с нами будет веселее». Лида оказалась женщиной волевой, активной, в чём-то похожей на Вику. «Может, возьмёт Олежку в руки, перестанет он менять жён, как перчатки», надеялась Вика, но перспектива жить при семье сына её совсем не прельщала. К тому же, сын и невестка зарабатывали прилично, а покупательная способность Викиной пенсии таяла на глазах. Нет, никто Вику в расходах впрямую не ограничивал, но она чувствовала, что её потребность в приличной, не старушечьей одежде, привычка регулярно посещать хорошего парикмахера, желание покупать масляные краски, фотобумагу, платить за занятия немецким воспринимаются сыном как ненужные излишества, к тому же отдаляющие момент покупки вожделенной квартиры. Лида мельком обронила, что её маме вполне хватает пенсии. Мол, много ли старикам надо! «Может, маме Лиды, живущей в небольшом посёлке, занимавшейся в основном домашним хозяйством хватает минимальной пенсии и овощей с огорода, – думала Вика, – хотя и это сомнительно. А вот говорить такое свекрови Лида не имела никакого права. Её, Вику, похоже, рассматривают как доживающую свой век. Вот, что значит превратиться в иждивенку!» И Вика начала искать выход из создавшегося положения.

Выход замаячил со стороны совершенно неожиданной. Покойная мама Вики, Анна Михайловна, была еврейкой. Этот факт в жизни Вики до сих пор существенной роли не играл. Она, Виктория Тимофеевна Богданова по отцу, Привалова – по мужу, русская по паспорту и внешности от антисемитизма никогда не страдала. В конце сороковых годов, в разгар борьбы с «безродными космополитами», когда в анкетах полагалось указывать национальности обоих родителей, Вика без проблем поступила на не престижный в ту пору экономический факультет Института инженеров железнодорожного транспорта. Если бы её манили звёздные, «голубые» факультеты, её бы наверняка больно ударили по пятому пункту мамы, заложив основы еврейского самосознания. Но этого не случилось. А когда Вика заканчивала институт, анкеты были уже менее бдительными: национальностьи отца и мамы в них не фиксировались. В семидесятые годы, во время массового выезда евреев в Израиль и США, Вика об эмиграции даже не помышляла. Теперь, в девяносто шестом, Штаты евреев практически не принимали, но зато их, в том числе и полукровок, начала впускать Германия. Да, дед и бабушка Вики лежат в Бабьем Яру, но немцы давно изменились и, если они хотят, чтоб Германия не была «юденфрай – свободна от евреев», тем лучше. И немецкий она успела подучить. Всё одно к одному!

 

По гороскопу Вика была Стрельцом, а представители этого вольного, активного, целеустремлённого знака обожают путешествовать. Перспектива пожить в Западной Европе воодушевила Вику. В Германии, как она слышала, дают неплохое пособие. Можно будет не обременять собою сына. Вариант Израиля с его жарой и чертами Востока не прельщал её совершенно. И Виктория отправилась в Германское консульство. У его забора кучковался народ. Одна очередь была за временными визами, вторую – составляли российские немцы, решившие вернутся на землю предков. Третья – была еврейской.

 

Вике повезло. Люди в её очереди попались интеллигентные, доброжелательные. Они охотно делились информацией. Большинство подавало документы на выезд впервые, но были и пропустившие свой срок, в основном из-за болезней, начавшихся от боязни перемен, страха потери Родины. Люди получали инфаркты, инсульты. Но обстоятельства, у многих и впрямь ужасные, после выздоровления вновь приводили их к дверям консульства. Немцы эти метания пока терпели. «Нет, если уж ехать, – думала Вика, – то с лёгким сердцем. Российское гражданство у меня останется, назад в квартиру Олежка, в случае чего, пустит. На худой конец, посмотрю мир и вернусь».

