Аннотация На приём к гадателю и магу приходит следователь. Казалось бы, в наше время, ситуация не столь необычайная… если не учитывать, какого рода дело ведёт следователь и чем занимается маг. Выясняется, что речь идёт, ни много, ни мало – о судьбах человечества… Автор книги, известный российский исследователь магии, спиритизма и карт Таро, по-своему интерпретируя идеи «Апокалипсиса», призывает учёных, (и далеко не только материалистического толка) с большей ответственностью относиться к своим открытиям. Феликс Эльдемуров Сказка о добрых и сильных волшебниках Несостоявшийся детектив Три мира искони существуют в едином: истинный, достоверный, действительный. Высшее и низшее так же едины в подобии и согласии. В этом – великое чудо единства. Всё, сущее и несущее произошло от этого единого. Оно – причина всему. Оно порождено Луной посредством Солнца, привнесено Ветром и вскормлено Землёй. Оно – причина всех вещей в их неповторимости и совершенстве. Его власть проявляется наиболее явственно здесь, на Земле. Ты осторожно и последовательно отделишь земное от огненного, тонкое от грубого. Ты воспримешь природу силы, что восходит от земли к небу и вновь опускается в землю, отражая в себе качества как высшего, так и низшего. Открытием этих законов ты приобретёшь заслужен-ную славу и право владения самой сутью силы, что преодолевает всё тонкое и проникает во всё плотное. Именно так был сотворён мир, и следствием твоих действий в грядущем станут неисчислимые проявления, путь которым пока не открыт. Я получил право называться Гермесом Трижды Величайшим, познав то, что вытекает из идеи единства миров и тем обрёл власть над силами, управляющими действием Солнца. Изумрудная скрижаль Тота Гермеса Трисмегиста Несколько слов о Фёдоре Апраксине Дорогой читатель! Вы держите в руках удивительную, интереснейшую книгу. Несмотря на то, что она написана в духе приключенческого романа, (а местами и детектива), вы не найдете в ней ни лихих мордобоев, ни погонь, ни интимных сцен… …Чем славится, например, псевдолитературный комбикорм выработки гг. Кандаловых, печатаемый в изданиях, которые содержат гг. Кандаловы, редактируют гг. Кандаловы, и поедают исключительно те же гг. Кандаловы. По тем книжкам читатель представляет себе деятельность мага исключительно как: «пух!», «бах!», «трах!», всё полетело! с потолка упал мешок с деньгами!! у вампира отвалились уши!!! и т.п. Фёдор Николаевич Апраксин создавал книги совершенно иного толка. Вам, несомненно, известны многие из них, хотя все они, по причине необычайной скромности автора, были изданы под псевдонимами. Следует отдать должное не только удивительно тонкому, ёмкому и понятному, не отягощённому ненужной иностранщиной языку, но и необычайной плодовитости автора. За неполный год он сумел создать по крайней мере девять добротно написанных, информативных и оригинальных, капитальнейших трудов, посвященных проблемам изучения тайных наук, техномагии, эзотерике, психологии и истории религии. Человек изначально добр – этот постулат как аксиома, как неоспоримая догма, является основным мотивом его книг. В человеке просыпается «дракон»1, когда он силой социума оказывается поставленным в нечеловеческие условия, то есть, оказывается неспособным проявлять свою доброту по отношению к обществу. Гармоничная, полная духовной силы жизнь человека будущего, многократно описанная лучшими из фантастов, на самом деле – не прекрасная мечта. Это – норма, это то, что должно быть, к чему следует стремиться, то, что, возможно, когда-то было утеряно, но должно быть вновь обретено человечеством. Последние из его книг – «Психопатология как следствие социального статуса человека» и «Этика научного поиска», вне всякого сомнения, известны всем, кто когда-либо интересовался этими проблемами. Причины подобной плодовитости немало удивляли – и не только меня. Тем более, как выяснилось, эти девять рукописей были сданы... нет, поистине с жадностью приняты разными издательствами буквально в течение месяца – случай из ряда вон выходящий, хотя бы потому, что создать буквально из ничего не более пятисот авторских листов добротного научного текста за столь краткий промежуток времени пока не удавалось никому. Ко всему этому, как водится, примешались мистические истории о том, что автора видели в конторах самых разных издательств в один и тот же день и в один и тот же час – что, согласитесь, с точки зрения здравого смысла, маловероятно. Так или иначе, после «Этики» Апраксин не издал ни одной строчки, отказываясь от заискивающих приглашений журналов о возможности публикации хотя бы коротенькой заметки о своих работах или взглядах на проблемы изучения тайных наук. Вплоть до своего таинственного исчезновения, он был одним из наиболее уважаемых участников Российского Клуба Таро, участвовал во всех заседаниях РКТ, а также как рядовой член Клуба работал в одном из городских магазинов-салонов эзотерики, что называется «на потоке», предсказывая грядущие события на картах Таро. Стиль его работы: не просто «гадать», но попытаться помочь человеку найти оптимальный путь решения своих проблем – по достоинству оценен многими из его клиентов. Он, и несколько близких и знакомых ему людей таинственно исчезли в конце мая 2003го года. Для всех знавших его и слышавших о нём, это событие, разумеется, дало повод для множества домыслов и сплетен. Честно говоря, встал в тупик и я. В миру Апраксин был очень простым, очень мирным человеком, не имевшим ни долгов, ни счетов в банках, ни завязок с миром криминала; человеком, исключительно осторожным во всех своих связях и поступках. Работа настоящего мага незаметна. Более того, она достаточно буднична. Маг никогда не стремится к излишней известности, тем более – саморекламе. Правда, и врагов у него, вследствие особенностей его работы, порой бывает предостаточно… Позже стали проясняться интересные детали. Так, выяснилось, что перед тем, как уйти, Апраксин прихватил с собой, (или, возможно, уничтожил), все записи, часть книг и справочников, безвозвратно убрал из компьютера большую часть программ (в основном, составленных им самим), а также основательно перетряхнул свою домашнюю мастерскую. Схемы, которые он самостоятельно собирал на досуге, пропали или оказались разобраны. На рабочем столе обнаружили короткую записку: «Ничего не ищите – бесполезно. Да и не нужно». И вот, совсем недавно, судьба внезапно (или – закономерно?) свела меня с Константином Ивиным, специалистом нашего профиля из одного дальневосточного города. Ивин передал мне рукопись, на обложке которой значилась следующая приписка: «Сергей, публикацию этой книги я могу доверить только тебе. Можешь вставлять кое-что от себя, но (прошу, умоляю, требую!!!) – будь осторожен. Поменьше лишнего, не потому что не поймут, но потому, что могут понять чересчур много. Вспомни, о чём я тебя многократно предупреждал, особенно после твоих замечательных лекций. Впрочем... с другой стороны, если ты читаешь сейчас, спустя три года эти строки, самое страшное уже позади. Боже мой, а ведь я знал о том, что должно случиться! но, видимо, через какие-то, пусть и ужасные уроки судьбы люди должны пройти обязательно, и я бессилен что-либо сделать… Теперь – особенная просьба. Видишь ли, замышляя написать воспоминания, я поневоле увлёкся и в результате получился роман. Мне надоело постоянно «якать», я написал о себе в третьем лице и… вот парадокс: а как же подпись? Посему… А не согласится ли поставить свою подпись кто-нибудь из наших, например, тот же Феликс Эльдемуров? Поговори с ним, пожалуйста. Предупреждаю: по соображениям корректности мне пришлось изменить некоторые имена, фамилии, а также географические названия. Например, государства Ла-Плата вы на карте не найдёте. И, разумеется, всякое сходство с реальными лицами и событиями является абсолютно случайным… М.б., вскоре свидимся. Удачи! Твой Фёдор Апраксин». Прочитывая рукопись шаг за шагом, главу за главой, я поневоле встал в тупик. Я до сих пор не могу понять: то ли в ней фигурирую действительно я, то ли в ней выведен кто-то иной под моей, (кстати, нечастой), фамилией. Эта загадка не даёт мне покоя. Хотя, если принять во внимание гипотезу о том, что время разветвлено на множество рукавов, а события в каждом из них различны, то… Я и в самом деле мог принимать в них участие! То ли подействовала магия, то ли особого рода гипноз, но… что это? Выходит, что меня использовали в качестве генератора идей? но я не помню этого! Быть может, вспомню со временем? И именно эту, десятую, завершающую цикл книгу моего ученика, коллеги, учителя Фёдора Николаевича Апраксина я хочу предложить вашему вниманию. Выражаю благодарность Феликсу Эльдемурову за литературную обработку и художественное редактирование записок автора. Сергей Баданов, академик МАЭИН Пролог 1 Апраксин Фёдор Николаевич, закуривая трубку, краем глаза наблюдал, как пальцы старого мага, переплетаясь, ощупывают чёрный с искорками шар на конце длинной трости. – Итак, вы весьма своеобразно поняли условия договора! – провозгласил Оскар и бледно-серое лицо его приняло выражение посмертной маски фараона Хефрена. – Грош цена вашим способностям! Его молодой собеседник невозмутимо раскуривал трубку. «Щенок, – возмущённо думал старый маг, не терпевший табачного дыма. – Просто нахальный, дерзкий и… опасный щенок!» – То есть? – откликнулся молодой человек. – Как это «то есть»? Что значит «то есть»?.. – взорвался Оскар. – Она должна была ко мне на коленях приползти! На коленях, Фёдор Николаевич! И никак не иначе! Фёдор Николаевич Апраксин со вкусом затянулся и выпустил дым через ноздри. Его отпущенная «для солидности» бородка окуталась синим дымом. – О коленях в договоре, помнится, не было ни слова, – ответил он и посмотрел за правое плечо старика. – Она вас посетила. Она с трудом выслушала непристойные тирады, которыми вы её встретили. Она с гораздо большим усилием вновь покинула вас… Несмотря ни на что, она вас по-прежнему любит! Как и любила и раньше, и всегда. Остальное в ваших силах и... – твёрдо прибавил он, – будем откровенны!.. Давайте так: в дальнейшем абсолютно не моим собачьим делом будет в это вмешиваться. Они сидели за столиком летнего кафе над обрывом реки. Перед ними остывали две нетронутые чашки кофе – с молоком у Оскара и двойным черным у Апраксина. – Я пришёл сюда, для того, чтобы посмотреть вам в глаза!.. – гневно начал Оскар. – Вы пришли сюда для того, чтобы оплатить работу, – возразил Апраксин и протянул руку к своей чашке. – Не так ли? Старик перестал сверлить его взглядом, и устало опустил глаза. – Видите ли... – примирительным тоном продолжал Апраксин, – Вспомните!.. вы сами учили меня когда-то. Нам иногда – бывает полезно забывать о наших способностях. Вспоминать, что мы тоже – люди… Думаете, я не вижу, в каком вы сейчас состоянии? И с этими словами вновь посмотрел за правое плечо Оскара. – Вы это бросьте, – прошептал Оскар. – Мальчишка. Вы осмеливаетесь меня учить? Вы пользуетесь тем, что когда-то взяли у меня. Вы сумели овладеть знанием, которого не сумел осилить я. Вам я поверил более чем самому себе... – «Учитель, воспитай ученика...» – пожал плечами Апраксин и отхлебнул горячий кофе. Поморщился. Он любил кофе попрохладнее. – И этому! – Оскар указал за своё правое плечо. – И этому вы тоже научились у меня! – Никто не спорит, – вздохнул Апраксин. – Знаете, точнее… вам хорошо известно, что я не одобряю иных ваших методов. Но не уважать своего учителя – просто не могу… И все-таки! – продолжил он, сверкнув глазами. – И все-таки вы назначили эту встречу… и по какому-то иному поводу. Что вас мучает? Лицо Оскара вновь приобрело вид посмертной маски фараона Хефрена. Губы спрямились в чёрточку. Он выпрямился, опираясь на трость с набалдашником из чёрного камня с золотыми прожилками. – Прекратите лезть в мои мысли! – ответил он сухо. – Не вам судить, чего я опасаюсь и чего боюсь. – И все-таки? – искренне улыбнулся Апраксин. – Да, я принял решение, несмотря ни на что, заплатить вам за вашу работу, – Оскар выговаривал эту длин-ную фразу медленно, стараясь подбирать каждое слово. – Я... недорого продам вам старин-ную колоду Таро... из моей коллекции. Учтите, что аналогов ей в мире не существует. Возможно, она сродни той, о которой писал Вильямс... Я возлагаю надежду, что вы поймёте истин-ную стоимость этой вещи. Я отдам её вам... за весьма символическую цену. И назвал эту цену – по курсу валют на текущий день. Молодой маг принял из его рук темно-красный кожаный футляр с тисненым изображением головы Медузы Горгоны. Та же эмблема помещалась на рубашке каждой из карт. Он открыл странно холодную на ощупь колоду, осмотрел фигуры её персонажей, удивился... Колода была, возможно, очень старой, не такой, что продают в магазинах. Хотя и выглядела как явный «новодел». Неизвестный мастер расписал карты вручную. Что удивительно, за многие столетия, (а может и тысячелетия), рисунки на медно-рыжем пергаменте ничуть не потёрлись и не выцвели. И странный темно-красный лак (скажите, кто, когда и как лакировал пергаменты?), от которого плоскость рисунка отсвечивала гладью глубокого, вишнево красного озера, не имел ни единой царапины. И из этой глубины на него посмотрели… Ему показалось, что Геркулес, что на рисунке двадцать третьего Аркана напрягал силы, борясь с двумя змеями, ободряюще подмигнул ему. Хранительница Судеб с хрустальной сферою в руках, на карте Аркана двадцать четвертого – прищурилась строго: не беги от своей фортуны... «Жалок трус, что хватается за жизнь лишь потому, что боится умереть», – изрёк, вздувая мышцы, Геркулес. «Трабт ансалгт!» – на языке Запредельности прибавила Хранительница. Что значило: «Будь верен лишь себе и – никому другому!» Апраксин повертел карты так и этак. Быть может, эффект движения возникал за счёт освещения, за счёт угла падения луча света. Но как же речь, её модуляции? Сомнений быть не может: слова явственно слышались или же… сами собой возникали? В то же время, изображения на картах удивили его странной гротесковостью, какой-то нарочитой кукольностью. Быть может, в этом сказалось влияние предыдущих хозяев? Вместо традиционных помпезных, порой иконописных стандартных образов перед ним предстали шутовские персонажи, почти что маски итальянского «театра буфф». Интересно, какими голосами заговорят они в работе? И будут ли помогать, или же вышучивать… и насколько трудным окажется их приручение? «Тссс!» – качнувшись в сторону Оскара, поднесла к губам пальчик испуганная Жрица с рисунка второго Аркана. – «Дело непросто! Дело пахнет кровью…» – И… как… они… вам? – со странной интонацией в голосе спросил Оскар. – Да, я забыл предупредить. Вы можете не тасовать их. Они как-то сами перемещаются в колоде. И всегда удивительно точны. Правда, многое зависит и от умения читающего… 2 А теперь, дорогой читатель, как говорит Танюша Калугина (о ней мы ещё расскажем): «Внимание! Парад Алле! Смя-артельный номер! Барь-рабаны!!!» Известно ли вам, что такое карты Таро? Вы когда-нибудь встречали такие? Буквально несколько слов и о них тоже! На первый взгляд, они карты как карты. Шестерки, тузы, десятки. Короли, дамы с валетами... Но валетов почему-то два, пеший и конный... Ба, а это что за публика? Видите ли, в полной колоде Таро наши обычные карты, оказывается – всего лишь Младшие, а существуют ещё и Старшие – обычно числом двадцать две. Все они зовутся Арканами или Тайнами. На рисунке первой из них поднимает жезл Маг. На рисунке второго – таится во тьме загадочная Жрица, хранящая Книгу Судеб. Вслед за ними появляются веселая Императрица в компании с туповатым Императором, благословляет путников восседающий на троне Жрец и выбирает невесту Возлюбленный... Есть в Таро и страшные карты: Диавол, Смерть, коварная Луна и Башня, разрушаемая молнией… Есть и карты добрые: Звезда, дарящая надежду, Солнце, где играют малыши, Сила, где отважная дева укрощает льва, схватив его за челюсти... И всем перебегает дорогу вечный путешественник, цыган, воришка и непоседа Шут, что из львиных зубов отважно шагает в отверстую пасть крокодила. Говорят, что изобрели их когда-то в Египте, при фараонах, и что заложена в них столь великая премудрость, что осилить её способен не каждый. Хотя, тем не менее, среди предсказателей и магов Таро – предмет обычный. Примерно как для нас сковорода или ботинки. Говорят, что карты эти помогают хозяину лишь тогда, когда он принимается за работу с чистым сердцем и не подчинён иному желанию, кроме как помочь человеку найти выход из трудного положения. Говорят, что если, принимаясь за дело, предсказатель прежде всего думает о награде за свои усилия – карты начинают безбожно врать и до отчаяния запутывают работу. Говорят, что… много чего говорят, но об этом речь впереди. 3 В свой черёд, нам надо будет, разумеется, подробнее рассказать и о тех обстоятельствах, в силу которых колода Таро Горгоны досталась Оскару. Пока же, следует упомянуть о том, что старый маг, точно так, как сейчас Апраксин, трепетно вскрыл кожаный футляр, и… Недоумённо покосилась в его сторону Хозяйка-Императрица. Качнулись весы в руках богини Правосудия. Лязгнули зубами огнеглазые псы, охраняющие дорогу на карте Луны... И Смерть, словно занудный дух-банши из ирландских сказок, истерически захохотала и погрозила длинным суставчатым пальцем... Оскар понял. Карты таинственной колоды разыгрывали целые действия, как актёры на театральной сцене. В его руках оказался предмет, бесценный для любого, кто причастен к тайнам запредельных миров! Но... Постепенно, прочитывая карту за картой, он сделал ужасное открытие. Ни один из предыдущих владельцев этой колоды карт не умирал «своей» смертью, правда – если благоразумно не находил способа от неё избавиться. Карты нельзя было ни уничтожить, ни выбросить, ни потерять. Неуязвимые движущиеся фигурки возвращались к хозяину и мстили за своё унижение. Подозрение Оскара перешло в безудержный страх, когда он вспомнил, каким путём пришло к нему Таро Горгоны… Освободиться от проклятой колоды можно было только двумя способами. Их можно было либо продать, либо лишиться вследствие кражи. Кто, когда и зачем изобрел сей роковой оракул? И от Бога он был или от врага человеческого? Это оставалось тайной, и жить с такой тайной было опасно... Известно ли вам, кстати, что в старину иногда значило слово «колода»? Означало оно, ни много, ни мало – гроб… 4 – Ну, это, положим, не Чарльз Вильямс, – не отрывая от карт увлечённого взгляда, бормотал Апраксин. – Помнится, он писал лишь о двадцати двух Старших картах, а здесь, как я понимаю, на две больше... Геркулес! Хранительница Судеб! Хм, как интересно!.. И где вы такие берёте?.. Он не любил торговаться. Инструмент предлагали хороший, а сказать по совести – бесценный. – Я согласен, – сказал он в конце концов. – Я сумею найти эти деньги. Кое-что продам, займу, подзаработаю... – А знаете, – лукаво прибавил он, что-то внезапно высмотрев в картах, – Вильямс был прав. Арканы не оживут в руках того, чья душа не освящена Чувством! Оскар в свою очередь, не понимая намёка, с недоумением и надеждой следил, как его соперник вглядывается в Белую и Чёрную карты... Эта тайна старому магу, по некоторым причинам, так и не была открыта. А смысл её был в том, что в случае продажи Таро Горгоны, прежний хозяин вместе с правом владения начисто терял талант прорицателя и мага, и превращался в самого заурядного и пустого шарлатана. И не могли ему помочь теперь ни обряды в честь греческого Гермеса, ни церемонии в честь египетского Тота, ни моления греко-египетскому Серапису. И сулила отныне судьба Оскару помещать объявления в жёлтых газетёнках, и никогда, никогда впредь не ощущать на лице искусительного, зовущего вдаль ветерка новых знаний... Ибо всё то, что знал и умел прежний их владелец, колода забирала в себя. А новый не доживал своего срока просто потому, что каждому из людей отмерено узнать в жизни ровно столько-то и столько-то, но никак не более. Продать можно всё, что угодно... Но и под страхом смерти – остерегайтесь продавать своё предназначение! Повесть I ТАРО ГОРГОНЫ Глава 1. Разговоры заполночь Сны о прекрасном женском божестве доставили моему воображению самое возвышенное представление о красоте. Вчера ночью, когда богиня вновь явилась ко мне во сне, она оставила такую живую картину, будто я грежу наяву, что я не мог сомневаться в её существовании. Я записал свои видения, дабы не расстаться со счастливой верой в неё, моего доброго гения. Джон Клэр, «Записки о Белой Богине» 1 Кому-то, быть может, кажется, что карты – это просто разрисованные листочки картона? Это далеко не так. В пальцах настоящего мастера они становятся похожими на только что пойманных рыбок – изворачиваются, подскакивают, танцуют, а по завершении работы – сонно замирают до следующего раза. Их надо не лениться тасовать почаще… Это не рука несёт ту или иную карту на свою позицию в раскладе. Это карта тянет за собой руку. Какими бы они ни были, фабричными или самодельными, выполненными в изящной манере или грубоватыми, их долг – верно служить тому, кому они принадлежат. Ни в коем случае без разрешения не трогайте (и подавно – не смейте брать в руки!) чужих карт! Обязательно нарвётесь на неприятность! Карты «Таро Горгоны» не засыпали никогда. Порой, стоило владельцу поднести к уху темно-красный кожаный футляр, ему становились слышны и тихий шорох, и как будто беготня, и как будто перешёптывание. Как будто там, внутри футляра, непрерывно возились и царапали коготками насекомые... А теперь подумайте сами, каково это – слушать подобные звуки, размышляя, что это, быть может, скребётся изнутри твоя смерть? Но молодой маг вполне искренне верил, что чему быть – того не миновать, и что лишь один Господь Бог распределяет что, когда, кому и как. Да разве, рассуждал он, наше собственное тело – не такая же бомба с часовым механизмом? И стандартно шутил: «жизнь вообще опасная штука, раз от неё умирают». В одну из июньских ночей, вскоре после описанных выше событий, в окно комнаты заглянул любопытный молодой месяц. Очертания предметов сделались резче. В полумраке шевельнулись и поползли по обоям многолапые силуэты – это снаружи, во дворе качались под ветром влажные, в капельках дождя, белые купы сирени. На столе проявился портрет молодой строгой женщины с ребёнком на руках. Рядом высветилась пожелтевшая фотография – мужчина, женщина, а между ними мальчик лет одиннадцати. Здесь же, на столе, возвышаясь на постаменте, небольшой чугунный Дон-Кихот каслинского литья читал и читал свою загадочную книгу. Пошевелилась и заволоклась зеленоватой дымкой стопка гадальных карт, которые новый хозяин, перебирая на сон грядущий, забыл положить в футляр. Отразившись как в зеркале от гневного лика Медузы Горгоны, бирюзовый луч, рассеиваясь, озарил комнату… И в этот миг раздвинулись пространство и время. И затаённый багрянец озера обернулся прозрачной ясностью изумруда. И неохватный кристалл, в одной из граней которого отразилась мелкая, незначительная комнатка, занял место Вселенной, и начертанный на стене знак глаза в треугольнике обратился в треугольник в глазу... Кто знает, быть может тот мир, что мы зовём реальным, на самом деле – наш внутренний мир? Кто знает, быть может тот мир, что мы называем внутренним, на самом деле и есть реальный? Может, и правду говорят ученые, что сны, которые мы видим, пролетают мимо нас в считанные секунды. Молодой человек, не подозревая о творящихся в его комнате превращениях, отвернувшись к стене, смотрел сон о детстве. Ему снилось, что он снова, как когда-то, наловил в спичечный коробок кузнечиков и оставил коробок на туалетном столике. Мама, собравшись выкурить на ночь сигаретку, потянулась за спичками, а вместо них из коробка во все стороны так и брызнули попрыгунчики. Она испугалась, а отец рассмеялся: «И как это он до такого додумался?» И вновь качались на упругих стеблях головки одуванчиков, и утренняя роса холодила ноги, и тянуло бежать, скользить, лететь по весенней траве... – Спит… – прошелестел приглушённый голос из травяной, переливающейся мглы. – Тем лучше, – ответил другой голос. – Начнём! – решил третий. 2 Закрывающей картой 1 в ту ночь был Священник, он же Жрец, он же Духовник, он же Великий Иерофант. Персонажи Таро любят называться многими титулами, это прибавляет им значимости. Итак, Духовник в пурпурной с белым мантии восседал на троне, привычно благословляя застывших в благоговении паломников. – Друзья мои, – произнёс он задумчиво. – В окне – молодой месяц. Пора обсудить, каким будет наше очередное решение. Мне кажется, что на сей раз хозяин нам попался благочестивый и почти безгрешный. Меня он считает своим покровителем и не устаёт повторять, что сеанс предсказания – исповедь, на которую человек приходит излить другому душу. Он верно говорит, что коль пришёл к тебе человек, то к тебе пришёл Бог, и отвечать ему надлежит, как отвечал бы Богу. Он верно понимает наш смысл, а если где и ошибается – то в оценке собственных усилий, кои чаще стоят гораздо дороже… Что мы будем делать? – Не такой он и безгрешный, – вкрадчиво прошелестела Луна. – Попивает, покуривает, да и до женщин, знаете... – Ну и что? – вмешалась Сила, румяная деваха, что укрощала льва, схватив его за челюсти. Огромный зверь с раскрытой пастью, из которой текла слюна, умолял глазами и трепетал как пациент на приеме у дантиста. – Ему нет и тридцати трёх. Он ведь такой молодой-интересный, здоровый, девушкам нравится!.. Что б ему не погулять? – Тем более, жена далеко, не мешает! – воскликнул Шут, он же Дурак или Сумасшедший, или Тайный Мудрец и Вечный Странник. – Гуляй – не хочу! – Одиночество – дело обычное, – заметил вдумчивый, укутанный в плащ Отшельник. – Способствует развитию индивидуальности и поднятию силы духа. – Ой, а что с женой? – спросила любопытная курносая Императрица, она же Хозяйка, она же Изида-Урания. – Ой, а почему он все время один и один, и снова один? Ой, а ведь женской руки в доме не чувствуется, а ведь мужики от этого спиваются! – Прекратите сплетни! – сверкнула лезвием косы Смерть. – Поднабрались от предыдущих хозяев! Тарахтите как соседки на завалинке! Не забывайте, мы – Великие Арканы Таро Горгоны! И сегодня первый лунный день! Если нынче не решим, что с ним делать, придётся ждать месяц! – Прошу тишины! – возвысил голос Духовник. Напомним, его карта была закрывающей, и потому именно он занимал должность председателя. – Впереди – ночь. Разобраться успеем. Слово вам, Правосудие. Богиня Фемида в карте «Правосудие» или «Справедливость» согласно покачнула весами. – Дамы и господа! – прохладным тоном завуча средней школы возгласила она и взяла поудобнее меч. Серые, как классный журнал, слова ложились бесстрастно и однозначно: – Позвольте вкратце напомнить суть. Нами рассматривается дело Апраксина Фёдора Николаевича, 1967 года рождения, русского, неоднократно судимого судьбой и, тем не менее, регулярно нарушающего её законы и предписания. – Ну, прям как я! – осклабился Шут. – ...Апраксин Фёдор Николаевич постоянно изучает оккультную литературу, и пишет статьи в русле учения так называемой эзотерики. По непроверенным сведениям, пытался продать душу Диаволу... – Я ему этот факт припомню, – раздался глуховатый голос из середины колоды. Карта Диавола при перемешивании попала в середину Младших Арканов, потому и её персонаж чувствовал себя не в своей тарелке. – Я припомню этому наглецу, как он посмел продавать душу, оставив себе совесть. Это же всё равно, что продавать коня без уздечки! – Мы припомним, мы ему всё припомним! – заквохтала его нынешняя соседка, Сивилла Мечей, именуемая в народе Пиковой Дамой. – Ещё как припомним! – Младшим, кажется, слова не давали, – строго заметил Духовник. – Уважаемая Фемида! Великая Темис! (простите, что обращаюсь к вам дважды, но в разных переводах написано по-разному), – мы все искренне просим прощения. Продолжайте, пожалуйста. – ...Его занятия спиритизмом, гаданиями и магией неоднократно изменяли естественный ход событий. Что недопустимо, как с точки зрения Высшего Промысла, так и с точки зрения элементарной этики... – Простите, простите! – не выдержал на сей раз Возничий с Колесницы Победы. – А если указанные нарушения диктуются высокой стратегией и тактикой жизни? Ведь бывают моменты, когда без крайних мер не обойтись? Жизнь – она и есть жизнь! – Перестаньте меня перекрикивать, – бесстрастно, как автомат, прозвенела Фемида. И продолжала. В звуках её речи вставали холодные эмалированные стены и крашеные в «слоновую кость» решётки на окнах. В воздухе запахло приговором. Или, на крайний случай, переэкзаменовкой и оставлением на второй год. – Господин Апраксин расстался с женой, которая, не в силах выносить богопротивного характера его занятий, вынуждена была уйти вместе с дочерью. Но господина Апраксина это ничему не научило. Он, как и ранее, так и поныне считает для себя не зазорным рекомендовать самым разным людям кому сойтись, кому разойтись, к какому врачу ходить, к какому не ходить, даёт рекомендации бизнесменам – даже не интересуясь сутью бизнеса. Принимает у себя без разбора и бандитов... и, между прочим, помогает им избежать ответственности перед законом!.. и проституток, и половых извращенцев, и наркоманов, и... у меня язык не поворачивается это сказать... осмеливается рекомендовать случайно забеременевшим женщинам делать им аборт или не делать! – Ой, а ты сама-то через такое проходила? – всколыхнулась Императрица. – Па-адумаешь, строит из себя, цыпа, святее папы римского! Если хочешь знать, лучшие гинекологи – мужчины, а гадатель – он как тот же гинеколог... А вдруг и с тобой такое случится? – Я попрошу вас мамочку мою не трогать! – вспыхнула Звезда, она же, согласно древним грекам – богиня Астрея, дочь Фемиды. – Спокойно! Прекратите пререкаться! – жёстким голосом вмешался ангел с карты Страшного Суда. – Мне кажется, суть дела ясна. Обвинение: вмешательство в планы Божьи. Предлагаю высказываться по порядку нынешнего размещения в колоде. Надеюсь, уважаемый председатель не против? – Не против, и по традиции выскажусь первым. Добряк Жрец – Священник – Духовник – Великий Иерофант глубокомысленно откашлялся, нацепил на нос пенсне и, нечаянно утеряв всю свою значительность, принялся бубнить по бумажке: – Раб Божий Фёдор, в крещении... тоже Фёдор!.. принадлежит православно-христианскому эгрегору... духовному направлению, то есть! – сверкнул он стёклами. – Так... Храм посещает нечасто, молится дома, на рабочем месте, иногда в самых неожиданных местах и ситуациях, например... не так давно возносил молитву в зоопарке, стоя перед терра-ра-ри-умом с крокодилом!.. – Батюшка! – взмахнул жезлом молчавший до сих пор Маг. – Простите, батюшка. Не могли бы вы сказать это своими словами? У вас это как-то лучше выходит. – И верно, – вновь принимая величавую осанку, согласился Духовник и заговорил обычным бодрым тоном: – Вот, что я хотел сказать вам, друзья мои. Пусть, с точки зрения строгих правил исповедуемой религии, у Фёдора Николаевича немало прегрешений. Он не ходит на исповедь, считая, что если уж исповедоваться, то только в том, что грехом считаешь сам, а если что-то грехом не считаешь, то значит – лжёшь. Но иных упорно посылает в церковь к иконам Николы Чудотворца и Божьей Матери – дабы помогли и направили. А вообще, как я уже говорил вам, мне он, несмотря ни на что, кажется человеком искренне и глубоко верующим... ну, есть, конечно, есть кое-что... а кто без греха? – Ой, а о чём же он молился перед крокодилом? – не выдержала Императрица. – Наверное, о здоровье бедного животного? – Нет, наверняка о душах людей, коих поел сей крокодил, – высказал версию Отшельник. – Дураки, дураки... – с необыкновенной для него задумчивостью сказал Шут. И в то же мгновение его карта, где он из пасти льва попадал в пасть крокодила, перевернулась, превратилась в карту Повешенного, внезапно оказавшись второй по счету и, следовательно, имеющей право на внеочередную речь. – В это время он размышлял о своем будущем воплощении,1 о своей душе молился. Мало ли о чём можно молиться, стоя пред символом своего посмертного существования? Повешенный говорил с натугой, лицо налилось кровью, поскольку он, согласно традиции, свисал вниз головою. – Я, как олицетворение жертвенности, скажу так. Этот человек считает, что Спаситель распят в каждом из людей. Что человек приходит к нему за помощью не сам от себя, но посылает его Бог... И если так, то главное – помочь пришедшему ощутить в себе Бога... – То есть, самому стать Богом? – ядовито прошелестела Луна. – Человек – и есть Бог-Сын. И с каждым новым грехом своим он вновь и вновь распинает в Себе Себя. Мне кажется, что здесь нет больших разногласий с исповедуемой нашим хозяином религией... А там – как хотите. А вообще... – прибавил Повешенный хриплым шёпотом, и тут его лицо вдруг совсем исказилось, и приобрело иное выражение. Теперь он стал не Повешенным, а Висельником, то есть – разбойником с большой дороги, – А ващще, чё за базар, пацаны? Хотите кокнуть? – кокайте! – Да!!! – взорвалась Башня, Разрушаемая Молнией. – Кокнуть – и все дела! Перо ему под рёбра! Корку от банана под ноги! Рекламным плакатом сверху! Машину ему, номер которой никто не успеет запомнить!!! – А скажите-ка, батюшка, – тонким голосом пропела Луна, – что это за таинственный преступник, которому Апраксин, по мнению высокого Правосудия, помог избежать ответственности перед законом? Это ли не грех? – Уважаемая Луна несколько передёргивает карты, – мягко ответил Жрец. – Однажды на приём к Апраксину явился молодой человек, его имя было Роберт, но величал он себя именем Боб, а по кличке был Бобёр. Известный ас-угонщик автомобилей, имевший к тому времени две ходки и три судимости. Поскольку последний приговор был условным, то и наказания Бобёр не понес никакого. – То есть? – То есть, сумел удержаться. Он явился к Апраксину с вопросом, удастся ли ему завязать. В чем ему и помог наш подследственный. – Если можно, подробнее, – поинтересовался Отшельник. – А подробнее – ой, это же целый роман! – радостно воскликнула Императрица и, благословленная жестом Духовника, объяснила: – В местах не столь отдаленных попалась Бобру, человеку, в общем, неглупому (не одну машину сгрыз), одна замысловатая книга, а именно – «Преступление и наказание» Фёдора Михалыча Достоевского. Задело его то, что в нём говорилось о Сонечке Мармеладовой... Вначале подумал: чушь, таких баб на свете не бывает. Чуть после – призадумался. А когда оказался на воле... – Перст Божий! – многозначительно поднял палец Духовник. – ...взял, да как нашёл именно такую!.. Венцом их любви стал ребёнок, потом они оформили отношения. Бобёр поступил работать в автосервис, и решил было окончательно порвать со старыми дружками, но не тут-то было. В раскладе карт на эту возможность его дальнейшего жизненного пути выходили... – Я! – злорадно прошептала Луна. – И я! – поддержала её Смерть. – И я тоже, – буркнула Башня, Разрушаемая Молнией. – Если же он оставлял ситуацию как есть, то венцом всего были... – Я! – приглушенно отозвался Диавол-Искушение. – И мы! – в один голос сказали Маг и Шут, в этом случае – Новое Дело и Незаслуженное Благо. – «Выбирай! – сказал своему клиенту Апраксин, – но помни, что дорога твоя праведная будет нелегкой. Ты, конечно, можешь отказаться, но если выберешь её, то... самое страшное вообрази – не ошибёшься…» – «Слушай, Мага...» (так называл Апраксина Бобёр), «слушай, Мага, ты меня предупредил – спасибо. Но назад для меня дороги нет. Знаешь, братан, ты лучше открой мне когда, что будет, где и как. Обозначь поточнее! Сумеешь?» – Через год-полтора они встретились вновь. «Всё случилось, как ты расписал», – сказал Бобёр, – «но теперь, вроде бы, устаканилось. Глянь, что там дальше!» Апраксин бросил карты, и там, на сей раз, стояли... – Я! – сказала Сила. – Я! – сказал Возничий Колесницы Победы. – Я, я! – закричали в один голос дети Аркана «Солнце». – Красивая сказочка, – скривилась Луна. – Дорогу выбирает сам человек, и это главное, – сказал Возничий. – Мы, карты, предупреждаем, но не предписываем. – Главное – следовать Высшей Воле, – с холодком возразила Фемида. – А если в том, чтобы открыть другому глаза и есть Высшая Воля? – улыбнулся Духовник. – Высокие слова, высокие слова... – заворчала Луна. – Вы о шарлатанстве его не слышали. – Апраксин – настоящий мастер, – убеждённо заявил Маг. – Ему незачем прибегать к обману. – А вот и нет, вот и нет! – взвился Шут. – Пускай об этом Диавол расскажет, ему это лучше известно! – Идите к чёрту! – пробурчал Диавол. – Да, а что, собственно, произошло? – полюбопытствовала Императрица. – Случай такой действительно имел место, – улыбнулся Духовник. – Но ни к гаданиям, ни к магии, если говорить честно, он не имеет никакого отношения. – Видите ли, – продолжил он, – иногда для того, чтобы избавить мнительного человека от навязчивых идей, бывает мало просто разложить карты и выяснить, что в данном случае речь никак не может идти ни о порче, ни о сглазе, ни о чём-нибудь подобном. Одно время нашему герою досаждала одна неотвязная клиентка. В конце концов, ему надоело препираться с нею. Вынув из колоды несколько карт, он наугад ткнул пальцем в первую попавшуюся. Это и оказался «Диавол». «Вот, видите – козёл на унитазе? – спросил Апраксин. – Для того чтобы снять порчу, вам необходимо, поднявшись утром, сходить в туалет. Крупными буквами (и красными чернилами, непременно красными!!!) написать на листке туалетной бумаги слово «порча». Затем, (ну, после того, что обычно делают в туалете) – вы должны бросить бумагу в отверстие, перекреститься и сказать три раза (непременно три!!!): «Порча-порча, была ты на мне, а стала ты в г...!» Надо ли уточнять, что средство подействовало, и успех был необычайным? К сему хочу добавить, что слух об этом чудодейственном средстве со временем широко разошёлся и попал в учёную книгу самой Надежды Стефаненко! – Да, вам смешно, а мне-то каково? – опять заныл Диавол. – Меня и без того дразнят то козлом, то петухом, то вообще врагом человеческим. А разве я враг? Я жизнелюбивое, жизнерадостное существо, и лишь по недомыслию и клевете завистников... – Извините, коллега, но сегодня мы, кажется, обсуждаем не вас, – мягко прервал его Духовник. – Предлагаю предоставить слово тем, кто пока не высказывался. Кто у нас не держал слова? Воздержанность? – Я воздержусь. Пока… – гулко отозвалась Воздержанность. – Верховная Жрица? – Пусть на это будет Суд Господен – всеправедный и неотвратимый! – Император? – М-м-м… Других дел хватает. Но... если б он во всем прямодушно раскаялся, я бы, пожалуй, снизошел до его мольбы с вершины моей пирамиды. – Н-да, конечно, если только раскается... Колесо Фортуны? Что скажете вы, уважаемый Сфинкс? – Велик адепт, идущий дорогою непроторенной. И да минуют его равно случайность несчастная и случайность искусительная... – Звезда? – Хочу, чтобы он не обижал мою любимую мамочку Фемиду. Если он рассчитывает когда-нибудь заполучить жену, пускай не забывает и о тёще... А кстати, где сейчас находится его бывшая супруга? – Она в новым браке и проживает с мужем и дочерью в общине отца Гермиона... – Это какого же Гермиона, Ваше Святейшество? – ахнула Верховная Жрица. – Сектанта? – Имя «Гермион», – хмуро продолжал Священник, – на греческом означает «повелевающий ослами». Достойно же имя служителя сего, презревшего веру предков своих и объявившему себя вторым Мессией! И, не желая более говорить на эту тему, продолжил опрос: – Солнце? – Удачи ему во всем! А, скажите, он что, сирота? Где его родители? – Его родители на пенсии, живут в станице. К чести Фёдора Апраксина, он регулярно, раз в месяц, посылает им деньги, которые они, в свою очередь, тайком от него кладут на сберкнижку, на его имя... Ну, далее... Маг? Мир? – Я отвечу за нас двоих, – чинно промолвил Маг. И взмахнув жезлом в сторону Фемиды, заговорил быстро-быстро, словно боялся не успеть выговориться: – Бизнесмены? А что бизнесмены? Неизвестно, какими делами занимаются? Да известно ему всё наперёд! Он же их мысли читает как по книге, даром что курсы «девятимесячных психологов» заканчивал! А что идет к нему всякий там народ, но ведь это люди! Как же он может их не принять? Что, бандит не человек? Что, скажете, у него все проблемы – как бы кого ограбить? Да нет же! И вы это знаете! Что, проститутке не хотелось бы завязать? А наркоман – он не хотел бы слезть с иглы? А гомосексуалист – у него не бывает своих забот? Он что, бесчувственный? Скажите мне... нет, скажите всем нам, Духовник, что там гласит ваша вторая заповедь? Не сказано ли в ней, что исповедник не имеет права осуждать человека за грехи, и что Высший Судия – Господь Бог? А не говорит ли заповедь третья, что нельзя вытягивать признания во грехе? – Ну, ты нам про первую напомни... – недовольно протянул Император. – Про тайну исповеди расскажи, а мы послушаем, а время идёт... – Так! – прервал назревающий спор Ангел Страшного Суда. – Предлагаю! Пусть теперь скажет своё слово... – Позвольте высказаться мне! – раздался спокойный гулкий голос, и все притихли, потому что слово наконец-то взяла одна из самых загадочных карт – Воздержанность, чьё второе и главное имя – Время. – Я хочу напомнить вам о некоторых реалиях, которые нам жизненно необходимо принять во внимание. Немедленно принять во внимание... Голос Времени звучал громко, монотонно, размеренно. Его вибрации отдавались в комнате эхом. Чугунный Дон-Кихот дрожал в резонанс его интонациям. И все примолкли, ибо устами Времени им деликатно напомнили, что они – всего лишь слуги, в своём кружке обсуждающие дела и поступки нового хозяина. – Первое... Мы совершенно забыли о том, что приглашение нашему новому хозяину дали две Высших карты. Да, сейчас, волею удивительных рук Фёдора Апраксина они находятся далеко, с той стороны колоды. Пусть Шут и Мир призовут эти два Великих Аркана Таро! – Второе... – продолжила карта Времени после того, как Шут, согласно кивнув, исчез с глаз долой. – Второе – мы упускаем из виду образ жизни нашего подследственного. Этот человек, на долю которого в его пока недолгой жизни выпало немало испытаний, совершенно перестал бояться смерти. Он считает, что достиг в жизни своего потолка, и что сделал достаточно для того, чтобы в любую минуту дать ответ Всевышнему. Каждый свой день он стремится прожить так, как будто это его последний день. Спрашивается, можно ли, как это записано в нашем уставе, запечатлённом в Книге уважаемой Жрицы, неожиданно убить человека, который готов к приходу Смерти в каждую свою минуту? – И, кстати, напомню вам вкратце устав, – выразительно помолчав, продолжило Время. – Наш создатель вложил в колоду идею о том, что каждому человеку в течение его жизни даётся строго отмеренное ему Богом количество знаний. Как только оно достигнет критической отметки, душа человека должна отойти в Мир Иной. Для того и существуем мы, Арканы Таро Горгоны. Мы – выразители Божественного Провидения, и существуем постольку, поскольку Ему было угодно ускорить получение информации о жизни на Земле, главным образом – в мире человеческом. Мы оберегаем своего очередного хозяина. Мы убиваем его – когда придет Время... Если человек, владеющий колодой, продаст её, то тем самым он отказывается получать знания в дальнейшем, теряет, что накопил, а также полностью утрачивает талант мага и прорицателя. Если колода украдена, её бывший владелец сохраняет все знания, которые успел получить. Напомню уважаемому собранию, что по Высшей воле мы неоднократно способствовали такому разрешению событий... – Простите, простите... – голос Шута тенорком ввязался в громоподобные раскаты голоса Времени и тут же прервался неожиданно наступившей полной тишиной. – Карта Геркулеса! – возгласил Ангел Страшного Суда. – Её слово и её воля! – Апраксин Фёдор Николаевич?!! – глас Геркулеса выражал недоумение. – Его потайная карта рождения!1 – вы её вычисляли?! Присутствующие озадаченно переглянулись. – Его потайной Аркан – двадцать третий! – продолжал Геркулес. – А это значит, что на этого человека Господь наложил особую метку. Он неподвластен общим законам. Вы учли это, о Старшие Арканы? – Так что же делать? – недоумённо прошептала Смерть. – По одним правилам выходит так, по другим – эдак... Куда косой-то махнуть?.. объясните старухе! – И как же? – обрадовалась она же, вдруг обернувшись Пери, Прекрасной Девой. – Выходит, его можно спасти? И формальный уход души из тела обернётся новым рождением? Как здорово! Можно, я возьмусь за это? – Наше решение огласит Хранительница Судеб! Приди, о приди к нам, о Великая богиня Ананке!.. – О Великая Птица Анка из страны Кафф! – О Ты, Великая Необходимость! – О Ты, Великая Неизбежность! – Ты, единого слова Которой боятся сами боги!.. И мгла наполнила комнату. И свет месяца не мог пробиться сквозь неё, и его серп завис в окне тонкой зазубренной дужкой – как лезвие ножа, которым древние перерезали горло жертвенному барану. Кристалл распался. Тьма рассеялась. Прежний зеленоватый лунный отблеск озарил разбросанные по столу карты. Именно разбросанные, потому что неведомая сила раскидала, развеяла их в разные стороны, чтобы открыть ту, что до того лежала ниже всех. – Вот то, что записано в великой книге «Пи»... – сказал печальный женский голос. Из глубины озера показалось лицо – обыкновенное спокойное лицо женщины, какое бывает после того, как она долго и терпеливо изучала обстановку, пытаясь понять, что, в конце концов, происходит и, по истечении должного времени всё поняла и сделала надлежащий вывод. В руках она держала большой разноцветный шар – одною ладонью поддерживая его снизу, другой сверху. Закутанная в длинные, нескончаемые, в складках одежды, она шагнула за пределы карты, а шлейф одежд тянулся и тянулся за нею вслед, и в складках лилового шёлка играли звёзды. – Господь Един в ниж и в нимбе... – негромко произнесла она, обращаясь как бы внутрь себя. – Господь Един на земле и на небе... – перевёл приглушенный хор голосов. – Ко есть Свет, оберегающ ми... – Который есть Свет, оберегающий меня... – И ныну, и в уно... – И ныне, и вечно... – Ко речое зоукы... – Чьи уста изрекают звуки... – Ко створе я... – Коими сотворён я... – Ко створе мир... – Коими сотворён мир... – Ко сорнсть зреу лжежисть в ны... – Всевидящий любую ложь... – Амн. – Аминь. Её глаза под длинными ресницами оглядели комнату. – Он видит чудесные сны и никогда не видит кошмаров, – не меняясь в лице, констатировала Хранительница. – Он небогат, хотя мог бы стать гораздо богаче. Он по-прежнему любит жену... о Боже, променявшую жизнь с великим человеком на прозябание в сектантской общине! Ему всего-навсего тридцать три... Что ж... Трабт ансалгт! – Трабт ансалгт, – послушно повторили остальные Арканы. Она всплеснула руками. Сфера, соскользнув с её ладоней, зависла в воздухе, медленно вращаясь и озаряя помещение переливами радужных бликов. В воздухе пахнуло дождём – это распахнулась форточка. Разноцветные капли искорками мелькали в воздухе и исчезали, не долетев до пола. – И с ним мы все уйдем из этого мира, – неожиданно сказала она, и шум голосов умолк. Все ожидали, что будет сказано далее. – Наш предыдущий Истинный Владелец ушёл из жизни до срока. Его преемник, струсив, продал колоду. Ныне вы видите нашего последнего Истинного Владельца... – Но его уход из мира, равно как и наш уход не должен оборвать Дела, во имя которого мы были созданы. Он уйдет отсюда, он умрёт для этого мира, хотя его физическая гибель должна осуществиться не здесь и очень не скоро... – И прежде, чем уйти из этого мира, он обязан создать и уничтожить то, что создать и уничтожить было предписано ему Не Нами... Голос женщины одновременно и был, и не был. Он возникал наплывами из самых разных звуков, сплетаясь в одно целое из шелеста дождя, шороха листьев, шуршанья шёлковых одежд, в которых она проходила по дому... Её ладонь легла на лоб спящему. – Ты счастлив, – чуть слышно сказала она. – Несмотря ни на что, ты счастлив, потому что ты, один из немногих, понял, из чего слагается счастье. Быть свободным от страданий. Знать, чего именно хочешь добиться. И оставаться самим собой... Зеркало твоей души отражает способность и желание любить. Смерть твоя будет ступенью к бессмертию. Трабт ансалгт! – Трабт ансалгт, – согласно повторили карты. Светящийся шар побагровел и вытянулся. Теперь это был удлиненный кристалл красно-оранжевого цвета, который медленно поворачивался под потолком. И вот он стал вращаться вокруг оси, быстрее и быстрее, превращаясь в веретено, к которому тянулись бесчисленные нити… Всё вокруг померкло, исключая строгого лица и ладоней рук Хранительницы, обращённых к лицу спящего. – Точно такой кристалл принесет тебе друг, – произнесла она. – И это будет знаком твоего последнего дня в этом мире. У тебя будет власть над пространством и временем, и ты сумеешь указать должное место тем, кто в своей гордыне восстал против Его Воли. Твой путь сопроводят четыре Всадника; ты встретишь их, как встретишь свою истин-ную любовь. Смейся, шути, издевайся над собой и своими переживаниями. Будь дерзок и язвителен. Трудись. Раздавай свои богатства и учи этому других. Радуйся и забудь о печали. Надейся, и будет тебе. Иди и придёшь… Доброго пути, сынок!.. На мгновение её лицо стало очень похожим на лицо женщины с пожелтевшей фотографии. И с ладоней её, вспыхивая, неслись высоко в небо мириады разноцветных кузнечиков. И мир кружился смерчем изображений, где каждое являло собой Арканы Таро. Потом суета стихла, и на столе, в свете наступающего утра, возникли те же старые фотографии, чугунная статуэтка великого идальго и кожаный футляр, в котором помещались карты «Таро Горгоны» – теперь в точном соответствии с порядком их номеров. 3 Фёдор Николаевич Апраксин, «старая сова», как он сам себя иногда называл, в то утро проснулся почему-то очень рано. И, главное – необыкновенно легко проснулся. Сбегал на кухню, откуда вернулся со стаканом вина и раскуренной трубкой. Присел к столу – записать увиденное. Буквы ложились обычными, твёрдыми, уверенными рядами. А что же, собственно, снилось? Монотонные голоса? В его сне они обращались в звонкие, ребячьи… Воспоминание детства – игра в «гуси-гуси»: – Гуси-гуси! – Га-га-га! – Есть хотите? – Да-да-да! – Ну, летите! – Нам нельзя! Серый волк под горой Не пускает нас домой! – Ну, летите как хотите, Только силы берегите!.. «Н-да, – подумалось ему. – Бесы-бесы... Га-га-га...» Эту комнату в первом этаже коммуналки когда-то занимал поэт. Поэт давно умер, но за окном остался посаженный его руками палисадник, где бок о бок росли дубок и рябинка, среди камней альпинария пробивались первоцветы: фиолетовые и белые хохлатки, тонкий жёлтенький «гусиный лучок», небесно голубые пролески, жёлтые и белые ветреницы... И к тому же густо-густо пахло белой сиренью. «Будешь уходить – оглянись…» – вспомнилось чье-то…1 Высунувшись до половины в окно, молодой маг почесывал бородку, приветствовал восходящее, лучиками игравшее в листах рябины солнышко. День предстоял, – как и всегда! – нелегкий... но «нам ли бояться трудностей»?.. – Будет новая книга, – сказал он тогда. – Ах, какая будет книга! И прошёл год… а может быть два… а может – и все три года. Или целый десяток лет? Но не будем спешить. В этом повествовании нам не раз придётся перемещаться то туда, то обратно по времени. Оно – о волшебниках, а у них всегда всё шиворот-навыворот. Посмотрим пока, что произошло с нашим героем за полгода до (а может, и спустя полгода после! кто, опять же, разберёт!) этих событий. Представьте: октябрьский вечер, и подсвеченный неоном дождь сбивает на асфальт последние листья… Глава 2. Прогулка под дождём Наука, вдоволь поиздевавшись над познаниями и стилем изложения древних, величая их «не более как мифом и сказкой», сама не обратила внимание на то, как постепенно превратилась в те же миф и сказку. Но, если и миф, и сказка людей исходили непосредственно от выражения человеческой души, то наука, признавая лишь понятия, отвлечённые от существования души, превратилась в бесчеловечные миф и сказку. Лицемерно призывая «объяснять просто», она пытается объяснять непонятные явления сложным, придуманным, нечеловеческим языком, напоминающим камлание колдуна из первобытного горного стойбища. Сам факт такого «объяснения» не только не раскрывает реальной сути явления, но ещё более запутывает дело. В пику такой науке, попыткой сделать знания именно человеческими, по-человечески понятными, по-иному пересказать научный миф, и предстаёт ныне эзотеризм. Василий Калугин, «Мифы современности» 1 Знакомясь с человеком, Фёдор Николаевич знакомился и с его херувимами. Вы когда-нибудь слышали о херувимах? Ну, как же! Они есть у каждого из нас. Их двое, на правом и на левом плече. У них, вопреки иконам, есть и руки, и ноги – как на картине Рафаэля. Что касается крыльев, то их, конечно же, всего одна пара, ведь шестью крылами имеют право обладать исключительно серафимы. Серафимы обитают выше, в нимбе над головой, и не так заметны. Херувимы, которых Апраксин разглядел на плечах Сергея Баданова, его поразили и рассмешили одновременно... Впрочем, не будем спешить и скажем несколько слов о самом Сергее Сергеевиче. Если честно, на лекцию (почему-то в Институте Металлургии) Апраксин потащился... даже не то, чтобы со скуки, но по обыкновению доводить дела до конца. Да, конечно, он время от времени почитывал тоненькие книжечки Баданова. В большинстве своём тематика их не выходила за пределы «тайн народной и восточной медицины», включая траволечение и магию трав, архаические обряды, связанные, опять-таки с травами и прочая, и прочая. Были среди них, выделяясь, и две-три брошюрки по Таро. О Таро автор писал занимательно, но уж больно «общо», не вдаваясь в аспекты. С другой стороны, кое-какие детали изложения заставляли предположить, что Баданову могло быть известно гораздо более того, что разрешил преподнести редакторский карандаш. Апраксин так и видел пометки на полях рукописи, утверждавшие однозначно, что какая-то часть «предложенного материала» чересчур сложна, другая «чересчур заумна» или изложена «научным языком», который, согласно чьему-то авторитетному мнению, никак не мог быть понятен гипотетическому «читателю». Это, в глазах Апраксина были плюсы. Но плюсы пока сомнительные. С Сергеем Сергеевичем Бадановым, магистром Таро и нумерологии, одним из основателей недавно созданного Российского Клуба Таро (с адептами которого Апраксин был тоже не прочь познакомиться), давно следовало сойтись поближе. И тогда, в зале Института Металлургии, впервые увидев своего будущего друга, он не сдержал восхищения: «ну и мастодонт! Ну и мамонт! Ба-атюшки светы!» Это был один из тех случаев, когда самому Фёдору Николаевичу показались неудобными и жалкими его собственные метр семьдесят восемь, и слабоватые, узкие плечи. Баданов вздымался над кафедрой круглоголовым, узкоглазым титаном в маленьких, почти игрушечных очочках, в лоснящемся, глаженном-переглаженном пиджаке. С крутыми бурято-монгольскими скулами, с по-восточному свисающими, коротко подстриженными усами и гневно заходящимися желваками. С мощным голосом, что долетал до самых далёких рядов аудитории. С пальцами, напоминавшими шеи бронтозавров. Благодаря современной технике, всегда перепачканные мелом, они были видны на экранах мониторов, стадом белых слонов топочась по изображениям Марсельского Таро. Здесь же стоял и микрофончик, и лежала пачка белой бумаги, но микрофончик сиротливо отдыхал, а бумага оставалась нетронутой, ведь Сергей Сергеевич не мог усидеть на месте! Не мог спокойно, как все, высидеть три часа, наслаждаясь возможностями современной техники! Рубя речь наподобие Фиделя Кастро, он поминутно срывался со стула, кидаясь к доске для того, чтобы в очередной раз, мозжа в пальцах мел, начертать сокровенный символ! Мечась по кафедре, с энтузиазмом призывал собравшихся изучать тайные науки и тут же громил коллег за увлечение казуистикой и отход от принципов науки реальной! Потом обрушивался на материалистов, от внимания которых ускользают очевидные факты, и по памяти цитировал пышущие огнём опровержения Фейербаха, Циолковского и Дарвина! В запальчивости строил самые невероятные, фантастические гипотезы и тут же низвергал их в преисподнюю!.. В миру пятидесятилетний доктор наук, профессор Сергей Сергеевич Баданов был представителем самой мирной на свете профессии – геоботаником. Летом, в экспедициях, он мог долгими часами торчать под палящим солнцем, опустившись на четвереньки и умиляясь видом каких-нибудь ромашечки или лютичка, становясь похожим то ли на шагающий экскаватор, то ли на давно вымершего, но упоминаемого в славянских летописях зверя индрика. Свои наблюдения он по-полевому записывал карандашом ТМ в крохотную книжечку, которую всегда носил в верхнем кармане пиджака или штормовки. Херувимов за его плечами Апраксин зафиксировал сразу и насторожился – сие случалось далеко-о, ой, далеко не всегда... И ой, далеко не со всеми. Правый из них, «ангел со взором горящим», пропадал в работе. За ним возвышалась полка с книгами, в которых торчало множество закладок, и ангел метался от закладки к закладке, не успевая вытирать горючий пот со своего херувимского лба. Временами он, обессилев, молитвенно закатывал глаза и тогда из нимба опускалась рука с зажатым в ней листком бумаги или папируса, который он благоговейно вкладывал в правое ухо докладчика. Левый из херувимов, потемней окрасом, в это время явно, а то и нарочито бездельничал: качал ногой, зевал, почёсывался, посматривал на часы, а за спиной его то и дело проявлялась бутылочка тёмного пива, которую, как это можно было предположить, Сергей Сергеич рассчитывал выпить в привокзальной забегаловке «Добрый путь», отходя после лекции. Слушатели и предположить не могли, сколько энергии уходило у Баданова на то, чтобы донести суть какого-нибудь запутанного наукой вопроса. После этакой речи он сам себе напоминал надувного слона; ткни иголкой – и лопнешь... Как это сразу почувствовал Апраксин, он скрыто ненавидел тех, кто подкарауливал его где-нибудь на выходе из аудитории. И недаром – на его выступления, как назло, какие-то, явно не совсем чистые силы непременно приносили то «посланников Космического Разума», то «Посвященных Свыше», а то и настойчивых искателей Атлантиды и Шамбалы, «рерихнутых» и «агнийогнутых»... а попросту говоря – сумасшедших. И сыпались вопросы! – Скажите, а ведь у вас в жизни было что-нибудь такое? Ну, например, шаровая молния в голову ударяла? Или, там, контактик с инопланетным разумом… – А вот у меня был случай!!! (следовал получасовой рассказ о случае). – Вы Каббалу неправильно трактуете! Сам Афанасий Кирхер упоминал, что её великое учение, возникло за сто пятьдесят тысяч лет до нашей эры... А вот Рита Зайн... А вот Мишель Нун... А вот... – Атлантида помещалась на Северном полюсе! Эту истину мне открыли Силы Космоса из созвездия Альфоцентавры!.. О, если б было можно! – в такие минуты он поубивал бы их на месте! Для него не значило, является ли данный гражданин простым смертным или собаку съевшим адептом карт Таро. С рёвом раненого зверя кидался он на какого-нибудь несчастного «Избранника Высших Сил», громоздил Шамбалу на Атлантиду, Атлантиду наваливал на голову спросившего и, скатав всё это в комок, безжалостно швырял в помойку истории. К нему подбирались и крутые материалисты, которых можно было сразу же узнать по скептически поджатым губам и покровительственной интонации, с которой они начинали разговор: – Признайтесь, ведь то, о чем вы сегодня рассказывали – неправда. – Все ваши построения, мягко говоря, ненаучны. Вы пытаетесь выдать за науку гору разрозненных фактов. – Вспомните о «бритве Оккама»1! Зачем объяснять сложно, если можно объяснить проще? – Вы говорите об алфавите. Вы, что, по образованию лингвист? У вас есть диплом лингвиста? И в привесок: – Если то, что вы проповедуете с трибуны – истинно, то это от Диавола, а не от Бога. «Материалисты, гррр!» – так и сверкало из-под очочков Баданова. Он дергался и исходил пеной, вырывался из цепких лапок любителей изящной словесности и оглушительным басом покрывал суждения обступивших его лилипутов: – Сомневаясь в том, что я имею честь изложить, вы изволите сомневаться в Истине, которая вряд ли откроется тому, кто не привык работать своей головой, а лишь всецело полагается на чужие знания. Большей частью то, о чём я сказал и буду говорить сегодня, почерпнуто не из популярных книг! Это – жизнь и великий процесс исследования её тайн! Мои предки, учёные и целители, состояли в близком родстве с семьёй самого Чингиза, и Владыка Сам разрешил им беспрепятственно изучать сокровища во всех хранилищах знаний на бескрайнем протяжении империи! – Но… – произнёс он вслед за этим и замолк. И зал, затаив дыхание, ждал, что последует дальше. – Но, несмотря на обилие сведений, которые сохранили для нас древние и средневековые авторы, нам с вами не следовало бы терять главного, а именно – здравого смысла. Автор мог: а) опираться на неверные сведения; б) сам неверно понимать эти сведения; в) мог шифровать своё изложение материала для того, чтобы не поняли профаны; г) он мог попросту ошибаться! И так далее… – Представьте!.. Попробуйте представить, что, например, «роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме», учёный-оккультист будущего нашёл таинствен-ную рукопись. Руководствуясь своими представлениями, он перевёл её так: «И узрел я в небесах великое знамение… И Большая и Малая Медведица вращали колёса… И вослед им чудовище в виде огромного кота, повёрнутого головой назад… А потом узрел я огромный шар, что был наполнен воздухом, и ужасные кровососущие насекомые роились на нём… И собачья звезда Сириус, петляя по небосводу, влекла на себе гигантского Рака… И сатанинский смех оглашал Вселен-ную, и пасти пожирали хлебы…» – Ну, что за произведение я вам только что процитировал?!. Молчание. – Вспомните! Там, дальше, попадается жуткое чудовище, пожирающее детей, и отважный герой, приняв облик чудесной птицы, его побеждает… Что это за произведение? – А, это вы нам «Апокалипсис» цитируете! – Ни в коем случае. А что я цитирую? Это каждый ребёнок знает! Молчание. – Господи ты, Боже мой!.. Ну… «Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед. А за ними раки на хромой собаке… А затем комарики на воздушном шарике. Едут и смеются, пряники жуют…»1 Примерно так… Неужто не узнали? – А-а-а… – На этом простом примере вы можете проследить, как, руководствуясь «просветлённым» способом мышления можно исказить понимание самого незатейливого текста… А теперь – поговорим о… 2 В тот вечер он чувствовал себя особенно плохо. Апраксин со своего места чувствовал, что тема, которую пытался донести Сергей, для аудитории неподъёмна. Пускай докладчик, носясь по кафедре, метал в публику и громы, и молнии логических построений и очевидных фактов, но... слушатели недопонимали. – Ну это же стало очевидным ещё с дореволюционных пор! – стонал Баданов. – Об этом столько раз писали! Старшие карты Таро – это и есть русский алфавит! Кто его таким сотворил – мы выясним! Ведь очевидно, что если каждой из Старших карт символически соответствуют простой или двойной знак русской азбуки, то именно они должны выражать скрытый смысл этой карты! – Но простите! – выросла с места дама с разгневанным лицом. – Вы несёте чушь! Всем известно, что древнейшим посвятительным алфавитом является иврит. И это именно с ним Великий Посвященный Элифас Леви связал Священные Арканы Таро! – Вы прочитали это в одном из популярных изданий? – многообещающе вопрошал Баданов. – «Всем известно…», ну да, конечно! Убеди-ительный довод!.. Квадратное еврейское письмо возникло на рубеже нашей эры и вряд ли ранее. Оно отнюдь не самое древнее на планете. Кстати, возраст Арканов Таро современного вида лет так на тысячу меньше. А что касается Леви, то ведь он и сам признавал, что его привязки рисунков Таро к ивриту достаточно искусственны. Не улучшили их и поправки Уэйта…2 Я считаю, что ответил на ваш вопрос. Давайте перейдем непосредственно к теме нашей лекции! Итак... Гневно сощуренными глазами проводил заспешившую к выходу даму. И продолжил, притопнув от возбуждения: – Знаки букв А и У! Два угла – это в плоскости! Два вихря, вверх и вниз – это в объеме! Теперь: ни одно движение во Вселенной не происходит вне спиральной траектории. Даже движение дыма, что поднимается вверх от костра. Знаете, как в сибирских деревнях кладут печные трубы? Если вы проложите ход дыму по прямой – он может и не пойти, но если это сделать по правилам, по спирали... – А вот у меня был случай! – перебила его другая дама, полноватая, со сверкающими как бусинки глазами. – У меня в трубе злой дух завёлся! Я знаю, кто его подослал! – зловеще произнесла она, поворачиваясь к залу. – Сударыня!!! – перебил Баданов. – Мы с вами, кажется, договаривались: одна аудитория – один преподаватель. Если у вас есть желание выступить, обратитесь в администрацию института! Может быть, вам предоставят и аудиторию, и время. И эта дамочка, а с нею несколько человек быстрым раздражённым шагом отправились за дверь. «А он молодец, – подумал Апраксин. – Но так он, рано или поздно, растеряет всех». – Итак! – стальным голосом продолжал мирный геоботаник. – Если мы с вами вернёмся к канонам эзотерической символики и вспомним, что древнейшим обозначением души, информационного, женского начала является такая геометрическая фигура, как тор, а энергетического, мужского – прямая линия, которая есть траектория движения духа, проходящего через этот тор и активизирующего его... – Извините, а сказать проще?.. – спросил кто-то. – Проще сказать трудно... Легче нарисовать. Или показать на примере. Глядите: я женатый мужчина, на пальце моем кольцо. Кольцо (тот же тор или тороид) символизирует начало женское, палец – мужское. Это понятно? – Теперь понятно. – Пойдем далее. Изобразим в разрезе два тороида, один над другим. Один из них будет соответствовать более высокому миру, другой – более низкому. На нашей схеме они будут выглядеть как две лежащих одна над другой восьмерки. Понимаете, в чем штука: мы, стиснутые нашим восприятием в пределы трех измерений, увы, не в силах осознать самое простое, а именно... 3 Одним словом, народ с его лекции расходился со звоном в переполненной знаниями голове. В тот вечер он, как обычно, получив из кассы причитавшиеся за выступление рубли, наскоро отбился от редких сегодня заинтересованных лиц и вяло поплёлся к выходу, ненавидя и дураков, и свои занятия, и сокрушенно выставляя лекции самые низкие баллы. Человек, на которого он наткнулся у выхода из института, был так себе, не очень заметный. На вид лет тридцати, с небольшой бородкой (кто сейчас не носит бородку?), среднего роста, в потёртом летнем плащике... – Простите, Сергей Сергеевич. Я понимаю, что вы устали. «О Господи, ещё один "просветленный"!» Заветная бутылочка тёмного пива медленно таяла вдалеке. – Меня зовут Фёдор Апраксин. Я хотел бы лично поблагодарить вас за интересное выступление. А вообще – есть разговор. Ваши соображения заставляют задуматься, а в отношении меня это не всякому удается... «Ну, поехали...» – обречённо подумал Баданов. – Что ж вы так!.. – весело произнёс Апраксин. – О торсионных матрицах и полях, о техномагии речи ведете, а защиту не ставите. – Вы ошибаетесь, – сухо ответил Сергей Сергеевич. – К магии мои занятия не имеют никакого отношения. О чем вы хотите поговорить со мной? – Погодите-ка... – и глаза Апраксина задорно сверкнули. – Выпрямитесь... Левую ладонь он установил на груди Баданова, а правой в то же время провёл вверх-вниз по его спине. – Как? Дышать стало легче? И верно. Легче стало не только дышать. Куда-то мгновенно исчезла тяжесть в затылке. Пропал штопор, что буравил последний час меж лопаток... Спину окутало блаженное, сладостное тепло. Как-то радостно, как в детстве, захотелось жить. Сергей Сергеевич только головой покачал: – Да... благодарю! Вы что, этот самый… экстрасенс?!. Или, быть может, просто мелкий бес? Ему почему-то показалось, что он услышит ответ вроде «элементарно, Ватсон!» И его внезапный собеседник действительно чем-то походил на Шерлока Холмса. Но Апраксин был чужд подобных определений. – Бывает, кое-что получается. У меня были неплохие учителя! Не волнуйтесь, я отнюдь не бес, а если и бес, то подавно – не мелкий. Этой технике я и вас как-нибудь научу… если вам будет угодно… А знаете... Вы только не говорите, что спешите, ибо это не так! У вас впереди бездна времени. Ваша жена сегодня не скоро придёт из музея… в мастерской уйма работы. Сегодня как раз подвезли новую партию чучел. – Да и в конце концов, – прибавил он, – что, чёрт подери, за комиссия – провести вечер в моросящий дождь, в продутом всеми ветрами привокзальном «гадюшнике», за компанию с местными бомжами и с бутылкой просроченной «Балтики» в руке? Здесь, у метро есть одна небольшая кафешка… – А, простите… – потоптался Баданов. – Расходы – за мой счёт, идёт? Как вы отнесётесь к порции запеченного в горшочке мяса, зелёному горошку, ароматнейшему картофельному пюре и подливке, приготовленной по уникальному французскому рецепту? От самого Шарля Азнавура! А к долме, приготовленной хозяйкой заведения, очаровательной Анаит? А к сациви, лобио, или чебурекам, или пирожкам с фасолью, маслинами и сладким болгарским перцем? А к древнему божественному напитку «Васпуракан», глоток которого превращает ваше горло в очаг сверхъестественного наслаждения? Или блинчикам с топлёным маслом, поверх которого плавают хорошо прожаренные красноватые ломтики... – Изверг! Негодяй! Искуситель! – простонал Баданов. Херувимы на его плечах молитвенно воздели руки... и тут он неожиданно согласился и пошёл на «ты»: – Ну… лады! Коли обещаешь – пойдём... Кстати, откуда вам известны все эти подробности... ну, о пиве, о жене... и так далее? 4 – Я уже сказал вам, что у меня были неплохие учителя, – говорил Апраксин, когда они шли по осенней улице по направлению к метро. – О школе Кузнецова слышали? Психология, внушение, НЛП... Плюс неплохие природные данные. Опа-асная штука! Но если разумно обращаться... Ваша ошибка, что вы игнорируете хотя бы элементарную, кухон-ную магию. При ваших занятиях знание иных приёмов не помешало бы. – Вы что, и мысли читать умеете? – Умею! – согласился Апраксин. – На самом деле это совсем не так сложно и давно не сенсационно... Задумайте любое слово. – Ну, хорошо, задумал, – Баданов перебрал в уме список терминов, которые известны отнюдь не простому смертному. Потом плюнул и выбрал совсем простое слово, а именно – «проясняется». – Проясняться-то оно проясняется! – немедленно отозвался Апраксин. – Только вы, дорогой Сергей Сергеич, наверняка заявите о том, что я вам это самое слово внушил. И что это «элементарный гипноз» или что-то в этом роде. – Действительно, – сознался Баданов. У него и в самом деле мелькнула такая мысль. – Сами же говорили сегодня: наша наука – мастерица навешивать ярлыки там, где объяснить не может, но – надо сделать вид, что все понятно. Дескать: «а, это просто гипноз! а, это всего лишь внушение!» Но что есть гипноз и что есть внушение? Достоверно, до тонкостей неизвестно. Как именно протекает процесс передачи энергии в теле? И идёт он только ли по цепочкам нервных клеток? Какие структуры при этом активизируются, как они при этом взаимодействуют? А может быть... И тут Апраксин внимательно, снизу вверх посмотрел в глаза своему собеседнику: – А может быть, ни нервы, ни мозги здесь не при чем? Может быть, судьбе было угодно, чтобы в сей момент нам в голову одновременно пришло одно и то же слово? И главное, что этот момент можно уловить, а можно и проглядеть? Как вы полагаете? – Я полагаю, это слишком сложное объяснение. Вспомните о «бритве Окка...» Тьфу ты! – мотнул головой Баданов, – Ну, ладно. Ладно… Скажите, а вы не могли бы, для моей пущей убедительности повторить этот опыт? Ну, угадать задуманное слово? – Разумеется. Только, прошу, не надо так напрягаться. Вы сейчас очень боитесь меня обидеть. Не родился такой человек!.. Оставьте. Гм... какое-то странное слово. Оно, наверное, из латыни? – Окончание похоже, но не из латыни. – Так. «Комус» знаю, торгует офисным оборудованием. «Кумуз» – национальный кавказский инструмент... «Кумыс» – не «кумыс»… – Это слово – «камус», – не выдержал Сергей. – Так у скорняков называется шкура с ног оленя. Идёт на рукавицы, торбаса... Апраксин рассмеялся: – Сразу видно, что ваша супруга занимается выделкой шкур... Погодите-ка. У Даля есть это слово, но у него в словаре оно не через «у», а через «ы»... – Вы знаете, что вы – молодец? – серьёзно сказал Баданов. – «Алля бисмилля!», как говорят у нас, – рассмеялся Апраксин. – Вы родом с Кавказа? – Станица Георгиевская, а что? – Все тамошние русские разговаривают с небольшим кавказским акцентом. И очень любят вставлять в речь местные словечки. – Во-от! А вы утверждаете, что не лингвист. И Господь бы с ним, с дипломом. Значок «я тоже не дурак» – не признак образованности. – Знаете... – смущённо предложил Баданов. – А давайте перейдем на «ты». Тем более, предчувствую, через пару минут мы будем распивать отнюдь не «Кока-колу»! 5 – Кстати, когда вы... ты изволил родиться? – Хочешь просчитать по своей методике? Пожалуйста. Первого октября 1967го. Воскресенье. – Один плюс десять – одиннадцать. Человек ты энергичный. Год... все цифры в сумме дают двадцать три, в сокращении пять. Необычный стиль мышления, но ты в миру доброжелателен и контактен... Так, в сумме одиннадцать и пять дают шестнадцать, ух ты! Глубокая внутренняя эмоциональность, Аркан Башня. Из тебя получился бы неплохой писатель в стиле Достоевского или художник в стиле Гогена... – Ни то, ни другое. По образованию я инженер по КИП 1 и автоматике. А в качестве хобби – компьютерщик. Вожусь с программами и, кстати, весьма недоволен тем, что имеется в наличии. Мир заполонил Билл Гейтс, а ведь его программы несовершенны. К каждой новой системе прилагается чуть не чемодан дополнительных дисков. У нас в своё время создавались куда более удобные программы. Вот увидишь, лет через пять-семь этот снежный ком «виндов» станет окончательно неподъемным для любого «железа». – А что тогда? – Тогда программисты, наконец, обратятся к тому, от чего ушли – к человеческому мозгу. И выяснят, что то, чему они так долго поклонялись – лишь частный и тупиковый случай машинной эволюции. Тогда, наконец, наука, религия и магия объединятся, и наступит золотой век техномагии. – Ты говоришь это так, словно сам уже обратился на путь истинный. – Есть кое-какие наработки... – Так, говоришь, родился в воскресенье? Тогда... шестнадцать и семь... ваш, сударь, потайной Аркан – таинственный двадцать третий. Оп! Опять! И с новой силой! – По твоим выкладкам – соответствующий Знаку Змееносца, тринадцатому в Зодиаке. – И верно, человек ты необычайный. Таро, магия, компьютеры... Мысли читаешь... – Немного, и ты придешь к выводу, что именно я сотворил небо и землю. Брось. Я знаю и умею не больше твоего, правда – в тех областях, куда меня направила судьба. – Неплохо направила, надо сказать. Случаем, это не твои статьи печатались в... Баданов назвал один из широко известных журналов эзотерического толка. – Не случайно. Мои. – Но – под разными фамилиями, хотя по стилю можно угадать, что пишет один и тот же автор. – Не люблю высовываться. – Да, кстати. С чего ты взял, что сегодня я говорил о торсионных полях? Я вообще не знаю, что это такое! – Извините, уважаемый мэтр, что я возьмусь указывать вам на действительный смысл ваших же построений. В Таро, и ты это прекрасно знаешь, зашифрована информация обо всем, что было, есть и будет. Система Арканов совпадает по алгоритму с важнейшими философскими системами. И не только философскими… А твоя сегодняшняя лекция?.. Да, в твоем выступлении речь формально шла о посмертном странствии души. Ты привлёк многочисленные символические параллели, в том числе форму знаков русского алфавита – самой гениальной из существующих знаково-символических систем... – Так ты полагаешь, что Таро... – Видишь ли, по роду своих занятий, я имею дело с предсказательными техниками. Я учусь отчасти и по твоим книгам… – Нынешняя арканология развивается, увы, не вглубь, а вширь, – вздохнул Баданов. – Сколько не тверди, что английская ересь Уэйта не может отражать истинной картины мироздания – не слышат, а если слышат, так не верят. А сколько дров наломали с этой магией... – Хм. А ты не задавался простым объяснением: может, потому не слышат, что это сейчас опасно? То есть, Богу представляется, что человек пока не дорос до принятия некоторых идей? Вспомни, как было с ядерной физикой. Вначале, вроде бы – пустячки, заморочки ученых. Потом сложнее. Потом, когда стало ясным, что из гипотетических построений вырисовывается возможность весьма конкретного практического использования... А потом было поздно… – Впрочем, – прибавил Апраксин, – мы прибыли на место. Здесь нас покормят. Твой организм крайне нуждается в энергетической подпитке. Наука наукой, но и на грешную землю порой не мешает спускаться... 6 Кафе «Цицернак» («Ласточка») на поверку оказалось отнюдь не обычной «кафешкой», как сплеча крестил его Апраксин. Мимо подобных заведений, – украшенных лепным фасадом, фигурными решетками, с подсвеченными неоном подъездами, – Баданов привык ходить, втайне глотая слюну и стараясь не смотреть на вывешенные у входа меню. Как он полагал, и месячного жалованья российского доктора наук здесь явно не хватило бы и на легкий завтрак, не говоря о пресловутых «разносолах». Под узорчатым козырьком подъезда, набросив на плечи пальтецо, курила невысокая темноволосая женщина. Апраксин обратился к ней: – Барев дзэс, Каринэ-джан! Женщина недоумённо повела глазами: – Барев... Потом, вглядевшись в Апраксина, неожиданно высоким голосом вскрикнула: – Фёдор-джан! И, отбросив сигаретку, бросилась ему на шею, причитая: – Ах, зачем бороду отрастил, зачем старый хочешь быть, хотя тебе идёт, что так долго не заходил? мы все ждали, ждали, молодец, что зашёл... Апраксин, смеясь, увёртывался от поцелуев. – А как там Анаит? – спросил он. – Ой, ты знаешь, всё в порядке, но её сейчас нет... – Как сына назовёт, не придумала? – Фёдор-джан, да ты такой же, от тебя ничего не скроешь! – восхищенно произнесла Каринэ. – Какой хороший день, какой хороший день!.. Отступила на шаг и окинула восторженным взглядом сначала Апраксина, потом скромненько нависающего за ним Баданова. У Сергея Сергеевича что-то тонко тренькнуло внутри, потому что была Каринэ красоты несравненной... – А угадай, как решили назвать, а? «Тадевос»! – В честь меня, что ли? – сконфузился для вида Апраксин. – В честь тебя, дорогой наш, в честь тебя! «Тадевос» – по-армянски «Фёдор»... Да, что же мы стоим? Заходи, заходи, и друга приглашай, ты здесь дома! Жаль, что так редко заходишь, ты каждый день заходи, все тебя помнят, я сама тебя обслужу, как раз столик освободился... А друга твоего как зовут?.. Как?.. Вай, Сергей, какое хорошее имя!.. Не прошло и трёх минут, как они сидели за столиком. – Что пить будете: «Киндзмараули», «Воскеат», «Мегри»? Есть старые вина, есть молодые! Грузинское есть, армянское есть, венгерское есть! Французское есть! Всё есть! что в меню – есть, что не в меню – тоже есть! пожалуйста, выбирайте! Друзья заказали по порции мяса в горшочках, а из пития – бутылочку «Киндзмараули». Сергей, перед тем, как отпить из своего бокала, коснулся пальцами вина и – разбрызнул по сторонам: – Так у нас положено. И смущённо сощурился под взглядом Апраксина: – У моего народа. Жертва «духам места». А теперь – ну, давай, конечно же, за встречу! И… жду твоего рассказа. Откуда ты свалился? И что это вокруг означает? 