 

Она обменивалась телефонами с соседями по очереди, узнавала, как живут

эмигранты в разных землях Германии. Поняла, что если хочет выехать быстро, а не ждать четыре – пять лет, надо проситься в одну из земель бывшей ГДР. Земли эти бедноватые, но пособие везде почти одинаковое. К тому же на Востоке есть врачи, учившиеся в СССР, менталитет населения ближе к нашему: тоже жили при социализме и последующих бурных переменах.

 

В ближайшие месяцы круг знакомых Вики стремительно расширялся.

Сын смотрел на её затею с отъездом, как на явное помешательство. «Мать, тебе шестьдесят пять лет! Ты не забыла? – вопрошал он.– Как можно в таком возрасте одной ехать в чужую, незнакомую страну? Ну, если бы ты бежала из Чечни, Приднестровья или от Туркменбаши, или жила здесь впроголодь, твой отъезд можно было бы понять. А так? Это же чистой воды авантюра! А если ты там свалишься? Что тогда?» «Сваливаться я не собираюсь, – парировала Вика, – а заболею, будут лечить».

 

Через десять месяцев она получила разрешение на постоянное проживание в одной из Восточных земель. В течение года ей надлежало прибыть в маленькую деревеньку, в которой располагался приёмно-распределительный пункт. Тянуть резину Вика не стала.

Собралась быстро. В ту весну шахтёры, которым давно не выдавали зарплату, временами ложились на рельсы перед поездами. В Польше пассажирские составы нередко грабили бандиты. И Вика предпочла лететь.

 

Потом была прелестная деревенька с аистами на крышах добротных особнячков, фигурками гномов в палисадниках; со здоровой, незатравленной листвой деревьев, какой Вика уже давно не видела. Начинался май. Пели соловьи. Люди, приехавшие по немецкой и еврейской линиям, ждали распределения. И вот автобус уже вёз Викторию в следующее общежитие, в город, где ей предстояло жить. Как-то сложиться всё там?

 

Ещё в Москве Вика решила, что жить одной – не дело. Как она успела понять, отъезд в эмиграцию разбивает, вернее, добивает, многие непрочные семьи. Один из супругов рвётся уехать, другой – не решается. В результате, в Германию часто приезжают успевшие развестись мужчины и женщины. Перспектива одиночества в чужой стране их пугает. Возникают новые союзы. Она не должна упустить свой шанс. Надо найти подходящего мужчину лет шестидесяти пяти – максимум семидесяти. Проблемы интимные будут уже не столь актуальны. Одним фактором возможного несоответствия меньше. И будут они жить вместе, заботиться друг о друге, ездить по Европе… Средняя продолжительность жизни в Германии, кажется, восемьдесят два года, а ведь можно прожить много дольше! Надо приглядываться к возможным женихам, благо жить в общежитии придётся долго и контингент будет пополняться вновь прибывающими. Вика любила ставить перед собой глобальные цели и добиваться их осуществления.

 

Общежитие для иммигрантов и переселенцев располагалось на окраине города. На огороженной забором озеленённой территории стояли дома барачного типа, но со всеми удобствами. Соседкой Вики по комнате оказалась милая, деликатная женщина пятидесяти двух лет Дина, врач из Грозного. В общежитии Дина жила уже год. Здесь по телевизору увидела развалины своего бывшего дома. Да, сын был прав: большинство приехало сюда по обстоятельствам крайне тяжёлым. У Дины здесь, в общежитии появился друг – физик по имени Феликс, работавший раньше на Байконуре. Началось всё, как поведала Дина, с того, что Феликс вызвался доставлять продукты на долю Дины из расположенного довольно далеко супермаркета, а она взяла на себя приготовление обедов. Сейчас Дину и Феликса было водой не разлить. Оба выглядели влюблёнными и счастливыми. «Надо взять эту схему на вооружение!» – решила Вика. Конечно, кулинария – не самое сильное из её дарований, но на четвёрочку она справиться. Вика внимательно приглядывалась к одиноким мужчинам их общежития, но ничего мало-мальски подходящего пока не обнаруживала.