7 – На мою зарплату, знаешь ли, не разбежишься, – объяснил ситуацию Апраксин, когда они утолили первый голод и успели поздороваться и раскланяться чуть ли не со всем персоналом кафе. – Как, впрочем, и на твою, догадываюсь. Вот и принимаю порой на дому, благо карты Таро изучил досконально. И посетила меня однажды симпатичная армяночка с грустными глазами. Одета небогато, держится прямо, с достоинством... Попросила бросить карты на семью, на детей, но чувствую – не то ее гнетёт, а спросить не решается. Я, конечно же, не Круазе1 и с милицией сотрудничать не спешу... – А, кстати, почему? С твоими-то способностями. – А, кстати, зачем? Труп Круазе, помнится, обнаружили в купе поезда, в котором он ехал на очередное расследование... К чему официально светиться, если, например, можно, не выходя из дома, ввести гениальную идею в голову следователя? Или заставить преступника совершить ошибку и тем предотвратить преступление? Я, знаешь ли, порой бываю безжалостен. – Так вот, – продолжил он. – Затеяли они с мужем открыть близ станции метро своё небольшое кафе. И помещение нашлось, и место хорошее… А поскольку люди порядочные, то и брать за то и сё излишне не хотели и не могли... на что и напоролись. Зачастили к ним... всякие... то с проверкой, то с угрозой. Ты, дескать, кто, частное предприятие? Ну и бери с народа как все, то есть наворачивай цену выше поясницы... А то твоя рюмочная – как бельмо на глазу, у всего района клиентуру отбивает. И вообще, смотри, чернобровый, доиграешься... И вот, гляжу я в свои «тарошки»... Он с аппетитом отхлебнул глоток «Киндзмараули». – Славное вино, настоящее... Ты почувствовал легкий привкус изюма? Гляжу я в карты, а там такое, что и говорить не хочется... Тем более – в её прекрасные глаза. Я, конечно, успокоил её, как мог, мол, всё будет в порядке, образуется. Врал, конечно. Как мог – врал, и как не мог – тоже врал... – Но, как говорится, – продолжил он, – карты предупреждают, но не предписывают... Решил я вынуть карту, как совет самому себе в этакой ситуации. Вышли не одна, а две. Слиплись. «Колесница» и «Рыцарь мечей». Дескать, дерись, Фёдор Николаич! Тем же вечером я кое-что подправил в раскладе. Так, совсем немного. Ка-апелечку! Две-три карты... – А в результате? – спросил Баданов. – Ну, а в результате кафе процветает, и будет процветать впредь. Я же получил право, хоть один, хоть с друзьями сколь угодно за бесплатно пользоваться его услугами. Я, знаешь ли, «старый друг желудка». Пусть немного, но со вкусом (а иначе здесь не кормят). Отсюда ты можешь сделать закономерный вывод, что я не очень-то и бескорыстен… – А им ты говорил о том, что... «кое-что подправил» в раскладе? – Нет, разумеется. Зачем? Люди неглупые и всё прекрасно поняли сами. Понимаешь, нельзя недооценивать понимания своего клиента. А насчет магии... это же не только я. – А кто? Господь Бог? – Бог-то Бог, да и сам будь неплох. Это делает и тот человек, что пришел за советом. Ему, зачастую надо только дать импульс, желание, уверенность, а остальное сделается само. У каждого из нас внутри сидит маг, и это не я сказал... – А скажите-ка, Фёдор, тебе... не попадала ли в руки такая книга – Дудинцев, «Белые одежды»? Все плохие люди любят говорить о себе, какие они хорошие... – ...И наоборот, хорошие говорят о себе, что они плохие… Но я бы не спешил делить людей на плохих и хороших. Частицы добра есть в каждом. И даже закоренелый, погрязший в крови маньяк в душе желает, чтобы его, в конце концов, поймали... – ...а если не ловят, начинает мстить с новой энергией. – Бывает и такое. Но если вовремя уловить эту частичку добра, попробовать вдохнуть в нее силу... – Ты идеалист. – Пусть так. Но я не простой идеалист. – Стоишь за то, что «добро должно быть с кулаками»? – Упаси Господь! Кулаков не хватит, да и всегда ли они к месту? Невозможно искоренить зло только уничтожая носителей зла. Здесь необходимо что-то иное... – А что именно? Тайный орден розенкрейцеров? – Тайные ордена рано или поздно вырождаются. Нет! – Так что же ты предлагаешь? – Я не просто предлагаю, я верю в это. – Тогда во что же ты веришь? – Помнишь, как сказано в Евангелии? «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». – То есть, «разумный эгоизм» по Чернышевскому? – Чернышевский не открыл ничего нового. Понятия добра, любви, уважения искони заложены в традициях всех народов. С другой стороны, когда традиции регулярно попираются, когда лозунг свободы подменяется лозунгом разнузданности, вот тогда-то и наступают эпохи смут. Другой «буревестник революции»,1 помнится, сказал так: «Свобода – это невинная девушка. Её нельзя хватать каждому». Когда у нас началась эпоха реформ, я поначалу обрадовался. Вместе с женой ходили в пикеты. В одном из них, на площади мою красавицу жену много фотографировали на фоне запретного тогда триколора. Если б случилось что, её по фотографии нашли бы мгновенно, а она носила под сердцем моего ребёнка... Но речь не об этом. – Я сам с Северного Кавказа и горжусь этим, – продолжил Апраксин. – Когда-то, если ты, к примеру, заблудился или в горах тебя настигла ночь, ты мог попроситься на ночлег к любому. Пусть это твой кровный враг! И ты мог быть уверен, что пока ты – гость, с тобой ничего не случится... Ныне... Ой, да что там говорить... Понимаешь, традиция – это как вот эта бутылка. Ты можешь пить из нее, но ты ведь не станешь ее разбивать, потому что при этом прольёшь вино. А мы сдуру побили свой винный погреб, а теперь пытаемся пить, давясь, из лужи, а стёкла режут наши языки, и что делать далее – не знаем. – И что же надо делать, по-твоему? – Ну, как что... Как обычно, начинать сначала. Насаждать виноградники, возрождать традиции. Страсть к свободе имеет право затрагивать только надстройку, мнения отдельных людей. Сам же базис моральный должен оставаться целым! Этика, мораль, нравственность. Пусть хотя бы на основе тех же заповедей Христовых. – Странно слышать такие речи от человека, который, вопреки запрету церкви, практикует магию и стремится к всемогуществу. – Не перегибай. Магия не подразумевает стремления ко всемогуществу, – не согласился Апраксин. И объяснил: – Два качества истинного мага, о которых ты можешь прочесть в любом учебнике: воображение и воля. Первое – для того, чтобы призвать на помощь силы, второе – для того, чтобы заставить их себе служить. Но есть ещё и третье качество, о котором почему-то забывают упомянуть, хотя без него маг – это просто колдун, а порою – и паразит, вампир, гнилостный нарост на теле природы. Это качество – совесть. Поступись им – и власть над тобой тут же возьмёт этот, и ты ничего не сможешь с этим поделать… Что же касается всемогущества… а зачем оно мне? Напомню тебе крамольную фразу в одной из твоих же книг: «зачем стремиться к власти над миром, которым и Господь не всегда бывает в силах распорядиться?» Формулировочка хотя и спорная, но в принципе верная. – В чём же? – В том, что Бог – это не есть нечто застывшее раз и навсегда. Бог есть Истина, но истина не могла бы быть истиной, если бы не могла непрерывно развиваться. Иначе познание мира было бы конечным, а оно бесконечно. Важны исходные посылки, важен контроль над кое-какими промежуточными этапами, но если исходные посылки верны, а они не могут быть не верны, то весь этот хаос изо лжи, соблазнов и насилия, который мы наблюдаем, не может быть вечным. Это брожение, а процесс брожения когда-нибудь, да кончается. Другой вопрос: где в этом процессе наше место? Мы с теми, кто борется за истину или с теми, кто эту истину искажает? – То есть, подверженных влиянию Дьявола? Апраксин поморщился. – Этого? Козла отпущения? Людям нелегко признавать собственные грехи, вот и пошли валить на Диавола… которого сами же и создали. А церковь, – вот же кульбит получился! – взяла, да и признала! В результате… страшном результате! – множество людей поверило в реальность существования этого персонажа. А кое-кто и стал ему поклоняться. Посему эта мыслеформа постепенно обрёла не только реальную жизнь, но и власть. И понеслось! Сатанисты! Чёрные маги! Сектанты! И, увы, иные священники, на устах которых имя сатаны упоминается чаще имени Божьего!.. А если разобраться, этот, Диавол – всего лишь 15й из Старших Арканов. Он – своеобразная проверочная инстанция. То есть, проверяет, не кривишь ли ты душой. Не переваливаешь ли всю ответственность за свои поступки на Бога. Не ищешь ли корысти – в любви, богатстве, славе. Ну, а поскольку его функция – проверка, то он и искуситель. Предложит всё, чего ни пожелаешь! Согласишься на это, предашь себя – пропал. Отсюда важность смирения. Смирение, отказ, пост – это проявления не слабости, но силы. Без скольких вещей в мире мы спокойно могли бы обойтись! Да, впрочем, ты и сам это знаешь… Глава 3. Прогулка под дождём (окончание) – Зина! Там, в прихожей, эта… зелёная такая… переписка Эйнштейна с этим… чёртом… Гёделем! В печку её! Почти Булгаков 1 – Теперь о деле, – сказал Апраксин, когда они, выпив «на посошок» по рюмочке «Ани», отправились восвояси. – Поразительные вещи были в твоём выступлении! – По-прежнему не понимаю, что в нём может представлять интерес для человека вашей… твоей профессии. – Ты когда-нибудь интересовался формовыми излучениями? Объясню. Любой предмет самой своей формой по-своему искривляет пространство и время. Если подобрать соответствующую форму, то влияние предмета, а также, между прочим, любого символа, руны, карты Таро становится управляемым. И способ, которым это можно сделать, был озвучен сегодня в твоём выступлении! – Ну, не перегибай! Я говорил прежде всего о Монаде, элементарной составляющей человека и мира… – Короче, о душе, которая способна проникать всюду, независимо от пространства и времени. Скажи, а что произойдёт, если мы, например, построим некую машину, устроен-ную по принципу твоей Монады? И посадим в гондолу пару-тройку испытателей-смертников, они же – великие учёные? А??? Баданов встал как остановленный на ходу боевой конь. В дождливом свете фонарей блестели маленькие очочки. – Слушай, а ведь… – промычал он. – Хотя, ничего у тебя не выйдет. Только для организации самого аппарата… тороидов… понадобится столько энергии… – А мы и не будем «организовывать аппарат»! – весело ответил Апраксин. – Мы и не будем работать по полной схеме. Достаточно организовать коридор. Портал! – Объясни. – Компьютер! Это великая машина. Тебе никогда не доводилось слышать о том, что даже простейшую компьютерную «игрушку» кое-кто небезуспешно использует… только не падай!.. в магических целях? Понимаешь, мы можем просто смоделировать твою Монаду в компьютере и вывести кое-какие элементы за его пределы. – Как это? – Да просто! Придётся, правда, попотеть над программой. Я тебя научу; здесь проблема не сложнее тех, что ты решаешь в своей геоботанике. За основу возьмём одну старую отечествен-ную разработку… – Я не пойму, ты что, серьёзно? – Сергей Сергеич! Разве то, что вы сегодня от меня услышали… и, к тому – и видели, вкушали и обоняли, не позволяет вам довериться мне? Поверьте, я не случайно всячески призываю вас к осторожности! Пока, по-видимому, обходится и ваши выступления не принимают всерьёз. А потом среди ваших слушателей найдется пронырливый шкет... вроде меня. И тогда вы уже не никак сможете поручиться, что, пользуясь преподанными вами же знаниями, не воспользуется банда мошенников и негодяев... – торопливо говорил Апраксин, невольно вновь переходя на «вы». – Ой, Фёдор Николаевич! – А вот и не «Фёдор Николаевич»! Представь, что этот гипотетический паразит… конечно, он начнёт с того, что накрутит на круговой соленоид тон-ну проволоки и пропустит ток. Вы помните, что такое «токи Фуко»? – Смутно, – признался Баданов, у которого в школе были нелады с физикой. – У меня в школе тоже были нелады с физикой, – азартно продолжал Апраксин. – Потом, получив в результате перегрев всей этой конструкции, он попробует, например, заменить проволоку просто струёй воды, пусть из-под крана. Вода имеет как раз необходимую электропроводность, а скорость её течения можно усилить. Течение воды имитирует течение электрического тока… На этом принципе уже работают так называемые торсионные генераторы, позволяя получать тепло фактически ниоткуда… Теперь вспомните ваши собственные лекции. Так же, по кругу, а точнее по спирали, движутся токи пространства и времени. Вспомнили? И о том, что все вещи во Вселенной имеют свойство резонировать, тоже вспомнили?.. – Так получается… Постойте. Если и действительно построить такую машину… Ну, это фантастика! Вы что, по-детски мечтаете построить машину времени? – Не просто времени… – Ну, нет уж, погодите! – разошёлся Баданов. – Вы читали переписку Эйнштейна с Гёделем? – Разумеется. И пришёл к выводу, что и тот, и другой исходили из абсолютно неверных предпосылок! Чересчур линейно мыслили! Их переписка – стремление максимально упростить вопрос, а, как водится, с водой выплеснули и ребёнка. Стивен Хокинг пошёл дальше, он не отказывается рассматривать саму возможность существования порталов пространства-времени как таковую. И в его рассуждениях есть здравый смысл. Мне по душе стиль мышления человека, который не избегает трудных поворотов и тем, а отважно идёт им навстречу, зная, что ненужное отсеется само по себе... Разреши, я договорю?!. Итак, во-первых, этот аппарат должен передвигать путешественника не просто во времени, но и в пространстве. И это очень важно… Представь, например… я каким-то чудом получаю квартиру и вместо первого этажа своей «коммуналки» переселился на шестой. – Поздравляю. – Рановато… Ждали мои родители, теперь который год ожидаю я… Теперь представь, что я, включив рубильник, переношусь лет на пятьдесят в прошлое. Тогда на месте этого дома ничего не было. Представил, что именно со мной произойдёт? Баданов представил и расхохотался: – Кувырком с высоты шестого этажа? – Именно! «С топорным стуком и вороньим криком»! По Гоголю! И это ничего. А вдруг окажусь в открытом космосе? Земля-то, с Солнцем, на месте все эти годы не стояла! Поди, потрепыхайся там, в глубоком вакууме! Придётся повозиться с программой… Баданов молчал, набычась. Промокшие от моросящей воды херувимы на его плечах застыли в оцепенении. Мимо проносились машины. И фонари на столбах торопили: пора домой, пора домой… – И ты что же, – в конце концов промолвил он, – при помощи машины времени и пространства хочешь… м-м-м, бороться за истину? Но не забываешь ли ты, что это – оружие? С его помощью можно сорвать ограбление банка, а можно и подослать взвод «коммандос» в кабинет к президенту... – А ты, Сергей Сергеич, что, настолько любишь нашего президента? – услышал он в ответ ехидное. – Или всерьез полагаешь, что я всякий раз, как «честный бобик», буду стремиться срывать ограбления банков? В чьих сейфах, увы, часто хранятся деньги, нажитые тем же грабежом и обманом? Хорошо ты обо мне думаешь! Учти, кстати, что события исторического масштаба вряд ли можно будет контролировать любому лицу, помимо Бога. Промежуточные, не слишком существенные – да, можно! Теперь, учти второе. Ни Эйнштейн, ни Гёдель не учитывали безумную сложность устройства пространства и времени, которые отнюдь не линейны. События не исторического масштаба могут по-разному протекать в разных каналах времени... Вот, где-то я сумел помочь моему клиенту. А где-то меня не оказалось на месте, и бедная Анаит осталась рыдать над обгорелыми развалинами своего кафе... Этих каналов, рукавов, течений – биллионы, триллионы и квадрильоны. И не в силах одному человеку, каким бы оружием он ни обладал, переменить мир. Не хватит жизни, не хватит всех его жизней! – И наконец, что у нас в-третьих? – не давая собеседнику передышки, безжалостно продолжал Апраксин. – И, наверное, в главных! Главное заключается в том, что Бог даёт нам возможность существенно расширить пределы нашего познания. Вам, лично, как учёному – не хотелось бы как-нибудь пробраться в прошлое, пронаблюдать исторические события, побеседовать с тогдашними учёными? – Но, вторгаясь в прошлое, мы изменяем будущее! – Кто вам это сказал? Вы прочли об этом в книгах, о наисовременнейший из оккамов?.. Почему бы не принять во внимание иную гипотезу? События в иных каналах времени изменяются до тех пор, пока в них находится ваша душа. Тогда, как только вы покидаете данный канал, всё возвращается на круги своя. То есть, становится именно таким, как оно было бы, если бы вы вовсе туда не вторгались. И изменить их, реально, можно только в том случае, если вы не возвращаетесь обратно. То есть, там умираете. – В таком случае всегда может найтись террорист-камикадзе... – Совершенно верно. Но, с другой стороны, почему бы не предположить, что коли мир вокруг нас таков, каким мы его видим, то должен существовать какой-то регулирующий механизм? Что всё, что происходило, при помощи ли машины времени или совершенно естественным способом, уже спланировано… Кем? Тем, Чьё Имя пишется с Заглавной Буквы. И… в конце концов, если к этим знаниями и прорвётся террорист, тогда – мыто с тобой на что? – То, в чём ты пытаешься меня убедить, заманчиво, но... – Подойдём к вопросу с другой стороны. Скажи, сколько книг ты написал за последние десять лет? – Пять. – А мог бы и двадцать пять. Ты мог поделиться с человечеством гораздо большим, если бы постоянно не мешали обстоятельства сугубо социального характера. Скажем, необходимость делать работу, с которой и без тебя сумел бы справиться любой болван. Но тебе необходимы деньги – платить за квартиру и прочее. Или, в силу многих причин ты вынужден обитать в этом всеми обделанном, загазованном мегаполисе, поедать пластмассовую пищу, утомляться суетой, трястись в транспорте, стоять в очередях, с обидой думая, что это время мог бы потратить на что-то более полезное. Например, на то, чтобы написать ещё одну неглупую книгу. А так – ты не можешь, в силу давления социума, реализовать себя полностью... – Бегство от социума? – В какой-то мере – да. Отделить себя от этого социума, заставляющего человека барахтаться в куче им же порождённого дерьма и сражаться с себе подобными. Вместо тесного и оптимального взаимодействия с природой... нет, пожалуй, не столько с природой, сколько… С собой! Теперь представь, что у тебя вдруг появилась возможность уйти в какой-нибудь карман времени. Допустим, ты построил нехитрую хижину на берегу реки… – Например, где-нибудь на берегу Баргузина… – вздохнул Баданов. – …Вокруг – ни души, люди пока не успели заселить эти вольготные места. У тебя нет проблем с добыванием пищи. Бездна свободного времени, которое ты волен потратить так, как тебе заблагорассудится. Более того, ты, при помощи своей машины, можешь вновь и вновь возвращаться в одно и то же место и в одно и то же время. Съедать, например, одно и то же яблоко – поскольку ты не оставляешь там душу, твой след во времени периодически сглаживается... – И вернуться домой в ту же минуту, как его покинул, держа под мышкой рукопись новой книги? – Ты меня правильно понял. – Но... Ты не принимаешь в расчет того, что с возвращением в свое время я привезу домой просто чистые страницы? То есть, след изгладился, а исписанное – пропало... – Это не совсем так... и я это чувствую. То, что человек способен вынести из подобных путешествий, не облагается никаким сверхъестественным налогом. При этом он не должен терять главного – своей памяти. Да, быть может, он вернётся с пустым желудком, постольку там всё останется в полнейшей неприкосновенности. Но страницы, которые он взял из дома и заполнил взятым из дома же пером – это не должно и не может быть потеряно... Теряет он, правда, нечто большее, но это неизбежность... – Что именно? – Годы своей жизни, дорогой Серёжа. Учти, что для людей своего изначального времени ты начнёшь стареть гораздо быстрее. Хотя, для тебя лично жизнь будет иметь такую же протяженность, какой бы она была, если бы ты никуда не отправлялся... А кстати, ты никогда не задавался вопросом, почему так быстро уходят в мир иной гении? За краткие годы они творят безмерно много, творят столько, что не под силу обычным людям. А потом уходят, уходят сверхъестественно, неимоверно быстро... – Иными словами, чего ты от меня добиваешься? – Идей! Идей, идей, идей! Я, быть может, и маг, и гений компьютерных технологий. Но ты… Ты – гораздо более меня. Ты, не зная основ ни магии, ни компьютерной техники, проник гораздо более и далее многих магов и компьютерных гениев. Ты выдаёшь эти знания за науку будущего? Твоё дело. Знаю и заявляю одно: ты не ведаешь, какие силы пробуждаешь. Направить бы твои рассуждения, да в деловое русло… А на будущее, дорогой Сергей Сергеич, вам придётся быть поосторожнее. – Ты не первый говоришь мне такие слова. – Вот видишь как… Так что же?.. – Нам пора приниматься за дело. Глава 4. Один день из жизни арканолога Пусть ты маг. Зная это, не забывай, что восхождение твоё будет идти со ступеньки на ступеньку. Не забывай же при этом, что не пройдя очередной ступеньки, тебе не попасть на следующую. Честно и преданно неси крест свой, со ступени на ступень, от случая к случаю и от человека к человеку. И вера твоя да пребудет в сердце твоём. Линтул Зорох Жлосс, средневековый маг и теолог 1 Что сказать… Этот день был как день. И ничего особенного в этот день, кажется, не случилось. И рассказываем мы о нём лишь потому, чтобы читатель смог яснее представить себе и нашего героя, и работу, которой он занимался. Вскоре после встречи с Бадановым, по его протекции, Апраксин стал полноправным участником РКТ – Российского Клуба Таро. Это во многом предопределило как его дальнейшие занятия, так и его дальнейшую судьбу. Работая «на потоке», то есть ведя приём при магазине «Гаятри», с чем только не столкнёшься… Первым на приёме был мужчина. Это – к удаче. Мужчина был громадного роста, полный, краснолицый и усатый. Когда он, распахнув полы дорогого чёрного пальто и сняв с головы кепку «бакинский аэродром», присел напротив, оказалось, что и лысоватый. Чёрными подвижными глазами он посмотрел вначале на Апраксина, потом на колоды карт, потом снова испытующим взглядом посмотрел в глаза Апраксина. – Ну… чьто тут, кажется, говорить надо? – строго спросил он с сильным акцентом. – Вопросы надо задавать, да? – А что вас, собственно, волнует? – спросил в свою очередь Апраксин. – А. Многое волнует, дорогой. Бизнесом я занимаюсь, бизнесом. Ковры у меня, понимаещь… мебель. Гарнитур-марнитур. Для самого Гейдара книжьные щкафы доставали! А он мущщина придирчивый, книги знаещь как любит! Щтобы не пилились там, щтобы не портились… Старие книги… Ц-ц-ц!.. – какие старие, у-у!.. Много лет этим занимаюсь… – Вас волнует, как пойдут дела дальше? – Да-да, конещно. Посмотри, дорогой. Щто-то меня волнует, щто-то не так. Не пойму сам. Предчувствие, понимаещь, нехорощее… Плохо мне! Спат не могу! Апраксин спокойно перемешивал карты. – Да, вот что посмотри, – оживился мужчина. – Может, вредит мне кто-то? Хотя, кто может вредить… Ц! Я бывщий спортсмен. «Полутяж»! Щтангу толкал – не волновался! В армии, в горячей точке… Карабах знаешь? – тоже не волновался! Тут – волнуюсь. Не понимаю, в чём дело! Разберись, а? Рак, подумал Апраксин. По гороскопу он явный Рак. Ну что ж, Ракам волноваться да беспокоиться – это по природе. С этим уж ничего не поделаешь… За правым плечом его собеседника было светло и чисто. За левым – наворачивалась предгрозовая бездна… «Ну и ну!», – подумал он, взглянув на расклад карт. Первым Арканом – «влияние прошлого» – стояла Воздержанность. Вроде бы, порядок. Но на второй позиции, «влияние будущего» помахивала косой Смерть – антагонист предыдущего Аркана. Он открыл карту, выпавшую в позиции «предупреждение-совет». Здесь вышел перевёрнутый Император. Крупная неприятность. Смена власти… Может, дело в здоровье? Мужик апоплексического вида… сердце гипертрофировано... почки... так… повышенное внутричерепное давление, страдает головными болями. В обычной обстановке часто вспыльчив и невоздержан на слова… а порой – и на кулаки. Сейчас – растерянно мнёт в руках свою фирмен-ную кепку. Что-то здесь не так… Четвёртой картой выпал перевёрнутый Повешенный. Внутренняя конфликтность. Интересно, о чём он чаще думает? Луна. Карта беспокойства, подозрений, измен… В другом «совете-предупреждении»… Башня!!! Эге!.. Похоже, простой вспыльчивостью дело не ограничится. Поглядим, чем это обернётся в итоге… Шут. «Непонятно. Бросим добавочную карту…» Суд! «Ребятки, так ведь здесь пахнет… Ну-ка, вну-ка… Жить-то останется?» Перевёрнутый Жрец. «Жертва заговора? Ну-ка, вну-ка…» – Щто вы молчите и молчите? – не выдержал мужчина. – Меня Интигам зовут! Меджидов! – со значением протянул он руку. Апраксин пожал его ладонь и также представился. – Извините, – прибавил он. – Хочу узнать поточнее. Ляпнуть глупость всегда успею. – А, – понимающе закивал Интигам. – Когда вы родились? Ну, день-месяц-год? Быть может, Башня – карта его рождения? Тогда всё может быть прочтено по-другому… Интигам назвал. Апраксин прикинул в уме результат. Выходил простой и чистый Аркан Солнце. Рак с картой Льва, что нередко случается. – Боюсь, вас действительно ожидают крупные неприятности, – начал он. – Впрочем, ведь карты предупреждают, но не предписывают. И вы обратились ко мне вовремя. Наверняка есть возможность всё исправить. – А что там видно? – нетерпеливо заглядывал в карты Интигам. – Пока сказать трудно… – А вы там щто-то видите? Тёмные они какие-то… Дело тёмное, наверно поэтому? Апраксин метнул дополнительную карту. Ею оказался Мир. «Нет, предприятие-то уцелеет и будет преуспевать. Дело не в этом…» – Дело здесь не в бизнесе, – твёрдо объяснил он. – Вернее, не только в нём. Вопрос касается вас лично. Сейчас я посмотрю другой расклад, потерпите уж… – Да, да, посмотрите, посмотрите, конещьно, – кивал головой собеседник. Второй расклад оказался не лучше предыдущего. Вокруг карты Солнца сгустились тучи. Перевёрнутая Императрица – проблемы в семье. Причина? Перевёрнутые Влюблённые – ревность. Вновь перевёрнутый Император. Далее – Суд… Итожила расклад Смерть. Проверочная карта – снова Башня! Источник всего – перевёрнутый Жрец. «Ого!» – Как у вас складываются отношения с женой? – напрямую спросил он. Интигам заулыбался: – Ооо!.. Она у меня аньгел! Русская! Молодая! Сащенькой зовут. Хорощенькая такая, добрая-добрая! Это сейчас редкость. Хрупкий, нежьный цветочек… – А таких проблем, как ревность, ссоры, измены… не бывает? – Да щто ты дорогой! Никогда. Ласковая она, правда... Ну, бывает, заведёт с кем-нибудь разговор, ну… – Стоп! С кем именно разговор? – Есть один молодой сотрудник. Хорощий парень! Образованный! Начитанный! В ринке разбирается, образованный! – ц-ц-ц! – да! Меня предупрежьдали, правда… Посматривает, говорят, на неё. Цветы там дарит… Ну, молодой, понятно. Щто я ему буду… – Кто, конкретно, предупреждал? – М-м-м… Ну, мой заместитель, беспокоится, понимаещь. Мы с ним, с самого начала – вместе. Вместе такие дела поднимали! Хорощий человек. Знающий, читает много. Настоящий друг! Он, знаищь, такой, такой… верный! Да… «Да-да, все у тебя такие хорошие», – подумал Апраксин и взял из колоды карту. Это оказался Диавол. – Верный, говорите? – усмехнулся он. – «Верный Яго»? – Какое такое «Яго»? – не понял Интигам. – Его по-другому зовут… – Как его следует звать, мы сейчас уточним, – прохладным тоном произнёс Апраксин. – Не хотелось бы оговаривать человека, но боюсь… Ой, не зря вы ко мне заглянули, ой, не зря… А теперь – давайте-ка попробуем ещё раз проверить и выясним кое-какие детали… Кстати, а как насчёт жены этого, вашего, верного помощника? Тоже образованная? Шекспира, наверное, читает? За уточнениями прошло еще минут десять-пятнадцать. – …Ва! Ц-ц-ц! – возмущённо восклицал Интигам и, потрясая кулаками, повторял: – Я им покажю «Отэллу»! Приеду – из них самих такого «Отэллу» сдэлаю! – Вот мой телефон, – сказал Апраксин. – Дело серьёзное. Позвоните, как это пройдёт. И… пожалуйста, будьте осторожнее с Сашенькой. Ваш «хрупкий, нежный цветочек» ни в чём не виноват!.. – Конещ-щно, дорогой мой, конещно! Дай, обниму тебя! А! Ты знаешь, какой камень с души свалился! Чувствую прямо! Позвоню тебе, обязательно позвоню! И позвонил ведь потом! И всё оказалось так, как это открыл Апраксин! И «верный Яго», клеветник и мерзавец, вопреки Шекспиру, полетел с работы через все двадцать четыре ступеньки! Не сбылось страшное… что могло бы, конечно, и сбыться. Но ведь не сбылось же! «Карты предупреждают. Но не предписывают!» – твердил он себе вновь и вновь. И почему люди обращаются к нам, предсказателям так поздно – размышлял Апраксин. Когда, зачастую, уже ничего не поделаешь. И хорошо, когда хоть что-то можно сделать… – Правда ли, что сегодня уже не будет вопрошающих с тяжёлыми проблемами? – задал он вопрос картам. Шут выплясывал перед ним. И что таилось за этим танцем? Жизни, судьбы, души, хитросплетения путей и дорог, путешествия в пространстве и времени, о каждом из которых можно было написать не одну книгу… Правда, потом пошёл народ полегче. 2 Были двое пенсионеров, он и она. Вопрос о покупке дачного домика. Сердитая дама, которой пришлось втолковывать, что с молодыми соседями снизу ничего не поделаешь: молодость есть молодость, в том числе – и с шумноватыми вечеринками до утра. «Но вы же маг! – настаивала дама. – Вы можете повлиять!» С трудом он от неё отвязался… Были две смешливые, жевавшие «чуингам» девицы из патронташной серии «мой первый бойфренд, мой второй бойфренд, мой десятый бойфренд…» Затем снова девушка, просто с вопросом: можно ли с помощью магии увеличить бюст на два размера?.. Затем опять девушка, осторожная красавица-чеченка: дела любовные, будущая семья и дети, здоровье родителей… Поговорили душевно, как-никак земляки… Рабочий-гастарбайтер из далёкого Ходжента с проблемами по работе и жалобами на чиновников… Затем явилась ещё одна девушка – под глазами круги. Независимая походка, вопрос: а можно ли здесь курить? Покуривала она, знамо, не только табачок… Апраксин курить не разрешил. – Обучите меня чёрной магии! – не смущаясь, потребовала она. – Вы, надеюсь, серьёзно? – решил уточнить он. – Я уже всю Кастанеду 1 изучила! – гордо заявила особа. – Как вам известно, магия чёрная основывается на отрицательных эмоциях… – Это я знаю! Апраксин хмыкнул. Ему вспомнился покойный дед. Дед был славен многим. И тем, что, работая в уголовном розыске, больше народу выпустил, чем посадил. Мол: «а что они там сидят, ничего не делают, государственный хлеб кушают?» И непростым характером, и молчаливостью, и своими шутками, редкими, но… Однажды к деду пришла соседка: – Научи меня готовить долму. Я слышала, у тебя хорошо получается. – Ну, это просто, – сказал дед. – Покупаешь на рынке виноградные листья… – А, знаю, знаю, знаю! – Потом. Делаешь мясной фарш, перемешиваешь с варёным рисом… – А, знаю, знаю, знаю! – Потом заворачиваешь кусочки фарша в листья… – Знаю, знаю, знаю! – В кастрюлю помещаешь… – Ой, знаю, знаю! – Навозную лепёшку сверху кладёшь … – Какую лепёшку? – Но ты же всё знаешь!.. – Хорошо, – сказал Апраксин. – Я вижу, вы достаточно продвинуты. Вот вам упражнение первое. Поймайте в лесу ёжика. Дома положите его живьём в глиняный горшок, хорошенько прикройте, чтоб не убежал. Потом поставьте на медленный огонь и пеките… – Как, живого? – и она схватилась за голову. «Не всё потеряно», – подумал Апраксин. И продолжал стальным голосом: – Упражнение второе. Кубок Цернунна: наполнить на одну треть вином, но одну треть мочой, на одну треть кровью. Пить мелкими глотками… – И третье упражнение, – продолжал он, удовлетворённо наблюдая, как пошло волнами лицо его собеседницы. – Переспите со своим отцом и плюньте в лицо матери… Что ж это вы так бурно реагируете? Вы ж изучили всю Кастанеду? А то, что я перечислил – и есть ваша любимая чёрная магия! Впрочем… – добавил он, – ежели вам сии занятия не по душе, мы, так и быть, можем чуть-чуть поговорить. И о том, что есть магия, и о том, стоит ли вам за это дело браться. Начнём с того, что магия вообще – дело крайнее. Её следует применять только тогда, когда все иные способы воздействовать на ситуацию уже исчерпаны… 3 И была одна женщина. Её он приметил издали. Пробираясь вдоль витрин магазина «Гаятри», она держалась несуетливо, прямо. Она напоминала портрет великой актрисы Ермоловой. Дворянская породистая сдержанность сквозила в ней. И, несмотря на очевидный возраст, молодые, по-восточному чёрные глаза остановили свой взор на нём. Где-то он уже как будто видел эти глаза… – Так значит это вы и будете?.. Фёдор Николаевич Апраксин? Так вот вы какой. Интересно. Я представляла вас иным. Постарше… Разрешите присесть? – О, конечно! – Трудность у меня простая. Видите ли, я серьёзно больна… Апраксин вынул наугад карту. Вышла Луна… Проклятая Луна, что говорит о многих болезнях, неотвратимо подступающих тогда, когда организм устаёт бороться. Например, об опухолевых процессах… Машинально вытянул карту. «Положись на Волю Свыше, – сказала ему Хранительница Судеб. – Ибо кое-что не позволено даже тебе». – Внимательно вас слушаю. – Я хотела бы узнать, сколько времени мне осталось. Интересный вопрос. Вообще-то, прямо отвечать на него не следует. И если в раскладе выпадает Аркан Смерть, следует предупреждать клиента,1 а то… не дай Бог, съедет под стол вперёд тапочками… – Простите, а можно ли узнать конкретную причину вашего вопроса? Согласитесь, он не совсем обычен. Весёлые искорки замелькали в глазах женщины. Несмотря на её возраст, Апраксин чувствовал: немного, и он готов влюбиться… Не сама ли богиня Изида сошла к нему с небес? Посетительница лукаво усмехнулась и сказала: – Ну, я, конечно, не совсем Изида. Ипостасей у нас много… «Боже, боже мой!» – Но я… допустим, я много слышала о вас… Слышала. Откуда? – Это неважно... А если ближе к делу… Видите ли, если попробовать сказать проще, моя квартира, записана на меня. Но у меня есть… двое молодых людей… сын и его невеста. Они такие милые, просто Адмет и Алкестида. Я ими так любуюсь… Отдохновение сердца… А если я, вдруг… Вы понимаете? Жилплощадь уйдёт, а дети остались без крова. Он стесняется завести этот разговор со мной, а надо бы сделать так, чтобы квартира принадлежала... Я успею это сделать? – Будьте добры, назовите день, месяц и год вашего рождения. Когда вы изволили родиться? Усмехнулась. Назвала. Вышел Император. «Императоры» крайне редко встречаются у женщин. Они вообще редко встречаются. А гораздо реже – приходят на приём. Он метнул карту. Император, но перевёрнутый. Он выложил расклад… – Вам осталось пребывать на Земле… около года, Маргарита Константиновна. Здесь Аркан Мир… Уйдёте с миром, тихо, мирно, никого особенно не затруднив. – Целый год… – констатировала она задумчиво. – Боже мой, спасибо! Ведь это целая новая жизнь! Я… я многое успею! Я наполню эту жизнь новым содержанием! Я… На прощанье он поцеловал ей руку. Спустя несколько минут он вскочил и попытался ещё раз её увидеть. Ему почему-то захотелось ей что-то сказать или просто полюбоваться издалека... Но, несмотря на то, что времени прошло совсем немного, пожилой женщины в магазине уже не было. Хотя из магазина она точно не выходила! – Не беспокойтесь, пожалуйста, Фёдор Николаевич. Мы с вами встретимся… – услышал он вежливый голос как бы из-за спины, оглянулся… но никого не увидел. Только деревянная статуэтка «нагини» чуть-чуть покосилась на стене магазина. Что ж, подобное для него было не в первый раз. Посещали его, частенько посещали гости из параллельных миров… Напоследок на приём явилась девчушка лет восемнадцати. Огромные, синие-синие и… ужасно испуганные глаза… За её плечиками, в полуденном ясном небе крутились облачные вихри. – Моя подруга… – То есть, вы – по линии ОБС? – уточнил Апраксин. – Как это? – Ну, «Одна Бабушка Сказала…»? – Да, конечно. Вам привет от неё! Её Ксения зовут, помните? К ней теперь женихи как пошли! Апраксин припомнил. Действительно, была такая Ксения, девушка – что надо: и красивая, и добрая, и умная, и домовитая, и далеко не бедная… А за два с половиной года – ни одного парня. Такого просто не могло быть! Выяснилось, что деве сделали отворот от чьего-то мужа. И так крепко сделали, что отвернули вообще от всех мужчин. Пришлось повозиться с этим… – Ну… а вы от меня чего хотите? – Хотелось бы посмотреть на отношения. Мы решили пожениться… Но у него есть один недостаток… – Дни, месяцы, годы ваших рождений! Расклад: будут жить душа в душу. Редкостное сочетание, такое далеко не у всех попадается. – Милая дама, но здесь всё в порядке. – Ой! Не всё! – и щёчки порозовели, а глазки захлопали. – Мне не нравится его недостаток. – И с недостатками люди живут. Я понимаю, что вам всего лишь скоро девятнадцать, но надо прощать людям их мелкие… – Но это же так неприятно, особенно на людях! Апраксин не выдержал: – Так что же это за недостаток, чёрт подери? Он что, глухой, немой, кривой, слепой, наркоман, калека? Скажите же! – Видите ли… Он, когда водку выпьет, пусть только рюмочку, он… блюёт! У Апраксина отлегло от сердца. – Милая моя! Это просто означает, что он у вас – не алкоголик! А остальное… оно же в ваших мягких лапках! В которых царапки. Только и всего! 4 А потом, ввечеру, была редакция. И споры с главным редактором. И «мировая» стопочка коньяку напоследок… 5 В последующие несколько месяцев Апраксин мотался по рынкам, магазинам, барахолкам. Увы, комплектующие для устройства, которое они задумали создать с Сергеем, стоили слишком дорого. В конце концов, он плюнул на свои обычные правила и позвонил Меджидову. Интигам словно бы и не удивился… Одним словом, деньги нашлись. И аппарат был собран в рекордное время, буквально в пару дней. Уже через неделю он сумел вернуть долг, после чего: 1. Съездил… точнее, прогулялся в гости к родителям, в станицу Георгиевскую. «Сынок, так что же ты так, хоть бы телеграмму прислал! – такими словами встретил его на пороге отец. – А вещи где? Неужели так, прямо так, без всего? Ну, ты даёшь!..» 2. Вместе с Сергеем навестил известного астролога Тихо Браге. Сергей хорошо знал немецкий и это облегчило беседу. Из столицы Чехии они вернулись с трудом, излишне нагрузившись тёмным пивом (Апраксин смутно помнил, что он по какой-то причине рыдал на широком плече знаменитого учёного), а утром только и говорили о беседе со знаменитым Тихо Серебряным Носом и о том, как тот обрадовался простому факту – что его имя будут хорошо помнить спустя многие столетия… Да, имя… Но его ли самого? 3. Потом Баданов пригласил его на свою родину, в посёлок Онохой, что под Улан-Удэ, где они как почётные гости сидели во главе стола, а им подносили и подносили огромные жирные позы – бурятские пельмени… Местные хвалились новым дацаном, ритуальные предметы и скульптуры в котором буквально чудом уцелели после гонений 70х годов… 4. Построил хижину на берегу Крыма, в том месте, где чудесное форельное озеро широкой полосою медленно, пологим потоком, переливается в море… Своё, как он назвал его «бунгало». 5. И создал в этой хижине первые десять авторских листов одной из своих будущих книг… А потом ещё… А потом ещё… А потом ещё… И много, множество раз… много дней… (а для него, фактически, и много лет) он позволял себе открывать «маленькую Зелёную Дверь в стене». По самым разным поводам. В особенности, тем, которые подсказывали ему карты «Таро Горгоны». Так и швыряло нашего героя то от Арканов к компьютеру, то от компьютера обратно к Арканам… 6 А потом был подозрительный сюрприз: в нашей реальности ему наконец-то дали квартиру. На улице Моржукова, дом 16 (Аркан Башня). На шестом этаже (Аркан Влюблённые или Возлюбленный). Номер 24 (Аркан Хранительница Судеб)… И вся жизнь тут же пошла-поехала совсем не так, как он предполагал вначале. Глава 5. Устроительница Парков Ночью, проезжая по прерии, мы случайно задавили скунса. Всё, что рассказывают о скунсах – чистейшая правда. Редьярд Киплинг, «Странствия Билли-Пилигрима» Великая Разрушительница и не менее Великая Устроительница Смерть, у славянских народов, в отличие от германцев, имела чаще женское обличье. В обрядах исполнителями этой роли нередко были молодые девушки. Мифологический словарь 1 Салон-магазин «Гаятри», подобно десятку таких же по всему мегаполису, торговал модными эзотерическими диковинками: талисманами, шаманской атрибутикой, благовониями, травами; книгами по философии, НЛП и гаданиям, дисками медитационных записей и прочими «прибамбасами» в стиле «нью эйдж». На его вывеске изгибалась в танце темнолицая пастушка Гаятри, «Ходящая за коровами», а табличка при входе сообщала: Уважаемые посетители! При нашем магазине работает служба оракулов: Астрология, Хиромантия, Таро. Ваше будущее у вас в руках! К астрологии Апраксин относился с холодком, а, изучая ладонь по учебнику хиромантии, не без интереса узнал, что обязан страдать геморроем и клептоманией, быть отцом бешеного количества детей, но этого всего не случится, поскольку что он, согласно тому же учебнику, во младенчестве отдал Богу душу. А вот к Таро, как мы уже знаем, наш герой имел отношение самое прямое. По договору с администрацией и РКТ, здесь он раз в неделю, обычно по пятницам, проводил приём желающих узнать будущее. За услуги брал меньше, чем другие, но все-таки приносил хозяевам кое-какой доход, за что, по крайней мере, имел право покупать со скидкой необходимые для работы книги. В очередную пятницу, 16го, народу в магазине «Гаятри» было немного. Клиентуры, соответственно, тоже. Что поделаешь, жаркий майский день… В такие дни Фёдор Николаевич Апраксин, как обычно, развалясь на скамеечке у входа в магазин, покуривал трубку, почесывал бороду и, подобно герою «Повестей Песков»,1 наблюдал за муравьями, что сновали вверх-вниз по стволу рябины. Муравей были крупный, черный, глянцевый. Он занимался привычным муравьиным делом – то есть, жил. Он оставался безразличным ко всему, что не входило в его прямые потребности – ароматной духоте нынешнего вечера, запаху листьев, времени, судьбе… А тем более – к наблюдавшему за ним человеку. Был ли в его жизни Апраксин, не был ли – его не касалось, как и то, был ли в его жизни он сам. Пробираясь по лабиринту растрескавшейся коры, пробегая по ветвям, ощупывая усиками листья, он просто проторял свою дорогу. Крылья рябиновых ветвей простирались над небольшим бассейном, в котором обитали карасики, два больших чёрных и два маленьких красных. Здесь же возвышалась цветочная горка с водопадом, а под ней водяная мельничка и фонтан, росой окроплявший листы бегоний над гротами и кукольными башенками. Вполне возможно, что там, в искусственных пещерках проживали и, ненароком, порою прогуливались по дорожкам невидимые существа, незримые покровители и хранители этих мест, а в бережно подстриженной траве паслись и прятались миниатюрные единороги. Венчала альпинарий небольшая горочка с пещеркой и колончатым храмом при входе. Храм Артемиды, почему-то подумалось ему. «Цок-цок-цок! Цок-цок-цок!» – так, троекратно говорила мельничка… На ум пришёл отрывок из некоего сочинения XVIII века: «О устроитель садов, уподобленный Богу! Врата в твой сад – это прелюдия, аллея – главная тема, живая изгородь и цветы – звуки, деревья – аккорды, фонтан – великолепный финал!.. Предусмотри в этой музыке в равных долях и смелость, и смирение, и радость, и слёзы, и упорядоченность, и устремлённость вдаль… Тогда ты и создашь то, что во дворцах Версаля называют регулярным парком… Дорожки не должны поражать вычурностью, ибо тогда отвлекают внимание на себя… Не увлекайся симметрией, она утомляет. Но не поражай и излишним контрастом, создающим пестроту. Всего должно быть в меру… Особое внимание удели беседкам, кои не должны быть ни чрезмерно заглублены, ни чрезмерно выставлены. Колонны и ступени лучше ваять из каррарского мрамора. Они не должны быть чрезмерно гладкими, дабы по шероховатостям лучше взбирались плющ, бигнония, девичий виноград и другие лианы. Проход в беседку желательно укрыть, здесь предпочтение отдай аркаде из плетистых роз… Центральная аллея на трети своей перспективы пусть имеет фонтан. По сторонам её насади жимолость, снежноягодник и лигиструм. За ними, в каре кустарника, возвышаются заросли пурпурного физокарпуса, ирги и бульденежа, а выше, подчёркивая пропорции всего ансамбля – спирея, туя, черёмуха и сирень… Скульптуры хороши вблизи текучих водоёмов, по-над ними. Пусть они как бы прислушиваются к плеску ручья или водопада. Здесь же установи скамейки для отдыха, столики; не забудь о ковшиках для пития воды в жаркий день, и особых дорожках с мостиками и фонариками, а также не забудь и об их окаймлении цветущими тенелюбами: ландышем, фиалкой, белой и пурпурной звездчаткой, купеной; пусть в глубине таятся страусиные перья лесного хвоща и вайи простого и сколопендрового папоротника, и пускай с ветвей свисают плети хмеля и традесканций… Человеку, вступившему в сад, сотворённый твоими руками, да напомнит он благодати потерянного рая…» Сад возник буквально из ничего, в каких-то полтора-два месяца. Никто не понял, как это произошло и почему произошло так быстро. Казалось, ещё вчера участок перед входом в магазин украшали лишь выступившие из-под талого снега окурки да «визитные карточки» местных котов. Как-то сами собой появились дорожки и грядочки, живая цветущая зелень дружно и сочно потянулась в небо, в другую ночь из ничего сотворились фонтанчики и прудики, и хижины гномов, и башни драконов, и чащи кентавров, и поляны единорогов… Устроитель… точнее, Устроительница сего (её Апраксин видел, разумеется, юной красавицей феей из страны Оз, хрупкой, улыбчивой, с маленькими грабельками, которыми она рыхлила и чистила почву) когда-то игрывала в детскую компьютерную игру «Герои меча и магии»… а может, и в игру «Цезарь2», и в мотивах садика угадывались повторения сказочных ландшафтов. Там прогуливались по сказочным дорожкам, конечно же, под ручку с кавалерами, не менее сказочные принцессы в роскошных платьях, корсетах и причёсках, и слуга распахивал дверцу кареты, запряжённой шестёркой коней с плюмажами из страусовых перьев… И Устроительницей всего этого царства и в самом деле оказалась девушка… правда, не слишком заметная. Иногда она серой тенью проплывала мимо рабочего столика Апраксина, и он чувствовал на себе её мимолётный, скользящий и почему-то не по-доброму насторожённый взгляд. «Цок-цок-цок», «цок-цок-цок», – почему-то именно так, тройчато, упруго выстукивали каблучки её туфелек. Она почему-то избегала попадаться ему на глаза. Хотя… у всех свои странности. Уютный уголок в самом сердце города напоминал ему палисадник поэта на старой квартире. Потому он, в перерывах между приёмами, и любил сидеть здесь, среди воды и цветов, где останавливалось время и куда мамы приводили детишек, полюбоваться на этот маленький Эдем. Апраксин запомнил одного из них, того, который взглядом как-то пригласил его в свою сказку. – Ты кто? – Я?.. – ответил Апраксин. – Я – местный великан с бородой. Маленький Принц удовлетворённо осмотрел его и кивнул. Ему было достаточно этого ответа. Иного он и не ждал… 2 Заносило в заповедные места и иных людей. ЭТИХ Апраксин со временем стал распознавать с первого взгляда. ЭТИ стали тревожить его как раз с тех пор, как он переселился из бывшей квартиры поэта в дом на Моржукова. Странный молодой человек в грязных джинсах и майке с надписью «Счас пивка бы Клинского!» долго бродил по магазину. Так ничего и не выбрал. Его руки болтались не в такт, поминутно протягиваясь, дабы почесать жёлтые пятна под мышками, а фигура по форме живо напоминала придавленный в пепельнице окурок. Хиппи – не хиппи… Наркоман – не наркоман… Возможно, вор. Длинноволосое пугало с тоскливым взглядом проходимца. Таким, «обиженным судьбой», весь мир всегда чего-то «должен». «Халявщиками» называет таких работник охраны Стёпа Коростенко. «Ему нужен я? Кое-что от меня. Провокатор? Допустим». К Апраксину подсылали всяких. И «интеллигентов», на плечах которых трещали новые, только что из универмага, пиджаки. И пенсионерок со слезящимися глазами и выражением «родина мать зовёт!» на нервно подёргивающемся лице. И «работяг от станка». И молодиц с хрустально чистым взглядом и ногами «от ушей»… Для мага его квалификации жалкие попытки ЭТИХ как-то повлиять на него, склонить на свою сторону, победить, втоптать, унизить, воспринимались им со смехом. Прекрасно зная, что шутит с огнём, он всякий раз давал соперникам фору… не без тайной ухмылки. ЭТИ ловились на элементарные подначки, что, в принципе, как-то разнообразило его одинокую, в общем, жизнь. Что же, им, то есть ЭТИМ виднее. «Присылайте хоть самого Шварцнеггера. Я и его в дулю сложу, и вам по почте отправлю. На меня, друзья мои, как говорил когда-то дедушка, где сядешь, там и слезешь…» Парень, колыхаясь на неверных ногах, подрулил к скамеечке. Оглянулся – нет ли кого поблизости. Плюхнулся рядом. Интимно склонился к Апраксину. Подобные существа очень любят подходить как можно ближе. Им нравится, когда человека тошнит от их запаха. – Ну что, дружок, поцелуемся? – строго спросил Апраксин. «Хиппи» захлебнулся, не зная, что ответить. После чего выдавил-таки: – Покурить… дай! С-счас!.. «Мою трубку в чьи попало зубы? Много хочешь». – Киоск через дорогу, – махнул он. – Жидяра!.. – заплакал «хиппи». – Всё не по-нашему! Отъелись, суки… Апраксин был потомственный казак. В его жилах не было ни капли ни мудрой еврейской, ни огненной грузинской, ни сладкой турецкой или горьковатой армянской крови. И на свой работе он отнюдь не «отъедался». Но уж очень не терпел националистически настроенных маргиналов… «Иди своей дорогой!» – послал он команду. Парень выждал паузу и, поняв, что атака не удалась, – Апраксин был холоден как дагестанская вершина Шалбуздаг, – на нетвёрдых ногах потащился к прудику. Тут же выяснилось, что с куревом у него было всё в порядке. Неловкими пальцами колупнул из пачки «кэмелину», которая тут же сломалась и упала в фонтанчик. Тогда он плюнул, всхлипнул, пискнул и ногой в зимнем армейском «берце» (в такую-то жару!) ударил по камню. Камень бухнулся в озерцо, распугав карасиков (два красных и два чёрных, как масти Таро). – Эгей, уважаемый!.. – громко сказал Апраксин, вставая. И тут же дрожащие потные пальцы схватили его за отворот куртки. И почему-то стали выкручивать пуговицы. Дурак? Подвыпивши? В правой руке парня появился перочинный ножик… Нет, провокатор! И провокатор умелый! Конечно же, Апраксину ничего не стоило заставить эту мокрицу вылизывать пыль перед его подошвами. Но он поступил проще. Почему-то именно в эту минуту работнику охраны Стёпе Коростенко захотелось выйти на воздух – продышаться. В помещении, среди ароматических масел, духов и благовоний было душновато. Стёпа, матёрый хохол из лесов Житомирщины, Апраксина уважал. И не терпел «халявщиков». Он появился в дверях и в его глазах мелькнуло изумлённое: «бачьте, хлопцы!» Затем он, не говоря ничего лишнего, взял возмутителя спокойствия одной рукой за шиворот, другою за штанишки, и несчастный «хиппи» полетел в неизвестность, что называется, «впереди собственного визга». Выражения, которые он произнёс, приземляясь на четвереньки, мы, конечно же, опустим. – Шо?.. – ласково отозвался Стёпа. Парень замешкался, погрозил кулаком и… пустился бежать прочь по дорожке. Два раза упал (это постарался мстительный Апраксин) и – вскоре затерялся среди людей и машин. Коростенко брезгливо, за лезвие поднял из травы и опустил в урну перочинный нож. – И шо ж вы, маги! – с укоризной сказал он Апраксину. – Сами себя защитить не можете! Тот не стал спорить. Стёпа сочувственно наблюдал, как он пытается поставить на место камень, разглаживает помятые листы бегоний, прутиком пытается выловить из прудика размякший «бычок»… – Ой, Фёдор, Фёдор, та оставь ты його к Богу!.. Таня! Татьяна! – крикнул он в магазин. – Которая Татьяна? – отозвался дружный хор женских голосов. По странной случайности в «Гаятри» работали сразу четыре или пять Татьян. Почему-то именно Татьяны более других интересуются разной мистикой. – Та смуглэнэчька така… як её… чи вона «Визжайя», чи вона «Въезжайя»… Уборщица! новэнька! Прибраться трэба! – Ну и что за бегемот здесь топтался?!! Во даёте, мужики! Другого дела не нашли, что ли?!. Она была груба… и она была права. Ведь это именно её были все эти леса и угодья, лужайки единорогов, чащи кентавров, гроты драконов, домики гномов, дворцы, фонтаны и мельнички. Это именно она, работая всего лишь два месяца (и, формально, лишь уборщицей), быстро и незаметно навела всю эту красоту. Так Апраксин впервые удостоился чести рассмотреть вблизи великую Устроительницу Парков. Девушка как девушка, с резкими, порывистыми движениями и сердитым взглядом. В резиновых, огромных, по локоть перчатках. В рабочем халатике, «бэйджик» на лацкане которого извещал, что её следует именовать по-индийски – «Виджайя» (называться псевдонимами было принято у постоянных работников магазина). В тугой косыночке – цвета волос не определишь. Лобастенькая, сероглазая, прячущая лицо от чужого пристального взгляда. Личико смуглое, нездешнее. Администраторы экзотического магазина предпочитали и работников нанимать с экзотической внешностью – монголоидов, мулатов, таких, как эта Танечка. «Она то ли с Тувы, то ли с Кавказа… А может, и цыганских кровей, кто знает… Редкое сочетание: светло-голубые глаза и смуглая кожа… Любопытно…» – Идите! Ладно! я сама уберу! Фёдр Никлаич! Стёпа! Идите отсюда, все! В явно нелепую сцену попробовал вмешаться Коростенко: – Таня, ну Таня… Ну шо ты сразу… – Идите! – не обращая на него внимания, повторила грубая Устроительница Парков, и это прозвучало как приказ. Провожаемый её недобрым взглядом, Апраксин, пожимая плечами, прошёл в магазин. Неестественность этой сцены смутила его. Кем, в конце концов, была эта девушка?.. Кем был он для неё? Карты Таро на его столике оказались чуть сдвинуты. Футляр с Таро Горгоны пытались взять в руки – несмотря на предупредительную записку, что он всегда оставлял, выходя покурить. А интереснее всего, что и на его картах, и почему-то на журнале дежурств отмечалась рука… нет, не только и не столько несчастного «хиппи», а именно Танечки! 3 Потом она сама пришла к его столу. Странно, то ли специально, то ли из-за волнения «проглатывая» гласные, извинялась за грубость и недоразумение, врала («Фёдр Никлаич, а я пчему-то пдумала, чт эт всё вы наделали!»), и просила «вытянуть карточку» с вопросом: – Ф-фёдр Никлаич, а пссмотрите, пжжалста… Казалось, она сейчас машинально прибавит таким же противным голосом: «мы не ме-естные!..» Глаза… («мама бы точно назвала их "бесстыжими"!») – глядящие в упор, сверлящие, голубовато-серые. По-детски держась руками за сиденье стула, поигрывая в стерву, она болтала смуглыми ногами и смущала этим, и знала об этом. Херувимы её почему-то прятались. Вместо них за плечами крутились два серебристых облачка. Какой вопрос может быть первым у молодой девушки? Конечно, о женихе… Ничего особенного… Арканы «Суд», «Императрица» и «Влюблённые»… Здесь полный порядок. – Скоро, скоро, Танечка. Числа двадцатого – двадцать пятого мая… – Ну, ващще!.. Скажьте тожж! И снова тем же недоверчивым взглядом скользила она и по нему, и по стопочкам карт Таро, и почему-то – по страницам раскрытого журнала дежурств… Он тряхнул головой, пытаясь уйти от искушения любопытства ради «провентилировать» танечкины мозги, что порой, как мы знаем, практиковал на своих сеансах… и не только. Не та обстановка, да и так ли нужно это сейчас? Она тоже была из ЭТИХ? Непохоже… От ЭТИХ, других, по-иному пахло. От священников, знал он, пахнет молоком. От магов – ореховым маслом. И тот, и другой запахи приятны и не вызывают чувства страха. От Танечки, что в своём потёртом халатике сидела напротив – теперь в дерзкой позе, закинув одну смуглую ногу на другую (да, и ноги, и руки, как и лицо у неё были одинаково смуглыми), шёл, скорее, аромат моря или свежей зелени… Мирный, нестрашный запах. «От молодой здоровой девушки яблоками пахнет», – так, кажется, у Достоевского? И ещё. Лицо её почему-то упрямо не запоминалось, ни Апраксину, ни, наверное, никому. Рассыпалось на фрагменты… Глава 6. Всадник на рыжем коне Юпитер Статор покровительствовал римскому войску. Юпитер Версор обращал в бегство врага. Юпитер Виктор даровал победу. Мифологический словарь 1 В тот же день, 16го, появился совсем иной человек, на вид где-то лет сорока. Широкое, одутловатое, усталое лицо. Короткая стрижка. Чёрная кожаная, совсем новая, туго обтянувшая плечи куртка. Трудно было бы достать куртку большего размера, поскольку плечи у посетителя были как у Юпитера с картины Энгра. Как будто он держал под мышками резиновые мячики… Чёрная «водолазка». Плохо выбрит... Интересные глаза – тёплые, да… по-особому тёплые и ласковые. Такие Апраксин про себя обычно называл «одесскими», он часто встречал их в знаменитом приморском городе, где веками смешивалось множество кровей – русских, малороссийских, еврейских, румынских, греческих… И, такая же, «одесская», неожиданно широкая, необыкновенно искренняя улыбка. Точно такая попалась ему как-то лет десять назад, когда он работал наладчиком, и принадлежала она мастеру цеха гальваники, бывшему военному моряку, который, заканчивая послеобеден-ную партию в «козла», восклицал всегда: «Ар-рыба! Наше вам, брамсель-топсель!1», и вбивал в стол победную косточку домино. Посетитель знал о своей улыбке и использовал её кстати и некстати. На приглашение присесть, он назвался Виктором Ивановичем, установил на стуле массивное, бугрящееся мышцами тело – неестественно прямо. Поглядев в глаза, с усилием заявил себя представителем одной из… мм... организаций… м-м-м… редакции популярных информационных изданий. Видите ли… (улыбка!) «нас давно интересуют возможности сотрудничества со специалистами… м-м… вашего профиля». Движения у него были мягкие, округлые, кошачьи. И голос тоже необыкновенно мягкий, тёплый, доверительный… Казалось, этот человек сейчас, вместо обсуждения дела, своим завораживающим голосом вдруг выдаст что-нибудь наподобие: «а знаете ли, Фёдор Николаевич, какие сейчас у нас на море вечера! какие рыбалки! Что вам просиживать время в этой духоте, поехали!» На кого-кого, но на типичного «димочку» из СМИ посетитель был похож крайне мало. Человек прямой и честный пробовал играть несвойствен-ную ему роль. «Ну-с, посмотрим. Ты, быть может, и большой котёнок, да вот только я – не маленькая мышка». – Вы не будете против, если я… задам вам несколько вопросов? – Что с вами делать. Поехали. Из-под рук Апраксина на красный бархат покрывала одна за другой вышли Башня, Правосудие, перевёрнутый Повешенный, Луна, Жрица, Император и в итоге – Жрец. «Ишь, как у него руки ходят», – обратил внимание Виктор Иванович. Апраксин сидел прямо, спокойно и, как бы отчуждённо, наблюдал со стороны, как его пальцы то собирали карты по стопочкам, то укладывали их перед хозяином. Это не были пальцы шулера – сей публики Виктор Иванович в своё время насмотрелся… «Хитро работает, – подумал он. – Нет, это не шулерство, что-то другое». Мелькание пальцев и карт и не то, чтобы сильно завораживало. Что-то при этом отзывалось в голове и груди наблюдавшего… «Нет, так не пойдёт. Надо отвлечься. Отвлечься хотя бы на простые, привычные действия… Так. Я – журналист, репортёришко, и должен взять у него интервью. Не пугать, не пытать, не путать с допросом…» Гость установил на коленях черный «дипломат», поверх него – раскрытый блокнот и бросил, как бы невзначай: – «Апраксин» – это ваша подлинная фамилия? – К чему вам это? – Вы случайно не из рода тех, знаменитых Апраксиных... – Случайно – нет… Скорее, неслучайно. – Гм… Знаете, многие из тех, кто сейчас занимается астрологией, магией, оккультизмом... – Берут псевдонимы, – зевнул Фёдор Николаевич… И добавил: – Это традиция. Многие имена в истории тайных наук – псевдонимы. Хотя, лично для меня не представляет никакого интереса называться «АльТахиром», «Асклепиодотом» или «Шри Дэва Свами». – Почему о вас так давно не было слышно? – В каком смысле? – То, чуть не в год – сразу девять объёмистых книг, настоящих диссертаций. То, вдруг – загадочное молчание. Вы работаете над каким-то особенным сочинением? Снова та же улыбка, ласковый прищур глаз: «ну давай же, отвечай! Колись, брамсель-топсель!» «Ну-ка, ну-ка! – прикинул Апраксин. – Давно я тебя такого дожидался… Только «рыба» на сей раз будет моей». – У специалиста моего профиля «неособенных» сочинений не бывает, – ответил он. – Впрочем, мечтаю завершить один опус. Начинаться он будет примерно так: «В одном скромном провинциальном городке жил молодой интеллигент по имени Даня Кошкин. Все свободное время этот мечтатель тратил на чтение оккультной литературы и романов в стиле «фэнтези». Увлечение его дошло до того, что он, не задумываясь, продал почти всю мебель, чтобы накупить побольше книг. Постепенно наш добрый малый до того пристрастился к чтению…» Улыбка, на сей раз именно та самая, торжествующая. И, как в фехтовании, «атака-защита-ответ»: – «…что, сидя в четырёх стенах, совершенно рехнулся»? Знаете, я, нечто подобное встречал когда-то. У некоего Сервантеса. – Для «журналиста» вы весьма эрудированны. – Да, наверное... – посетитель снова попытался пронзить Апраксина взглядом. «Не-а, – подумал Апраксин. – Не-а! «Трабт ансалгт». На меня где сядешь, там и слезешь…» И – скромно так опустил глаза к Арканам. – Вы сами-то верите в свои карты? Это что-то новенькое. Что же… – Верить можно только в любовь и Господа Бога. – А если короче? – Ох! Ну вы, например, забивая гвоздь, верите, что не попадёте молотком по пальцам? – Не то, не то… Так верите или нет? «Вот привязался! Тоже мне… слон, объевшийся гороха. Впрочем, нет, не слон, не слон, зря я его так… Он по-своему прям и прав. Или, точнее, Лев. Лев… который ждёт, что ему сами добудут и принесут. Жуткие лентяи эти Львы…» Виктор Иванович внимательно ждал ответа. «Ладно уж, возьми, дитя, конфетку.» – Ну верю, верю. Вы удовлетворены? – Вот и всё! – и улыбка Юпитера стала более широкой. – Вот и всё! Вот видите, как просто. Вы сейчас что-то… смотрите? «Что тебе сказать? То, что ты не от ЭТИХ – это точно. Возможно… с другой стороны?» – Так, присматриваюсь. А вы спрашивайте, спрашивайте... Хотите кофе? Нет? Зря, зря... Виктор Иванович. Ведь это так хорошо после дежурства, когда кажется, что на тебе всё ещё надет бронежилет... И, пожалуйста, достаньте из портфеля диктофон. Я не стесняюсь таких мелочей. На этот раз гость рассмеялся искренне. Ему всё стало понятно. Он закрыл блокнот, блокнот уложил в «дипломат», «дипломат» задвинул под сиденье. И, как-то облегчённо выдохнув, добавил: – Вам бы у нас работать. Диктофончик и вправду есть, хотя я его и не включал. А от кофе, конечно же, не откажусь… У меня, знаете ли, привычка: по триста раз перепроверять. Посему, хоть и с опозданием, но прошу у вас прощения. – Простите и вы мою иронию. Для роли журналиста вам не хватает бойкости. Найдите репортёра, который по памяти цитирует «Дон-Кихота». Потом, где, спрашивается, классические вопросы о греховности гаданий, отношениях с церковью и всеми любимых зелёных человечках? Из вас репортёр, как из сумоиста балерина. Они посмотрели друг другу в глаза. И, кажется, поняли друг друга. Виктор Иванович протянул десницу и покровительственно похлопал Апраксина по плечу: – У меня несколько иная специфика работы… Но кое в чём вы правы. Не далее, как вчерашним вечером я действительно имел дело с некими... хм! человечками. Правда, с не совсем зелёными. В камуфляже… Но об этом – немного после. Вначале кофе. И, если можно, пожалуйста, покрепче. И… такой же крепкий разговор начистоту. Хорошо? – Начистоту? Тогда… день, месяц, год вашего рождения? – Это так важно? Ну, хорошо. Девятнадцатое августа 1963 года. Солнце… У него – львиный Аркан Солнце, тот, где играют дети. А год – Кролика. Лет до шестнадцати ложился спать не иначе, как с плюшевым мишкой, любимым утешителем с детства. Потом, когда обстоятельства жизни поменялись, лет на двенадцать мишка отправился в ссылку в одёжный шкаф. Ещё потом, когда вновь, и болезненно резко поменялись обстоятельства, мишка вновь вернулся и проводит ночи рядом с его подушкой. Лев! Всем Львам Лев! Хотя, волею судьбы, ещё и Кролик… 2 – В первую очередь меня действительно интересует специфика вашей работы. Не для того, конечно, чтоб научиться карты раскладывать… куда уж мне! Вот сейчас, смотрю я в ваши карты и ничего не вижу… Темнота какая-то. Как вы с ними работаете? – «Сия Великая Истина доступна лишь немногим Высшим Посвящённым и лишь в Наивысшем Экстатическом Состоянии Духа!», – продекламировал Апраксин. – Ну, бросьте, бросьте… Итак. В ваших... и не только ваших трудах содержится, скажем так, ряд интересных теоретических посылок. – Что ж. Арканы Таро – гениальное изобретение человеческого гения. Его знаковая система содержит ключи буквально ко всем механизмам и устройствам, которые могут существовать в природе. – Об этом вы, помнится, упоминали… в книге по техномагии. – Это известно давным-давно. Кстати, и Менделеев свою Периодическую таблицу не увидал во сне. Просто однажды поздним вечером на досуге раскладывал карты. Был большим любителем пасьянсов. Виктор Иванович провёл ладонью по лицу, стирая улыбку: – Ладно, Господь бы с ним, с Менделеевым. Давайте ближе к делу. Из некоторых источников нам стало известно… что разработками, подобными вашим, весьма интересуются иные... скажем так, не очень патриотично настроенные личности. Не улыбайтесь. Дело очень серьёзное. – Я знаю. Например, руководители некоей тоталитарной секты, которые были бы очень не прочь подкрепить свои методы психотронными средствами. Вы пришли с этим? Его собеседник покачал головой: – К сожалению, не только с этим. И не только по поводу психотроники. У нас имеются сведения о том, что подобные разработки пытается использовать некая международная организация… Апраксин метнул карту. Рядом с Башней легла Смерть. – Кого убили… на этот раз? – От вас ничего не утаишь... Хорошо. Вам что-нибудь говорит такое имя – Серхио Руфо? – Потомок знаменитого русского оккультиста Василия Калугина… что эмигрировал в Латинскую Америку сразу после революции? Занимался тем, что перекладывал для компьютера неисполнимые произведения Паганини, Шопена и Листа. Видел в них магию, пытался применять в лечебной и магической практике… – Тогда вам наверняка известно, что Руфо, продолжая исследования деда, так же как и вы, занимался теорией Таро. А также, в свои последние годы, техномагией… – И что? Вон, Сергей Сергеевич Баданов тоже о виманах1 пишет, хотя отнюдь не техномаг, просто исследователь легенд и мифов… – И считает себя в безопасности? Ну-ну! Известно вам это или нет, но Серхио Руфо около пяти лет назад таинственно погиб во время поездки здесь, в России. – Я слышал об этом. И?.. Виктор Иванович крякнул и ударил ладонями по коленям: – Вот то-то, что «и»! Как это случилось, вы знаете? Так вот. Выяснилось, что от каких-то лиц, называвших себя «Союзом русских техномагов», Руфо получил приглашение посетить Россию, а заодно принять участие в некоем, как позже оказалось – фиктивном «Международном съезде». Устроители обязывались полностью оплатить поездку. Руфо, человек не очень богатый, клюнул на эту удочку. Более того – на радостях выторговал условие, по которому он мог привезти в Россию ещё и дочь. – Навестить могилы предков... Чем же это закончилось? – Трупом в обгорелой машине. На запястьях наручники. Куда пропала девочка – неизвестно… Был большой международный скандал. Потомок белоэмигранта... к тому же его отец занимал важный пост в проамериканском военном правительстве Чако. Как говорят у них в Ла-Плате, он был истинным и исправным «бланко» и без жалости гонял коммунистов. Видите ли, я по образованию историк... – А мой дед работал в уголовном розыске. – Тогда вы понимаете, кого сразу же во всём этом обвинили? Началось, поехало! «Месть коммунистов! месть кегебистов!» Итог: прошло почти пять лет, результатов – никаких. И закрыли бы давно эту историю, да беспокоят «правозащитники» (интересно, с чьего голоса поют?). В результате, сей «висяк», «дохляк»… чёрт!.. крайне запутанное дело оказывается у меня на столе! Думайте что хотите, но лично я считаю: для нашего учреждения вопрос чести – найти этих ублюдков. Ползать должны где-то здесь, рядом, под боком... – Виктор Иванович сжал и разжал кулаки. – Быть может, удастся выяснить хотя бы, где находится девочка... жива ли она... – Дата рождения? – Третьего ноль шестого восемьдесят четвёртого. Вам это что-то даёт? – Кое-что… «Тройка – живость, – прикидывал Апраксин, – шестёрка – способность творчески мыслить и личное обаяние. В сумме – девять, человек себе на уме. По году: двадцать два – любознательность, четыре – диктаторские замашки… Ой, гордая! Девять и четыре – тринадцать, Смерть. Близнец с картой Близнеца… Так, поглядим по эфемеридам… День недели вторник и… ого! – день солнечного затмения! Тринадцать плюс два – пятнадцать, Дьявол… Короче, чертёнок в обличье милой девочки, и горе тому, кто этого не сумел оценить вовремя… А если папа – астролог? Астрологи, как моряки, первым днём недели считают воскресенье. Тогда вторник – день третий, а Аркан души выходит Башня. М-м-да. Тонкая, чувствительная особа, порой умело прикидывающаяся грубоватой. Неплохая актриса…» – Жива-жива, – кивнул он, попутно заглядывая в карты. – И никуда не денется. Отыщется и – без всяких уговоров и хлопот распишет вам свои показания… Как раз в это время за широкой спиной Виктора Ивановича как бы случайно мелькнула Танечка. Мелькнула – и пропала, как не была. Следуя взгляду Апраксина, недоуменно покосился через плечо следователь. «И она, похоже, ведёт самостоятельное расследование. И я, кажется, знаю, где она сейчас находится…» – хотел прибавить Апраксин, но сдержался. Довольно будет и уже сказанного. 3 Взгляд следователя потеплел. – Ну, хоть это радует. Хорошо-о… Тогда… тогда это совпадает кое с чем… ну-ну… И прибавил: – Полагаете, довольно? Ну, довольно так довольно… Апраксин собрал со стола карты. Что-то было не так во всей этой истории. Чего-то не досказывал круглолицый подобревший Виктор Иванович. Хорошо. Пойдём и мы в атаку: – И вы мне настолько верите? Настолько, что готовы поделиться кое-какими служебными секретами? Выдать их первому попавшемуся «экстрасенсу»? И не будете говорить, что я пытал вас под гипнозом? – Фёодор Николаевич! Какой же вы для нас «первый попавшийся»? Видите ли, дорогой вы мой... Это только по «телеку» иногда показывают, что, дескать, милиция у нас такая бестолковая и беспомощная. Пускай кое-кто так и думает... Я неплохо изучил ваш… и не только ваш… так сказать, послужной список. Лично мне вы мне очень понравились, вы дарите людям надежду, а это сейчас, наверное, важнее всего. Потом… в отличие от некоторых вы, Фёдор Николаевич, ведете себя очень… мудро. Ведь к вам на приём порой приходят далеко не обычные граждане. Преступный люд суеверен, вы об этом сами писали, не так ли? Проследив дальнейший путь этих людей, я пришёл к интереснейшему выводу. У них меняется образ мышления. Почти все из них сильно задумываются над своей дальнейшей судьбой. И как результат – завязки и завязки… – Это немудрено, Виктор Иванович! Карты Таро – не просто кусочки размалёванного картона… или пергамента. Они помогают душе человека соединиться с Богом и Его силами. Пусть человек не осознаёт этого, но подсознательно его мышление всегда поймёт, что к чему… – Возможно, возможно… Помните, например, такого Роберта… ну, Бобра? Хитёр Бобёр! Впарил мне рыжий «Опель». «Вам, – говорит, – товарищ майор, машинка нужна счастливая. Дались вам катафалки! возьмите вот эту. Я на ней от погони уходил». «От какой погони?» «Ну, о покойниках, как говорится, либо хорошо, либо – ничего…» Я ему: «да что я, кинозвезда, на рыжей ездить? Позор!» А он: «Не спешите, посмотрите сначала». Посмотрел я, ахнул: солнечная машинка! Цвет: бронза-металлик! Почувствовал: «Моя!»… Правда, размеры… Что же я её, как игрушечку, на верёвочке водить буду? А он: «Да вы присядьте!» Что ж, присел, прихлопнул дверцу и… знаете, она как… она как латы! Размер в размер! Я, знаете, грешен, иногда люблю полихачить, но на этом «горбунке» до сих пор – ни одной вмятинки… Держится мой Рыжик, тьфу-тьфу-тьфу, как заговорённый!.. «На рыжем коне… и с мечом на боку?» – Мне кажется, вы переоцениваете мою значимость... – Нисколько. Скорее, раньше недооценивали. Как и недооценивали некоторые ваши... странности. – Например? – Например, вас в один и тот же день как-то видели и загорелым, и незагорелым. – Может, я посещаю солярий. – Вначале загорелым! А спустя час незагорелым абсолютно. И вдобавок, обросшим. В каком это солярии вам вернули бледность и в тот же день отрастили волосы? И не говорите, что это были вовсе не вы. – Вы хотите, чтобы я это... раскололся? – Если бы это было так, мы бы разговаривали совсем не здесь. – Постойте, так это… да это случайно не ваши хакеры пытались взломать... – ...ваш компьютер. Знаете, вы способный человек. И это ваше премерзкое изобретение – ваша программа «Пёс-Барбос»... – Простите уж, Виктор Иваныч! Суровая необходимость, знаете ли! Надеюсь, ваш служебный компьютер пострадал не очень? – Как сказать. Ребята до сих пор не могут понять, отчего он теперь постоянно то скулит, то лает. Приходится выключать звук. Апраксин рассмеялся: – Это вам моя «маленькая месть за большие обиды». Ладно уж, кто старое помянет… Зайдите на мой сайт и скачайте программу «kosstochka exe»… Кстати, а как вашим орлам пришлась моя выдумка? Ну, когда они попытались проникнуть в квартиру? Гость расхохотался. – Признаться, я не ждал такой «подляны»! У них был весьма плачевный вид... И посерьёзнел. – Теперь вы сами можете понять, что до сих пор мы позволяли вам очень многое. – И себе тоже, – не остался в долгу Апраксин. – Что там гласит закон о неприкосновенности жилища? – У нашего подразделения особые полномочия… – А кстати, не вы ли и устроили мне эту напичкан-ную «жучками» «нехорошую квартирку»? Хозяин которой несколько лет назад пропал неизвестно куда? – Не мы, – насторожился Виктор Иванович. – Не мы, точно! Расскажите, расскажите, мы проверим этот канал. Между прочим, я хотел спросить… а вы сами-то, маг и чудотворец, никогда не интересовались судьбой прежнего хозяина своего жилища? 4 Апраксину надоело играть в угадайки: – Дорогой Виктор Иванович! Давайте так: считайте, что вы находитесь у духовника, первое правило которого – неразглашение тайны исповеди. Я благодарю вас за доверие и, естественно, попробую помочь. Уже помогаю... Слушаю вас внимательно. Посетитель встряхнулся: – Уф-ф! Ну хорошо-хорошо, не горячитесь. Хотя, клубок выходит изрядный. Не знаю, за какую ниточку потянуть... После того, как этот «глухарь» нарисовался у меня на рабочем столе, я первым делом, естественно, перешерстил досье всех специалистов, которые могли иметь какое-то отношение к этому делу. Ваше в том числе. Это особенных результатов не дало, но я, по крайней мере, вник в специфику вашей работы. Интересная у вас профессия, ничего не скажешь!.. Далее, я поднял некоторые дела... Вам известен такой городишко – Кашимов? – Это где-то на юге области? – Да, и именно там был обнаружено тело Серхио Руфо. Каким ветром иностранца из Латинской Америки могло занести в такую дыру? Любопытно. А гораздо любопытнее, что года через пол (да, кстати, любопытно: ровно в полночь на первое января двухтысячного), вслед за этим происшествием в «тихом уездном городке» последовало ещё кое-что… А именно – странный взрыв на некоем «заводе бытовой посуды». Что на этом частном заводике делали – неизвестно. Может, тазы и кастрюли печатали... Какое-то ООО «Свитязь»... Шарахнуло так, что мало не покажется. Стёкла в домах, электричка с рельсов съехала… В округе, в пятистах метрах по радиусу столбы не то что повалило или сломало – повырывало!.. Причём, дело подозрительно быстро закрыли. Сейчас мы выясняем, с чьего ведома… А главное – никаких следов взрывчатки. Версия взрыва баллонов с газом отпала сразу – чересчур мощно фукнуло. Ни кирпича на кирпиче!.. Террористы? А им с какого лешего? Вблизи нет жилых строений... что и к лучшему… А самое замечательное, что именно в тех местах, всего где-то в километре по шоссе, когда-то и обнаружили труп этого злосчастного Серхио! Ломал я голову… долго ломал: взрыв-иностранец, иностранец-взрыв… – Что же это могло быть? Не атомная же бомба? – А вот!.. Вот за тем мы вчера и съездили. Решили, так сказать, сыграть на внезапность. Особенно, когда выяснили, что никакого такого ООО «Свитязь» в природе никогда не существовало. А на месте увидали… что, как вы полагаете? – Живописные руины? – Нет. Никак не-ет, – голос Виктора Ивановича опустился до самых низких тонов. Несколько секунд он просто молча глядел в глаза собеседника. Потом как бросился: – Что б вы думали?!. Вновь отстроенный пятиметровой – ого-го! – высоты забор с колючей проволокой! Широченные стальные ворота, вывеска того же «ООО» и – охрана в камуфляже! Тазы и вёдра охраняют, ну-ну... На территории полным ходом идут восстановительные работы! Вход строго по пропускам, у-у-у!.. Прямо-таки военный объект… Насчёт пропуска я, конечно, им сразу и популярно объяснил. Хотя, не сразу поняли. Вышел на меня этакий «крендель», пальцы ёжиком. Дескать: «я каратист, я каратист!» Ну, может он и действительно каратист. Гвозди, там, ладонью забивает, попкой выдёргивает… Пришлось вот слегка укаратить, а что было делать? Виктор Иванович удовлетворённо погладил массивный, с полбуханки кулак: – Удар-скуловорот, знаете ли! – и продолжил: – К сожалению, мы рановато заявились, помимо стен они ничего не успели поставить… Да, а радиация там оказалась в норме!.. И вот, после того, как моим орёликам пришлось штурмом захватить сие странное заведение, кое-кто из охраны дал весьма интересные показания... Ну, всего я вам рассказывать, естественно, не буду. Скажу только о том, что в деле замешана какая-то странная организация, интересующаяся техномагией и более того – пытающаяся подпольно строить весьма интересные машины... – Да, а руководит ею, конечно, Фантомас? – Отнюдь нет... Отнюдь. Голос Виктора Ивановича приобрёл жёсткость. Глаза сверкнули. – Вам, очевидно, известен такой гражданин – Нулёв Игорь Всеволодович? – Он же Оскар? Это мой старый учитель. – Так. Учитель. Давно вы имели с ним контакт? – Точнее сказать, давно ли я потерял с ним контакт. Да, он никуда не делся, он по-прежнему ведет приёмы и занятия, но... – Но друг с другом вы не общаетесь? – Знаете, Виктор Иванович... Мы с ним разошлись около трёх лет назад… по некоторым… чисто этическим принципам. – Выто с ним разошлись. А он с вами? А также со всем этим вашим… как его… «Клубом Таро»? Апраксину вспомнился их РКТ – небольшой вольный профсоюз исследователей. Ироничный всезнающий Котлин. Оленеглазая умница Настя Колесникова. И, конечно же, Сергей Сергеевич Баданов... – Хорошо, я вас понял, – не дождался ответа Виктор Иванович. – Ну, разошлись, так разошлись… И больше контактов не имели! Вы уверены? «Интересно, куда ты гнёшь?» – думал Апраксин. И внезапно, посмотрев за правое плечо собеседника, всё понял… 5 – Он очень справедливый человек. – Виктор Иванович строго смотрел ему в глаза. – Очень справедливый. Апраксин ждал продолжения. – Кто-то из американцев хорошо сказал, что если бы Господь был справедлив, на Земле давно была бы пустыня, – сурово продолжал Виктор Иванович. – Я общался с ним год-два назад, по делу странного исчезновения некоего, такого же как вы «техномага». Толком ничего так и не прояснили. Поразило меня вот что, знаете… Такого количества дерьма, что он слил в мои девственные уши, я давно не слышал. И о вас он говорил, и о ваших коллегах. И притом выразил желание написать это подробно, на бумаге… Очень справедливый и правдивый человек!.. – Так вот, – прибавил он, выдвигаясь глаза в глаза к Апраксину. – Со слов одного из задержанных оказывается, что Нулёв… да, этот ваш Оскар!.. недавно обзавелся неким прибором… Возможно, таким же, как ваш! Ну, который вы от нас прячете! С этими словами Виктор Иванович торжествующе откинулся назад, наблюдая за реакцией собеседника. Апраксин ответил честно: – У меня там портативная машина времени. Еще, правда, не совсем обкатана, но… – Тьфу, ну да бросьте вы шутки шутить! Дело серьёзное! – в голосе Виктора Ивановича звучали разочарованные нотки. – Беру пример с вас, – вполне серьёзно ответствовал Апраксин. – Так вот, – продолжил его собеседник. – Этот таинственный прибор, творение безымянного инженера-самородка, был украден в одном из провинциальных дальневосточных городов. А самое интересное, что аппарат этот позволяет наблюдать на экране живое изображение... мм... той обстановки, которая когда-то окружала какой-нибудь предмет. – Это… например? – Ну, допустим, вы написали письмо. Если запустить его в аппарат, то экран каким-то чудом покажет вас и ту обстановку, в которой вы это письмо писали. Изображение движущееся. Фантастика? Я хотел бы в это верить. Представьте: кто-то, допустим, подкупает парикмахера... или другим путем добывает, например, волосок с головы какого-нибудь важного лица. Кладет волосок в эту штуку и – преспокойно видит на экране с кем этот человек общается, какие документы подписывает, какой код у его сейфа... и так далее… – Или – какие именно клавиши и в каком порядке он нажимает на клавиатуре компьютера?.. – Во, во, во! А вы мне: «Фантомас, Фантомас»! Да Фантомасу такое не снилось! Знаете, – прошептал он, приникнув к самому лицу Апраксина, – вы, конечно, можете задать мне законный вопрос: почему, зная уже так много, имея на руках неопровержимую информацию, имея свидетелей, наконец – выйдя в конечном счёте на главных подозреваемых, мы тужимся, медлим, перепроверяем, словом – топчемся на месте? – Пусть не знаю, но представляю. Вы фактически раскрыли это преступление. Остались сущие пустяки. Но… Виктор Иванович вздохнул и потёр ладонями лицо. Ладони у него были широкие, мягкие. Кожа на костяшках пальцев в недавних шрамах. – Но… Вот именно, что это треклятое, непонятное «но», Фёдор Николаевич! Он отнял руки от лица и Апраксин увидел молящие, бессонные глаза. С кем-нибудь иным, в совершенно иных месте и обстановке Виктор Иванович говорил бы совсем иначе. «Я – Виктор Иванович Орлов! Ор-рлов! ты меня понял?!.» – Поймите, вы, маг вы или не маг, мне уже не до смеха и не до шуток! Дело, по самым непонятным причинам, сыплется, путается, не сходятся концы с концами. По самым непонятным причинам… Бесследно теряются важнейшие документы. Пропадают свидетели. Задержанные исчезают из-под ареста. Или впадают в летаргический транс, после которого ничего не помнят. Мои подчинённые забывают о приказах и поставленных задачах… когда это было?! Мы, чёрт подери, даже не можем выяснить место, где сейчас находится этот самый Нулёв! Хотя прекрасно знаем, что он по-прежнему ведёт приёмы и об этом должны знать десятки граждан! Поймите!.. – устало завершил он и снова упал лицом в ладони. – Вам приснился дурной сон? – посочувствовал Апраксин. – Не будь его, вы держались бы гораздо уверенней. – Я… меня ребята подвезли… я «прикемарил» немного на заднем сидении, пока ехал к вам, – сознался Виктор Иванович. – Привидится же такое. Будто бы я сплю, лежу на своём «дежурном полумягком», а на стене висит портрет. Это Оскар в чёрном костюме, в галстуке и всё такое. И, знаете, смотрит. А потом машет тросточкой и на меня обваливается потолок!.. А потом… какие-то существа, то ли крысы, то ли скорпионы… – Вам обязательно надо выспаться, – мягко акцентируя окончания фраз, посоветовал Апраксин. – Ничего существенного в эту неделю не произойдёт. Вам наверняка приснится зелёный луг, усыпанный пятнами одуванчиков. И голос кукушки в весеннем бору… И облака… белое облако, похожее на медвежонка (точно такого, какой был в вашем детстве!), в синем весеннем небе… – И почему вы всегда так чертовски правы? – спросил Виктор Иванович. И они оба рассмеялись. – А теперь давайте подведём итог, – предложил Апраксин. Виктор Иванович Орлов смотрел на него во все глаза. Скажи ему: бросься в огонь – и бросится. Апраксину это было непривычно, но что делать… – Дорогой Виктор Иванович. Выпали карты: Хранительница Судеб, Колесница и одна, перевернувшаяся рубашкой вверх. Апраксин повернул её, но на него по-прежнему смотрел лик Медузы Горгоны… – Что это значит? – спросил Виктор Иванович. – Есть обстоятельства, которые откроются лишь со временем. Так вот. Вы уж простите, что я вынужден отдавать приказы вам, майору госбезопасности, но иного выхода нет. Ситуация разрешится ровно через неделю, двадцать третьего. Вам до этого срока надлежит сделать следующее… И Апраксин назвал это «следующее». – Помимо этого… – произнёс он следом и на мгновение умолк, и заставил Виктора Ивановича настороженно посмотреть ему в глаза. – Помимо этого, если уж пошло как оно идёт… Я попрошу вас освободить один из ближайших вечеров. Лучше завтра. И мне хочется, нравится вам это или нет, сохранить это в тайне. Вам придётся приехать ко мне… – На Моржукова 16, – досказал Виктор Иванович. Он улыбался, но уже немного по-иному... Перед Апраксиным сидел человек, готовый доверять ему во всём. И драться за него, если на то пойдёт. Глава 7. Маленькая зелёная дверь в стене 1 Дверь, в которую решил заглянуть Роланд, не имела на себе никаких надписей. Просто гладкая, без единой щербинки створка и гранёная ручка. Что скрывалось за нею? Быть может, дорога, ведущая в пропасть? В тот самый ад, в великое Ничто, в первобытный Хаос, поглощающий судьбы? Стивен Кинг, «Тёмная Башня», ненаписанная глава 1 Вечером того же дня Апраксин, добравшись до Моржукова 16, как обычно включил компьютер. Набрав комбинацию знаков, привычно ввёл команду. Отодвинул темно-зеленую портьеру, присел в кресло и, попивая из стакана молодое винцо, стал лицезреть происходящее. Металлическая рама, чьи очертания походили на самую обыкновен-ную, занавешен-ную портьерой балкон-ную дверь, осветилась изнутри. В её глубине обрисовались очертания очень большой, полутёмной, чёрной с позолотой комнаты; её можно было назвать залом… Плоский, раздвижной – как понял Апраксин – потолок, над которым извне возвышается купол здания. Внутри самого купола спрятаны две непонятного назначения широких трубы, более толстая из которых спроецирована по центру, на раздвижной потолок, как раз над тем местом, где на полу изображён большой красный круг. Вдоль по краю круга, поодаль – столы, за которыми расположились люди. На особом возвышении, в кресле – пожилой человек, чьё непроницаемое лицо напоминает посмертную маску фараона Хефрена. Оглядев это собрание, Апраксин с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Опомнился, отключил опцию «Обратная связь». – Ну и зоопарк! – промолвил он. По правую руку от Оскара восседал, философски скрестив на груди руки, известный писатель Кандалов. В тёмных очках, гладко зачёсанной причёске и модном пиджаке с подкладными плечами. Вам, без всякого сомнения встречались завалившие книжные полки многочисленные, изданные за собственный счёт, произведения этого писателя, неоднократно экранизированные телевидением. В советское время писатели сочиняли произведения, где всё было хорошо. Это была ложь. В нынешнее время стало принятым писать, что всё плохо. Это тоже ложь. Как срифмовал однажды чей-то злой язык: «среди кишок и причиндалов – писатель Коминтерн Кандалов!». Апраксин время от времени героически пытался заставить себя, хотя бы для порядка, ознакомиться с литературным комбикормом этой «фабрики грёз» и всякий раз убеждался, что лично для него худшей пытки не придумаешь. Ему было ненавистно до рвоты читать о маньяках и монстрах, оборотнях-милиционерах и героях мафии, о крови и унижении. Его выворачивало наизнанку от всего, что могло попирать человеческое достоинство, что лишало человеческую душу главного, что ей дано от Бога – надежды. Даже глуповатый «Майн Кампф», в своё время тайно им прочитанный, не вызвал у него такого омерзения. Далековато было бы фюреру тянуться до современных гениев пера. Среди прочих, там находился и некто в мундире с погонами генерала. Он тоже был известен Апраксину. Более того, он был известен всей стране – совсем недавно со скандалом вышибленный в отставку, но тем не менее продолжающий носить мундир. Взгляды опального генерала были просты, искренне правдивы и всем понятны: иногородних вон, косоглазых вон, черножопых вон, ракеты – на боевые позиции… Здесь присутствовал также некто Д.