 

Так прошло три месяца. И вот однажды из автобуса, привозившего новичков, вышел высокий, стройный, подтянутый джентльмен подходящего возраста с открытым, умным, располагающим лицом. Вика, не мешкая, взяла над ним шефство: объяснила, где нужно зарегистрироваться, посоветовала проситься в комнату Феликса, от которого накануне выехал получивший квартиру сосед. Через час Вика уже знала, что Игорь (здесь всех на немецкий манер звали по имени без отчества) приехал в Германию из Риги, где прожил двадцать лет и оказался после получения Латвией независимости не гражданином. Игорь был капитаном первого ранга в отставке. На флот попал мальчишкой во время войны. Разведён. Дочка работает по контракту в Бельгии, внучка учится в Сорбонне. Игорю было семьдесят лет – предельный намеченный Викой возраст для кандидатов в мужья. Но выглядел он моложе. Немецкий Игорь знал слабо, а на английском в здешних ведомствах не сговоришься. И Вика взялась сопровождать его в качестве переводчика и проводника по незнакомому ему городу.

 

Вскоре уже Феликс и Игорь закупали продукты вдвоём, а Дина и Вика по очереди готовили еду. Вчетвером они сходили в местный театр. Потом Вика показала Игорю местный художественный музей. Вскоре они оба записались на дешёвую автобусную экскурсию в Париж. «Господи, чего только не бывает! Прожить всю жизнь и только на старости лет полюбить по-настоящему! И такого замечательного человека!» Вика была уверена, что Игорь тоже любит её. То, что он сдержан… Но не мальчишка же! И достойных условий в общежитии нет. Правда, иногда Игорь резок с ней, но для бывшего военного это простительно.

 

Порой во время прогулок Вика уставала, не поспевала за темпом ходьбы Игоря, у неё перехватывало дыхание, но она старалась не отставать, не раскисать, быть в хорошей спортивной форме.

 

В один из первых дней пребывания в Германии Игорь подал заявление с просьбой перевести его в один из городов на границе с Бельгией, поближе к Льежу, где жила его дочь. Но в то, что просьбу удовлетворят, Вика не верила. А если и переведут Игоря, случится это нескоро. К тому времени их отношения окрепнут, и Вика поедет с ним как жена. В том, что они будут вместе, Виктория почему-то не сомневалась.

 

«Как я вляпался в эту историю?» – думал, между тем Игорь. Вика была совершенно не в его вкусе: ему нравились женщины мягкие, робкие, а эта ведь, как бульдозер! К тому же своей самоуверенностью создаёт у окружающих впечатление, что между ними существуют серьёзные отношения. Уже и другие женщины, из числа тех – нежных и деликатных, относятся к нему, точно к окольцованному. Бред какой-то! Вика является с утра, сообщает об их совместных планах на день! Его раздражения в упор не замечает. А он срывается всё больше. Уже до непозволительного уровня. Даже её помощь в немецком становится ему в тягость. И готовит она отвратительно. Да и старая она! Неужели не понимает? А ведь похоже, влюбилась в него баба всерьёз. Только этого не хватало! Вот и сегодня она вытащила его с утра на очередное мероприятие. Им, видите ли, необходимо побывать на блошином рынке. Игорь попытался прихватить на рынок соседку, милую женщину из Ленинграда, Свету, но Вика так посмотрела на ленинградку, так повела плечами, что Светлана поспешила отказаться.

 

С рынка Игорь и Вика возвращались по холмистой дороге. Вика несла купленные по дешёвке чашки. Игорь так был раздражён, что даже не взял у неё свёрток. Впрочем, чашки – не груз. По дороге Вика говорила, что на двоих в их городе дают трёхкомнатную квартиру. «Она что? Уже строит планы совместной со мной жизни?! Ну и наглая! Стоп, стоп. Я должен вести себя сдержанно, не грубить», – говорил себе Игорь. При этом он шёл всё быстрее Она семенила за ним, чуть поспевая. Но вдруг застонала и осела на землю.

 

«Инфаркт, – сказал врач клиники, – тромб из артерии мы вытащили. Но сосуды сердца в плохом состоянии. Необходима операция шунтирования».

 

После операции Игорь все дни проводил в палате Вики. Так или иначе, здесь он оказался самым близким ей человеком. К тому же, он корил себя за слишком быструю ходьбу в тот злополучный день, за несдержанность, за то, что она несла эти треклятые чашки…Бросить её в беде он не считал возможным. А она его заботу расценивала, как проявление любви, смотрела на него счастливыми глазами.

 

Из Москвы на неделю прилетел сын Виктории. Наличие возле матери Игоря он воспринял, как некую нелепость, несуразицу, но, тем не менее, они вдвоём опекали Вику, беседовали с её врачом о прогнозах на излечение. «У фрау Приваловой сильный характер, хороший настрой, – говорил врач Вики, – она хочет вернуться к полноценной жизни. Я надеюсь, ей это удастся». Олег вскоре улетел в Москву. «Пока Вика не встанет твёрдо на ноги, я обязан о ней заботиться, – говорил себе Игорь, – а потом надо будет как-то объяснить ей ситуацию. Но как это сделать, чтоб не подорвать волю к жизни, не всадить нож в спину?» В Игоре жили и забота о Вике, и досада на ненужную ему любовь, и, хотя он себе в этом не признавался, гордость, что может он ещё вызывать подобные чувства. Неожиданно Игорь получил разрешение на переезд. Он решил, что поедет обязательно. Так будет лучше для всех. В новом городе он сможет, наконец, строить свою жизнь по собственному усмотрению. Но надо дождаться, когда Вика оправится окончательно.

 

Вика слушала Игоря с недоумением. Она никак не могла поверить, что он выхаживал её, нянчился с ней только из чувства долга, дружбы, без любви! «Но так не бывает!» – растеряно говорила она. В её душе поселилась боль. «Я должна выдержать, смириться и по возможности быстрее отпустить его», – убеждала себя Вика. А сердце ныло, плакало. «Только бы не случился новый инфаркт, – думала она, – тогда Игорь вынужден будет снова обо мне заботиться, а этого нельзя допустить».

 

Наконец, Игорь уехал. В новом городе никого подолгу в общежитии не держали. Игорю предложили скорее снять себе квартиру. Кругом не было ни одного знакомого лица. Игорь растерялся. Он ругал себя за отъезд из милого, дружелюбного городка, где появилось столько друзей. В конце концов, ему уже восьмой десяток. Надо было спокойно жить с любящей его Викой. Поздно уже гонятся за синей птицей! Кому он нужен здесь?

Дочка близко, но в другой стране. У неё своя жизнь. А что будет, если он разболеется?

И Игорь позвонил Вике, попросил узнать, не может ли он вернуться?

 

Вика ликовала: «Он понял, что не может без меня!» Она ринулась искать знакомых, успевших наладить отношения с местными чиновниками. Те обещали похлопотать…

 

А Игорь за это время нашёл себе уютную, западного стиля квартирку. Соседкой по дому оказалась милая, домашняя, заботливая женщина, москвичка, на пятнадцать лет моложе его. Как раз такая, о которой он мечтал. Теперь-то он понимал, что просьба о возвращении была с его стороны минутной слабостью. Игорь поспешил сообщить об этом Вике.

– И подругу нашёл? – спросила она.

– Как без этого, – ответил Игорь.

 

«Вот это уже – настоящий конец. И за что мне такое? Но надо жить, найти новые цели, стоящее, полезное дело. Больше бывать на людях. А главное – найти дело», – твердила себе Вика.