П. – весьма влиятельный человек. Про него говорили, и нисколько при том не привирали, что стоит любой машине только выехать за ворота завода, а она, по сигналу со стороны Д.П., уже оказывается и купленной, и перекупленной, и проданной, и перепроданной, – безразлично, будь то машина с бужениной или взрывчаткой или будь это завод колбасный или военный… Существовал в этой достойной компании и юркий, щуплый товарищ Квазиротов. Этого и представлять, нам кажется, не надо. Один из инициаторов организации так и не случившегося, правда, Единого Блока Левых Сил, автор нашумевшего бестселлера «Коммунизм от Савонаролы до Шандыбина» и проч. Да, и проч., и проч., и проч. … Апраксин молча «мотал на ус» то, о чём беседовали эти люди: – О заведомо несанкционированных пикетах хорошо оплаченных «недовольных пенсионеров» у здания Думы. – Об ускоренной поставке в магазины детской литературы «левых» изданий «Гарри Поттера» и журнальчиков «Маленькая колдунья». – О недостаточно поставленном снабжении некоей духовной организации одноразовыми шприцами. – О вовлечении молодёжи в проведение досуга на танцплощадках, в компьютерных и эротических салонах. – О материальном поощрении «нужных людей». – О поставках на Кавказ совсем не игрушечного вооружения и снаряжения. – О перспективах возникновения «конопляной» революции в одной из восточных республик. – О слабеющем выделении из заграничных фондов денег на неотложные дела… Много и подробно беседовали об отце Гермионе и о том, что опытом тоталитарной секты было бы неплохо охватить гораздо больше организаций и рядовых граждан, а в недалёком будущем – объединить силы, получив миллион-ную армию активных поборников новой веры, и это будет лишь началом… Оскар на своём великолепном, резного дерева троне то дремал, то прищуривался по-отечески, пытаясь судорожными напряжениями желваков скрывать подступавшую зевоту. Апраксин посмотрел за его правое плечо. Но ничего не увидел. Последним стоял более интересный вопрос. Как понял Апраксин, речь шла об исследованиях некоего учёного-эзотерика, опубликовавшего в популярном журнале цикл статей о легендарных индийских виманах – летающих колесницах древних. Автора предполагалось пригласить, как сказал Оскар – «на круг» и попробовать пригласить к сотрудничеству. «Вообще же, – добавил Оскар, – нам надо шире охватывать своим вниманием то, о чём сейчас пишут, особенно у нас в России. Существует огромное число народных учёных и изобретателей-самоучек, далеко опередивших своё время. Творение одного из них перед вами. Сейчас мы попробуем его в деле…» 2 – Пригласите господина Слюнцова! В зале возник уже знакомый Апраксину «хиппи». На сей раз космы его были тщательно приглажены и убраны в косичку. Костюм оставался тем же и таким же – полинявшим и грязным; правда, с мокрыми следами на коленках; перед тем как войти, Слюнцов, очевидно, делал попытки как-то замаскировать наиболее заметные пятна. По лицу его, ясно выражавшему уличную фразу «а чё я?!», Оскар понял всё. Или почти всё. При входе охрана спохватилась, налетела, натянула было вошедшему на глаза тугую резиновую повязку, но Оскар жестом отменил это действие. Ему надо было видеть глаза своего верного раба. А то, что тот увидит лишнего… потом можно будет легко удалить из его памяти. Слюнцова, под щёлканье зимних «берцев», провели в середину. Поставили в центр красного круга. – Вам было дано задание любым способом позаимствовать у господина Апраксина любую из вещей, которые он использует в повседневности. Вы сделали то, о чем я вас просил? Вы достали колоду карт? Слюнцов помотал головой: – Это невозможно. – Как же так? Вы сами же говорили мне, что он нередко отлучается со своего рабочего места. – Да... И карты лежат просто так, на столе. – Вы могли незаметно взять их и унести с собой... – Да, я выбрал самую лучшую и попробовал... унести с собой, но тут, по дороге... – Что же случилось по дороге? – Знаете, он, когда уходит курить, оставляет записку, мол: «Ушёл в астрал. Прошу ничего на столе не трогать! Будет ай-яй-яй!» И подпись: «Виракоча»...1 – Что такое «виракоча»? – спросил кто-то из присутствующих. – Не знаю... Только... уже у самого выхода я вдруг почувствовал, что этих самых карт уже со мною нет. – Как это «нет»? Как это «нет»?! Слюнцов округлил глаза: – Это было странно, я вернулся к его столу и увидел... что колода лежит на прежнем месте! – Вы сделали хотя бы одну повторную попытку? – Да, конечно, в магазине почти никого не было. Но только я протянул за ними руку и попытался схватить, у меня пальцы схватила судорога! – Ч-чёрт! – Оскар с досады ударил ладонью по подлокотнику трона. – Жду Ваших указаний, Ваша Светлость! – холодно раздалось из динамика. – Проверка связи, – бросил он в микрофон. – Ну-с, молодой человек… Надеюсь, вы догадались захватить с собой хотя бы записку? – Я испугался, что... Потом, там поблизости появилась эта девушка... уборщица. Мне показалось… – Что показалось? – По-моему, она тоже охотится за этими картами! – Глупости! – Но она тоже хотела их схватить, но что-то мешало! – Может, она просто делала своё дело… уборку. А что ещё сделали вы, чтобы добыть требуемое? – Он сидел там внизу, на скамейке. Я взял его за грудки, ну, думал, оторву или отрежу, если не пуговицу, то нитку или волосок. А тут подбежали охранники... – Их, разумеется, было трое, не меньше, – съязвил Оскар. – Да! – обрадовано продолжал врать Слюнцов. – Они повалили меня на землю... Потом гнались. Я едва убежал... Вот так... Оскар взволнованно повёл ладонью по подлокотнику. – Жду Ваших приказаний, Ваша Светлость! – пророкотало из динамика. – Идите к чёрту! – вспыхнул Оскар, и вдруг его осенила мысль. – Послушай, Слюнцов! А ведь у тебя на пальцах наверняка могли остаться частицы пыли с его костюма! А ну, давай ручонку! – А... а может не надо? – забормотал бедный «хиппи». – Вылезет ещё эта... как её… кукарача! Двое слуг по сигналу Оскара живо подтащили Слюнцова к аппарату. – Положи ладонь на полочку. Ну, смелее! Помогите ему! Слюнцов покорно исполнил требуемое, хотя колени его подгибались. Он готов был лишиться сознания от страха. – А сейчас, господа, – торжественно провозгласил Оскар, – используя наш прибор, мы сделаем попытку заглянуть, так сказать, в творческую лабораторию господина Апраксина. – И что это нам даст? – спросил кто-то. – По крайней мере, как минимум, узнаем, что в ней находится. Как максимум – узнаем шифр, который он вводит, чтобы запустить свою дьявольскую машину. Не вставая с места, он повозился с кнопками и ручками. На экране, вначале расплывчато, потом все более резко, проявилось нечто белое, округлое, которое ритмично покачивалось. Гости, привстав, с интересом вглядывались в экран. – Ничего не понимаю, – сказал Квазиротов. – Похоже, это чей-то бюст… или голова памятника. – Нет, скорее, какое-то техническое устройство, – предложил Кандалов. – Господа, – внезапно догадавшись, сказал человек в мундире с погонами генерала. – Ведь это же, простите… унитаз! Ритмичные движения на некоторое время прекратились, и на сливном бачке унитаза проявилось изображение: фотография полуодетой красотки. – Это, кажется, Саманта Фокс? – спросил некто Д.П. – Или Бритни Спирс, кажется? Чем же вы там, чёрт подери, занима… Ритмичные покачивания возобновились. Унитаз приближался неотвратимо. Оскар, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, выдернул шнур из розетки. Экран погас. В наступившей тишине захныкал Слюнцов: – Ну... вы же сами нам говорили!.. На занятиях!.. Помогает успокоиться... релаксация... физиологическая потребность организма... – В круг его! – приказал старый маг и потянулся к пульту с клавишами. – Не на-адо! Не надо! Я же делал как вы сказали… За что? – Ладно. Тогда пошёл вон, хор-рёк!.. Всеми силами пытаясь держать себя в руках, Оскар схватился за подлокотники и… опять надавил на злосчастную кнопку. – Жду ваших приказаний, Ваша Светлость! – услужливо молвил голос из динамика. – Не будет приказаний... – только и простонал старый маг. – Мерзавец! Мерзавец! 3 Неловкую паузу после того, как слуги утащили, подхватив с колен, несчастного «хиппи» «с глаз долой! к чертям собачьим!!», прервал голос Д.П. – И все-таки, я вас поздравляю, – сказал Д.П. – Прибор работает. В принципе, некоторые чисто технические неувязки не в счет. Мы обладаем агентурой, которая, безусловно, в силах совершить то, чего не сумел сделать ваш человек. Мы можем достать, допустим, прядь его волос – у парикмахера, у которого он стрижется. Мы проследим, куда он выбрасывает мусор. Наконец, в отсутствие верхних соседей, (что нам организовать – проще некуда), мы просверлим дыру в потолке и возьмем из его комнаты любой предмет... – Тем более, верхних нет, – отметил кто-то. – Квартира на последнем этаже… – Это бесполезно, – с горечью сказал Оскар. – Происшедшее, господа, я лично воспринимаю так. Наш общий враг полностью в курсе наших планов. Он мог догадаться об этом сам. Он сумел узнать об этом при помощи карт. Или же... Ему удаётся скрытно присутствовать на наших собраниях при помощи своего устройства. Не будем забывать о том, что мы имеем дело с тем, кому помогает сам Сатана! – Сатана – не Сатана… – вмешался один из присутствующих, усатый, с бритой головой и свихнутым носом. – Он что, еврей? Кавказец? – Да нет, русский, хотя и с Кавказа. – Тогда в чём проблема. Жиды за него не вступятся. И кавказцам на него плевать. Неужели пара-тройка моих ребятишек не сможет… навести порядок? Оскар усмехнулся иронически и с гордостью заявил: – Посмотрел бы я потом на ваших «ребятишек». Не забывайте, у него моя школа! Убить он их, конечно, не убьёт, но, например, заставить играть в чехарду вплоть до двери кабинета начальника местной милиции – запросто. Это мы уже проходили. – А что, если просто предложить ему сотрудничать с нами? – поинтересовался Д.П. – Бесполезно. Получится так же, как тогда, пять лет назад, с этим… латиносом. Или тем инженеришкой, что проживал в его квартире… – Да! – вспомнил Д.П. – Я хочу вежливо осведомиться. Завод стоил немалых денег, знаете ли. И продолжает приносить одни убытки. Когда вы их вернёте? – Слушайте, вы, деятель! – скривился Кандалов. – Не перегибайте палку, на которой сидите! С нашей помощью вы уже заработали сверх всякой меры. Оскар жестом прервал его: – Вернём, вернём, и скоро, и с процентами. Что-что, а договора мы соблюдаем честно. Правда… многое зависит от того, насколько верно вы будете нам помогать и впредь. Это же ваше предложение на поверку – увы, абсолютно несбыточно. В том случае, если мы раскроем этому существу свои карты, последствия, боюсь, будут куда хуже. И именно для нас. Господа… Я каюсь. Боюсь, я воспитал чудовище, с которым ныне не может совладать никто. И я же вручил ему талисман, делающий его неуязвимым! – Простите, а какой талисман вы имеете в виду? Оскар объяснил нехотя: – Ту дьявольскую колоду карт, что досталась нам... вы помните, каким образом. Рано или поздно она его, разумеется, уничтожит, но до того срока (когда он будет?!) его не сумеет убить никто и ничто. Теперь получается, что и выкрасть её невозможно… Как он этого добился? И не добился ли куда большего?.. – Тем не менее, надо что-то делать! – требовательно вмешался человек в штатском. – Так дальше нельзя! Последние два года у нас регулярно срывается одна операция за другой! Мало того, что мы поминутно рискуем засветиться перед законом, теперь эта напасть. – А что у нас произошло на прошлой неделе… – заметил кто-то с абсолютно лысой, как тыква, головой. – Что именно? – Ну, когда… (не знаю, насколько тому можно верить), но… один человек рассказал. Как только его мюрид изготовился к стрельбе, невидимая рука сдвинула ему шапку на нос, а какой-то голос сказал в ухо на его родном наречии: «Махмуд! не гневи Аллаха! Плохо будет!» Здоровенный, тренированный парень… теперь дни напролёт долбит Коран и молится как заведённый! Придётся выбраковывать!.. – Я вот тебе выбракую, – жмурясь от удовольствия, проговорил Апраксин. – Я вот тебе самому такую выбраковку устрою! Я тебя, паразита, так отформатирую, родная мама не узнает. И не надейся, что забуду. Память у меня харо-ошая! Закинув и скрестив на столе «по-американски» ноги, он, развалясь как в кинотеатре, наблюдал за представлением. Отхлебнул из стакана глоток «Ркацители», закусил кусочком брынзы и добавил: – Хотя… ладно, тебя самого я выбраковывать пока не буду. И повторил слова Даты Туташхиа 1: – А вдруг на твоё место поставят не такого дурака, как ты! Апраксин успел хорошо узнать этого «авторитета», который по прихоти «служителей закона» сейчас формально мотал срок на зоне… в собственном двухэтажном доме, и разводил овец и лошадей. Любил кумыс и заботился о своём маленьком затрюханном здоровье… – Практически, господа, – сказал Оскар, – хотим мы того или не хотим, мы имеем дело с Антихристом. Я не преувеличиваю! Апраксин обладает властью, размеры которой трудно себе представить. Он пользуется этой властью. Ему ничего не стоит… – Постойте, постойте! – вмешался Д.П. – А если мы просто… ну, до того самого срока… разбежимся, хотя бы на время. Насколько я понимаю, он, при всех своих качествах и возможностях, пока никого, например, не убил… Если не союзник, то, хотя бы, как нейтральная нам личность, хотя бы на какое-то время… – Боюсь, и это не поможет, – грустно ответил старый маг. – Я подозреваю, что он способен отслеживать наши действия не только в пространстве, но и во времени. Любой наш шаг! И как вырвать у него это жало?! – А если… гласность?! – спросил Квазиротов. – Средства массовой информации! Мы поднимем массы… – Какие массы, дурак? – перебил тыквоголовый «авторитет». – А мы? – Да-а… – сказал генерал. – А правда. Узнают о нём, узнают и о нас… – Нам пока… не без трудов… везёт, что о нас ничего не знают, – усмехнулся усатый. – А-а… если он – Антихрист, то как же церковь?.. – неуверенно спросил кто-то. – На этот вопрос я отвечать не буду, – отмахнулся Оскар. – У него есть родные? – спросил Квазиротов. – Да-да, кто-нибудь? Родители, жена, дети? – спросил усатый. – Тогда, возможно, и не будет проблем! – подсказал некто Д.П. – Боже избави! – вскрикнул Оскар. – Боже избави! И сокрушенно прибавил: – Я уже пробовал этот путь. Я уже всё испробовал!.. Но должен же быть какой-то выход! Иначе это чудовище будет всякий раз вставать на нашем пути! Мы должны спасти от него мир… Вы что, до сих пор не понимаете, что происходит?! Он, сидя в своём убежище, в любую минуту может узнать всё, что ему угодно! О каждом из нас! и о каждом атоме во Вселенной! В пространстве и во времени! И он, лёгким нажатием пальца! способен смести в небытиё всё, что только пожелает! И мы… со всей нашей магией и властью – просто бессильны перед ним! – Так что же вы предлагаете? – встревожено спросил человек в погонах. – Встретимся через неделю. Как раз неделя мне нужна для улаживания кое-каких дел чисто магического свойства. Он маг? Что ж, я тоже маг... и у меня достаточно помощников. Через неделю нас обещал посетить Пресвятой Истинный Свет, Отец Гермион. Наконец, этот день, 23го мая, согласно некоторым нашим расчетам, окажется решающим. В этот день мы дадим решающий бой Антихристу. Слышишь, ты, Апраксин?! – закричал старый маг, приподнимаясь с кресла. – Тебе не победить того, кто стоит за правду и справедливость во имя Вышней Воли! Тебе никогда не одержать верх над нами, антихристово семя, слышишь! – Слышу, слышу, – заверил Апраксин и нажал на кнопку Esc. 4 Проём погас. Теперь это была обычная, оклеенная обоями стена с зачем-то впечатанной в неё металлической рамой. Апраксин выудил из-под стола бутыль, долил и отпил вина. Закурил сигарету. Сигарет он не любил, но для трубки было немного не то настроение… Его так и подмывало по новой запустить машину по той же программе и устроить весёленький раскардаш всей честной компании. Однако, рассудив здраво, он решил не спешить. Срок известен всем. Двадцать третьего так двадцать третьего. Дождёмся же конца спектакля, хотя последний выход неизбежно будет за нами. Ой, и скучно это. До чего же скучно! Как-то нехорошо, занудно было на сердце… Такое с ним уже было… совсем недавно, когда у него возникло желание хотя бы раз встретиться с учителем снова, как в старые добрые времена, выпить кофе, прояснить кое-что, быть может – убедить кое в чём… И, в конце концов, ЭТИ, его подручные со своими дурацкими попытками то вломиться в квартиру, то похитить пуговицы с его рубашки, понемногу начинали надоедать… Достал из футляра карты. Вытянул наугад одну. Хозяйка Судеб грустно покачала головой: «Нет. И тебе сейчас лучше не знать, почему». Вытянул другую. «И не вздумай! – сказала Воздержанность. – А то компьютер опять зависнет. Смотри же. А вдруг ты окажешься в это время где-нибудь…» Опыт попытки поступить вопреки совету Таро Горгоны, у Апраксина был… Неудачный, поскольку после попытки ввести уже обкатан-ную программу, компьютер по совершенно непонятной причине «завис» на неделю. Он уж подумал было: доигрался, но ему простили эту «шалость». Тогда он окончательно понял одну простую вещь. Техника техникой, но и техника подчиняется законам Божьим… Подчас – безжалостным законам. – Хочу знать, по какой причине мне нельзя встретиться с моим старым учителем? – спросил Апраксин и достал третью карту. «Нет на то воли Господней! – объяснил Жрец. – Всё узнаешь в своё время!» – Чем же закончится наше противостояние? – спросил он. Лицо Медузы-Горгоны глядело на него. Колыхались, дразнились язычками змейки… Апраксин перевернул карту. Медуза-Горгона смотрела на него пустыми, без зрачков, глазами – как на древнегреческих статуях. Или глаза её были закрыты… До поры, до времени закрыты? Озадаченный, он снова перевернул карту. Медуза вновь была и там, и здесь. Он стасовал карты и пересчитал их. Их было ровно столько, сколько положено, включая Геркулеса и Хранительницу Судеб – ровно восемьдесят. Некоторое время он задумчиво перебирал колоду. Надо было сразу же отложить стран-ную картинку в сторону, вспомнил он. «Хорошая мысля приходит опосля…» Совет в связи с этим? Он снова вытянул одну из карт. «Не спеши, – усмехнулась Воздержанность. – Всему своё Время!» А интересно, что это за красный круг, в который чуть было не сунули бедного Слюнцова? Для чего он служит? И Апраксин вдруг догадался, для чего… – Учитель, учитель, – зло сказал он в пространство. – До чего вы себя довели!.. Некоторое время он сидел, опустив голову на руки. За окном смеркалось. – Ладно, – усмехнулся он. – Вы не дядя Винсент, да и я не Эльвира1… Да и в конце концов, кто я такой, чтобы судить его? Эх!.. Пожалуй, главное, что ему удалось узнать сегодня – заговорщики ни словом не обмолвились о захвате завода в Кашимове. Орлов умел не только кулаками работать… Интересно, что он скажет, просмотрев это? Глава 8. Маленькая зелёная дверь в стене (окончание) Всякая власть, как учит вас Сын Божий – Власть от Бога. Тем более, если власть эта проистекает от ваших духовных учителей. Потому-то, сомневаясь в пастыре своём, вы сомневаетесь в Боге, совершая тем самым самый ужасный из мыслимых грехов. Общество будущего возникает на наших глазах как общество всеобщей Веры и Послушания в Ней. Это будет Великое Общество, где вдохновлённое Истинной Верой человечество будет занято неустанным производством добра… Владыка Гермион, «Символ Веры Вселенской» 1 Напевая на ходу: «А дубы-колдуны что-то шепчут в тумане…», Апраксин прошёлся на кухню и в кладовую. Притащил рюкзачок, ласты и маску с трубкой для подводного плавания. Присел к компьютеру. Портал засветился солнечно. И в нём был берег моря: никем, кроме чаек, не тронутый, нетоптанный, в мелком свее1 розовый песок и полоса прибоя. Апраксин набрал комбинацию знаков, щёлкнул по клавише с наклеенной скотчем этикеткой: «Режим охраны». В другом конце комнаты, у входной двери, забурчало-заворчало. Там ожил другой экран и из него потянулись-потянулись-потянулись лучи света. Не обращая внимания на все эти перемены и явления, Апраксин захватил охапкой принесённое, а также дистанционный пульт, и шагнул в проём. Отсутствовал он, как могло показаться, меньше минуты, хотя в проёме несколько раз, в убыстренном темпе, день сменился ночью и снова днём… Вернулся голый по пояс, с полотенцем на шее и пышным букетом магнолий в руке. Ласты и маску с трубкой отправил в кладовую, на кухне наполнил водою банку – для цветов. У входа в комнату теперь не только бурчало, а теперь и зловеще постанывало, а прямо из экрана, нервно ощупывая воздух, тянулась призрачная, голубовато-белая рука. – Цыц, пёсья муха! – привычно бросил он. Рука совершила прощальный пируэт, втянулась и экран погас. – Эх! – сказал он, приглаживая мокрые, пахнущие морем волосы. – Ну что же… попробуем, что ли! Набрал на клавиатуре новый код. 2 И потом долго-долго разглядывал женщину, что шила у окна. Горница была небогатой, чисто прибранной. Лицо женщины, ещё совсем молодое, поражало странной желтизной, какой-то сухостью. В напряжённо поджатых губах читалось недовольство. Ей, тридцатитрёхлетней, отнюдь не старой и в душе совсем не желающей стареть, очень не хотелось думать о том, что так, за работой и бытовыми делами, возможно, и пройдёт остаток жизни. В окно стукнули, но женщина, не прерывая работу, равнодушно проводила взглядом кого-то, кто прошёл ко входу. Мягко шлёпнула дверь. Из прихожей, на ходу снимая с плеча ружьё, просунулся рыжебородый детина. – Привет, мамка! Знашь, а в Полуярках уже празднуют, ага! Я тут шёл и думал… Можа, и нам сходить куда? Наталья вздохнула и презрительно поджала губы. Ей не хотелось отвечать. – А как тут наши зверята жить-поживат? Где там наши сладеньки? – огляделся бородач. – А почему не на улице бегат? Погодка-то! Утятей на озере, правда, не видат… Да и ладно. – Ты б потише, – отозвалась женщина. – Ребёнка разбудишь. Набегалась она, отдыхает. И вообще, брат Егорий, не называй меня, триста раз тебе говорила, «мамкой». Грех это. Хотя бы сегодня, в такой день, не называй. После этой отповеди таёжник сник. – Ну хорошо, сестра Наталья. Только знашь, иду я по тропинке и думаю… – Всё знаю, что думаешь. Снова куда переехать замыслил? Переезжай. Сам переезжай. К своему табаку, водке, мясу! Сутками дома не бываешь. Охота твоя – грех большой, а не замаливаешь. О ребёнке не заботишься. Хотя, что там… ведь чужая она для тебя! Егорий, чувствуя незаслуженно надвигающуюся грозу, предпочёл молчать. В это время откинулась занавеска и в комнату из спальни вылетела девчонка лет тринадцати. Тёмные, с рыжеватым отливом волосы её развевались. – Папа, папа пришёл! – Не «папа пришёл»! – подхватила её на бегу Наталья. – Надо говорить: «папу Бог прислал»! На колени! Молиться!! Всем!!! Господи, прости нас, грешных! В такой день! Господи, в такой день, прости и помилуй нас, грешных! Пресвятой Предвечный Свет, Отец Гермион, в день рождества Твоего, моли Бога за нас! Повторяйте! Апраксин наблюдал, как они втроём, встав коленками на просыпанный у иконостаса горох, усердно шептали, кладя земные поклоны то Всевышнему, то Сыну Его Гермиону, то опять Гермиону, то снова тому же Гермиону… Ему очень хотелось вмешаться и, включив опцию «Обратная связь» сказать несколько слов этим людям… Но поймут ли его так, сходу? Не побежит ли от него в испуге девочка, называющая отцом чужого человека? Ему так хотелось нажать другую кнопку и, протянув в горницу руку, погладить её по теперь старательно убранным на затылок волосам… И вдруг там, в той комнате, Егорий, осторожно, чтобы не заметила жена, не переставая повторять слова молитвы, протянул руку и ласково, слегка, словно боясь обжечься, приветливо провёл ладонью по волосам девочки. Та в ответ улыбнулась и – заговорщицки подмигнула. Видно, что с приёмным отцом жили они душа в душу. Тогда Апраксин, повинуясь внезапно пришедшей в голову идее, осторожно перевёл фокус изображения к окну и, нажав кнопку, поставил на стол, рядом с шитьём Натальи, банку с магнолиями. Прошла минута, прошло две. Апраксин тихонько потягивал винцо и терпеливо ждал. Наконец, Наталья произнесла последнее самозабвенное «аминь» и повела носом по воздуху. – Пахнет чем-то. Из леса, что ль, принёс? Откуда это? Егорий, поднявшись за нею с колен, вначале недоумённо покосился в сторону окна… – Да вот, иду я по тропинке… – шепнул Апраксин. – Да вот, понимашь, иду я по тропинке, ага… – послушно повторил его слова Егорий. – Хотел это… сюрприз сделать, – подсказал Апраксин. – Сюрприз я хотел сделать! – виновато сказал Егорий. И, от себя уже, добавил: – Ведь столько время жене цветов не дарит! А здесь… вишь, чудо какое. Никогда раньше таких не видат. А пахнут как! – Папа, это ты нам, это ты для нас! – девочка так и уткнулась носом в магнолии. – А как это ты сумел и за банкой сходить, и воды набрать, а мы и не заметили? Егорий и сам не прочь был бы продолжать вспоминать то, чего на самом деле не было, (а Апраксин – усиленно ему в том помогать), но в разговор вмешалась Наталья: – Чудо это великое! Вот, а ты не веришь! Сегодня Пресвятой Отец Гермион сотворил чудо, чтобы цветами райскими укрепить союз наш во имя Бога Справедливого и Правдивого! Помолимся же ему в день сей священный, ибо спустился Он… Апраксин нажал на Esc. – Тьфу ты! И что мне с вами делать! И с надрывом обращаясь в пространство, добавил: – Ну не Господь же я Бог, в конце концов!.. Да, я всемогущ! Да, по моей воле и звёзды с неба посыплются! И Дунай потечёт вспять! И Измаил падёт, и любая крепость! Но не могу же я брать на себя Твою Волю, Господи!!! В комнате держался пряный дух. Запах цветов, сорванных там, в первобытном приморском лесу, за пятнадцать миллионов лет до того, как появился человек… Он подумал, хлебнул винца и – вновь запустил своё устройство. – Ну что ж. Поглядим теперь, как изволишь поживат ты… «пресвятой и предвечный»! 3 Пресвятой Предвечный Свет Отец Гермион в просторных белых одеждах шествовал по улицам селения. Двое служителей с кадилами бежали впереди. Еще двое или трое занимали позиции сзади – ведь никто не смел просто так заговорить или хотя бы приблизиться к святому. Румяный, свежий, улыбающийся солнышку, он, судя по его виду, очень нравился самому себе. Проходя мимо колодца, он благословил бабу, вращавшую ворот: – Да будет тебе вода! Баба отпустила ворот и бухнулась на колени. – Да будет благословлена молитва твоя, женщина! Шествуя мимо двоих рабочих, что пилили дрова за калиткой, Гермион благословил и их. Рабочие перекрестились вослед, но как-то неуверенно. – Нерадиво, нерадиво, – бросил через плечо Гермион, – разберитесь с ними. Кто-то из свиты пошёл разбираться. А Гермион шествовал дальше и дальше. Он был полнеющий мужчина пятидесяти лет ровно, с бородой и отвисшим через пояс животом – который, он, правда, старался скрывать под своими хламидами. – К площади, к площади, дети мои! Да благословит нас Господь, что всегда среди нас и всё видит! Сегодня день ясный, и Отец Мой заботится о нас! На площади, украшенной венками из еловых веток и бумажных цветов, их уже заждались. Гермион, незаметно поддерживая брюхо, поднялся на возвышение. – Встаньте, дети мои! – прозвенел над поникшей в земном поклоне толпой его пронзительный тенор. – Люди, слушайте! Люди внимайте Слову Божьему! – вторили ему голоса за спиной. – Про-оповедь от дня сегодняшнего чита-аю! – пропел Гермион. Все затихли. Перед Гермионом были теперь лица, лица и лица. Полные радости и счастья глаза глядели на него. И это было не то, не то… – Глаза-то опустите! – неожиданно нахмурился он. – Ибо омрачено нынешнее утро! – Чем, Отец наш родной? – Чем мы прогневили Тебя? – Молчите уж! Глаза ваши бесстыжие! Забыли, про всё на свете забыли! Про Бога забыли! И, введя таким образом толпу в недоумение, прибавил: – Видите? Как исполнилось Слово Моё, что будем жить мы в общине своей и посылать Господь будет от щедрот своих, так и исполняется впредь! И зиму эту пережили, и лето Отец Мой пошлёт нам от щедрот и радостей. Вам бы только трудиться аки пчёлы, только бы растить на земле святой плоды рук своих – бережно, не жалея сил, ибо есть сие дары Господа нашего... Но берегитесь тех, кто от тёмных мест пришёл, из-за лесов и рек, и соблазнительны речи их, и соблазняются среди нас, несмотря на праздник Мой… Скажи нам, сестра Мария, что за машину бесовскую тайно пронесла ты в обитель нашу? Вывели Марию, и муженёк её, вспотевший от волнения, тоже вышел, накручивая в ладонях кепчонку. – Машинку муж достал, по случаю, швейную… – объясняла Мария, а муж добавил: – У бабки приобрели, в пригороде, накопленное отдали, я давно жене обещал – чтобы глаза не ломала… Тут ему ткнули в спину и шёпотом приказали заткнуться. – Отец Мой, – звучал отец Гермион, – дал тебе, о женщина, пару рук, дабы не разгибая спины своей работала, как все, и не просила о большем! А если и припрятаны были у тебя деньги, и не отдала ты их в общину?! Тогда пеняй на себя – гореть будешь пламенем адским, и не будет прощенья грехам твоим ни на небе, ни на земле! А что муж твой тебе сатанинскую вещь принёс, то и с него спросим. Почему не погнала ты его? Наши предки великие до ста лет жили, и лучину жгли, и иголкой шили, и денег не знали, и работали за десятерых, и Бога почитали превыше всего!.. – На колени! Все на колени! – прошелестело над толпой. Гермион оглядел паству и на этот раз остался доволен. Он больше не видел проклятых глаз. Только спины, одетые в одинаковые серые рубахи, будто груда мешков с мукой… «…Да, проверить надо бы ввечеру на складе, сколь привезли муки и другого добра, а сколь продали кедрового ореха, да сколь нашитого ширпотреба, да какой там, в целом, выходит навар…» – Ладно, во имя праздника великого – прощаю вам этот грех. Но чтобы норма отныне была удвоена, и тебе, и мужу твоему! Ибо жальче всего для меня, если гореть в аду будете, вы, соблазнённые духом нечистым. А теперь – работать идите, искупайте грех свой. Благослови, Господь, и вас, и всех нас, и да пребудет с нами благодать Отца Моего-о! Помо-олимся!.. – Помо-олимся! – подхватила толпа. Апраксин переключил несколько рычажков на своей клавиатуре. В проёме замутилось, сквозь клубящиеся облака пара блестели белые и розовые тела. Он покрутил рукоятку. Открылась горница, но совсем иная, чем видел он в доме у Натальи. – Ну вотоньки, покупались, разговелись, и слава Богу, – сказал отец Гермион и затянулся сигарой. Перед ним, на гладко оструганном столе, громоздились горы снеди. Как только в желудках пирующих пропадало очередное блюдо, служители проворно подносили новое. Были здесь и огромные речные раки, и зайчатинка, и утятинка. Стояли запотевшие графинчики с коньячком, ромцом и водочкой. Кушать мяско, попивать спиртное, покуривать Гермион позволял себе – он достиг высшей степени совершенства! В день же своего Ангела, он дозволил присоединиться к послебанной трапезе и кое-кому из своих подручных. – А что, Отец наш Пресвятой, – осторожно произнёс один из них, – не желаете ли отдохнуть после трудов праведных? Гермион удовлетворённо засопел. Но следовало осадить говорившего. – А почто, сын мой, без спросу влезаешь ты в мысли и желания Мои? Впредь помалкивай, пока не спрошу! Но очень уж сердиться и портить настроение ему не хотелось. – Ладно, ладно. Пока, ради праздника, прощаю тебе это. А как там чувствует себя новообращённый наш… как его… – Ждёт, уже ждет. В спаленке Твоей, Отче! Гермион, в простой белой ночной рубахе прошествовал в спальню. Мальчик, что дожидался его там, был одет так же. Гермион откинул одеяло и грузно присел на кровать. Поманил пальцем: – Подойди ко мне, сын мой. Мальчик, потупясь, подошёл. Обыкновенный русский мальчик лет десяти-одиннадцати. – Веруешь ли ты в Отца Моего, Меня и Святаго Духа? – Верую, Отче… – прошептал мальчик. – Громче! – Верую, Отче! – Прошёл ли ты Крещение водяное и огненное? – Прошёл, Отче! – Не смутили ли тебя бесы? – Не смутили, Отче! – крикнул изо всех сил мальчик. Глаза его бегали, и сам он дрожал в предчувствии чего-то непонятного и ужасного. – Хорошо, – удовлетворённо вздохнул Гермион. Дыхание его стало резким и порывистым, но терпения придавать своим словам необходимую случаю торжественность пока хватало. – Тогда ты достоин будешь принять новое Крещение. Крещение Любовью Господней! Стань на колени и молись! Да не туда! – досадливо заметил он, видя, что мальчик с облегчением потянулся к образам. – Зачем тебе изображение Моё, если Я Сам перед тобой! Мальчик покорно встал на колени перед высовывающимися из-под рубахи волосатыми ногами Гермиона. Его губы беззвучно, сбивчиво шептали слова молитвы. – Готов ли ты на всё, чтобы заслужить Любовь Мою? – спросил Гермион. Мальчик, уже не в силах отвечать, лишь кивнул… – Громче! – Готов, Отче… – Тогда отдай должное уду моему телесному! – торжествующе возгласил сектант, откидывая полу рубахи. – Что же ты Именем Господним творишь, подонок! – не выдержал Апраксин, забыв, что не отключил опцию «Обратная связь». И фраза эта грянула над самым ухом Гермиона, а то, что последовало за этим, описать трудновато… Гермион прокричал по-вороньи, всплеснул руками, и, опрокидывая на своём пути предметы, на четвереньках рванулся к выходу. Но дверь не открывалась, её предусмотрительно заперли, чтобы мальчик не смог бежать, что иногда бывало. – Откройте! Откро-ойте! – тонким голосом призывал Гермион. Мальчик вжался в угол с образами и крестился, крестился, крестился, шепча слова молитвы… – Помоги-ите! Помоги-ите! – начиная сбиваться на сипоту, дёргал ручку Гермион. С той стороны, наконец, просекли, что в спаленке творится неладное, дверь отворилась и появилось вдруг очень много народу. Мальчик улучил момент и, как был, путаясь в ночной рубашке, шмыгнул на улицу. Подручные боролись с отцом Гермионом, который извивался в их руках и визжал: – Отец Мой! Оте-ец Мо-ой! Спаси меня, Оте-ец Мой! А-а-а!.. Ничего не сказал на это Апраксин, нажимая на Esc… 4 К церкви Иоанна Предтечи почти вплотную подходила линия метро, но Апраксин предпочитал пройти пешком – было в этом что-то вроде паломничества. Как-то, однажды при входе, это было осенью, какая-то старушка, внимательно посмотрев ему в глаза, приветствовала его: «С праздником вас, батюшка!» – «Благослови Господь!» – серьёзно ответил он ей… Здесь он бывал редко и всегда немного робел. Здесь ему почему-то острее, чем где-либо чувствовалась ответственность за любые слово и действие. Лики святых глядели выжидательно и строго, взгляд Чудотворца пронзал как мечом, а благословляющая рука призывала к очищению мыслей. Ни один магический обряд не мог сравниться по своей внутренней, ощущаемой подсознательно значимости с посещением этого места. …Очередь к исповеднику оказалась небольшой. Апраксин терпеливо дождался, пока отец Павел завершит беседу с одной экзальтированной, плачущей дамой и в который раз подивился внутреннему достоинству, с которым держался священник. Сколько ему? Наверное, далеко за семьдесят, а то и более… И в таком возрасте, денно, а порой и нощно отстаивать, а тем более вести службы, неустанно работать, заботясь не только о делах духовных, но и мирских (небогатый храм постоянно ремонтировался и подновлялся), а потом спокойно, миролюбиво, ободряюще разговаривать с далеко не всегда адекватно настроенными людьми! Словом, здесь сам себе Апраксин казался самым неисправимым лентяем. – Грешен, батюшка, – сказал он, когда очередь дошла до него. – Пью я… и курю много. Небольшого росточка, худой и подвижный отец Павел с интересом смотрел на него. – Но вы же культурный человек, – услышал Апраксин. – Вы же сами должны понимать, что это плохо. Подумайте, к чему вы можете придти. Подумайте, что толкает вас на это. Быть может, вы в жизни что-то делаете неправильно? Почитайте перед сном молитву, «Отче наш» знаете? Уже хорошо. И читайте её всякий раз, когда потянет согрешить… Отпускаю вам этот грех. – Отец Павел, – сказал Апраксин, – я пришёл к вам не только с этим. Мне надо поговорить с вами... наедине. Это очень важное дело. – А почему не здесь? – Это не признание в грехах… Это иное. – Хорошо, я понял. Только, если можно, недолго. Ждите меня у Трифона. «У Трифона» означало – у иконы святого Трифона. Трифон, во весь опор скачущий, радостный всадник, держал на руке сокола, торопился донести благую весть… Неслышно подошёл отец Павел. – Я слушаю вас. Что вы хотели мне сообщить? – Вы меня помните? Вы меня крестили когда-то. – Вы Фёдор… Апраксин, если не ошибаюсь? Конечно вспомнил… – грустная усмешка появилась на губах священника. – Приходят ко мне ваши… клиенты. Чем вы занимаетесь, хорошо знаю. Вы… по этому вопросу? – Сейчас нет. Или пока нет… – А зря. Рискуете вы очень, и знаете чем. Об этом не думаете? – Главное, по-моему, не то, что мне скажет Бог. Главное, что я ему скажу. А сказать есть чего… – Слова, слова. Гордыньку-то… отбросьте. Что за дело у вас? – Речь идёт об общине отца Гермиона. Ну, то чем он занимается, вам, конечно, хорошо известно. – И знать не хочу. – Так вот. По некоторым сведениям… долго объяснять, откуда они… эта община вскоре потерпит крах… – Немудрено! – …и это произойдет не позднее, чем через неделю. Гермион окончательно запутался в своих махинациях и… – Не новость, – отец Павел нетерпеливо и сурово смотрел в глаза Апраксину. – Вы ко мне с этим пришли? – Нет. Поймите, там же сотни и тысячи людей. Они привыкли молиться, соблюдать посты, вести аскетический образ жизни. Для них этот, привычный для них мир обрушится, обрушится больно, катастрофически!.. Отец Павел спокойным жестом остановил его: – Погодите… Кажется я понял, что вы имеете в виду… – Я бы обратился напрямик в Патриархию, – продолжал Апраксин. – Но там меня сразу же пошлют… знаете куда. У меня есть только вы… – Ну, а что я? Отец Павел. Что я могу сделать? – священник задумчиво поглаживал бороду. – Я знаю, каким уважением вы пользуетесь. – Из одного уважения, как говорится, шубу не сошьёшь… Вы хотели бы, – правильно я понял? – чтобы я каким-то образом посодействовал тому, чтобы не дать этому сообществу рассыпаться? Чтобы не потерять людей для Бога, очистить для них путь к Нему, восстановить порушенные храмы… – Именно о таком содействии я и хочу попросить, – Апраксин буквально выдохнул эти слова. – Нелёгкая это задача. И что могу сделать я, простой священник? Разве что помолиться за них. Ну и, конечно же, сообщить о ваших «сведениях». Как к ним отнесутся только… Хотя, получается, ждать осталось недолго? – Уже меньше недели. – Какой, однако, вы… определённый. Впрочем, знаете, Фёдор… – Николаевич. – Вот что, Фёдор Николаевич. Конечно, с одной стороны, лично мне благодарить вас не за что, – добавил он с усмешкой, – Вы меня обязываете. С другой стороны, если даже вы так беспокоитесь о заблудших овцах, то мне это тем более пристало. Главное я, кажется, понял, поразмышляю на досуге. Посоветуюсь с кем надо… и с Богом… тоже посоветуюсь. Но и о словах моих подумайте. Рискуете вы многим. Как бы не сорваться… Помоги вам Господь грехов не наделать… Благослови Господь душу вашу. И расстались они просто – крепко пожали друг другу руки. – В храм заходите почаще, – строго заметил отец Павел напоследок. Глава 9. Кое-что тайное становится явным И развернулось зерцало небес. И узрел Маккул поступки, мысли и судьбы живущих и мёртвых. И поразился он этому… Из кельтской мифологии 1 Виктор Иванович Орлов, старший инспектор особого отдела, оставив свой рыжий автомобиль у подъезда со сломанным кодовым замком, поднимался по лестнице. По когда-то хорошо знакомой ему лестнице, с чёрными дырами понизу лестничных маршей. Подъезд «хрущобы» кишел крысами, прошедшими огонь, воду и многочисленные попытки дератизации. Постоял у двери в квартиру. Подавил желание открыть её своим ключом, который хранил все эти четыре года… Замок на двери не меняли, и не поставили нового – что было странным, поскольку Орлов не сомневался, что внутри должно было храниться нечто… Он позвонил, и дверь ему открыл неизвестный человек. Такой же высокий и широкоплечий как он сам. В золотых очочках с блестящими стёклами. – Виктор Иванович, заходите! – крикнул из глубины квартиры Апраксин. – Это Сергей Сергеевич Баданов, мой «доктор Ватсон». Это человек, без которого здесь «ничего бы не стояло»! У меня от него секретов нет! – Я понял, – пожимая руку, такую же большую, как его собственная, с уважением отозвался следователь. – У вас секреты только от государства. – За этим мы вас сюда и пригласили, – пожал плечами Баданов и сразу перешёл на «ты»: – Ты проходи, проходи. Обувь можешь снять, вот тапочки. Устали ноги-то? Орлов с любопытством огляделся. В доме у Апраксина царил самый обыкновенный холостяцкий беспорядок. То есть, груда немытых тарелок, стопкой возвышавшаяся на кухонном столе, вещи, кое-как наброшенные на спинки стульев и ровный запах курева. В прихожей дожидалась «выкидновения» батарея пустых бутылок… Словом, никто, посетив эту квартиру впервые, ни за что не догадался бы, что именно здесь изволит проживать знаменитый «магистр Таро и нумерологии» – каковым Апраксин именовался в деле. Н-да... Невесело живут великие маги. – Извини, Виктор, – подал голос Апраксин. – Парада мы тебе не приготовили. Полюби нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит... – Что, впечатление, что в вертеп к разбойникам попали?.. – сказал Сергей, будто вспомнив наконец, кто перед ним стоит. – Да, ботинки возьми с собой! Почему – потом поймешь... Неловко подхватив несвеже ароматизирующие ботинки, следователь шагнул в комнату, где в глубине сидящий спиной к дверям Апраксин щёлкал пальцами по клавишам компьютера. – Привет! – молвил Орлов. – Ну и чего же здесь могли так напугаться мои орлы? – А вот подумайте, – Апраксин, легко вывернувшись из кресла, подал ему руку. – Например вы сейчас, так спокойно вошли в эту комнату… Да, ботинки можете поставить здесь, а присесть на этот стул. Присядьте, присядьте. Ну как? Виктор Иванович присел. Рядом с ним был уже приготовлен столик: аппетитно пахнувшие сэндвичи с беконом и горячий кофе. Он решил не стесняться. Отхлебнул кофе, огляделся… Особенного впечатления комната явно не производила. Такой же бардачок, как и везде. Паяльники разных размеров, фрагменты каких-то схем и отдельные детали за маленьким верстачком в дальнем углу, под лампой. Пыль с колпака лампы давно не стирали. Пара компьютеров на столе… за одним, очевидно, работают, с другого – выходят в Интернет. Ещё один экран у входа, зачем – не ясно… поломанный?.. Потёртый коврик на полу… Шкаф с книгами, книги большей частью старые, от пола… пол, очевидно, сегодня мыли… ого, прогресс… и до потолка. Кое-как заправленный диванчик... Обои, правда, новые… – Пришлось, Виктор Иваныч, – читая его мысли, объяснил Апраксин. – Знаете, сколько под старыми паразитов водилось? – Тараканов, что ли? – Хорошо б тараканов. С ними бы я кое-как сжился… Хуже. «Жучков». Микрофончиков, одним словом. Часы с огромным циферблатом – прямо у него над головой – это тоже новое. Вешалка для одежды, хотя на то уместней была бы прихожая… В углах под потолком – паутинка… Рабочая бытовка или дежурка; мастерская, а не жилая комната. Впрочем… Погодите-ка, но почему две балконных дверей две? Хотя… одна из них точно балконная, должна выходить на улицу… она и выходит, помнится, во улицу. Другая, прямо перед ним, занавешена зелёной портьерой. Куда же она может выйти? Квартирка-то угловая! Разве что… в пустоту? – Нет, не просто в пустоту, – сказал Апраксин. – Совсем в другое место. Или… или места, как хотите… Но до этого мы сейчас дойдем. – И… чего я здесь могу испугаться? – нетерпеливо спросил Орлов. – Хотя… ребята, помнится, что-то такое рассказывали… – Нашего верного сторожа. Только… пожалуй, поставьте… поставь пока чашку. А то расплещешь на брюки. Н-ну-с, смотри! Апраксин набрал на клавиатуре код и экран у входа ожил. Из мерцающих бликов потянулась прямо в комнату вначале иссиня-белая тонкая рука. Белая фигура, приближаясь, шевелилась в проёме экрана, и вот она, потряхивая низко опущенной головой, каким-то чудом преодолела стеклянный барьер и шагнула в комнату. Только сейчас Виктор Иванович понял, что это была фигура женщины – в длинном до пят, белом рваном балахоне, с расставленными, мерно взмахивавшими руками. Опущенная низко голова её мотала туда-сюда длинными пепельно-серыми волосами и низкий грудной голос уныло тянул: – Аааааа!.. Не дойдя пяти-шести шагов до Орлова, она начала поднимать голову, и он понял, что сейчас пряди волос разойдутся в стороны и на него посмотрят… И в тот же миг это произошло, и она откинула голову назад, и на него взглянула пара нечеловеческих, рыбьих каких-то, закаченных под самые нижние веки глаз… Орлов с усилием глотнул воздух. – Аааааа!! – тянул и тянул перекошенный рот, а руки в белых рваных рукавах медленно тянулись навстречу. Глаза призрака, непонятные, угрожающие, белёсые от белков, казалось, ощупывали его шевелившимися из-под нижних век радужками и приближались, приближались, приближались... – Аааааа!!! – Ну, будет, – сказал Апраксин и прикрикнул: – Цыц, пёсья муха! Призрак обиженно заурчал, поводил неестественно вывёрнутыми зенками, покачался в воздухе и – втянулся обратно в экран. – Н-да, неплохая у вас закуска к кофе, – Орлов потянулся к своей чашке. Пальцы подрагивали, это плохо... Подобное ощущение он уже испытывал когда-то в горах, во время землетрясения, когда человека внезапно, подсознательно охватывает животный ужас, справиться с которым бывают в силах немногие. – Кстати, неплохой у вас кофе, – проговорил он как бы между прочим. – Не пойму, что за сорт. – Таких сортов уже нет, Виктор Иванович. Буквально с царского стола кофе. А бекон… вы попробуйте, не стесняйтесь!.. – это с Прибалтики. Знаете, чтобы получить именно такой, свинью вначале гоняют два-три дня по пастбищу, потом дают отдохнуть два-три дня, потом опять. Получаются тоненькие прослоечки из мяса и сала… – Мне как-то неудобно одному… – А вы и не один есть будете, – сказал, входя с полным подносом Баданов. – Мы себя, любименьких, тоже не забудем… Что, Феденька, решил попугать гостя? Давай-давай. Такие гости в последнее время нас посещают редко. Приходят больше незваные… Ну мы и конём их, незваных! – Это я инфразвук ещё не включал, – сказал Апраксин. – Ну как, вообще, продирает? – Есть маленько, – улыбнулся Орлов. – Это наш страж. Точнее, страш-ш-ш! – пояснил Апраксин. – Голографическое изображение плюс капелька инфразвука... Мы в своё время «свинтили» эту идею у японцев. Был у них такой гадский «Звонок»1, фильм ужасов, там эта тварь по ночам вылезает из телевизора. Я-то думал и гадал, в чем секрет её воздействия. Вот Сергей меня просветил… – Компьютерные штуки, – подал голос Баданов. – Да. Как ты полагаешь, что на свете может испугать человека сильнее всего? В смысле, какая морда? И выяснилось, что сильнее всего человека способно испугать... не рыло чёрта, и не оскал динозавра, а... искаженное человеческое лицо. – Глаза у неё какие-то, действительно… – признался Орлов. – Нечеловеческие. – Здесь ты ошибаешься, – объяснил Апраксин. – Создатели фильма, наверняка – доки в психологии восприятия, взяли, да и перевернули ей глазки. То есть, верхние веки в каждом из них стали нижними, а нижние – верхними. Вот и возник этот удивительный монстр... которого мы не замедлили взять на вооружение. Ну, а теперь, когда ты знаешь заветные слова, наша Шизука... – Да вовсе не Шизукой её звали, – возразил Баданов. – Сколько тебе говорить, Шизуко – это её мамочка была... А эту звали Садака. – Ну не всё ли равно! Имечко-то какое – «Шизука»! Теперь, дорогой Виктор Иванович, считай, что ты вхож в этот дом. Как только ты скажешь ей: «цыц, пёсья муха!», она тут же уберется восвояси. – Ну да, ну да, конечно, – усмехнулся Орлов. – Если только вы этот пароль назавтра не поменяете. – Пока это в наши планы не входит, – серьёзным голосом сказал Апраксин. – Подождём до двадцать третьего… – Привязались вы что-то к этому двадцать третьему, – прожёвывая сэндвич, забормотал следователь. – Причина сейчас станет ясна, – Сергей тоже стал серьёзен как никогда. – Ну что, кинщик, крути своё кино! Апраксин отдёрнул зелёные шторы и присел за пульт. 2 – Теперь уж точно не пугайтесь. – Баданов, держа в отставленной руке надкушенный сэндвич с беконом, прошёл к открывшейся двери, за которой была темнота. Не деревянные, крашеные эмалью створки, и не экран, а просто тьма. Баданов сунул в неё руку, которая вошла внутрь как в воду и – пропала. – Глухо! – констатировал он. – Сейчас к ней подходить не советую. Неизвестно где и когда окажетесь. У нас уже был случай… – Да, тут как-то вломился через балкон один гад, – добавил Апраксин. – Как я понял, от них, ЭТИХ самых… А я, уходя, как назло, позабыл отключить аппарат… далее понятно? На него – Шизука. Так он с перепугу вначале обмочил штаны, затем выскочил, да сдуру отнюдь не через балкон… – И… где же он сейчас? – Господь его ведает. Где-то в межвременье… Может, нарезает круги вокруг Альдеборана. А может, уже переродился… – То есть, вы хотите сказать… – Ну, теперь у нас появились вы! и мы попробовали бы его извлечь, конечно… для дальнейшего пребывания в местах не столь отдалённых. Мы поговорим о нём… если вам будет интересно. А теперь… держитесь! Как ни крепился, как бы ни был уже, и неоднократно, и испуган, и удивлён Виктор Иванович Орлов, но здесь он действительно чуть было не уронил кофе себе на брюки. – Погодите, не пойму, что это? – прошептал он. – Сейчас, я только ещё раз поймаю настройку… – бормотал за своим пультом Апраксин. Картина, которая внезапно открылась в проёме двери, действительно могла ошеломить кого угодно. Это был город, огромный мегаполис, увиденный с высоты птичьего… или, скорее, самолётного полёта. Комната, из которой они вели наблюдение, казалось, покачивалась туда-сюда и грозила вот-вот уйти из-под ног… Мелькнули улицы, дома, скверы, видимые до того реально, что Орлову стало мутно. Это было наблюдаемо под углом в девяносто градусов, постоянно кренясь и надвигаясь, становясь то крупнее, то мельче – в зависимости от того, как покручивал ручки настройки Апраксин. – Ну ты, шОфер-самоучка! – не выдержал Виктор Иванович. – Полегче на поворотах! – Вот сейчас, – пояснил Апраксин, – вы имеете возможность увидеть сверху тот самый дом, где скрывается от вашего призрения тот самый Нулёв Игорь Всеволодович… Так, теперь опустимся пониже… – А ты закрой на минутку глаза, – посоветовал Баданов. – Станет гораздо легче. Мы тоже вначале, когда… – Погодите, – сказал, что-то высмотрев, Орлов. – Так это же… это же совсем рядом с нами, у торговой площади… То есть, вы… – То ли будет! Теперь мы попробуем проникнуть внутрь… Баданов, чей стул стоял рядом, потрепал его ладонью по плечу: – Не бойтесь, вы сейчас привыкнете. И можете говорить громко… Надеюсь, Фёдор на этот раз не забыл отключить «Обратную связь». – Бывает, забываю, – ехидно отозвался Апраксин. – Знаете, бывает искушение: что-нибудь как крикнуть, чтобы все забегали. Или, например, за нос кого-нибудь подёргать… Это была та самая сцена, которую Апраксин видел и слышал не далее, как вчера… (впрочем, это для всех – вчера). – Погодите, погодите! – Орлов привстал со своего места. – Да-да, дорогой Виктор Иванович! Вы совершенно правы, – тем же ехидным голосом продолжал Апраксин. – В принципе, вы сейчас можете шагнуть туда и… побеседовать доверительно, хотите с Оскаром, хотите с Кандаловым… Или с вон тем, у кого голова как тыква. По-моему, вы должны хорошо его знать… Понимаю, как вам сейчас не терпится дорваться до мобильника и позвать свою команду, но… прошу вас! То, что вы изволите сейчас наблюдать и слушать, происходило вчера вечером. Давайте, до поры, до времени не будем нарушать причинно-следственные связи. – Как будто ты сам их не нарушаешь! – с притворным осуждением вмешался Баданов. – То кого-нибудь по лысинке погладишь, то букетик цветочков спящей девушке возле подушки… – Насчёт «причинно» не знаю, – бормотал Орлов, не отрывая взгляда от экрана, – но вот насчёт «следственных»… Это у вас что, видео… или какая-то запись? – Это просто реальное событие. Просто живая реальность из прошлого. Впрочем, заснять её… и не только её на плёнку… если вы так хотите… – Ладно, погодите, ребята, – Орлов уже забыл и о кофе, и о сэндвичах, и об усталости после работы. – Дайте досмотреть до конца! – До конца??? И оба друга, переглянувшись, зашлись в беззвучном смехе… – И что же вас там так интересует? – провокаторски спросил Апраксин. – Подумаешь, «корабль уродов»! – Не скажите, Фёдор Николаевич! – следователь на минутку оторвал взгляд от зрелища. – Не пустячки это, ой, не скажите!.. Из таких вот сборищ… знаете, что порой рождается?.. Единая цель – «спасти мир». А как только «спасут» – начнут делить власть. Будут грызть друг друга, это точно… А что будет твориться с миром? С людьми? Так! Ребята, как хотите, но мне нужна видеозапись! – «Вещдок номер один»? Сделаем… После полуторачасового просмотра (Апраксин решил, что на первый раз достаточно, и, несмотря на протесты гостя, отключил аппарат), Орлов некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами. Потом, открыв глаза, словно видя в первый раз, оглядел своих собеседников. – Вот это да, – каким-то странным, без всякого выражения голосом сказал он. – До меня только сейчас дошло. Это… это… значит, выходит, что со мной вчера не шутили?!. Это как же… можно увидеть что угодно… когда угодно, кого угодно… и войти туда, и даже… В голове не укладывается… – Виктор Иванович! – Баданов присел на корточки, чтобы заглянуть в глаза следователю. – Надеюсь, теперь вы способны понять, какую тайну мы вам доверяем? – Ребятки… Дорогие мои… – начал было Виктор Иванович, и… неожиданно всколыхнулся: – А который сейчас час?.. Была половина десятого вечера. – Такое впечатление, что… А вообще, хотелось бы… посмотреть повторно. И посовещаться, что с этим вашим устройством делать дальше… Ч-чёрт! Надо было мне к вам… к тебе сразу идти! Какого я идиота свалял! Хотя, если эта штука… – Виктор, вот что… Давай-ка поступим так, – предложил Апраксин. – Мне кажется, что для начала тебе очень не повредил бы небольшой отдых. Ну, хотя бы сутки-двое, чтобы придти в себя. – Сутки?!. Вы смеётесь? – Пойми простую вещь. С помощью этого аппарата ты можешь отдыхать хоть целый год. Хоть десять или двадцать! Времени с этой стороны пройдёт совсем немного, какие-то минуты, не более. А можно наладить машину так, чтобы оно вообще не сдвигалось. Правда, до сих пор мы такого не делали, боялись что-нибудь испортить… – Так что же вы предлагаете? – Именно то, о чём ты, вне всякого сомнения, уже догадался. Можно уйти, уйти куда-нибудь туда… – махнул рукой Апраксин, – и взять с собой дистанционный пульт. Мы окажемся вообще вне всякого времени. Или, правильнее, как говорят учёные, в другом измерении и времени. Можем сколько угодно валяться на пляже, или отсыпаться, или совершить путешествие в своё детство – здесь за это время ничего не поменяется. Сейчас, я только перестрою регистры… – У вас не найдётся чего-нибудь выпить? – спросил у Баданова Орлов. – Нет, не кофе. Покрепче. Поймите, я ожидал всего, чего угодно, только не этого. – Привыкнете, – сочувственно ответил Баданов. – Как насчёт рюмочки «Камю»? – предложил Апраксин. – Вкусная вещь. Кажется, что жизнетворная влага сама по себе проникает в горло… – Да хоть простой водки! Немного, мне кажется, можно. Ой… Ну, ребята, ну молодцы! За дверью открылся неширокий и короткий, шага в три-четыре, коридорчик, по завершении его – взгляду открылась комната. Заглянув, Виктор Иванович увидел, что окна в аккуратно прибранной комнате открыты, а за ними шумят, покачиваясь на весеннем ветру, густые кусты белой сирени. «Сирень?.. Но это же шестой этаж... Судя по освещённости... раннее утро?» – Это моя старая квартира, – пояснил Апраксин, – пятнадцать лет назад. Да, на первом этаже. Соседки сейчас нет, гостит в деревне. Меня… тоже нет, я готовлюсь к экзаменам, живу у своей будущей жены. Здесь мы найдём то, что надо, как находим всегда, когда сюда являемся. Можешь отдыхать, есть, пить и… не спеша отсматривать любой материал, который тебя интересует… Сергей! Не забывай дистпульты! – Взял, четыре штуки. На всякий пожарный. – Сейчас… – посмотрел на часы Апраксин, – без четверти десять. Если бы ты выехал домой прямо сейчас… – То успел бы домой как раз к сроку. Чтобы успеть поужинать и хорошенько отоспаться. – Вот как оно – иметь машину, – нравоучительно заметил Баданов. – Мне, например, беспокоиться не о чем. Фёдор наберёт один из своих кодов и я – сразу у порога своего жилища. Могли бы, в принципе, и вас так подбросить, если захотите. И – в когда захотите… – Ну, насчёт поужинать, а также отоспаться… – заметил, в свою очередь, Апраксин, – Надеюсь, ты понял. За твоей спиной – настенные часы. Как только перейдёшь, взгляни на эту сторону. Сейчас секундная стрелка – в движении, а оттуда ты увидишь её неподвижной. Ну, пора. Тебе как гостю – право первого шага. Может слегка закружиться голова, но ты не бойся, мы идём следом. Смелее! – Спасибо, взаимно! – отвечал начинающий приходить в себя Орлов – Ну что ж, Фёдор Николаич, Значит, так тому и быть… Осмотрим твои апартаменты! И отважно шагнул в проход. 3 И прошла одна неделя – там. И прошло всего четыре с чем-то минуты – здесь. 4 Из города Орлов вернулся, улыбаясь шире обычного. – У-у, ребятушки мои! В молодость свою вернулся! Знаете… хотя я и навидался здесь, у вас, всего, а всё же точил меня этакий червячочек: а вдруг и это – гипноз? А тут… – и он, отбросив «авоську», с размаху вмялся в диван и хлопнул себя ладонями по коленям. – Заехал я в свою родную общагу, свою «альма матер». Чуть дурака не свалял, когда хотел при входе удостоверение показать. Тьфу ты! – хлопнул он себя по лбу. – Вот бы удивил дежурного! Спрашиваю: можно ли позвать курсанта Орлова? Он отвечает по уставу: дескать, сейчас нет никого, что передать? Передайте, говорю, брат заходил… – А потом… – продолжил он, выдержав паузу, – уже выйдя на улицу, я вспомнил! Был такой эпизод, точно был! Нас тогда в оцепление забрали, а вечерком дежурный сказал, что навещал меня старший брат. «Очень на тебя похож»… Я, помню, голову тогда долго ломал, ведь нет у меня братьёв. Вот и выходит… – Ладно, это мы тебе тоже внушили. И мы вообще-то мерзкие типы, по которым кутузка плачет, – сказал Апраксин. – Что купил-то? Н-да. Деликатесы… Старая, советских времён, сумка-авоська, которой теперь не пользуются даже пенсионеры, содержала в себе немного: бумажный пакет с картошкой, баночку пересоленной аджики, бутылку «андроповской» водки и батон варёной колбасы. – Ладно вам, купил что было… – Колбаса, колбаса, колбаса… – пожаловался Апраксин. – Прямо как в Германии... Нет, ребятки, вы как хотите, но к следующему разу надо бы подготовиться основательнее. Что-то приготовить… О! Есть же замечательный рецепт. Мясо по-бургундски! Кусочкам телятинки, сутки выдержанным в слабом, чуть присоленном растворе фруктового уксуса и розмарина, дают стечь и готовят в красном французском вине… – Фёдор! – укоризненно повёл глазами Баданов. – А что? Кстати, не приготовить ли нам это самое блюдо как раз к двадцать третьему? Если Оскару хочется устроить конец света, то мы и закусим, и вдоволь налюбуемся на это зрелище. Сможем прокрутить его на «бис», и легонечко так похлопать – и причём так, что он услышит. Под бутылочку… например… «Екимкары» урожая семьдесят второго года! – Я хотел спросить… – начал Орлов – хорошо, ты мне напомнил… А вперёд твоя машинка крутится? Апраксин покачал головой: – Будущее многоаспектно. Вот, тебе Сергей лучше сможет объяснить… – Стоп. Лучше не надо. Нет так нет… У меня и без того информации слишком много… Причём такой, в которой надлежит разобраться. И разобраться здесь! – Орлов постучал по лбу. – Записывать-то нельзя, нет нельзя… Ой, ребята, ой ребята… И хвалю я вас, и ругаю, и не знаю, что сказать… – А-а, кста-ати… – протянул он. – Кстати, кстати… Где вы берёте советские деньги? – Там же, где и любые другие. Вначале у Сергея была мысль сдавать бутылки, – ибо это дело здесь хорошо поставлено, – потом… стали брать на заводах. Когда меняли дензнаки, старые купюры уничтожали. Мы и позаимствовали немного, благо там, где мы их брали… ну, в печке… уже никто ничего не контролировал. А если очень надо – можно заняться лёгкой экспроприацией. Иными словами, позаимствовать кое у кого, кто нажил эти средства не очень честными способами. Орлов покачал головой. – Так стало быть, вы – Робин Гуды? А я теперь, выходит – соучастник Робин Гудов? М-да, обстановочка… Он помолчал, скривив губы, но, в конце концов отбросив дурные мысли, улыбнулся по-своему: – Фёдор! Ладно! Подводить статью пока не будем. Учтём чистосердечное признание… А скажи, чей это, интересно, был «голос из-за кадра»? Ну, в сцене с тем, как его, Герматогеном, что ли? – Не выдержал я, Витя. Да и ты бы на моём месте, чувствую… – Я?.. Я бы не только гаркнул, я бы шваркнул сукина сына об стену! Какое дерьмище! И эта пакость стремится быть духовным отцом нации?.. – Да. И с точки зрения нынешних наших законов – практически неуязвима. – Й-эх ты, ч-чёрт! Следователь рывком поднялся с дивана и пошёл к окну, по пути, как обычно, заглянув в проход. Там минутная стрелка только-только преодолела средний участок между цифрами 9 и 10. И вечерние тени в той комнате оставались так же недвижимы… И Орлов остановился, что-то вспомнив. – Вот что. Схожу-ка я на минутку… в наше время. Надо позвонить. И шагнул в проход. – А заодно раз проверить нас, – констатировал Баданов. – Ему виднее, – пожал плечами Апраксин. – Ну что, мы так и будем снова и снова давиться этой, как её, «высшего сорта по 2.90»? Может, придумаем что? Выйдя в ту же комнату, Орлов огляделся. Из экрана у двери потянулась знакомая белая рука: – Ааа!.. – Цыц, пёсья муха! Рука пропала… Следователь достал из внутреннего кармана мобильный телефон. – Денис? Давай уточним. Который час на твоих? Так. Какое число? Ну, не удивляйся. Так. Теперь. Внешнее наблюдение можно снимать. Голос? У меня? Да ну тебя… Здесь всё в порядке. Да, в полном. Здесь при мне такие орлы… Не скажу. Потом. Теперь слушай внимательно. С этого вечера установить наблюдение за тем домом на торговой площади. Да, который мы предполагали. Именно! Теперь. Договорись на двадцать третье, ориентировочно на вечер, мне будет нужна вся команда. Да. К нему. Только тихо. Теперь. Рыжика от подъезда лучше отогнать. Домой. Ты знаешь, где ключ. Пускай поведёт Кривич, у него такая же куртка и плечи. Ты верно понял. Да, проследить. Да. Да. Утром. Утром, я сказал. Там объясню, конец связи… В проёме тем временем что-то на несколько секунд замутилось. Когда Орлов шагнул обратно, там был глубокий вечер. Фёдор с Сергеем, вооружившись столовыми ножами, сидели за столом и кромсали что-то беловато-грязноватое. – Это – замечательный гриб, – объяснил Баданов. – Лесной шампиньон «благушка». Мы, покамест «ваше львичество» изволили отсутствовать, слегка прогулялись по лесу. Давай, присоединяйся. – На ужин у нас будет мировой жюльен из «благушек»! В майонезе и сметане! – причмокнув, объявил Апраксин. – Плюс поджаренные в оливках ломтики колбасы, плюс салат из огурцов, помидоров и петрушки; вместо соли – твоя аджика. Плюс запечённый картофель с поджаренным луком и солёными огурчиками, плюс водочка, облагороженная настойкой из гвоздики, калгана и стружками мускатного ореха. На десерт – чай «Царская роза» с плантации Тыхухындзи 1902 года, десертный шоколад забытой ныне фабрики «Эйнем» и мировые галеты из рациона французского спецназа… Неплохо кормят в этом ресторанчике! – Знаете… я же вспомнил с чем я пришёл. Я давно хочу спросить… – начал было Орлов. – А давай мы просто отдохнём? – предложил Сергей. – Куда ты так торопишься? Впереди у мудреца – вечность… Глава 10. Следы ведут в Кашимов Где же тогда свобода выбора? Так субъект выбора просто не знает, что выбор совершает не он сам! Более того – этого не могут знать и иные люди, как будто подталкивающие его совершить конкретный выбор. И он, и они пока не знают, что свой выбор совершает Абсолют, владеющий более полной информацией… Руэн, из черновиков к «Диалектике абсолюта» 1 – И что за вопрос тебя мучает? Как я подозреваю, не первый день? – спросил Апраксин после того, как, помыв посуду, они отдали должное китайскому чаю столетней давности. – Два вопроса. Первый, весьма нелишний. Я, правда, как-то спрашивал об этом. Ты никогда не задавался вопросом о прежнем жильце той, теперь твоей квартиры? Вы ведь всё знаете… или, как я понял, всё способны узнать. – Видишь ли… – мягко поправил Апраксин. – Я предпочитаю знать то, что сам желаю знать. Всего же не знает и сам Господь Бог, и я, к сожалению, частенько в этом убеждаюсь… Хорошо. Посмотрим вначале на картах. И выложил цепочку Арканов Таро Горгоны. – Это был молодой человек… да, не старше тридцати пяти… Вкалывал в каком-то НИИ, а до того служил в армии… в «горячей точке», инвалид… что-то с головой… да, контузия. Бесследно пропал весной 1999 года. Зачем-то вышел среди бела дня, да так и не вернулся… Смешное… странное имя… или прозвище было у него… – «Юха»… – назвал это имя Виктор Иванович. И добавил: – Я и сам вначале думал, что это только прозвище. А потом оказалось, что мать его – карелка, и назвала его по-своему, «Юхо». По-русски – «Юра»… Юрий Георгиевич Свиря, – добавил Виктор Иванович. – Я хорошо его знал… ещё по «горячей точке». Про нас, помню, один журналистик статейку тиснул, да с названием таким, знаешь ли, замысловатым: «НаШАЛИли в Шали». У нас ведь «свобода слова»… Фамилии откуда-то узнал и назвал! Дескать, приезжайте, кровнички, разбирайтесь… Помолчали. – Я прошу прощения за то, что не сказал тебе об этом раньше, – добавил Орлов. – Казалось… всё случайно… Ты не мог бы настроить машину так, чтобы посмотреть тот самый день, когда он исчез? Куда он, чёрт подери, девался среди бела дня из собственной квартиры? – Сложновато, но попробую. Тем более что с этой стороны функции аппарата резко ограничены. Потребуется часа два-три… Спустя три с половиной часа проём показал ту же комнату, однако на этот раз в ней не было ни компьютера, ни настенных часов с громадным циферблатом. И обои на стенах были другие, старые. А за окнами, судя по всему – апрель или март-месяц, и поздний снег лежал на свежей зелени – на начинающих раскрываться почках. – Я понимаю! – яростно кричал в трубку телефона высокий светловолосый мужчина. Одет он был по-домашнему, в тренировочные штаны и белую рубашку. За его спиною, у окна был виден кульман с белым прямоугольным разворотом бумаги. – Мне не надо повторять триста раз! И пугать меня не надо. Пуганый, пуганый я уже! Меня не такие как вы пугали!.. Вы понимаете, что такое совесть, Игорь Всеволодович?! – Эко! – прошептал Орлов. Баданов, с кружечкой чаю в руке, подошёл совсем близко, с любопытством вглядываясь в надпись на кульмане. В той комнате было утро, и надпись на угловом штампе чертежа (какие-то волчки, колёса, стрелочки) была, пусть с трудом, но различима. – ООО «Свят…», нет… ООО «Свитязь»! – прочитал он наконец. – Потом, после его исчезновения, в доме не нашли ни одной бумаги, – произнёс следователь. – И чертежей никаких… А главное… – его голос перешёл в шёпот, как будто Виктор Иванович боялся, что его подслушают. – Вот ведь как всё в мире сплетено! Он же сам рассказывал мне… Работал он, золотая наша голова, в каком-то секретном НИИ или КБ, там, где проектировали аппаратуру… Знаете какую? Электромагниты будущего!.. Какие-то «торсионные турбины»!.. Фантастика. Я потом несколько раз пытался отыскать это самое КБ. Глухо, никто ничего толком не знает, сказать не может… Ах ты, ч-чёрт!.. Мужчина с сердцем хлопнул трубкой о рычаги. – Вот же зараза!… – сказал он. Помедлил и вдруг, собравшись, вновь схватил трубку и, поминутно сбиваясь, закрутил колёсико аппарата. – Алло! Алло! Тьфу ты! Алло! Капитана Орлова. Да! Виктора Ивановича попрошу! Да, его! Как?.. Тогда… А где вы территориально… Ах, да, конечно, знаю. Да, очень срочно. Видите ли, это не телефонный… Завтра? А сегодня? Лучше завтра?.. Спасибо. Я подумаю… Наверное, всё же сегодня, да, сегодня. Вы до скольких… А, понял. Спасибо. Тогда до встречи. – Нас в это время не было в городе, – пояснил Орлов. – Выезжали в Китай, по обмену опытом… – А в трубке той, между прочим, «жучок», – заметил Апраксин. – Я, по приезде, где их только не находил. Из стен выжигал горелкой. Почему и обои пришлось переклеивать. Юрий Георгиевич надевал галстук. Подошёл к невидимому для них зеркалу, провёл ладонью по щеке… Небритая. – З-зараза! Резкими движениями раздёрнул узел, сорвал и отшвырнул галстук. Расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, вознамерился идти, скорее всего, в ван-ную – наскоро побриться… И как раз в эту минуту зазвонил телефон. – З-зараза… – повторил он, подбегая к трубке. – Да. Да, я… Что велели сообщить? Кто? Девушка, вас плохо слышно! Откуда? Откуда??? Из… Он потянулся было к стулу, но тот стоял чересчур далёко. Тогда он просто уселся на пол. – Кто? Кто?!! Полуянцев? Славка? Когда? Как это случилось? Господи… Разминир… В этом грёбаном тоннеле?.. Как же он так… Да, я понял… Похороны… Уже неделю как? Что же вы раньше мне?!! Извините. Извините, я понимаю. Прямо там? На родину пересылать… Хорошо. Спасибо… Некоторое время он так и сидел, в трениках, домашних тапочках на босу ногу, в расстёгнутой рубашке, небритый, туда-сюда покачивая в пальцах пикающей телефонной трубкой… – Я что-то не понял, – с тревогой прокомментировал Орлов. – Славка Полуянцев жив-здоров, в том же году вернулся из Афгана. Да, он разминировал тоннель, тот самый, знаменитый, на перевале… но ведь он до сих пор живой! Юрий Георгиевич поднялся, тяжело положил трубку. Подошёл к холодильнику, который по-холостяцки стоял у него прямо здесь, в жилой комнате. Достал на четверть полную бутылку водки и банку тушёнки: – Вот, значит, как. Одно к одному. Где-то на столе нашарил консервный нож. С размаху всадил его в банку. На белый рукав рубашки ударила коричневая струйка, и нож сломался у самой рукоятки. – З-зараза! Тьфу ты, др-рянь! И – выпив сразу, залпом, из горлышка водку, лизнул рукав. Постоял немного, помолчав и прикрыв глаза. – Во даёт, – покачал головой Орлов. – Ему же нельзя было много пить… Юрий Георгиевич рассеянно вертел в пальцах обломок консервного ножа. Отбросил… Потом взял со стола ключи. В прихожей, судя по звукам, сбросил тапочки и прямо на босу ногу нацепил ботинки. Затем они услышали как хлопнула входная дверь… Апраксин отключил программу. Комната в проёме стала прежней. Минутная стрелка была на полпути между 10 и 11. – Последней его видела продавщица винного отдела. Она хорошо его знала. Продала бутылку без очереди, – говорил Орлов. – По её рассказу, он так вот и выглядел: небритый, пахнущий водкой, в трениках, в руке консервный нож, новенький. Он, судя по всему, приобрёл там же, его в хозмаге напротив… Вот. Таким и ушёл в неизвестность. – А может… его задержала милиция? Придрались к внешнему виду. Логично? – спросил Апраксин. – Опрашивали всех. Такого никто не задерживал, и был ли такой вообще – никто не помнит… Поймите, главное не в этом. – А в чём же? – спросил Баданов. – Во-первых, как вы понимаете, кому-то очень хотелось выманить его из дома. Причём, не просто так выманить. По-изуверски! поставить его в такое положение, когда!.. в общем, вы сами видели. Во-вторых же, и это и есть главное… Оскар! Игорь Всеволодович Нулёв! Сейчас я постараюсь объяснить… – Погодите объяснять, – сказал, заглядывая в карты, Апраксин. – Точно! Его задержала патрульная машина. Прямо как по заказу подъехали. И увезли… не знаю. Куда-то… откуда он сумел бежать… далее непонятно. Башня! – Но домой он уже не вернулся? – Нет. – А спустя полгода в Кашимове ударил этот непонятный взрыв… ООО «Свитязь», говоришь? Вот что, сынки… вот что, сыночки… – голос Орлова звенел как перетянутая струна, – чует моё сердце… Медленными шагами он подошёл к двери, у входа в которую одиноко стоял его потрёпанный «дипломат». 2 – Итак, вопрос второй! Он поднял вверх какие-то бумаги. – Вопрос, в частности, о том, насколько бывают верны гадания. Вчера ты говорил, что она – жива? – Живее не бывает, – ответил Апраксин. – А я вот связался кое с кем по Интернету… Видишь ли… Одинокая четырнадцатилетняя девочка не может просто так гулять по России. Дошла бы, в лучшем случае, до первого постового милиционера… Но, как выясняется, её и не объявляли в розыск!.. Боюсь, как бы о сём не позаботился и наш злополучный Нулёв с компанией. Она им опасна как свидетель, а может и нужна – как что-то знающий человек. Но почему она не обратилась в посольство? – Наверное, потому что посольство оказалось далековато… – Хм, далековато… Тогда в милицию? – А вот это вопрос не ко мне. Что-то там нынче говорится об «оборотнях в погонах»? Она могла не доверять милиции. – Логично. Пойдём далее. Знаете, откуда я сегодня… ну, предыдущим утром, получил эти бумаги? Из Казахстана! Её фотографии пятилетней давности. Фас! Профиль! Протокол допроса! И какая-то «филькина грамота», якобы её признание, на основе которого… – Признание в чём? – Незаконное пересечение границы… это ладно. Хранение и сбыт наркотиков! Сокрытие сообщников! Попытка к бегству!.. Да, а на закуску – будучи в «спец. интернате», куда, по заключению психолога, была направлена на принудительное лечение и трудотерапию… та-ак… выезжала на сельхозработы и по дороге, 26 августа 1998 года, утонула в реке Иршим! «Жарко было девочке… – объясняют свидетели. – Полезла купаться, плавать не умела…» – Она жива… – возразил Апраксин, глядя в карты. – Это был побег, а «утопление» придумали, чтобы избежать большей ответственности. Родителей нет, никто «копать» не будет… Ой, не думаю, что при подобных купаниях за «воспитуемыми» нет никакого надзора! – Тогда бы её нашли. Приметы – не спутаешь: смуглая; чёрные, коротко стриженные волосы. На левом плече – татуировка: змея с головой пятнистой собаки. А, главное – немая! – Как? – Особый клинический случай – немота без глухоты. В первом же селении… – Погоди-ка, Виктор, – заинтересовался Баданов. – А мы можем ознакомиться с этими документами? – Я же для вас захватил. Знакомьтесь! – Нет, это змея с головой не собаки, – Сергей Сергеевич держал в руках фотоснимок. – Художник не слишком опытный, но, чувствуется, натуру знает хорошо. Это – гремучая змея с головой пятнистого американского льва – ягуара! Обычная наколка среди молодёжи в странах Латинской Америки. Символ свободы, силы и удачи. – Значит, это все-таки она? – Она, она. Далее, та бумага, которая именуется «чистосердечным признанием». Вот, написано: Татьяна Калугина, ру… А дальше идёт длинная черта в сторону. – Я тоже обратил на это внимание. Похоже, не успела дописать… – И бумагу буквально вырвали у неё из-под рук. Потому в протоколе и записано: «русская», а не «Руфо». Логично? Далее, слово «Мендеш». Это – и название городка в Ла-Плате, и название городка в Казахстане. МЕндешей «у них» столько же, сколько МендЕшей «у нас». Разница только в ударении. Мы в тех местах как-то были с экспедицией… Следовательно, за кого её должны были принять? – Это тоже понятно, – согласился Орлов. – За русскую девочку из Казахстана. А как насчёт немоты? Что думаешь ты, Феденька? – Немота могла быть вызвана стрессом. Представь: родной отец на твоих глазах погибает в огне… Потом это состояние могло пройти, но девочка сознательно не признавалась, что обрела способность к речи. Логично? – Возможно. Если бы я, не дай Бог, своего батю оставил в горящей машине… Но почему же она в таком случае не обратилась… – К кому? Опять к милиции? А как же наручники на запястьях её отца? И этот протокол, который, судя по моим ощущениям, писал какой-то осёл под диктовку другого осла? Нет, её целью должно было быть посольство республики Ла-Плата... Но вот загвоздка. В карманах – ни денег, ни документов. Она бежит… – …к любому транспортному средству, – подхватил Баданов. – Это может быть грузовик или поезд… Скорее, поезд. – И… путает направление, – поддержал Орлов. – По дороге вагон, не осмотрев толком, запирают… Деться ей некуда. И она оказывается в Казахстане. Да, возможно, могло быть такое. Что приходит на ум? Или посмотришь в картах? – выжидательно взглянул он на Апраксина. – Я уже смотрел по картам! – хмуро откликнулся тот. – Теперь, – печально усмехнувшись, продолжил следователь. – На станции её извлекают проверяющие состав пограничники, но для них она – мелкая рыбёшка. Очередная бродяжка, к тому же лишённая дара речи. Так она оказывается в милиции, где… – Где, не разобравшись, немой девчонке могли пришить дело. – Возможно… Далее, её доставляют в «спецуху»… – Стоп. «Спецуха»?.. – «Специализированный интернат», – пояснил Орлов. – Некогда, одной светлой голове пришла в голову не менее светлая мысль. Почему бы всяческих юных олигофренов, шизофреников клептоманов, токсикоманов и прочих «проблемных» детишек не собрать в специальные лагеря, где бы они работали на благо общества? Называлось пышно: «совместная трудотерапия». По телевизору крутили ролик: кот Матроскин с собакой Шариком заняты общественно полезным трудом: «Совместный труд сближает!..» или что-то вроде того. Показывали кадры: счастливые дети, педагоги и врачи, и их повседневная трудовая деятельность… На базе бывших советских спец. ПТУ одна за другой создавали колонии, организованные, как было разрекламировано, «на принципах Макаренко». К ним присылали «трудных подростков», детей с улицы, психически больных, детей преступников, иногда детей, от которых отказались или у которых умерли родители… Из этой «кучи-малы» формировали рабочие коллективы, фактически задарма работавшие… на местных «хакимов» или по заказу разных фирм. Естественно, на всю эту организацию тут же положил глаз криминал. Отмывались немалые деньги, якобы заработанные детьми; заработанные реально деньги шли в карманы организаторов. Когда выяснили… чего там только не выяснили! Вплоть до того, что дети фабрично паковали наркотики!.. Когда же в такие «места труда и отдыха» стали подсылать и юную шпану, та завела «на зоне» свои порядки. Получился парадокс: неподсудные получили меньше прав, их можно было эксплуатировать сколько угодно, в отличие от «блатных», что через год-два по приговору выходили на волю. На глазах вырастали юные «бугры» и «паханы», наводящие в «спецухах» жизнь «по понятиям»… Широко практиковались физические наказания, розги, карцер… Пару лет назад, слава Богу, «смелый эксперимент» с грохотом прикрыли. Мелкие сошки уселись рядком на «жёлтую скамеечку», а организаторы реальные остались в тени… Я представляю, что могла испытать девочка, попавшая в такого рода заведение… – Откуда она через некоторое время сбегает. – И… куда, по-твоему, девается? – Лицо смуглое, стрижка короткая, – продолжал Апраксин. – Штаны и рубашку она могла бы, например, украсть. А татуировку можно скрыть под рукавом. И не забудь, к тому времени она смогла вновь овладеть речью. Кто перед нами на фото? Пацан! Орлов покачал головой: – Замысловато… Бежать оттуда? Я же видел фотографию, где она с отцом! Хиленький, вряд ли здоровый ребёнок. Платье болтается, как на вешалке. Нуда, нуда, переплыла Иршим, махнула через горы… Ну, а как ты объяснишь то, что она нарисовала? «Танго» – местное название наркотика. И здесь же цветок мака… А её странные жесты, когда она показывала, что хочет закурить? Я где-то могу понять тех милиционеров… – Дорогой Виктор. Я их тоже очень понимаю. Не понимаю, правда, одного: как можно так, второпях, не давая четырнадцатилетней девчонке очнуться, вешать на неё дело о контрабанде наркотиков! – В сотый раз тебе говорю: «возможно, возможно, возможно»! Всё бывает! Думаешь, меня самого это не коробит? Или… у тебя есть какие-то иные соображения? Орлов, казалось, чего-то ждал от него. Чего? Опять: «колись, брамсель-топсель»?.. – Обрати внимание на почерк, – как ни в чём ни бывало продолжал Апраксин. – Возможно, подростковая дислексия…1 Но наверняка, придя в себя, она смогла бы сообщить куда больше. Возможно, это кое-кого тоже интересовало… – В общем, ребята, – констатировал следователь, собирая бумаги, – вы сообщили мне пока очень мало. Признаюсь: ожидал большего. Доставьте-ка меня домой… – Дай отдышаться. Тебя как, к подъезду? Или желаете прямо в холл? – У вас есть семья? – спросил Баданов. Орлов улыбнулся, но как-то криво. – Есть одна девушка. Только, боюсь, она… Да и мне было некогда. Торопливость, спешка, дела… Может быть, ждёт, а может – уже позабыла. Симпатичная такая. Ма-аленькая. Потом как-нибудь расскажу. Сейчас моя цель – Кашимов! – Тебе бы выспаться. Тем более что завтра выходной… – Заснёшь тут с вами! – А заснёшь! – вмешался Апраксин. – И приснится тебе… – Да-да, – усмехнулся Лев. – Помню. И зелёный луг, усыпанный пятнами одуванчиков. И голос кукушки в весеннем бору… И облака… облако, похожее на летящего медвежонка в синем весеннем небе… И кузнечики, выпрыгивающие из цветущей травы… – Постой, постой. Ты откуда знаешь про кузнечиков? – Как-то к слову пришлось. – Н-да… С кем поведёшься, от того и наберёшься. Ладно уж, Витенька. Наша судьба решится двадцать третьего мая две тысячи третьего, в пятницу. – Опять вы за своё. Ну и что же случится двадцать третьего мая две тысячи третьего, в пятницу? – Судный день, – в один голос сказали Баданов с Апраксиным. – Ну и что, что «судный»? – как бы невзначай бросил Орлов, уже на пороге своего жилища. – Мыто с вами – во всеоружии! – Не совсем, – возразил Апраксин. – Вот то-то и оно! – неожиданно произнёс следователь и… повернул обратно. И на его лице не было улыбки. Прошептал, позвякивая ключами: – Бахча, где они «пахали» на местного хозяйчика, находится в пяти километрах от реки. Выходит, девочка, без сопровождающих, шла до реки пять километров, чтобы утопиться? Вы правы, конечно. Это был действительно побег, Фёдор Николаевич. Побег! Информацию о котором – специально скрыли… Но сейчас не в этом дело! – Какие же вы, чёрт подери, упорные! – добавил он. – Я-то вам всё намекаю, намекаю… Вот вам ещё одна бумага, посмотрите на досуге. Тоже из Интернета. Словом… И… это он не сказал – прошептал, а точнее, с неудовольствием прошипел, адресуясь в первую очередь к Апраксину: – Не хотел я тебе этого говорить, но уж ладно! Как говорят у нас в Одессе: купите на Привозе петуха и морочьте ему голову… Я ведь на самом деле отлично понимаю, что она жива. И что ты отлично знаешь, где она находится. Только давай не возражать! Ты регулярно видишь её… например, по пятницам, не так ли? Надеюсь, она, в конце концов, поймёт… да объясни ты ей! И сам пойми!.. что следствию позарез нужны её показания, и что лично для меня не имеет значения, какими средствами билась за существование девочка-иностранка, волей судеб попавшая в наши прерии! Так вот! Аддьос,1 сеньоры! Созвонимся! Он шагнул в портал и более не оборачивался. 3 – «В материалах на одном из сайтов появилась новинка: «Посмертно изданные дневники известного латиноамериканского учёного, зверски убитого вместе с его семьёй в России агентами КГБ и мирового коммунизма… бла-бла-бла…» – читал Баданов. – Ну и? – спросил Апраксин. – Отрывок из дневника: «22 декабря 1997 года. …Вечером случилась неприятность. Зашёл Мартинес, мы говорили о делах. Неожиданно с прогулки вернулась Маркиза, при всём параде: в чёрной испанской шляпе, «бомбачах», со здоровенным «факоном»2 у пояса… Она, я давно заметил, неравнодушна к Мартинесу, и тут же начала засыпать его своими байками. Парень был очень смущён, в другое время он бы, может, с удовольствием послушал её рассказы и о поездке к гуарани,3 и о том, как она якобы переплывала Парану, равно как и о том, как купалась с детёнышем ягуара, но… всё это было не к месту. Дело с организацией лаборатории требует немедленного разрешения и мы как раз обсуждали свои планы на этот счёт…» – Стоп, стоп, стоп! – перебил Апраксин. – Переплывала Парану?!! Вспомнил фильм об этой замечательной реке с её порогами, водопадами, электростанциями, скоростью потока и расходом воды… Парана – это отнюдь не Москва-река в среднем течении! Это, как минимум – Иртыш или Ангара! А главное – тому отец её совсем не удивляется… И его «якобы» не звучит как убеждённость… – Хиленькая, болезненная девочка? Конечно, конечно, Виктор Иванович… Там ещё есть что-нибудь? – «Похоже, я переборщил, когда сказал ей «чок-чок, зубы на крючок…» Она ушла в сад, плакать. Мартинес понял лишь одно: «какие у вас, русских интересные обычаи!» А я, просвистав ей нашу мелодию, битый час извинялся за грубость. Она очень хочет, чтобы ко дню рождения я подарил ей «маленького такого, пушистого ягуарчика». Отходя от размолвки, мы слушали недавно прислан-ную запись: этюды Шопена в исполнении Алексея Скавронского… …Никакой ягуарчик ей, скорее всего, не нужен. Вспоминаю одну из притч де Мелло.1 Родителям надоело каждую ночь, перед сном читать своей дочурке сказки, и они записали их на магнитофон. Но дочурка это не восприняла: «а у кого я буду сидеть на коленях?» Ей нет и четырнадцати, и ощущение мира во многом детское. Но она очень быстро учится. Иногда меня просто пугают её таланты»… Находчивый папочка-гипнолог научился «включать» и «выключать» стрекотуху-дочку как торшер или кофеварку. Апраксин встал, подошёл к зеркалу и попробовал жестом изобразить просьбу: «просвистите мне, пожалуйста!» – «Просила закурить», говорите? 4 Весь следующий день он возился с настройкой новой программы. Установил вначале «пять лет», потом подумал и поставил «три года»… И угадал. Три с лишним года назад это было… Снег. Новогодний снежок… И ветер, ветер, пурга, мороз… Окраина. Заснеженный посёлок«шанхай»2 неподалёку от станции. Искристый снег в лучах фонарей. Один из последних домиков, наполовину сложен из кирпича, наполовину из отслуживших своё железнодорожных шпал. Покосившаяся крыша. Много-много высохших цветочных стебельков на заснеженных грядках. Торопливые шажки по снегу: хруп-хруп-хруп, хруп-хруп-хруп, хруп-хруп-хруп… Узкая тень, что пританцовывает у входа в избу. Да, та самая Татьяна… Стук… стук-стук-стук… стук-стук-стук-стук!.. в дверь. Испуганный женский голос изнутри: – Что надо? Не дожидаясь ответа: – Достали, блин! Ну нет у меня никакого самогона! Не гоню я самогон! Цветы я выращиваю, рассаду, весной приходите! И, совсем уж грозно: – Будете здесь шататься – собаку спущу! Собака, впрочем, несмотря на громкий лай, вовсе не походит на ту, что можно спустить. Обыкновенный, милый домашний Тузик или Бобик, мохнатый шерстью и виляющий хвостом. – Тётенька… Бабушка, милая!.. – Что? Кто здесь? Ты одна? В дверях женщина небольшого росточка. Она одета в длинный, волочащийся полами тулуп. В левой руке она держит фонарик, в правой, закинутой на плечо – огромный старинный утюг. Луч фонарика скользит по сторонам, освещает одинокую цепочку следов. Светанул в лицо Танюше, – она зажмурилась, – потом осветил сверху вниз всю её фигуру: узкое осеннее пальто, полусапожки с набившимся через края белым снегом… Тузик или Бобик выскочил из избушки и принялся, повизгивая, прыгать на ночную гостью, оставляя на пальто белые снежные следы. Танечка пятится, приговаривая: – Мне бы хотя бы на ночь. Я издалека. Я холод плохо переношу! Я вся замёрзла! Пустите… бабушка! – На станции зал ожидания есть, – бурчит хозяйка, опуская фонарь, но дверь закрывать не спешит. – У меня ноги совсем не идут. Вы!.. вы меня не бойтесь, я вас… я у вас ничего не украду. Я и деньги заплачу, сколько спросите. У меня есть! – Ворованные, небось? Только честно! Знаю я вас, полунощниц! – Не ворованные, бабушка. Хуже… – Убила-ограбила, что ль, кого? – Ба-абушка! – Какая я тебе бабушка! – возмущается женщина. И вдруг, подумав, примирительным тоном прибавляет: – Ладно уж, заходи. Да коль разговор по-серьёзному зайдёт – чур не врать. А то как дам! Поняла? – Поняла-а… – Звать-то тебя как? – Таня. – Как-как?.. Аня? – Татьяной меня зовут. Фонарик дрогнул в руках женщины. – Ты заходила, что ль, к кому? Откуда знаешь? – Не заходила. А что знаю, тётенька? – Про племянницу мою. Пропала она… в прошлом годе, ехала ко мне, не доехала… И – новый луч света в лицо. – Ну, она-то немного не такая… Ты посмуглее будешь… Ты не цаганка случаем?.. Тебе сколько лет-то? Пятнадцать… Ну, что же ты стоишь, чего ждёшь, дом захолодила совсем, Танюха! заходи, заходи! Господи! И чего на свете не бывает!.. Чуть погодя – сени, веничек, снег на деревянном полу. Комнатка – светлая, пол из неструганых досок, в мягких половичках. По ним так приятно ступать босыми ногами. Собачку зовут Чарик – его щенком подарили, уверяя, что это кавказская овчарка. Овчарки из Чарика так и не выросло, но не выбрасывать же из-за такого пустяка человека на улицу… – Вот там, в углу, раздевайся. Сейчас тапочки дам. – А что это у вас на стене, фотография? Очень на одного старичка похож… Такой же с палочкой, горбатенький. Я… встречаю его иногда. – Это? Это же Серафим Саровский! Ты, дева, видать, точно «от мороза чуть пьяная». Не то несёшь… – Он и сказал мне, мол: «не ищи ночлега на станции, а найди в посёлке крайний дом. Приютит тебя добрая женщина. Цветы она выращивает, и тебе будет как вторая мать…» Вы мне не верите? – Верю, верю. А что ж не поверить, если складно?.. Сочинять и я люблю. Особенно про хорошее что-нибудь. Танюшка! Новый год на дворе! Н-ну, мы с тобой «попьём чайку», н-ну посидим!.. Самогону нет, но клюковка найдётся. Сказочки друг другу порассказываем, частушки попоём. Ты частушки знаешь, городская? Эй-ух!.. И она, подбоченясь, закружилась вокруг себя. Полы её тулупа разлетались по сторонам, и Чарик с лаем гонялся за ними. – Ах, на горе стоит сосна и берёзка гнутая! – покрикивала она при этом. – По твоим глазам я вижу, что ты… – тут она замялась на полсекунды, видно не желая смущать гостью матерным словом, – перемкнутая! Вот! – Ф-фух! Меня ведь тоже Татьяной зовут, можно «тёть Таня». Организуем «танюшник»?! Воровать у меня нечего, мои «гробовые» муж с собой забрал… А это что? Господи… доллары? Откуда? – Долго объяснять, тёть Тань. Ему… эти деньги уже ни к чему. А вам, нам… – Ладно, выясним. Идём, идём, поможешь на стол накрыть. Или вначале в баньку?.. Ты-то, сама, мне веришь?.. 5 «Ну-ка, ну-ка – думал Апраксин, берясь за Таро Горгоны. – О великая Устроительница! Раскрой свои тайны!» Вынул карту. Смерть пожимала костяными плечами. – И? – добавил он своё любимое. Положил проверочную «горизонталку». Если выпадет вершиной влево – порядок. Вправо – ожидай беды. Влево вершиной пала Императрица. Но не одна. Второпях он потянул не одну, а две карты. Второй оказалась Башня. Знакомая компания!.. Вытянул одну карту – на совет. Выпал Жрец: – Да будет на всё Воля Господня! Апраксин отложил карты и прилёг. Прикрыв глаза, попробовал сосредоточиться… Глава 11. Танец Аргентинские пампасы простираются от тридцать четвёртого до сорокового градуса южной широты. Слово «пампа» арауканское, оно значит «равнина, поросшая травой»… Жюль Верн, «Дети капитана Гранта» Одинокая фигура Шута посреди фантастического танцующего бала оставалась неподвижной. Таким же неподвижным был и зверь (то ли кошка, то ли собака, то ли рысь) у его ног. – Но если Шут не двигается, то как же с нашими предсказаниями? – спросил Генри. – Что скажет твоя книга? – На самом деле он, конечно, движется, – ответил старик. – Он пляшет, резвится, представая то в облике Жонглёра, то в облике Сфинкса, то в облике Смерти. Все эти фигуры вокруг и есть его движения. Чарльз Вильямс, «Старшие Арканы» 1 Мирный, затерянный в саваннах городок, интересный тем, что большинство населения в нём составляют потомки эмигрантов из России, привыкшие к житью на чужбине настолько, что говорят на смеси русского с испанским, а зачастую и детей, да и друг друга при встрече называют то по-испански, то по-португальски, а то и по-итальянски. Таня с отцом так и не собрались переехать в столицу, да, может быть, им это и не было нужно. Старинный дом, небольшой сад и цветник, за которым она любила ухаживать с раннего утра, по прохладе, слушая как за раскрытым настежь окном ровно постукивают клавиши пишущей машинки – папа тоже любил вставать пораньше. С этого отрывистого пощёлкивания, скрежета каретки, шелеста бумажных листов для неё начинался особый ритм – ритм на весь грядущий день. Он преследовал её и в школе, и во время обеда, он жил в ней, когда она, пританцовывая и напевая перед зеркалом, переодевалась и бежала на «настоящие занятия», как она их тогда называла… Р-ритм! …Ан-ну Петренс, учительницу танцев в захолустном городке, девчата называли «наша немка». Была она, по происхождению, то ли шведкой, то ли голландкой. Быть может, еврейкой. На вид ей можно было с одинаковой вероятностью дать и, временами, тридцать, и, временами, пятьдесят. Вернее было бы второе, потому что на занятиях «немка» появлялась обычно с палочкой, с усилием перебирая больные, ноющие от артрита ноги. Говорила она по-русски с акцентом, характерно ошибаясь на шипящих. Они репетировали танец «В пещере горного короля» под музыку Грига. Репетиция не ладилась. По голосу «немки» можно было сразу определить, сколько ей на самом деле лет… – …Ви! – скрипучим голосом преподавала она, – русские девотшки! Это значит для вас, что у вас есть, как ваш язык, врождённое чувство плавностьи. И ви ешчё – испанки! Значит, вам от рождения присуштче шчувство ритма… Вот, начинает звучать северная музыка композитора Эдвард Григ! В ней есть и напевность, и ритм. Но не забывайте. Это норвешшские горные духи! Начало: они только просыпаются, медленно. Потом, очшень бистро, резко, ритмично, окружают героя!.. Музыка! Р-рьитм, ритм, ритм!.. Тр-рата-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!.. Девочки в коротких белых маечках, чёрных брючках-трико и прозрачных юбочках гуськом пробираются вдоль стены… – …Нет-нет-нет! Абсолютно ньет! Ви переваливайтесь как утки. Это кто передо мной, злие горные духьи? Это жье каракатьицы! Кармелита, тебя опьять откормила мама?.. Татианна, это ты? Кто-то нацшепил твоё лицо! Почшьему ты сьегоднья так злобно размахиваешь своей татуировкой? Сейтшас я испугаюсь и убьегу!.. Ну девотшки, ну девотшки!.. Ай! Всьё! Стоп!!! Она отбросила палку. – Вот, смотрьите! Рьезче! Рьезче! Вы понимайте, это русское слово «рьезче»? И-и-и! Тата-тата, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!.. Ви смотрите сейчас на мьеня, почему я всьё-таки танцую? Да, мнье больно. И вам больно. Но! Женщина способна пересилить боль. Вы – это не мущчины. Мущчина не может так терпеть боль, как женщьина. И он не может, как может женщьина, ешщо иметь от этого удовольствие!.. Музыка! Еш-щё раз, резче! Ритмичнее!.. – Стоп, стоп, стоп! Этто шчщто ешчё за дьергунчьики? Девотшки… Вот смотрите, что вам здьесь надо показать… Она, словно и не было у неё никакого артрита, легко опустилась на корточки и положила на стульчик полусжатый кулак. – Музыка! Вот, смотритье! Вот ви поньемногу, как эти палецы, плавно, но ньеуклонно, раскриваетесь! Это должно быть так, как раскривается цвьеток! Та-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! Со стороны кажьется, что лепьестки размикаются лениво, плавно, но это не так! Ви, как этот цвьеток, живьёте в другом временьи, ви должены чуффствовать этот незамьетный ритм!.. Вот, ви вьстальи на ноги, раскрились. И вьи ужье движьетьесь по сцене! Бистрее, бистрее, бистрее! Тата-тата, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! А вот, все вмьесте, пошли, пошли, пошли! – перебирала она пальцами уже обеих рук. И вдруг резко поднялась на ноги. Лицо её было бледным – от невыносимой боли в суставах. Секунду она, полузакрыв глаза, приходила в себя. Потом как будто взорвалась: – Ви почему ешчо не на местах?!. Музьика, с пьервой цифры!.. Так, пошшльи, пошшльи, пошшльи… ужье лучше… Кармелита, не оставай!.. так… Тьепьерь – окружайте меня! Тррата-тата, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! Так, так, так, маладцы, поняльи!.. И-и-и! Стоп! Так не поёдьёт!.. – Вашьи рукьи! – огорчённо вскрикнула она. – Шчтшо вы с ними делаетье? Этто шчто, мьельница?.. – Представьтье, что перед вами стоит парьень. Мужчьина! И ви желаетье вирвать! с корньем! его льжьивое, коварное сьердцье! Вашчи палецы! Как они ходьят?! Руки начьинаются с палецев! Запомнитье, тепьерь вашьи руки – это щщщупалецы! Они изгибаютсья как змьеи!.. И-и-и! Так, так, так! Во-от! Тепьерь я вьерю… Иии, ешчьё раз, музьика, с пьервой цифры, пошльи! В одном дыхании и рьитме, и-и-и!.. Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! – Стоп, стоп, стоп! Опьять никуда не годьится! Буду учиьить вас, как учьят нестинарок 1 в Болгарии… Откуда-то в зал приносят мешок фасоли. Рассыпают по полу. Округлые катышки повсюду… – Девотшкьи! Тапички – сньять! И – босьиком, естчо раз! Под ноги не смотрьеть! И-и-и, музика, пошли, пошльи!.. Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! Трра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!.. 2 В пятницу 16го привычный ритм оказался сбитым. Вначале явился незадачливый парень, который словно прилип к рабочему столу Фёдора Николаевича. Похоже, пытался что-то стащить, несмотря на предостерегающую надпись. Магазин и без того страдал от «халявщиков»… Пришлось его пугнуть особым голосом. А что было делать? Ещё неизвестно, что бы с ним стало, коснись он карт волшебника… Таким же магом был и папа, хотя он не любил говорить об этом, особенно на людях. «…Я всего лишь изучаю приёмы, ловлю закономерности, пытаюсь попасть в ритм Великой Случайности…» Но тогда, когда во время поездки в Мексику их застигла песчаная буря, и папа, встав в полный рост, протянул вперёд и вверх руки, и говорил особые индейские слова, и буря внезапно стихла, а голос из пустыни отвечал отцу, и она понимала, о чём они разговаривали… От настоящего мага всегда как будто веет ветерком – не ветерком… словно бы свежим дыханием, как бывает в горах или возле моря. Настоящих магов, добрых и сильных волшебников всегда мало, они не любят известности, и лишь это странное ощущение их присутствия способно выдать род их занятий знающему человеку… От работников магазина она была наслышана о небывалых способностях Фёдора Николаевича, но почему-то робела и за все прошедшие два месяца так и не решилась подойти… познакомиться ближе… по самому формальному поводу – как водится, погадать на жениха или что-нибудь там, пустяковое, одно пустяковей другого… Но… следовало быть более осторожной. В конце концов, не из ЭТИХ ли он мог быть? «Ушёл в астрал, скоро буду…» – после того, как ей удалось отогнать прилипчивого «хиппаря» от стола Апраксина, она, улыбнувшись, аккуратно поправила табличку. И вдруг заметила среди выложенных на столе колод одну. Ту самую… Первым её движением было сразу же схватить так хорошо и так давно знакомый темно-красный кожаный футляр. Схватить и убежать, а там будь что будет… Её пальцы коснулись холодной старой кожи и… И прошли сквозь футляр как сквозь воздух… Она попробовала проделать это снова… и отдёрнула руку. Пальцы обожгло раскалёнными иглами! Отчего? Она озадаченно подула на пальцы и оглянулась. Посетителей в магазине было немного и вряд ли кто-то обращал особенное внимание на девушку в уборщицком халате, что занималась, наверное, наведением порядка… Тут ей в голову пришла иная мысль… точнее, предчувствие. Она осторожно открыла тетрадочку, в которой сотрудники РКТ вели запись своих клиентов. Поверх сегодняшней страницы лежал листок бумаги – скорее, какие-то попутные записи или… Черновик письма! «Здравствуйте, дорогой учитель!..» (Зачёркнуто.) «Дорогой Оскар!» Оскар. «Дорогой Оскар!..» Боже мой! Ч-чёрт! «Поверьте, мне очень… (неразборчиво) сообщать Вам…» – это она успела разобрать в ту минуту, когда за её спиной остановились чьи-то тихие… или старающиеся быть тихими шаги. Но не получилось: бряцнула подковка на носке армейского ботинка. Она затылком почувствовала режущий взгляд, машинально сгруппировалась, закинула «стенку», обернулась. Это был не тот, кого ей следовало опасаться. Это был всего лишь снова тот самый надоедливый «хиппи»… Грешно, но она обрадовалась этому. «Тра-тта-та-тта-тат-та-та! – задала себе ритм Танечка. – Это вы довели меня до этого. До того, чтобы мирная, воспитанная девочка, которую папа называл «моя Маркиза», время от времени превращалась в чудовище!» – Т-ты опять здесь? – процедила она сквозь зубы. – Чтттбе здесь нужно? Щща ты у меня заработаешь на «пивко Клинское»! А ну-ка-ся, полетел отсюда вон на улицу!.. И глупые сцены непонимания, что она разыграла после, была её попыткой… нет, не столько, может быть, отомстить Апраксину – за утрачен-ную надежду, за потерянные иллюзии, сколько способом отвлечь его внимание. И после, и ещё раз она постоянно собиралась с силами – подойти, поговорить серьёзно, но у Фёдор Николаевича, как назло, надолго засел какой-то здоровенный добродушный дядька… У него нет своей машины, и с работы домой он добирается на троллейбусе. Тем же вечером, 16го, после всего, что случилось, она зашла с последней двери, он зашёл со средней… Проехали её остановку, о чём она, конечно, нисколько не пожалела. Апраксин вышел на Моржукова, рядом с тем самым домом… «Господи, нет! – испугалась она. – Только не это!» Но он вошёл в тот самый подъезд, и… Она осторожно следовала за ним, на всякий случай поставив перед собою «стенку»… Замок на подъездной двери был сломан... Шаги Апраксина слышались выше, выше… Одиннадцать лестничных маршей. Шестой этаж. Последний. Тот самый… Она выскочила на улицу. Окно ближе к углу дома, на шестом этаже внезапно осветилось… Она не спала всю ночь, ворочаясь на узкой койке в общежитии на Адашьяна, прикидывая и так, и эдак, и разумно решила, в конце концов, что время терпит, и что спешить с разговором не стоит. И с этим ритмом потихоньку уснула, и снился ей её обычный, привычный, многолетний сон: дорога, дорога, дорога… Почему-то – босыми ногами по дорожке, мощёной солнечно-жёлтой плиткой… Апраксин же в эту ночь видел во сне колоссальный, исполинский, чудовищный диск Солнца. Его протуберанцы, факелы и фонтаны, возносясь и изгибаясь, словно гигантские руки с расставленными пальцами, управляли жизнью Вселенной. И, возникая на фоне Солнца, подчиняясь ему и диктуя его ритм всему во Вселенной, совершала свой танец Богиня Рождения и Смерти. «Таня» – «танец»… Она представала перед ним то в облике Мага, то в облике Императрицы, то в облике Сфинкса, то сразу в двух ипостасях – Арлекина-Шута и его верной Коломбины – девы 17-го Аркана, Звезды, пляшущей с двумя чашами, серебряной и золотой, из которых изливалась речь прямая – её движения, и речь-умолчание – скрытый смысл происходящего… 4 В последующее, оставшееся до Судного дня время, Орлов с Бадановым использовали для поездки в Кашимов. Апраксин остался при своей аппаратуре и Таро Горгоны, готовясь к итоговому 23му числу и прикидывая, каким будет облик неизвестного, первого всадника… «Четыре всадника, четыре всадника…» – эта мысль не давала ему покоя. Ему казалось, что он знает, кто они. Как говорится в «Откровении» Иоанна? Первый из них, восседающий на белом коне, держит в руках лук, а на голове его венец. Второй на коне рыжем, обладает мечом. Третий, на вороном коне, несет в руках меру. Четвертый – на коне бледном и имя ему Смерть. Первый, пока неизвестный, рождён в первых градусах Водолея, житель небольшого городка на Дальнем Востоке, любит собирать и разглядывать камешки… Он прибыл на коне белом (сиречь, самолёте). Он появится сегодня, принеся с собой стрелу – волшебный кристалл… Часы не успеют пробить девять. Второй известен. Сильный, добрый, порой чересчур серьёзный, порой чудаковатый. По Знаку и по Аркану – стопроцентный Лев. Должен вот-вот позвонить по «мобильнику» с вестями о третьем. Тот, третий, в детстве любил смотреть на облака. И мечтал когда-нибудь построить волшебную мельницу Сампо. Самый жертвенный из четверых, середина Скорпиона! Он уже принёс свою меру… Смерть сопутствует ему… Четвёртый… Нет, четвёртая... – (но, правда, стоит ли вовлекать в такие дела женщину???) – это Смерть. Она рождена в далёкой стране, в тот день, когда Солнце затмилось в Знаке Близнецов. Она всюду, проникая суть одним своим присутствием. Глава 12. Магазин «Гаятри» – Twenty three, – наконец проговорил он, что должно было означать: «Чёрт возьми меня с моими потрохами! А.Н. Толстой, «Аэлита» 1 Часы с проспекта пробили половину восьмого, а солнечные часы на лужайке покрыла тень. Было жаркое двадцать третье мая 2003 года, пятница. Казалось бы вполне обычный, очередной день работы для Фёдора Николаевича Апраксина. В город неслышно пробирался вечер. Так же, как неделю назад, пахло зеленью, жасмином, пахло маслянистыми чешуйками почек. Сквозь зубчики листьев рябины так же пробивалось солнце. В саду фонтан так же окроплял листы бегоний. И в пруду так же почмокивали карасики. Два больших чёрненьких и два маленьких красненьких. – Фёдор Николаевич? Ах, здравствуй! По дорожке, уложенной декоративной плиткой, к Апраксину приближался сам хозяин магазина – светловолосый толстячок с удивлёнными глазами ребёнка и носиком уточкой. И как такие крутятся в бизнесе? – это всегда удивляло Апраксина. Казалось бы, принятые в социуме прагматично-деловые отношения должны ломать людей, так нет же, не всех… и слава Богу. В магазине «Гаятри» директора звали просто Миша или проще, как-то по-булгаковски – Мишук, и чтобы ни случалось, оставался он таким, каким и был всегда, то есть добродушным, разговорчивым и немного занудливым. Интересно, но зануды редко бывают подлецами. Они могут отнимать время, докучать своим обществом, многословно расспрашивать о ерунде и упоённо болтать о глупостях, но никогда не предадут… – Мало народу сегодня, – оправдывая своё безделье, сказал Апраксин. (Что поделать, Мишук – какое ни есть начальство.) – Любуетесь? – указал директор. Апраксин улыбнулся, поглаживая бородку: – Смотрю и думаю: как мало надо человеку. Необязательно иметь огромный участок земли. Можно возделывать небольшой тенистый сад… – Да-да-да! – подхватил Мишук. – Как правы те же японцы… Но тут же спохватился. – Чуть не забыл! Звонили с телевидения! хотят переснять интервью с вами. Очень извиняются за прошлый раз, помните, когда передача не пошла в эфир… – …Из-за какой-то там Дины Зауэр? – Вот-вот-вот… Мол, «мы что, даём бесплатную рекламу? У нас на подходе более интересный сюжет: солдаты-проститутки». – Да-да. А потом их известный… как его… «димочка» запустил отрывки из отснятого материала в свой репортаж «Шарлатаны современности». Знаете, Мишук, я на сей раз откажусь от съёмок. Пускай интервью дают Котлин, или Колесникова, или кто-нибудь из РКТ… Да, при встрече с этим… «димочкой», не забудьте сказать, что он не с тем связался. Пусть только попробует выпустить очередную такую педерачу! Сошлитесь, что я великий маг, и что у него будет как у Пиноккио отрастать нос всякий раз, когда он попробует врать и болтать разные мерзости! – М-м-м… а знаете, нос у него и без того… – То-то и видно! – Обиделись? Оби-иделись!.. Конечно, я понимаю! Но поймите и вы! Ну, и пусть что покуда в СМИ царствуют «димочки» и «динозауэры»! «В пианиста не стрелять, он играет как умеет…» – А я как вспомню, как мой режиссёр, Светочка Арефьева рыдала у меня на плече!.. Миша! поймите, получилось так, что у человека отобрали главное! Веру! Это многого стоит! Мишук взял Апраксина за плечи и примирительно взглянул в глаза. – Фёдор Николаевич! уж простите их! Я с них в этот раз и условия вытребовал… – Дело не в условиях. Просто… мне придётся срочно уехать. Надолго… и, возможно, сегодня. – Надолго? – детские глаза Миши испуганно заморгали. – Как же мы без вас-то? – Незаменимых людей нет, Михаил Аркадьевич. – Есть! Есть! И вы – один из них! Если бы вы знали, как вас все любят, как к вам и вашим коллегам относится наша команда! Кстати, почему вы не бываете у нас на посиделках? Скоро десятилетие магазина. А вы вот берёте и собрались уезжать! Ведь у нас интересно: сюрпризы, фильмы, будет музыка, будут танцы… Как бы в сопровождение его словам сверху, из окна второго этажа, донеслись аккорды клавесина. Откуда раритетный инструмент попал в заведение такого рода, было неясно. Может быть, просто «для антуража». Но до сего дня никто не касался его чёрных с белым клавиш. Директор остановился, задрав голову, машинально протягивая Апраксину обе руки – собирался бежать, да вот не успел… Апраксин хорошо знал эту мелодию. Называлось она танго «Маленький цветок»… 2 …и сочинил её когда-то какой-то француз, то ли Пеше, то ли Пеже. И грустная история была у этой пьесы… Для него она была как память о детстве. Старая пластинка. Любимая книга – «Волшебник Изумрудного Города». Дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Отважная девочка Элли и её верные друзья. И чудеса, чудеса, чудеса… Только исполнять «Маленький цветок» следовало на кларнете. Так ему объяснял саксофонист, что подрабатывал игрой на Белорусском мосту. Клавесин вносил в мелодию что-то своё, затаённое, меланхолическое, походившее на молитву. Негромкие, но ясные и какие-то очень тёплые аккорды напоминали о любви, о доме, о доброте, о вере в счастье… Так они и стояли, в рукопожатии. Потом Апраксин высвободился, затянулся дымком. Почесал бородку. – Здорово! – сказал Мишук. – Интересно, кто это? – спросил Фёдор Николаевич. – Новенькая наша, Татьяна, да ты её знаешь! Я вам троим: тебе, Стёпе и ей премию выпишу. За организацию и охрану всего это хозяйства. – Миша указал в сторону садика. – Я её на днях повысил. Умнющая девчонка, замечательная! Правда, кто за цветами будет ухаживать… Ну, все мы понемногу, наверное. Н-да, подумал Апраксин. То ли сад при магазине, то ли магазин при саде. Одно другому не мешает. – Привет! Из распахнутых дверей, разминая на ходу сигаретку, появилась девушка. Лица она сегодня не прятала. Голубовато-серые глаза («цвета ванской воды», как сказала бы Анаит). Прямой, чуть вздёрнутый нос – как на картинах ЭльГреко, пухлые накрашенные губки, нижняя упрямо выдаётся вперёд. Кое-как постриженные волосы, точнее – бордовые с рыжим лохмы. Короткая белая блузка. Длинная жёлтая юбка. Серёжка на пупке. Татуировка на смуглом плечике… «Моднявая» такая, разноцветная саламандрочка в языках пламени. Сделана поверх другой, за такое взялся бы не всякий мастер. Да, руки интересные. Полноватые. Но не жирок это под кожей выпирает, не жирок. Мускулы! Если бы не деланная, уличная развязность, то своей гибкой фигуркой да смуглой кожей она очень походила бы на прелестную индийскую пастушку на вывеске магазина. Словом, сейчас, глядя на Устроительницу Парков, очень трудно было поверить, что именно под её пальцами только что трепетали нежные клавиши инструмента. «Как она вообще оказалась в магазине? Мишук, несмотря на простоватость, кого попало на работу брать не будет. Впрочем, за что ты на неё так взъелся? В конце концов, она занята делом. Она кокетничает». Чмокнула Мишука в щёчку, отчего тот зарделся, смутился, заторопился… – Ладно, – и перевёл взгляд на Апраксина. – Вы это тут… мурлыкайте, а я… пойду разбираться с делами. Танюша тут же повернулась к нему спиной и обратилась к Апраксину: – Ну чё, Фёдр Никла-аич? Убьём в себе лошадь? – А вот курить вам, девушка, совсем не идёт, – наставительно произнес Апраксин. – Извините, но вы с нею так похожи, – объяснил он, указывая концом трубки на вывеску. – Представьте себе богоподобную Гаятри – и с сигаретой. – Скажьте тож, – необидчиво отмахнулась Танечка-Виджайя и придала лицу задумчивость. – А что, вашче, можт, мне и волсы в чёрный цвет покрасить? Апраксин пожал плечами. А что он мог сказать? Например то, что под париком волосы у Танечки и без того были чёрными как латиноамериканская ночь? И что бы от этого изменилось? Дымок из трубки, вероятно, придавал его лицу загадочно-завлекательный вид, потому что в глазах у Танечки мелькнула искорка и она, подобрав подол жёлтой юбки, проворно примостилась рядом. – А помнится, Фёдр Никлаич, кто-т мне нагдал, что в двдцатых числах мая я встречу жениха. Где жених?.. Не, где жених, я вас спрашиваю? Претензия была обоснованной. – Не нагадал, Танюша. Предсказал… Сегодня вообще удивительный день. Двадцать третье, пятого, две тысячи третьего, да ещё и пятница. Да, сегодня должны произойти удивительные события... – Да-а?.. – забывая о сигаретке, протянула Танечка. – Знаете, вам все так удивляются. Вы ж у нас ткой умный. Прямтаки гУру... – ГурУ, – поправил Апраксин. – «ГурУ сапиенс». – У вас сток книг, я псмтрела на полке... Когда ж вы их пиште? Сложный вопрос, подумал Апраксин. Весьма нелёгкий вопрос. – А скажите, – не отставала Танечка. – Вот вы гворите «сёдня». До закрыть магазина – час, а в троллейбусе я обычно сплю. Набегаешься за день... Правд, сёнь народу ньмного, все по дачам картошку сажают... Я его чё, по пути дмой пвстречаю? – Аркан седьмой Колесница, – зевнул Апраксин. – Да, очень может быть... – Или... – глаза Танечки-Виджайи стали более мечтательными. – А может, я его уже где-нибудь встретила? Эт, Клестница ваша, о том не предвещает?.. Ну-у, скажите же, что вам стоит?! – Может, может, – вытряхивая из трубки пепел и поднимаясь, ответил Апраксин. Немного и она спросит: «А если это вы, Фёдор Николаич?» – А если... Вы вдь нежнатый, правд? От неё теперь пахло не только яблоком, но и шоколадом, и он знал, что значит этот запах… «Да, конечно. И будешь ты называть меня своим "папиком", а тебя "моей Лолитой", да…» «Ты это оставь, дочка», – оставалось ему процитировать киношного тёзку, старого солдата Сухова. «Ты думаешь, а может быть и знаешь. Знаю и я. Я, между прочим, давно понял, почему именно такими, как у тебя сейчас глазами порою смотрят на мужчин женщины… Нам вряд ли суждено быть вместе. И не надейся, я не позову тебя с собой, где так опасно и всякое может случиться. Но… чем больше я тебя гоню, тем, почему-то, меня всё сильнее тянет к тебе. Ты пропадаешь… чтобы вновь вернуться. И мне сейчас так не хочется уходить… Скажи, как мне забыть тебя?» – Женатый и неоднократно, – жёстко откликнулся он. И прибавил кое-что. Ему очень не хотелось говорить эти слова, но… – Послушайте, Таня. «Ващще, короче, типа, в натуре, прикинь, конкретно», да… Неужели вам доставляет удовольствие разговаривать этим мусорным языком?.. – А чё? Все тк гврят… – С покупателями вы общаетесь несколько иначе. Или вам доставляет несказанное удовольствие меня подначивать? – А можт… А может… Фёдор Никлаич, знаете, вы мне пстоянно напомнаете… одного человека. Он посмотрел за её правое плечо… Посмотрел за левое. Карты Смерть и Башня смотрели на него оттуда. Припомнилось, о чём рассказывал саксофонист. Танго «Маленький цветок» играл оркестр в одном из концлагерей, играл тем, кого отправляли в газовую камеру… Потому в бывшем Союзе какое-то время не разрешали его исполнять. Слишком свежа была память… В каких таких маковых полях блуждала эта Элли? «Внутри твоего сердца – осторожность и враждебность. Ты нарочито коверкаешь язык, зная, что это меня задевает. Ты боишься меня и тебя влечёт ко мне… За твоим правым плечом… я узнал её. И что мне сказать тебе? И ей?» 3 – Да, тринадцатый Аркан у меня, – уловив его взгляд, неожиданно сообщила Таня. – Удивлены? – Откуда вам известно про тринадцатый Аркан? – А женщины всё знают! – странно улыбнулась она. – И про Башню тоже!.. Апраксин машинально выколачивал пепел из трубки. Хотя выколачивать было уже нечего. – Вот что, Танюша, – сказал он. – Давайте так. Или мы говорим толково, или вы демонстрируете передо мной чудеса маскировки. – Фёдр Никлаич! Ну, Фёдр Никлаич!.. В её голосе появились звонкие, испуганные нотки, но она сдержала себя в руках. – Какие-т страннсти вы сёдня гврите! – Послушайте, вы, дитя индиго!1 Ломаться будете перед милиционером… было такое? Не отпирайтесь, было. Откуда я это знаю? Неважно. И я вас к себе не звал? Не звал. И за язык не тянул! Танечка, опустив глаза, мусолила в пальцах сигаретку... Апраксин продолжал: – Вы вполне способны говорить нормальным русским, и даже литературным русским языком. Пусть и с небольшим акцентом… испанским. Вы росли в культурной, русскоязычной семье… не у нас, а за рубежом. И татуировка ваша – фальшивая. Под нею другая – змея с головой ягуара, символ свободы. Где же такие, интересно бы знать, накалывают? В Бразилии, Перу или, например… в Ла-Плате? Никак не пойму, что вы за зверь? – А теперь… – завершил он эту длин-ную тираду, – ващще, чиста конкретно, в натуре, дргая сеньорита, буэнос вам диас… – Не «диас», – поправила она. – «Тардес»! А кстати, что за зверь вы? – …признайтесь, зачем вы пытались стащить мои карты?.. – Они не ваши! – Это как посмотреть, милая Татьяна Сергеевна ! – Андреевна… – Сергеевна. – Вы… откуда про всё это знаете? – А у вас на платье пепел упадет! – завершил Апраксин. Его собеседница ойкнула и шустро вскочила на ноги, отставляя подальше окурок. – Фёдор Николаевич! А, Фёдор Никола... Пряча горячую трубку в нагрудный карман куртки, Апраксин, усмехаясь и не говоря более ни слова, пошёл к дверям магазина. – А ну-ка, стойте! – послышалось из-за спины. Он обернулся. – И идите сюда! – она стащила с головы парик. Лицо её, в рассыпавшихся по плечам иссиня-черных волосах стало похоже на лик Медузы Горгоны. Такой ненависти в глазах, чьи зрачки сократились до размеров точек, он давно не встречал… – Да! Я – Тринадцатый Аркан! – рявкнула она, приподнимаясь на носках и сердито сжимая кулаки. – И этой ночью кто-то из ЭТИХ ваших умрёт! «Ого, – подумал Апраксин. – Ничего фиоритурка!1 Кто это « эти ваши»? И почему, чёрт подери…» И тут внезапно всё понял. И до него, наконец, дошло, что именно имела в виду Танюша. И он, не выдержав, прямо-таки свернулся в калачик от смеха. – Боже, Боже ты мой… Танюша, Танечка!.. Если бы вы только знали… Тут его прорвало совсем, да так, что он без сил вновь опустился на лавочку, а потом чуть не свалился с неё. Хохот душил его, не позволяя сказать ни слова. – Что я… – она в недоумении наблюдала за ним. – Ф-фух!.. Ой!.. О-ох!.. – стонал, приходя в себя Апраксин. И вдруг посерьёзнел. – Чок-чок, зубы на крючок, девочка, – сказал он так, как эту же фразу произносил человек, которого Оскар называл латиносом. – А теперь минутку помолчи и подумай, какого дурака ты валяешь, не разобрав, кто враг, а кто враг твоих врагов. – А… Мм… – только и произнесла Танюша, растерянно моргая глазками и пытаясь что-то сказать. – Ладно. Танго «Маленький Цветок»! – объявил Апраксин. – Исполняется по заявкам противной девчонки, упрямо влезающей в мужскую разборку! И просвистел первые несколько тактов. – Фёдор Николаевич! – в её глазах блестели слёзы. – Так вы… Господи, какая же я глупая! Нет, вы точно не из ЭТИХ? Точно? Пожалуйста, скажите, точно? – Ну, точно, точно. – А ваше письмо Оскару? – Письмо, которое я пишу много месяцев, и никак не напишу? Как будто мешает кто-то?.. Сколько вам сейчас лет, Танечка? Почти девятнадцать. Вы очень молоды… Подождите, дайте досказать! Да, вы очень многое пережили, но у вас в жизни, мне кажется, не было такого случая. Представьте, что вы имеете дело с человеком, которому очень многим обязаны в жизни, с тем, кто научил вас очень многому и помог понять многое. Наверное, лучшим из учителей… По крайней мере, он единственный, с которым я понял, что учитель может предать, и предать жестоко. Это принять нелегко, поверьте. Я постоянно топчусь на месте. Пытаюсь, время от времени, возобновить контакт… Не потому, быть может, чтобы дружить как когда-то. Просто для того, чтобы в конце концов прекратилась эта вакханалия с убийствами и похищениями людей. Конечно, вы можете сказать, что я – чересчур наивен. Но когда-то, и я это помню, этот человек был совсем другим. Не судите строго. – Хотя, – продолжал он, – я давно и запросто мог бы просто уничтожить ЭТИХ. Их всех! Для меня это было бы так же просто, как вам – надкусить яблоко. Но! Я постоянно думаю: а кто меня толкает на это? Кто от меня ждёт этого? Кто хочет сделать меня ни много, ни мало – властелином мира? Есть мысли на этот счёт? То-то! Я не могу решить этот вопрос в одиночку, не услышав мнения четырёх. Вы – одна из них, и ваше мнение мне понятно. Есть и мнения, сходные с вашим. Страшный Суд – он на то и Суд, то есть собрание, где дела решают сообща… Такие дела, дорогая моя шувани!1 – Господи, а я-то… Фёдор Николаевич, милый! Можно я вас обниму? – Обними… Вот видишь, как просто. А то… как выскочит, как выпрыгнет!.. прямо Анджелина Джоли!2 – Она вам нравится? – Да… в компьютерном исполнении.3 А вам? – Ло одьо!4 – отстранилась она – Терпеть её не могу! Кривляка! «Да, разумеется. Как мы не любим собственные отражения!» – Ну хорошо. Как… корова Кларабелла.5 Устроит? – Издеваетесь? – но слезинки уже подсыхали. Она привычным жестом убрала волосы на затылок и вновь натянула парик. – Издеваюсь, издеваюсь. Как не поиздеваться. Вот видишь, ты и успокоилась… – Да, наверное. Только, пожалуйста, больше так не делайте. – Как? – Чок-чок. Обещаете? Апраксин кивнул. Каким же, наверное, дураком я сейчас выгляжу, в глубине души ужасался он. А может, я и в самом деле идиот? Девчонке… пусть и не совсем простой девчонке… захотелось повыпендриваться, а ты на неё и собак спустил? Но какова! – Значит, ваш кумир – Анжелина Джоли в компьютерном исполнении? – решила уточнить она. – Но ведь это – всё равно, что любить резиновую женщину. – Брр! Разве я сказал, что её люблю? – Вы ощущаете необходимость присутствия любимой женщины. Вы стремитесь самому быть ей необходимым. И вы ощущаете неизбежность всего этого. Не так ли? – Вы говорите точь-в-точь как Хранительница Судеб. – А, двадцать четвёртый Аркан… И она почему-то окинула взглядом пастушку Гаятри. – А какие женщины вам вообще нравятся? Такие? Она провела ладонью по лицу. Размалёванная фифа с выражением «гы!» на лице потянулась губами к Апраксину… – Ну взьмите мня с сбой! Ну взмите с сбой! Ну что вм стоит, ну взмите! – Или такие? Окостеневшее, неподвижное лицо. Холодные прозрачные глаза, поджатые полоской губы, нехорошая ухмылка: – Только попробуйте не взять! Вы меня плохо знаете, Фёдор Николаевич! – Такие? Она сделала жест – как будто надвинула на нос шляпу. (И Апраксин увидел её, эту чёрную испанскую шляпу!) – Впервые на Эстансия дель Песо! Смяартельный номерр! Кувырь-рок через голову, зажав меж ногами лош-шадь!.. Исполняет Татьяна Ка-лугина!.. Это к нам цирк приезжал, – объяснила она. «Тай-дарай-там-там-там-там-там, тай-дарай-дарай! Тай-дарай-там-там-там-там-там, тай-дарай-дарай!» – отчётливо зазвучало в ушах Апраксина. – Или такие?.. Юная девушка, девочка, смущённо ломающая ручки: – Ну пожалуйста, я же ничего не боюсь! Я буду готовить, стирать, убирать! Я готова драться насмерть! Я готова… – дрогнул её голос, – есть варёную морковку! И даже… – её глаза округлились от ужаса, – гороховый суп! – «Подарите мне ягуарчика! Ну подарите мне такого маленького пушистого ягуарчика!» – прервал её лицедейство Апраксин. Она глядела на него с изумлением. – Скажите, а какая вы настоящая? И мельком посмотрел в сторону садика, мельничек, прудика с четырьмя карасиками… На этот раз Устроительница Парков ничего не сказала. Куда-то исчезла краска с губ. И глаза… не накрашенные, потому что их и незачем было подкрашивать… их взгляд, и в нём – страдание и сочувствие… «Бедный, бедный Фёдор Николаевич! Я вас так измучила, я знаю, вы тоже многое пережили. Я совсем запуталась, помогите мне, пожалуйста!» – Фёдор Николаевич, вас ждут! – позвали из магазина. «Ну, я пойду?» – спросил он её мысленно. «Иди…» – нехотя согласилась она. 4 Ну наконец-то!.. Ждут – это хорошо. Ждут – это совсем неплохо. Хорошо, сегодня совсем не как в иные дни, когда бывает наплыв до пятнадцати-двадцати человек. Особенно трудно, когда на прием является народ с такими проблемами, что, наверное, Господь всерьез ему доверяет, если посылает народ разбираться к нему, Апраксину. Наркоманы и родители наркоманов, «просветленные», «рерихнутые» и «агнийогнутые» юнцы, раскаявшиеся бандиты, безнадежно больные, сглаженные, порченные и проклятые, бизнесмены, безработные, студенты, проститутки, двое и троеженцы, игроки на бирже, журналисты, политики, а, порой и священники... И большинство из них приходит, увы, тогда, когда уже бывает поздно. И большинство почему-то уверены, что карты решат за них их собственные проблемы. Потому и приходится порой разбираться с такими по полтора часа, вызывая, в дни особенного наплыва кверентов, недовольный шепоток образовавшейся очереди. Что ж, мы ведь здесь, как говорит Баданов, не картошкой торгуем. Судьбами ведаем человеческими... «Ибо Я не Сам от Себя пришел, но Отец Мой послал Меня...» – так, кажется, у Матфея? Христос распят в душе у каждого из нас. И когда ты отвечаешь на вопросы посетителя-кверента, это Он Сам с Собой советуется. Четвертая, неписаная заповедь духовников – по возможности забывать все, о чем говорилось на исповеди. Но к духовнику пойдут не все. И не все пойдут к психотерапевту, потому что в сознании обывателя слово «психотерапевт» ассоциируется с «психиатр»... Остаёшься ты, магистр Таро, непоследовательный адепт Федька Апраксин. И, может быть, хорошо, что ты, а не другой, кто, быть может, по образованию – отнюдь не психолог, и кто, быть может, по роду занятий – шарлатан. Ой, многовато их поднялось за последнее десятилетие. Пророки, маги, колдуны, ведьмы, вудуисты, энэлписты, «мастера рейки», «вавилонские жрицы» и «потомственные колдуньи», с дипломами, псевдодипломами и вовсе без дипломов… Чуть ли не у каждого третьего из вопрошающих – следы отрицательных магических влияний. В этом есть и моя доля вины, подумал он. Хотел – не хотел, а пропагандировал знания о неведомом, агитировал за них. Но надо же было как-то объяснять людям «совка», что та наука, которой и они, и ты поклонялись столько лет, на самом деле – только видимая часть науки куда более мощной, интересной, насыщенной удивительными знаниями, древней... «И когда вы успеваете столько писать?» – вспомнилось танечкино. Не просто писать, душа моя. Публиковать. Хотя, столько книг всего за год (это для всех – за год) – пожалуй, действительно многовато. Неосторожно. Переплюнул и Кандалова, и Стефаненко, и многих борзописцев на ниве эзотерики. В отличие от них, в каждую из своих книг включая действительно новые знания и новые открытия... чем, конечно, тут же не преминули воспользоваться анонимные авторы«составители», белыми нитками сшивающие свои сочинения из идей Котлина, Колесниковой, Баданова – всех тех, кто не гонясь за легкой славой просто по-настоящему изучает, экспериментирует, порой совершает открытия... Тех, кто сами себе университеты. «Вы же не старый, а седеть начинаете...» – эта реплика вылетела из танечкиных уст, кажется, в прошлый раз… Если бы ты знала, душа моя, где остались двенадцать лет моей жизни. И сколько лет нас разделяет теперь… Осторожнее надо быть, осторожнее... Хотя, с другой стороны, после тех событий, которые он сам же предсказал на сегодня... В лицо приторно и жарко несло благовониями. За кассой рассеянно обмахивалась павлиньим веером умирала от духоты кассирша. Равнодушным взглядом окинув витрины с амулетами и пирамидками, Апраксин поднялся по лестнице в книжный отдел. По дороге, как обычно, поправил на стене змееногую статуэтку-нагини. Непослушная. Вечно кренится то влево, то вправо... Вспомнилось: его собственный нательный крест по непонятной причине тоже все время оборачивается Спасителем внутрь, как его ни вешать, как будто Ему хочется постоянно смотреть прямиком в его сердце. Была, кажется, в истории христианская секта, где кресты всегда носили именно так, изображением внутрь. Но то специально... «Есть многое на свете, друг Горацио...» Впрочем, а что тут непонятного? Работа такая. Обходя немногочисленных книгочеев, по дороге в свой закуток за полками, бросил взгляд на часы. До закрытия магазина остаётся всего-то пятьдесят минут! Быть может, ошибка? Где он, тот неизвестный первый всадник? Уж он-то сумел бы вычислить среди сегодняшних посетителей «Гаятри» именно того, кто должен появиться сегодня... И это, конечно, не та средних лет полноватая дама, что ожидает его сейчас. И мучают её, судя по всему, проблемы со здоровьем и трудоустройством... Что же, чем можем – поможем, а там – пусть работают надежда и вера твоя, раба Божья имярек... 5 – Алина Владиславовна. Не Алина. Анна. «Алину» она придумала сама. – Дата рождения? Она назвала, не забыв присовокупить и Знак Зодиака. Апраксин поморщился, смолчал. Привычно перемешал колоду потертых и необыкновенно легких и сухих сегодня карт. Хорошо, что сегодня мало народу и Господь бы с ним, с заработком. Упругие, не перегруженные информацией пластины «Освальд Вирта» захрустели в его пальцах. Таро Горгоны он приберегал для особых случаев. – Что именно вас интересует? – Да... всё, наверное. Что было, что есть, что будет. «Хорошо. Начать что ли с того, что вначале Господь сотворил небо и землю? Земля была безвидна и пуста, и одинокий дух носился над волнами?.. Желаете, чтобы я, подобно большинству гадалок (которых она явно не минула), играл бы с вами в угадайки? Не выйдет. Время и силы надлежит экономить». – Простите, но какие именно проблемы вас беспокоят? «Ведь вы, надеюсь, пришли не затем, чтобы проверить, не шарлатан ли я?» – Эти карты, именуемые Старшими Арканами, любят точные вопросы. Тогда мы сумеем гораздо лучше разобраться в ваших проблемах и вместе найдем наилучший выход. «Да, необычно, непривычно... Пусть подумает». – Здоровье и работа, наверное... «Что-то у вас, дорогая «Алина», не так». В пальцах дрогнуло. Карты не информировали – кричали, выворачивались из рук, биясь в истерическом танце. Заныло в затылке. В спину, промеж лопаток вворачивали штопор. Апраксин представил себе икону Казанской Божьей Матери. Мысленно, в воображении, переместил её за спину. Прикрылся как щитом. Боль утихла. Алина Владиславовна глядела на него – с удивлением, страхом, надеждой. На мгновенье он взглянул на себя её глазами: бородатый, хмурый, ироничный, непроницаемый. Свинцовая глыба. – Ваш Аркан рождения – Луна, сударыня, – с холодком в голосе произнес он. – Что это значит? Это значит, во-первых, что когда вы читаете в журналах гороскопы, должны смотреть не свой Знак Тельца, а Знак Рака... – Верно! – воскликнула его собеседница. – Никогда не совпадает! – Во-вторых, – продолжал тем же тоном Апраксин, выкладывая картами по «гексаграмме», – ключ к решению ваших проблем заключается в вас самой. Этот Аркан зовётся Воздержанность. Вы предпочитаете брать, а не отдавать; отдыхать, когда надо действовать, и добро бы только это. Иной раз в житейских ситуациях бывает действительно необходимо немного «отпустить» события на самотёк. Но вы пренебрегаете действием только затем, чтобы потом иметь повод пожаловаться на судьбу. Вы опускаете руки не потому, что не можете что-либо совершить, а потому что вам так удобнее, как сказал Шварц... – Кто? Я у него ни разу… – Великий драматург Евгений Шварц! Простите, но вы, дорогая Алина Владиславовна, выглядите гораздо старше меня, хотя вы и на семь лет моложе. Отчасти, это, конечно, можно объяснить влиянием вашего Аркана рождения – который придаёт человеку свойство максимально использовать свои интуицию и воображение, но плох, когда дело доходит до решительных поступков. Некоторые из «лунников» находят в себе силы с этим бороться, они обращают получен-ную энергию на благо тем же людям, находя себя в творчестве или иных благих делах. Потому вам необходимо прежде всего найти себя. – Знаете... Знаете, я все пытаюсь, но у меня почему-то ничего не выходит. Я была у разных специалистов... Н-да. Классический случай. «Реши за меня мои проблемы». – Совет: не скачите по специалистам. Разве вам непонятно, что тем самым вы сбиваете вектор своей жизни? Вы вводите в неё элемент магии, а это, если вы не занимаетесь магией профессионально, весьма чревато для вашей дальнейшей судьбы. Лучше было бы, если бы вы хотя бы раз в месяц посещали храм и возносили молитвы... Просили бы не благ, но просили бы направить вас согласно вашим лучшим способностям. Ведь вы не бесталанный человек, Алина Владиславовна! – А я хожу, хожу, и в церковь, и вот к Матроне на днях ездила... – Кто вам порекомендовал обратиться ко мне? – жёстко перебил её Апраксин. Дама смутилась. – Он просил не называть себя. Мне у него проходить ещё пять сеансов. – А уплатили вы вперёд. Его имя? Картой предупреждения светился в раскладе Аркан Диавол. – Он очень известен... Мне бы не хотелось... Поверх «гексаграммы» легли три карты. – Его имя Оскар, – как бы не замечая открывшегося в изумлении рта Алины Владиславовны, бросил Апраксин. – И сегодня, к половине десятого вечера вам назначено быть на его сеансе чёрной магии. Так? – Откуда вы всё знаете? – Это долго объяснять, – вздохнул Апраксин, – Император, Луна, перевёрнутый Повешенный... В городе не так много специалистов, принимающих вечером и по ночам. Он мельком взглянул на часы. Без двадцати девять. Что-то определённо идёт не так... – Вот что, – подумав, сообщил он Алине Владиславовне. – Ко мне вы повторно явитесь через две недели. Или… к любому специалисту, который будет сидеть здесь. За это время вы должны хотя бы раз посетить церковь. И ещё… – он поколебался, но… решаться, так решаться! – Я дам вам один талисман; ручаюсь, что он вам поможет. Он достал из шкатулки и положил в пухлую ладонь дамы небольшую, длиною примерно в мизинец, решетчатую конструкцию из стальной проволоки. – Носить при себе. Не деформировать. Это энергоинформационный кристалл, выполненный в форме скаленоэдра – ступенчатого многогранника. Он обладает свойством оттягивать в себя эманацию вашей души и устанавливать этим связь с Высшими регулирующими силами. Он способен исполнять желания – в меру. Он поможет вам регулировать свой энергетический баланс. Он лечит, он приводит все в норму. Но – ничего свыше нормы!.. Им нельзя творить зла. Он поддержит связь вашего «я» с Богом. – А то, что я ношу крест... это ничего? – Этот талисман не противоречит символике ни одной из существующих мировых религий. Более того, он воплощает в объёме важнейшие из их символов. Им может успешно пользоваться и магометанин, и буддист, и христианин, и иудей. Им мог бы пользоваться и древний грек. Греки применяли в тех же целях природные кристаллы родохрозита, имеющие сходную форму. – Спасибо... Сколько с меня? – Двести пятьдесят за консультацию и сто за талисман. – Долларов?! Так много? – Рублей. – Так мало? Давайте я дам больше! – Ну хорошо, давайте, сколько дадите, – вздохнул начинавший терять терпение Апраксин. – Я человек небогатый... На часах было уже без десяти. Сегодня уже вряд ли кто придёт, да и время на исходе. «Любопытно будет поглядеть, как Оскар клюнет на эту удочку. Весьма и весьма любопытно. Но отчего же мне так грустно?» Он вспомнил, как впервые, лет десять назад, познакомился с человеком, носящим этот псевдоним. В рекламных публикациях носящим чуть ли не десяток титулов, среди которых необычно высвечивалось благословение самого Патриарха... Благообразно-седовласый Оскар. Кстати, таинственная жена Оскара. Апраксин вспомнил свою работу с колодой. Получилось пробудить воспоминания, за воспоминаниями родились новые надежды, а затем – воскресла заново любовь… Оценил ли его работу учитель? И… неожиданная мысль: а не надо ли было как-нибудь свести знакомство с этой его таинственной женой? Помнится, тогда, в кабинете Оскара его в первую очередь поразило немыслимое смешение символики: рядом с православной иконой и Распятием – паукообразный божок вуду, шаманский жезл, пестрый балийский идол-барабан с палочкой вместо члена... Возможно, хозяин кабинета был явно не столь грамотен, как то хотел показать в своих рекламах, или стремился заручиться покровительством сразу нескольких могущественных эгрегоров. Хотя, Апраксин осознал суть этого человека далеко не сразу. Эх, учитель, учитель. Хотя бы просто поговорить с которым почему-то упрямо мешают Арканы… 6 Раскланявшись с задумчивой Алиной Владиславовной, он не спеша принялся собираться домой. Уложил в мешочек колоды карт, бережно завернул в бархатистую материю иконку Спаса в силах – что когда-то дарила Наташа. Расписался в журнале дежурств. Назавтра, в принципе, приём должен вести Серёжа Баданов. Где-то он сейчас… И что с ним… Ну, будет что будет. Пошли ему Бог клиентов полегче... Спускаясь по лестнице, привычно поправил статуэтку нагини – она опять покривилась. Кивнул на прощанье дежурному администратору. Бросил взгляд на индикатор телефонного аппарата – зелёный. Баданов… да и Орлов; не один, так второй, если был бы повод, дозвонились бы. Что ж, на все воля Свыше. Ну, не оправдался их прогноз, а с компанией Оскара будет время разобраться потом... Что, наверное, и к лучшему. Смирение, мой друг, смирение и смирение. Проходя мимо витрин, он вспомнил, что утром хотел посмотреть новую партию камней, прислан-ную недавно, кажется, с Урала. А вдруг среди них окажется огненно-красный кристалл крокоита,1 вроде того, что Апраксин когда-то впервые приметил в одном из свердловских музеев? Но ничего нового, помимо десятка резных безделушек, в витрине не прибавилось. Серебристая змея, обвившаяся вокруг друзы искусственного аметиста... Мраморная пепельница... Декоративная вазочка из родонита... Эх, не углядел узор неизвестный умелец! Зарезал камень... – Вы правы, действительно зарезал, – раздался из-за спины глуховатый простуженный голос. Незнакомец был не по-московски загорелый, необыкновенно худой и высокий, на вид несколько старше Апраксина. Но если у того в волосах и бороде только-только появлялись седые волоски, то незнакомец был почти совершенно седым. Чем-то он был похож на известного киноартиста Олялина. Серо-голубые пронзительные и слегка растерянные, как у всех привинциалов глаза. В руке – несколько бланков бесплатных объявлений, которые он, очевидно, только что подобрал у окошка кассы. – Вы Фёдор Николаевич Апраксин? – по провинциальному уважительный оттенок просьбы звучал в хрипловатом олялинском голосе. – На сегодня приём закончен, – чувствуя, как к горлу подступает комок, машинально произнёс Апраксин. – Через минуту магазин закрывается. – Слава Богу, это действительно вы! – воскликнул незнакомец и протянул руку. – Я Константин Ивин. Разыскиваю вас по городу уже четвёртые сутки. С транспортом у вас плоховато. Еду, еду, да не туда попадаю. Какой-то вселенский дурдом! Пожатие его руки было сухим и крепким. Апраксин сдержал улыбку. «Боже, неужто это и есть он?» – Ладно. Там, у входа скамеечка. Забирайте из хранилища свой рюкзачок и выходите во двор, я буду ждать. – Ох, да! Спасибо, напомнили, а то забыл бы! На радостях-то... Знаете, а я почему-то представлял вас старым, важным. Боялся: как мне разговаривать с профессором? А здесь… – Как видите, ничего страшного. Только… перестаньте сканировать мне мозги. Я делаю это не хуже вас, ведун вы мой тихореченский. Что будет, если не сойдёмся во мнениях? Ивин облегченно, до слез, заулыбался олялинской улыбкой: – Сойдёмся, дорогой вы мой, конечно же сойдёмся… Слушай, Фёдор, а давай будем на «ты», хорошо?! И не дождавшись ответа, цепляясь головой за звончатые висюльки, которыми был увешан изнутри магазин, шагнул в гардеробную, куда уже выстраивалась очередь. Магазин «Гаятри» завершал свою обычную необычную работу. На улице хмурилось. В лицо свежо и долгожданно пахнуло приближающимся дождем. Апраксин с разбегу плюхнулся на ту же лавочку, на ходу вытягивая из кармана трубку. Поднося зажигалку, скосил глаза на травку. Муравьи попрятались. К долгожданной непогоде... Три карты вытянул он из магической колоды «Кэт Пипл», и три «кошачьих» Аркана легли рядом: Шут, перевернутая Умеренность и, (разумеется, ну как же без неё!) – Башня. – Ну как? – подсел запыхавшийся Ивин. – Что там видно? – Допустим, Шут, человек с заплечным мешком – это ты. Башня – угроза. Шут плюс Башня – кража. Перевёрнутая Умеренность... М-да… Господи! – Что, что? Да, действительно, была кража. Негодяями украден весьма ценный прибор... Если он, прибор этот попадёт в плохие руки... – Не волнуйся, – ответил Апраксин. – Он уже попал. Причём, в руки самые плохие. – И вы… ты так спокойно… – Да, спокойно. Погоди и не спеши. Я ждал тебя сегодня… отчасти и по этому делу. – Фёдор Николаевич! Фёдор Николаевич! – из дверей магазина выбегала Танюшка, округлившая глаза, взволнованная, радостная и совсем не похожая на мегеру, образ которой она так старательно демонстрировала меньше часа назад. – Как хорошо, что вы не ушли! Вам звонят! И какой-то голос, такой сердитый! Ивин пристальным взглядом окинул девушку. Апраксин выхватил у Танюшки «мобильник»... И это, разумеется, звонил Баданов! – Слушай, старик! Я к тебе третий час прорываюсь! Здесь у нас чертовщина творится… По порядку: во-первых, Виктор нашёл того инженера, Свирю. Не поверишь где. На маленьком кладбище близ Кашимова. – Он что, там работает? – сыграл в непонятки Апраксин. – Увы. Он там лежит. Далее, во-вторых. Орлов сейчас подкатит к тебе на Моржукова, он уже в дороге. И, в третьих, я сегодня у тебя быть не смогу, и угадай почему. – Но… мясо по-бургундски! – воскликнул Апраксин. – Я приглашён на иное «мясо». Сегодня меня очень просил придти в гости сам Оскар! – На предмет? – Их интересуют мои разработки по виманам. Возможно, будут склонять к сотрудничеству. Я решил: пойду! Тем более, когда вы оба будете рядом… – Нас уже заметно больше. – Нашелся-таки первый всадник? Ура! Тогда тем более нечего бояться. Остальное… будем действовать по обстановке! – Да, между прочим! Ты в курсе того, что ЭТИ уже построили виману? – Построили? – И даже опробовали! – И как? Взлетела? – Красиво взлетела! Правда, тут же не менее красиво приземлилась. После чего сгорела и восстановлению не подлежит. Словом, «высылайте запчастя: фюзеляж и плоскостя!» – Кажется (смех), я понимаю, кто приложил к этому руку. – Увы. Исключительно по вредности характера. И острому неприятию некоего «духовного лица», которому испортил очередное торжество и которому теперь придётся много и долго оправдываться перед своей «паствой». Если вообще придётся… Не вам одним судьбы вершить в своём Кашимове… – Мы здесь тоже кое-что придумали. Увидишь. Ладно, давай, до встречи! – Держись! Удачи тебе! – Буду держаться, а куда деваться? Удачи всем нам, пока! – Фёдор Николаевич, а что такое «мясо по-бургундски»? Танюша, настраиваясь на неторопливый душевный разговор, тянула из пачки сигаретку. – Мясо любопытных танюшек под соусом «провансаль». Побежали, Костя! Спасибо, Таня, – сунул Апраксин телефон в руки ошеломленной девушке. – Как… «спасибо» и всё? А я… Фёдор Николаевич! – умоляюще протянула она. – А я ведь хотела спросить... И… то есть… попросить… – Некогда, Танюша, некогда. Побежали, Костик! – Но как же так?.. – недоумевающе смотрела им вслед она... – Зря ты так, – на ходу бросил Ивин. – У неё к тебе действительно важное дело. – Знаю я её дела... Расскажу потом. – Странная девушка. Ты обратил внимание, что её татуировка – маскировка? – Обратил... Непростая штучка. – «Виджайя»! на санскрите это, кажется «Победа»? – Интересно, где это у вас в Тихореченске изучают санскрит? – Да вот изучают, знаешь ли, товарищ академик! Они выходили на проспект. – Так, в метро нам лучше не соваться, – сказал Апраксин. – Сердцем чувствую, станция внезапно закрылась на ремонт. Или поезд в тоннеле застрянет. – Нам далеко ехать? – На Моржукова, это… одним словом – в Кожевники, – откликнулся Апраксин. Константин нравился ему. Интересный провинциал. Впервые в городе, ночует на вокзале, но как уверенно держится! Не успели они, остановившись у проезжей части, сообразить, что делать дальше, как рядом остановился рыжий спортивный «Опель». Из него, пыхтя, неловко высунулся стриженый верзила в кожаной куртке. – Так вы ещё здесь, поросята!.. Как дела? А! Будем знакомы! Я – Орлов, Виктор Иванович! Подумал: а чем чёрт не шутит. Маги, оно, конечно же, маги, но и я не плох. Тем более, при коне. – А это – Константин Ивин, – представил друга Апраксин. – Как я понимаю, хозяин того самого прибора, действие которого мы наблюдали у Оскара несколько дней назад. – Очень рад, очень рад, дружище! А вы: Судный День да Судный День… Насчёт Баданова знаешь? Ага, дозвонился-таки! Молодец! Ну, чувствую, мы сегодня закрутим, ну замутим водицу! – Давайте вначале отдадим должное мясу по-бургундски, – предложил Апраксин. – Ого! – сказал вдруг Ивин, протягивая ладонь и посмотрев на небо. – Вы вовремя. Гроза вот-вот начнётся. – Дождь на дорожку – это к удаче, – задумчиво сказал Апраксин. Ему ужасно хотелось вернуться туда, к магазину… «Стоит ли? Свою роль она уже сыграла…» Орлов и поддержал, и поторопил их: – Конечно, конечно, к удаче! Погнали, погнали, погнали! Время, время, время!.. 7 Её помощь отвергли. Уехали… И она уже понимала, за чем… Они отвергли её помощь! Бедная Татьяна осталась на той самой скамейке – уронив голову на руки, свернувшись как гусеница… В таком состоянии она пробыла долго, минут семь или десять, в отчаянии и растерянности. Почему-то ей казалось, что она должна сейчас находиться совсем не здесь и что Фёдор Николаевич… В том, что в этот день она должна оказаться нужной именно Апраксину, она не сомневалась, и вот… Дождь уже не шутя барабанил по дорожке, пригибал траву. В прудике четыре карасика (два красненьких и два чёрненьких, она сама таких выбирала) дурашливо хватали воздух, округляя беззубые ротики… Это всё ЭТИ. Нет, нет, не Апраксин с друзьями. ЭТИ. Это тоже их рук дело. «Арьритм, брамсель-топсель!» – где она слышала эту фразу? – Трабт ансалгт! – воскликнула она на языке магов и поднялась, раскрываясь, раскинув руки, навстречу дождю и раскату грома. Отправила в урну проклятый парик. Потом ринулась… вначале в магазин, откуда охранник Стёпа вежливо выпроваживал последних покупателей, и где кассиры пересчитывали дневную выручку. – Танюша… – окликнул кто-то. – Господи… ты ли это? – Извини, некогда! – буркнула в ответ. Сунулась в камеру хранения, выхватила сумочку и бросилась к выходу. Цок-цок-цок! – простучали каблучки по коридору. Навстречу ей некстати попался Мишук. – Таня, что с вами? И почему… – Слушай, уйди, а?! Не до тебя!.. – как-то очень странно ответила она директору. – Господи, что это с нею? Что с её лицом? – Мишук даже не понял, что его совершенно незаслуженно обидели. – А почему у неё волосы чёрные? Ничего не понимаю… – мямлил он, обращаясь в пространство. Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! – по пенному от дождя асфальту. Волосы мокрые, липнут к глазам. И юбка вся промоклая, путается, липнет к ногам. Неудобно. «Корова Кларабелла», – обозвал её Фёдор Николаевич!.. Дурак… «Беда! Может случиться беда! – трепетала в ней одна-единственная мысль. – На помощь!» «Он не понял одного: мои войска уже вступили в бой! И мои передовые копьеносцы поддевают на пики солдат противника! Вперёд, мои драконы, вперёд, единороги!» Как бы отвечая ей, канонада грома пронеслась в померкших небесах. Вспомнилось русское кино: «Ко мне, вурдалаки! Ко мне, упыри!» «А пусть бы и вурдалаки, а пусть бы и упыри! Вперёд! И на шее у меня реет на встречном ветру шарф из лент древних ацтекских божеств и духов, чёрные ленты, в которых и вечное знание, и память, и поражение тем, кто дерзнул!.. Как тогда, когда мы с папой ездили в Эрмосильо, и пустынный голос изрёк: призвание твоё, о женщина, смерть, и будешь ты убивать и изничтожать, и горе врагам твоим и врагам твоих детей!.. Ты, порождённая этой землёй, ты – хранительница и владычица, ты – хозяйка всего!.. » Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок!.. И почему у женщин ноги устроены иначе, чем у мужчин? Приходится семенить, а это трудно. Стены дождя накрывали, волна за волной, и её, и улицу. Татьяна, успевшая в минуту вымокнуть насквозь, в ставшей почти прозрачной белой блузке и отяжелевшей, коричневой юбке, летела мимо подъезда, мимо садика, к остановке троллейбусов. И, разумеется, как назло, двери закрылись прямо перед носом. Водитель троллейбуса был, конечно, был из ЭТИХ. Она точно знала! Стоя по щиколотку в бурлящей воде (туфли, разумеется, размокнут, и ч-чёрт с ними!), она забарабанила обеими руками по стенке уходящего троллейбуса (только это не помогло), и едва не угодила под колёса… – Такси! – закричала она. Машина затормозила вовремя. – Ты что же, идиотка, делаешь? – заорал водитель. – Жить надоело?! Но она уже была в его кабине. Выстрелом хлопнула дверь. – На Моржукова! С заездом на Адашьяна! – швырнула она ему в лицо вместо извинения. – Пятьсот, – привычно заломил он. Он тоже оказался одним из ЭТИХ. Сейчас для неё все были одними из ЭТИХ… И ударил гром в эту минуту. И молния превратила лица в маски. Гроза была как раз над ними. – Вот что, – прошипела она, выхватывая из сумки авторучку. – Здесь отравленные чернила! Если ты сию секунду не уедешь, я из тебя трупа сделаю! Ну чё уставился, говнюк?! Поехали!!! И нет бы мускулистому громиле в короткой маечке и белых шортах тут же посоветовать психованной зелёной сопле засунуть свой поганый язык сами знаете куда, а заодно напомнить о статье в УК, повествующей о нападениях на водителей! И откуда в копеечной шариковой авторучке могут взяться отравленные чернила? Но на него смотрела сама Смерть, зелёными от бешенства глазами, – «так ты! один из ЭТИХ?!.» – и щерила острые зубы… Тра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! И автомобиль рванулся с места. И вместе с нею, ей вослед, за бледным в свете молний такси, в брызгах, волнах и раскатах грома летел, не отставая, её эскорт. И неистовствовали, размахнув громовые крыла, под потоками ливня её ревущие драконы… и отталкивали копытами покрытый пененными потоками асфальт её Боевые Единороги! и её Капитан-Кентавры! и её Дикие Всадники на косматых, в косичках лошадях, и Древние Чудовища поводили по воздуху когтями, да! все они!.. а с ними поспешали и её вурдалаки, и её упыри! И ой, не поздоровится кому-то, ибо «мои войска уже вступили в бой»! Разгромить! Сравнять с землёю!! Засадить фруктовый сад!!! А мерзавцев, что сдались – превратить в червей, пускай пожирают поганую землю! Жрут, глотают, давятся землёй, ибо такова цена за то, что сделали!.. До общежития, что на Адашьяна, домчались быстро. – Подождёшь здесь, – сказала Танечка водителю. – Попробуешь уехать – яйца на узел завяжу. Усёк? – Давай! – вскричала она, снова врываясь в кабину. Была она уже не в блузке и юбке, а в мужской клетчатой рубахе навыпуск и в обтягивающих «резиновых» джинсах. Тепло и гладко… Водитель, покорный как барашек, и ко всему готовый, не заглушал мотора, и вот они стремглав помчались по проспекту. – Шевели поршнями, порка мадонна! – вопила буйная Танечка и колотила костистыми кулачками по «торпеде»1. – Быстрее!.. – Гибэ-дэ-дээ… – отчаянно блеял шофёр. Машина с бледным как слоновая кость водителем с проспекта свернула в Кожевники и понеслась к торговому центру. Черно-серая, пронизанная нитями дождя дорога перед ними завихрялась спиралью, уходящей вверх, в змеевидные переплетения других спиралей, в клубки, в хаотические завихрения всех времён и пространств… И звёзды сверкали в разрывах чёрных туч. И знамения явились в небе… – Быстрее! Гони! Быстрее же! Не понимаешь, что ли? – потрясала суставчатыми пальцами в растопырку Танюшка. Наконец добрались до Моржукова 16. Таня втиснула в кулак шофёру мятую банкноту в пятьсот рублей и выпалила: – Ты никого не видел и не слышал, понял, сволочь?! Забудь обо всём этом!!! Спустя полминуты после её исчезновения, он с недоумением смотрел на крупную купюру, что неожиданно явилась в его кулаке. Проливались потоки воды по ветровому стеклу. С какой-то стати ошалело верещала сигнализация… Где я? Что со мной? Кто я? «Брутятин Хома Корнельевич» – услужливо подсказала табличка под стеклом. Только тут он почувствовал, что сидит на чём-то мокром. Бедные белые шорты. Они были совсем испорчены… Трра-та-та-та, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок! Танечкины каблучки живенько простучали во двор, мимо трансформаторной будки, мимо чьего-то залитого всемирным потопом рыжего «Опеля»… потом, минуя так и не починенный кодовый замок – защёлкали вверх, вверх и вверх по лестнице, и на шестой этаж. Ровно одиннадцать пролётов… Здесь она, отдышавшись, достала из сумочки ключ, повернула его в замке, вынула, шагнула внутрь и так же решительно захлопнула за собою дверь. 8 И именно сейчас, в сию решающую минуту, мы на время оставим эту нить повествования. Не судите строго. Как принято у композиторов, пусть первая часть, Allegro, на время сменится второй, более спокойной – Adagio. Вторая наша повесть – о том, как люди становятся магами. Повесть II 21й АРКАН1 (Рассказ Ивина) Мало ли есть людей, которые никогда не рассказывают о своих приключениях из боязни, что им не поверят! Кто осудит их за это? Артур Конан-Дойл Глава 1. Прокофьич Он научил меня радоваться моему невежеству жадной радостью, с какой выздоравливающий обнаруживает у себя аппетит. В. Леви 1 Есть на свете такие личности, про которых люди положительные поговаривают: «он маленько камушком ушибленный». Сам того не заметив, и я попал в этот разряд. А, считая, как водится, дело такое несерьезным, слегка таился от знакомых – не поймут! Но под кроватью и на тёмной антресоли комнатёшки, сданной мне чуть ли не даром, рядами стояли посылочные ящики, забитые эфемерными сокровищами, собранными на берегах морей и рек, на кучах строительного щебня городов и просто где приходилось бывать. Сверкающих штуфов, появляющихся на витринах ювелирных магазинов, у меня не было. Уж слишком потрясали они эффектным видом и ценами. Зато каждый мой камешек был найден мной лично и нес в себе неброскую красоту, мной же и увиден-ную. Тем и был дорог. А спроси кто, зачем это? – я не ответил бы. Как объяснить смутную, властную тягу к «мертвым» минералам? Для меня-то они всегда были живые, в отличие от пластмасс, бетона и даже отполированных каменных поделок, в которых что-то умирало под рукой камнереза... Так я и вышел по загадочному пунктиру судьбы на Свиридова, известного в Тихореченске под бажовским прозвищем «Прокофьич». Услышал я краем уха про старика-чудака, которого не раз замечали на берегу речки Бурхановки. Как хороший ливень пройдет, такой, что чахлая Бурхановка, куда сваливали мусор, превращалась в недолгий, но свирепый поток, – так и бродит там Прокофьич с полевой сумкой на боку. Побывал на Бурхановке и я. Попал в самую сушь: песок, ил, коряги, кошка дохлая... Сокровища! На мальчишек напоролся. «Дяденька, а что вы ищете?..» Как отвечать? Они хоть делом занимались: рыбёшку таскали... Отговорился как-то. А самый маленький и сопливый запруду мастерил из кусков кирпича и осколков рыхлого гранита. Прошёл я повыше, где улочка совсем закончилась и мусора было поменьше. И на крохотной отмели увидел два ярких сердолика! Красные, как сургуч, только полупрозрачные... Рылся я там как бульдозер, забыв стеснительность. Только стесняться было некого: по бокам откосы, песок с галькой, и никаких любопытствующих. Потом назад пошёл. Груз в карманах был маленький: те два сердолика да пара жёлтых зерен халцедона. Рыбачков уже не было, запруда развалилась. А в кучке камней лежал угловатый сросток ярко-фиолетового флюорита. Радость необыкновенная!.. Так вот почему здесь бродил после ливней таинственный Прокофьич! И почему реплика, услышанная у магазина, была такая ехидная: – Чокнутый дед... Жилище деда обнаружил я на той же улице Бурхановской. Тетка с молочными кринками показала: «Свиридов ему фамилие». 