 

В русско-немецком обществе их города была объявлена лекция некоего Курта Гофмана «Судьбы евреев нашей земли в период Катастрофы». Тема тяжкая. Хотелось бы держаться от неё подальше. Но не пойти она посчитала неудобным, к тому же, было интересно послушать, как будет говорить о Катастрофе местный немец. Гофман оказался приятным, располагающим к себе человеком. Высокий, жилистый с копной седых волос и синими, не выцветшими с возрастом глазами. Много лет он преподавал русский язык в гимназии. Гофман рассказал о своём проекте создания при здешнем историческом музее выставки, посвящённой жизни, депортации и гибели в концлагерях евреев города, о судьбах тех, кому посчастливилось спастись. Он показывал аудитории фотографии, найденные в архивах и полученные от родственников погибших. «Может быть, кто-нибудь из присутствующих захочет помогать в этой работе?» – спросил он в конце. Из присутствующих вызвалась помогать только Вика.

 

Теперь три раза в неделю она работала с Куртом: обновляла, увеличивала фотографии, делала рисунки, редактировала русские варианты текстов. Курт решил, что биографии должны быть на четырёх языках: немецком, английском, русском и иврите. Переводы на иврит осуществлял недавно появившийся в их городе раввин – милый, полный энтузиазма, но незашоренный старичок из Лондона.. Истории, лаконично изложенные на стендах, трогали до слёз. Для дум о безответной любви времени у Вики оставалось всё меньше.

 

Курт был на год моложе Вики. В сорок пятом ей исполнилось четырнадцать, ему – тринадцать. «К счастью – тринадцать, – сказал он, – я не успел попасть в гитлерюгенд». Курт был очень приятным человеком. Работалось с ним Вике легко, интересно. Жил он один в небольшом доме у озера. Жена его скончалась три года назад. До этого долго была парализована. Чтобы ухаживать за ней и не отдать в дом престарелых, Курт до срока ушёл с преподавательской работы.

 

Через месяц с начала совместной работы с Викой Курт предложил ей съездить в старинный курортный городок на юго-западе Германии, где сотрудник местной католической благотворительной организации «Каритас» Ганс Юнге создал при синагоге выставку, похожую на их проект. Стоял июнь. За окнами желтели поля рапса, голубели посевы овса, поля сменялись лесами. Временами путники останавливались на чистеньких, уютных заправках с обязательными кафе, магазином, душем и прочими благами цивилизации. Курортный городок, в который они приехали к вечеру, оказался восхитительным. Палевых тонов виллы на склонах пологих гор, речка с белыми и чёрными лебедями. Первоначально они хотели забронировать номера в недорогой гостинице системы «Этап», но радушный Ганс настоял, чтоб гости остановились в его доме.На следующий день они посетили выставку, потом знакомились с архивом Ганса, с письмами тех, кому удалось спастись. Среди выживших был и вывезенный отцом мальчик, ставший позднее лауреатом Нобелевской премии. Списки, списки. Среди погибших Вика обратила внимание на фамилию Дрейфус. Трагичная перекличка времён. Она фотографировала Стену памяти. Помогала Гансу перевести письма российских родственников погибших.

 

А вечером в курортном парке Вика и Курт слушали музыку Моцарта.

«Как мне созвучно с Карлом и при чтении страшных писем, и среди левкоев и вальсов», – мельком подумала Вика.

 

На следующее утро они поехали на север, в Дюссельдорф. Там, с помощью автонавигатора легко нашли улицу Мюленштрассе, где находилась выставка «камней, о которые спотыкаются» – латунных табличек с именами убитых нацистами евреев. Курт рассказал, что эти таблички немецкий скульптор Гюнтер Деминг уже четырнадцать лет вмуровывает в тротуары у домов, где эти люди жили в городах Германии, Австрии, Венгрии… А в музее на стенах висели биографии…И Вика опять делала зарисовки, фотографировала. Они договорились заказать такие таблички для своего города. Вика думала: «Эти таблички не только долг перед убитыми, у которых не осталось могил, но и прививка от ксенофобии. А готовы ли мои соотечественники спотыкаться на тротуаре о табличку памяти, на месте, где неофашисты убили узбека или таджичку? Боюсь, что нет».

– Что-то Вы бледная? – озабочено спросил Курт, когда они возвращались в свой город, – Наверное, я переутомил Вас. Очень устали?

– Немножко перегрузилась эмоциями.