2 Калитка была не заперта. Побрякав на случай собаки железным кольцом, я вошёл. После затененной тополями улицы в глаза ударило желтое сияние: по сторонам узенькой тропинки двор плотно зарос одуванчиками. За ними полосой поуже – белые и фиолетовые кисти картофельного цветения, а в конце тропинки серый бревенчатый дом с бархатной ото мха крышей. И ни души. Одуванчики пахли горьковатым медом. И, вроде самостоятельно, жужжали. Пчел было полно. И красных стрекоз. А собаки не было. Крылечко у дома похилилось, ощерясь треснувшими досками. Боковую стену и два еле видных окна затянули синие вьюнки и «турецкие бобы» с алыми кистями соцветий. Всё – на туго натянутых нитях шпагата: рука хозяина! Я успел пожалеть, что пришёл непрошенно, как дверь отворилась. Высунулась седая борода лопатой. Серые глазки из-под бровей колюче глянули. – Извините, можно ли увидеть... гражданина Свиридова? – Я это. А в глазках: «Ну, чего приперся, тоже мне "гражданин"?» – Понимаете, я слышал, что вы интересуетесь минералами, – солидно соврал я. – От кого это? – Да так, случайно, из разговоров. – И что? – Ну, хотел бы познакомиться с вами. – А ты откуда? – Да ниоткуда. Сам по себе. Просто тоже камнями увлекаюсь. – А я думал, из милиции. – Почему? – «Гражданин Свиридов»! Прокофьич я, Иван Прокофьич. Зайди в избуто. Жил Прокофьич бобылём, на пенсии. По весне нанимал людей вскопать огород под картошку и овощи. Со двора выходил редко – за хлебом. Соседи снабжали молоком и яйцами. Дом у Прокофьича был старый, кое-где венцы уже тронула гниль, в пазах наросли зелёные подушки мха. «Крыша добрая, печь большая, чего ещё надо?» – по-диогеновски рассудил хозяин. – ...Камни, говоришь? – сказал при первой встрече. – Так, балуюсь по-стариковски. Это я раньше горщиком был. Тогда были камни! А теперь – «последние тучи рассеянной бури»! Я даже рот закрыть забыл: ай да дед! Как строчку из Лермонтова ввернул! Находки мои старик осмотрел внимательно. Ни похаял, ни похвалил. Сказал только: «Будем знакомы. Заходи как-нибудь днями, поговорим...» Неказистый на вид, дом Свиридова был «с секретом». Первая комната – обычная, с обшитыми тёсом стенами, широкой печью и полатями. Зато две другие, куда, видно, заходящих он пускал редко... Оставляя открытыми только проемы подслеповатых окон, всюду до потолка поднимались стеллажи с книгами и нагромождениями минералов. Целые глыбы и друзы занимали подоконники и углы, навалом лежали на столах и под ними. На стойках стеллажей висели на кнопках невиданные схемы, замысловатые диаграммы и какие-то, слишком уж старинные гравюры. Всего этого добра хватило бы на целый музей неведомо какого направления, потому что здесь же вперемешку стояли и лежали экзотические статуэтки, маски, причудливое азиатское оружие, кувшины, пузырьки да ещё пучки сухих трав и коробки с коричнево-серыми корневищами и пахучими порошками. – Хлам мой, – коротко пояснил хозяин, но по глазам было видно, что мое изумление ему польстило. Я долго передвигался по хранилищу (нормально ходить здесь было невозможно). Ничего не касался, почти не расспрашивал. Ощущение было такое, будто я угодил в пещеру сокровищ, и ни о какой зависти мысли быть не могло. Можно ли завидовать, скажем, собраниям Эрмитажа?.. Чем, не знаю, но Иван Прокофьич остался доволен. Напоил меня крепким чаем с сотовым медом, расспрашивал о работе (и что его могло интересовать в школьном учителе?). О себе говорил скуповато и все будто приглядывался, что-то прикидывая... Только раз непонятно оговорился: – Ведь я же не слова, я то, что за словами. И не пояснил, к чему сказал. Потом я узнал, что он цитировал Эдмона Ростана. А жизнь у Свиридова, по его выражению, была «лохматая». Хотел стать геологом, но денег на житье в большом городе не было. Работал по найму во многих экспедициях, где «поднахватался науки». Пытался работать старателем в Сибири, да угодил в колонию. «Жулья много вокруг камней вьется, любое чистое дело испоганят». Потом снова в полевых разведках. Специально приглашали: чутьё на минералы было у него, что называется, «от Бога». Личная жизнь совсем не задалась. «Бабы, они мужиков хозяйственных любят, а горщик – перекати-поле...» Чего навидался Прокофьич в своих скитаниях, упоминал он только случайно, между прочим. В подробности не входил. Однажды со смешком покаялся: – Бывало, под статью могли меня упечь, если бы знали, какие я номера откалывал. Ученые-то о камнях и о земле больше по книгам знают, а я все это своими руками перепробовал, да... Так вот, ходили мы однажды по Джугджуру, какие-то стратегические руды искали. Вот там, на... одной речке набрели на озерко красоты неписаной. Оно в стороне от нашей трассы было. Ну, я с начальником нашим (серьёзный такой был мужчина, строгий) пошли побродить, оленей поискать. Консервы-то надоели. Ну и вышли на озерко. Меня, как увидел, ровно кто за душу потянул!.. Слыхал я о нем раньше от эвенков, мол, озерко то заклятое. Да ведь у них везде в тайге все «волшебное», духи там, видения всякие... Да-а. Вышли мы с Иваном Андреичем на бережок. Вода – ну хрусталь чистый! Берег крутоват, весь из осыпей. А камни в воде – глаз не налюбуется! Андреич как стоял, так и сел. «Ненормальное, – говорит, – какое-то место. Такого сочетания пород в природе быть не должно». «– Ну, не должно, так значит и нету, и все это нам только снится», – говорю. А сам полез к воде, ружьё оставил, шарю по дну да такие камушки вытаскиваю!.. Руки трясутся, глаза разбегаются, совсем ошалел. Навалил на берегу целую кучу, потом понял: зря это все. Куда с такой тяжестью? А бросать тоже жалко, чуть не заплакал. Андреич подошёл, сел, глядел долго-долго. Смотрю, а он и в самом деле слезу пустил. Камней-то не тронул, а закурил трубку и говорит: «Брось ты, Прокофьич, эти сокровища обратно в воду. Не дай Бог, станет об этом озерке известно, разграбят все, разворуют и загадят». «– И это, – говорю, – тоже выбросить?» – и подаю ему самородок килограмма в полтора. «– И это», – говорит... Погоревал я, погоревал да и выбросил все в озерко. Только один камешек в рюкзак сунул, на память. Вон он, на окне зеленеет... На подоконнике, припорошенная пылью, стояла крупная призма. Я стёр пыль. Не поверив глазам, провёл камнем по оконному стеклу. Белая глубокая черта осталась на нем. Я держал в руках огромный, чистой зелёной воды изумруд! – Вот так-то, Петрович, – печально качнул головой хозяин. – Хотел я камешек этот подарить Ивану Андреевичу, да не решился. Он-то сказал мне: «Об озерке забудь». Ну, «стратегию» нужную мы потом нашли, совсем в другой стороне. Вольфрам и молибден там потом зэки добывали... Начальника нашего наградили орденом, а потом трясли, как чёрт свою бабушку: не утаил ли, мол, чего в своих поисках? Обыски дома делали. Нашли бы зеленец этот – остался бы мой Андреич без головы. А озерко наверное и посейчас неведомо лежит, поди дресвой с берегов слегка завалило, да и глухомань вокруг, не очень подойдёшь, если даже знаешь, куда идти... Я потом, грешен, ещё раза два такое же умочил: уж больно жаль мне было мест, богатых камушками. Ведь хозяева-то у нас какие?.. Думаю, потомки наши когда-нибудь найдут, может, скажут: дураки, мол, были предки наши. А может, догадаются, что для них камни сохранили?.. Старик криво улыбнулся в бороду. Я потрясённо молчал, понимая, что «преступления» старого знатока минералов шли не от жадности. – Как же, Прокофьич, вы не опасаетесь такие вещи дома держать? – я кивнул на изумруд. – Да кто ко мне залезет? – спокойно сказал горщик. – Что же мне, в землю зарывать камушки? А так иногда посмотрю на них, прошлое вспомню... По Бурхановке я уж так брожу, больше от тоски да по привычке. В поиск-то мне уже не ходить... И добавил, как бы мимоходом: – Да ты не тревожься, заклятие у меня на доме есть, ни один вор не зайдет. Пошутил вроде, а как-то серьёзно пошутил. Конечно, подумал я, в такой пылище никакой камень не разглядишь. Вот и всё заклятье. – Ты хлам мой разглядывай, можно, если интересно, – предложил Прокофьич. – Понимаю, забарахлился я по-стариковски. Но расставаться с этим как-то жаль. Хотя понимаю: суета все, с собой ничего не заберу. В музей бы отдать. Да что-то часто их обворовывать стали. А я, наверное, жадный. Попадёт, думаю, живой камень к лихому камнерезу, искромсает он его, наделает безделушек, и расползётся красота по рукам всяких... Он ввернул крепкое словечко и загрустил: – Сижу как Кощей, над златом чахну. Людям бы надо отдать, да в случайные руки – не хочется. А стоящий человек возьмет – сам таким же Кощеем станет. Или обидят его. За такие камушки немало плохого в мире делается. Читал, наверное, и сам?.. – Ну, а оружие откуда, Прокофьич? Статуэтки эти, посуда?.. – Сам ты посуда, Петрович! – беззлобно пожурил меня старик. – Это же, парень, ритуальные сосуды. Оружие тоже обрядовое, от бурятских лам мне перешло, когда их, в семидесятых-то, в колонию погнали. Ты не подумай чего, они сами мне передали. У тебя, говорят, целее будет, потом отдашь. Теперь уже и отдавать некому... – А почему у вас целее будет? – Я же сказал: заклятие лежит на домике моем. – Вы что, серьезно так думаете? – Не думаю, а знаю, – Прокофьич еле заметно вздернул плечи. – Вон, в углу, камешек лежит, подними. Я примерился: а что поднимать, булыжник с килограмм весом. Но даже сдвинуть с места пыльный камень, зардевший, когда я его потрогал, ало-оранжевым цветом редкостного агата, не смог. – Или ещё что сейчас, попробуй! Но все предметы были почему-то неподъемными. Приклеил он их, что ли? Но ведь брал же я с окна изумрудную призму. Я хотел повторить, но она не тронулась с места, будто вросла в доску! – Пей лучше чай. Но стакан, источавший легкий пар, тоже стал неподъемным. – Э, ослабел ты, парень! – покачал головой хозяин. – С такой силёнкой тебе и таракана с места не стащить... Ну ладно, пошутили и хватит. Рука со стаканом резко взлетела вверх, я обжёг пальцы. – А бывает, – невозмутимо сообщил Прокофьич, – двери капризничают, не открываются, хоть колуном бей. Или калитка захандрит... – Почему? – глуповато спросил я. – От магии, естественно. – Очень естественно, – пробормотал я, чувствуя себя... не очень умным человеком. – Ты ведь атеист, а, Петрович? Сейчас все атеисты, кроме таких старых грибов, вроде меня. Я наук-то в институтах не изучал, марксизмов-ленинизмов этих. Поэтому так, по невежеству своему всё в колдовство верю. Вот оно и получается... Глаза его смешливо поблескивали. Гипноз, подумал я и почувствовал облегчение: все как-то нормальнее, чем магия. – Ты не смущайся, – успокоил Прокофьич. – Колдовством настоящим я не занимаюсь. Мерзость это, не люблю. – А вы что, с колдовством настоящим встречались? – Да что там! Так, ерунда попадалась всякая! – И верите? – И верю. – И в Бога верите? – Нет, в Бога не верю. Просто знаю, что Он есть. Я прикусил язык. Икон в доме нигде не видно. Тибетские божки не в счет. Может, сектант он какой, баптист, пятидесятник? Ну, это его дело. – А ты, Петрович, надо думать, круглый атеист? – Конечно. – Это как учитель – конечно. А в душе? – В какой душе? – возмутился бывший отличник по марксистской философии. – Разум у человека есть, и психика, естественно. А душа – это миф. – Ну, само собой миф! Если разум да ещё психика... Только «психе» по-гречески и есть «душа». – Прокофьич! Есть сознание, есть инстинкты… может быть, ещё и подсознание, ну какая «душа»? – Тогда скажи мне, ученый Петрович, чем ты камушки любишь, сознанием или подсознанием? Или инстинктами своими? Как их там… пищевой, половой, оборонительный? – Н-ну, не знаю. И тем, и тем, наверное. – А интуиция – это что такое? Чёртов старик! Действительно, «поднахватался»! – Наверное, подсознательное что-то. – Есть, а что – не знаю? Жидковата у вас наука. – А вы знаете? – А что знать? Душой, милок, ты красоту и жизнь камня воспринимаешь, душой! Для нее мерки рефлексологии и вашей психологии узковаты. А душа у человека – океан. Бездна непознанная. Сеченов там, Павлов только по верхам копались, а до сути так и не дошли. («Ну, понесло старика!..») – Ты хотя бы Библию читал, Константин Петрович? – Интересовался. – «Антиресовался» он! Серьёзно, вдумчиво анализировал? – Как и все подобные книги. Этнические сказания, поэмы разных народов: «Илиада», «Одиссея», «Манас», «Песнь о Нибелунгах»... – «Нибелунгах»… Оно и видно. И о чём же написано в Библии? – Легенды, связанные с историей еврейского народа. Порой, на мой взгляд, весьма националистического свойства. – Не туда смотрел. Былины русские – они, скажешь, не националистического свойства? Только не то важно то, что сразу в глаза бросается! Помнишь ли, Костенька, поговорка есть такая: «слово – серебро, молчание – золото»? – Причём тут это? – А вот притом. Что ты, например, понимаешь здесь под словом «молчание»? Я промолчал. Мне было забавно узнать, поймёт ли меня старик. – То есть, – продолжал Прокофьич, – ты хочешь сказать, что молчать означает заткнуться? – Ну… можно не просто промолчать. Например, промолчать выразительно… – То есть, умолчать? Надеясь, что тебя поймут без слов? – Где-то так. – Скажи, а ты не пробовал ли часом все эти «Манасы» с «Илиадами» перечесть немного по-иному? – С точки зрения скрытого смысла? Подтекста? – Ну, ну, смелее, дальше! Уже теплее! Он уже улыбался. – С точки зрения… тайных знаний? – Тепло. Но не то. – С точки зрения… какой-то науки? – Ладно, паря. Будет тебе мучиться. Ты алхимические трактаты читал когда-нибудь? Или фотоснимки хотя бы видел? – На что мне это мракобесие? – Из этого «мракобесия», между прочим, наука химия появилась. Так вот. Давай объяснюсь тебе. Допустим, в научной терминологии человек не силён. Может, родился не там, может не в то время родился. Но очень ему хочется описать для других свои наблюдения. Свои там открытия, философию свою. Каким может быть простейший путь? – Ввести свою терминологию. – Например? – Например, назвать открытые им предметы, формулы и явления какими-нибудь именами… – Вот! Вот теперь, Константин Петрович – в самую точку! – Так вы считаете… – он окончательно сбил меня с толку. – Вы хотите сказать, что под именами и сюжетикой Библии и других подобных книг… – А ты, прочитывая эти книги, не удивлялся, отчего порой герои их ведут себя так нелогично? Не «здравый смысл» ими руководит, и не «здравому смыслу» всё подчинено… Ладно. Тропиночку ты, вроде бы, нащупываешь. Попробуй дальше сам. Конечно, я тебя переучивать не собираюсь, до чего нужно – сам дойдешь во время своё. Но – полюбопытствуй!.. Эх, однобокие вы какие-то, – посетовал он. – Как кристаллы обломанные… Об эзотерических знаниях ты, разумеется, тоже слыхом не слыхивал? – Да зачем мне эта чушь? Старик не ответил, только сдвинул брови. Потом улыбнулся. – Ты вот что. Домой придешь, над тетрадками не сиди, а ложись спать пораньше. – Это ещё зачем? – А опыт проведем. – Какой ещё опыт? – Завтра скажу... Засиделись мы с тобой... Старик меня тактично выпроваживал. Возражать не приходилось. 3 Я шёл по ночной улице Тихореченска, залитой белым сиянием луны. Мысли бродили где-то среди детских впечатлений о всякой чертовщине, обрывках сказок, собранных Афанасьевым, растрёпанный том которых я зачитал до дыр, таинственных историй, услышанных когда-то от женщин, собиравшихся в нашем доме на посиделки... Вспомнил даже бажовскую «Малахитовую шкатулку». Заморочил мне голову Прокофьич!.. И всё же, что он сотворил, когда я не мог сдвинуть с места даже стакан с чаем? Ещё выспаться посоветовал. С приветом, видать, старикан, но весь какой-то... как сундук с сюрпризами... На этой утешительной мысли я и заснул. Глава 2. Аметистовая друза Аметист. Исцеляет от пьянства. Гонит прочь чёрные мысли, исцеляет мозги. «Амулеты и талисманы» 1 ...И бродил в тёплой, как парное молоко, прозрачной воде. «Здорово как! В сентябре такая теплынь!» В песчаных наносах повсюду торчали полуобкатанные камни – пурпурно-сине-голубые кристаллы и обломки фиолетовых аметистовых друз. Я сбросил рубашку и решил: пойду по городу полуголый, но такую красоту не брошу. «Только не жадничай, – посоветовал мне с горки Прокофьич. – Всё не унесешь. На откосе походи, там, на осыпях агатов много, опалы тоже встречаются, яшма пестрая...» «Там пацаны купаются, мешать будут». «Откос богатимый, всем хватит. А зачем тебе эти камни?» «Сам не знаю. Просто душа тянется, будто родное что-то». «Душа-а? А она у тебя есть?» «А как же! Чем бы я тогда к красоте тянулся, сами посудите, Прокофьич.» «Смотрю на тебя: вроде серьёзный мужик, а совсем как оголец! Вот в камушки играешь. Ушибся камушками?» «Эх, Прокофьич! Все мы – взрослые только на вид да по годам. А душой как есть мальчишки». «Этим-то и хороши. Пока в душе детство не засохло, мы и живы. Библию-то читаешь?» «А где я её возьму?» «У меня. Во второй комнате, у окна. Где пиритовая друза стоит. Найдешь?» «Вот камни домой отнесу и приду». «Ничего не отнесёшь, сон это...» «Какой там сон, погляди, какие аметисты!» «Ну, поиграйся, коли так... Когда проснёшься, не забудь. У меня в подполе и получше есть, покажу...» «Совсем помешался», – подумал я спросонок. Руки ещё ощущали колючие грани минералов, да пальцы сжимали только край одеяла... Но какой яркий, цветной сон!..» 2 – ...Миф, он на пустом месте не строился, – назидательно говорил Прокофьич, выбирая из рыхлой почвы ядреные картофелины. – Вот перуанцы... – Какие перуанцы? – изумился я, взрывая лопатой бугры на грядке. – А те, что картошку приручили и нам подарили. Картошка-то из Америки? «Чёрт-те чего только он не знает!» – Так перуанцы самые увесистые и уродливые картошины вообще за божков почитали. Ну, ты глянь, какое чудо! Розовый клубень в два кулака величиной был похож на статуэтку безобразного языческого идола. – То-то! Я эту зверушку особо в избе поставлю. Чудо природы! Я совсем взмок, пока мы закончили делянку. Потом загрузили десять мешков, и пришлось их волоком тащить на поблекший одуванчиковый луг. Пообсохнет – надо будет в подвал перетащить на зиму. – Пошли, перекусим чего! Помог ты мне сегодня крепко... Парила запахом большая миска варёной картошки. Рядом с зелёным луком рдели пласты копченой кеты и опалово отсвечивали призмы стаканов с самогоном особого приготовления: «и крепко, и вкусно, и голова не болит!» – А ты, – сказал Прокофьич, – посиди с нами, Хотэй! Всё равно мы немного язычники, – и поставил в китайскую пиалу пузатую картофелину«статуэтку». Она и впрямь напоминала японского Хотэя, божка веселья и благополучия. – Ну, друзу-то показать? – весело мотнул бородой Прокофьич, когда мы утолили первый голод. – Какую друзу? – Аметистовую. Где она у меня-то? – В подполе, – пробормотал я и опомнился: с чего это я взял? – Верно, Петрович, в точку!.. Я там их в темноте держу, чтоб не выцветали. Он и в самом деле полез в подпол со свечкой, позвал оттуда: – Прими! Я нагнулся. Тяжелый букет фиолетовых кристаллов, толщиной в палец, поразил меня напоминанием о недавнем сне. – Ну, как? – хозяин неузнаваемо сиял. – Хороши! – Не то слово! Богатая вещь! – Богатая? А где оно, богатство?.. Тусклая, припыленная «щетка» камней блекло отсвечивала лиловыми бликами, напоминая скорее дешёвый флюорит в мелких трещинках... Я удивленно поднял глаза на хозяина и встретил ответный колючий тычок серых глаз. И что-то дошло до меня: – Я неправильно выразился, Прокофьич. Я не о цене, а о красоте. Говорят же «богатая картина», «богатое месторождение». Не для того, чтобы продать, а чтобы выразить удивление. – Дефиниция неудачная, – заметил горщик. – Бывает. Глубоким лилово-фиолетовым огнём, с пурпурными искрами в глубине сияла аметистовая друза, томительно притягивая взгляд. – Цену камушкам я знаю, – медленно проговорил Прокофьич. – Вот это нарезал бы ювелир, как колбасу: тут тебе и на серьги, и на кулоны, и на колечки «носи, Маша, на здоровье». Содрал бы ха-ароший куш. Кристаллы-то редкостные. Только грязь это. И камню убийство. Пусть, если надо, россыпь кромсают, окатыши речные... Когда я «погребок» аметистовый нашёл, вот это взял, а остальное дресвой завалил: не пришло ещё время такой красоты в руки человечьи придти. – А когда оно придет? – И знал, не сказал бы. Не нашего ума это дело. Будет времечко, когда люди толщиной денег и мелкотой души не будут измерять то, что им Бог подарил. Библию-то возьмешь? Наверное, самогон меня достал, что ли... Я молча поднялся, уверенно прошёл в дальнюю комнату, нашёл примету – кубастый сросток пиритовых кристаллов и вытащил с верхней полки толстый том в чёрном переплёте. Прокофьич прищурившись, встретил мое возвращение, разлил «зелье». – Будь здоров! Ещё посидели, заканчивая пиршество. Прокофьич завернул книгу в кусок полотна, а сверху положил тяжелый узелок: – А это тебе на память... О сне прошедшем. Дома посмотришь. 3 ...Конечно, дома я первым долгом развернул загадочный узел. Прянуло в глаза пурпурно-фиолетовое сияние, геометрическая жизнь чудесного минерала. Как во сне! Что-то особое знал чудной старик! Я долго раздумывал над происшедшим, но рационально объяснить его не мог, кроме как «наведённое внушение, отразившееся в сне». Чушь какая-то! Библию я почитал… Вначале с недоверием присматриваясь к каждому слову. Потом необычный ритм повествования увлёк и повёл сознание по древним преданиям, которые уже хотелось не «анализировать», а просто поглощать как чудесную долгую балладу. Космогонические образы, пропущенные сквозь человеческое восприятие – страх, радость, ужас, восхищение и необычайное ощущение слияния человеческой души с миром и Богом в одном ключе, во всеобщей и всеобъемлющей любви захватили меня. «Как же я пропустил в своем образовании это чудо?» – с запоздалой досадой думал я. Но теперь они казались мне пусть яркими, но только фрагментами в сравнении с колоссальной библейской панорамой. Глубина была не в описываемых событиях, а в биении человеческого интеллекта, неуловимо сливающегося с мудростью, нисходящей к силе и слабости человека. Знакомый с жизнеописанием Иисуса Христа по книге Ренана, я с прохладцей перешёл к Евангелиям... Как четырёхмерная голограмма, раскрывающаяся в пространстве и времени, заполнила сознание и душу Драма Драм!.. Я почувствовал, что меня злонамеренно и целенаправленно обманули, лишив возможности узнать самую трагическую и самую великую страницу человеческого бытия. Я понял, что до сей поры смотрел на жизнь сквозь линзу, выточенную из зеркала троллей, о котором когда-то написал Андерсен... Глава 3 – Чёрная собака – Вот-вот… А где, спрашиваю, красота камня? Тут прожилка прошла, а ты на ней дырки сверлишь да цветочки режешь. На что они тут? Порча ведь это камня. А камень-то какой! Первый камень!.. П.П. Бажов, «Каменный цветок» 1 – Похудел как кошка, – отметил Прокофьич. – Книгу я принёс. – Ну и ладно, положь на место. – За подарок спасибо. – Какой там подарок! Лишним поделился. – Да что вы, Прокофьич! Ему же цены нет! – Цены нет, это верно. Если кто понимает. Да оценщики всегда найдутся. Я понял намек: – Я его слегка пластилином залепил. От оценщиков подальше. – Тоже дело. Только знаешь, Константин, подарком это не называй. Я бы тебе, парень, и больше чего дал, душа у тебя к камню правильной стороной повёрнута, да поопасался. Это как медведя за хвост поймать: держать больно, отпустить страшно. Не приносят добра такие «подарки», ой не приносят. Человечья глупость да жадность – причина. Там и до греха недалеко. Про Власиху-то слыхал? – А то!.. Тетка Власиха проживала в собственном доме у затона. Держала корову, огород, тем и кормилась с четырьмя детишками. Первый муж её работал на руднике, оттого не зажился. Не сберегла и второго – был он лесничим, кому-то показался слишком честным лесничим... Я бывал в доме Власихи как классный руководитель ее старшего сына, семиклассника Толяна по уличной кличке «Боцман». Нищета глядела изо всех щелей. В углу чёрным квадратом висела икона с неразличимым ликом. И всё-таки Власиху обокрали! Как вошли, как вышли, никто не видел. Но кричала Власиха на всю улицу, проклиная воров, будто они могли её услышать. (Потом уже выяснилось, что могли.) А украли-то одну икону! Говорили, что как «вещдок» ее показывали на суде, и Власиха её признала. Чеканный золотой оклад был на иконе, а главное – усыпан был альмандинами редкой красоты и крупными аметистами. Видно, хранила ее хозяйка про самый чёрный день. И ведь исхитрилась: зачернила оклад и повесила на видное место, кто подумает, что ценность (жестяных икон в Тихореченске было много). Кто брал, тот знал! Икона та тёмными путями из разоренной после революции городской церкви попала к Власихе ещё от бабки... А вором соседский дед оказался. Он попался уже потом, когда вздумал коров прямо со двора уводить. Четырнадцать увёл – и с концами, а на пятнадцатой попался. Собаки след не брали, он керосиновыми тряпками копыта обвязывал, а у последней тряпка спала. Так по одинокому следу да по первому снегу и нашли. Бабы этого деда в суде чуть не разорвали... – Эх, камушки, камушки! – тоскливо простонал Прокофьич. – Кому на радость, а чаще на горе. А знаешь, почему? – От людской алчности. – Так-то оно так. А ещё думается, земля сама людей наказывает: не разворовывайте не вами положенное, не губите каменное цветение! Что рекой вынесено, что сверху лежит – берите, так и быть, а сокровенное – не смейте. Да разве понимают? Вот и идет рядом с камушками беда. – Может, оно и так, – дипломатично ответил я. Старик насмешливо оглядел меня: – Так что, милок, не посетуй... А! Вон ещё один страдалец идет! Как он учуял, не понять. Дверь скрипнула. В избу вошёл седой, гладко выбритый мужчина в чёрной паре и белой рубашке: – Прокофьичу! – приветствовал он поклоном. Остренько чиркнул взглядом по мне. – Здоров будь, Игнатий, – ответил хозяин. – Вот это мой юный друг Константин Петрович, – и прибавил: – Свой человек. – Очень приятно, – пожал мне руку Игнатий. Его лицо все ещё выражало сомнение... Да, ну ладно, что там... – Убрал картошку? – деликатно завёл он разговор с хозяином. – Ты картошкой мне зубы не заговаривай, Бенвенуто Челлини, – сварливо сказал Прокофьич. – Малахитовый желвак искромсал? – Так на то и камень! Какая сорока тебе на хвосте принесла? – Видеть тебя не могу! – Не нервничай, Иван Прокофьич! В твои годы вредно. – Озолотился? – Нет, а показать принес. Тебя-то из дому не вытащишь. – Кому надо – вытащат. Показывай. Гость степенно сел за стол, поставил перед собой узел, который принес под мышкой, и стал осторожно развязывать шпагат. – Все в тряпицах носишь, – упрекнул Прокофьич, – а ещё интеллигент. – От тебя научился, – парировал гость. Наконец узел раскрылся. На тёмном полотне осколком летнего луга зеленел крупный кусок малахита. – Ишь, облизал, – съехидничал Прокофьич. – Ну и где твоя работа? Как было, так и есть. – Ты глаза-то обуй очками! – рассердился Игнатий. – А потом уж ругайся. Такой камнерезной работы я не видел никогда. Изумрудный минерал играл тончайшими переливами природных цветов. Причудливые завитки узора, выпуклости и углубления, не разрушая впечатления естественности, сочетались друг с другом так, что хотелось, не отрывая глаз все скользить и скользить их таинственными, завораживающими путями... В неровной верхней плоскости, как бы ведя за собою внутрь, в заповедные глубины камня, выступала тёмными полосками на спинке, угадывалась, выявлялась очертаниями зелёная ящерка с чёрненькими, прямо-таки живыми глазками. Прокофьич и в самом деле надел очки, хотя мне казалось, что у него орлиное зрение. Долго разглядывал изделие, изредка шевеля бородой и усами. Потом осторожно чуть надавил на полукруглый бугорок. Верхняя часть глыбки шевельнулась, плавно поднялась вертикально. Это была шкатулка! Края её, прихотливо изогнутые, повторяли природный узор, так что, казалось, на платке развернулась чудесная двустворчатая раковина. – Пустота была внутри, – робко пояснил Игнатий. Прокофьич молчал. Посмотрел ещё раз в прохладную глубину шкатулки и бережно закрыл крышку. Узор точно сомкнулся. – Поставь-ка нам чайку, Константин Петрович. Я с неохотой отошёл к самовару. Два друга молчали, склонив головы, так долго, что я успел вскипятить воду и достать чашки, мёд и любимые Прокофьичем галеты. – Умница ты, Игнатий Харитонович, – растроганно сказал хозяин. – Нигде не согрешил. Второй такой вещи в свете не бывало. – Спасибо. Спасибо. – Сама-то спасибо сказала? – Не видишь?.. То ли свет мигнул под потолком, то ли тень в окне мелькнула – мне почудилось, что глазки ящерицы как бы мигнули. Вот чёртознаи! Игнатий плавными движениями свернул узел и перевязал шпагат. – В музей потащишь? – прежним тоном проскрипел хозяин. – Ага. На вэдээнхэ!1 – Пора, пора рассекречиваться! Как же. Глядишь, медальку алюминиевую заработаешь. – Меня что-то на зелень потянуло. Давай махнёмся: я тебе коробку, а ты мне изумруд, а? – Коли надо, бери. А это дело куда мне? Пуговицы от штанов хранить?.. Защиту не растерял? – Охрана добрая. А тащить назад мне интереса нет. Тяжелая, а я старый уже камни таскать. – Не старее меня. Ну ладно, оставь, коли так, шкатулочку-то. Время придёт – заберёшь обратно. – Тебе раньше не пришлось бы мои безделки собирать! – Нет, Игнаша. Видно, скоро. Звоночек был. – Рано, рано. Морковку ещё не выкопал... Я расставил посуду, разлил чай. – Молодой-то как? – напрямую поинтересовался Игнатий. – С малой всячинкой, но дозревает. Ты его приветь. Особо потом... И они улыбнулись, загадочно, как два древнеримских авгура. 2 Растроганный – я его редко таким видел – Прокофьич загрузил плетёную из рогожи сумку, которую называл почему-то «зимбель», десятком своих образцов, завернутых во фланелевые лоскуты. – Константин, помоги интеллигенту домой добраться. Ослабел он с чайку. «Зимбель» получился увесистый: колючие сростки циркона, тяжёлые как утюги осколки родонита, амазонита и бадахшанского лазурита, мешочек с разноцветными кристаллами, названия которых я не знал, крупные желваки сердолика... – Обрадовался! – ворчливо сказал Игнатий Харитонович, приподняв сумку. – Телегу надо. – Жить надо б поближе... А это лично для Анны Николаевны... – картинным жестом Прокофьич протянул на ладони камень с голубиное яйцо, багровевший как раскалённый уголь. – Ножки обломаю, – почему-то пригрозил Игнатий Харитонович. Но камень взял, осмотрел внимательно, даже зачем-то лизнул. Медленно поворачивая кристалл, что-то высматривал в его огненной глубине. – Без порока, – как бы успокоил Прокофьич. – То-то я и вижу, что не ножки, а голову тебе надо бы оторвать за такой презент, воздыхатель трухлявый. Прокофьич не обиделся. Мягко сжал руку друга с драгоценностью: – Я знаю, ты хорошую вещь сделаешь! – Да что она, королева, что ли? Бирманские рубины дарить? – А ты не дари, просто отдай. – Ты думаешь, она в камнях не понимает? – Понимает – не понимает. Чего уж... – вздохнул старик непонятно. – Просто, в знак уважения и привета. – Сам бы и поднёс. – Где уж мне. Пустяки это, Игнаша, ты ж понимаешь. – Где ты его взял? – Где взял, там больше нету. А мне не солить. – Не нравишься ты мне сегодня. – Какой есть... Привет передавай. – Зашёл бы... – Недосуг мне. Сам же сказал: морковку ещё не выкопал... Рубин Игнатий Харитонович убрал во внутренний карман, шагнул за порог. – Не скучай. Я, сгибаясь на одну сторону, понёс «зимбель». Прокофьич стоял на пороге, пока мы уходили по дорожке. – Рябина кудрявая, – буркнул Игнатий, оглянувшись у калитки и потом долго шёл, молчаливо нахохлившись. Жил камнерез далёко. Я уже через каждые пять минут перекидывал сумку из одной руки в другую, когда мы пришли к зелёным воротам с аккуратной калиткой. Игнатий Харитонович встал перед ней, сделал чудное движение рукой, будто от мухи отмахнулся. Калитка бесшумно распахнулась. Такого обилия цветов я не видал нигде в Тихореченске. Флоксы, ноготки, астры, хризантемы, казалось в беспорядке, заполоняли весь дворик праздничной пестротой. Среди них возвышалось несколько рябин и елей, и картинно выделялся деревянным узором двухэтажный особнячок. Хозяин молча зашагал к дому. Я, пыхтя, двинулся следом. Прошли через тёмные сени, поднялись по лестнице в два марша и оказались в просторной мастерской с верстаком для камнерезных работ, точилом и токарным станочком. У стены стояли ящики, покрытые крышками. Слева колыхнулась занавесь во всю стену. Пахло свежей сосной и цветами. Пол устилали полосатые коврики. На чисто убранном верстаке стоял букетик алых саранок. – Поставь сумку в уголок, – суховато сказал мастер. – И присядь. Упарился, небось? «Упарился! – признаюсь, подумал я в ту минуту. – Тебе бы так!» – Ты не обижайся, Костя, – неожиданно расцвёл Игнатий Харитонович. – Друг моего друга – мой друг. Что я на «ты», не возражаешь? – Нормально, – позволил я. – Думал, если мастерская, то грязи по колено? – Нет, почему же. – Ду-умал! Не люблю беспорядка, от лени он. – Я пойду, наверное. – Вот ещё! Я же тебя не нанимал в грузчики. Сейчас ужин маленький организую, а ты пока полюбопытствуй. Он дёрнул за шнур, занавесь разъехалась в стороны. На некрашеных досках стеллажа теснилось такое разнообразие минералов, что я ахнул. Бедненькие мои ящички с находками! – Вот-вот, – довольный эффектом, ухмыльнулся хозяин. – Я так и думал, что тебе будет интересно... 3 Хмельной от впечатлений, я медленно шёл домой, думая о том, как мне повезло на новое знакомство. Игнатий Харитонович Щёголев оказался хлебосольным и разговорчивым человеком. Без расспросов сообщил, что был инженером по горному делу, потом резко сменил профессию, стал камнерезом (поступок редкий: «из князи в грязи»). Сейчас –пенсионер, любимое дело не оставил, но на продажу ничего не делает. «Для души только, да в подарок людям хорошим». Прокофьичу Щёголев был ровесником, но выглядел намного моложе. – За одной девчушкой с детства увивались, – рассказал, посмеиваясь. – Дрались пару раз, пока не одумались. Замуж вышла она за меня, а Иван так и не женился. И жалко мне его, и ничего не поделаешь. Однолюбом он оказался, так гнезда и не свил. Заходит ко мне иногда, подарки делает. По молодости ссорился я с ним, потом понял: от чистого сердца он... А дружбы не потеряли. Я ему говорил даже: продай свою избушку, я тебе целый этаж отведу бесплатно, будем вместе стариковать. Куда-а!.. И то, понять его можно. Отшельник он... О тебе хорошо Иван говорил. Так что заходи, как придется. Может, чему и научишься. Молодой ещё, в жизни пригодится... ... Около сосновой рощицы, чудом уцелевшей чуть ли не посреди города, я замедлил шаг. Место было нехорошее, особенно по ночам. Кто там околачивался, мне было неведомо, но поговаривали, что здесь собираются иногда «жиганы», то есть городская шпана. Обходить неприятное место было далеко, да и что с меня взять? И, как на грех, зашуршали под чьей-то ногой шишки и сучки: – Эй, паря, закурить есть? – Не курю, – ответил я, кажется не очень уверенно. – А ну иди сюда. – Некогда мне. – Ид-ди, говорю! Из-за сереющего в темноте ствола выдвинулись две фигуры. Дорожка больше угадывалась по лунным отсветам, чем виднелась. Я пошёл быстрее, сохраняя показное достоинство. – Э! Стой! Затопали позади сапоги. Гадкий страх ослабил колени. Бежать мне было противно. Я остановился и повернулся. – Ах ты... – с матом надвинулся «жиган». Потом почему-то осёкся и нелепо попятился. Его напарник наткнулся на переднего. Луна высветила бледное лицо с чёрными дырами глазниц. Потом они оба дурным голосом взвизгнули, словно вместо меня увидели нечто, и сиганули по кустам. Я вначале не понял, чего они так перепугались. Потом, огибая меня, из-за спины моей бесшумной поступью вышла огромная собака. Или не собака? Не останавливаясь, медленно прошла за сосны... Перед тем, как окончательно исчезнуть, она, вильнув хвостом, обернулась, и я на мгновение увидел пронзительно-зеленые, горящие фосфором глаза огромного хищника... Глава 4. «Всевидящий глаз» Тимофеев: – Да, впрочем, как я вам объясню, что такое время? Ведь вы же не знаете, что такое четырёхмерное пространство, движение… и вообще… М.А. Булгаков, «Иван Васильевич» 1 – ...Камнерезы, косторезы, пупорезы, резники!.. – морщился Игнатий Харитонович. – Хирурги по живому! Он сидел у верстака, расставив на нем несколько камней и разглядывая крупный халцедоновый желвак, который принес я. – А не резать, так что из камня сделаешь? – Он сам подскажет, если по-умному спросить. А то, как хирург, разрезал больного и говорит: «теперь я убедился, что у вас все в порядке!» – А иначе как угадаешь в камне? – Лучше никак, если его уважаешь!.. А давай твой желвачок внутри посмотрим. Он подтянул к себе серый ящик на роликах, открыл две смежные стороны и поместил халцедон на круглую подставку. Нажатием кнопки задвинул оконные шторы (всюду у него в мастерской была электромеханизация!) Из объектива в камень ударил тонкий луч. Как получилось – не понять, но халцедон словно утерял унылую серую одноцветность и стал прозрачным. Голубоватые и белые слои минерала то густели, то растворялись в потоке света. Мастер медленно покручивал верньер настройки, и подставка вращалась, показывая со всех сторон прихотливую структуру камня. Затем случилось что-то совсем непонятное. Что-то случилось с лучом, запутавшимся в теле минерала. Отразившись в нем, он под углом ударил в линзу. И тут внезапно ожил экран старенького телевизора, до этого безжизненно стоявшего на стеллаже. Игнатий покрутил ручки настройки и вместо туманных пятен на экране возникло изображение. Первое, что я увидел – шипастую морскую раковину, закрученную улиткой. Из улитки змеились щупальца. Закрывая её, через весь экран прошагали членистые, как у рака, ноги. Взмутился песок, всё закрылось серо-чёрной дымкой... – Ну и так далее, – мастер выключил аппарат. – Девон, сотни миллионов лет тому назад... А может и больше. Аммонита видел? – Что это такое? – Это... – Игнатий Харитонович ласково погладил кожух аппарата, – Это «всевидящий глаз». Работает в разных режимах – как интроскоп, как хроноскоп, ну и некоторые другие... «скопы». – Но почему этот халцедон и... девон? – Не знаю. Скорее всего, халцедончик этот вырос в полости скелета какого-нибудь морского обитателя, скажем – морского ежа. Вот и записал то, что «видел». Сюжет довольно бледный. Откуда камешек? – На берегу Каспия подобрал. – Камешек так себе. Ты полюбопытствуй по книжкам, а я его тебе слегка обработаю, как он сам подсказал. Так, маленько. Интереса ради... Книжки у Щёголева были какие-то невиданные, в кожаных чёрных переплётах. Русских книг было мало, все больше с «ятями». В основном латынь, греческий, немецкий... Я разобрал надписи: «Магические ритуалы», «Практическая магия», «Оккультная философия», какие-то «Сефер Иецира» и «Очерки Каббалы», толстенная «Книга Медиумов»... С моей точки зрения – сплошной оккультный хлам с заумными схемами и гравюрами, кошмарными мифическими фигурами и «пояснениями» еврейскими и латинскими письменами. Неужели их нынешний владелец всё это читает? Щёголев, наверное, давно наблюдал за мной. Я так увлёкся разглядыванием раритетов, что не заметил, что в мастерской наступила тишина. Хозяин давно прибрался на верстаке, поставил на место вазончик с цинниями и неспешно протирал фланелью своё изделие. Я просидел за книгами больше двух часов! – Это добро я, считай, из огня вытащил, – сказал Игнатий Харитонович. – Когда-то был такой в Хабаровске богатый книгочей, мистик и оккультист. Потом спугнули его там, в наш город переехал. Помер, в конце концов... Его библиотеку нашли и приговорили к сожжению. Я случайно узнал, «подмазал» кочегара, а книги перетащил к себе. Сжечь – большого ума не надо, но вдруг что-нибудь стоящее попадется. – Ну и попалось? – Ей цены нет, этой библиотеке! – Шутите? – Отнюдь. Костя... ты Библию читал. – Сложновато… но, по-моему, очень интересно. Даже более. – Вот «более» меня и интересует. Ты читал её правильно. Какой вывод ты сделал? – Ну, во-первых, стало стыдно, что я не прочел её под этим углом зрения ещё в институте. Это… как луч света в вашем приборе. Действительно, великая книга. Во-вторых, и на многое иное я посмотрел под иным углом. А в-третьих, мне показалось, что целый пласт человеческой культуры как-то остался вне моего сознания. – Хорошо. А теперь я добавлю. Вот здесь, на полках, часть этого пласта. Конечно, это «брекчия», смесь разнородного материала, от архиглупостей до гениальных прозрений. Разобраться в этакой мешанине весьма не просто. Может, поэтому высокая наука попросту свалила эти писания в кучу, как кочегар у топки. Счастье, что пожечь не успела. У нас-то... Говорят, что в спецхранах хранилось кое-что «для служебного пользования». А во всех остальных случаях горело за милую душу! – Игнатий Харитонович! Ну, с Библией понятно… Но какая вам польза от вот этого, простите, мракобесия? – Спасибо! Вот мракобесия-то, милый Костя, здесь куда меньше, чем, например, в лысенковщине, борьбе с кибернетикой и прочих «достижениях» науки. Не дозрел ты ещё кой до чего, милый друг. – До чего не дозрел? – До более широкого взгляда на жизнь и знания. Я обиделся. Что он меня как мальчишку отчитывает? – Ты не обижайся на старика. «На свете много есть чего, Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!» Убеждать тебя я ни в чем не собираюсь. Сам не захочешь разобраться, никто тебя не убедит. Возьми свою игрушку... Я неохотно посмотрел на его ладонь. На тёмно-зелёном диске из серпентина молочно отсвечивала палевыми и голубоватыми переливами странная композиция из полуслитых халцедоновых шариков. От этой «скульптурки» ощутимо шла волна сдержанной... симпатии, что ли. Рука моя невольно потянулась потрогать эту милую странность. – Бери, бери. – Как же это, Игнатий Харитонович? – Благодаря «мракобесию»... – Извините за резкость! Но какое чудо получилось! Надо же, простой камень... – Не такой уж и простой, сам же видел. – Но так обработать! – Обработка – мелочь. Главное – камень услышать. Ты только намек в нем почувствовал, а я раскрыл то, что было внутри. – Волшебство какое-то. – Где уж мне. Не видал ты, Костя, работы настоящих волшебников. Щёголев явно не хотел слезать с любимого конька! Дались ему волшебники и колдуны! – Камешек-то возьми в презент. – Спасибо, Игнатий Харитонович. Он тёплый! – Чего уж там. Я чувствовал себя неловко, как ребенок, которого незаслуженно одарили. Хотелось загладить размолвку. – Игнатий Харитонович, там была одна книжка... Какой-то, кажется, чех или француз... – Ну? – Вы в спиритизм верите? Хозяин слегка прищурился (подлизываешься, милый друг?), сказал равнодушно: – Верю. – То есть, убеждены? – А что здесь убеждаться? Камешек тебе понравился? А я ведь его не обрабатывал. Просто его истинный дух освободил от тяжести. Он к тебе и прилип. – Ну, это, конечно, образно... – Какой там «образно»! – вспылил мастер. – Зачем же я его на интроскопе крутил? – Структуру изучали? – Структуру! Она и на глаз как на ладони! Я с его духом общался. Старик явно заговаривался. «Не будите спящую собаку!» Я промолчал... но не утерпел с вопросом: – Игнатий Харитонович, этот... «интроскоп» вы сами придумали? Он посмотрел пристально, испытующе: – Что я, такой гений, что ли? Человек один оставил. На время, да... больше так и не зашёл. Вот про него тебе расскажу. 2 – Если облучить объект, помещённый на этот диск, пучком СВЧ-лучей, – рассказывал мне Алексей Васильевич Тиунов, – то его внутренние структуры как бы придут в движение, точнее – в них возникнут торсионные микропроцессы. Их совокупное поле выйдет за пределы объекта, начнет иррадировать в окружающую среду. Уловив эту иррадиацию, переведём её в видеоинтерпретатор и получим «картинки» того, что происходило когда-то на меньшем или достаточно большем расстоянии от объекта – в тот момент, когда он образовался, то есть... «То есть, в тот момент, когда сформировалась его душа», – подумалось мне. Тиунов, конечно, был явный «технарь», а я... я уже тогда все понемногу переводил на свой новый язык. – То есть, таким образом, мы получим сферическую голографическую панораму ранее окружавшего объект пейзажа. Я понятно объясняю? – Достаточно понятно... Вы имеете в виду, что излучение... изнутри предмета ловится, преобразуется – и мы получаем изображение той обстановки, что некогда окружала эту вещь. – Вы отлично разобрались в сути! Ну, например, положим сюда вот... это, «цветок увядший, безуханный»... – Алексей Васильевич осторожно вынул пинцетом какую-то высохшую до желтизны былинку из сухого унылого пучка, Бог знает как давно торчавшего из старинного «саше» – полотняного настенного карманчика. – Это ещё моя покойная мама букетик сюда засунула... Во-от. Кладём на диск. Теперь – экранирующий колпак видеоинтерпретатора... Колпак представлял собой не слишком изящно спаянное подобие мышеловки из медной проволоки, насколько я понимаю – нечто вроде округлого защитного экрана... да вон он сейчас, торчит за телевизором. Сейчас-то я его шутя подключаю, а тогда, признаюсь, испугался: если все остальное смонтировано так же, то как минимум в счетчике вылетят пробки! – Ну вот. Сейчас мы увидим где, когда и в какой обстановке рос, был сорван и обретался до сей минуты наш цветочек... Я поискал глазами непременно долженствующие быть ящик с песком или огнетушитель. Гореть-то там было чему!.. Тиунов моего беспокойства не уловил, глянул на меня округло-счастливыми глазами и... щёлкнул тумблером. Я дернулся: комната наполнилась сдержанным гудением. Экран телевизора задергался световыми вспышками, подёрнулся чёрно-белой рябью. Но ничего не заискрило и не взорвалось. На экране мы увидели чёткую панораму холмов с берёзовыми рощицами, меж которых ветерок качал густое разнотравье. Потом стало быстро темнеть... – Ночь наступила, – пояснил Тиунов. – Я сейчас ускорю считывание, а то придётся ждать следующего дня. Вновь та же панорама. Ветра нет. Наверное, солнечно: всё выглядит чётче, рельефнее... По взгорку поднимаются мужчина и женщина, легко одетые, молодые. Он время от времени нагибается, срывает что-то и, улыбаясь, передаёт девушке цветы... Приблизились. Крупным планом появились пальцы, ухватившие стебелек. Лицо мужчины, обрадованные глаза... Лицо девушки... Смущенная улыбка... – Букет он ей набрал, – вполголоса сказал Тиунов. – А потом отец уехал... Насовсем. Где-то далеко в эти дни началась война... Сменялись один за другим образы на экране. Комната была одна и та же, и ракурс изображения не менялся, менялось только расположение мебели. Время от времени появлялась молодая женщина, работала у стола, ела, писала, читала... Иногда, по воле Тиунова, лицо её приближалось, заполняя экран. В глазах были раздумье, грусть, даже слёзы... В комнате появились изменения: на кровати лежал белый свёрток и несколько белых пелёнок... – Появился я, – упавшим голосом сказал Тиунов. – Дальше... не стоит. А то так можно целые годы просидеть у телевизора. Длинное кино! Аппаратура греется... Экран погас. – Если фрагментарную выборку сделать, можно целый фильм до сих дней смастерить. Но это сейчас неинтересно. Ну... как вам моё кино из одного цветочка? Что тут было сказать... Передо мной сидел на обшарпанном табурете обыкновенный русский гений. Лицом, правда, в хрестоматийные герои не вышел: серое оно было у него, усталое, на лбу залысины, очки с разными «оглоблями» криво сидели на носу, небритый... «Неухоженный», «Васька-старьёвщик», он же «барахольщик», он же «золотые руки», когда требуется срочная починка телевизора или холодильника. Не знаю, отчего потрясение мое было больше: от демонстрации небывалого прибора или от мысли, что вот так, в пыльном мусоре повседневного бытия человеческого, живут до срока невостребованные бриллианты поразительной талантливости. И не знаешь, плохо это или хорошо, что в пыльном мусоре!.. Набредёт какой ловкач, раскусит пользу от таланта – и мастера загубит, и из доброго дела сделает гадость. А останется умелец в безвестии, ценное открытие – тютю! Тиунов, словно прочел мои раздумья, невесело рассмеялся: – Думаете: что он с этой штукой теперь делать будет? Сам радуюсь: вещь ценная – хоть археологу, хоть историку, хоть следователю. Радуюсь и боюсь. Уже который год! Потыркался было к учёным. Какой-то недокандидат физических наук мне на пальцах доказал, что идея моя – бред ненаучный. Я ему и показывать ничего не стал, так, для себя лично забавляюсь иногда, картинки из прошлого разглядываю. В милицию – ни-ни! Загребут, может, и засекретят, а дышать не дадут свободно, это уж точно! Потом и «объекты» ихние, если пронюхают, вмиг шею мне свернут. Такая ерунда… Вам-то по инженерному делу такая штука не понадобилась бы? – Да она наверно во многих случаях понадобится. Но, как ни крути, вещь действительно опасная. Расчётов и чертежей вы, надеюсь, не делали? – Как же нет! Но потом все пожёг от греха подальше. Всё пока здесь, – он постучал пальцем по лбу. – Так вот, Игнатий Харитонович, не поспособствуете ли пристроить к делу серьезному мой интрахроно- не знаю чего -скоп? Изображение можно в цвет перевести. Может, и звуки удастся воссоздать, если подумать. А то и запахи... Вопросом этим он загрузил меня свыше меры. Я ещё «потянул резину»: – А почему вы так, ни с того, ни с сего, сразу ко мне? Могли ведь и ошибиться. – Ну уж нет. Я к вам давно приглядываюсь. Не тот вы человек, чтобы корысти той добиваясь, по головам шагать. А штуковина эта большой души требует, чистой и честной. – Спасибо за оценку. Н-ну, давайте вместе подумаем, что делать... Думали мы с Тиуновым до полночи. Несколько чайников сквозь себя пропустили. И... ни к чему не пришли. Хотя наук перебрали множество! Что археологи-историки ухватились бы двумя руками – понятно. А палеонтологи? А литературоведы? Милиционеры, следователи, прокуроры, судьи?.. И их вечные противники, конечно... Куда ни кинь, шила в мешке не спрячешь – высунется же, да ещё в какой форме!.. И пришли мы с Алексеем Васильевичем к итогу печальному: нельзя обнародовать его «интроскоп» ни под каким видом. Беды будет больше, чем пользы. Он вгорячах чуть молотком по установке не трахнул. А потом сказал: – Возьми ты эту штуковину... себе, Игнатий Харитонович. Ты же с камушками возишься, тебе полезно будет по ним в прошлое минералов заглянуть. А среди твоих машинок она позатеряется, никто на нее не позарится. Храни, сколько сможешь, а надобность отпадет, ты вот это блок молотком обработаешь и концы в воду. Человек я пожилой. Помру – вдруг кто-нибудь возьмёт, да дотумкается. А тогда что? – джинн из бутылки! И ничего кроме скверности не получится... – А вдруг я себе присвою ваше изобретение? – И обнародуешь, и прославишься, и деньгу по колесу загребешь? – Тиунов невольно перешёл на «ты». – Не выйдет!.. Все по тем же соображениям. Я пару твоих работ видел. Талант у тебя великий, даром что инженер, а душу камня понимаешь. Ты бы и так мог деньги огребать, а что-то не видать. Вот и пиджачок у тебя... не очень. – А что пиджачок? Хороший, приличный, – защищался я. (Дался ему мой пиджачок!). – А где вы мои работы видели? (Точно знаю, нигде не мог. Я в выставках не участвовал, работы свои никому не передавал). – Одну – динозавра из красного камня – у Прокофьича видел. Я к нему заходил один раз по делам огородным и с тобой в воротах столкнулся. Прокофьич не камнерез, динозавр на столе стоял, значит принесен был. Прокофьича не спрашивал, а тебя запомнил. А другую работу в доме твоем видел, когда хозяйка твоя попросила холодильник посмотреть. Я увидел камушек, вроде без обработки, а живой: соболь из белого камня с тёмным хвостиком по дереву бежит. Я и спросил, кто, мол, делал или купили где?.. Хозяйка говорит: «муж иногда балуется», и скульптурку убрала. Вроде я не в свое дело влез. А я прикинул: если человек такие штуки в камне видит и так вырезает, мастер, значит, большой. А мастер всего-навсего – инженер. Не миллионер, значит. Мог бы и зарабатывать попутно, а не занимается этим. Ну и связал узелок к узелку... С Прокофьичем подружиться тоже – это особым человеком быть надо. Он с кем попало не водится. Потом поприглядывался я к тебе, Игнатий Харитонович, и выводы свои сделал... Так что, на гениального прохиндея ты не тянешь, нравится это тебе или нет... Это мне конечно понравилось. На следующий день мы перевезли всю установку ко мне в дом. А что везти: самое громоздкое – телевизор!.. Объяснил мне дополнительно кое-что Тиунов, пообещал над цветом поработать, а потом... пропал. Искала милиция его, искала... если вообще искала!.. Теперь-то я знаю, что случилось. В старый шурф он угодил. И что понесло его на разрез угольный, не пойму... Беседовал я об этом с ним... потом уж. Так ничего вразумительного и не услышал. – А его родные? Они не выяснили? – Не было, считай, у него родных. Приезжал один, десятая вода на киселе, Прокофьича расспрашивал. Тот тоже ещё ничего не знал. Родственничка, видишь ли, наследство интересовало. А какое наследство – дом трухлявый, да железок всяких куча. Родственник тот и убыл. А дом до сих пор стоит заколоченный. Да ты его сто раз видел – слева от Прокофьичевой избы. После «родственничка» того Иван потихоньку ревизию провёл, дом тот по-своему «припечатал», так что никто и не зарится. Думаю, не надолго. Не объявятся настоящие родственники – отойдёт государству. А пока вроде бы его и нет вовсе. Даже соседи по улице мимо ходят без внимания... – Я, наверное, пойду, Игнатий Харитонович? – Ну, давай, будь здоров. Вчера-то нормально домой добрался? Время-то позднее. – Да ничего, всё в порядке. – Ну-ну... 3 Подпортил он мне настроение на прощание!.. Стало как-то неуютно от мысли вновь идти через сосновую рощу. Решил обойти её сторонкой. Правда, там злющие собаки, которые иногда вылезают из подворотни по своим собачьим делам. Но особо выбирать не приходилось. Лай я услышал издали. Поискал какую-нибудь палку или камень – ничего. Отломил ветку тополя: все защита. Но пошёл неуверенно, чего ни в коем случае делать было нельзя. Псина вынырнула из тени забора, сказал бы, «обрадованно». Заорала злобно-торжествующе, попался, мол! Я остановился (ещё одна глупость), замахал веткой... Внезапно пёс умолк и резво нырнул в подворотню. Чего это он?.. Я прислушался: на улице стояла абсолютная тишина. Повезло!.. Я пошёл увереннее, помахивая веткой. Сходство с вчерашним приключением позабавило. Я оглянулся. Шагах в тридцати из темноты блеснули две фосфорические точки... Я не побежал: будь что будет, но стало не по себе. Хоть бы одна шавка залаяла! «Время-то позднее», – сказал внутри меня голос Щёголева. – «Без приключений?..» Как в воду глядел... Но вчера мой «сопровождающий» появился как раз вовремя. И сегодня... Я оглянулся. Залитая лунным светом улица казалось белой, только вдали чернела удаляющаяся точка, вроде собака... Глава 5. Откровение от Фаустуса Остаётся теперь вопрос, может ли дух сообщаться с человеком, то есть может ли он меняться с ним мыслями. Почему бы нет? Что такое человек, как не дух, заключённый в теле? Аллан Кардек, «Книга медиумов» 1 Спал я неважно. Снилась всякая там тревожная ерунда. Проснулся от жажды. Лунный луч сквозь щель в ставне пересекал комнату, высвечивал стол с тетрадками и ещё что-то голубовато-сияющее. Я не сразу сообразил: это же мой халцедон светится как ночничок!.. Я подошёл, заслонил его ладонью от луны, сияние слегка померкло, но не угасло. Фосфором, что ли он его натер? Но цвет не тот. Забавно!.. Я взял камень в руку – по «шарикам» поплыли палевые отсветы. Мистика какая-то!.. Спать хотелось. Я поставил «скульптурку» на место и побрел в постель... «Образованец ты, Костя, как есть образованец! – выговаривал Игнатий Харитонович. – И скепсис твой не от знаний, а от предубежденности. Плоско мыслишь, юноша...» Я бубнил что-то, оправдываясь. «Я же тебя не в чудеса верить заставляю. Чудес на свете не бывает, а есть ещё непознанные законы скрытых до времени от человеческого ума явлений... Вот и Прокофьич говорит: не дозрел, мол, молодой искатель... А книги ты не по делу похаял. Присмотрись без горячки, попробуй не топорщить перышки. Может, что-нибудь и откроется...» ...Открылась мне утром дикая головная боль. Я накарябал записку завучу и позвал в окно проходивших мимо учеников – отнести в школу. Потом впал в беспамятный сон. 2 Прокофьич встретил меня прохладно. – Понравилось у Игнатия? – Талантливый он человек. Свой интроскоп показывал. – Игрушка! Кому надо и без этого ящика обойдется. – Ну, это вы преувеличиваете, Прокофьич. Мы даже хронозапись смотрели. – Это то, что камень помнит? Тоже большого ума не надо. – Да что вы! Это же научное открытие! – Это для тебя «открытие». Только помни: ничего такого ты не видел! Иначе житья у нашего «фаберже» не будет. Нюхалки всюду имеются. Что видели-то? – Дно девонского моря, аммонит... – Чепуха! Получше ничего не нашлось? – Где не нашлось? – У Игнатия. Старья какого-нибудь. Много чего увидели бы. У вещей память долгая... По виду старик не шутил. Или иронизировал? – Игнатий мужик дошлый, – как бы похвалил Прокофьич. – Всё-то по науке норовит сделать. А сам чернокнижничает. – Это плохо? Книги у него и правда странные. – Провоторовские, знаю я их, сам помогал из кочегарки таскать. У меня тоже их маленько застряло. – И вы их читали? – А как же. Чего бы иначе держал. – Вы же в Бога верите. А чернокнижие – грех. – Эк! Атеист, и ты туда же... Все мы грешники, как ни хитри. Читать – ещё грех малый. Главное – не увлекаться сверх меры. – Они же не по-русски написаны. – А мне едино, по-русски или по-зулусски. Читаю и всё. (Полиглот он, что ли, этот загадочный старик?) – Как же вы читаете, языка не изучив? – Дух книги, знаешь ли, подсказывает. Против такого аргумента не попрёшь. Издевается! – А ведь ты мне не поверил, парень! – повеселился Прокофьич. – Извините, но... чему тут верить? – А ну, принеси мне что-нибудь со стеллажа. Я принес какой-то миниатюрный томик с латинским шрифтом. Прокофьич с треском раскрыл желтые страницы, отставил руку с книгой подальше от глаз и заговорил: – Гм... «...В книге я обнаружил знание о том, что дух огненный, дух земляной или дух воздушный могут исполнить волю того, кто умеет их правильно заклясть и управлять ими...» Это ты мне книжку Фаустуса принёс. Бред не последний! – Так вы по-латыни читаете? – Да не читаю я! Фома неверующий! Я же по-русски говорю. Дух книги мне подсказывает, а я повторяю. – Прокофьич! Я же не мальчишка глупый, чтобы таким байкам верить! – Не мальчишка, это верно. Глупый или умный, время покажет. А латыни я действительно не изучал. – Значит, разыграли меня? – Заладил! Да на кой мне тебя разыгрывать. Хочешь, принеси ещё что-нибудь. Я не пошёл. Действительно, какая корысть ему меня морочить? Но и всерьёз отнестись к словам старика я не мог. – И не надо, – согласился Прокофьич, угадав мои сомнения. – С лёту только дураки верят. А ты к тому же атеист твердокаменный. – Вы верующий. Значит, в духов верите, а я – нет. – Ты вчера вечерком, когда домой возвращался, ничего не видел? – Ничего. – И позавчера, когда через сосновую рощу шёл? (Что-то он всё-таки знал!) – Собаку дважды видел. Огромную такую, с глазами как у волка, светящимися. – Испугался? – Не очень, ушла она скоро. А как вы... – Это мое дело. И что думаешь? – А что думать? Странная, никогда такой не видел. – И что, кстати, так удачно она появилась... – А правда, Прокофьич! Прямо как кто подсылал её!.. Что изображать из себя храбреца? Да ещё перед Прокофьичем? Я рассказал про ночные неприятности. Выслушал он равнодушно. – Не думаете же вы, что за мной какой-то дух ходил? – Не думаю. Знаю! Камнерез о тебе беспокоится. – Как это? – Никак. Расспрашивать ни к чему... Темнит он, но зачем – не понять. Дались ему эти «духи»! Хозяин ушёл в сараюшку за дом. Я принялся не спеша рассматривать «хлам» и стирать с него пыль, хоть дело это было бесполезное: завтра всё будет по-прежнему. Таких экземпляров, как огромный изумруд, в завалах Прокофьича было немного. В основном крупные образцы поделочных самоцветов: яшма, нефрит, агаты, много халцедонов, опалов, бирюзы. Всё в необработанном виде, иногда почти намёком проявившее свою красоту. Почему Прокофьич хранил их «в чёрном теле», было непонятно. Тут же лежали крупные голыши гранита, змеевика, мраморов разных сортов и даже, по-моему – малоинтересные, кремниевые и песчаниковые образования. Никакой системы в расположении камней не было, всё вперемешку, как в моих ящиках с гальками. Зачем хранил хозяин это беспорядочное собрание минералов? Может, как кучу сувениров о местах, где когда-то вёл разведку? Практической пользы от них не было, особенно в таком неухоженном состоянии. Разве что... Интроскоп! С такой штукой камни могли бы «заговорить»! Например, как этот гематитовый комок-конкреция, очень похожий на железного краба без ножек и клешней... Заскучав, я оставил свое занятие и вышел в первую комнату. В глазах мелькали все краски земли, в голове перемешались разговоры о книгах, духах, камнях, собаках... Живут себе два старика, играют в таинственность. Может, со мной играют?.. Чем ещё заниматься, когда на пенсии? А я – чем здесь занимаюсь? Не знаю почему, но дух любопытства цеплял меня всё сильней и сильней. Эти деды знали что-то, и это могло быть по-настоящему интересно. Деды упрямо не укладывались в мою личную классификацию людей ни по увлечениям, ни по занятиям. Свет особого знания проглядывал порой в их глазах! Этот особый свет я наблюдал не однажды. И всякий раз он волновал меня, заставлял задуматься, приподнимал над суетой, утешал, бодрил, призывал во всём видеть светлое, доброе, и на душе как-то теплело. Симпатичная пожилая женщина продавала на базарчике два пучка разноцветных изящных цинний. Я вообще-то не очень люблю эти цветы. Они не пахнут и на ощупь как бумажные. Но подбор по окраске был таким весёлым, самых разных оттенков красного и розового, что я невольно остановился. – Почём ваши букеты? – А сколько дадите! – и женщина глянула весело удивительными, «сапфировыми» глазами. – Ну кто ж так продает? – Хотите, даром возьмите. Я цветами не торгую. А эти случайно собрала, очень много выросло, а столько мне не надо. Вот, думаю, кому-нибудь пригодятся. Возьмите. – Да неловко даже. Я всё-таки куплю, но денег у меня при себе немного. (Не пользоваться же наивной добротой!) – Ну, купите, – улыбнулась, а глаза прямо-таки вспыхнули голубыми искрами. Два рубля... (даже тогдашние) – не деньги, но когда сидишь «на подсосе», как говорят шофёры, и это сумма. Я заплатил, взял ненужные мне цветы. Дома они симпатично и просто вписались в натюрморт письменного стола, и при взгляде на них я улыбался, вспоминая пожилую женщину с девичьими глазами. Да, бывают же люди с чистыми, юными душами, не меркнущими от возраста!.. Только... очень редко. 3 Вернулся Прокофьич с мокрой бородой и руками (умывался, наверное). Тщательно утёрся, расчесал бороду. – Знаешь, Константин, забери-ка ты мою библиотеку себе. Не смотри, что книги старые, они, говорят, нынче ценные. Авось сгодятся. – У меня такого дара ясновидения нет, как у вас. – Нет, так будет... когда-нибудь. Мне всё это уже незачем. И Игнатию, – опередил старик мой вопрос, – уже ни к чему. – Оккультизмом меня заражаете? – Ага. Заражаю. Вдруг вычитаешь что-нибудь полезное. Не упирайся, бери. Книги я сумел перетащить в свою комнатку только за неделю, уложив их штабелем, как дрова. – Чепухи в них довольно, – будто утешая меня, говорил Прокофьич, помогая увязать последнюю пачку. – Верёвочку потом вернешь!.. Но для человека думающего и здесь найдется жемчужное зерно. И подмигнул хитро. Ах, дело было совсем не в оккультных книгах! Вечерами, подготовившись к урокам на завтра, иногда со смешочками в адрес самого себя, я принимался просматривать чёрные, кое-где побитые жучком раритеты. Немецкие, латинские и еврейские тексты откладывал без особого сожаления. Русских изданий оказалось немало. Я читал их вначале фрагментами, потом, войдя в замысловатый ритм изложения, стал прочитывать том за томом. Вот когда я оценил настойчивость Прокофьича и его совет познакомиться с Библией. Раскованное сознание без сопротивления впитывало необычайную информацию, относясь к ней как к причудливой фантастике в стиле «готических романов» и сказок Гофмана. Такое отношение стало хорошим противоядием! Как мне показалось, я понял запрет церковников на «чернокнижие!»: стоило увлеченному читателю отнестись с полной серьезностью к содержанию этих книг – и он, как в гипнозе, подпадал под их очарование. С каждой страницы веяло духом тайны, казалось, что дальше – ещё более жгучие, заманчивые открытия... Не книги, а наркотик! И всё это – неслыханное, неведомое и – что может быть заманчивей! – запретное. «Есть упоение в бою И бездны мрачной на краю...» Спасибо, Александр Сергеевич, точнее и глубже не скажешь!.. Я понял: упоение мальчишки, бродящего по залам заброшенного замка, да ещё находящего то обрывок парчи, то сломанный клинок или шпору – вот состояние заплутавшей в оккультных откровениях души, жаждущей невероятной романтики. «Энциклопедия оккультизма» некоего Г.О.М.а, «Символы Таро» Успенского, «Великая Книга Тота» Шмакова, «Гримуары пневматологии» Калугина, и переводы, переводы, переводы: Аллана Кардека, Папюса, Парацельса, Бэкона, Сведенборга... Странный мир фантастических образов, невероятных постулатов; гипотезы, плавно обретающие видимость аксиом... И постоянное ощущение, что ещё немного – и заблещут озарения и великие истины... Наркотики для разума! Ещё немного и остатки здравого смысла могли бы раствориться, как кусочки воска в горячей лужице. Проза жизни – уроки, тетради, педсоветы, субботники не давали захлопнуться двери моей духовной кельи и окончательно погрузиться в мир заманчивых иллюзий. Скольких же этот дурман отравил окончательно? Я не высыпался, рассеянно проводил дни. И поймав себя на том, что стал даже бриться раз в два дня, решительно сложил чёрные кирпичи обратно в штабель. Глава 6. Прокофьич собирается уходить Иногда люди праведной жизни предвидят близость кончины и заранее готовятся к ней, или бывают извещены особыми чудесными явлениями, знаменующими и их загробную участь. Священник магистр Григорий Дьяченко, «Из области таинственного» 1 – Долгонько не захаживал, – встретил меня Прокофьич. – Не приболел часом? – Работы много было. – Понимаю. Давай чайку попьем. Запахи мёда, чая с травами, горячих шанег, которыми угостила старика соседка, и ещё постоянно вплетающийся во всё это непонятный тонкий аромат, быстро стёрли впечатления последних дней. Химерические видения и образы отодвинулись куда-то в тень и уже не так тревожили. – Торопись медленно, – как бы между прочим изрёк старик, рассеянно глядя куда-то на полати. – Так и свихнуться недолго... Эх! Черёмуха зацвела... Так вот откуда аромат! Но погодите... – Осенью? Я прошёл в другую комнату. Там было неузнаваемо пусто. Чисто вымытые полы, пустые стеллажи, распахнутые окна, и за одним из них – не по сезону сочный зелёно-белый куст, от которого в форточку ветерок доносил томный весенний дух. Я молча вернулся к столу. – Маленько порядок навёл, однако, – шевельнул усами Прокофьич. Под руками его появилась толстая общая тетрадь в коричневом переплете. – Убрал всё в подпол, с глаз долой. А то не изба, а каменоломня... Хозяин – барин. Я прихлёбывал чай. Запах черемухи навевал тоску. Что-то задумывалось здесь! Старик закрыл тетрадь, тоже отхлебнул с полстакана. – Кои камушки Игнатию сплавил. Он им ума даст... (Ну и что дальше?) – Ты никак осерчал? – Ну что вы, Прокофьич, с чего бы это? – И то верно. Огород убрал, дом прибрал, долгов нет... Кажись, всё. – Уж не уезжать ли собрались куда? – Уезжать?.. Все мы пассажиры... Ты лучше расскажи, Константин, чего начитал-то? – А что рассказывать? Сказки для взрослых. – «Сказка ложь, да в ней намёк...» – Что-то намёков не нашёл. Читал, наверное, плохо. – Ну, начитал ты порядком! Только, думаю, не устоялось ещё у тебя в голове. – Да уж как-нибудь. – А я думал кой о чём с тобой потолковать. – Слушаю, Прокофьич. – Послушай, авось пригодится. Книжки-то тебя, думаю, за живое задели, да пока слабовато. Эку бадью на себя опрокинуть! Ты в них ещё покопаешься. Многого из них не возьмёшь, но кое-что имеется. Я-то подумал, сразу выудишь. И – ничего?.. – Да что там выудишь? Всё о духах и невидимом мире пишут. – Та-ак. Потеплело! – старик даже заулыбался (редкость для него). – И что? – Фантазии всё это. – Голова понимает, душа не принимает? Так вот что я тебе скажу. Мир невидимый – вовсе не фантазия. Если сравнивать, то это наша теперешняя жизнь – «фантазия». Ты сны часто видишь? – Наверное как все. – Ну и что это такое? – Что, сны? Говорят, что мозг дневную информацию перерабатывает. – В сны вещие, стало быть, не веришь? – Нет, конечно. – А как же мы с тобой во сне об аметистах толковали? – Э... – я осёкся. Про подаренную друзу и совпадение её со сном я помнил. – Ты только рта не раскрывай широко, а то пчела залетит. Знаю я твой сон тогдашний, хотя ты о нём мне не рассказывал. – Вы что, внушили мне его? – В смысле – гипнозом? Очень было надо! Я только в твой сон заходил. Думал, потом догадаешься. Не веришь?.. Вот за это ты мне нравишься, что, не подумав, не клюешь!.. А собаку к тебе Игнатий посылал, чтобы беды не случилось. Он это умеет. – Что, колдовство, значит? – Ты ёрничать не спеши. Я от умных людей о невидимом мире много чего узнал, оттого и в Бога без сомнений поверил. Были мне откровения кое-какие, не впрямую, конечно. Со священником тайным говорил, из тех, кто сослан был... за «опиум для народа». Он говорит: всё это, мол, наваждения бесовские. Для многих, думаю, да, но меня-то от наваждений этих прямо к Богу и шатнуло. Если, думаю, наваждения есть, значит и противоположное им тоже есть. А что? Сила Божья! А что касаемо вредности от интереса к чёрным книгам, то это уж с какими целями интересоваться. Если – чтобы корысти добывать, да вредить людям – это одно. А для познания – совсем другое. Тогда-то я книги провоторовские и прочитал, какие по-первах сумел. Ну и Игнатий помог, он тогда уже дошлый мужик был, только таился. За оккультизм сразу бы наградили путёвкой на касситерит,1 а то и на уран... Никогда я таким Прокофьича не видел. Глаза – как две иглы, пронзительные, убедительные. Лицо покраснело – разгорячился... – Ну вот, начал тогда я свой университет... Как белые мухи залетают, я за книги. То за Папюса, то за Калугина… Потом понял, что воды в них – как в Амуре. И опять к Игнатию. Он меня ещё кое с кем свёл... Ну, ладно... И дошло до меня, Костя, что мир-то совсем не так устроен, как нам со дна жизни видится! Ты вот такого философа Бердяева... не читал, конечно. А я прочёл, и меня как по лбу стукнуло: ведь человек-то зачем Богом создан? Бояться и молиться? Создание Божие – и такая кислая участь! А?.. Что думаешь по этому поводу, профессор? – Гм... человек – раб Божий?.. – Глупости! Один не так сказал – и все как попки повторили! Вот, послушай! Старик разгоряченно листанул тетрадку: – «Такого Бога, которого боятся и перед Которым раболепствуют?.. – нет, слава Богу, такого Бога человек не согласен принять ещё и потому что и Бог не согласен, чтобы к нему так относились. Бог не может нас принять как рабов!» Это, между прочим, священник пишет, сам Антоний, митрополит Сурожский! – Мне всегда почему-то казалось, что церковь трактует иначе... – И от кого ты всего этого нахватался? Ну ладно, не мне судить... Люди создаются для творчества! Хлеб ли печь, картошку растить, камни искать – всё хоть помалу, но тоже дело творческое. Жрать, спать да детей делать – это любой зверь умеет. А ты душой и сердцем знания возжаждай, а узнал что – на доброе дело используй. Тогда ты по-настоящему Богу служишь, а не на словах. Вот этого Бог-то от нас и ждет... Только мало чего доброго за жизнь свою мы успеваем. Вот пакости делать – это быстро, это не заржавеет!.. Да, а Игнатий мне и скажи: «А откуда ты знаешь, может, тебе за труды праведные и после смерти шанс пожить дадут?» Это, говорю, как? По-индийски что ли: жизнь-смерть, опять жизнь-смерть, как белка в колесе? «Да нет, говорит, не так быстро, но дух смерти не имеет. Уходит из телесной жизни, потом сам собой в областях неведомых обретается, пока его снова в жизнь не пошлют. И ждать ему такой «командировки» у всех по-разному приходится, смотря что на земле натворил... Смерти как полного исчезновения нет! Чересчур дорогая вещь – человеческая душа, чтобы так, запросто ею швыряться. И смерть как обновление – необходима, иначе – застой, духовная деградация, и в обновлении этом – тайна бессмертия!.. – Правда, – усмехнулся Прокофьич, очевидно сам слегка сконфуженный своей столь долгой и возвышенной речью, – ещё неизвестно, кем ты обратно в жизнь вернёшься. И ещё: не думай, что это – награда. По разным причинам...» Слушая старика, я невольно подпал под его возбуждение. То, что мне удалось вычитать в «чёрных книгах», слегка размочило мой скепсис и мне казалось, что я, кажется, начинал чуточку разбираться в странной концепции, которую пытался развернуть передо мною разоткровенничавшийся старый горщик. – ...А мир, невидимый нашими чувствами, куда как разнообразнее и сложнее, чем теперешний! Потому нам узнать его невозможно, но если с умом, то можно кое-что понять, пусть хоть маленечко, с краешка. И даже помощь получать, если для хорошего дела... Я когда это понял, сначала заскучал. Что ж ты делаешь, сам себе говорю: камни ищешь, красоту природную портишь, да ещё потом за теми камнями и рудами целая цепочка всяких гадостей тянется от людей жадных, хищных. Вот тогда и разлюбил своё дело, а потом и вовсе отошёл. И такая мне удача стала подваливать, ровно кто подсовывает! Только я уже другим стал. Наловчился духов камня слушать, они мне много чего теперь открывают, не хуже интроскопа, как у Игнатия. Камни-то не «мертвая природа», а как есть живая, только медленная. Неторопливая… А куда им торопиться?!. И память у них! – на миллионы лет! И у любой вещи есть память, и у растений, и у вот этой избы... Я сейчас сны-то не смотрю, больше духов вещей с их рассказами слушаю. Думаешь, врут?.. А есть, парень, средства такие, тёмных духов и близко не подпускать. А добрых, настоящих не пытать о том, чего тебе знать не положено. Что можно, то и открывается. – ...Сейчас думаю: как всё легко это! А покрепче подумаю: ну и дурак же я! Легко только... ну, ты знаешь, что легко делается. А мне это – как дар, что ли, только не очень знаю, почему. Ты, Константин, человек начитанный, скажешь, блажит, мол, дед, из ума выживает?.. Да нет, не одержимый я всякими нечистыми, и не сдвинулся мозгами. Просто знаю: Бог есть любовь, а не гроза неумолимая. Даётся мне всё это – значит, для нужного дела, не для болтовни, конечно. Вот и тебе говорю теперь не потому, что язык зачесался. Время нужное настало. И ты мне сейчас ничего не говори, а спокойно выслушай. Прокофьич умолк, словно жар его чувств немного утих. Заговорил медленно, будто взвешивая каждое слово: – Уходить мне пора настала... Вот за собой и прибираю. Жалею – не жалею, дело пустое. Сказать по душам, так одного жаль... тебе, верно, Игнатий уже проболтался – с Аней расставаться. Не гляди, что старик, любовь-то моя, парень, так молодой и осталась. Это я постарел, а душа – нет... Мне стало жаль этого странного человека. Потемнев лицом и согнувшись, смотрел он слезящимися, старыми своими глазами на скрещённые перед ним на столе ладони. Словно пытался угадать по ним, что будет дальше. – Прокофьич! А что же она? – А что она? Знает и помнит. Жалеет меня. Да сердцу-то не прикажешь... Да ты видал её недавно... – Это когда же? – Однажды, – не отвечая на вопрос, продолжал Прокофьич, – однажды она от жалости сама ко мне пришла. Стала молча передо мной... Глаза синие, как сапфиры, побледнела вся. Поцеловал я её в эти синие глаза, чуть не заплакал. Трясусь весь. И её жалко, и себя... Поняла она, что со мной творится. Только и сказала: «Спасибо тебе за всё», поцеловала тихо и ушла. С тем и живу... до сивой бороды. И считаю, счастье мне огромное досталось – на всю жизнь полюбить, хоть и без ответа. Мука и радость великая... Может, потому я на мир по-другому стал смотреть, как враз поумнел... О мистике я не понаслышке знаю. Ну, это такая уж мистика, что не знаю, что и думать... Склонившись над столом, старик долго молчал. Я не решался нарушить его печаль. Знаете ли... если старик говорит такие слова... – А, ладно! – он вскинул голову. – Не о том речь. Я тебе вот тетрадочку приготовил с мыслями. Записывал! Для себя, конечно, да что там... Может, тебе послужит, сгодится, возьми. Что не поймёшь – Игнатия спросишь. И помни: ни о чём никогда не жалей и не печалься. Всё правильно идёт. – Вы, вроде, прощаетесь? – Это как положено. Время пришло, Константин Петрович. Признаться честно, я с детства боялся, когда старики начинают говорить вот так, то есть, «надо отдавать себе отчет, что жизнь прожита» и так далее. Но в эту минуту мне стало так жаль моего Прокофьича... – Что это вы вздумали, Иван Прокофьевич? – дикая мысль толкнулась в мозгу, отозвалась в сердце. – Где-то читал я, что жизнь человеку – дар Божий, какая бы она ни получилась. И отказываться от неё по воле своей – всё равно, что дар этот бросить в лицо Тому, Кто его тебе дал. Упаси, Господи, конечно, и ранее времени своего я туда не тороплюсь... Но, тут ты прав, надо отдавать себя отчет... Я замер в ужасе. – А впрочем, – вдруг оживился Прокофьич. – Чего это я! И... Эк-ко, что-то меня сегодня на цитаты потянуло! Знаешь, читал я как-то книжку про древних египтян. Ну, ладом-то я мало что узнал, а кое-что в душу запало. И вот такие их древние стихи: «Поют тебе духи Восхода, Зовут тебя духи Заката...» И снова умолк надолго. Тень печали вновь прошла по его лицу. Сказал неожиданно: – И меня уже зовут. И рассмеялся: – Да ты что, парень, скуксился? Смерть такая же простая штука, как и жизнь. Мне ещё повезло: подготовиться дали. А всякие ахи-охи ни к чему. Ко мне больше не приходи, даже если услышишь всякое. Договорились? Я не знал, что сказать. Мысли смешались в густую толпу и не одна не могла прорваться для вопроса. – А со временем, Константин, я к тебе... загляну. Не в яви, конечно. О хламе моём не жалей, потом поймёшь почему. И вот тебе мой маленький подарок, – он поставил на стол каменную фигурку, похожую на шахматную. – Из калканской яшмы её когда-то Игнатий мне выточил. Материал красивый, но по информации тупой, хоть вдоль, хоть поперёк режь как картошку, ничего не попортишь... Я взял подарок. Зеленовато-серый горщик с каёлкой и заплечным мешком глядел на меня острыми глазками, приложив к губам палец: молчи, мол, помалкивай. Бородой, усами и хитроватым личиком слегка с Прокофьичем схож. Сделан искусно, до точечки. – Когда попало на стол не ставь. Вспомнишь – достанешь. Поудивляешься, снова спрячь... Ну, будь здоров, Константин! – хозяин встал. Мы обнялись, словно прощались насовсем. А может, так оно и было?.. Глава 7. Старая тетрадь Видимо, существует НЕЧТО, что не укладывается в рамки наших знаний. И это НЕЧТО проявляет себя в самых различных областях знаний, ставя перед нами неразрешимые загадки. Ю.А. Фомин, «Анатомия чудес» 1 Нежданно-негаданно случилась командировка! Областные начальники, как водится, решили, что в охвате учителей высоким вниманием «сверху» имеется недоработка, и спустили разнарядку на областную конференцию. В середине четверти! Ни два, ни полтора... От нашей школы отправили меня: отдувайся, молодой. Три дня я читал газеты и старые журналы (всё, что удалось набрать в киоске) под аккомпанемент речей маститых ораторов (ни одного, кто бы когда-либо работал в школе!), агитировавших за политехнизацию обучения. В последний день удалось сбежать в краеведческий музей, где я особенно внимательно осмотрел – ну конечно! – коллекцию местных минералов. Было много отшлифованных мраморов, оникса, агатов, разных «полезных ископаемых». Особенной гордостью отдела было мозаичное панно, изображавшее Климента Ефремовича Ворошилова верхом на лошади, составленное из нарезанных кусочками образцов поделочного камня. Амазонит, малахит, родонит, яшма, лазурит... много чего. Опытному мастеру всего этого добра на год бы хватило. Мне стало скучно и тоскливо, как в кабинете зоологии, где стоят колбы с заспиртованными лягушками, раками и окунем в разрезе. И очень печалила мёртвая красота камней, аккуратно распиленных по живому... Директор мой выслушал отчёт о конференции равнодушно. «Ну хорошо, идите работайте». Я был всего-навсего «птичкой», которую поставили в графу о выполнении плана. – Константин Петрович, а у нас пожар был, – сообщил на уроке рыжий непоседа Витька Ваулин. – Где? – На нашей улице. Прокофьич погорел. В учительской на ходу подтвердили: – Сильно горело, прямо столбом. А старик там же у дома умер. И позвать никого не успел. Пока пожарные ворота сломали, чтобы заехать, от дома головешки остались... Я отправился к Щёголеву. У калитки долго стучал кольцом, пока не послышался хруст шагов по гравию. – Здравствуйте, Константин Петрович. Мы вас ждали... Я её сразу узнал. «Глаза синие, как сапфиры...» Лицо очень милое, спокойное, будто у неё мысли совсем далеко от окружающего. Летнего цветника уже не было. Семена собраны, ботва убрана. Совсем голо во дворе. Чёрные ели полузакрыли сказочный домик. Игнатий Харитонович встретил меня в «зале», самой большой комнате, где круглый стол, стулья, диванчик и огромные «китайские розы» по углам. Без слов, как-то хладнокровно пожал руку. Мы присели за стол, помолчали. – Как же это получилось? – не выдержал я. – Меня в командировку послали... – Я знаю... Как случилось? Я уже наутро услышал. Пошёл; там один пепел. Сараюшка да баня остались. Вчера Ивана и схоронили. Я ворота заколотил, чтобы кто попало не шастал. – Умер-то отчего? Пытливый взгляд уперся мне в переносицу. – Ты, Константин, перед отъездом с ним говорил? Я кивнул. – Он... ничего тебе особенного не сказал? Почему-то не хотелось мне в ту минуту подробно вспоминать, распахивать душу, плакаться о том, что вот, мол, как сбываются предчувствия… И без того худо было на сердце. – Говорил, что «зовёт» его кто-то. Я не придал значения… – Ну и всё верно, кроме значения. – Как это? – Он же всё тебе сказал. – Я думал – так, под настроение… – Да нет, всё правильно. – И вы так спокойно об этом говорите? – Конечно, – Игнатий Харитонович пожал плечами. – Иван своё время знал, всё сделал как надо и... ушёл правильно. – Он ещё крепкий был мужчина. – Разве в этом дело... Жена Щёголева сидела на диване, почти равнодушно слушая нашу беседу. Я почувствовал к обоим неприязнь. Друг же умер, а они такие!.. – Ну-ну, ты не ерепенься, – Щёголев положил руку на мое плечо, сжал, когда я хотел высвободиться. – Ваня знал, что делал. Я наскоро распрощался. До калитки меня проводила Щёголева. – Я знаю, вы сейчас на кладбище пойдете. Вот, положите ему, – она протянула букет крупных белых хризантем. – Для вас сохранила. Я хотел отказаться, но увидел дрожащие в глазах слёзы... Холмик Прокофьича я нашёл сразу, с краю, по свежему деревянному кресту и груде цветов. Кто-то уже и скамью пристроил сбоку. Посидел. В голове было пусто, ни чувств, ни воспоминаний. Заморосил мелкий дождик. Не чужой мне был Иван Прокофьич. Разница – лишь в годах да опыте, а в главном мы сходились один к одному. Но, поверите ли, печали и скорби у меня в ту минуту не было. Почему? – И то верно, – я представил и «услышал» голос друга. – Что, меня слезами из земли намоешь, как самородок? Да и нет меня там совсем, только мёртвое тело старичка в ящике... Цветы-то, конечно, вещь приятная, знаю чьи они. Лучше бы росли на месте, живые... Господь с тобой, Константин... Я вспомнил: в ящике стола лежит тетрадь! Заторопился домой. 2 Коричневого ледерина обложка изрядно истрепалась, видно путешествовала с хозяином где придется. Я открыл и нашёл свернутый вчетверо лист-записку: «"Во многом знании много печали... " Я не хотел умножать твою печаль и многое не рассказывал тебе, пока был. Присматривался, чего стоишь как человек. Понял, потому и тетрадь отдал. Много она тебе не откроет. Но ты уже, думаю, немного отмяк от своего прежнего понимания жизни и вообще, так что тетрадь подскажет, какими путями я пришёл к тому, что знаю и что, думаю, и тебе пригодится... Не всякому писаному верь и не всё самое главное записывается. Есть и другие способы. И не каждому, кто захочет, дается знание, заслужить надо. Главная заслуга – чистое сердце и душа пытливая. У тебя это есть, значит, тебе и книги в руки. Читай, думай, сравнивай и снова читай. Что-нибудь и люди подскажут. Я тут без тебя похлопотал немного, так что не очень удивляйся. То, что получишь – не подарок, а обязанность. Ты её выдержишь, думаю. И здесь люди помогут, если надо...» Странно. Выходило, что записка эта была написана уже после моего отъезда? Тогда... как же всё это могло получиться? Я решил пока не ломать голову и продолжил чтение. «...Ищи себе учеников и единомышленников, как я тебя нашёл, хоть ты и думаешь, что сам пришёл. Будь осторожен. Хорошее дело нельзя передавать в жадные руки. Когда тетрадь почитаешь, может мы ещё встретимся, если захочешь. И если сумеешь. Думаю, получится. Мудрости особой нет, только не надо пугаться. Когда всё хорошенько перечитаешь, хранить это, как память, не надо. Думаю, ты поймешь, почему. Пишу больше по привычке, чем по необходимости. Все мы человеки. Будь здоров!» То ли записка была наспех написана, то ли я не вник, но показалось, что старик продолжал, хоть и так, свою игру в таинственность и чудеса, как мне порой и раньше виделось. Я открыл тетрадь. Разными чернилами, иногда карандашом, то уверенной рукой, то кривым, дрожащим почерком было в ней записано всякое: цитаты, какие-то формулы, беглые заметки, вычисления, рисунки то ли кристаллов, то ли схем... На первой странице чётко выведено: «"Человек и природа имеют смысл только в своей связи с Божеством. Природа, отделенная от Духа Божия, является мертвым и бессмысленным механизмом". В.С. Соловьев, философ». Ниже – карандашом: «Золотое сечение по Пифагору: a : b = b : c ; a : b = 1,62... Числа Фибоначчи!.. Пропорции человека и животных стремятся к "золотому сечению"...» «Пентагональная симметрия свойственна только живым организмам! Земной "шар" – пентагональный многогранник –?! Свящ. симв. – звезда, пентаграмма». Опять цитаты: «"Бог-личность хочет не человека, над которым он господствует и который должен Его прославлять, а человека-личности, которая отвечает на его призыв и с которой возможно общение любви". – Н.А. Бердяев». «"Чудо – прорыв духовной силы в природный порядок" – Н.А. Бердяев». Совсем несуразное: «"Хумата, хухта, хваршта!" !!!»1 «"Мы не знаем многих скрытых возможностей. Это дремлющие силы, и их надо вызвать к жизни", – Скрябин, композитор, изобретатель цветомузыки, оккультист». «Камни – застывшая музыка. Цвет есть, звука нет. А если оживить, цвету дать звук?..» «Сфера магии – область повышенного риска». Потом рисунки: треугольник с точками – «тетрактис Пифагора», треугольники с вписанными шестиугольниками, тут же какое-то «божественное дерево» и целый чертеж – «Земной монохорд»... Таблицы-перечни камней и их «соответствия»... планетам – по Пифагору, Агриппе, Луллию... Потом «Тетраграмматон» – треугольник с еврейскими буквами и похожее на кристалл «Древо Сефирот» с мелкими пометками... Крупно, трижды подчёркнутое: «Монада Лейбница!!!» Я уныло перевернул страницу. Если всё это читать подряд, конечным результатом будет только одурение и головная боль. Понятно, что каждая запись – как обломок, может быть, долгого размышления (или работы над, быть может, какой-то книгой?). Попробуйте по обломку восстановить целое! Хозяин тетради слишком хорошо обо мне подумал!.. Или это всё же – галиматья, «сборная солянка», выхваченные где попало обрывки и кусочки? Так, баловство на досуге? Так... «Николай Николаевич Сочеванов – много интересного. Пробовал сам. Получается!!! Лозоходство – не миф!..» Здравствуйте! Что я могу понять из такой записи? Который такой Сочеванов? Геолог? Прокофьич что – встречался с ним? Зачем? и что «пробовал»? Всё это – просто сумасшедший ребус с перепутанными строчками! Или… у читателя тетради с интеллектом слабовато? Я закрыл тетрадь. Головоломка пестрой грудой рассыпанной мозаики находилась под этой коричневой обложкой, а ключа к ней... «Торопись медленно», – всплыло напоминание Свиридова после моего дикого штурма всяческой эзотерики. Стоп! А ведь «древо Сефирот» там было! И «Тетраграмматон» был!.. Это я тогда по верхам, по диагонали, сикось-накось читал. Значит, надо перечитывать всё, чтобы понять эти записи? Стоит ли игра свеч? Я достал из укромного уголка коробочку и поставил перед собой яшмовую статуэтку. Всё-таки было в ней сходство со стариком Свиридовым, и, наверное – не случайное. Чёрные ямочки-зрачки от света лампы углубились, даже словно заблестели искорками, как у живых глаз. Хороший мастер Игнатий Харитонович. И внезапно так захотелось спать... 3 ...Терпеть не могу пьяной расплывчатости, туманности мозга и лживой многозначительности!.. И всё это было во мне. Сознание выныривало, как утопающий в болоте, из наплывающего дурмана и вновь опускалось в пузырящуюся гущу. Предательское: ещё чуть-чуть, задохнуться и – перестать всё ощущать!.. И ярость: но почему? Во имя чего?!. ...Холодный голубовато-зеленый луч резанул вокруг, отсёк бурые и чёрные тени. Белые плиты под ногами и белые стены... В низком кресле сидит Иван Прокофьич, милый, близкий. Ничего, что он зеленовато-серого цвета, это же благородная калканская яшма, без порока и лжи! – ...Ну-ну, Костя. Одурел совсем парень! Охолонись, всё позади... Ничего, что прохладно, зато блохи не заедят... Здесь не холодно, здесь никак. Ну-ка, присядь... Я опустился на что-то деревянное, угловатое. Стало теплей и уютней. Вокруг мгла или плохо различимые стены старой избы. Прокофьич напротив. – Обкушался, парень... Оно, понятно, всякая нечисть вокруг вьется. Отдышись. Я тоже, старый дурак, не рассчитал: конечно... что ты там поймешь, коли залпом, в этой тетради... Да в ней и не главное, одни соображения... Оклемался? Мыслить можешь? Ну и ладно. Теперь слушай. Он, который Тёмный, сам по себе бездарь, «двоешник» пошкольному, зато гордыни – уу! Так он, подлец, человеков заставляет фантазировать и всякие какибяки придумывать, а потом самим же и пугаться. Вот и тебя зацепил. Только мы все – рядом, и я, и Игнатий, и другие. Много нас, в обиду тебя не дадим... Тетрадь моя – для раздумий и поисков. А главное теперь скажу. Тетрадь – только наброски, чтобы легче искать было... Я же Суть Мира искал, основную мудрость. Зачем мы, кому нужны, для чего живём?.. Здесь искать, себя заранее настроив, нельзя. Но доверяться всякому – тоже. И ты знаешь, я нашёл! Сразу всё не скажу, сам тоже поработай мозгами, радость открытия ощути! Тогда победитель будешь. Главное – Монада. Это поймёшь – да сути доберёшься. Всё остальное второстепенно. К Игнатию пойди... Ну, я и так сказал больше, чем надо. А теперь усни крепко... Глава 8. Вступление на путь Я влился в горючий поток, Он меня подхватил. Когда он меня растворит, я стану Истиной. Дух японских трехстиший. 1 Щёголев встретил меня у калитки. – Здравствуй, Константин. Закрой сам, у меня руки в грязи. Николаевна! Гость у нас, бросай свои луковки, приготовь койчто мужикам. А мы пока грядки докопаем!.. – Здравствуйте, Костя, – Анна Николаевна поднялась от пышно взрытых, как сдобное тесто, грядок. – Рада вас видеть. В дом проходите. Я застеснялся, потоптался у грядок, пока она не ушла, потом таскал какие-то «перегнои» и «супеси», помогая хозяину. Наконец, куча луковиц утонула в смеси почв. Мы прогладили ровные гряды граблями, наводя красоту. – Пойдем, руки вымоем... «Имеющий в руках цветы, плохого совершить не может!..» Точно сказал какой-то поэт! Умный, наверное, был мужчина! – Щёголев в домашнем полуспортивном одеянии как бы помолодел, держался петушком. – Пойдем в дом. Только – чур. При Анне разговора об Иване не заводи... ...В мастерской царила благолепная чистота. На столе – несколько розовобелых хризантем с веточками ели. – Символ долголетия и благополучия, – пояснил Игнатий Харитонович. – Аня всё мудрит. Что, с Иваном говорил? – шарахнул он меня догадкой. Я чуть не задохнулся, просипел что-то невнятное. Бездонными казались глаза хозяина. Уже безо всякой усмешки он присел у верстака, разгладил полотняную накидку на нем, и без того блестящегладкую. – Глаза круглые не делай, привыкай, Костя. Если побаиваешься, давай скажем «ничего не было», и разговор закончим. А если хочешь – давай поговорим серьезно. Давно пора... – Я тоже так думаю, Игнатий Харитонович. Что-то за последнее время мглы какой-то у меня в жизни много. Наверное, вы сможете помочь? 2 Такой лекции я не слыхивал! Заранее очертя голову, я целиком отдался потоку мыслей и уже не удивлялся ничему. И не сопротивлялся... – Дело это лохмаче, чем ты думаешь... Ты погоди ухмыляться, самое смешное впереди... (Я уловил знакомые словечки Прокофьича и невольно улыбнулся). – Начнём «ab ovo», «от яйца», не вдаваясь в дробление основного деталями... Сначала об основной концепции. Раньше были тёмные суеверия, ныне – невнятного цвета науки. И то, и другое – одного толка: созданные чисто человеческим разумом и воображением, удобные для употребления условные образы и приблизительные представления об окружающем бытии. Ты возразишь, что наука оперирует доказательными аргументами? Но и это видимость… Если б ты поинженерил с моё, да узнал бы, насколько они «доказательны»… Ой, много чего здесь бывает сокрыто, подтёрто, а то и простонапросто вымышлено… Но! Исследуя этот раздел знаний, я пришёл к интересному выводу. А именно: чем точнее и «неопровержимее» расчёты и вычисления, тем вернее обнаруживается их вечная относительность. Они – дают нам уверенность в устойчивости наших знаний, она – напоминает, что эта устойчивость условна. Выделим главное... Наука наша зря отвернулась от древних представлений о вечной борьбе Добра и Зла, как от гипотезы невнятной, расплывчатой: ни «точно» доказать, ни аргументировано опровергнуть её невозможно. А надо ли? Если она – данная Непреложность? Я здесь не только камешки резал и провоторовскую библиотеку перелопачивал. Следил маленько и за новостями, как выражаются «в области науки» (будто жизнь и наука – вещи разные). И, – пусть не впрямую, кто позволит? – но сегодня неизбежно смыкаются веками разорванные святошами и учёными узколобиками две половины единой ткани восприятия мира – вера и познание. А человеческая глупость порой их разводила чуть ли не на антагонистические позиции! Одни жарили учёных на кострах, другие с мясом вырывали колокола и уничтожали храмы и иконы. Но глупово – глупым!.. Попытаемся встать над этой «схваткой». Последние изыски в космогонии, в исследованиях пространствавремени, глубокого вакуума и энергий, как это ни смешно, нащупали убедительные доказательства возможности быть «барабашкам», полтергейсту и всяческим трансцендентным и мистическим явлениям. Глубокомысленно кивают головами вчерашние материалисты, когда говорят о телепатии, проскопии, магии, телекинезе и прочих паранормальностях. Уже «тепло»! Не скажу безапелляционно, чтобы не впасть в гордыню, но думаю, что добро и зло – это не абстрактные понятия, они имеют определённые, «вполне сущностные» источники, свойства и персоналии, обладающие разумом и волей. Исходя из этого как аксиомы, и следует определять свое место в мироздании. Как всему человечеству, так и индивиду. Хотя ни то, ни другие особо к этому не стремятся: ещё не созрели... Далее. Сотни, если не тысячи концепций, убеждений, верований, суеверий породили неисчислимые условности в виде законов, теорий, катехизисов и соответствующих им правил, приёмов, молитв, обрядов, символов. Внутренняя, на уровне подсознания, убеждённость в наличии Добра и Зла раздробилась на тысячи отражающих её зеркалецсознаний, любое из которых охватывает лишь крохотную долю истины. Но претендует на полноту её отражения!.. Психологически – для человеческого интеллекта – это естественно: малейшее сомнение равно поражению! И каждый дудит в свою дудку, не вслушиваясь в общую какофонию!.. Отойдём чуть-чуть в сторону и вычленим суть: борьба Добра и Зла, образно – Света и Тьмы, понаучнее – Творческого Импульса и энтропии… Или, всё-таки, Известного и Неизведанного? «Человек простой», опирающийся на инстинкты, опасается Неизведанного, хотя в этом Неизведанном для него может таиться немало благ и чудесных открытий. Он свято уверен, что Добро – это Известное, по крайней мере его так учили с детства. И, наоборот, не учили тому, что в Известном этом таится… или даже – причём, в наглую! – не таится, а процветает самое вопиющее Зло… – Один драматург, кажется Шварц, – припомнил я, – сказал, что человек опускает руки не потому, что не может чего-то добиться или от чего-то избавиться. Просто, ему так спокойнее. – Вот-вот! – как будто обрадовался Щёголев. И процитировал: – «Так держать, колесо в колесе, и доеду туда, куда все…» Это Высоцкий, кажется? Правильно. Мы привыкли искать и видеть зло везде, где угодно, только не в самих себе… Нус, теперь пойдём дальше. Явления синергетики в космогонии однозначно подтверждают, что развитие Вселенной не имеет однонаправленного вектора её существования, вектора сведения бытия к тепловой смерти, к абсолютной энтропии, к «нулю» небытия. Дабы не «растекатися мысию по древу», выделим кровно интересующий нас, людей, момент этой космической Великой Мистерии – наше личностное бытие. Есть ли человек – эфемерида, однодневка, искра, на миг вспыхнувшая в вечной ночи? Или он нечто иное? Точнее – некто иной? Идеи голографической структуры Вселенной, множественности измерений и единства пространственновременных явлений, которые выражаются в кипении энергетических процессов в океане вакуума, по моему убеждению, говорят за то, что дух как таковой – не единомоментное явление в бездне случайностей, но – структура чрезвычайно многозначная и достаточно устойчивая. И если не вечная, то «трудноуничтожимая» в бесконечности её трансформаций в бытийности. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию», – это не я сказал, как тебе, Константин, известно, а Библия. По образу! – это не значит «крохотную копию», маленькое подобие, но – каплю сути! «Материалом» послужила консистенция Космоса, иначе Бог просто эманировал бы каплю себя и получился бы не человек, а... скажем, ангел. А целью создания был именно человек – сущность, генетически сродственная с Космосом. А значит, способная впитывать из Него всё, в нем имеющееся. Такой вот осколочек великой Голограммы, имеющий все её свойства, хотя и в уменьшенном виде... Ты ещё не устал?.. Ладно, пойдём дальше. Дух творения, которое для простоты мы обозначим как «человек земной», не сразу стал этим «человеком». Для этого уровня надо было добраться в своем развитии через неисчислимые трансформации от чистого духа – эманации Логоса через миллиарды «материальных» ипостасей. Недаром «некий источник», о котором скажу как-нибудь потом, сказал нам, что одухотворенность есть в каждой элементарной частице Вселенной, и мы, люди, чтобы подняться даже до своего нынешнего уровня, проходим стадии существования в веществах, минералах, растениях, животных... Образ грубоват, но, во всяком случае, понятен... Не вдаваясь в тонкости, примем как данность, что эта эволюция будет продолжаться ещё... значительное количество... гм... времени. Для нас сейчас важно усвоить одно: дух наш неуничтожим, во всяком случае – в обозримом для нашего интеллекта будущем. Помнишь, у Омара Хайяма: «Приход наш и уход загадочны, – их цели Все мудрецы земли осмыслить не сумели. Где круга нашего начало, где конец, Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?» Терзаться этим неведением – дело пустое. Куда полезнее определиться в осмыслении текущего момента. Чем точнее такое самоопределение, тем точнее трасса индивидуальной эволюции. Чем расплывчатее – тем дольше процесс индивидуальных страданий, мучительных для духа трансформаций. Конечно, у каждого из нас есть где-то начало и где-то финал. Как и в земном бытии. Но между этими точками А и Б лежит бездна вариантов, переплетающихся между собой, совпадающих, ветвящихся... И тем более запутанно, чем активнее индивидуальная воля мыслящей частицы – духа. Избежать этого мы не можем, мы просто природой своей обязаны вести поиск своего пути, используя весь приобретенный опыт и набивая шишки от собственных ошибочных решений. В этом процессе духу и помогают и мешают внешние «факторы» различной мощности: от Великого Источника нашего бытия до третьестепенных наших собственных капризов. Строго «держать курс» в хаосе событий не дано никому. Потомуто «все мы грешны»!.. И нам бы порою от отчаяния, а пуще – от своих поступков, легче взять… да и свалить вину на когото… Пусть даже вымышленного. Дескать, бес попутал, пускай он и расхлёбывает. Но об этом – как-нибудь потом… В общем, ничего особенно нового Игнатий Харитонович мне пока не сообщил. Всё-таки определенное «разжижение мозгов» после чтения всяческой «крамольной» литературы помогало мне без потрясений переживать лекцию Щёголева. Заглянула Анна Николаевна. Молча посмотрела на мужа, кивнула и ушла бесшумно... – И теперь важное! – Щёголев поднял палец. – Мы с Иваном потратили не один десяток лет с тех пор, как задались теми же вопросами, что и Омар Хайям. На них мы, конечно, ответов не нашли, но кое в чем разобрались. Опятьтаки «вчерне», схематично концепция наша такова... – Скажем, воду мы, жители умеренного пояса, чаще всего представляем как жидкость. Для микроба она, полагаю, привычнее выглядит как пар. Ну а для эскимоса это, прежде всего, лёд и снег... Каждому своё! Человеку земному легче представить себе любое существо как тело материальное, физически ощутимое. И вот что любопытно: тысячелетиями люди верили в богов, демонов, всяческие «иномерные» сущности. Но с ужасом воспринимали встречи с ними, или с тем, что принимали за них. Не говоря о недобрых, даже самые благоприятные проявления таких сущностей в земной обстановке вызывали мистический страх! Преодолеть его смогли только те, кто сумел подняться в своем духовном развитии над привычным порядком явлений. Таких – единицы... Страх этот – вещь вполне нормальная: происходит «чудо», а оно как фактор, разрушающий естественный порядок вещей, воспринимается как опасность. Вот мы с Иваном этими вещами и занялись... Как у Флобера, его «две мокрицы»1 – стали создавать собствен-ную «коллекцию невероятного» и искать ему объяснение, предпочитая «самое научное». Сколько ерунды перелопатили! Забавно, но при этом и рисковали не раз. Наши «госорганы» хоть в Бога не верили, во всякую чертовщину тоже, но преследовали таких как мы, искателей – не хуже инквизиции!.. Слыхал о таком – Леониде Васильеве? Мы ему и письмо написали было, да удержало что-то, а после узнали, как разгромили его «передовые советские ученые», да и о том, каким репрессиям подвергся человек... Провоторовскую библиотеку мы спасли и набросились на неё как голодные... А очнулись – разочаровались, слава Богу: почти всё оказалось унылой фантастикой, сердцевиной которой был всё тот же страх перед Неведомым, которое вроде бы и есть, но неощутимо... И спиритизмом покухонному занимались... В общем, чернокнижничали. Но от идеи докопаться до сути не отказались! И знаешь, вдруг посыпались на нас странные совпадения, нежданные знакомства с оригинальными людьми... А может быть, зорче мы стали, что ли... Конечно, мы изобретали велосипед! Хоть намто казалось, что мы прямо-таки колумбы!.. Попался нам однажды, когда «для души» мы отправились в горы, один ветхий старичок. Колдуном его считали. Встретились. И застряли в той деревушке на месяц. Любопытный дедок оказался! Помню, он нам и сказал: «Чудес желаете, милые? Так нету их, и колдовать я не умею, а делаю то, что знаю. Бог чудес не делает, потому как и без них мир устроен чудно и мудро. "Чудеса" только нечистая сила делает, чтобы людей пугать... Науки, милые, изучать надо, науки! Тогда и поймёте, что людям мноогое давно уж открыто, да не видят! Не с того, знать, конца книгу жизни читают...» Показал он нам... кое-что. Мы – ахать, а он смеётся: «вы же науки по верхам изучаете, вот и пропускаете в них целые страницы! А в них как раз о том, что "чудесами" называете, ясно сказано...» Эрудиция у этого «колдуна» была изумительная! Как он этой информации нахватался, сидя в тайге глухой, мы долго понять не могли! Думали даже: а может, он академик какой, инкогнито, сбежал в отшельники. Платона, Вернадского, Козырева нам цитировал, Калугина, Шрёдера, Дирака... И на любой вопрос – целая лекция! Вроде как я сейчас тебе. А потом и сказал: «Вижу, ребята, что нужным концом у вас головы привинчены, да и сердца у вас честные. Ещё кое-что покажу и объясню, если не побоитесь на себя тяжёлый крест взвалить». Ну, мы, само собой, поклялись, а он говорит: «Обещания люди часто в карман прячут, когда выгода засветит. Не обещания важны, а устремленность души. И тяжёл будет крест ваш не знаниями, а тем, что если нарушите правила, может чего-то и добьетесь, да расплатитесь за нарушение невообразимо!..» Ну, это я увлекся воспоминаниями. Наверное, потому, что особый импульс мы тогда получили, мозги старичок нам маленько повернул. Сегодня не об этом речь. А сказать короче, вышли мы с Иваном на несколько ключевых моментов... Аня нас зовёт! Пойдём, пообедаем?.. 3 Обед был неприхотливый, но с щедрыми порциями и предложением «повторить». Анна Николаевна угощала нас необычными вареньями из лимонника и физалиса, о которых я и не слыхивал. Игнатий Харитонович добродушно подтрунивал над кулинарными изысками жены, но чувствовалось, что он гордится ею. Было подомашнему уютно и весело, и я как-то оттаял душой. Кофе мы пили в мастерской. Щёголев, казалось, полностью ушёл в сибаритское наслаждение напитком. Потом сообщил: – Знаешь, Костя, а ведь кофето не настоящий, не из Аравии или Африки. – Шутите? – я вдохнул бодрящий пар из чашки. – Да нет, серьёзно. Аня что-то там с желудями делает, травки тонизирующие добавляет и поособому режиму варит. Только нечасто, – вздохнул он. – Вредно, говорит, так организм взвинчивать. А что ему, организму, и износу быть не должно? Не вечный же... И так уже мелкие винтики поизносились... Я деликатно промолчал. Для своих лет Щёголев выглядел этаким стареющим спортсменом, ещё стройный, с уверенными движениями. – Аня человек одарённый! Не смотри, что в глубинке живет, и вузов не кончала. С её знаниями многие академики не сравнились бы. Есть такое выражение «тайная сила». Она у своей матери переняла. Когда мы с Иваном некий просвет в наших поисках узрели, оба, порознь, не сговариваясь, об Анне подумали. Я как прикинул – ахнул. Пошёл к Ивану, а тот смутился и говорит: «А я уже давно понял. У Анныто – что называется "дар Божий"». Мыто думали раньше так, мол, девичье очарование в ней, ну красивая, ну приветливая... А у неё такой «рисунок» в душе объявился! Я не удержался, как-то ей и проболтал про наше «открытие». Засмеялась. «Дурачки вы, – говорит, – как есть! То, что вы по книжкам вычитывали, мама моя мне из рук в руки передала...» Вот так! – ...Мы с Иваном тебе не подарок делаем, – предупредил Игнатий Харитонович. – Знания эти не с куста упали и тебе не для повседневного пользования даются, а чтобы ты дальше пошёл. Если робеешь, давай этим разговор и закончим... Хорошо подумал, говоришь? Ну, Господь благослови!.. «Кредо», как выразился Щёголев, было и впрямь необычное и ни в какие научные ворота не входило. По их убеждениям, одухотворенность – основной признак живой материи на любом уровне (а к «живой» они относили даже все вещества и минералы). Уровней – множество, и плотное, физическое состояние «духа» – лишь малая частность в многообразии его состояний, вплоть до чисто энергетического, корпускулярного, волнового. Пресловутый «астрал» – «область пребывания» духов – лишь бледное, условное определение топологии мироздания. Человеческий дух – его исчезающе малая составная часть, тем не менее – равновеликая по массе информации целому. Поэтому спиритизм (не салонное развлечение с блюдцами и планшетками, а способ исследования) даёт возможность связи с остальным континуумом, позволяя овладеть чуть ли не «всеведением». Однако для плотного мира обитателей, то есть людей он крайне затруднен из-за несовершенства их в духовном плане. – Мы, люди, даже во сне, когда преграда временно снимается, как дурные, – посмеивался Щёголев. – А наяву вообще непробиваемые. Некоторые об этом знают или догадываются. Некоторые «продвинутые» прибегают к наркотикам, психоделикам, алкоголю, чтобы, так сказать, приобщиться. Дурость это. «Шёл в комнату, попал в другую!..» Связь с духамито проявляется, но с какими! Упаси Боже!.. Щёголев и Свиридов определили «простые законы» телепатии, телекинеза, гипнотического воздействия на «духов», познания скрытых свойств и качеств предметов материального мира. – ...Сначала маленько заскучали, – признался Игнатий Харитонович. – Всё как на ладони! И, вроде бы, незачем ни по горам лазать, ни в лабораториях сидеть. Иван сразу на любом языке книги понимать начал: основато мыслей и знаков до удивления простенькой оказалась. Такие науки как археология, естествознание, криминалистика, искусствоведение – для нас весь вкус потеряли. Потом что-то совсем кисло стало – загадки и всякие таинственности как детские ребусы раскрываться стали. Тогда мы встревожились. И – вовремя встревожились! Ненормальное что-то началось. Один дух, с которым мы подружески пообщались, прямо сказал: «Ценен тот хлеб, что выращен своими руками, и никогда рыба купленная не будет стоить рыбы, пойманной своими руками, с трудами, беспокойствами, а иногда и с риском, и с опасностью!.. Ваше дело – постижение. Бог дал вам задание бороться и искать, и в этом ваше предназначение...» Кто это сказал, – оговорился Щёголев, – не назову. Зачем «знакомствами» хвастать... Но прыть мы свою поуняли. Стыдно стало: другие бьются над какой-нибудь проблемкой всю жизнь, а мы готовенькое получаем!.. Китайцы говорят: что интересного в том, чтобы сразу оказаться на вершине горы? Ты увидишь только облака… Не столь важен результат, запомни. Чаще гораздо важнее сам поиск! Счастье именно в поиске, и ценность самого результата определяется именно им! Поглядели мы друг на друга, и враз обоих осенило: а ведь мы прямой дорожкой к сатанизму скользим!.. Всеведението незаметно в гордыню переплавиться может. А мы, своим поведением, линии вероятностного течения событий так перепутаем, что Высшие Силы нас попросту выкинут «во тьму кромешную». Об этом нас ещё дедок«колдун» предупреждал строго. Ну, мы тогда и канули на дно! Я как раз на пенсию «по заслугам» вышел, Иван – по инвалидности... Хотя какая там инвалидность!.. Ни во что мы больше не вмешивались, людям жить не мешали. Что знали – применяли редко, разве припечёт кого-нибудь очень... Потом ещё раз всё пересмотрели. И дошло до нас, что вся наша «премудрость» – только цветочки, первый школьный класс. За ней иные горизонты замаячили. Но тут Иван верно рассудил: себя, говорит, не жаль, да перебор у нас может получиться, вообще не в свои сани лезем! И так уже поднагрузились. Пораскинули. Перспективы наши мрачновато засветились. Тут мы и «окуклились». В «чудаки», правда, попали, но, в общемто, благополучно обошлось... Ну, закончим разговор. «Разговор» мы закончили заполночь. Хозяин предложил мне заночевать тут же, на диване в мастерской. Убаюкивающе тикали ходики. Почему-то пахло цветущей липой. Вкосую по полу стелились ромбы лунного света, разрисованные «китайскими узорами» сосновых игл. Было в этой ночи нечто грустновато-торжественное, как в преддверии храма. Мне не спалось. Таким контрастом к этому покою в голове вращались грозные образы, о которых убеждённо говорил Щёголев. Была в его словах искренность человека чётко знающего, а не предполагающего. Заблуждались ли он и Прокофьич, мне предстояло убедиться в ближайшее время, и от этого было тревожно и радостно, как перед большим праздником. Два Тантала, осознавших недопустимость применения своих сил... С обывательской точки зрения – два дурака, дурака, дурака! – променявших всемогущество на спокойную размерен-ную жизнь. Да, интроскоп, да, картошка, да, хризантемы разводят... Впрочем, при чём тут хризантемы, это уже не они, а эта сапфироглазая Анна Николаевна... Из уголка памяти выплыла строчка из сказов Бажова, которого я любил с детства: «Синюшка я. Всегда старая, всегда молодая... Ну, нагляделся? Хватит, поди, а то как бы во сне не привиделась...» Прокофьичато понять можно. Такую встретишь, до самой смерти заскучаешь. Что же его чародейское знание ему не помогло? «– Почему же, помогло, – замаячила во тьме седая борода старика. – Я потом пораскинул... коечем. Не моя то судьба была, да поздно я это понял. Хорошо, что хоть дружбу с Игнатием не порвал. И ей жизнен-ную линию не испортил. Всё ладом!..» – Вы же... ушли, Иван Прокофьич! «– Умер, проще сказать? Что робеешь. Так оно и есть. Говорил же тебе, окончил свой «земной курс» и другими делами занялся, чего там... Игнатий с тобой говорил, знаю. Многословно больно! Но главное объяснил достаточно. Теперь думай. За нами пойдешь – яркой жизни у тебя не будет. Сам по себе останешься – не обидимся. Дворто свой с банькой и сараюшкой я тебе оставил. Отстройся на пепелище и живи, хоть один, хоть семью заведи. Только о нас помалкивай, себе и людям на пользу...» Глава 9. Алая кливия Игра ещё не началась для Шута: перед ним открыты все возможности и все они равны, а сам он достаточно безумен для того, чтобы не отдавать предпочтения ни одной из них. Конечно, это шут, игрок, безумец, но это – и Господь Бог, начинающий какую-то неведомую нам игру. Папюс, «Предсказательное Таро» 1 – Игнатий Харитонович! Я тетрадь Ивана Прокофьича просматривал... – Щи с сапогами! Это он тебе мозги перемешивал, чтобы не загустели. Не всякое лыко в строку! Но поиск он вёл широко, ничего не скажешь. – Там о Монаде что-то было. И про Лейбница. Вы не в курсе? – Ну как же! В нашем «Кредо» и этому место определилось! Лейбницто верующим был, но, с точки зрения церковников, в ересь некую впадал. Потому что в реинкарнацию верил... Знаешь, кстати, что означает это слово – «ересь»? Я старательно копался в памяти. – Что-то... вроде «ёрничанья»? – О нет, совсем не обязательно!.. Греческое слово «хайресис» – «выбор»! То есть, если ты имеешь дерзость иметь свое собственное мнение, значит ты – еретик... – То есть, «в мои лета не должно сметь свое суждение иметь»? – процитировал я Грибоедова. – Вот-вотвотвоот!.. Увы так, по мнению многих служителей церкви, (и, кстати, не только их)... Монополия на духовную власть! Инквизиция! Крестовые походы! В наши дни – активизация исламских экстремистов!.. Хотя далеко не всё, что сказано даже духовным авторитетом – действительно истинно. Ибо сказано сие человеком... просто человеком, и оспорено может быть... Но кто-то, не вдумываясь, подхватит и – пошлопоехало о какомлибо вольнодумце «общественное мненье»: «ересь, ересь!»; как сплетня по селу... Так вот, о Монаде. По мнению Лейбница, она – духоснова, сущность из первосозданных, обретающая с паузами земное, плотное воплощение. Пробудет Монада в своей временной плотной оболочке жизнь человеческую – и вновь сама в себя возвращается с некоторым опытом, до нового воплощения... Очень, говорят, его за эти взгляды осуждали. – А по вашему? – А по нашему – осуждали зря. Реинкарнацию и ранние христиане не отрицали. Это уж потом ортодоксы её похерили, потому что, говорят, об этом в Библии не говорится. Но мало ли о чём в ней не говорится, это же не энциклопедический справочник! О постоянной Планка или, скажем, о сопротивлении материалов в ней тоже нет ни слова!.. Потом, Библию тоже люди писали, да и переписывали неоднократно; что-то меняли, вставляли, исключали... Об этом помнить надо. – Что же, выходит, что Лейбниц открыл нечто, что достойно было бы войти в священные книги? – Ну, «открыл» – громковато сказано. Переоткрыл! Отголоски учения о Монаде можно встретить во многих иных древних сочинениях, не менее почитаемых, чем Библия... Мы полагаем, что Монадапервооснова должна прогрессировать, совершенствоваться, так сказать, в практических делах. Вот она и возвращается циклически... – А личность? – А личности появляются и исчезают, как пузырьки на воде. Неизменна лишь духМонада. Все «личности», которые она проживает – только её временные ипостаси. – Значит, они бесследно пропадают? – Не совсем так. При желании Монада может дать им отдельное существование. Для неё они лишь средства её совершенствования. Но иногда она повторяется по каким-то причинам. Так и возникли легенды о «возвращении» некоторых выдающихся душ вновь в земное бытие на новом витке истории. Иногда это, очевидно, так, а иногда – чисто внешнее сходство. Временное возвращение личности возможно – по желанию Монады – но что в этом хорошего, если эта личность очутится в чуждом ей мире? Трагедия души? Если такое и будет, то ох как не скоро!.. Хотя теоретически допустимо... Что ты собираешься сейчас делать? – Пойду домой. Тетрадь Прокофьича полистаю, может что-нибудь найду. – «Что-нибудь» – это получится. А в целом... Надо размышлять точно так же как он. А это невозможно. Хотя... Ну ладно, иди. Нас, стариков не забывай. Здесь тебе всегда рады. Анна Николаевна, на что уж нелюдимая, и то твоему приходу рада... Дома меня ждала повестка к нотариусу. 2 «Вступив во владение» полусгоревшим имуществом Ивана Прокофьевича Свиридова, то есть содрав доски с калитки и войдя на знакомый двор, я остановился. Серо и неприютно было. Трава побурела от первых заморозков. На месте дома лежал странно аккуратный квадрат чёрных головешек. И, совсем удивительно – светлозелёной свечой стояла почти рядом неопалённая черемуха в цвету. Так не бывает, но так было! Жить я стал в бане (печка была). Из домашнего скарба – огородный инструмент в сарае да поленница дров за банькой, рядом с колодцем. Понемногу перенёс постель, книги, скудную посуду. Картошки купил два мешка, консервов... Черёмуха осыпалась и увяла. Зарядили осенние дожди. В баньке, когда натоплено и горит керосиновая лампа, тесновато правда, но удивительно уютно: постель на полке, столик с тетрадями, книги на полке. Фиолетовыми отблесками светилась аметистовая друза на выступе печки... А коллекцию свою я подарил школе, целый шкаф загрузили. Ребята написали названия минералов, директор похвалил... Чёрный квадрат сгоревшего дома я не трогал. Так и стоял он чёрной гробницей под первым снегом. В хлопотах по устройству «владения» я не мог выбрать времени, чтобы посетить Щёголевых. Только мечтал как о маленьком празднике. 3 – А мы вас, Константин, сегодня особенно ждали, – Анна Николаевна подарила мне прямо-таки девичью улыбку. – Игнатий Харитонович в мастерской. Сейчас придет вас ругать. В «зале» не позимнему пахло луговыми травами. На столе раскинулся бодрый куст кливии с лучистыми белоалыми цветами. – Так славно зацвели, что на окно ставить жалко, – хозяйка погладила, как котёнка, кожистые листья. – У меня постоянно что-нибудь расцветает, приходите почаще цветами любоваться. – Как японцы, – пошутил я. – Китайцы и корейцы им не уступают. – А почему у вас кошки нет? Животные у вас, наверное, уютно себя чувствовали бы. – Вы думаете? Скорее, обленились бы. А кошка должна жить нормальной жизнью зверя, а не игрушки. – А я себе, наверное, кота заведу. Скучно одному в избушке моей. – Игнатий Харитонович вам сюрприз приготовил… – …Ага, а Анна Николаевна о нём проболталась! – раздался в дверях голос хозяина. – Здравствуй, Костя! На радостях мы даже обнялись. – Ну как, домовладелец? Устроился в бане, поди? – Да больше негде было. Тесно, но уютно. – То-то керосином пропах! Я в ванной «титан» нагрел к твоему приходу. Иди, не стесняйся! Честно говоря, это было кстати… Славно, тепло было за круглым столом с алой кливией в центре! Анна Николаевна соорудила мне целое блюдо «закуски». Откуда-то появилась причудливая бутыль с тёмным вином. – Моё произведение, – гордо сообщил Щёголев. – Не поверишь, из дикого винограда сделал. Когда-то я на Кавказе жил, научился. Позволь, Аня? – «Старухе, да не пить», – засмеялась жена. – Твоему вину я доверяю. – За Ивана! – поднял рубиновый бокал художник. Только теперь я разглядел четвёртый прибор и бокал вина на тарелке. Мы молча выпили. Раздался тихий треск. Вокруг четвёртого бокала быстро натекала лужица вина. – Мир тебе, Ваня, – серьёзно сказал Игнатий Харитонович. – Помним тебя и любим по-прежнему. Качнулись листья кливии, словно по комнате прошёл сквозняк. Щёголев не дрогнул лицом. У Анны Николаевны глаза налились слезами. У меня защемило сердце. – Ну и хорошо, – словно продолжая разговор, сказал хозяин. – Не будем терять связи… Кушай, Костя, всё в порядке. – Что это… было? – спросил я вполголоса. – Иван приходил, – спокойно пояснил Игнатий Харитонович. Жена его тоже не проявила ни удивления, ни страха. Да что они, всерьёз, что ли? Игнатий Харитонович поймал мой недоумённый взгляд. – «Давно уж с чёртом ты "на ты", а всё ещё меня боишься…», – процитировал он слова Мефистофеля. – Что озадачился, Костя? Мол, выжившие из ума старики резвятся? До этого, слава Богу, ещё не дошло. То, что ты видел, для нас вещь обычная. Умей другие люди правильно мир понимать, и для них это чудом не показалось бы. Книжкито почитываешь? – Давно не читал, с хлопотами завозился. – Ну и зря. Кое-что понял бы. «Действительно, чертовщиной попахивает», – подумал я, но промолчал. – …Анечка, мы пойдём в мастерскую? – Идите уж, без вас уберусь… Здесь всё было по-прежнему. Только вместо цветов на столе сосновая ветка с серыми шишками. – Я тоже долго недоверчивым был, – начал разговор Щёголев. – Когда совсем камнями заболел, Иван поругал меня нещадно, мол, душу камня не понимаю, да и показал мне своё знание. Я только рот раскрыл. По старым временам камнерезом он мог бы стать отменным. Я после головомойки ивановой засунул подальше свои поделки. Хочешь посмотреть?.. Стремянку возьми, они у меня на верхотуре… Я вскарабкался чуть ли не под потолок, отодвинул занавеску. Показалось: россыпью навалены на полке всякие плоды и ягоды, веточки со свежей листвой, цветы. Приглядишься – каменные! Работа была виртуозной! Я брал одну за другой, удивлялся тонкой, нежной обработке хрупких минералов, искусству подбора их окраски и фактуры. Игнатий Харитонович хмуро поглядывал, слушал мои восклицания. – Только потому не выкинул, что Аня не велит, говорит «память молодости». Как я по живому камню кромсал, вдоль и поперёк! Всё норовил живизну породы выразить. Как Иван научил меня в камень поглубже заглядывать, чуть не заплакал я над вот этими… Мастерство есть, души нет! А вернее, испохабил я суть камня, которая и без подражания хороша, сумей только распознать… Потом уже мало делал. – А что вы с изумрудом сделали, Игнатий Харитонович? – Да почти ничего. Так, добавил кое-что. Посмотри на полке пониже. Там и рубин, что Ваня жене подарил… Изумруд почти не изменил форму, лишь рука мастера придала его граням чистоту ровного блеска. Что ещё сделал Щёголев, я не понял, но, словно подсвеченный снизу, кристалл сиял глубокой, загадочной зеленью. Обнимая камень, орнаментально переплетались у его основания тончайшие по чеканке змеи, драконы, ящерицы из серебра, цветного золота и ещё какихто, неизвестных мне сплавов. Это было так хорошо, что превратить чудесный, живой кристалл в ювелирное изделие показалось бы кощунством. – Камешекто – задумчивый, – сказал Щёголев. – Не только внешностью заиграл. Прямо-таки загадочный камешек. Как-нибудь покажу, что в нём выявилось… А рубин в коробке рядом. С сожалением упрятав композицию с изумрудом, я открыл очередную коробку. …Трепетные ладони розоватого золота бережно поднимали вверх комочек рдеющего огня, напоминающий сердце. Камень был обработан слегка, быть может – в манере мастеров Востока, не применявших европейскую огранку. Но благодаря именно этому «слегка», он производил впечатление живой, пульсирующей плоти, на неуловимом уровне, за которым началась бы отталкивающая натуральность… но не началась. Наверное, истинное мастерство и состоит в том, чтобы, как говорят, кажется, любимые Щёголевым китайцы, «нарисовав кошку, не получить в результате всегонавсего ещё одну кошку». Волшебный мастер был Игнатий Харитонович! Конечно, после таких шедевров «ботаника» верхней полки теперь казалась собранием муляжей… – И вы ни разу не выставлялись, Игнатий Харитонович? – Искушение было, пока не задумался: а зачем? Удивить? Похвастать? – Но ведь это больших денег стоит. Материалыто не на дороге находили. – Считай, что на дороге! Сам находил, Иван помогал… Выставься я – сразу бы меня за хобот взяли: откуда? сколько имеешь? кому продавал?.. Это всё – для души, да для друзей, которые понимают. – А не опасно такое дома держать? – Опасно? – иронически глянул Щёголев. – Помнишь, поди, псинку, которая за тобой приглядывала?.. – Псинку помню. Что это было, Игнатий Харитонович? Привидение? – Да не совсем. Ну, если хочешь, мыслеформа в оптическом исполнении. Можно бы и в физическом, только зачем? И так жутковато. – Да уж! И вы всегда так можете? – Почему бы и нет? Только не люблю. – Так, значит, вы маг? – Вот это уж нет! Чемчем, а магией не увлекаюсь. Магия, Костя, это уже вмешательство в естественный ход событий, а это грех. А мыслеформа – так, маленькая ретушь к происходящему, лёгкий изгиб в линиях случайностей, что мы постоянно в жизни делаем: не хочешь простудиться – сапоги надень, иначе насморк, не хочешь, чтобы гадость сделали – чуть-чуть подправь своё бытиё. Беда стороной и обойдёт… – Многое вы знаете и многое умеете! – Немногим больше твоего. Только по-другому, в этом и секрета особого нет. Надо свои мозги слегка сдвинуть в нужную сторону. «Синюю Птицу» Метерлинка читал? – А как же. Литератор же я. – Ну так, если помнишь, есть там такая фея, Берюлина, которая Тильтилю шапочку с алмазом дала. Поверни алмаз – всё иначе выглядеть станет… – И у вас такой алмаз есть? – А есть!.. Дело, вьюнош, пытаешь, али от дела лытаешь?.. Спрошено было шутливо, а взгляд у мастера был как игла! – Просто интересно. Кое-что я уже понял, хотя верится… с натугой. Как всё это объяснить, истолковать возможно? Мистика какая-то!.. – Ты тетрадь Ивана просматривал? – Там чем дальше в лес, тем больше бурелом! Оккультизм пополам с философией и якобы научными наблюдениями. И подготовка у меня не та. Там и «карма», и «модели Вселенной», хрононы, фридмоны, фитоны… и тут же «психургия», «теургия», тернеры, квартенеры!.. Любого отчаяние хватит. Иван Прокофьевич слишком хорошо обо мне думал, если рассчитывал, что я в его записях что-нибудь внятное вычитаю. – Хотите научить человека плавать – бросайте в глубокое место, – невесело засмеялся Щёголев. – На полное понимание Иван не рассчитывал. – Одно до меня дошло. Он хотел, чтобы я, сам для себя, стёр грань между наукой и эзотерикой… – Вот! – Щёголев торжествующе ткнул пальцем в стол. – Если судить по записям, всё – сплошная эклектика, надёрганная где попало. Но логика там есть. – Да я ни в эзотерике ни черта не разбираюсь, ни в этих… хрононах! – Этого и не требовалось. Элементарное знание придёт позже. Начнём с такого тезиса: «Всё возможно». – После знакомства с вами я, кажется, уже поверил в это. – «Мы» не безнадёжны!.. Пойдём далее. Можно ли однозначно утверждать истинность научных гипотез и теорий, и ложность всего оккультизма? – Думаю… ни то, ни другое. И учёные ошибаются, и оккультисты в чём-то проявляли, что называется, здравый смысл. – Или делают настоящие открытия? – Не исключаю. Хотя не убеждён: нет доказательств! – Доказательствато как раз есть. – Например? – Например, как ты объяснишь тот факт, что люди держались этих знаний тысячелетиями? Их отсталостью? Ой ли? А если отсталостью, то в чём? В гуманитарных науках? Философии? Математике? Биологии и физике? Не знали, как расщеплять атом – и уже отсталые? А астрологию изучали наравне с астрономией, нумерологию наравне с математикой, а из алхимии родилась химия. – Ну, а научнотехническая база… – Какая база при населении в пятьсемь миллионов человек на всю Европу? Нужна она им была, эта база? Нужен ли был фараону скоростной истребитель? Или древним грекам – химический завод по производству удобрений? Или варварам – спутник связи? – Ну, вы преувеличиваете, конечно… – Нисколько. Те же египтяне возводили пирамидальные объекты, секреты которых до сих пор не дают спать учёным. Древние греки в ходе войны столетиями небезуспешно пользовались предсказаниями оракулов. Варвары Британии поставили Стоунхендж – гигантские камни были совершенно непонятным образом доставлены, установлены и… обработаны каменными топорами… Кстати, и огромное число представителей того, что мы называем наукой, так или иначе интересовались «тайнами запредельного», и даже писали на этот счёт серьёзные труды. Словом… – вздохнул Щёголев и усмехнулся: – Пингпонг какой-то! Главное мы с тобой уже получили – твоё последнее допущение, что между наукой официальной и наукой, непризнанной учёными мэтрами, возможно, скажем так, не существует резкой границы. Так? – Вроде бы… – Вроде!.. Ну ладно, слушай. Ты про розенкрейцеров читал? – Это… в книгах Прокофьича? – Почему у них не было своего круга учеников? – Потому что они их не звали. Розенкрейцеры лично находили тех, кому считали нужным передать свои тайны. – Мы с Иваном, конечно, не розенкрейцеры. Но ученики и нам нужны. И искать их мы тоже должны индивидуально. Вот и вышли на тебя. – Это я на Прокофьича «вышел». – Это ты так думаешь. Ну и на здоровье. Но калитка у него была не заперта. – Случайность. – Не было у него случайностей. Не тот человек. Я немножко знаю, о чём вы толковали. Что он рассказывал, что я… догадался. Понимай как хочешь… Знания наши мы тоже не на кусте нашли, и раздавать их кому попало права не имеем, тем более, что стоят они многого. Только попади они в дурные руки! – беды не оберёшься. Вот сейчас всякие популяризаторыпенкосниматели себе хлеб с маслом взялись добывать, расписывать «одним им ведомые» эзотерические тайны, мистический дым напускать… В оккультном сём хламе истины ни на грош, это и без очков видно. Но за этим враньём столько легковерного народу устремилось… Можно бы, конечно, плюнуть и сказать: «У меня и без того дел хватает, чтобы голову себе морочить». Ну, мы с Иваном пошли поиному пути, решили, что всё должны досконально распутать. Он по оккультным наукам ударил, я – по физике, космологии, биологии, химии. Сходились, спорили до хрипоты и ругани. А ещё людей нужных искали. Он – своих, я – по своему профилю. Ну, Бог нас за любопытство не наказал, пожалел, видно, простодушных дурачков. И люди нужные нашлись, и книги подходящие сами в руки приходили… А где концы с концами у нас начали сходиться, мы с ним двое суток не спали. Такую схему на ватмане начертили, что сами ошалели. Схемку ту мы, конечно, по всем углам прощупали, а потом сожгли. Всё только в головах осталось. Сегодня иначе нельзя… И, как я уже говорил, канули на дно: светиться нам было ни к чему, особенно для тех, кто любит из голов информацию выковыривать. …Я тебе ту, общую картину нарисую, а ты сам суди, правильна она или нет. Как бы ни решил, о нашем разговоре – молчок! В лучшем случае, тронутым посчитают, в худшем – лучше и не думать. Всем жить хочется… 4 Стран-ную картину мироздания «нарисовал» мне Игнатий Харитонович. В неё точно входили, как в верно собран-ную мозаику, и библейские сказания, и мифология разных времён и народов, и последние космогонические открытия, астрофизика и исследования временипространства, и гипотезы фантастов, и явления полтергейста, оккультные теории Успенского и Калугина, и спиритические обобщения Кардека… Много, много чего называл Щёголев, давая краткие пояснения, чтобы мне было понятней… В заключение своей «лекции» он дал мне несколько формул, настолько несуразных по форме, что я заподозрил его в розыгрыше. Но он тут же заставил меня применить их в действии… Он подошёл к столу и выключил ненужную настольную лампу. В окне стоял розовый, туманный от мороза рассвет. – Вот мы сейчас с тобой ударим по кофе с коньячком! Кофе варить умеешь?.. Давай. А я побреюсь, ишь щетина отросла, пока мы с тобой балакали. От запаха кофе кружилась голова. Игнатий Харитонович появился, попахивая лосьоном. Нёс огромную миску с пельменями. – Остыли совсем, но, думаю, вкусные. Аня позаботилась, знает меня!.. Голод навалился жестокий!.. Когда мы прикончили пельмени и выпили по три кружки кофе пополам с коньяком, я обнаружил, что мир прекрасен, а за окном стоит великолепный зимний день. Звонкая ясность была во всём. Даже сосновая ветка на столе несла в себе глубокий смысл дружеского пожелания долголетия и мудрого хладнокровия. – Костя, – сказал хозяин, – ты Арканы Таро помнишь? Какая фигура на двадцать первой карте? – По «Марселю»? «Шут» или «Безумец». Или… – Ну, неважно. Её поверхностный смысл? Я процитировал из Калугина: – «Человек в обтрёпанном наряде шута стоит с котомкой на краю бездны. Собака разрывает на нём одежду, а под уступом скалы его поджидает крокодил. Но безумец не обращает на это внимания, он смотрит в туман-ную даль гор, где краснеет закат… Это тот, кто уже перешагнул обычную человеческую мудрость, по виду безумец, по сути – Великий Маг, равнодушный к обычному знанию и опасностям, постигший свою неуничтожимость, мощная бездействующая сила…» – Годится. Так вот, привет тебе, новый Безумец, теперь ты один из нас. Оправдай же своё имя Константин, что значит «твёрдый, постоянный», своей жизнью и делами! – Игнатий Харитонович торжественно встал и протянул мне руку, словно вручая высокую награду. Впрочем, так оно и было. Жизнь моя делала крутой излом. Я его аккуратно расширил, уволившись с работы – к негодованию директора, который умудрился не запомнить моё отчество и называл меня то Павловичем, то Ивановичем. Что ж… как сказал кто-то, «хороший специалист без скандала не уходит». На скудные сбережения я купил летом по дешёвке старый, но крепкий сруб. Игнатий Харитонович нашёл хорошего плотника… К осени на месте пожарища стояла крепко сшитая простая изба с печью, но без подвала. – Дык замёрзнешь ты, паря, зимой, – равнодушно сказал плотник, получая плату за работу. – И картошку где держать? Не полюдски! – осудил он «антилигента» и отбыл. Зато я получил в подарок от Щёголевых пимы и полушубок до пят, а от горкомхоза – недоходную должность посменного сторожа лесного склада, что у затона. А главное – массу свободного времени. Кто вместо меня охранял вверенный мне объект, про то знал только я. Зато ночами, отодвинув неприбитые плахи пола, я занимался «строительством» подвала. Работал я как археолог, осторожно снимая слой за слоем золу, головешки и осыпавшуюся землю, пока не добрался до бетонного покрытия на полтора метра ниже нового пола. Сюда и перекочевали кули с картошкой, занимавшие раньше угол избы. Два мешка я поставил на досчатую площадку с роликами: чтобы их убрать, надо только открыть. И уже после этого открыл стальной люк, оставленный предусмотрительным Иваном Прокофьичем Свиридовым. Ничего не вынес я оттуда. Посидел среди прочных стеллажей, где тускло поблескивали чудеса минералогии, заглянул в ящики с ламаистским скарбом, смахнул пыль с нескольких книг, так и не открыв ни одной. Всё это – потом… Погрустил по старому горщику, вернувшись в избу – прибил половицы. Дымился чугунок с горячей картошкой, трещали сосновые шишки в топке. Я погасил электролампочку, затеплил самодельный канделябр из елового корня и поставил на стол бутылку с тёмным щёголевским вином. Поставил две тарелки, два стакана… – Вахту принял, Иван Прокофьич! – я поднял стакан, похожий на рубиновый кристалл. И, как тогда, в другом месте, тонко треснуло стекло, и вино из другого стакана вначале растеклось по тарелке, а потом стало испаряться, исчезать на глазах. Но я больше не удивлялся. Глава 10. Первые шаги Человек не может и должен довольствоваться исключительно открытиями в мире внешнем. Чем более он сумеет открыть себя изнутри, тем легче ему будет управлять событиями внешнего мира. И… а кто, собственно, с точностью установил, который из наших миров внутренний, а какой внешний? Ведь всё на свете совершенно неожиданно может открыться и с абсолютно иной стороны! Василий Калугин, «Гримуары пневматологии» 1 Утром в калитку нерешительно застукали кольцом. Я пошёл отворять. На улице стояли двое бурятов в длинных шубах и островерхих треухах. – Издрастуй! – сказал старший с жидкими седыми усами до подбородка. – Здравствуйте. – Иван Прокопича здесь живёт? Я понял, кто и зачем пришёл. Я ждал их, потому и ящики с ритуальными вещами перенёс в избу. – Заходите. Гости вошли, сели на корточки у стены. Старший держался равнодушно. Молодой, широкоплечий богатырь с чеканным позолоченным поясом зорко ширкнул по избе и полуприкрыл глаза, словно потеряв всякий интерес. – Чай пить будем, – сказал я и поднёс гостям пиалы с зелёным чаем и солью, какой люблю и сам. Интересная штука этот зелёный плиточный чай, который в Дагестане называют почему-то «калмыцким»: на молоке, с перцем и сливочным маслом, пряный и сытный. Помню, какой конфуз был, когда один не очень знающий гость набухал туда ещё и варенья… Впрочем, речь сейчас не о том. Монголы чемуто удивились, перекинулись неразборчивыми фразами. Чай не спеша выпили, от второй чашки не отказались. Старший отставил пиалу. – Иван Прокопича? – Ушёл Иван Прокофьевич, – я поднял руки к потолку ладонями вверх и посмотрел на потолок. Старик потемнел лицом, пробормотал что-то. – Издалёка вы, гости дорогие? – поинтересовался я. Старик долго не отвечал, словно обдумывал мой вопрос. – Онохой сюда ходил. Посёлок Онохой – это около УланУдэ. Гости издалека! – В избе жарко. Снимите шубы, отдохните. Сейчас кушать будем, что Бог послал. – Мы торописса. Люди наша жди. О цели визита – ни слова! Осторожнее! – Дело ваше я знаю. Лошади у вас есть? Опять невнятная перемолвка. – Иван Прокопича дела имел. Один бурхан маленький… Хитрил старик. Наверное, в голове всю опись держал. Какой там «бурхан маленький»!.. Я вспомнил некую «формулу», сказан-ную мне Щёголевым. Надо было послушать… «– Почтенный Джебзун Дамба! Этот урус подозрителен. Говорит, Прокопича умер, а сам живёт здесь. Может, он присвоил священные предметы». «– Молчи. Я думаю, мы ехали зря». «– Я свяжу его и обыщу дом». Я сидел неподвижно, безразлично глядя на гостей и сам похожий на бронзового божкабурхана. Ждал их решения. Молодой бурят1 стал вставать, шевельнул широкими плечами и… мешком осел на пол, вытаращив глаза. – Уважаемый Джебзун Дамба. Молодые, как жеребята, всегда торопятся. Вы друзья Ивана Прокофьевича. Я ждал вас, – сказал я. Молодой слабо шевелил руками, будто накрепко связанный и тихо шипел. Старик удивлённо поднял брови. – Я знаю ваше дело. Пусть молодой будет осторожнее и откроет вон тот ящик. Старый бурят коротко прицыкнул на спутника. Тот нерешительно поднялся и на дрогнувших ногах прошёл в угол. Откинув крышку и покрывало, воскликнул: – Ойе, Джебзун Дамба! Старик проворно встал, взглянул и с сияющим лицом обернулся ко мне. – Всё здесь, – я указал на ящики. – Приходите с конями… Поздним вечером они вернулись уже вчетвером, с вьючными лошадьми. Ящики бережно погрузили. Старик подошёл ко мне, взволнованно, нараспев произнёс побурятски цветистую благодарность и протянул пакет. – Я не продаю дружбу и уважение, – я отвёл его руку. Старик понял если не слова, то смысл сказанного. – Убери деньги, почтенный Джебзун Дамба. Вам они будут нужнее в дороге. Далека дорога до дацана (монастыря) в Онохое. Баартай! («До свидания!»). Старик ссутулился, низко поклонился и вышел в калитку. Понял он что-нибудь или нет, меня уже не волновало. Я вошёл в избу. На дощатом столе, блестя от света электролампочки, стояла маленькая золотая статуэтка Будды, намеренно поставленная именно так, чтобы сразу бросалась в глаза. Старый лама понял всё. 2 Наступила весна. Вспыхнула белым огнём черёмуха, ветви её протягивались в открытое окно. Зазолотился одуванчиками двор. Нежданно пришли Щёголевы. Игнатий Харитонович принёс увесистый узел. Анна Николаевна развернула его на траве. – Вот, цветов тебе надумали принести. Тут картошки георгинов, гладиолусы, семена: «зорька», львиный зев, бархатцы. Ну-ка, мужики, в лопаты! Пошучивая, мы вскопали две длинные полосы вдоль дорожки к дому. Щёголев копал легко, сноровисто, обгоняя меня. Пока ровняли землю граблями, Анна Николаевна ушла в дом. Потом отправила нас умываться, а сама захлопотала над грядками. Что и где сажать, решала сама. Мы посидели на скамье, греясь после колодезной воды. Воздух был ещё прохладен. – Буряты приезжали. – Знаю. – Бурханчика подарили. – Проверил? – Само собой. Чистый. – Каково жить анахоретом? – Всяко. – Жену тебе надо. – Где взять? – Искать. Сама не явится… Подошла Анна Николаевна: – Отдохнули? Пойдём в избу. …Когда успела? На покрытом белой скатертью столе теснились тарелки с рыбой, соленьями, свежим хлебом и пирожками. – Кушайте на здоровье, кудесники! Кудесники навалились. – Откуда это всё? – едва прожевав, спросил я. – Бог послал. Скатертьсамобранку с собой принесла, – Анна Николаевна рассмеялась. – Уметь надо, не всё только вам в чудеса играть. И, словно продолжая нашу беседу на лавочке, заметила: – Будет, Константин, у вас и невеста, и жена. Только недолго. – А что так? Сбежит? – развеселился я. Но старики мою шутку не поддержали. Переглянулись. – Много чего мы умеем, да не всё можем, – заметил Щёголев. Пристально посмотрела на меня Анна Николаевна. И вновь подивился я энергии её синего взгляда: ну, как у девушки! – Вы же, Константин, обычную планочкуто перешагнули. А за всё платить приходится. За это тоже. – Что-то вы меня пугаете, Анна Николаевна, – попробовал я отшутиться. – Как посмотреть. Выбор у вас конечно есть. Или с немилой век вековать или настоящее счастье, да ненадолго. Это как душа восхочет. – Что ж ей восхотеть! Как Бог пошлёт. – Богто Бог, да и сам не будь плох, – недовольно сказал Щёголев. – Ты что, решил, что мы сосватать, никак, собрались? Сам думай. Не чужой ты нам, хоть Анна Николаевна тебя на «вы» величает. За высокоучёные занятия от природыто не спрячешься, сама отыщет. Вот и думай, чтобы она тебе гнильцу не подарила. Шкатулку малахитовую сберёг? Не попортилась? Я достал из тайничка в стене малахитовую причудинку«раковину». Игнатий Харитонович внимательно оглядел, заглянул внутрь. Достал из кармана свёрточек, положил в «раковину»: – Вот тебе «тест» на счастье. Дальше сам смотри… Поздновато уже, Аня, а нам далеко идти, хотя и налегке… 3 Про такие вещи говорят: «королевский подарок»! Тончайшей работы бижутерия с камнями изумительной обработки брызнула цветными искрами из старенькой тряпочки. Я пошевелил украшения: серьги, нежное ожерелье, кольца, кулон… Уже привычно «вслушался» в камни. Они все были… мёртвые. Искусная огранка, чудесная оправа, редкостная компоновка рубинов, алмазов, хризолитов, топазов говорили о баснословной стоимости неожиданного подарка. Но в камнях не было души, только радующая взор игра цвета, да, может быть, стоимость. Особнячком лежало простое по цвету колечко из светлозелёного нефрита, резное, со сложным орнаментом. Зная капризность этого материала, я с восторгом рассматривал вещицу, перед изяществом которой остальные изделия казались дешёвыми побрякушками: природная неоднородность минерала была максимально использована мастером в хрупком переплетении основных линий, на которых сидели крохотные узорчатые листочки и бутоны цветов. «Кольцо эльфов»! – окрестил я его. Шкатулку убрал на место, которое – изба сгори – не обнаружишь. Прятать было вообще-то не обязательно, но всё же… Свободные ночи я проводил во дворе. Укутавшись от прохлады и росы в полушубок, часами глядел на яркие созвездия. Освещения на улице не было. Соседи за забором закрывали на ночь ставни. На земле – «тьма непроглядная», в небе – «бездна, звезд полна…» Иногда задрёмывал. Яркие, чёткие сновидения запоминались до мелочей, несли в себе мощные объёмы информации, сомневаться в которой не приходилось. Вначале я даже пугался такой достоверности, но приходил день – и намёки превращались в события… Я понимал, что уже действительно слишком, невозвратимо далеко «шагнул за планку», отделяющую обычное человеческое знание об окружающем от сферы особой духовной жизни, которой жили мои учителя. Теперь это было и моё нормальное мироощущение, и книги из провоторовской библиотеки теперь казались лишь набором детских домыслов. Гордиться этим я и не думал. Общаясь с людьми, осторожно выбирал выражения, чтобы не сказать лишнего. Краем уха узнал, что успел получить несколько кличек. «Молчун», «С приветом» и даже «молодой Прокофьич». Тоже плата за знание. Особого одиночества я не ощущал. С утра меня окружало такое обилие впечатлений, столько неожиданных мыслей, рождённых «вещими» снами, что иногда час проходил за часом, а я, как старый дед, всё сидел сиднем на лавочке, позабыв о завтраке. Соседи порой подглядывали, осуждали, потом жалели: «больной, наверное», «хворый». Ещё одно прозвище – «дед». Хотя «дед» мог со свистом наколоть целую поленницу дров, чем и не брезговал, нанимаясь, когда повезёт, по дворам для заработка. Изредка выходил в город, в основном за продуктами или в книжные магазины, где неизменно ничего не покупал, хотя брал книги, в руки, держал некоторое время, не открывая, и клал на место. «Чтение» происходило по ночам, когда я «во сне» вылущивал из словесного крошева самые интересные места, которые запоминались намертво. Так в памяти сложилась компактная библиотека, на полки которой всё труднее было бы втиснуться чемунибудь до сих пор мне неизвестному. В дела других людей я не вмешивался. Да и какое «вмешательство» можно было бы приписать мне, когда хрястнула рама у грузовика с наворованным металлом аккурат у городского отделения милиции? Или когда на «домушника» прямо в прихожей свалился тяжеленный, древний велосипед? Да так неудачно, что беднягу сначала увезли на «скорой», а уж потом в милицию, изымать «вещдоки». Чаще всего, правда, и до милиции не доходило: любитель заходить в чужие огороды напоролся на гвоздь в земле, ночной «старатель» запутался в перемётах с рыбой и вёсла утерял, карманнику внезапно свело судорогой руку… …Земля в моём дворе была добрая. Поднялись и зацвели весенние посадки, да всё с сюрпризами: то кустики разноцветного «львиного зева» дали целый букет могучих кистей, то раскрылись белые лилии… Дом, кроме окон, плотно оброс вьюнками, «турецкими бобами» и плетями хмеля и дикого винограда «с особинкой», которые насадил сам Игнатий Харитонович, посулив добрый урожай. 4 Кто-то сказал: «Истину труднее всего разглядеть, когда она под носом». Не раз я сталкивался с житейскими ситуациями, когда люди прилагали большие усилия, тщетно отыскивая то, что лежало на поверхности. Чудесное «кредо» Свиридова и Щёголева не было их открытием. Но, обладая оригинальным, даже причудливым складом интеллекта, они нашли путь к тому, о чём мечтали, что утверждали и что опровергали тысячи искателей. Всякий раз, наталкиваясь в книгах на достаточно здравые мысли на эту тему, я настораживался: вот-вот проявится то самое, к чему я пришёл таким кружным путём!.. И… ничего! А может, всё-таки знали нечто? И даже кому-то передали?.. У Генри Хаггарда в «Копях царя Соломона» я натолкнулся на неожиданное размышление, вроде бы не очень уместное в авантюрном сюжете: «Вселенная действительно полна призраков – не кладбищенских привидений в саванах, а неугасимых, бессмертных частиц жизни, которые, однажды возникнув, никогда не умирают, хотя они незаметно сливаются одна с другой и изменяются, изменяются…» Хаггард что-то знал? Оказывается, многие выдающиеся писатели склонялись к подобным мыслям: Уэллс, КонанДойл, Метерлинк, Горький… Поэтов и перечислять не приходится! Неужели это были всего лишь минутные озарения духа?.. Так лениво размышлял я в бессовестном бездельи, получившимся после увольнения с дровяного склада «по сокращению». Над двориком стояла суета как в часы пик: жужжали шмели, пчёлы, зелёные жукибронзовки, стрекозы… Пышные поросли цветов шевелились от пёстрых бабочек. Глава 11. Искушение Несколько духов по привычке, приобретённой ими ещё в жизни телесной, наваждали меня с особенным искусством, т.е. посредством очень мягкого, почти волнообразного влияния, каким обыкновенно бывает влияние добрых духов; но я заметил, что оно было не без хитрости и тому подобных качеств и с той целью, чтобы прельстить и обмануть. Э. Сведенборг, «О небесах, о мире духов и об аде» 1 Звякнула щеколда калитки. По дорожке между цветочных куртин двигалось видение, каких здесь сроду не бывало. У видения были загорелые ноги, эфемерное платье и волна волос цвета спелой соломы. – Здравствуйте! Извините за беспокойство. Я племянница тёти Нюши. Увидела вас, подумала, не заругаетесь, если зайду посмотреть ваши цветы… Забор тёти Нюши давно требовал починки! – Константин Петрович? А меня Настасьей зовут, Анастасией… Вы, наверное, учитель, что так, по имениотчеству!.. У тёти одни мальвы да недотроги, а у вас!.. Это как называется? Ой, какие, как петушиный гребешок!.. Ну конечно, в рай явилась… Ева. (Или всё-таки Лилит?) Интересно, Адам чувствовал то же самое, что я сейчас? Анастасия распугала облако бабочек, ухитрилась попасть под жало пчелы, рассказать мне, что учится в торговом техникуме, восхититься зелёной занавесью на стенах дома и попробовать дико кислых «ранеток». Я не очень галантно давал пояснения, делал садовую примочку, называл растения и пытался понять настоящую причину появления гостьи. У неё были невиннорадостная улыбка и порывистый, как у воробышка, порхающий способ передвижения, так что, закрыв глаза, можно было вообразить, что восторженнозвонкий голосок раздаётся сразу из нескольких мест двора. Господи! Какой же я всё-таки бегемот! Она мгновенно обежала мою избу, ахнула при виде книг («ой, сколько! да какие толстые!»), захотела пить, заквохтала при виде флюоритовой друзы, даже приложила её ко лбу на манер венца, наконец сорвала кисточку черёмухи и сообщила, что любит манго и без ума от лаймов, «только сюда их редко привозят!..» Вообще-то, что я на неё вызверился? Милое, симпатичное существо с вполне обычным сквозняком в голове, таким только в торговле и крутиться. Энергии много, девать некуда, потому и беспрестанное порханье. Хорошая защита от житейских передряг… Я попытался «просветить» Настасью «психорентгеном», но то ли от жары, то ли от моей «размагниченности» – ничего не вышло. А может, я не очень хотел? – Вы такой серьёозный! – она скорчила постную мину и брызнула смехом. – Не сердитесь, я иногда бываю такая дурочка! У вас хорошо и чисто, – можно, я буду приходить? – хотя и один живёте. А кто вам убирает?.. А кто обед готовит?.. А гости у вас бывают? Можно, я иногда буду к вам в гости забегать, а то тетка Нюша такая ворчливая, богомольная, спасу нет… Она задавала десятки вопросов, повторялась, перебивала сама себя, не дожидаясь ответов или слушая их вполуха. Наконец, засобиралась домой, «то есть попросила подарить ей цветочек». На радостях я нарезал ей целую охапку. Гостья непосредственно чмокнула меня в щёку и исчезла, не захлопнув калитки. Слышнее стало жужжание пчёл. Дремотно млел одуванчиковый луг. На дорожке осталось несколько отпечатков маленькой обуви… Стало как-то скучновато. У крыльца лежала одиноко брошенная кисточка черёмухи… Следующее нашествие состоялось через два дня. Я копал молодую картошку. Зашуршали доски соседского забора и в щель пролезла Настасья. – Здравствуйте! Давайте помогу… Она сноровисто выбирала жёлтые клубни и говорила, говорила… – Вы же ещё совсем не старый. Даже молодой. А давай на «ты»! Можно я буду тебя называть «Костик»? КостяНастя! НастяКостя! Хорошо звучит, правда? Давай, я картошки помою. Варить будем?.. «Костик» уныло согласился. Настя умело приготовила картошку, отскоблив с неё тоненькую кожуру, и поставила на огонь. Похозяйничала в кухонном углу, добыла масло, соль, тарелки… – Кушать подано! Обед наш прошёл весело. Настя рассказывала о своей студенческой жизни, которая, если судить по рассказу, вся состояла из «приколов» и какихто, неведомых мне, отсталому, «зажиганий»: – Ой, мы в прошлую субботу так зажигали!!! После обеда гостья слегка утихла, притомилась. – Костя, можно я полежу немного? А то тётка будет есть меня за побег… Я помыл посуду. Посидел на лавочке в недоумении: что теперь делать? Выплыло: «Без меня меня женили». Вот ещё! Звенели, звенели пчёлы. И волны цветочных запахов плыли по тихому двору. 2 Небо стало всё чаще дождить, волнами набегали грозы: июль, макушка лета! Работалось вяло. В голову лезла всякая ерунда. Настя забегала каждый день. Мои «клумбы» заметно поредели. Только тёмнозелёные кусты какогото экзотического дурмана по вечерам неизменно покрывались огромными белыми воронками, над которыми реяли серые ночные бабочки. Однажды, уже свыкнувшись с положением дел, «Костик» вздумал повеселить свою гостью. На столе появилась малахитовая «раковина». Настя была, как говорится, «в диком восторге». А когда я открыл шкатулку, она обомлела. Катастрофически недоставало трюмо! Пользуясь моим зеркалом для бритья, Настя мигом разобралась в бижутерии. «А ты, Костик, пока отвернись!.. Теперь смотри!..» Это было здорово. Усыпанная самоцветами, голова Натальи сама походила на живую драгоценность. Даже на лбу она пристроила алмазную звёздочкукулон. Золотая цепочка сливалась с соломенными локонами. Шкатулка была пуста. Хотя нет, в ней сиротливо оставалось нефритовое колечко. Не гармонировало оно со сверкающими перстнями и браслетами на смуглых девичьих руках. Настя даже посерьёзнела, не щебетала, а только поворачивала голову, искоса глядя в зеркальце. – Ну прямо королева! Она порозовела, одарила меня долгим, влажным взглядом. Я еле удержался, чтобы её не поцеловать. Она вроде как бы подождала и стала медленно снимать украшения. Рискованная получилась минута. Мне было жаль Настю и неловко за свою мужскую нерешительность… «А зачем?» – прозвучал в мозгу спасительный вопрос. Действительно, зачем? Настя, конечно, была симпатичнейшей, прелестнейшей девчушкой, но… и не больше. – Можно, я оставлю вот это поносить? – она показала перстень с изумрудом. Я пожал плечами: почему бы и нет? Она обрадованно уложила украшения в шкатулку и живо улетучилась. А я снова заскучал: чего-то не хватало. Да знал я, знал – чего!.. Хотя, если подумать, всё ни в склад, ни в лад! Ум понимает, душа… молчит. О чём же печалиться? «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…» Счастьято как раз в перспективе не предвиделось, это без особых гаданий было понятно. Три дня я втягивался в прежнюю колею работы. Записывать ничего было нельзя. Из цветочных камешков и щепок я раскладывал на полу громоздкие схемы, завёл плоский ящик с сырым песком и, как древнегреческий математик, просиживал над ней часами. Стереть не предназначенное для посторонних глаз было делом секунды… И ещё я начал… писать «роман». С бредовым сюжетом и массой персонажей, которые по ходу назывались то так, то этак, что мало меня тревожило: мне нужны были просто «иероглифы» для возникавших идей. Дни теперь проходили быстро, насыщенно. Река размышлений не умещалась в их пределы, перетекала в сновидения, каких прежде не бывало, и выныривала из них неожиданными соображениями, почти открытиями… Но что-то приближалось. 3 …Настя появилась как всегда неожиданно, в новом платье, с новой причёской, которая определённо ей шла, хотя и стандатизировала внешность. Мода! – Господи! Камней набросал по всей избе! А пылищито! Давай уберу… – и вопросительно поглядывала на меня зелёными глазами, ожидая чего-то. Наконец, не выдержала: – Неужели не скучал, а, Костик? – С чего бы, работал, – «не понял» я. – Странный ты! Другие работают, так деньги зарабатывают, а ты сидишь сиднем! Тётка Нюша тебя чёртознаем называет. – Чего вдруг? – Ну, в доме Прокофьича живёшь, собаки или кошки не завёл, с людьми не общаешься. Хоть и не старик, вроде… – И что в этом плохого? – А ещё огни она видела над твоей избой. Синие, говорит, светится над трубой. То залетают, то вылетают. Не к добру, говорит. – И ты так думаешь? – А что хорошего? Огнито откуда? – Да не было никаких огней! Были, конечно… Это уже моя неосторожность. – Пойдём сегодня, Костик, на танцы. – Не умею я. – А научу! Пойдём, да? Там весело. Ух, зажигать будем! – Нет. Мне дома и без того весело. – Ну, а если я оченьочень попрошу? – Нет. Она жалобно глядела мне в лицо. Ну как не пожалеть такую, такую… – Так ты меня не любишь? Так хотелось соврать, чтобы утешить! А потом? «Любовь – она вранья не любит», – вспомнилось сказанное как-то Прокофьичем. – «Одно из двух: либо любишь, либо – нет!» – Ну, Настя. У нас же и так хорошие отношения. – Отношения?! – глаза её прямо-таки вспыхнули. – Отношения? А я к тебе, как дура, каждый день бегала. Думала, сам поймёшь! – Что, ну что понимать? – Ах, ты не знаешь? Стала бы я ни с того, ни с сего здесь, у тетки Нюшки жить! В общежитие давно вернулась бы! «Отношения»!.. – Стоп, стоп, девочка. Что ты кричишь? Вроде, я ничего тебе не должен. – Конечно! Ты же святой! Другие парни теряться бы не стали! Думаешь, меня в техникуме никто не замечает? – Настя! Ну что за разговор? – А тот разговор, что даже соседи уже смеются: «невеста без места…» Даа, теперь на неё смотреть было действительно жалко. Только… как-то не так, как раньше. – А мне что, – продолжала Настя, – самой тебе на шею вешаться? Не дождёшься! – А я и так не дожидаюсь. – Ах, так?.. – она гневно пнула мою схему из камней и, разрушив пантакль, вылетела из дома. «За что не боролись, на то напоролись», – невесело подумал я, но с места не тронулся. Брякнула калитка… Я намеренно спокойно вышел на крыльцо. Двухметровые стебли штокрозы уныло свесили тяжёлые соцветия, сломанные посередине. Маленькая фурия намеренно прошлась не по дорожке, а прямо по цветнику. Если бы перевести вид цветов в звуки, над двориком раздался бы жалобный стон. Где-то заиграла музыка. Бесполый голос под бряканье ударных восторженно кричал: «Атомное чувство любовь – не налюбуешься, атомное чувство любовь – не набалуешься… Берегись, берегись его!..» Вот уж кстати! Мне стало смешно. Но наутро стало не до смеха. Много чего неожиданного и нового узнал я о себе от тетки Нюши, которая, взгромоздившись на что-то, появилась над забором как на трибуне!.. Не знал я за ней такого таланта. Самыми мягкими определениями моей личности были сообщения, что я «потаскун», «кусочник», «развратник» и, конечно, «чёртознай». Я ушёл в дом. Тётка Нюша, лишившись единственного слушателя, долго ещё вещала о моей непорядочности картофельной ботве и отцветающей редиске. Шум мешал мне сосредоточиться и вернуть раскладке на полу прежний вид. Когда я зашагал по посадкам к трибуне соседки, она испуганно примолкла. – Чёртознай, тётя Нюша? Вы хоть знаете, что это такое? Может, показать?.. Вот что. Перестаньте орать, а то картошка засохнет. Я вашу Настю пальцем не тронул и ничего ей не обещал… – А это? – торжествующе заорала тётка и подняла ввысь щепоть с кольцом. – Знаем мы ваши подарочки! Подавись!.. – она ловко швырнула перстень мне под ноги. – Девка извелась вся, а он морду воротит, антилигент!.. – Ну, хватит! – я изобразил гнев. – Вы, тётенька, утихните, мне этот крик не нравится. А будете продолжать, смотрите, как бы не пожалеть. Сами же чёртознаем меня назвали… Никакие молитвы не помогут! Она, казалось, только этого и ждала. Набрала, как петух, в грудь побольше воздуху, чтобы изобразить завершающее победное «караул! убивают! люуди!..» и… не смогла. Я, просто растопырив пальцы, держал перед нею ладонь. Нет, никаких силовых импульсов я не посылал (упаси Бог, мало бы не было!), но тётка Нюша мгновенно сверзилась с невидимого пьедестала. За забором наступила тишина, потом приглушённые причитания и грохот вёдер. – Справился?!. – пронзительный вопль взлетел к небу. Это уже Настасья. Бог с вами, бабоньки, я ведь не хотел! Но я не люблю шума. Какая бы злость ни клубилась в соседнем дворе, завиваясь спиралями по закоулкам, она больше не перелетала через забор. Я поднял перстень. На грубо позолоченном ободке зеленело бутылочно стеклянное изделие «под изумруд». 4 «Кончен бал, погасли свечи!..» Цветы мои понемногу выправились (я, чем мог, осторожно помог им). Каменные чертежи с пола были убраны. Взамен я повесил на стену замысловатое сооружение из алюминиевой проволоки, в завитках которого разглядеть что-либо путное мог только его конструктор. В моей избе поодиночке появлялись интересные «гости», с которыми я проводил долгие «беседы» заполночь. Естественно, никаких записей я не вёл, только на стене рисовался очередной «иероглиф»памятка. Но деньгито на хлеб зарабатывать надо. Несколько дней в компании таких же, как я, «безработных», я работал по дворам на заготовке дров на зиму. Возвращался под вечер и замечал: кто-то пытался открыть калитку и даже бил по ней ломиком. На заднем дворе тоже некто пытался продраться сквозь густые заросли одичавшей малины. Через несколько дней ко мне пожаловала сухощавая дама в сопровождении милиционера. – Гражданин Ивин? – Я самый. – Соседи жалуются, что у вас собака. – Если у меня собака, то причём соседи? Она бы никуда не ходила кроме двора. Только собакито у меня нет. Милиционер, не спрашивая, прошёл по двору до бани. И туда заглянул. Вернулся, пожал плечами. – Но жалуются же! – настойчиво сказала женщина. – А вы откуда? – поинтересовался я. – Из ветслужбы. – Сожалею, но у меня даже мыши не водятся. Так что зря вас потревожили. Посетители ушли. Кому-то моя «собака» очень не понравилась, хотя увидеть её можно было только в пределах двора и огорода, и лишь в моё отсутствие. Глава 12. Аня Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали. П.