– Простите, ради Бога! Я должен был об этом подумать. Когда приедем, отлучу Вас от работы на неделю. А через неделю, если не возражаете, поедем в Шверин. Это не далеко. Там дают «Аиду». На свежем воздухе. Действо на ступенях местного музея, на фоне его колон. Справа – старинный замок и озеро, слева – прекрасное здание театра. Состав артистов блестящий. Вы согласны?

Она согласилась. «А пока неделю отдыхайте от меня», – сказал Курт.

 

Всю эту неделю ей очень его не хватало. А он позвонил только раз, назавтра после поездки. Осведомился о здоровье, и всё. Ей самой позвонить хотелось, но казалось неудобным. А может, он не звонит потому, что она сделала в поездке что-то не так? Как показало общение с Игорем, она плохо разбирается в мужской психологии. Нет, звонить не надо. Вика с трудом дождалась дня спектакля.

 

И Шверин и спектакль оказались, действительно, прекрасными. Возвращались

поздней ночью. На одной из возвышенностей Курт направил машину с основного шоссе на предназначенное для отдыха ответвление дороги. «Давайте выйдем ненадолго», – предложил он. Над ними сияло множество ярких, крупных звёзд.

– Какая красота! – вздохнула Виктория.

– Вика, – сказал Курт, неожиданно осевшим голосом, – выходите за меня замуж! Я постараюсь, чтоб Вам было хорошо со мной».

 

Замуж? Вот уж о чём Вика последнее время не думала. А вариант выйти замуж за коренного немца не рассматривала никогда. Замуж за иностранцев выходили в основном женщины, не имевшие другой возможности обосноваться на Западе. Такие, основанные на сугубом расчёте браки, часто заканчивались разводом. Вика знала немало подобных историй и горьких, и смахивающих на анекдот. Одна знакомая рассказывала, что муж – коренной немец наблюдает, как она принимает душ, не из вожделения, а чтобы проверить не тратит ли любимая слишком много дорогой здесь воды!

 

Курт прекрасный человек, Вике с ним комфортно, но сохранится ли это ощущение при тесном общении в быту? Воду-то она экономить научилась, но сколько других подводных камней может её ожидать. Как ни как, Вика и Курт формировались в разных мирах.

 

Вика уговаривала Курта, что не надо спешить, говорила, что он её плохо знает, у неё неважное здоровье. «Тем более незачем жить одной. Я буду тебя беречь», – отвечал он. В конце концов, она, ругая себя за авантюризм, согласилась пожить в его доме. «Это не должно тебя ни к чему обязывать, – подчеркнула она, – ведь в Германии так живут многие». «Я бы предпочёл в данном случае русский подход», – вздохнул Курт.

 

Поселившись у Курта, она всё ждала, что вот-вот начнутся сложности, а их не было. Ей было уютно, тепло в его доме. Она охотно помогала ему ухаживать за садом, который спускался к озеру. Старалась вкусно готовить. Он ел её стряпню с удовольствием, но советовал брать пример с немок, которые давно забыли, что кухня – «кюхе» одно из основных женских предназначений. Сидя на терраске, она рисовала озеро, пасущихся на лугу чаек, цветы. Её картины начали покупать немецкие соседи и знакомые Курта. Не прекращали Вика и Курт и работу в архиве.

 

Через несколько месяцев Курт всё-таки настоял на оформлении брака. Он донимал Вику аргументами типа: «Мы все под Богом ходим. Женщины живут дольше мужчин. Вдруг умру. Надо, чтобы ты имела права на дом, на пенсию вдовы. Не хочешь думать о себе, подумай о сыне, внучках. Пусть всё это останется им». В результате, Вика сдала квартиру, за которую платил муниципалитет, и окончательно обосновалась в доме Курта. Вскоре из Москвы приехал погостить сын Вики, уже переставший удивляться переменам в её жизни, и повзрослевшие внучки, считавшие, что бабушка у них – «супер!». Временами Вика перезванивалась с Игорем. Её сердце от звуков его голоса давно уже не ёкало.