П. Бажов, «Малахитовая шкатулка» 1 – …Давненько не заглядывал, Константин! – Игнатий Харитонович обрадованно пожал мне руку. – Чего так, или обиделся на что? – Ну что вы! Завозился с делишками. Вот, пришёл узнать, как вы с дровами разобрались? Помочь не надо ли? – Да у меня тут помощников!.. Идём, познакомлю. За домом звенела пила и стучал топор. В осеннем воздухе знакомо, терпковато пахло опилками. Две женщины сноровисто пилили толстый ствол лиственницы, мужчина рубил чураки. – Мой сын Олег, Оля – его жена! – церемонно представил Щёголев. – А это – ещё одна Аня… Качнулась тесовая стена дома вместе с зелёными соснами. И надо было немедленно отвести глаза хотя бы на дрова… Получилось это у меня не сразу… – Плохо гореть будут, Игнатий Харитонович, – я кивнул на стволы. – Берёзу… а ещё лучше сосну надо бы. – Что достать удалось, – пояснил хозяин. – И за это спасибо, столько находился… – Я со знакомыми мужиками на складе поговорю. А то будете мучиться с этим сырьём. Такой деловой я был в этот момент, самому стало противно!.. Сапфировые глаза светились передо мной и почему-то отчаянно хотелось заплакать. – Давай, Олег, я порублю, а ты отдохни, – я взял колун и почувствовал себя увереннее. – Ему полезно, – заметил Щёголев. – Обленился, поди, в городе, на паровом отоплении. Снова зазвенела пила. Я без оглядки набросился на чураки, лихо расколачивая их, как когда-то дед учил… Когда оглянулся, подумал: зря старался. Пилили Щёголев с сыном, а женщины ушли. Олег держался солидно. Часто отдыхал, покуривая «капитанскую» изогнутую трубку. Ко мне не обращался, говорил только с отцом, о чём – я не прислушивался. Долетело лишь что-то об «обскурантизме» и «мистике». Щёголев мирно цедил фразы, а сын горячился. Но мне было не до них. Пахнущая смолой поленница поднялась под навесом в несколько рядов. Я добивал последнюю чурку, Игнатий Харитонович граблями сгребал щепу и опилки. – Ты всё помалкиваешь, – сказал хозяин. – Как ты там, вообще, обитаешь? – Всяко, Игнатий Харитонович. – То-то вижу, похудел даже. Что долго не заглядывал? – Задумался крепко. – Бывает… Я был уверен, что знает он о моём житьибытии гораздо больше, чем делает вид, потому и сообщать было нечего. – С «гостями»то договорился? – подтвердилась моя догадка. – Есть маленько. – Не каждому слову верь. – Уже убедился. Но почему, Игнатий Харитонович? – Иная плоскость мышления. Рыба птицу никогда не поймёт: разные среды существования. Вот удивляюсь, как это с Олегом у меня взгляды не сладились. Парень он неплохой, но прагматик – до костного мозга! – Он чем занимается? – В тресте угольном крупный чин. Я говорю: «бросьте вы землю уродовать, ничего хорошего не получится». А он: «уголь – хлеб промышленности, а вы, романтики, все ретрограды». – Но разве вы ему не объясняли? – Ну как же! Только не в коня корм. Мы с Аней даже удивляемся: вроде бы наш сын и как не наш. Из тех, что «природа не храм, а мастерская». Намастерили уже!.. Ухитрились шоссе проложить прямо по кладбищу динозавров! Костяки бульдозером сгребали!.. Об этой неприятной истории я слышал. Палеонтологи подняли шум, требовали закрыть новый угольный разрез в Черёмуховке. Но уголь оттуда уже шёл составами: прямо сверху брали, а краеведческий музей обогатили крохами из мезозойских залеганий. Будто старин-ную, драгоцен-ную книгу раздербанили на клочья! – А остановить это было нельзя, Игнатий Харитонович? – Вот об этом я хотел поговорить с тобой особо. Мы раньше ещё с Иваном… ну и… ещё кое с кем толковали, «пасьянс» раскладывали. Но об этом потом, договорились?.. За столом я сидел, глядя в тарелку. Молодые оживлённо беседовали с Анной Николаевной о заготовке грибов и ягод, о садовых цветах (недавно заимели дачу). Щёголев вяло подавал иронические реплики, обозначал своё участие. И ещё один человек ел молча, иногда помогая матери управиться с посудой. Я только раз поднял взгляд и встретился глазами. Она давно уже разглядывала меня с особым интересом. Мне стало жарко и тревожно. – Телефон бы вам поставить, – сказал, вставая из-за стола, Олег. – И чего вы упираетесь!.. Мише уже подъехать пора… Мамочка, обед замечательный… Я в папин кабинет поднимусь. Под стук убираемых тарелок я вышел на маленькую веранду, окружённому пестроцветьем. Хотелось разобраться, что же всё-таки произошло сегодня? Предательскифальшивое «всё нормально» нередко смазывает робко проступающие штрихи необычайного, и мы, успокоившись, проходим мимо. Может быть, мимо знаков судьбы? 2 Синева колебалась перед глазами… Не сразу сообразил: поросль васильков, редко встречающихся в дворовых цветниках, весело расположилась среди флоксов и бальзаминов… – Вы цветы любите? Я смутился, будто застигнутый за немужским делом. Обозлился на себя, суховатозадиристо ответил: – Очень люблю и сам развожу. Анямладшая, словно не заметив моего скрипа, подошла к перилам: – Самые мои любимые, васильки!.. Почему так мало синих цветов? – Ну почему? Пролески, ирисы, медуница, незабудки… – докторально возразил я. – А голубых тюльпанов, лилий, роз нет. – Физиология, наверное, не та. – Папа говорил, что вы учитель. Биолог, да? – Увы. Литераторрусовед. Она сделала большие глаза (хотя, куда уж можно больше!): – Правда? А почему вы не в школе? – Ленивый я. – Ага. Я смотрела, как вы лениво дрова кололи. Мы рассмеялись. Ледок хрустнул. – Я тоже хотела учительницей стать… Только особой. Которая не просто уроки давала бы, а с детьми или ими самими занималась. – Психологом. – Как вы меня поняли! А таких специалистов, мне сказали, нет. Я после школы на социальные курсы поступила, годовые. Закончила, и получилось ни два, ни полтора: в школах такой ставки нет, и никому психологи не нужны. Не понимаю! Мне предложили: иди вожатой работать. А это совсем не то! Я без работы и осталась. Потом нянечкой в больнице работала… Я посмотрел на неё сочувствующе. – Нет, вы не подумайте… Я грязи не бьюсь. Сократили меня как самую недолго работавшую. Теперь к родителям приехала. – Кудряво получилось. – И не говорите. Пока маме помогаю, работу ищу. Как услышат «курсы психологии», говорят: у нас психов нету. Будто у них и души «нету». Она невесело рассмеялась. – Разболталась я что-то, извините. – Ну что вы, мне интересно. – Правда? А что интересного? – и смутила меня пристальноглубоким взглядом. Вот, наверное, из-за чего её «сократили». Её взгляд будто раздвигал пелену сиюминутных мыслей, проникая, как говорится, «в душу». Такого взгляда боятся все, у кого нечиста совесть, такого взгляда боится шпана, такого взгляда боятся «любвеобильные» начальники, такого взгляда боятся погрязшие в аферах чиновники… Боятся и мстят… – Вы, Аня, наверное, были бы неплохим психологом. Может, в мединститут стоило поступить? Диплом получили бы. – Я анатомички боюсь. Специально ходили мы после школы, чтобы «дух науки» почувствовать. Там такой «дух» – лучше не вспоминать. Я лягушку разрезан-ную видеть не могу, а там же люди!.. Глупо, да! – Совсем нет. Ну хорошо, а как же с психологией? Разве не противно иногда в разлагающиеся души разглядывать? – Я с такими не встречалась. Но думаю, что справилась бы. Это же всё равно как больные цветы лечить. – Неожиданное сравнение. Но у цветов обрезать кое-что приходится, а то и с корнем вырывать. – Я про комнатные цветы. Вообще-то людей с совсем больной психикой, по-моему, не так много. Больше так, искривлённых, жизнью исковерканных. – С вами, пожалуй, можно согласиться… Тех, у которых жизнь – не жизнь, а жалкое подобие настоящей жизни, которое эти люди принимают за настоящую жизнь. – Обидно. Продавцы нужны, чиновники нужны, дворники нужны… А психологи нигде не требуются. – Ну, а кто добровольно согласится, что у него в душе непорядок? Так, говорят, неврозы… – А вот у американцев тысячи психологов и все нарасхват. – А может, и вам тогда в Америку? – Смеётесь? Если бы и брали, не поехала бы. Разве наши люди хуже, или психологи им ничем не могут помочь? – Вы же убедились в общем мнении. А гипнозом вы не интересовались? – Интересовалась. Это почти как хирургия, только опаснее. Особенно для самого гипнотизёра. – Почему? – Знаете, Константин, когда человек чувствует свою полную власть над другим, в нём какой-то сатанизм просыпается. – Эк! – произнёс я голосом Прокофьича. – Так сразу и сатанизм? И… у всех? – Конечно, не у всех, но у многих. Пациент тогда слабее ребёнка. Сколько беды можно наделать по неосторожности. А у меня опыта слишком мало, потому всерьёз и не берусь. Может, когда-нибудь… Вы с папой давно дружите? – Не очень давно. Нас Прокофьич познакомил. – Я его помню. Такой хороший был дедушка. Правда, я его немножко боялась. Какой-то загадочный. У меня от него подарок, талисман остался. Хотите, покажу? – Конечно. Она ушла в дом. Я прислушивался к себе. В привычном ритме самочувствия появился какой-то сбой, нарастающая тревога. Счастливая тревога? С какихтаких авансов? – …Я её так, в тряпочке, как он мне её дал, и держу… Только вы не смотрите, что «она» страшненькая, вглядитесь! Голубоватосерый халцедон, весь в натёках, бугорках, ямках показался мне не слишком представительным. – Вы поверните. Лёгкий поворот – в точности фигурка скрюченной старушки в платке. С крохотного, сморщенного лика сверкали две пронзительные сапфировые искорки. Вспомнилось бажовское: «Бабкой Синюшкой меня кличут. Вечно старая, вечно молодая…» Я поднял голову. Синиесиние глаза пытливо глядели в мою душу! И не хотелось отвернуться, было страшно отвернуться, страшно утерять хоть на миг этот завораживающий свет… Я заговорил, не отводя взгляда, и язык мой ворочался помимо моей воли. – Знаете, Аня. А я бы не хотел быть вашим пациентом. Так и душу потерять недолго. От отчаяния… Она отвернулась, не ответив. Повисло долгое молчание, в котором, я чувствовал, происходило что-то крайне важное. И боялся догадаться. Скрипнула калитка. К дому шёл мужчина в лоснящейся фуражке с уголками – шофёрский шик. – Миша! Я уже заждался, – раздался голос Олега из окна. – Оля, уезжаем! Машина пришла. Наверное, уходить надо было и мне, чтобы не утомлять стариков. Аня пошла помочь матери нарезать цветов. Олег поморщился, но подождал у калитки, пока не собралась вся семья. 3 Машина ушла, и все на миг оказались не у дел. Тут я спохватился: «Синюшка» всё ещё была в моей руке. – Аня, Синюшкуто возьмите, талисман ведь. Аня порозовела, взяла статуэтку. Старики внимательно посмотрели на меня, будто впервые. Анна Николаевна слегка улыбнулась. Игнатий Харитонович погладил подбородок, хмыкнул. – Пойду и я, пожалуй. Загостился. – Счас! – Щёголев насмешливо встал передо мной. – Пойдём ко мне, посплетничаем. В мастерской ещё пахло дорогим трубочным табаком. – Подцепил сынок эту заразу, курево! – ворчал хозяин. – Поспорили мы с ним немного. От тебя мне скрывать нечего. Я в «консерваторы» попал. Можно подумать, сами они – обновители! Понимаешь, Костя, прав был старик Экклезиаст: «Во многом знании много печали!» Хуже нет – видеть глупость и мириться с ней, потому что изменить такое дело не имеешь ни права, ни возможности… А может, рискнуть?.. Ладно, это тебя не касается… Так, говоришь, колечко тебе подменили? Ничего я подобного не говорил! Даже не заикался! Что-то путает старик. – Вот это, наверное? Возьми к гарнитуру. Он положил на стол перстень с изумрудом. – Эти штучки с секретом делаются. Кому предназначено, тот и владеет, понял? Куда положено, там и будет… Да, ты не знаешь, как этот урка Рангусой в милицию угодил? Рангусой был в Тихореченске местным «АльКапоне», всем известным и никем не обличённым «вором в законе», «авторитетом» среди городской шпаны. Капитан Батырханов, старший следователь, которого давно ненавидели местные «урки», взялся за «дохлое» дело, по которому арестовали группу опиумоносов (границато у нас – вот она, рукой подать!). «Дохлое», потому что как правило задержанные с готовностью всё брали на себя, и дальние ниточки неизменно обрывались. Но внезапно все задержанные дружно и охотно заговорили. «Рябой» (как его все называли «за глаза», оспой переболел) Батырханов разворошил с десяток квартир, в заключение выпотрошил дачу Рангусоя и набрал столько неопровержимого копромата, что об успехе тихореченской милиции была даже передача по центральному телевидению. Говорят, Рангусой, потеряв всю элегантность «босса», катался на суде по полу, бился в истерике, но с его уст слетали и слетали всё новые признания во всех его чёрных подвигах. Правда, после процесса его хватил удар… – Тебе что, жить стало скучно? – поинтересовался Щёголев. – Лавры Ванги спать мешают, Круазе тихореченский? Даа, Игнатий Харитонович «расколол» меня поскорее, чем Рябой. Но я молчал «как партизан на допросе». Всё равно получил «на всю катушку». – Ты, дорогой, микроскопом не пробовал костыли в стену вколачивать? Очень было бы поучительно… Мы с Иваном что, нового Эркюля Пуаро лепили? Стоило бы стараться! И много другого было сказано неприятного и справедливого. А в заключение: – Как ты там личную жизнь свою строить будешь, дело твоё. Но Большое Дело в суету не вмешивай. Раз простится, два простится, а на третий жди беды. Мелочь не в счёт. Он подошёл вплотную, полуобнял меня за плечи: – Не обижайся, мальчик. Для другого дела ты нужен. Об этом тебе и Иван при случае скажет… Одно тебя выручало до сих пор: не для себя старался. Побереги, если не себя, то Дело… – Хорошо, Игнатий Харитонович… Пойду я… Он кивнул. Я медленно вышел во двор, никого не встретил и совсем удручённый направился домой. Глава 13. «Антураж достоверности» Тем и силён, и страшен, в то же время подающий нам надежды Великий Аркан Трансформации. Он вовлекает человека в мир как бы случайных и мелких событий, которые, тем не менее, подают ему знаки: следи за камушками малыми, за ними возможен большой камнепад. Василий Калугин, «Обзор Великих Арканов Таро» 1 На несколько суток я засел за работу, потеряв счёт времени. Ел и спал когда придётся, иногда засыпал прямо на полу, среди узоров из камней. Когда очередная «виньетка» закачалась на стене, неспешно убрал хаос на полу и устроил банный день. Бритый, в свежей рубашке, уселся за стол. Застучало кольцо калитки. На улице у ворот стояла цыганка с сумкой. В кармане, как я понял, лежали карты. В другом, потайном, у пояса, хранился узкий, старательно отточенный нож. Интересно! – Здравствуй, дорогой! Молодой, красивый, неженатый… – тараторила она, плавно вдвигаясь в калитку. – Будь здорова, пхене (сестра)! – ввернул я. – Понимаешь понашему? Ты понимаешь понашему? – Немного, пхене. Погадать мне желаешь? А хочешь, я тебе сам погадаю? По руке, по Таро?.. Тёмнокарие глаза её округлились как виноградины. Глядела она не на меня, а будто на что-то за моим плечом. – Прости, чаво (парень)! Не знала я!.. – путая цыганские и русские слова, забормотала она, побледнев. Я сделал шаг к ней. Она всхлипнула и бросилась бежать, выкрикивая: – Ошиблась я! Ошиблась я, глупая! Я огляделся. Мой пёстрый двор выглядел вполне мирно. Чего же она испугалась? Пожав плечами, я вернулся за стол. И задумался. Что ни думай о гадательной халтуре, но странные цыганские «знания», наверное, имеют корни теряющегося в веках корни настоящего ведовства. Я много слышал о «цыганском гипнозе» – психологической атаке на неустойчивую психику «клиентов» и ещё о некоторых экзотических приёмах, позволявших ободрать обалделую жертву до любой степени. Бедную гадальщицу я вроде бы ничем не обижал и не пугал. Значит, она сумела разглядеть нечто – во мне? Или за мной? – что так её ошарашило. Жаль, поговорить не удалось… Обед я заканчивал с трудом. Отчаянно захотелось спать. … Спал я почему-то на полатях! Да и вся изба опять была прежней, свиридовской. На столе неярко горела керосиновая лампа, которую хозяин называл «военный сувенир»: стекло у неё было сделано из литровой стеклянной банки без дна, над которой возвышалась жестяная труба. У стола, перелистывая толстую книгу, примостился Прокофьич. Поднял голову, борода засеребрилась волнисто. – Давненько не виделись! – Давненько, Иван Прокофьич. – Ну и как тут управляешься? – Божьими молитвами. – Не хитри. Константин. Мнето врать нельзя, сам всё знаю. Не в свои дела встреваешь… Не возражай. Игнатий тебе выдал рацею, а я ещё добавлю, поотцовски… На путь твой новый я тебя не тянул и не толкал. Пригласил, скажем, и ты пошёл. Неплохо пошёл, только нервно, ну это со временем пройдёт. «Чертежи» твои видел. В общем, грамотно, но когда камушки откатываются, не перекидывай, подумай: почему? В этом деле случайностей не бывает… А Рангусоев, всяких там жиганов да хунхузов – оставь кому-нибудь другому. Игнатий прав: Дело страдать не должно… Тоже мне, «перешёл великую реку»!1 Маловато у нас сил пока, чтобы их на житейскую суету тратить, посерьёзнее дела есть… Армагеддона пока не предвидится, а вот нечисти всякой понемногу прибывает. Тут всякий воин на вес самородка!.. Что глядишь: книгу читаю? Так мы здесь тоже не спим, даром что «усопшими» прозываемся. – А много вас, Иван Прокофьич? – Число ни о чём не говорит. Какие мы – это важнее. Есть и сильные, есть послабже. Да мы вроде как солдаты, пехтура. Главные силы повыше нас будут… И всем работы хватает… А цыганочка-то – не зря к тебе приходила. – По наводке, что ли? – Может, и по наводке. Был бы пожиже, сам всё отдал бы. Да, засветился ты перед ней… – Это как? – Даже «Синюшка» твоя разглядела, хоть и смутно, чутьём только! А ты и не догадываешься! Мы дело делаем, а дело делает нас! Вот твои «занятия» на тебе клеймо и оставили. Не всякому видно, а кому надо – тот сразу почует, что твоя цыганка. Поаккуратнее будь, парень, а не то обнаружишь себя как одетый в бане! Не льсти себе, до нимба не дорос! Может… когда-нибудь. А эта, как её, «аура» у тебя чёткая, да ещё «с рисунком». Вот тебя по ней и узнали. И ещё эти двое молодцов у тебя за плечами… Игнатий о том не рассказывал? Расскажет. А может, и сам догадаешься… – Видел я, Иван Прокофьич, бабушку, которую вы Ане подарили. – Ну и хорошо, что видел. Теперь сам маракуй… А Синюшку я на острове Итурупе нашёл, на берегу. Игнатий ей глазки приделал, ладно вышло. Талисман – не талисман, там видно будет, а памятка осталась. Может, и на удачу, только кому, мне… не ведомо. Ан-нушку не обидь… – А что с Олегом, Иван, Прокофьич? – Твоято какая забота? – Больно на родителей не похож. – Так это часто бывает. Детейто рожают да выращивают родители, а душу даёт Бог. И не по нашему заказу. Вот и Олег ни в мать, ни в отца… Тёмный он, мутноватый, хоть и учёный. Его только пожалеть остаётся. Игнатий зря с ним воюет: их всё больше теперь на земле, «первопроходцев»… И ещё будут. До времени… – И что же, эти, «первопроходцы» так и будут всю землю «Америкой» делать? – Вон ты о чём! А я, милок, прогнозов не даю. Сами думайте. Сами шевелитесь. – А вас это, вроде, не волнует? – Волнует, не волнует… Устал я, Костя, уйду, пожалуй… А ты спи, спи, силы набирайся, она тебе ещё на многое пригодится. Будь здоров, Бог с тобой… 2 Бил в избу яркий солнечный луч из восточного окна. Фиалковым пламенем рдели аметисты на полочке. На столе стоял закопченный «военный сувенир», который я вынул из подвала, чтобы привести в божеский вид, как память о Свиридове, да забыл прибрать. Я встал с постели, напился из ковшика. Лампу решил пока переставить на печной загнёток. Стекло было почти горячим. «Антураж достоверности»! Эти штучки мы уже проходили. Сложить вместе все «реальные» деталюшки – и вполне объяснимая версия сама напросится, сметая оккультные спекуляции… Потом вычленить «странности» в цепочках естественных явлений невозможно, если только… не перевернуть всё с ног на голову. Перстенёкто с изумрудом цыганку и притянул! Не сам, конечно. Люди языками помогли. У того, кто до Щёголева его в руках держал, в шкатулке только дырка осталась, да памятка, что вещь дорогая была да сплыла. По неосторожности, естественно: шкатулка с брачком оказалась. Далее «разматывать цепочку» было лень, больно просто: Настя – подружки – «крутые» знакомые – барыги… Перстенёк мог до самого Владивостока проехаться. Если бы слегка не залежался… В конторе лесного склада меня встретили как родного. С чего бы?.. Сам Фёдор Борисович Ваулин, заведующий, руку жал обрадованно: – Ивин! Неужто опять поступать на работу пришёл?.. Я уж вспоминал тебя не раз! Как ты сторожил, щепки не пропадало. А с этими, нынешними охломонами, прямо беда! Это ж надо: тридцать кубов тёса проворонили! Знаю, какие они «чаи» на дебаркадере гоняли! Давай заявление!.. Ээ?.. Мы посторонним за здорово живёшь топливо не отпускаем. Только по квитанции! – Фёдор Борисович! Я ж к вам как к отцу родному. К кому, как не к вам лично? – Хороший ты парень, Ивин… Хм, как к отцу!.. (Я слегка нажал на «рычаги», одному мне известные). – А что? – оживился Ваулин. – Работал ты хорошо, дощечки лишней не взял. Премий мы тебе не давали... Бери машину и на второй склад! Там березнячок добрый, как порох горит... Валя! Нарисуй отношение!.. Без всякой оплаты. Кубов?.. Да сколько поместится!.. На нужды конторы, ну, ты сама знаешь… Давай, Ивин, действуй!.. А место тебя у нас ждать будет! Надеюсь… Я оставил его подобревшим, растроганным собственным великодушием. Авось, «отец родной» ещё кого-нибудь облагодетельствует, пока запал не прошёл… Ребята на втором складе встретили меня (и без «рычагов») посвойски. – Что, Петрович, не заходишь?.. Диссертацию пишешь? Это насчёт дров картошки пожарить? Скоро профессором станешь… Болтливой компанией мы подъехали к двору Щёголевых. Весело перетаскали чурки на задний дворик. Ребята помялись для порядка, получив от меня «на семечки» и живо отбыли (не в сторону затона). Анна Николаевна охала, радовалась («лиственница только дымить хороша…»), предложила зайти перекусить. – Игнатий куда-то наладился. Динозавров смотреть, что ли. А что смотреть, одни осколки! Что-то опять откопали у Черёмуховки… Анечка, ну-ка, привечай гостя, а то больно стеснительный… – Здравствуйте, Константин, – голос тихий, а меня будто пронзило током… – Что долго не заглядывали? – Дела, Аня. Вот, дров привёз. – Спасибо. А дела серьёзные? – Да как сказать… Мелочи хозяйственные одолели. – Нас тоже. Капусту солить собрались. Как папа говорит, «заготовка зимних кормов». Маринады всякие, соленьяваренья… Ужас! А вам кто готовит? – Да никто. Обхожусь тем, что есть. – А знаете что, мы вам сделаем. Пока вы хозяйством не обзаведётесь. Она слегка покраснела. – Боюсь, Аня, не скоро это будет. – Сидеть взаперти будете, так вообще никогда не будет! – Или сама придёт. Как в сказке, а? Она недоверчиво обозрела моё улыбающееся лицо: – Не пойму, вы вообще такой романтик или… – Или дурак? – Ну что вы! Или так шутите. – Старый, Аня, я уже для романтики. Заскоруз слегка. – Ой, что я!.. – она метнулась на кухню. Вернулись вдвоём с подносом еды и чайником. – Заболтала она вас? – посмеялась Анна Николаевна. – Кушайте, пожалуйста, Костя. Небось, на сухомятке насиделись? Игнатий Харитонович уже ворчал. Сидит, говорит, анахорет на картошке… А сегодня сорвался за этими динозаврами. Да что-то долго. С утра уехал с Мишей. Ты его подождёшь? – А как же. Пока дрова переколю… Лучше бы я ушёл пораньше. Щёголев вернулся тучатучей. Мне совсем не обрадовался, сослался на усталость и даже не пригласил в свой «кабинет». Что-то назревало… – Пойду я, Анна Николаевна. Игнатию Харитоновичу скажите, что торопился я. Он, наверное, сейчас отдыхает, не буду беспокоить. – Завтра зайди обязательно. Аня проводила меня до ворот. – Приходите, Константин. Папа всё-таки по вас скучает, сам говорил. Мы все вам рады… «Все» – это тоже приятно. 3 …Хорошо, когда отцы города заботятся о нашем просвещении!.. Купив в магазине хлеба, я остановился у витринки «Тихореченской правды». «Стихия напоминает о себе». Гм… «Серьёзная авария произошла вчера на Черемушинском угольном разрезе. Подпочвенные воды, которые, как полагают геологи, скопились после вскрышных работ, вызвали колоссальные сдвиги верхних пластов. Движение их было вовремя замечено, и очередная шахтёрская смена была быстро вывезена с места аварии на самосвалах. Однако вся тяжёлая техника и подвижной состав оказались под сдвигающейся массой пород. Почти километровый участок разреза стихия сровняла за полчаса. В результате подвижек почвы серьёзно пострадали близлежащие колхозные поля с неубранным урожаем овощей. В самом Черёмуховске подземных толчков и разрушений не обнаружено, хотя в полную непригодность пришла часть шоссейной дороги и линия электропередач на трассе ЧерёмуховскЛуговая…» Плывуны в Черёмуховске? Это что-то новое. Хотя, почему бы и нет. Стоимто на вечной мерзлоте… Это надо же! А ведь только позавчера Щёголев ездил туда на раскопки динозавров. Плакали раскопки, плакал Черёмуховский разрез. Видать, надолго… Хорошо людей успели вывезти. И город не пострадал. Зато дорога… Это там, где осколки костей собирали… Надо бы, конечно, расспросить обо всём Щёголева... Глава 14. Тень «Молчаливых» Я Отшельник, И мне ли не знать, что до всех докричаться нельзя, Я смирился, устал и попытки меня утомили. Пусть страдает сейчас всяк, кого ещё носит Земля. Все страдали! И будут страдать в этом мире… «Баллада об Отшельнике» 1 Сквозь густую сетку повседневных впечатлений, переживаний и событий очень редко проглядывает их истинная подоплека и сущность. И даже эти редкие проблески проскальзывают в нашем сознании со скоростью промелькнувшего в ночном вагонном окне фонаря. И мы редко задерживаем бег привычности, чтобы поразиться, ещё реже – чтобы задуматься. Выстроить все мелькания в один ряд, попытаться как-то обобщить их, понять их смысл – никогда! Для этого надо сознательно вывалиться из трескучего движения, остаться на обочине его и вслушаться в наступившую тишину. Тогда ясно слышны и звон капели, и треск сверчка, и шорох бабочек на стекле окна… И становятся виднее проявления невидимой стороны нашего мира. «Бхикшу (посвящённый) с успокоенным умом, удалившийся в одиночество, испытывает сверхчеловеческое наслаждение: он отчётливо видит дхамму (истину)», – гласит строфа из «Дхаммапады». Вынесенный «ветром Судьбы» из, казалось бы, естественного течения бытия, я с тихим удивлением оглядывался на последние годы. Невинное увлечение минералогией, необычные знакомства с «закатившимися в уголок» стариками, перестройка видения мира… Плавно, но решительно свернула моя линия жизни в сторону от наезженной колеи, и я обнаружил, что кроме этой пыльной дороги есть ещё и свежесть травы, и запах цверов, и песня жаворонка. Настоящий мир! Теперь я, уже без раздражения от исподволь наматывавшегося на душу и память утомления, мог разглядывать конструкции, получавшиеся из элементарнопростых явлений, читать замысловатые сочетания, определять их причины и следствия. Сказать проще, я сделался странным и благодарил Бога и все Светлые Силы, что не остался прежним. Это почти то же, что самому от рождения избавиться от своей же непроглядной тьмы. Плата за это – одиночество, отчуждённость от окружающих, их недоумение, сожаление и даже презрение – казалась такой мелочью! Так думал я не из гордыни (ну как же, «особый»!), а от счастья – жить свободно и удивительно интересно. Что может быть ценнее? «Чёрные книги» давно уже пылились на полках: в них больше не было нужды. Менялись проволочные псевдо«пантакли» с завитушками на стенах избы, расползался строками и главами мой заумнофантастический «роман», читать который было невозможно никому, кроме автора. Невольно следуя древним традициям оккультистов, я зашифровал в нём в цветистых образах свои опыты и выводы. Когда отпадёт нужда, всё это славно сгорит в печи, «без дыма и копоти», которые, известно, тоже могут содержать информацию. Сказано: «никто не зажигает светильника, чтобы накрыть его чашей». Зачем мне было моё знание, если бы я, как скупой рыцарь, в одиночестве наслаждался бы своими богатствами? Но явная активность, – как проявление «неестественного», – была мне противопоказана. А чтобы хоть как-то использовать свой опыт для личной выгоды… Я хорошо помнил слова Свиридова! Появилась у меня «в народе» ещё одна кличка – «Блажной». То ли безобидный, то ли просто дурак. В открытую проявлять ко мне пренебрежение, однако, не решались. «Блажной он и есть блажной, мало ли что отчубучить может, спрос с него никакой!..» И когда я работал на дровозаготовках, расплачивались честно. Неизвестно кем был пущен слушок: «обманешь его – беды не оберёшься!» Автором был, конечно, не я, но защита получилась надёжная. Хотя неизбежно «глухая». Давно не стучало кольцо у ворот под рукой незваного гостя. Бродячий люд обходил двор «Блажного» стороной. По городу я ходил словно в шапкеневидимке – редко кто обратится с вопросом. Нелюдим!.. Игнатий Харитонович понимал моё положение, разговаривал на равных, сочувствия не выказывал, знал: ни к чему мне оно. Раза два я ловил его случайноуважительный взгляд, безо всяких комментариев. А как иногда хотелось, чтобы кто-нибудь попросту посочувствовал! Такие состояния я про себя называл «искушениями». Нарушить свой образ жизни я не боялся. Но пресными казались теперь мне обычные житейские радости. За каждой выплывали их скрытые обстоятельства и причины, отравляя и перечёркивая безоглядное наслаждение, доступное любому человеку. Не знаю, как справлялись с такими танталовыми испытаниями другие, а мне порой бывало кисловато… 2 Выпал первый, но щедрый снег. С утра в моей избе было пасмурно, неуютно. Лампочка под коническим колпаком светила противным жёлтым светом. Забытой арматурой поблескивали алюминиевые «забубоны» на стене. Я вышел побродить по улице. Снег всё сыпал и сыпал, похозяйски неторопливый, отборно узорчатый. Прохожие встречались редко. Стояла задумчивая тишина. Я дошёл до центра. У входа в полуподвальное помещение трудился уже первопроходчик по снегу. Щуплый старичок в демисезонном пальтишке очищал ступени и площадку перед ними. Здесь размещался единственный в нашем городе магазин букинистической книги. – Можно зайти? – Почему бы и нет? – старичок устало посмотрел на слишком раннего покупателя. – Доброе утро! Давайтека лопату… Я быстро откинул уже довольно толстый пласт снега, выскреб ступени, прибил снег по краям, чтобы не ссыпался под ноги. Старичок не уходил. Потаптывал тёплыми войлочными ботами, молча посматривал… – Благодарю, молодой человек! Весьма благодарю! Заходите… Сладковатый запах старой бумаги… Смешно. Знаете, этот запах знаком мне с моего такого далёкого, заповедного детства, когда я так любил мороженое «пломбир» местного заводика… На обёртку мороженого шли переработанные макулатура и картон, и запах у мороженого был потому особый, какой-то коричнованильный, успокаивающеобворожительный… Сейчас такого, конечно же, не встретишь… Итак, запах старой бумаги встретил меня внизу. Даже под лампами «дневного света» было видно, какой старыйпрестарый товар стоял и лежал на тёмных полках. Поблескивали чешуйками облезшей позолоты кожаные корешки, надгробными плитами теснились серийные издания вроде какихто уездных справочников, технических словарей, «ведомостей» неизвестно чего. Всё это было настолько устаревшим, что старикпродавец давно не смахивал пыль с умирающих книг. Пачками приготовленной к сожжению макулатуры лежали разрозненные номера журналов, курчавых от частых перелистываний, полузачитанных давнымдавно ушедшими в мир иной людьми. Зачем я сюда заявился? Сам не знал. Всегото два раза заглядывал я в это полукладбище, где было всегда безлюдно и удручающе грустно. Магазинчик существовал по инерции, пока оставался жив этот старичок в чёрной паре, его ровеснице по возрасту. Наверное сюда свозили всё, что не жаль было выбросить, да останавливало уважение к печатным изданиям. Была ли какая-то система в размещении книг, угадать было невозможно. Может, по годам, как это ни нелепо? Рядом с «Принципом относительности» Хвольсона, изданном ещё до революции, стояло «Суфийское послание» того же года и какая-то «Чума въ Москве» с осыпавшейся фамилией автора на обложке и выдранными страницами (явно беллетристика не первого сорта). И тут же, в обожжённом ледерине, сочинение йога Рамачараки. Я взял эту руину в руки: «Религiя и тайныя ученiя Востока» под редакцией Калугина. Минуты две, полуприкрыв глаза, знакомился с содержанием, не открывая покоробленного переплёта. Осознание проходило почти без сопротивления, как в рыхлый снег… не встречая, правда, какихто новых, интересных мыслей. Всё это было мне давнымдавно известно в гораздо более чёткой форме. – И давно вы так читать научились? – раздался за спиной тихий, но требовательный голос продавца. Я покраснел как застигнутый воришка. Схитрил: – Да вот, смотрю, как книжку попортили. – Увы, – согласился он. – Когда люди гибли как мухи, что могло ожидать книги? Но вы, молодой человек её читали, не отрирайтесь. – Да с чего вы взяли? – Ах, молодой человек!.. Я, конечно, всего лишь жалкий торговец старьём, но что такое сатори,1 знаю не понаслышке. Хотя такого читателя вижу впервые за много лет. А может быть, именно вас я и ждал все эти сумасшедшие годы? – Бог с вами! Не мог же я читать, не открывая книги! И что такое сатори – не имею никакого понятия! И мне далеко не полсотни лет. Думаю, вы это заметили? – Представьте, да. Хотя и не уверен. Истинный возраст редко совпадает с внешностью. Но я не ошибусь, если скажу, что именно вам покойный Свиридов завещал свою… гм… усадьбу, не так ли? – Н-ну так. – И вы в хороших отношениях с бывшим инженером Щёголевым. – Следите вы за мной, что ли? – Упаси Боже! Я вас не раз наблюдал вместе. А что может часто сводить вместе таких разных людей, пожилого и молодого? Наука или общие интересы, или общие занятия… А так и, представьте, точно так же читал в моём же магазинчике только Иван Прокофьич… Я оглядел подвальчик. Белое освещение выхватывало частокол книг, серые от времени полки, оставляя по углам угловатые тени, где удобно жилось бы паукам. Синяя, махровая по нижнему краю портьера двери в служебное помещение казалась безнадёжно выцветшей. И сам продавец был замшелый, полувыцветший, с жиденькой эспаньолкой на подбородке и мутноватоголубыми глазками. Что меня занесло в этот чулан? Старичок поморгал, не отводя ожидающего взгляда. Что-то сообразил: – Алмаз Берюлины. Я оторопел. Справился, сказал, улыбаясь: – Вы любите играть в таинственность. Глазки больше не моргали, стали ярче, острее. – А вы создаёте её, того не желая, уважаемый «новый Прокофьич». Или… «Блажной»?.. Да ещё светитесь там, где не надо. Я, не отводя глаз, попытался «просветить» собеседника и… натолкнулся на непроницаемую стену. – А вы чего ожидали? – тихо сказал старик. – У меня тоже могут быть свои секреты. Но вижу, в главном мы друг друга поняли. Паролем, полагаю, обмениваться не будем? Проходите в мой кабинет, кофе выпьем… А на будущее советую: своих возможных единомышленников ищите среди книголюбов, любителей растений, камней. Осторожно – среди коллекционеров всяких странностей. Художественная, литературная, театральная богема – крайне маловероятно. Слишком поверхностны, эмоциональны, эклектичны. В научных кругах – только среди оригиналов. И то можете напороться на прямого врага… Но всё это чисто ориентировочно. «Самое главное глазами не увидишь…» – помните Экзюпери? – Прямо инструкция резидента, – усмехнулся я. – Кофе у меня хороший, – снимая кипящую джезву с плитки, сказал старик. – Мозги прочищает отменно… Окститесь, Константин Петрович! Какойтакой резидент? Не до игрушек нам, дорогой друг. Сами видите, что творится. Половодье глупости захватывает Землю. Что творится с наукой, культурой, нашей речью, в конце концов. С детьми и внуками нашими… Отсиживаться по пещерам нам нельзя. Но и в розенкрейцеров играть не с руки – наивно и опасно. – Всё это интересно, э… простите? – Никодим Львович Берг. – Очень приятно, Никодим Львович. Говорите вы вещи мудрые, но зачем? Кто это «мы»? – Вас бы, дорогой вы мой, даже Рябой с маху расколол!.. Я же сказал вам «светитесь»! Читающий способом сатори излучает мощную пси-волну, что вам, должно быть, известно. Это раз… Я вас давно уже по городу, как говорят наши криминальные соплеменники, «секу». Это два… Наконец, я здесь тоже не зря книжную пыль глотаю. Осторожность ваша похвальна, но запоздала. Вы не один такой… Вот заметьте: уголовная шпана мгновенно общий язык находит, безо всяких паролей! «Рыбак рыбака…» А встретятся люди более-менее неглупые – никак нормальный духовный контакт установить не могут! Всяк сам по себе. Грустно глядеть. А ведь не один вы даже в нашем городишке взыскуете!.. Сам в себе. Ну разве что со Щёголевыми… И всё!.. Даже масоны друг друга узнавали и поддерживали. А у нас дело посерьёзней. – Никодим Львович! И всё же, у кого «у нас»? – А я знаю? Назовите «искатели», назовите «просвещённые», ну ещё как, не знаю. У нас и клички-то общей нет. – Но позвольте… Меня вы «раскололи», а сами не раскрылись, а? Кстати, имя у вас… редкое. – Нескладно, да? По родителям я еврей. В крещении Никодим. Книгочей, естественно, старой закваски. Раньше философами-мистиками увлекался, Флоренским, Успенским, Соловьёвым, Бердяевым… Потом… друг у меня был, Скворцов Николай Федосеевич. Он-то мне мозги и выправил. Теперь сижу здесь, как паук, в тенета своих сообщников ловлю, они на книги падкие. Вот как вы… Теперь вам понятно, кто мы? – Не совсем. Почему вы закрылись на мой ментосигнал? – Больше по привычке. Встречались мне… «рентгенологи». И ещё, простите, вас немного поддразнить захотелось… «Просвечивать» вы умеете! Еле устоял. Но жёстко вы действовали, если бы помягче – я бы не выдержал. – А что вы… делаете? – Что делаю?… Понял. Почти ничего. Так, народ добрый подыскиваю. Потихоньку к «отбытию» готовлюсь: время!.. Путешествовать, как все, уже не могу: тело одряхлело. «Подвигов» не совершаю, разве что по мелочи ретушь иногда навожу на события мелкие. Но в пределах допустимого… А вообще, устал я… от жизни земной. Извините… Раньше в мою лавку «продвинутые» интеллигенты частенько ныряли, чаще – за «магическими» изданиями. Только такие книги… в тридцатые годы почти всё сожгли энкаведешники. Меня, уже позднее, чуть было в лагерь не загнали. Но… Бог миловал, следователи попадались контактные, начитанные: растащили хорошие издания Мериме, Дюма, Мережковского, Франса, конечно и Берроуза, Хаггарда, Понсе дю Террайля, ну и прочее. В благодарность – на месте оставили. Редкий случай! Ну и я был им за это благодарен: никто у меня здесь крамолу не вынюхивал. – А была крамола-то? – Гос-споди! У меня в хранилище дыхнуть негде. Только двери туда стеллажами заставлены. Там же больше на иностранных языках. Я здесь выставил для интереса пару книг – тут же вечером «товарищи» явились: «у вас иностранная литература». Я сделал идиотский вид, наорал на них. «Вот это? – спрашиваю и снимаю с полки «Манифест» и «Людвига Фейербаха» энгельсовского. – Да как вы, уважаемые товарищи, посмели марксистскую литературу посчитать подозрительной?! Это же уникальные издания!.. Знаете, чем это попахивает?..» Выяснилось: хорошо знали! Я ещё даванул на упоминание о некоторых «вышестоящих»… Только пар морозный после себя посетители оставили… Он грустно рассмеялся. – Потом я вычислил некоторых «бдительных» и «зорких». Стукачи были… кошмарные. Каюсь… Помог им… изменить образ жизни. А «крамола» лежит, гниёт потихоньку. Да теперь она вроде и никому не нужна. Прошёл он, первый ажиотаж… В магазинах видели? Открытым текстом – любые оккультные, магические и колдовские таинства! Да в ярких обложках (склизких таких, терпеть их не могу!), с черепами, пантаклями, бесами, наядами!.. Покупай – не хочу! Нынешние «продвинутые» теперь туда валом валят. – А вам убыток? – Да Боже мой! Кому очень и серьёзно надо, всё же заглядывают. Смотрю: кто? Иногда продаю даже по дешёвке: откуда деньги у настоящего искателя? А «продвинутых» в магазин отсылаю. Все довольны и мне спокойнее. Вообще-то я нынешних анемичных «блаватистов-рерихистов» не очень люблю. Сколько гонора, заумности, претензий на «связь с высшими мирами»!.. А смесь представлений! – дичайшая! Эклектика из Рерихов, Христа, Тибета, «барабашек», НЛО, народных суеверий, мифов, понадёрганного везде и всюду! Ну что ж, как говорится, «враги не дремлют»: чем мутнее псевдооккультное болото, тем меньше туда умных людей сунется! Кто же со свежей головой в этот чад благоглупостей полезет?.. Вот и ходят взыскующие, а дороги к истине не ведают: больно она псевдо-оккультно-религиозно-сатанинской мистикой загажена… И начинается: кто в храм головою биться, кто к таёжному батьке Гермиону, кто шаманит, кто колдует, кто второе «Аненербе» организует!.. А что с остальными творится!.. – Но… – улыбнулся Никодим Львович. – Заговорил я вас совсем. Простите уж, разболтался не от радости. Давайте ещё по кофейку?.. Да не озирайте вы мой чулан сожалеюще! Мол, сидит тут «борец за истину», рассыпаясь от старости, да ещё мечтает что-то в мире изменить, а сам свой собственный лапсердак сменить на приличный не в состоянии. Ведь так? – О вас я так не думаю. А вот о себе – иногда, каюсь, мысли приходят унылые. Я невольно подстраивался под его тон: – Ну, добился я высоких знаний, умею кое-что… А дальше? «В народ» идти?.. до первого же милицейского допроса? – Э, дорогой! Молодые-торопливые. Вам что, «революциев» захотелось? Блаженной памяти господин Ривайль, именуемый «Аллан Кардек», рыцарь спиритизма, думает, что, открыв людям несведущим некоторые тайны мироздания, мы возвысим их разум и духовность… – Почему «думает»? Он же… – Для меня и он, и многие-многие другие по-прежнему есть, а не были, – резко подчеркнул Берг. – Он, если угодно, так думал, надеялся, уповал… Но попытайтесь хоть кого-нибудь «просветить», да ещё с практическим применением плодов просвещения. Ах, какая из всего этого может получиться практическая гадость! Представляете?.. Уж что, а сделать из самого благого предмета мерзость любители найдутся!.. Так что, сидите, юноша, в окопе, готовьте почву для будущего, ищите неофитов и радуйтесь, что хоть это можете. Иного пока не предвидится. А большое Дело… оно для нас придёт потом… Это уже одна из горьких граней нашего, если угодно, могущества, которое… ничего не может. Мы пока только зёрна, прорастание и всходы которых, если не вовремя, принесут очень много вреда и никакой пользы. Отчего и в тайную организацию нам играть никак невозможно… Берг помолчал, отхлебнул холодного кофе и добавил: – …И светиться, буквально и переносно – тоже. …Странная ситуация. Живут вроде бы обыкновенные люди. Что-то делают – результатов не видно. И не должно быть видно. Горящие свечи, накрытые горшком! Как правило, эти люди неординарны по вкусам, интересам, интеллекту. (Исключая, бесспорно, меня. Талантов особых за собой не замечал.) То, чем занимаются эти люди, жгуче интересно. И им даётся многое, но с единственным условием: не «светиться» и не распространять свои знания без оглядки… – …И тут появляется «синдром брадобрея»! Я не сразу понял неожиданную фразу Берга, перебившую мои мысли. – Какого брадобрея? – Который в Древней Греции брил ушастого царя Мидаса. Спасаясь от смерти, он поклялся никому не говорить об этой тайне. Но клятву сдержал лишь наполовину: на пустынном берегу выкопал в земле ямку, и в ямку выдохнул: «У царя Мидаса ослиные уши!» И ямку закопал. На том месте пророс тростник, который расшумел о тайне всему свету… Вот она, трудность обета молчания. Вы о ней думали? Пифагор в своё время знал, как выбирать учеников!.. – Так то Пифагор! Он полагал, что обладает страшными тайнами, потому и учеников подвергал испытанию молчанием. А может, это было не просто испытанием. Я пробовал молчать… да так, чтобы даже самому с собой не разговаривать. После этого тело и мысли наполняются такой энергией! Поневоле понимаешь древних иноков… – А в обычной жизни нас никто и никак тому не подвергает, не так ли? Кроме… – Берг поднял глаза к потолку. – Да. И всё же жизнь у нас странная. – Но увлекательная, согласитесь! – Соглашаюсь, – сказал я без энтузиазма. – Никодим Львович! Я понимаю: ничто не даётся даром. Но, думаю, молчание – жертва не самая тяжёлая. – А кто вам сказал, что «самая»? Это, дорогой, ещё мелочь! А пожизненное одиночество? Редко кому удаётся создать семью: различие в миропонимании настолько огромно, что «Молчаливые» практически лишены радости продолжения общения, разве что если о-очень повезёт и спутница жизни окажется если не единомышленницей, то родственной по устремлённости душой. А это большая редкость, почти чудо! Разбитое любовью безнадёжной сердце – это ли не великая жертва? Которую, кстати, никто не требует. Просто она неизбежна по положению вещей. Он умолк, ушёл в себя, забыв о моём присутствии. Ещё одна личная драма!.. – И помните, Константин Петрович! – внезапно заговорил Берг. – Ваша личная жизнь и ваш вечный, вернее долгий, риск – ваше личное дело, пока… Пока вы не связали свою судьбу с другой! Тогда рисковать вы будете не только и не столько собой. Другой жизнью и другой душою рисковать будете! А тёмные силы знают, где у нас самое слабое место. Понимаете? Сапфировый взгляд сверкнул в моей памяти… – Вот-вот, – полушёпотом сказал Берг. – Простите, я нечаянно… Думайте и будьте трижды осторожны. Я не обиделся. Этот симпатичный старик видел меня насквозь, и от него можно было ожидать только искренней доброжелательности. Но он заставил меня крепко подумать. – Расстанемся же! – Берг откинулся от стола. – Не стоит засиживаться даже в малолюдном месте. Не пользуйтесь сатори на людях… Как-нибудь загляните – покопаемся в моём «тайнике», хотя, уверяю, нового вы вряд ли чего обнаружите. Там лишь груда «пустых раковин»… А я пойду подметать порог. Ничего, мне полезно поработать физически… Привет Игнатию… Глава 15. Синие искры Перехитрить или перемудрить женщину невозможно. Возможно лишь прикинуться настолько глупым, чтобы она восприняла это за высшую степень хитрости. Она начнёт делать ошибки, и именно тогда и можно осилить её… Но достойно ли этим пользоваться? «Кодекс Бусидо» 1 «Век живи, век учись», – уныло думалось мне под обильный снегопад. Когда я подошёл к своему дому, то выглядел как удачная пародия на деда-мороза. Из трубы моей избы шёл дым. – Что за притча? Я распахнул дверь, не нуждавшуюся в замке: кроме меня ни перед кем она открываться не могла. У порога лежал весёлый половичок-круг, какие сшивают из цветных тряпочек бережливые хозяйки. Такие половички нравились мне бесхитростностью и неприхотливой уютностью. Но у меня таких половичков никогда не водилось! В комнате удивительно вкусно пахло травами… скорее, кулинарного назначения. И было непривычно чисто. С тревогой глянул я на стену: «забубоны» висели на месте. Не применять же средства из «арсенала», чтобы обшаривать собственный дом!.. На белой скатерти (откуда?) тускло посвечивал камешек. Я взял его в руки. Халцедоновая бабка Синюшка весело сверкнула на меня синими искрами!.. – Аня?! – Наконец-то догадались! – серая штора, отделявшая половину избы, шевельнулась. Розовое от смущения, из-за неё показалось лицо Ани Щёголевой. – Снимайте скорее свою шубу, Константин, с вас течёт, будто вы вот-вот растаете. – Уже растаял! Но… как же вы сумели… – Как вошла? У меня тоже есть свои тайны. Раздевайтесь, пора бы и позавтракать. Я сразу увидела, как вы тут «хозяйничали». Понемногу на акриды переходите?..1 А в глазах – смесь робости, отчаянности и… ещё чего-то, что страшновато было разглядеть! Ладная, в белом пушистом свитерке, Аня живо двигалась по комнате, расставляя посуду, а я обмирал от ужаса, перебирал «натюрморты», которые она непременно обнаружила бы в моём кухонном уголке. – Ничего, ничего, – приговаривала гостья-хозяйка, каким-то образом угадав мои «видения». – Видела, видела я вашу «кухню Гингемы»! Холостяк несчастный!.. От её шутки мне стало немного легче. Только странно кольнуло слово «холостяк». – Папа и мама передают вам привет. Папа – особо! – она поставила на стол тёмную пузатую бутылку с золотым вензелем. – Папин «нектар». И даже с его фирменной этикеткой! Редко кого он такими презентами балует. Кстати, секрет как к вам войти – это он мне подсказал, не обижайтесь. Она говорила, говорила, словно боялась паузы. А я молчал, булькал что-то одобрительное и боялся что-то добавить. Ну, совсем скис! Однако, справился. Чинно уселся за богатый стол, разлил вина, поахал над грибочками и затейливо украшенным рыбным блюдом. – Чем богаты! – засмеялась Аня. На миг мне стало так хорошо, редкостно радостно… Тёмной каплей ударило в памяти: «Берг!.. Боже мой!..» Ах, если бы я в тот момент вдруг понял, что означал этот внезапный «тычок» из глубины подсознания! Но передо мной была она… Между тем Аня достала из моих скудных запасов посуды крохотную ликёрную рюмочку и налила в неё с напёрсток вина. – А это моей бабушке, – она поставила рюмку перед камушком. На мой удивлённый взгляд пояснила: – Уважать надо старших. Будто напомнила вполне обыденную вещь!.. – Скажите, Аня, вы суеверны? Она удивлённо шевельнула бровями: – Нисколько. – А как же «бабушка»? – Это совсем другое. Она мой талисман. – А талисман – не суеверие? – продолжал придуриваться я. – Как посмотреть. У моей бабушки есть энергетическое поле. – И это суеверие. Какое «поле» у камешка? Аня недоверчиво разглядывала меня. – Вы… наверное, подшучиваете? – нашлась она. – Хотите сказать, что вам об энергетических полях… любой вещи или живого существа совсем ничего не известно? – А если так? – Тогда вы не дружили бы с папой и мамой. Да… и со мной, наверное. – Это становится интересным. Почему? – А ваша дверь? И ваша калитка? Тоже суеверие? И медный обвод под крышей дома? Для красоты? – Вы и это знаете? – А как же? И ещё сотни вещей. Правда, ваши пантакли не понимаю. Что-то очень сложное. Я подскочил: – Как вы догадались, что это пантакли? – И догадываться нечего. От них идёт такая иррадиация! Почти как от вас. – Ещё лучше! Что за новости? – Скажите «суеверия». Костя! Я же ещё девчонкой у Прокофьича в гостях бывала. Считайте, что нахваталась… кое-чего. Я слышал плохо. В ушах звенело только «Костя». – Ага, задумались! Ваше тайное коварство раскрыто, сэр! Но всё уже остыло, пока мы прощупывали позиции. Ваш ход! – Аня! Ну что мы с вами, действительно, как на светском рауте? Давайте перейдём на «ты»… – И на брудершафт выпьем? – Конечно. Она покраснела: – Нет… Давай просто выпьем и будем на «ты». Без всяких глупостей? Мы торжественно коснулись бокалами. От глотка терпкого напитка аппетит мой взорвался как летний пожар в сухостое, напомнив, что я ещё даже не завтракал. – Как? Съедобно? – осведомилась она. – М-м-м!.. После нашего разговора я чувствовал, что еда не просто удивительно хороша. Пресловутые энергетические поля, струясь от каждого блюда, образовывали божественное облако редких, но очень приятных оттенков и вида, и вкуса, и запаха… – Аня, я в жизни такого не едал! – То-то, мой мистификатор! Я здесь целую симфонию из приправ сочинила, а ты меня же разыгрывать вздумал? Ах и ах. Желудок оказался мудрее своего хозяина. – «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». И зачем я это брякнул? Ещё одна непроизвольная «проверка на прочность»? Она поморщилась: – Да? А психологи говорят – через взгляд. Через желудок – это у животных. – Верно. Есть ещё одна такая пошлость: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда». Смешивание разноплановых явлений. – А вы… ты знаешь, что есть пошлость? Это намеренное стаскивание другого человека вниз, до собственного уровня интеллекта. Причём, делается это затем, чтобы избежать вещей, которые находятся выше понимания этого самого интеллекта. – Ну, сразу же «намеренное»… – Хорошо, пусть не намеренное. Но учти, что при этом сам индивид не понимает, что делает. Чаще всего опошляют чувства, до которых ещё не доросли собственной душой… – Целая научная концепция, – я сидел, объятый стыдом и раскаянием, пытаясь сообразить, как выпутаться из щекотливого положения. – «Концепция»! – кажется, она поняла моё состояние. – Костя, дорогой, приди в себя. И допусти, что вся моя «концепция» – просто случайная болтовня во время поглощения грибного соуса. – И это… тоже опошление? – Конечно. Все мы не безгрешны. Давай ещё немножко выпьем. Будем здоровы! 2 Давно в моей одинокой избушке не велись такие любопытные беседы! Если не считать моих «разговоров»… с иными сущностями. Но то уже вне обычной жизни… Хорошее вино делал бывший инженер Щёголев! Вместо эйфории тупеющего разума – бодрость и обострение чувств и мыслей. Обыденное проявлялось в самом неожиданном освещении… это было похоже на сатори, когда сущность предметов без усилий выходит наружу во всех её свойствах и качествах. Так раскрывается сочный перезревший гранат: жёсткая кожица покрывается трещинами, а в них сверкают друзы чудесных зёрен винно-красного цвета… Мне вспомнилось, что, как гласят мемуары, английские дамы трепетали в присутствии красивого лорда-поэта Байрона, боясь оказаться его визави за столом: Байрон почему-то необыкновенно придирчиво относился к тому, как едят женщины… Аня, по изяществу и простоте поведения, вне сомнения угодила бы вкусу лорда. Или я был ослеплён одним её присутствием?.. После многих встреч с пожилыми «Молчаливыми», я впервые беседовал со сверстницей… или почти сверстницей по возрасту, обладавшей, как и они, удивительно острым и точным взглядом на вещи. И это было не какое-то манерное умничанье, а дар Божий – быть предельно искренней и естественной во всём. При этом, не скрывать своё незнание, не бояться выглядеть наивной, даже «глуповатой» и первой смеяться своим неудачам. Было ясно, что для догадливой Ани моя причастность к «Молчаливым» была уже далеко не секретом. Она с интересом прислушивалась к моим словам, хотя кое-что знала и сама. – Понимаешь, Костя, я среди своих подруг по курсу, а потом и среди медиков как-то замёрзла душой. Даже подумывала: а не с приветом ли я? Всё тянусь куда-то, в «заоблачные выси»… Девочки больше о парнях сплетничают, кто с кем, да кто как… Все мечтают «устроиться», замуж выйти за богатого, красивого. А я думаю: ну какой же я «синий чулок»!.. Меня так и прозвали Ледышкой. В больнице – тоже склоки всякие, подворовывают, больных обижают, деньги с них берут… И опять я как белая ворона. Я понимаю, сегодня просто хороший вечер. Мне… тепло. И с тобой интересно. – Что же тогда говорить мне?.. – Ну-у, ты! У тебя – великие дела! – она закатила глаза и подняла вверх руки. – Господи! Неужели же я выгляжу таким… таким засушенным? – Не «засушенным». Серьёзным. У тебя и жена будет такая же серьёзная, в очках и очень-очень учёная! – Сбегу! Напророчила… Нет, будет всё наоборот. Притягивается разноимённое! Жена у меня будет весёлая, хлебосольная, готовить будет так же вкусно… как ты… И будет такая же… синеглазая. И тишина повисла в избушке… – Ну, мне пора! – моя гостья-хозяйка стремительно встала. – Наговорились мы, Костя, до… странностей. Проводишь? Туман стоял перед моими глазами… Аня! уходила! а я тупо смотрел на неё, погибая как швед под Полтавой! Наконец, слегка очнулся: – Погоди! Ты же впервые в моём доме. Можно, я подарю тебе что-нибудь на память? Так, по древнему обычаю… – По обычаю. – Да, по обычаю! – Если по обычаю, можно. Я полез в свой тайник, торопясь, словно утекали самые драгоценные минуты моей жизни. Но к столу вернулся совсем спокойным: – Вот! Она взяла шкатулку. Пальцы её ощупали «ракушку», слегка нажимая на выпуклые детали… Коробочка раскрылась. Цветные искры брызнули из её углубления. – Ах, как хорошо! – Аня вынимала одно за другим украшения и раскладывала их на столе. – Чудо! Такая работа!.. – А ты примерь. – Знаешь… что-то не хочется. Очень красиво, но… как будто чужое на себя примерять. А я не люблю… Ах, а вот это да-а! Она держала в пальцах нефритовое кольцо. – Я же как сорока, люблю всякие блестяшки. Но это кольцо прекраснее всего. – Аня, ну ты примерь хотя бы… Как на тебя сделано! – Ты думаешь? Подержала она в руках и диадему, искрящуюся алмазами и рубинами. Осторожно опустила обратно. – Нет. Не хочу такого. Хватит. А колечко это, конечно, возьму. Оно такое тёплое! Смеяться мне или плакать? Странный выбор, странная женщина!.. – Ты не обиделся? Костя! Я же понимаю: от души предлагаешь. Только вот всё это королевам впору, а я и в детстве в принцессы не играла. Прости, холодные какие-то, эти… драгоценности. (Сказала бы лучше: безделушки!) Я и гордился собой, и радовался её словам. И, разумеется, тут же всё испортил! – Ну-ну! Первый раз вижу такой выбор! – А что, и другие… были? И синий, холодный блеск в глазах. – Знаешь, были… Не подумай чего… – Ну что ты! Вот, колечко и возьму!.. И вечер хороший, и подарок добрый… Спасибо… Говорят, отказаться – хозяина обидеть… – она, как-то не очень весело улыбаясь, складывала украшения в коробочку. – На, набоб индийский! Жене подаришь. – Если будет, – вырвалось у меня. – Будет, будет. Бу-удет! куда ты денешься!.. Что-то постороннее вмешалось в нашу встречу! Мы оделись. Молодой месяц умиротворяюще висел в небе. Двор искрился от снежинок, и снег свежо похрупывал под ногами. – Ну, родители меня съедят! – Аня заторопилась к выходу со двора. Калитка мягко звякнула. – Разрешите, мадемуазель? – я неловко подхватил её под руку. Мы долго шли молча. – Только теперь до меня дошло, – вдруг сказала моя спутница. – Как-то нелепо всё получилось, вроде бы напросилась в гости. – Аня! Ведь ты такой подарок мне сделала! Явилась… «как гений чистой красоты». Светлее на душе стало. Чище! Яснее! Прекраснее! – Ох-ох-ох! – она смешливо покачала головой. – Костя! Я и не замечала, что ты мастер на комплименты! – Куда уж мне! Живём как в лесу, молимся колесу!.. Перебрасываясь дурашливыми репликами, мы дошли до сосновой рощи. Я говорил о поэзии. (А о чём ещё – в такую-то чудную ночь?) – Я, когда здесь прохожу, всегда побаиваюсь, – сказала вдруг Аня и плотнее прижала мою руку. Я «прощупал» окрестность. Вроде бы чисто… Да не совсем! – двое загулявших чудаков всё-таки «гудели» невдалеке от дорожки, протоптанной пешеходами. – Костя, там… кто-то… – Ну живут они здесь, живут! Не бойся, психологичка!.. – почему-то шёпотом сказал я и слегка пожал ей руку. – Так вот, я и говорю, если не побываешь сам у Карадага, то поэзию Волошина понять трудно. Только когда я сам побродил… – Эй, малой, спички есть? Всё как обычно… – Нету. (Посланный луч вернулся, неся мутную информацию – смесь винного одурения и жажды приключений.) – А ну, стой! Поговори с нами… Стой, тебе говор-рю! Так. Миром здесь не обойдется. Но… прошли те времена, ребята! «Вперёд!» – и угольно-чёрная тень скользнула справа и скачками направилась к ночным любителям приключений и «разговоров». – Э, э! Собаку убери, козёл! – Ещё слово ляпнешь, домой без штанов вернёшься! – честно говоря, мне всегда очень противно говорить такое, но… ЭТИ… осмелились испугать мою Аню! – Да ты чё, да ты чё, в натуре, командир! Пошутили же!.. Дальнейшее было «делом техники». Вопли забулдыг давно утихли вдалеке. Аня всё стояла, прижимаясь ко мне. – Это ты их напугал, Костя? Я молча кивнул. Не хотелось мне сейчас говорить ни о какой поэзии, ни, тем более, касаться подробностей того, что только что произошло. Она была рядом, она прижималась ко мне. Я обнимал её, как обнимают, наверное, сестру или дочь, чудом спасённую из-под колёс грузовика… Мы были одним целым, и это было главным. Это спасало. – Чем ты их так напугал? Не поняла. – Собака какая-то кинулась… – Но ведь с нами нет собаки. Никакой собаки нет! – Нет так нет. Значит, почудилось что-то товарищам. Всё в порядке. – Знаешь, а мне почему-то их жалко. Хотя и страшно тоже… Аня притихла. Всё-таки напугалась сильно. Я взял её руку в варежке: – Когда ты со мной, никогда не бойся. Пойдём? Действительно, время, и твои волнуются… – Пойдём-пойдём. Ты знаешь… а я уже поняла, что ты… «Молчаливый». – С чего ты меня так величаешь? – А я вспомнила. Искала «Фрейда», заглянула в букинистический магазинчик, знаешь, на Советской? А там такой милый старичок! Приветливый, вежливый. Присаживайтесь, говорит, мадемуазель, поищем. Рылся, рылся и, ты знаешь, отыскал! Я и не думала, что такие продавцы существуют… Ещё извинился: «ничего лучшего пока, – говорит, – нет, заходите попозже, я, если найду, для вас оставлю. А вы, – говорит, – наверное, дочка Анны Николаевны Щёголевой.» Я отвечаю: да. А он: «привет, – говорит, – передавайте и ей, и Игнатию Харитоновичу. Скажите, что от Берга. Они знают, а если подзабыли, скажите: от «Молчаливого», мол…» Я долго думала, с чего бы он так себя назвал? И показалось мне, что наверное все хорошие люди немного молчаливые, загадочные какие-то. Вот и ты такой же в своём домике. Ещё эти чудные «заклятья» на вход… А ведь я угадала! – Не знаю, о чём ты, – сказал я как можно равнодушнее. – Не хитри! – она смешно погрозила мне варежкой. – Со мной такие штуки не пройдут. Я на папу с мамой насмотрелась. Они, я знаю, тоже из них, «Молчаливых». То есть, из вас, я правильно поняла? Одна я в свою родню не удалась, психолог несчастный. – Ну и слава Богу! – такой милой показалась мне она в этот миг, что я невольно снова обнял её. Она на миг приникла к моей груди. Отстранилась: – Ты не подумай чего, – и зачем-то стала отряхивать снег со своей шубки. Посмотрела мне в глаза: – А про Волошина ты мне обязательно расскажешь, ладно? Я его стихов никогда не читала… Жаль, мы уже пришли. Зайдёшь к нам завтра, «Молчаливый»? Она скользнула за калитку, а я стоял в счастливом столбняке… 3 Но всё пошло совсем не так, как бывает в счастливых романах. Окончательно очнувшись, я вспомнил слова Берга, и моя эйфория сменилась чёрной меланхолией. Какое имел я право подвергать девушку хотя бы малейшей опасности после грозного предупреждения Берга? То, что до сих пор некие «события» обходили меня стороной, если рассуждать здраво, дело случая. Просто кто-то пока не унюхал. Один – малозаметен, двое – уже «цель»!.. Значит, надо всё обстоятельно пересмотреть, как разведчики: не попал ли ещё «под колпак»? А если попал, принять меры. И не втягивать в свою орбиту невинных и непричастных… А в чём «невинных»? К чему «непричастных»?.. Если и нет ничего. Так, некие психические «заходы». Ну, это – для средних умов. Тех, кому очень надо, не обманешь. Нужны и иные приёмы… Глава 16. Новые знакомые Жалеть об ушедшем – это всё равно что пытаться поймать случайную воду, уходящую вниз по реке. Это всё равно, что пытаться поймать случайный луч уходящего солнца. Но это и всё равно, что пытаться быть единым со всей Вселенной, где нет и не будет ничего случайного и уходящего. «Сефер Иецира» – И кто же оказался перед нами? Ты что за существо, ночная мошка? Шекспир, «Венецианский купец» 1 – …А вчера, говорят, хулиганы одного старичка убили. Прямо в магазине. Он там книжки старые продавал. Зашли и убили! А в кассе копейки одни!.. Ни за что погиб человек. Вот звери, и куда милиция смотрит?.. Я стоял у полки с хлебом. Пахло свежей сдобой, празднично, как в детстве. Две бабушки, перещупав буханки, направились к кассе. За окном опять сыпался снег. Небо было серое, тяжёлое, низкое… Идти никуда было не надо. Я и так знал, что у входа в полуподвал стоит милицейская «канарейка», а внутри, среди обгорелых полок толкутся следователи, непонятно что выискивающие, топча разбросанные книги. Тело Берга было уже в морге, и никто не явился подготовить его в последний путь. Потому что было некому. Кто-то тронул меня за плечо. Бородатый мужчина со странно знакомым взглядом из-под лохматого треуха строго посмотрел на меня: – Зайдём к тебе. Переоденься и пойдём. – Вы знаете?.. – Тебя искал. В таком виде тебе нельзя… 2 По дороге встретили Щёголева. Все вместе зашли ко мне домой, где я торопливо изменил облик, «постарев» лет на двадцать и, шаркая просторными пимами (как называют в Сибири валенки), вышел на улицу. Щёголев и мой новый знакомый молчали всё время, да и мне не хотелось говорить напрасные слова. У входа в грязный бетонный куб, именуемый моргом, стояли двое угрюмых мужиков. Один из них о чём-то тихо переговаривался, наверное с местным «Хароном». Я услышал: – Никодим Львович Берг… Встретили нас сдержанно, даже подозрительно, но против участия в печальных хлопотах не возразили. «Пазик» повёз всех на место жительства Берга. По дороге останавливались у милиции, у ЗАГСа. Комнатка Берга по обстановке напоминала тюремную одиночку: стол, стул, кровать, полочка с книгами. Веник в углу… Пришли две пожилые женщины. Мы вышли. Стояли кучками, мы отдельно. Мужчины молча курили… Берг лежал на столе, маленький, почти плоский, с низко надвинутым на брови погребальным венчиком. Один из мужчин снял пальто, под которым оказалась чёрная ряса и тусклый нагрудный крест. Из чемоданчика появился молитвенник. Одна из женщин раздала тонкие жёлтые свечки. Началась короткая панихида. Вошёл шофёр «пазика», шепнул священнику. Тот кивнул. Двое других вышли и вернулись с гробом из свежих некрашеных досок. Все вместе мы уложили покойного в его последнюю ладью… Женщины остались, ушли, а мы ехали долго на дальнее, новое кладбище. В окна лепился крупный, хлопьями снег… Я действовал как автомат, закапывал могилу, держал деревянный крест, ровнял холмик… Священник глухо сказал: – По обычаю прошу почтить память Никодима Львовича. Прошу всех в машину… …На поминальном столе не было тесно от блюд. Мы со Щёголевым сели рядом. Напротив – трое незнакомых мне мужчин. Посидели, глядя на жёлтый язычок свечи перед последней, шестой тарелкой с куском хлеба и рюмкой водки. Священник встал, широко перекрестился, заговорил, обращаясь к свече: – Прости, Никодим Львович. Не успели мы во время нужное… Царствие тебе небесное и покой душе твоей. Всё, что надо, будет сделано. Мы выпили. Закуску не тронули. Суровые, сосредоточенные лица были у всех. Священник вопросительно поглядел на нас. Мой спутник встал: – Щёголев Игнатий Харитонович. Обернулся ко мне: – Ивин Константин Петрович… Я ещё по дороге на кладбище разобрался, что к чему. Но было как-то всё равно. Обыкновенная человеческая печаль расставания вошла в сердце, и зачем было её останавливать, если это всё, что мог я подарить Бергу?.. Теперь пришла пора собраться. Щёголев почувствовал моё состояние и, оборвав свою речь, сел. Встал я. – Мы все здесь по долгу дружбы и памяти о Никодиме Львовиче. По-видимому, всё достаточно странно, и вы понимаете это не хуже нас. Всё было не случайно. Если вы заметили некое пятно на входной двери слева… Они напряглись, словно ожидали услышать необычное. – Да… Сожалею, если вы не заметили… Что ж, бывает. Даже с «Молчаливыми». Я окунул палец в томатный соус и начертил на тарелке треугольник вершиной вниз. Все тревожно переглянулись. – Знаку грош цена, но тот, кто его оставил, сделал это не случайно. Поэтому давайте не будем и далее хранить молчание и откроемся. Откроемся друг другу. Пламя свечи вдруг вытянулось тонким клинышком. – Погоди-ка, Костя, – негромко сказал Щёголев. – Присядь. Давай скажу я. Трое перед нами, «видевшиеся» до того как чёрные картонные силуэты, обрели глубину и окутались золотистой оболочкой, но в верхней части она была почти багровой. – Мы знаем друг о друге. С некоторыми из вас я даже знаком, пусть с кем-то чуть больше или меньше, неважно. Вижу, что вы нас поняли и приветствую вас, братья… Но в вас горит жажда мести. – Не месть, Игнатий Харитонович. Пресечение дороги зла, – угрюмо сказал могучий бородач, сжимая тяжёлые кулаки. – Судить не нам. Но пересечение неизбежно, – поддержал священник. – Удар был целенаправленным, – согласился я. – Все мы мало известны даже друг другу, не говоря о тех. Тем более важно сейчас наладить контакт, хотя бы для информации. – Удар был слепой, – упрямо сказал третий из них, с пристальным взглядом и тонкими «музыкальными» руками. – Но направленный кем-то третьим. Стоит ли наказывать топор, если есть державшая его рука? – И то, и то, – сказал священник. Его товарищи согласно кивнули. – Опасен топор, но ещё опаснее рука… Или руки. – И нам не уйти от нашего долга, – угрюмо довершил Щёголев. – Никодим нас поймёт… Стояли пустые рюмки около нетронутых тарелок. Свеча догорела в лужице воска. Пятеро мужчин вели безмолвную беседу, не замечая ночной сгустившейся тьмы за окном. В центре стола всё более высилась кучка спичек и окурков. Каждый из присутствовавших по очереди перекладывал некоторые из них, меняя очертания общей картины. Синий дым заполнил тесную комнатку. Атлет Фома, докурив сигарету, раскрошил её остаток над кривым квадратом из спичек. «Музыкант» Леонид поморщился, но тоже раскрошил сигарету в противоположном углу. Священник, отец Андрей мрачно оглядел общую «картину», поколебался и, перекрестившись, решительно сломал пучок спичек над кривым треугольником в центре. Пришла моя очередь. Я не стал менять рисунок, но выложил вокруг него дрожащую окружность. Игнатий Харитонович хмыкнул, поправил линию круга и положил три спички стрелой вправо, к окну… – Опасно! – шепнул отец Андрей. И… Все мы невольно глянули в чёрный паралеллограм, в котором мутно плавало чьё-то белое лицо, прижавшись к стеклу! Окно с лязгом ломающихся шпингалетов распахнулось и в комнату, в клубах морозного пара, влетел, втянутый «сквозняком», какой-то хмырь. Мы наблюдали, как он ворочался на полу в луже растаявшего снега (давно, видать, стоял!) и поднимался на колени, показывая разбитый о ножку стола низкий, морщинистый как у макаки лоб. Окно с треском захлопнулось. – Говори, – тихо разрешил отец Андрей. Минуты три мы слушали жалобные причитания о том, что «шёл, дай, думаю, загляну, что люди ночью делают», про шишку на лбу, про «на работу рано вставать» и ещё какую-то чушь. Ему, думаю, было уютно, как гусю в духовке, в фокусе пяти скрестившихся лучей нашего «внимания». Наконец, хмырь что-то понял, зарыдал, размазывая по лицу кровь и слёзы, бормоча о каком-то «хозяине». – Он не понял, – вздохнул Леонид. Хмырь затрясся, выпучил глаза, заелозил по полу на коленях: – Да ведь убьют же меня! Убьют! Помилосердствуйте! – сбился он на фальцетные, бабьи тона. – Пожалейте, люди добрые!.. – А пожалеем? – предложил Щёголев. – Пускай идёт. Случайный человек… Хмырь благодарно взвизгнул, встал на четвереньки. – Отзынь! – сдвинул брови отец Андрей, уловив желание «гостя» поцеловать ему руку. – Иди с миром. Тот приподнялся, на полусогнутых ногах перебежал комнату и пропал за дверью. – Джеймс Бонд! – прогудел Фома. – Вот вам и ответ на все сомнения. А мы гадали, кто да где! Сам пришёл. – А болтанёт? – предположил Леонид. – Трудновато будет, – вздохнул отец Андрей. – Уж больно крепко ушибся, видать. Все памороки отбил, бедняга. – Он даже язык, кажется, прикусил, – посочувствовал Игнатий Харитонович. – А мыто хороши! Без зонтика сидим. – Скучное это дело, господа, – Леонид меланхолично сгребал ложкой абстрактный этюд на скатерти. – Будто нам более делать нечего. – Кому-то и навоз надо убирать, авгуры! – пробасил Фома. Мы рассмеялись. Отец Андрей распахнул окно. Звёздное небо замигало оттуда. Клубы пара запахли крепким морозцем. Фома разлил водку. Игнатий Харитонович встал: – Друзья! Никодим собрал нас здесь, ему и судить нас. Думаю, не обидится: дело его продолжаем. Давайте не терять связи, где бы ни оказались. Костя-то с кругом прав!.. Мира и доброй дороги тебе, Никодим! Рюмка на тарелке задрожала и, тенькнув, рассыпалась в осколки. 3 Уездный орёл наш, Рябой, убийц нашёл на удивление быстро, вызвав потрясение в омуте уркаганов. Говорили, что один из преступников сам прибежал к следователю и всё выложил начистоту. Полуподвальчик забили досками. Никто на него не претендовал: худая слава пошла, что ночью там кто-то «ходит и стучит». Даже книги не вывезли: кому нужен дореволюционный хлам? А макулатуру давно уже никто не собирал. Слухи были: какие-то тёмненькие «бизнесмены» потщились было присвоить бесхозное помещение, но чего-то так перепугались! Глава 17. Кабинет экстрасенса …Такого рода духи подстерегают людей спящих или мечтающих и, едва астральное тело удалилось, им приходится выдерживать настоящую битву для проникновения в своё тело. Отсюда происходят кошмары, страшные видения и панический ужас. Папюс, «Практическая магия» 1 Три дня мы со Щёголевым раскладывали по моей избе всякий хлам, по вечерам сметая его в угол. Игнатий Харитонович мрачнел: – Грязи-то, грязи, Костя, развелось по земле! Ты погляди, какие метастазы расползаются по народу. Центральный узел кру-упные почки дал, гляди, скоро и эти сами центрами станут. А в Тихореченске уже и приезжий «птицелов» обосновался, резидент, так сказать. Вот уж не чаял на старости лет полицейскими делами заниматься! А ведь чуял я, чуял: несёт откуда-то поблизости душком прегадостным!.. Что там твои «локаторы» говорят? – Невнятно, Игнатий Харитонович! Город разрастается, расползается – уже пригороды захватил. Где-то на северо-западе, по «шанхайчикам» надо шарить. Тут шпаны всякой как клопов в диване. – Она меня как раз и не интересует. Пованивает источник куда более «интеллигентный». Всё прочее разномастное жульё перед ним – так, ребятня… – Там и цыгане толкутся, ворожеи, гадалки… – Мелочь, мелочь! – На Космонавтов какой-то экстрасенс объявился. По лицензии. Народ к нему валит, хотя гонорары он заламывает не слабые. – Так. Интересно. – Ещё «народный колдун и целитель» приезжал. Афиши были. Какой-то Колпаков Пётр Григорьевич. Гипнотизёр и шулер-иллюзионист. – Ты, случайно, его не видел? – А стоило ли? Билеты дорогие. Правда, дураков, простите, набился полный зал, как я слышал. Чудеса были… – Они не дураки, Костя. Большинство – просто тёмные. Духовно слабые люди. Между науками и суевериями зависли, вот и мечутся и туда, и сюда, то в одно верят, то в другое… Костя! Ты знаешь, что есть истинный Бог? – Что?.. – не понял я. – Истинный Бог – это, прежде всего, вера. Ты можешь себе представить, во что верят ЭТИ?.. – Так вот, – со вздохом продолжил он. – Пётр Григорьевич этот, похоже, как блатные выражаются, «шестак», «шестёрка», мелкая, хотя и вредная сошка. И пожалуй, он приезжал не столько рубли сшибать… Слушай, а ведь он к резиденту приезжал, на связь!.. А мы его проглядели. Эх-х, мы!.. – Игнатий Харитонович, так мы долго гадать будем. «Шанхайчики»то «фонят» почти повсюду. – Я и говорю, запаршивел люд! Но на фоне должны быть особо горячие точки. А может… Вот лекаря на улице Космонавтов просветить не мешало бы. Вокруг таких всегда тёмная мошка вьётся! Но «локаторы» здесь сбой дают, вроде слабеют. – Что же ты молчал?! А «шанхайчики», значит, берут? – Ещё как! – Хотя они дальше от центра… Дошло? – Значит, там… защита? – Вот именно. «Локаторы» её не прошибают. Там лично побывать надо… Щёголев с хлопком соединил ладони: – Берга убили не из-за грошовой выручки, понятно. И не по собственному умишку. Есть хозяин. И хозяин вывел их на «Молчаливого», понял? И их дешёвый знак о выполнении для этого хозяина поставлен. Отчёт о выполнении… Значит, он почуял, что время от времени здесь, в Тихореченске, ему кто-то мешает. «Локаторы» и у него есть… Первым вышли на Берга. Кто будет следующим?.. Нет, ему не мстить надо. Убрать. Убрать как раковую опухоль!.. – А появится новый? – Будь спокоен, всё в порядке. Конечно появится! Особенно, если мы будем в блаженном творческом экстазе пребывать. – Война? – Какая там «война»! Санитарная очистка. – Игнатий Харитонович. Хозяин-то – человек? – Уж не дух, по крайней мере. Ты не думай плохого. «Убрать» – ещё не значит «убить». Знаешь, как химикатами грязный лист до полной белизны доводят?.. И затягивать это нельзя: смердит этот «листок»… туалетный! – Но ведь Фома, Андрей, Леонид… – «Говорил» я с ними. Они тоже в поиске, может уже додумались, как и мы. Итак, где тут у нас «экстрасенс»?.. Больше из этой шарады мы ничего пока не выжмем. Сгреби эту картинку! Он устало положил мне руку на плечо: – Как сейчас говорят, «притворись шлангом». Посиди денёк дома, зацистируйся, нарисуй себе пси-дубль, скажем… такой, каким ты был… года четыре назад: неврозы, психозы там, хворобы педагогические… – Хронический тонзиллит… – Во-во! Хронический тонзиллит. Не переборщи только. «Сенс» тебя как рентгеном просветит. Заподозрит что, не дай Бог – уходи, не борись. Обойдётся – «исцелись», обрадуй его… «День святого Йоргена» смотрел, с Ильинским? Вот, наподобие этого попробуй изобразить… Что делать дальше, обдумаем сообща. Да, а крестик дома оставь: учует. Я тебя, на случай чего, подстрахую… – Денег у меня нет на приём… Щёголев задумался. – Да… Он же, должно быть, и до денег жадный, бедняга… Послезавтра тебе Аня принесёт. – Её-то не надо беспокоить. Впутывать… – Ни в коем случае! Всё будет невинно. Я у тебя вот эту друзу заберу… Значит, за неё «оплату» и получишь. И не возражай! 2 Хорошо откормленная брюнетка с холёным лицом, в чёрном бархате, с золотым драконом на груди, вежливо-равнодушно записала в журнал фамилию, имя и отчество временно не работающего учителя, желающего попасть… на приём к «биоэнергетику, ясновидцу и народному целителю, магистру египетской и тибетской магии Фаресу Лотти»… и небрежно опустила несколько помятых банкнот в ящик стола. Я искоса, робко заглянул в журнал. Мои данные стояли где-то в самом конце длинного списка – сколько придётся ждать? – Магистр примет вас через несколько часов! – приподняла она чёрно-лиловые веки. Я ощутил себя насекомым под лупой энтомолога. – За срочный приём – по двойной таксе! Но куда спешить бедному безработному учителю? Когда Аня принесла пакетик от Игнатия Харитоновича, то суховато заметила: – Значит, вы, Константин, ещё и камнями торгуете? – Нужда заставила… Я даже нашёл в себе силы нагловато ухмыльнуться! А она… Просто недоумённо пожала плечами. «Когда ты со мной, ничего не бойся…» Боже, как я хотел провалиться под землю! А может, она всё же что-то поняла, и… …Но сейчас мне надлежало поскорей стереть следы об этой краткой встрече. Оставь надежды, озабоченный собственной неврастенией, сгорбленный неудачник Костя Ивин! Резиденция Фареса Лотти, магистра и проч., располагалась в старом жёлтом здании, возведённом лет за полсотни до первого полёта в космос. Крыльцо с козырьком из кованых загогулин окружали грязновато-серые сугробы. Прохожие были редки, все как один – торопливо бегущие мимо, словно и не было на фасаде манящей их вывески. Одна женщина даже взяла ребёнка на руки, опасливо продвигаясь вокруг… Я постоял, надеясь увидеть спешащих на приём – тех, кому удалось записаться до меня. Но… не увидел вообще никого. И даже ни одного из тех, кто мог выходить оттуда. Морозец пощипывал нос и щёки. Терпел я минут сорок, потом решительно зашёл туда, в прихожую со стенами в мутной зелени и жёлтой лампочкой в потолочном мешочке… Бархатная дама безразлично оглядела меня, вырвавшись на время из дымки событий, клубившихся на страницах книжки пересказа бразильского сериала: – А… а кто… а… Обождите, сейчас узнаю. Где она была, сказать было трудно, хотя по-видимому скрылась за дверью, обитой пластиком «под ясень». Потом явилась вновь, рассеянно села на место и только теперь, словно спохватясь, промолвила: – Пройдите в кабинет. Учитель Ивин робко переступил порог. Заднюю стену помещения закрывал, (вернее, отгораживал закуток), сплошной, тоже чёрно-бархатный занавес с грубовато вышитым геометрическим орнаментом. Ручная работа… но знаки здесь стояли вроде бы не случайные. Я вспомнил свои собственные грубоватые пантакли… Справа, у окна, и слева – столики с шарами. Каждый величиной в мелкий арбуз или крупное яблоко. Слева – чёрный, обсидиановый, справа – мягко сияющий, хрустальный. На оси между ними – единственное мягкое кресло. Севший между ними смотрел бы прямо на серебристый знак на занавесе. Прямо над креслом, обрамлённый узором, нависал портрет мужчины в чёрном. Как я понял, это был пока что неведомый мне хозяин сего заведения. Вокруг него, словно планеты по орбитам, размещались портреты поменьше. Я узнал одного из них – однажды он под Новый год пытался по радио превратить воду в водку. И другого – тот по телевизору, с помощью гипноза «обезболивал» пациенту операцию. И ещё одну: сия «египетская пифия в двадцатом поколении» некогда подплывала и к нам в Тихореченск, но сбежала со сцены, истошно вопя, что ей мешают «подлые экстрасенсы» из толпы, хотя мешать никто и не думал, и наоборот, желал оправдать купленные втридорога билеты… Учитель Ивин потоптался, не зная куда девать шубу-шапку. Повесил на спинку кресла… покосился на самый нижний из маленьких портретов… какой-то суровый старикан с пронизывающим взглядом… (мне он особенно не понравился; я сразу же представил, как он сейчас будет сверлить мне затылок своими двумя иголками…) но – всё же присел. Глазным зрачком блеснула слева обсидиановая сфера. Хрустальная тоже засветилась голубовато и сразу же помертвела как холодное стекло… – Здравствуйте, Константин Петрович!.. Я вздрогнул… или сделал вид что вздрогнул от неожиданного приветствия. У занавеса возник тот самый мужчина в чёрном. Бледное лицо, полускрытое шевелюрой тёмных волос, усами и бородой, и бездонно-тёмные глаза под кустистыми бровями… Прямо как в романе какого-нибудь Понсе дю Террайля… – Вы пришли для вас вовремя, – голос мэтра звучал глуховато. – Можете ничего не объяснять, я уже всё вижу. Расслабьтесь, вы у друга и доброго вашего помощника… Из-за занавесей и циновок полилась тихая сладковатая музыка, что-то вроде дуэта струнных восточных инструментов, с глухими, басовитыми аккордами и тягучими звуками. Повеяло, невесть откуда, приторноватым «восточным» ароматом. Не то сандал, не то опиум… Чуть повелительнее и одновременно вкрадчивее звучали короткие, уплывающие в орнамент, узоры, символы на чёрном бархате, фразы: – Отпустите свою душу отдаться неторопливому покою, теплу и уюту. Здесь тепло и тихо. Ваши заботы и тревоги тают, тают, тают… Музыка, эта песнь блаженного покоя, вы купаетесь в ней, отдаётесь ей, и добрая могучая сила, тёплыми и сонными волнами, бережно несёт вас над мелким бытиём… Блаженство покоя, комфорта, сладкого, сладкого, сладкого забытья… Учитель и неврастеник Ивин осовело оседал на мягком кресле. Волны тепла, певучие аккорды, ласковый аромат, приятно усиливаясь, шли от того, кто, уже плохо различимый на фоне бархата, говорил, говорил, говорил… Серебристый орнамент колебался в очертаниях, вибрировал мерцающими линиями и сложными спиралями. Слева, от чёрного шара ощущалось давление чего-то невидимого; оно чувствовалось вначале не кожей, а сразу затылочной частью мозга – как какой-то «жужжащий звук». Будто бы луч «чего-то» проходил меня насквозь и через лоб уходил вправо, в хрустальную сферу. В его жужжании голос мэтра растворялся, слабел, исчезал… «Кто ходит в гости по утрам, то поступает мудро…» Жужжание перешло в гудение, заполняя полости черепа… Вибрация, забавно щекочущая, нелепо приятная, потихоньку размывала мозги… Гудение перешло в рёв, раздирающий, разносящий всё к чёртовой матери!.. «Тарам-тарам, тарам-тарам, на то оно и утро!..» Я очнулся. Слева одиноко чернел обсидиановый «глаз», справа – словно мыльный пузырь, – хрустальный шар. Бородатый мэтр очень внимательно поглядывал, глаза его посверкивали из своих волосатых кустов. Тишина. – Полагаю, первый наш сеанс прошёл очень хорошо. Но если вы на этом остановитесь, эффект будет недолгим. Требуется не менее пяти сеансов, – тусклым голосом пояснял хозяин кабинета. – Исцеление. Исцеление!.. Исцеление будет полным. Благодарю за посещение. Учитель Ивин неловко сгрёб мокрую шубу и шапку… «Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!» – вновь просверлил меня взглядом дотошный старикан с портрета. «Тарам-тарам! Тарам-тарам! Ходите в гости по утрам!» – мысленно парировал я… …и побрёл к двери. Обернувшись для прощания, уловил криво-пренебрежительный изгиб красивых тонких губ под чёрными усами. В приёмной я медленно натягивал отяжелевший овчинный доспех. Ассистентка исчезла за дверями. – …Что-то я сегодня не в ударе. Есть ещё кто-нибудь? – Никого, мэтр. – Чёрт побери! Этак мы не окупим аренду… И сегодня, кроме этого болвана – никого!.. Звук и запахи ты включила нормально. А излучатель – скверно. Слишком быстрое усиление… – Я… следуя вашим указаниям… как обычно… как всегда, мэтр. – Я же видел! Он одурел скорее, чем было нужно. Картинка получится смазанной! Впрочем, для Оскара будет достаточно и этого… Эй, эй, осторожнее! Раздался короткий треск. Это разлетелась в мелкие осколки хрустальная сфера. – …Твою мать! Ты же… ты же загубила бесценный прибор, идиотка! «Учитель Ивин, который был, разумеется, здесь совершенно не причём», тихо ступая пимами, вышел на морозный воздух. «Картинки» больше не будет! Как и моей ноги в этом грязно-жёлтом гнезде. Одно имя всё же продолжало сверлить мне мозги. Тот самый вредный старикан… Я понял. Это был он самый, Оскар. Глава 18. Армагеддон уездного масштаба Таким образом, букве «А» должно соответствовать Древо Вечной Жизни, в то время, как букве «У» – пресловутое Древо Познания Добра и Зла. Возможно, в планы Создателя изначально входило стремление познакомить людей, в первую очередь с первым. Искушение нарушило этот замысел. Люди стали преждевременно судить обо всём, исходя не из понимания Вечного, а из эмоциональных импульсов. В результате этого заблуждения, они невольно оказались сброшены в самую пучину Майи… Василий Калугин, «Алфавит космогонии» 1 – «За битого двух небитых дают, да и то не берут!..» Ах ты, бедняга! Моя девка, от ума великого, тебя изругала, наверное? Когда деньги заносила?.. Ладно, будет. Не держи на сердце, я ей уже объяснил всё… – Игнатий Харитонович, я всё сомневаюсь. К чему была вся эта вылазка? Испортил я ему кашу. Не скоро он достанет новый шарик, но ведь достанет… – Пока достанет, мы его… достанем. Он на время без глаз остался. Обсидиановый после твоего ухода тоже… того. Это весёлые ребята, Леонид с Фомой, по твоим «астральным следочкам». Ладно! Но смотри как наловчился Асмодей торсионные поля использовать! Он этими вихрями, не будь ты ученик Прокофьича, тебе и мозги, и душу взболтал бы как омлет... И тебя бы раскусил… Правда, зачем это ему? Для Оскара, говоришь? Для какого-такого Оскара? – Портрет… Вернее, портреты… – Вспомни по очереди. – Первый, это… – Это Кузнецов. Хороший гипнолог, основатель своей школы. В наши дела не вмешивается… Что до того, что как-то раз под Новый год по радио якобы воду в водку превращал… Это шутка для профанов, особенно пьющих, которым уже всё равно, что в себя вливать. Помню этот эпизод. Сосед мой как услышал, мигом сбегал на кухню, набрал полное ведро. Кузнецов-то говорил: «поставьте у репродуктора рюмку воды…» Сосед потом жаловался: никакого, говорит, эффекта, сплошной обман! А я ему: так надо было только рюмку! Вот эта самая рюмка у тебя в ведре и растворилась… Нет, гипнолог не в счёт. Дальше! – Второй… – Ну, с этим дело, конечно, сложнее. Где-то талантлив, где-то слишком в себе уверен. Но тоже – «не их поля ягода…». Дальше! – Дамочка эта… – На самом деле, неплохой специалист. Больно нервная, правда. И самоё себя слишком любит… – И Оскар. Он такой… На Кощея Бессмертного похож. – Говоришь, в самом низу помещён? Внизу-то внизу, да только так, чтобы в затылок тебе смотреть! Ну-с… Костя, а ведь это именно он. Там больше никаких не было портретов? Ну, его учеников, например? – Только самого этого… Лотти. – Плюнь и разотри. Если не пешка, то в крайнем случае офицер. Проводник идей… У Оскара же – своя школа и обширный набор помощников. Есть там один паренёк… помоложе тебя… так… никак не пойму… пока не враг… но и не друг… Способный… Ну и Господь с ним. Быть может, ещё свидитесь. – Прямо-таки «Операция "Ы"»… – Да нет, Костя, посерьёзней. По городу всякие мерзости творятся. Наловчились! Ну, главное, «резидента» мы засекли. Попытаемся «дешифровать» и… выбить ему мозги. – Вы серьёзно? – Да не физически, упаси Бог! Но – основательно, «до глубины души»… Это только в сказке у Кощея была всего одна жизнь. Боюсь, придётся повозиться и сейчас, и в будущем. Здешняя его «иголка» глубоковато прячется… В дверь деликатно постучали. – Папа! К тебе можно? – Аня… Конечно можно! Она вошла раскрасневшаяся с мороза, ойкнула, увидев меня, смущённо поздоровалась. – А я, кажется, работу нашла! Встретила бывшего преподавателя курсов психологии, он теперь частную практику ведёт. Ему секретарша нужна. Мы со Щёголевым переглянулись, подумав об одном и том же. – Как его зовут? – Теофил Борисович Лагин. – Это бородатый такой? – Почему бородатый? Обыкновенный, бритый. Симпатичный даже. Гипнолог он хороший, и психотерапевт. – Погоди, Анечка. Ну-ка, девонька, сядь сюда. Расслабься. Так надо! Глазки прикрой, Синюшка. Не улыба-айся, просто тебе… спа-а-ать… хо-очется… Аня ещё силилась улыбнуться, но поникла, склонив голову на плечо. – Слушай меня, дочка. Попробуй ясно-ясно представить себе этого Теофила Борисовича… Щёголев призывно махнул мне рукой. Мы оба сосредоточили внимание на лице девушки, уже почти не различая его, а вглядываясь во что-то проявляющееся в чертах… …Высокий, гладко выбритый мужчина в бобровой шапке. Чёрные матовые глаза, яркие губы – улыбаются, энергично говорят: – Вас, Аня, мне сама судьба послала… Неужели без работы? Какое безобразие. А что если в мою контору?.. Да не на курсы, закрылись они, а преподаватели… только их и видели. Разбежались кто куда!.. Обратиться не к кому, а мне без ассистентов – никак. Практически один верчусь… Есть одна, но такая «близкая»… в смысле – недалёкая, ха-ха! А вы же у нас в лучших считались! Замуж ещё не вышли? И куда это парни смотрят… Так согласны? Вопрос практичный, одобряю. Нет, оклада не будет, а гонорар обещаю. Ну, не меньше чем профессорский. Честное слово! Ну, с родителями непременно посоветуйтесь, вы ведь с ними живёте? Обязательно. Всё юридически оформим, сейчас без этого нельзя. Я с халтурой дел не имею. Вот вам и моя визитка… Жду звонка!.. «Хватит!» – показал глазами Щёголев. Вслух сказал: – А морозец-то сегодня – ого-го, все окна в узорах!.. – Ой, что-то сморило меня с улицы! – всколыхнулась Аня. – Пойду умоюсь. Мама велела передать: скоро обедать будем… Мы остались одни. – Ну? – Глаза – точь-в-точь как у того Лотти… – Да не точь-в-точь… Паричок чёрненький надень на него. Как? – Ой, Игнатий Харитонович… – То-то и оно. Значит, точно он? – Вылитый! – Вот с него и начнём. Сейчас обедать. Ночуешь у меня. Лягут спать дамы – мы с тобой «повеселимся»… За столом Игнатий Харитонович небрежно поинтересовался: – Дочка, мама говорила, что ты какую-то работу нашла? Аня взглянула недоумённо: – С чего это она?.. С подружками я виделась. Такие же, как и я, болтаются по городу или дома сидят. Парни наши свою психологию… на дровах отрабатывают. Кому мы сегодня нужны? Может, мне у тебя камнерезному делу поучиться? – Что ж, рисовать ты любишь, в камнях разбираешься, вкус есть… – Горюшко ты моё, – сказала Анна Николаевна. – Всё-то выбираешь до сих пор… – Пока ещё можно, – заметил Щёголев. – А ещё год-два – выбирать станет трудно. – Я бы выбрала, да вы не разрешаете. Анна Николаевна изменилась в лице: – И не думай! Не женское это дело. А что работу не нашла, тоже к делу. Мне по дому поможешь, что-то уставать я стала… – Ты у нас крепенькая, мамочка! – Аня встала, обняла мать. – Я к себе пойду. Глянув ей вслед, Анна Николаевна озадаченно молвила: – А мне говорила, что с преподавателем встретилась… – Не встретилась! – с напором сказал Игнатий Харитонович. – Не встретилась! – Ох ты, гой еси кудесник-чародеюшко! – нараспев, улыбаясь, сказала жена. – Ну, оно-то к лучшему. Мне тоже встреча эта не показалась. Скользкий он, этот… Теофил. «Теофил» ещё! – Аня, помни: не было его. – Да поняла я. Только ты, отец, поаккуратнее, что ли… И оба как-то непонятно взглянули на меня. – Ты б сходил к ней Костя, – попросил Щёголев. – У неё к тебе разговор есть. 2 – Входи, Костя. Она ждала меня, сидя за столиком с веткой сосны в вазе. Халцедоновая «бабушка» стояла тут же, словно для беседы. – Присаживайся. Чему улыбаешься? – Рад тебя видеть. – Не сердишься? Я-то, дурочка, решила, – надо же! – что ты Прокофьичево наследство распродаёшь. Прости, пожалуйста. – Оставь, я уже забыл. – Тоже мне, мужики! Развели всякие «тайны мадридского двора»! Думаете, я вообще ни о чём не догадываюсь? – Ты о чём? – А о том, что деньги тебе срочно понадобились. И аметисты – только предлог. У папы и без того их целый угол!.. Слушай! А почему бы тебе шкатулку не продать со всеми безделушками? – Неудобно. Нельзя. Подарок это. – Знаю я этот «подарок»! Видела, ещё когда отец её делал, только не сразу узнала. Искусно, красиво, конечно, да как чужое. – Подарок-то с приговором был сделан. – Думаешь, не догадалась. Потому и взяла одно лишь колечко. Оно и сейчас со мной… Не подобрал ещё счастливую невесту? – А подобрал! – решился я. Синее пламя обдало моё лицо. В иное время от такого и сгореть впору! – Вот она, передо мной сидит! За окном с шорохом падал снег. Тикали маленькие часики, вделанные в кусок орской яшмы. – Только… пока не знаю, что она сама скажет. Она смотрела на меня очень серьёзно, как бы изучающе. – Ничего она не скажет. Сам знаешь, – услышал я тихий шёпот. …Ах, хрустальная, невероятная тишина! Когда слышен шорох снежинок о стекло и успокаивающе пахнет хвоя сосновой ветки, как в новогоднюю ночь. – Ты молчишь, а я слышу. Это лучше всяких слов, мой Молчаливый… Что с тобой? Ты о чём-то беспокоишься? – Не за себя боюсь… – Я знаю. Значит, такая у нас с тобой… Ты слышишь, у нас с тобой!.. У меня и у тебя! У нас. Единая судьба! – Ты меня убеждаешь? – засмеялся я… признаться – сквозь слёзы. – Ну что ты плачешь, любимый? «Это капли счастья, может быть – недолгого счастья, которое бывает только один раз в земной жизни…» – хотел сказать я. – И это я знаю, – улыбнулась она. – Но другого мне не надо. Какое бы ни было, оно – наше. И я ничего не боюсь. – Я, кажется, уже тоже ничего не боюсь, – сказал я, пытаясь справиться с наплывом предчувствий. – Пусть будет как будет! – А Новый год мы встретим у тебя, ладно? – У нас. А это возможно? – Это неизбежно! Мама и папа нас поймут. 3 Игнатий Харитонович невозмутимо возился у стола, перебирая нежные инструменты в бархатных гнёздах большой коробки из дерева. – Человечка одного жду. Купчик из современных. Но надёжный, и если ворует, то в меру. Я имел с ним дело. Он толк в камнях знает, и клиенты у него надёжные. Ну, и он меня уважает и побаивается, так что обмана не будет. Ты бы сходил пока домой, за своей шкатулкой. Давно, и ко многому я уже привык. И всё равно поразился. – Ну чего ты? Да по твоему лицу как по книге читать можно!.. И задумал ты всё правильно. Вам на обзаведенье деньги нужны? Нужны. – Шкатулку нельзя продавать! – О ней речи нет. А бижутерия… Неужто жаль? – Работу вашу жаль. В чьи-то руки попадёт. – Эти блестяшки пускай других радуют. Может, и в неглупые руки попадут, и настоящую хозяйку себе отыщут. За этим проследим, конечно… Гость приехал на дорогой машине, под вечер. Отбыл через полчаса, сияя плохо скрываемой радостью. Даже сунул мне в ладонь бумажку, когда я проводил его до калитки. – Вот, сподобился, – и я протянул «чаевые» Игнатию Харитоновичу. Тот повертел стодолларовую купюру, прыснул: – Знал бы этот чудик, кому «подал»!.. Как говорится, «ночь была бурная»!.. Заправившись чаем из травяного сбора, который Анна Николаевна называла «Могучий дракон», мы стали превращать свободное пространство мастерской-кабинета в «арену боевых действий». В ход пошли странные и, вроде бы, ненужные предметы и вещества, целая батарея которых пряталась всё на том же стеллаже, но в нише за книгами. «Подальше положишь, поближе возьмёшь!» – Щёголев тщательно задёрнул тяжёлую штору, запер дверь и засветил два канделябра из почерневшего серебра. – Начнём, благословясь!.. Если бы происходившее затем можно было озвучить, то посторонний слушатель очень удивился бы горячим спорам нескольких мужских голосов, а потом и вовсе странным звукам, в которых были и брань, и злоба, и самые страшные обещания, и вопли, и стенания, и мольбы… Оплыли дважды, ещё и ещё раз свечи в канделябрах. Розовый рассвет застал нас с серыми, осунувшимися лицами. Щёголев полулежал в кресле, прихлёбывая остывшего «могучего дракона», я не очень верными руками убирал следы ночного безобразия. В медной плошке жёг клочья отчаянно вонявших бумажек. Отдельно – длинную «цыганскую» иголку и остатки яичной скорлупы. Клочья грязно-жёлтого дыма выплывали вон из раскрытого настежь окна… – Амбре! – с чувством заметил Игнатий Харитонович. – Теперь пусть комната выстудится и морозом обожжётся. Отца Андрея приглашу освятить… Ишь, отходы производства! Клубы дыма, вылетев в окно, не расплылись, как следовало, а собрались безобразными клоками – вроде яичного белка, запущенного в горячую воду. Так и поплыли по улице, словно выхлопы орудийного выстрела. 4 …Если бы всё неисчислимое войско Чингисхана, вместе с обозами, отарами овец, тысячами верблюдов и вереницами тянувших осадные орудия быков прошло по двору моего «владения», оно не оставило бы, наверное, такого космического безобразия, какое я увидел, войдя в калитку! Сарай и банька были вдребезги размётены, дрова разлетелись по снегу. Ставни дома болтались на расшатавшихся петлях. Только сама изба осталась целёхонькой, не считая изломанного крыльца, по которому будто гусеничный трактор проехал. Несколько деревьев скрутило в штопор, хотя стволы у них были довольно толстые. В самом доме всё было так же благообразно и спокойно. Правда, печь задымила почему-то, когда я захотел её протопить. Пришлось выбросить поленья на снег, а самому слазить на крышу, усыпанную щепками и осколками кирпичей… Наконец, уладил и это дело. Дрова с треском разгорелись. Электричества, разумеется, не было. Я затеплил свечку и присел к столу. Неплохой ответный удар. Как говорится, «лети с приветом, вернись с ответом». Ответ пришёл, слегка запоздав, словно был послан издалека. Не от самого ли «Кощеюшки»? И одному ли мне он предназначался? И не будет ли нового подобного «светопредставления»? И понятно мне было, кажется, только одно. Наверняка, надолго не видать всем нам отныне, по крайней мере здесь, в Тихореченске, ни сна, ни покоя. 5 …Бархатная брюнетка с подтаявшим макияжем недовольно оглядела двух посетителей. Если бы не строгое указание шефа, она с наслаждением послала бы этих мужиков подальше. – Мы к Теофилу Борисовичу, – сказал низкорослый господин в шведской дублёнке. – А этот человек со мной. «Человек» прошёл в приёмную почти боком, шаркнув тулупом (тоже неплохо, «самостроком» пошитом) по косяку двери. – Ваш спутник может подождать здесь, – сообразительная секретарша нажала на кнопку запроса. На её столе мелькнул зелёный огонёк. – Посиди, Фома, – бросил через плечо первый и вошёл в кабинет Лагина. Вид у сидевшего за столом «психотерапевта» был нездоровый. На жёлтых щеках пробивалась вечерняя щетина, под глазами синева. – Леонид Ильич Шабанов, бизнесмен, – холодно отрекомендовался посетитель и, не дожидаясь приглашения, придвинув кресло, сел напротив. – Чем могу… господин Шабанов? – хозяин кабинета рассеянно оглядывал гостя. – Нервишки, знаете, пошаливают. Хочу у вас проконсультироваться, с чего бы такая напасть. – Простите, но у меня частная практика… – А я в курсе. Мой сотрудник сделает соответствующий взнос. – Я слушаю вас… э-э-э? – Леонид Ильич. А кабинетик-то у вас бедноват! – Я врач. Практикую недавно, – пояснил оживившийся хозяин. – Да и зачем излишняя роскошь, если речь идёт о психике?.. Ну-с, я слушаю. Какие у вас проблемы? – Хм. Проблемы?.. Я говорю: бедноват кабинетик. Секретарша тоже… Старушка. – Господин Шабанов! – Не раздражайтесь. Вы и так, вижу, на нервах. Я понимаю, работа сложная. Всё с психами да неврастениками, не так ли? Вы часом не гриппуете, нет?.. А аппаратурка… не вижу аппаратурки вашей. Что, вот эти два пузыря – и всё? Несолидно как-то… Портретики вот повесили. Подновить бы пора портретики-то!.. Лагин сверлил клиента взглядом, одновременно что-то прикидывая. – Зачем вы, собственно говоря, пришли, господин Шабанов? Ваша психика, насколько я вижу, более чем… – Я понимаю, доктор, я понимаю! Сегодня более, а завтра, глядишь, и менее… Аппаратик-то пашет? – К-какой аппаратик? Дверь кабинета бесшумно отворилась. – Заходи, заходи, Фома. Как раз пора… Ну-к, ты, псих, вылезика на свет Божий! Фома, помоги господину Лагину. Квадратный Фома приподнял «психотерапевта» и перенёс на середину комнаты. – Придержи его, я сейчас. Шабанов подошёл к чёрному шару, наклонился над столиком, поиграл клавишами. Теофил Борисович, согнувшись, бешено заизвивался в ладонях Фомы. – Ничего, в конус войдёт! – сообщил Шабанов. – Посторонись! Тонкий воющий звук огласил кабинет. Шабанов, как он сам потом рассказывал, что-то недоучёл: дымно-серый луч пронзил голову «психотерапевта» и погрузился в хрустальную сферу, отчего она сразу же помутнела как колба, полная дыма. Вой перешёл в приглушённый рёв. Лагин обмяк и свалился бы на пол, если бы Фома бережно не придерживал его сзади. Прошла минута. Щёлкнул тумблер. – Всё, Фома, можешь отложить нашего пациента на кресло… Шары забираем… Да, там, в столе, у него амулетик. Рукавицами бери: заряжен шибко. Шторы кусок оторви – завернуть… Ну, всё? Исчезаем! Как мадам? – В отключке. Хорошо выспится. А этого… Теофила Барбосовича… так и оставим? – А что с ним делать? Ты ему будешь штаны выжимать, как проснётся? Он теперь патрон стреляный, даже без пистона. Пошли, наверное?.. – Погоди. Всю эту «картинку» я видел как на экране. Главные действующие лица исчезли. Главное бездействующее лицо мешком полулежало в кресле. Бархатная брюнетка, подхрапывая, положила голову с растрёпанным шиньоном на свой блокнот, куда так и не успела записать последних посетителей… – Говори! – приказал Фома и добавил формулу, от которой по воздуху прошла лихорадочная рябь как от порыва ветра. – Ненавижу! – она выпрямилась и села словно кукла с полуоткрытыми глазами. – Естественно, – безразлично сказал Леонид. – Говори! – Мы знаем тебя… и всех вас… – раздался хриплый шёпот. – Дальше. – Мы доберёмся до вас… Вы думаете, ваши заклятья нельзя расшифровать? Сила наша сокрушительна! И ответ будет скоро! – Без декламации, красавица. Кто твой хозяин? – Не скажу… Не могу… Запретно… – Мы прочтём это на твоём лбу. Где «он»? – Он везде, он рядом! Он движется сюда. Вы уничтожили его слугу. Есть и другие… Кандалов… Оскар… – Ладно. Спи дальше… Вот же дрянь! Не мешает освятить это место… Глава 19. Разговор с Аней – Добро должно быть с кулаками! Из стихотворения, от которого отрёкся автор 1 По Тихореченску поползла какая-то несуразь. Говорили, что приехало милицейское начальство из областного центра. Посему в «шанхайчиках» прошла мощная облава. Накрыли пару притонов с наркотиками и «девочками», какую-то тёмную секту – с теми же наркотиками, такими же девочками, но в совершенно идиотской обстановке: несусветная символику, дикие одеяния, ритуальные причиндалы… Городской КПЗ был забит до отказа. – Всё это мелочь, – усмехался Игнатий Харитонович, поглядывая на два шара, составленные на столе в пустой квартире Берга. – Главное, конечно, «сенс», – согласился отец Андрей. – Вы, ребята, его состояние закрепили? – А как же? – сказал Леонид. – Ума не приложу, правда, чем он теперь заниматься будет. У него образования осталось – чтоб расписаться. Может, в большие начальники пойдёт… А мощная это штука! – он постучал по обсидиановому шару. – Теперь наверняка кто-то забеспокоится, – предположил Фома. – Больно скоро этот «Барбосыч» второй хрусталь добыл! – Установку «прощупаю» я, – предложил Щёголев. – А с амулетом и записью вы сами разбирайтесь. Только аккуратнее. Он и без того ворочается как чёрт в бутылке. – Чего уж там «как»! – мрачно сказал отец Андрей. – В старую баню его. Кассету тоже… Лёня, Фома, вы баньку у меня на задворках знаете? Ну, туда! Только броню поставьте понадёжнее. Ишь, что с хозяйством Константина сделали! Ничего, Костя, мы субботник организуем… – Тем более, что повод есть, – Фома таинственно улыбнулся. – Да, а с амулетиком мы, чувствую, навозимся. – И это ещё не всё! Чует моё сердце… Природа, она пустоты не терпит. Костя, засунька этот мешок, от греха подальше, в ведро, и крышкой прикрой… Вот ведь дрянь! Я его в печь суну, пусть банник его поприжмёт, авось допреет. Ну, мы пошли?.. Мешок с аппаратурой Лагина нёс я. Щёголев шагал неспешно, размышляя вслух: – Пакость ту сразу бы уничтожить, да жаль: сколько информации пропадёт. Искать его будут, конечно, если надолго оставить. Лотти твой теперь – пшик! Но будут и другие, может похлеще… Вот уж заботушка привалила! Делами заняться не дадут! Да ну их!.. Как вы с Аней решили? – Хорошо решили. – Аня моя… и радуется, и поплакивает. Что делать, такая, видно, судьба у вас, ребята. Анечке лучше ничего не говори… хотя, сама увидит. На другой день с утра пришёл отец Андрей. Обошёл двор, осмотрел снаружи избу. Одобрил мои «забубоны» из проволоки. Нехотя сообщил: – Баньку-то мою того… разнесло на досточки. Душок стоял! Фому с Леонидом маленько ушибло… дома они у меня. В шахматы пытаются играть. Сначала кости кидают, потом «ходят», чтобы, значит, «фактор случайности» сохранить, а то не интересно, ведь хочешь – не хочешь, а чувствуешь, что противник замышляет… – Да о чём ты, Андрей? Как они? – Не тревожься. Их досками на излёте задело, синяками отделались. – А амулет? Кассета? – Кассету мы нашли. На руинах. А «объект» разлетелся в дым. Кое-что и у нас срабатывает. Только хуже, чем хотелось бы: даже демонтаж этой пакости толком не сумели сделать. Не оценили мы «неведомого гения»!.. За чаем он сказал: – Давай договоримся. Ты скоро будешь человек семейный… не делай удивлённые глаза… подумаешь, тайна! Так вот… ты в этот год в наши игры не встревай, без тебя управимся. Подари это время жене своей будущей. Без угрызений! Другого времени может и не быть… 2 «В тёмную ночь мудрый познаёт своё родство с безднами неведомого. Сердце его трепещет, а мысли ширятся…» До тёмной ночи было ещё далеко. Что до всего остального… Я понимал, да и все мы, разумеется, понимали, что наше столкновение с тёмными силами обернулось ничьей. А это значило, что неизбежная «игра» продолжится, и конца ей не предвидится. Фраза из книги писателя Ефремова, открытой наугад, всколыхнула меня. Запел на печке чайник. Я полез на полку за сбором из ароматных травок и услышал хруст снега за окном. Аня вышла из темноты сеней вся усыпанная сверкающими крупными снежинками, от этого – загадочная, недоступно красивая. Постояла, оглядывая комнату и меня как впервые. – Костенька, что у тебя случилось? Что во дворе творится? Что с деревьями? Рябинки жалко… Вот, это от мамы шанежки, тёплые ещё… От отца – пакет… Да что ты молчишь? И чему радуешься, молчун? – Тебе… – Тогда здравствуй. – Здравствуй, чудо моё синеглазое! Я неловко обнял её, поцеловал коротко в губки, помог снять пальто. И вдруг увидел свой двор её глазами. Это напоминало сюжет старой фронтовой фотографии, что когда-то привёз с войны отец: развороченные дома, разбитые прямыми попаданиями танковых снарядов деревья, ещё не убранные, присыпанные снегом тела убитых – наших и немецких солдат. Деревня Ясное, что под Москвой. Отец умер, не дожив месяца до моего рождения. Мать ненамного его пережила… И снова предчувствие неминуемой беды кольнуло меня в сердце. – А на Бурхановке у трещин ледяные цветы выросли! Красивые. Ну почему у тебя печка без лежанки? Я бы сейчас туда забралась, твоим тулупом укрылась бы и сидела как шемаханская царица! Шанежки всё-таки остыли… Ну что ты всё смотришь и даже не улыбаешься? Ладно. Если верить Фейхтвангеру, испанская поговорка звучит так: «мёртвых – в землю, живых – за стол!» (И к чему говорить, что, как мне недавно открылось, теперь каждая минута с нею – подарок бесценный? Лучше об этом не думать!) – Думаешь, зачем я пришла? Хвастаться! Папа с мамой сказали: «замечательно»! Теперь от тебя буду ждать комплиментов. Вот, смотри! Сначала я подумал: «какая причудливая льдинка!» На вид невесомая, стояла меж чашек хрустальная статуэтка, вся словно осыпанная крохотными шестиугольными снежинками. Сотканные из ледяных узоров платье и шарфик вились-обвивали крохотную девичью фигурку и шею, в рое снежинок, которые над высоким лбом превращались в замысловатую корону из кристаллов. Таинственно, просвечивающе светились тёмно-синие глаза на прозрачно-белом лице… Слабый знаток камнерезных приёмов, я всё же прикинул про себя степень сложности такой обработки хрусталя. Статуэтка была… попросту невероятной. Так работать по хрусталю было попросту нельзя – минерал неминуемо обязан был расколоться в самом начале. Её и теперь было боязно тронуть: ведь не стекло, не металл… – У папы точно такое же лицо было. И первый вопрос: «чем работала?» Я говорю: «головой и воображением, а остальное – "секрет фирмы"». Он говорит: «безобразие, так хрусталь обработать невозможно!» Я говорю: «конечно, но работа – вот она…» – М-м-м… Насколько я знаю, у хрусталя есть свои оси напряжения кристалла… Как же ты умудрилась такую вещь сделать – не пойму. – Вот скажешь, почему у тебя деревья перекрученные, тогда, может, и скажу. – Да оставь ты эти деревья. Мороз был, ветер… – Ага, ураган, смерч, торнадо! И крылечко разломал, новое пришлось делать. – Ладно тебе. Давай о «Зимушке». – А что «Зимушка»? Я кристалл до работы на папином интроскопе прокрутила. Ничего особенного не увидела, а вроде как «поговорила» с ним. Знаешь, а камень как бы «ответил»… И вроде бы «согласился»… – Ну, это совсем сказка. – А почему нет? Сказка для меня – дело серьёзное. Не врушка какая-нибудь. Сказка… Правда, не быть мне никогда мастером, – как-то тихо сказала она. Не успею наверное. – Ты что? – Так, что-то подумалось… – Погоди, твои работы ещё на выставках загремят. – «Загремят»! Ни на каких выставках их не будет. Я же их душой делаю. А душу не выставишь. В отца я, наверное. Чудные вещи иногда делает и всё их маме дарит… А я тебе – «Зимушку»… Нет, действительно не существует таких слов, которыми можно было бы выразить всё, что поднималось в моей душе волнами благодарности и нежности. Я осторожно коснулся аниной руки и почувствовал ответное пожатие. – Костя! Вот ты всё обо мне знаешь, а я о тебе, считай, ничего. – А что говорить? Родился, учился, сам учил. Теперь болтаюсь на приработках. Считай, ни то, ни сё. Честно. – Ну, вот видишь, новое я уже узнала… Что ты хороший врун. Несправедливо, дорогой товарищ! Ты знаком с такими стихами: «Видно, не из простых людей Тот, кого привлекает Дерево без цветов»? – Тебе не кажется, что это о таких, как ты? Знакомые и любимые строки Басё поразительно вписались в фон последних месяцев моей жизни. А потом я услышал то, чего давно побаивался: – Костя! Расскажи мне о «Молчаливых». Я ещё пытался увернуться: – Да не стоит, Аня. Скучно это. Лучше ты Игнатия Харитоновича попроси. – А может быть, я хочу услышать это именно от тебя? – Хорошо… Видишь ли, все люди уверены, что наша обычная жизнь – это всё, что им предназначено Свыше. А «Молчаливые» уверены, что это не так. – Ты не тяни. Без предисловий. Все вы – маги? – Да какие там маги! Просто трезво мыслящие люди. Поэтому вера для нас не собрание мифов, а наше кредо. И духи… Духи, силы всего окружающего, этого вечно живого мира, для нас так же естественны, как сейчас для нас этот стол и чайник. – Ну как же вы не маги, если такое знаете? Я ведь не слепая, Костя. И кое-что порой почитываю. Моя психология – это просто набор тупых формул по сравнению с этим. Подумаешь, научилась тестирование проводить и чертить эти графики. После того и подумать надо! С живым ведь человеком дело имеешь! Например, у него в детстве мама была? Была. Как она его называла? «Мой зайка»? «Любимый мой, сладенький»? Или… «пошёл вон, урод»? Отсюда идти надо! А наши преподаватели – раз линеечку, два трафаретик, и – определили! Мало этого! Мало!.. Может быть, то, чем вы занимаетесь – это и есть тропинка к человеку? Ну, так ты расскажешь мне, о чём прошу, или нет? Кажется, она даже рассердилась. – Ты про розенкрейцеров, полагаю, слышала? 3 Вопрос был, конечно, риторический. И она, разумеется, «слышала», и не раз. Я, давно уже, отшелушив суть от цветистых домыслов и тусклого вранья, изучал драматическую судьбу тайных объединений, которые то возникали, то угасали без притока свежих сил, потому что слишком ревниво конспирировали свою деятельность, считая, что в их рядах могут находиться только личности безукоризненно преданные идеалам добра и чуть ли не святые по образу жизни. Да какие там «ряды», если те же «розенкрейцеры» не знали друг друга даже в лицо! Всего лишь кучка благородных искателей мудрости и поборников справедливости, ужаснувшихся картиной погрязшего в грехах мира. Обладая огромными знаниями, они тщательно скрывали их от «непосвящённых», опасаясь дурных последствий от утечки могущественной информации. Опасения, конечно, естественные, но такая «деятельность» оборачивалась заведомым торможением научного прогресса, не говоря уже о том, что «идеи носятся в воздухе», когда приходит их время, и новые знания всё равно пробиваются в мир в иных умах, зачастую, увы – уже в нравственно-извращённой форме! Такова была судьба «месмеризма», гипноза, многих технических изобретений. Более двух тысячелетий эфемерно существует объединение «Девяти Неизвестных», основанное индийским царём Ашокой, единственным, пожалуй, монархом, который искренне разрыдался на кровавом поле битвы, в которой он одержал победу. Ашока ужаснулся собственному «успеху» и последствиям применения науки «Астравидья», «Божественного Оружия», применённому для уничтожения людьми друг друга. Его «Девять Неизвестных», наверное, крупные учёные своего времени, по существу взялись за колоссальный труд – выявлять самые выдающиеся достижения науки и тщательно их… засекречивать, чтобы не допустить самоуничтожения человечества. Руководствуясь благородной совестью, они уповали на будущее, в котором человечество станет гуманнее и употребит скрытые до поры знания только на расцвет цивилизации и всеобщее благо. Благородные, светлые умы сделали немало для предотвращения предполагаемых бедствий и… оставили безоружными тех, кто мог бы с большей мощью противостоять неистребимому напору тёмных сил и страстей, раздирающих общество… Ах, душная атмосфера тайн и секретов! Сколько добрых идей обратились в ней в ужасающих монстров! И сколько заведомо вредных «открытий» благополучно расцвело под прикрытием тайны!.. Множество жутких и отвратительных легенд, как ядовитых грибов, поросло в памяти человечества. А мифы о светлых подвижниках и рыцарях справедливости… можно пересчитать на пальцах! Мне ли, как литератору, не знать об этом!.. Игнатий Харитонович мне как-то говорил… Мы в России любим наступать на грабли. С чего бы сегодня все так кричат о личной свободе, о независимости личной жизни, о посягательствах на права человека? Казалось бы, какие светлые идеи!.. А присмотреться – сплошное надувательство, лукавый уход прежде всего самих крикунов от общественного контроля и нравственного регламента, основанного на высшей этике, созданной религией и выстраданными традициями! Боясь, или якобы боясь, «диктатуры», «тоталитаризма» и прочих скверностей – впадают в разнузданный индивидуализм, в разврат духа! Идти по лезвию разумного самоограничения и самодисциплины не желает никто. Толпа людей, которым «всё дозволено», никогда не станет обществом! Раздираемые собственными страстями самого низменного пошиба, «абсолютно свободные личности» просто пожрут друг друга, ибо нет для них на земле судей. А Высшего Судью такие вообще не признают… Я не понимаю, почему так быстро с людей слетает позолота совести, чести, достоинства, любви, справедливости, человечности наконец!.. У Януша Корчака я встретил такую мысль: если будущая власть будет диктатурой добра, я – за такую диктатуру!.. – И каковы же критерии этого добра? – спросила Аня. – Да человечество давно уже наработало такие «критерии», что точнее любой конституции! Тебе Десяти Заповедей мало? Библия, Коран, Дхаммапада!.. И каждая их буква оплачена миллионами загубленных судеб!.. Болтовня о якобы зыбких критериях летит от сквозняка из того же поддувала, из которого проистекает немало мерзостей, уже привитых человечеству!.. Глава 20. Прерванный рассказ Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай. …Случается же, что нам кажется, – другой делает худо, а в самом деле, по благому намерению делающего, это – хорошо. Притом двери покаяния всем отверзты, и неизвестно, кто прежде войдёт в неё – ты ли, осуждающий, или осуждаемый тобой. Серафим Саровский.1 1 – В письменном виде ты мне тогда напиши всё это… – не открывая глаз, произнёс с дивана Виктор Иваныч. И прибавил: – Хр-р-р! – Срубился наш следователь, – констатировал Ивин. – Витенька! – толкнул Орлова в бок Апраксин. – Витенька! Бабушка приехала! – Какая-такая бабушка… – открыл вначале один глаз Орлов. И тотчас открыл второй. – Ой! Простите… Это всё опять бессонная ночь. Да! Костя, ты, кажется, там так сладко обо всём рассказывал. Розенкрейцеры… как их там… И насчёт «диктатуры добра»… – Потом ещё был разговор со Щёголевым… Следователь прервал его: – Да! Разумеется, дорогой литератор! А знаешь, интересное слово «диктатура»! Зама-анчивое такое! – потянулся он. – Что Пиночет, что Чако… И все хотят только добра! Исключи-ительно добра! Да… Он встал с дивана и заходил по комнате: – Да, а ещё, разумеется, правды, а ещё справедливости… Ты говорил интересно, а мне постоянно хотелось подать совет… Извини, конечно, а не податься ли вам всем со своими идеями, например… к самому Оскару. Как ты думаешь? Принял бы с распростёртыми объятьями! Эх!.. – Ну вот что! – продолжил он. – Извини, накипело… Просто, если бы лично мне дали выбирать, я выбрал бы, всё-таки, диктатуру Закона. Какой бы он ни был. «Хороший» там, «плохой». Голосовали? Голосовали. Принимали? Принимали. Значит, я обязан ему следовать. Кстати, а вы, случаем, не интересовались, как там дальше сложилось с гражданином Лагиным, которому твои друзья невзначай отрубили память? Да, я понимаю, понимаю вашу зависть к этим злостным экстрасенсам, которые зарабатывают кучи денег… – Теофил Борисович Лагин, – вмешался Апраксин, – с тех пор и по сей день не сходит с инвалидной коляски. Питаться сам не может. Врачи оказались бессильны перед «дрожательным параличом»… Серафима Александровна Шустова, ваша «бархатная дама», отошла в мир иной спустя полтора года после ваших событий. Спилась и покончила жизнь самоубийством. Тебе… известно об этом? Ивин отрицательно покачал головой. – И ты не пробовал интересоваться? Ну да, конечно же, зачем… – Вы, дорогой мой, – не унимался следователь, – не «второй Прокофьич». Вы – второй Щёголев! А Щёголев ваш?.. «за хобот взяли бы!..» Великолепно! Изумительно!.. Ну, выброси ты свои цацки в ту же Бурхановку! Или сдай, например, в музей… от имени Прокофьича, ему уж всё равно… Чего ты с ними возишься? Жалко? «Красоту губить?» «Душу перед всеми раскрывать?..» Что они вам сделали, эти «все»? Зазнайство и трусость! А ваше КПЗ, куда сослали весь местный «шанхай»… по случаю приезда начальства? Как жизнерадостно вы об этом рассказывали! На следующий же день всех выпустили, не так ли?.. – А ваша разборка с «жиганчиками»? – словно не видя протестующих жестов Ивина, безжалостно продолжал он. – Подпадает под статью, знаете ли. Закону безразлично, использовал ли грабитель пистолет настоящий или муляж. Факт запугивания присутствовал? Присутствовал. Кто напал первым? Вы!.. Между прочим, а почему бы вам в тот момент не внести в головы этих выпивох немного иные мысли? Например, о том, «как чудесен снег под луной!»? Пофантазируйте, вы, любитель японской поэзии!.. Или… «какая чудесная пара, парень и девушка, проходят сейчас по дорожке! Совет им да любовь!», не так ли? Они бы и выпили за ваше здоровье!.. Понять вас, конечно, можно. Но извинить человека, обладающего такими способностями и расходующего их столь беспечно… Н-нет! Видите ли, гражданин Ивин, знать права сильного – маловато. Как насчёт обязанностей сильного? – Подвожу итоги, – следователь оперся ладонями о спинку стула. – Вы нарушили закон, и неоднократно. Превышение мер допустимой самозащиты – во имя добра, конечно?.. Можете поверить мне, старому спецназовцу. Я встречался и не с такими ублюдками, которые почему-то всё бродят у вас в роще (разводите вы их там, что ли? И куда смотрит Батырханов? И куда смотрите вы?). Я говорил с ними! Я с ними дрался! И знаю твёрдо, в отличие от вас, господин Ивин: насилие всегда порождает лишь ответное насилие. Знаете… знаешь ли, по-моему, идеально сказал в своё время Бертольд Брехт: «люди, которые не желают разговаривать друг с другом – начинают стрелять друг в друга». Вот и всё! Вот и всё… И... и, конечно, шли бы вы с вашей «диктатурой». Добро – чересчур абстрактная категория! Оно как твой интроскоп, который можно пустить в полезное дело. А можно пытаться с его же помощью спасать мир от Фёдора Николаича Апраксина, который никому ничего плохого не сделал, кроме того, что, по их мнению, не желает делиться. – Погодите! – вскричал Ивин. – Я вам ещё столько не дорассказал! Он совершенно не ждал такой реакции. Тем более от друзей… Тем более под «мясо по-бургундски» и вино «Еким Кара», которое, правда, порой весьма ударяет в голову… – Берг? – не слушая его, жёстко сказал на этот раз Апраксин. – Это учитель Оскара. Да, разумеется, вам он о том не проговорился. Насколько же вы наивны! Смерть Берга приключилась не столько из-за конфликта с Оскаром, сколько из-за того, что на сцене возник этот недотёпа, Фарес Лотти, он же Теофил Лагин. И Лагин не хотел его убивать – всего лишь пугнуть, чтобы Никодим Львович «не высовывался»… Вы не хотите ли узнать, что случилось потом? Или для вас главнее ваше лубочное восприятие действительности? Это понятно. Но… не гордыня ли это? Не сидит ли в вас самом та иголка Кощея, которую вы так желали вырвать при помощи пантаклей из сигаретных окурков?.. Скажите честно, хотели бы вы узнать всю правду? – Если честно? – смутился Ивин. Его, судя по всему, очень дёргала мысль услышать что-то, что выходило бы за рамки его привычного, героического мира. Или, всё-таки, мифа?.. – Извольте! – Изволю, – согласился Апраксин. 2 – Я сам не без греха, – начал он. – Ученичество у Оскара подразумевало полную подчинённость учителю. Всё эти (уж извини! повторю за Виктором Иванычем) напыщенные, истёртые словеса про «доброту», «справедливость», «милосердие», «правду» и прочее. Только – в чью пользу они склоняются? Кто-то видит доброту… в подачке. Кто-то… в сочувственном слове. Кто-то – в случайно приобретённой книге. А кто-то – в удачно проведённой сделке. Всеобщего критерия нет и не может быть. После всего, тобой описанного… Да, ты, конечно, много чего и очень красочно расписал. И «мерзость», и «лживость демократии», и «необходимость диктатуры»… хотя бы «добра». И, кстати, мимолётная фразочка, о которой ты не упомянул (ну, учителей надо уважать, это мне тоже понятно) о том, что Москву надо бы огородить забором с колючей проволокой, дабы всякая нечисть не распространялась по России… Ох уж эта колючая проволока!.. Далась она всем! Мне очень понравился Щёголев, да и остальные ваши ребята тоже. Но вами руководила паранойя, а это очень плохой советчик. Повинуясь ей и не желая разобраться по существу, вы действительно переступили черту дозволенного. У вас нет и не может быть реальной программы. К чему вы пришли? Куда собираетесь двигаться дальше? Ваши, хотя и неглупые постулаты – те же «пуговицы от штанов» Прокофьича. «Экстрасенсов» презираете, а сами? Кому вы реально помогли своими знаниями? Ну, нельзя же, пойми, замыкать себя, обладающего такими познаниями, в шкатулку, пусть и малахитовую! В результате, нечаянная смерть Никодима Львовича… и – пошло-поехало! Между прочим, те «записи», которые делал Лагин, были вполне безобидными подобиями энцефалограмм. На их основе создавались программы для компьютера. Благодаря одной из них мы сейчас имеем возможность спокойно беседовать здесь, вне времени и пространства… Нас с Кандаловым Оскар тогда отослал в командировку: разобраться с «тихореченскими колдунами», как он вас и поныне зовёт. Честно! захоти я – всё ваше гнездо «молчальников», или как вас там, было бы лично мною «разделано под орех» в течение минуты. Вы ведь получили «ответный удар»? А он шёл, кстати говоря, даже не от нас. Это было усиленное многократно эхо ваших собственных действий. Осторожнее надо быть с такими вещами! Кандалов – не маг. Просто талантливая сволочь. Энтузиаст. Практик. И дурак. Человек, во всех своих произведениях воспевший «кулаки» и упрямо не понимающий, что чем кулаки тяжелее, тем вернее превратятся в гири, которые тем вернее потянут на дно… Но даже Кандалов, поняв, что вы из себя представляете, тут же телеграфировал Оскару всего три слова: «Они не опасны». Нам, по крайней мере – по тем временам, не нужна была лишняя кровь. Тогда Оскар ещё оставался прежним Оскаром. И я был вместе с ним. Я не могу предавать Учителя! – тебе это тоже знакомо. Вы венчались с Аней. Вас венчал отец Андрей… священник без прихода. На этот праздник вы получили подарки… Аня шепнула вам на ушко, дескать, «два мага в одной семье – не много ли?» И вы, дорогой мой, Константин Петрович, той же ночью, вместо того, чтобы ваша законная супруга получила сполна ту долю любви, что вы обязаны были ей дать, вызвали «гейста», который лукаво заявил вам, что, дескать, все ваши подозрения обоснованны, и Анна никогда не будет матерью, и проживёт недолго, и вообще, вам бы лучше бросить её, да побыстрее… Было такое? Только честно?!. – Было, – сознался Ивин. – Но затем… – Скажите, Константин. Где ваша вера в милосердие и Любовь Господню? Или вы настолько замкнулись в своём молчании, что таите мысли и от Того, от Которого Ничего Утаить Невозможно? Так вот. Второй ваш собеседник был не «гейст». Это был я… Я сказал, что вам следовало бы сходить в церковь. Я сказал, что вы должны поставить свечи к иконам Николая Чудотворца и Божьей Матери. Просто потому что именно эти святые помогают в подобных ситуациях. Это был совет не вам первым, и не вам первым он помог. Вы так и сделали. Посему и жива по сей день ваша супруга, и поныне растящая двоих детей. Правда, вдали от вас. Вы так и не смогли объяснить ей очень многие вещи… Ваше же «тихореченское кубло» Оскар решил до поры – до времени не трогать. Да вы и сами рассыпались, как только миновала явная опасность! Чем вы занимаетесь сейчас? – Работаю у Леонида. Вместе с Фомой. – А чем занят Леонид? – Директор товарно-сырьевой биржи. С корейцами договора заключаем… – То есть, обросли жирком, устроились уютно. И, в результате, прозевали интроскоп. Хорошая машина, я видал её в действии. Не скажу, правда, что понял, как она обнажает слои материи. Изъять её у Оскара? Да хоть сейчас. Просто острой надобности нет. – А кстати, – вмешался в разговор Орлов. – Каковы обстоятельства похищения этой машины? – А в результате было вот что, – объяснил Ивин. – Игнатий Харитонович слёг в больницу. Анна Николаевна – при нём, сиделкой. Аня уехала от нас давно, далеко, непонятно на сколько… Олег с женой – «на хозяйстве» у Щёголевых. И вот приходит к ним старичок – не старичок. Говорит: «может быть, Игнатий Харитонович обо мне говорил. Я – Тиунов, тот самый инженер, создатель интроскопа. Он… говорил вам, наверное… Он просил меня подправить кое-что. Можно, я заберу прибор на время? Выпишется из больницы – ему сюрприз будет!» – И они, запросто-просто, так и отдали интроскоп прямо в руки лже-Тиунова, то есть самого Оскара! Мастера по кражам! – прокомментировал Апраксин. И прибавил: – Говоришь, власть виновата? «Мерзопакость всякая полезла»? Руки ей, видишь ли, власть развязала! Но не забывай: у нас с тобой, благодаря этой «мерзопакостной» власти тоже руки развязаны. И что, коли так всё складывается, то мыто на что? С нами рядом – представитель правосудия, и он на нашей стороне. Оскар? Так это совсем не тот великий маг, каким он был десяток лет назад. Теперь он окружён просто мошенниками и убийцами, но не магами. И справиться со всей этой бандой, я более чем уверен, не будет сложной задачей. Наши враги – не эта пенка на навозной жиже. Наши враги будут помощнее, и ты их хорошо знаешь: Ложь! Клевета! Гордыня! Лесть! Зависть! Жажда власти!.. – вот с ними будет справиться потруднее. Если ты желаешь просто забрать свою игрушку – нет проблем. Доставим в целости и сохранности, прямо в твой нынешний, обшитый кожей кабинет. Смотри на досуге свои картинки! Если же ты прибыл с гораздо более важной целью, а именно… Какой?!! – Ты меня распекаешь как мальчишку, а ведь я старше тебя. – Я провёл в странствиях по времени-пространству более двенадцати лет. Ещё не известно, кто из нас старше! Я жду ответа на свой вопрос. – Моя цель – покончить с бандой негодяев… – Допустим, покончили. Далее? – И… вернуть интроскоп на место. – И… вернуться к привычному образу жизни. Так? Хранить свои бессмертные знания, иногда, как сбрасывая «шубку с барского плеча» – помогать Рябому бороться против его «рангусоев», насылать виртуальных собак на шпану… Великие цели! – Хорошо, что ты предлагаешь? – Я-то полагал, что ты уже сам всё понял. Ты пойми меня, пожалуйста! Дорогой мой! У нас, здесь, ныне, с тобой, сосредоточены чуть ли не вселенские силы. У нас под рукой – арсенал машин, даже подобных которым не имел ещё никто в истории. Мы обладаем невиданными возможностями! Мы способны осуществить самые заветные чаяния человечества, но… – Но… само человечество, готово ли к ним? – Не человечество! Мы сами! Именно об этом, дорогой мой, обиженный до глубины души, Константин Петрович Ивин, нам и надлежит поговорить. День Страшного Суда – он и над нами тоже! Как мы сумеем распорядиться нашими силами? Или их попросту трусливо уничтожить, мол, вот, «ах, не доросло человечество»? Да ведь оно, пока социум, он же «царство кесаря» существует в своей исторической системе, оно же никогда не «дорастёт»! Или, может быть, нам следует поискать какой-то иной путь? Пусть и не очень обычный – с нашей нынешней точки зрения? – Сомневаюсь, что мы его найдём. – А я, по твоему, ни в чём не сомневаюсь? – Ну, судя по твоей самоуверенности, дорогой «мэтр»… – саркастически начал было Ивин. 3 – Слушайте, ребята, – глухо прервал его Орлов. – Вы знаете, чем дальше, чем больше, но я уже не пойму, о чём вы спорите. По-моему, вопрос решённый. Вам просто надо объединиться… хотя бы как городу с селом. И, господин Апраксин, по-моему, вы чересчур резко судите господина Ивина. Он пока вам ничего плохого не сделал. Ребята! Я с вами горы сворочу, только давайте сейчас… передохнём, что ли, немного. Музыку послушаем, что ли… Я всё не понимаю… вы почему-то… (ну, с моей подачи, наверное! Простите уж…) затеяли этот спор. И снова возникает вопрос: почему бы всем настоящим магам вместе не объединиться, да не грянуть хорошенько на всех ЭТИХ колдунов? Апраксин скептически усмехнулся. – Во-первых, всё-таки, как видишь, здесь коекто собрался. А в более крупных масштабах… Ну, во-вторых, пусть мы объединимся, пусть грянем, что тогда?.. Ты ведь историк, Витя. Может, помнишь один анекдот, что очень похож на правду. Однажды Алексею Николаевичу Косыгину задал вопрос журналист, дескать: «Вы наверняка знаете, что в вашей партии полнымполно проходимцев, мошенников, прочих негодяев. Почему вы не устроите чистку партии?» А Косыгин ему, вполголоса: «А как вы думаете, кто кого будет «чистить»?..» Так и у нас. Кому поручат эту «чистку»? Разумеется, тем, что забрались повыше, с дипломами, с дворянскими званиями, пользуют власть имущих (короче, тех, кто «блажен иже, сидит каше ближе») – им, а не нам, «бойцам невидимого фронта». А уж чьи потом головы покатятся – вопрос нелёгкий. Всех под одну гребёнку! – А если, например, церковь?.. – С церковью у нас конфликта нет и не может быть. Как и нет и не может быть конфликтов с религией и верой. Только церковь церкви рознь. Одна – это куда я хожу молиться, говорить с Богом, исповедаться. Другая – там где сидят торгаши табаком и водкой, что от людей золотым крестом прикрываются. Ты какую имеешь в виду? – Хотя бы нашу, православную, – вмешался Ивин. – Которая веками, по социальной роли своей, проклинала и преследовала всех инакомыслящих? Скрыто поддерживала то же невежество в народе, подталкивая его против всех, в ком видела «соперников» по вере? Литератор, ты рассказ Куприна «Олеся» помнишь? – Не перегибай, не перегибай! Там священник, помнится, Олесю наоборот, спасает. – Да, конечно. А не ему ли обрушиться после того на своих же прихожан? Не ему ли объяснить, что скромная знахарка тоже человек, и обращаться бы с нею надобно почеловечески прежде всего? Вот, обрати внимание, кого во все века считали колдунами и волшебниками? Людей мастеровых, умелых, знающих. Кузнецов, мельников, просто грамотных людей. Знахарей в том числе. Ну, а случись что? На кого вину свалить? Кузнеца да мельника трогать, разумеется, не станут. Нужные люди. А вот на знахаря да грамотея – первым делом. «В случае чё, мы и самогоном полечимся, а вместо подписи крестик поставим». Вот и горели на кострах знающие люди… – Опять перегибаешь. Инквизиция… – подал голос Орлов. – Товарищ историк! Видать, профиль обучения твоего был немного иным. И у нас горели колдуны да маги – за милую душу! Вместе с хлыстами да раскольниками, староверами да язычниками… – Откуда такие сведения? – Вскрываются сейчас коекакие свидетельства, на ночь лучше не читать. Широко их публиковать, разумеется, никто не будет. А то вдруг выяснится, что совсем не прав некий артистюморист, вдохновенно воспевающий с эстрады «гуманность русского народа»… Нет, родные мои! Жгли, казнили, пытали десятками и сотнями! Сожгли живым величайшего учёного и врача Елисея Бомелия. А доктора Даниила фон Хадена изрубили в куски за то, что хранил «сушёных гадов». А женщин закапывали голыми по грудь на двоетрое суток – пока не помрут. А в срубах «колдунов и вещих жёнок» сжигали подряд целыми семьями! И спасибо Петру да Екатеринематушке, что навели некоторый порядок в этих делах… – Знаешь, Фёдор, – покачал головой Ивин, – вот ты нам рассказываешь обо всём об этом. Не знаю, как Виктору, но мне, с одной стороны, не оченьто и верится. С другой… я, может быть, и жестокосердный, но всех этих хлыстов и сектантов мне как-то не жаль. Нелюди они! – А те, кто живьём сжигал в избах женщин и ребятишек – не нелюди? – Значит, иначе было нельзя… Хотя… стоп, это я чушь уже понёс… Сам ведь только говорил… – Не ты один, увы. Какой-нибудь попик, блаженно кадилом машущий и святой водичкой кропящий, тоже человек. Тоже может ошибаться. И когда к нему на исповедь приходит шизофреничка, он, по святой простоте душевной объявляет ей анафему. Это – даже без соответствующего решения Синода. Куда теперь несчастной бабе деваться? Теперь все твёрдо уверены: она с бесами якшается… – Но есть же и умные люди. – Ты у нас умный, и то путаешься. Да и мы не без греха. – Тогда что же… Полнейшая безнадёга, выходит? – спросил Орлов. – Тебе, конечно, труднее. Ты – слуга Закона. Нам – немного легче. Поймите… можете не принимать это сразу, но подумайте. Главный после Бога во Вселенной кто? Человек. Христос на муки пошёл во имя кого? Человека. В жизни нам что всего дороже? – Это смотря кому! – Вот! Кому-то – просто сама жизнь. Кому-то – поесть сытно, выпить сладко, да и ещё кое-что… Кому-то деньги, роскошь, кому-то власть. Но к кому вы придёте за помощью? – Хм. Хитро закрутил. Пойду к тому, кому дорог… человек? – Именно! – с сердцем воскликнул Апраксин. – И именно на этом держится общество – в высоком смысле этого слова. Учёные, правда, ещё не уверены. Три, говорят, инстинкта есть у людей: пищевой, половой, оборонительный… Вот только инстинкт человеческой любви – куда же его отнести? Американцы единогласны – к половому. А любовь матери к ребёнку? Брата к сестре? Ребёнка к матери? Намутил воды этот Фрейд, да и не только он… А вот, например, почему ты об этой бедной девочке так печёшься? Скажешь, просто рад, дескать: главный свидетель нашёлся? Да нет же. И ты сам это знаешь. Гораздо сильнее и выше любых кулаков – просто мягкие женские руки… И прибавил, как извиняясь: – Зря я, наверное, не последовал твоему совету, Костя. Она бы многое сейчас и поняла, и примирила… «И с чего нас понесло спорить? Что мы ненароком могли принести с собой? Или же… кого с собой не взяли?..» Повесть III НЕВЕРОЯТНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ МАЛЕНЬКОЙ РАЗБОЙНИЦЫ Если вы хотите, чтобы какое-то дело осуществилось – зовите на помощь женщину. Маргарет Тэтчер – Господи! Как же втолковать этим людям, что и слабый – не всегда слабый, что и сильный – не всегда сильный? И что и сильный нуждается и в защите, и в сочувствии, и надо помочь ему ощутить себя сильным, а кто на это способен, кроме нас, женщины?!! Татьяна КалугинаРуфо Глава 1. Мясо по-бургундски – Я приветствую вас, хотя вы явились без спроса! – возгласил владыка. «Для того, чтобы запросить «приглашение» и получить ответ, потребовалось бы несколько тысяч лет!» – подумала Родис, и губы её дрогнули в едва заметной усмешке… Иван Ефремов, «Час Быка» 1 Стрелки на часах по-прежнему показывали половину десятого. Апраксин деловито прочищал ёршиком трубку. Полосы синего дыма медленно вытягивались в открытое настежь окно… Ивин, прямой и какой-то почерневший, похожий на единицу, рассеянно оглядывал комнату, грустно улыбнувшись по пути чугунной статуэтке ДонКихота – как старому знакомому… Орлов, подперев ладонью подбородок, отстранённо и пресыщенно глядел в пространство… Апраксин не удержался от искушения. «Совершенно секретно… Начальнику… от командира спец. подразделения «Лев»… Предварительный рапорт о расследовании дела № 11/46 (черновик)… Я, Виктор Иванович Орлов, опираясь на сведения, полученные от специальных осведомителей, установил следующее…» – Тишина какая, – сказал Ивин. – Наверное, ангел пролетел… – Или милиционер родился, – отвлекаясь от размышлений, ухмыльнулся Орлов. – Надо сделать паузу, – решил Апраксин и включил магнитофон. «Трам… Бамм… Бамм… Бамм…» – ударило из динамика. Звуки походили на удары далёкого колокола. Правда, исполнял мелодию не колокол, а непонятный инструмент – тягучие, низкие звуки которого как бы сопровождали тяжёлые шаги человека, что из последних сил поднимался на вершину горы. Вот он сделал последний шаг, остановился, осмотрелся… И совсем иной оттенок прибрела мелодия. Теперь она сделалась лёгкой, певучей, и всем стало ясно – это была скрипка. Человек на вершине поглядел вниз – туда, где только что была тропинка и где теперь не было видать ничего кроме медленно плывущих серых облаков, в глубине которых по временам вспыхивали молнии. С другой стороны хребта царила ночь… Ветерок, налетев, пел ему мелодию. Одиночеством веяло из глубины пропасти. Волнами накатывалась печаль. Отдалённые удары колокола напоминали о преодолённых когда-то препятствиях, о людях и событиях, о прошедшей в подъёме жизни… И ещё – о жизни новой и предстоящей, о новых путеводных звёздах, превращающихся в солнца, где невидимая скрипка мастера подчёркивала новые грусти и радости, новые начала и первые свершения… – Никогда не слыхал этой музыки, – шепнул Апраксину Ивин. – Кто это? – Паганини. – А исполнитель? Леонид Коган? – спросил Орлов, которого тоже захлестнул этот необычный подъём. – Нет… Он и играет… – почему-то с озабоченным видом, прислушиваясь, ответил Апраксин. – Ну-ка, погодите… Что-то здесь не так. Его скрипка не может так фальшивить. Ему, когда-то в детстве, случилось зайти в магазин меховых изделий. Они с отцом выбирали для мамы новогодний подарок – шубку. Собственно, выбирал отец, а маленький Федя слонялся по помещению… И внезапно услышал такой же, или похожий звук. Звук, который и был, и не был. Не очень приятный, будто тёрлось стекло о стекло… Потом отец объяснил ему. На складах и в магазинах меха часто устанавливают генераторы ультразвука – считается, что ультразвук то ли убивает, то ли отпугивает моль… – Иииии!.. – попутно мелодии скрипки тянул и тянул одну высокую ноту непонятный голос. – Слышите? – Апраксин щёлкнул клавишей магнитофона. – Похоже, это… – начал было Ивин. – Что-то я ничего пока не слышу. Зря выключил. Наверняка, что-то с перематывающим устройством. Заедает кассету или… ты что-то ещё?.. – переглянувшись с Апраксиным, Орлов, сидевший ближе всех к накрытому столу, оглядывал комнату. Тарелки... Бокалы, наполовину пустые. Почему-то хозяин принёс их пять, а не три. И не унёс лишние. «Так захватила рука, не знаю, пусть стоят. А вообще, здесь нас должно быть пятеро». «Придёт кто-то!», подхватил идею Ивин. Именно эти, отставленные в сторону два бокала, отражая в резонанс, усиливали почти незаметный звук. Но сам источник находился не здесь. – Что это? смотрите! – показал Ивин. Внутренность квартиры на Моржукова, несколько минут назад пребывавшая в полутемной, пепельноголубой мгле, из которой одиноко выглядывал циферблат настенных часов, теперь преобразилась. Белые, ясно очерченные, похожие на лучи прожектора снопы света медленномедленно ползли по стенам… – Ииии! – доносилось оттуда. Первым опомнился Апраксин. «Щёлкщёлк–щёлкщёлк!» – набрав необходимый шифр, он ринулся в бывшую квартиру Юрия Георгиевича. И «нехорошая квартирка» словно проснулась. И лучи с убыстренной скоростью заметались по стенам. И источник звука, в реальном времени, сделался вдруг понятен. Это был самый обыкновенный испуганный женский визг… – Тьфу ты, ёлки с палками! – прогремел из глубины портала недовольный голос Фёдора Николаевича. 2 Посреди комнаты, угрожающе протягивая друг к другу пальцы с ногтями, стояли двое: Татьяна и, вполне естественно – Шизука. Судя по всему, озадаченный призрак не ждал такой реакции от девушки. «А она молодец, умеет ставить преграду», – попутно отметил он. Не теряя времени, подбежав, подхватил её на руки… Это с непривычки бывает тяжело – подхватывать девушек на руки. На вид они, разумеется, такие все из себя лёгкие и хрупкие, но… к тому же, если они сопротивляются, а ваши руки заняты… Тем не менее, он всё-таки сумел затащить продолжавшую визжать и отбиваться Танечку, вместе с её туфельками, сумочкой, зубами и царапками, в портал, где с рук на руки передал Орлову. Как ни странно, но на богатырских, надёжных руках Виктора Ивановича она сразу же успокоилась и позволила усадить себя на диван. – Прекратите хныкать! – сердито сказал, появляясь, Апраксин. – Ваша самодеятельность и так будет стоить нам целой недели! Таня как будто дожидалась этих слов и заревела в голос. – Бедненький ребёночек! Следователь, опустившись на корточки, гладил её по мокрой голове. – Погоди и не бойся, – он приложил ей одну ладонь к спине, другую к груди. – Сейчас тебе станет легче… Баданов научил! – объяснил он Апраксину. – Успокойся и дыши: раз! дваа! Раз! дваа!.. Татьяна благодарно смотрела на него. – «Ребёночек»! – проворчал Апраксин, разбираясь с кнопками дистпульта. – Сказочку ей расскажи… – Говорил я тебе… – покачал головой Ивин. – Ну говорил. Что теперь делать… Послушайте, вы, испанская утка!.. – прикрикнул он, обращаясь к Татьяне. Его пальцы бегали по кнопкам и клавишам дистпульта, приводя обстановку в порядок. Нехорошо, очень нехорошо. Призрак разозлён не на шутку. Если кто-то после этого проникнет в квартиру… не позавидуешь ему. – Ты хоть дверь за собой захлопнула? – Угу! – Если не перестанешь реветь, скажу тебе «чокчок»! – Дурак! – ответила она. – Может… водички? – предложил Орлов. – Да, а лучше – винца, – полушутяполусерьёзно поддержал его Ивин. – «Винца»!.. Ремнеца не помешало бы! – продолжал бурчать Апраксин. Но тем не менее, наполнил полный бокал «ЕкимКарой» семьдесят второго года. – Ладно уж. Пей мою кровь. – Один из лишних бокалов, – заметил Ивин. – Для кого будет следующий? Татьяна, обеими руками поднеся бокал ко рту, сделала вначале маленький пробный глоток, потом, войдя во вкус, одним махом осушила остальное. – Воот. Так-то лучше! – Орлов, улыбаясь, выпрямился во весь рост и поглядел в сторону Апраксина. – Это… она? – Она, она… – ответил Апраксин, забирая у Тани пустой бокал. – «Онее» не бывает. – Вы меня бросили! – гневно бросила она. И продолжала в том же тоне: – Вы думаете только о том, как бы не ввязать в свои дела женщину! А о том, что женщина, если она не полная дура, сама захочет ввязаться в драку – вы подумали? Хотите сказать, что то, чем вы занимаетесь – не моё дело? Рыцари липовые!.. Что это вы перемигиваетесь? Орлов молча улыбался своей улыбкой. – Да не сердитесь вы на нас! – гулким голосом сказал Ивин. – А лично от меня… ну, и от всех нас, мужчин, разумеется… примите! И протянул Танюше букетик пролесок. Тех самых синих подснежников, которыми обычно торгуют бабушки у станций метро, где-то в начале марта. Но за окнами был конец мая… Апраксин нахмурился. – Это откуда такое? – А ты не догадываешься? – Ладно, так тому и быть. Надеюсь, сеньорита, вы не очень намокли… ну, под дождём? – Неа, я в общагу заскочила, переоделась. Вот только туфли… и волосы. Он принёс из ванной полотенце. Захватил натальины («!») тапочки: – Это пока будут твои. Татьяна встала с дивана и, протирая на ходу голову полотенцем, подошла к окну: – Ух ты! Дождь кончился? Здорово! Только почему… трава, сирень… асфальт… И… ой! Это какой этаж?.. Где мы? Апраксин – руки скрещены на груди – спокойно объяснил: – Это первый этаж дома, где я жил пятнадцать лет назад. Здесь сейчас утро. Здесь никакого дождя не было. Она открыла было рот, но ничего не сказала. Присела на подоконник, как ни в чём ни бывало болтая ногами. На неё с интересом смотрели все. Им не приходилось видеть, как, сидя на узком подоконнике, можно одновременно старательно вытирать волосы, вести беседу и болтать при этом ногами. – Мне бы гребешок и зеркало. И, пожалуй, цветы… какие симпатичные! это подснежники? их ведь надо поставить в вазочку. Да, а душ у вас работает?.. Да, а рубашка тоже подмокла… – Начинается… – вздохнул Апраксин и полез в шкаф. – Спортивная куртка устроит? – Устроит. Отвернитесь! – С кем поведёшься, на того и напорешься, – мудро заметил Виктор Иванович и спросил полуутвердительно: – Вы – Татьяна, дочь Серхио Руфо? Я узнал вас по фотографии. – А кто вы? – Я из милиции… Чего вы так испугались? Следователь особого отдела, веду дело о гибели вашего отца. Я близкий друг покойного Юрия Георгиевича… вы, кажется, тоже были с ним знакомы? Зовут меня Виктор Иванович. Или просто Виктор. – А вы меня не разыгрываете? У вас глаза не милицейские… А вы кто? – обратилась она к Ивину. – Вы тоже из милиции? – Ну нет… Константин Ивин. Или Костя. Оказался здесь по причине… думаю, той же, что и вы. – Вы – маг! – уверенно сказала она. – И не отрицайте. Я это чувствую. – Жаль, что вы не слышали моего рассказа. Хотя, если вы пожелаете… – Можно обойтись и без этого, – махнула рукой Танюша. И, деловито пихнув Апраксину полотенце, прошла к буфету, где за стеклом, среди бокалов, рюмочек и прочей посуды лежали несколько морских раковин. – О! Стромбус! – указала она на одну из них. – То, что надо! – Зачем она тебе? – спросил Апраксин. – А вы не знакомы с этой техникой? И не знаете о том, что морские раковины впитывают информацию? Она отодвинула стекло и поднесла к уху раковину: – Все ваши секреты узнаю! Апраксин закатил глаза: – Господи, с кем я связался! Девушка засмеялась: – Фёдор Никлаич! Милый! Ну почему вы такой милый, когда сердитесь? – Вот-вот, прямо чувствую: с каждой минутой всё милее и милее… Ладно, пойдука я, пожалуй, на кухню, подогрею мясо. Ты голодна, наверное… – Наверное, наверное! – подтвердила она. – И вина бы ещё выпила. Этого вот. Это, наверное, и есть бургундское?.. Вкуснятинаа! Правда, я больше люблю пиво! – заявила она, уловив взгляд Апраксина. – Будет вам препираться! – улыбнулся Ивин. 3 Это – островок стабильности, поняла она. В то время, пока Апраксин на кухне возился с тарелками и сковородами, друзья успели рассказать ей о многом… Она поняла, что зря так спешила… (хотя, нет, конечно же, конечно же не зря, не зря!) Главное было в том, что у них появилось время на передышку. Недели три, как полагал Апраксин. Здесь, на островке стабильности, в советских времён «коммуналке» образца 1988 года, предоставленные сами себе, они могли серьёзно обсудить все проблемы. Враг был пока далёко и не просматривался. И мушкеты стояли в бойницах, а их бастион мог выдержать любую атаку. Она чувствовала себя так, как, должно быть, чувствует себя стрекоза, только что покинувшая шкуру хищной личинки. Ей хотелось порхать над цветами в палисаднике под окном. Ей нравилось быть в центре компании спокойных, уверенных, неторопливых и молчаливых мужчин. Нравилось подначивать Фёдора Николаевича – чтобы в ответ получить не менее крепкую подначку… В какой-то момент («ой, ведь я совсем забыла!») она достала из сумки свою самую большую драгоценность. Протянула Виктору Ивановичу завёрнутую в полиэтилен кипу исписанных вручную пожелтевших листов бумаги: – Это, наверное, вам. Орлов, нахмурясь, развернул полиэтилен. – Понял. Я помню почерк. Юрка это писал после того, как… – Почти до самой смерти. Пока мог что-то написать… – Секретничаете? – спросил, входя с подносом, Апраксин. – Федя, это дневники Юрия Георгиевича, – объяснил Ивин. – По-моему, это будет всем интересно, но сейчас, на ночь глядя… – заворачивая листки обратно, сказал следователь, и все одновременно посмотрели в окошко и на солнышко в небесах. – Сейчас по нашему времени уже поздний вечер. И всем нам хорошо бы поужинать и… оох, – зевнул он, – хорошенько выспаться. А утром… Что же, на утро мы можем организовать, например… прогулку по вечернему городу! – Согласен, – подтвердил Апраксин. – Все сегодня вымотались. – Хорошо, когда есть время! – согласилась Танечка. – Хорошо, когда ты можешь управлять временем! – был не против и Ивин. – Ну что, давайте выпьем, что ли… за встречу! Пятый бокал вина достался… Юрию Георгиевичу. Когда они, стоя, выпили, не чокаясь, бокал тренькнул и… тут же прекратил существование. Капкапкап… – неторопливо падали со столика на пол тёмнокрасные капли. – Мясо муй саладо!1 Но есть можно, – набивая за обе щеки, заявила Танечка. – Вам готовит кто-то или вы сами? – Повар влюбился! – хмыкнул Орлов. – Не нравится – готовь сама! – отозвался Фёдор Николаевич. – Эста бьен, сэнёр!2 Буррито, такос, парриллада, матамбрэ?3 Она была так счастлива вновь, хотя бы с кем-то поговорить поиспански! – Попробуй только недосолить! – отреагировал Апраксин. И прибавил хитрое словечко: – Вемдя!4 Глава 2. Битва двух великих магесс 5 – Брек! – сказал Остап, разнимая дерущихся. И. Ильф и Е. Петров, «Золотой телёнок» 1 После ужина и мытья посуды встала очередная проблема, связанная с пребыванием Танечки. Кто-то из мужчин мог бы устроиться спать в комнате соседки. Двое – худобедно разместиться в комнате Апраксина. Но как быть девушке? К тому же, у неё с собой не было ни ночной рубашки, ни запаса маечектрусиков, ни вообще множества разных мелочей, столь презираемых мужчинами, но совершенно необходимых молодой женщине. Татьяна, правда, для приличия отбивалась: мол, («ой, я вам потом расскажу!») в жизни, во времена её странствий, ей приходилось ночевать и не в таких условиях. Но… настоял на своём Апраксин. – Видите ли, дорогая сеньорита, вы несколько забываете о наших возможностях. Во-первых, мы можем устроить свой, и ваш в том числе, сон фактически везде и всюду, где бы вы ни пожелали! Хотя бы и в апартаментах английской королевы! – Во-вторых, у нас на примете есть один шикарный ньюйоркский магазин, что сгорел… вернее, сгорит в девяносто первом году. Главный администратор, заметая следы махинаций, подстроил короткое замыкание. Пожар начнётся часа через четыре, а пока – универмаг совершенно пуст, сигнализация отключена… Мы с Сергеем там уже не раз отоваривались. – А пока вы будете выбирать… что плохо лежит, – завершил речь Апраксин, стараясь не рассмеяться при виде посмурневшего лица Виктора Ивановича, – я, так и быть, организую для вас отличную ночёвку там, где провёл много лет… Это моё, если хотите, «заповедное бунгало»… – Девяносто… какой, говоришь? – поморщился следователь. – Знаешь, меня всегда интересовал психологический аспект противоправной деятельности. С чего, например, она начинается… Ладно. Простим уж… за давностью лет! Помочь девушке в приобретении необходимых предметов вызвался Ивин и они вдвоём быстро исчезли в тёмных дебрях магазина. – Н-да, – сказал Орлов. – Во вверенном мне подразделении пора наводить порядок… Хотя… а надо ли? Всё вспоминаю цитату из твоей книги… – Именно? – «Когда в обществе, собранном из лидеровмужчин появляется лидерженщина, то именно она очень скоро захватывает бразды правления». Кажется, так? Ойй! Теперь я понимаю, почему в древних обществах было принято приносить в жертву именно красавиц… А интересная девчушка. Представляю, через что ей пришлось пройти… Кстати, чем больше ты будешь бухтеть по поводу её выходок, тем больше она будет привязываться. Нашли же друг друга… две колючки! Брось сожаления. Подумаешь, выдал ей женины тапки! «Тебе легко говорить, – подумал Апраксин. – Небось на тебе женщины гирляндами виснут…» – Не факт, отнюдь не факт! – Орлов хитро улыбнулся своими «одесскими» глазами и перешёл на шёпот, словно боялся, что его услышат из магазина. – Знаешь, они меня так боятся! «Медведь, бурбон, монстр…» – всё как по Чехову. Да я и сам… робковат маленько. Ну не могу я, как сказал один мой земляк, просто так, «подножку и на раскладушку»! Если на то пошло, то здесь должно быть, я думаю, уважение какое-то друг к другу. А просто так, потоптаться… для услады инстинкта – это и дурак может. «"Боятся"… – усмехнулся Апраксин. – Видал я, как она на руках твоих присмирела…» Ревность – неприятное чувство. Он решил перевести разговор на другую тему: – Учишься читать мысли? – А ты вспомни рассказ Эдгара Аллана По – я им увлекался в детстве. Когда хочешь узнать о чём думает человек, попробуй придать лицу такое же выражение. Твоя методика схожа с этой? – Где-то да, где-то нет… У Оскара… 2 – Да, кстати! – перебил его Орлов. – Об Оскаре! Слушай, давайка отхлебнём ещё по чуть-чуть! Отдыхать так отдыхать. – Так вот, – причмокнув от удовольствия после глотка «Екимкары» 72го года, продолжил он. – Я всё думаю. Пока мы здесь расслабляемся, Оскар… он ведь тоже не дурак!.. наверняка что-то предпринимает. На его бы месте, да зная о судном дне, я бы… Наверняка им, например, может быть уже известно о судьбе кашимовского заводика. Это раз. Потом, второе! Слушай, Фёдор. Если я правильно тебя понял, то после продажи карт он должен был начисто лишиться магической силы? Чего упрямо не видим! У него есть помощники, сообщники? Ну-ка, доставай свои «тарашки»! – Достать карты – проблем нет, они всегда при мне… Погоди! Апраксин, на ходу тасуя колоду «Таро Горгоны», заходил тудасюда по комнате. – Чего ты? – не понял Орлов. – Погоди, погоди!.. Слушай, как же я раньше… Какого дурака свалял! Вот что значит свежая голова! – Да что случилось? – Как же я не обратил внимания! Тот, прошлый Оскар – по сути, всемогущий, настоящий маг, которого можно и должно было бы опасаться, и Оскар нынешний, которого как будто сдерживает что-то… Виктор, на красном круге никого не казнили с тех пор, как он продал мне карты! – Так вот для чего красный круг! – Да… Он нажимал одну… или две клавиши и жертву уносило в космос! Я это видел… несколько раз, после нашей с тобой первой встречи. В этом разгадка загадочного исчезновения нескольких учёных, не пожелавших сотрудничать с этой шайкой… – Ты предупредил Баданова?!. – Он в курсе… Но дело не в этом. Я заметил, что они стали гораздо реже использовать магию. То ли не хотят, то ли… – То ли не могут… – То ли не могут сами! Виктор, Виктор, погодика… Лагина нейтрализовали тихореченцы. Свиблов, был такой, пропал без вести. Другие, вроде меня, постепенно ушли сами… Постой. А нет ли у нас ещё одного, неведомого нам противника? Орлов пожал плечами: – В принципе, я тоже размышлял об этом. И у меня есть предположение, о котором я пока умолчу. Хватит карты мучить, раскладывай! Посмотрим, что у тебя выйдет! – Попробуем костиным методом… Апраксин разложил карты прямо на ковре, широким кругом на двадцать четыре позиции. В центр, крестнакрест и еще раз крестнакрест, набросал карты Младших Арканов. Вслед за этим открыл поочерёдно вначале Старшие, затем Младшие карты. – Ого!.. – воскликнул он и повторил: – Ого! Ого! Ого!!. Смотри сюда… Попробуй увидеть. Возьми мою правую ладонь своей левой. Крепче! Теперь смотри!.. И Орлов увидел… Он одновременно и наблюдал общую картину, и различал детали. Как это могло совмещаться, было непонятно, но он в ту минуту не задавал себе никаких вопросов, поглощённый лицезрением картины, которая развернулась в круге карт… 3 …Бой начался с атаки единорогов. Их были многие тысячи, и мчались они плотным строем, слегка склонив головы с налобниками из сверкающей на солнце стали и длинными посеребрёнными рострами. Передние шеренги пехотинцев тут же оказались сметены и растоптаны, и копыта нападавших прогрохотали по повергнутым наземь щитам. Навстречу лавине спешно развернулись полевые батареи и ударили картечью, окрасив белое красным. Передовые единороги с разлёту перекатывались через голову. В дополнение к картечи полетели запущенные из катапульт бочки с кипящей смолой, разбрызгивавшейся по воздуху. Атака начала захлёбываться. По всему полю, куда ни посмотри, метались и падали белые в чёрных, горящих и дымящих пятнах животные… Орлов был готов поклясться, что слышал их дикое, отчаянное ржание! …Вслед за тем, раздвигая ряды стрелков, из рядов противника вырвалась тяжёлая кавалерия. Размахивая длинными мечами, всадники врубились в еще не пришедшее в себя стадо и погнали его обратно. Пропела сигнальная труба и на контратакующих всадников прямо с неба упали драконы. Будто огненным плащом, лавовыми языками накрыло позиции. Полевые батареи погибли от своих же разорвавшихся снарядов. Рыцари и мечники заживо спеклись в доспехах… Удар грома прокатился над полем битвы, и ливень, подобного которому земля не знала со времён Потопа, опрокинулся с небес на землю. Драконы оказались сметены и повергнуты, хотя и продолжали разевать грозные пасти. В помощь им и оставшимся в живых единорогам, из-под зашевелившейся почвы стали одна за другой возникать страшные многоглавые чудовища – гидры, каждая из которых могла схватить зубами по несколько врагов одновременно… – Девочка явно заигралась в «майт энд мэджик»!1 – заметил Апраксин. …Тут, как по мановению руки ливень прекратился и на завязшее посреди поля скопление чудищ посыпался дождь из камней и стрел. Драконы, единороги и гидры беспомощно ворочались в полужидкой глине. Однако в это же время на позиции врага, косыми ударами с флангов, вылетели кентавры. Их луки били сильно и точно, а дротики не знали промаха. И вновь пошатнулись ряды противника, и вновь пришли в замешательство стрелки, которых теперь с флангов терзали почти неуловимые в маневренности кентавры, а спереди вновь наползали гидры с драконами. Единороги тоже пришли в себя, сгруппировались и обрушились на центр вражеских позиций… откуда тотчас опять выскочили отряды закованной в броню кавалерии, и мечники с эскалибурами, и пикинёры, вооружённые пиками с раздвоенными жалами… А с нападающей стороны послышался призывный вой и полчища громадных бурых волков врезались в битву, перегрызая ноги лошадям и впиваясь в горла солдат противника. Латники наотмашь рубили их мечами и секирами, но силы были бы неравны, если бы в свою очередь на помощь им не прибыли циклопы, что через их головы швыряли громадные камни в толпу нападавших… А к тем пришли на помощь вампиры и упыри, возникшие ниоткуда и мгновенно присосавшиеся к циклопам… А вампиров и упырей склевывали на ходу гигантские нелетающие боевые птицы моа… А на птиц этих галопом налетела волна всадников, с ног до головы покрытых воронёными стальными пластинами… А встречь тем всадникам грянули новые рыцари… И лавины кавалерии, пехоты, монстров, гадов и людей, мешаясь друг с другом, по колено в грязи ревели и рубили, стонали и кололи, схлёстывались масса на массу, и пропадали, чтобы уступить место всё новым и новым полчищам… И вновь, и вновь громады, армады, орды и полчища новых войск вмешивались в битву… – Что-то я не пойму никак! – сознался Виктор Иванович. – Что за Армагеддон? – Армагеддон самый настоящий! – с усмешкой отвечал Апраксин. – Обрати внимание, кто с нашей стороны командует войсками! …Под развёрнутым, развевающимся знаменем, на котором извивалась змея с головой ягуара, высился всадник в чёрных блестящих доспехах. Длинные смоляные волосы выбивались из-под шлема, забрало которого было исполнено в виде лика Смерти. Вот всадник приподнял забрало и оказался всадницей… – Ох! – только и сумел сказать Орлов. – То-то, что «ох!» – откликнулся Апраксин. – Теперь поглядим, с кем она дерётся. …Со стороны противника с двуручным мечомэспадоном в руках гарцевал на коне такой же рыцарь, но в белых доспехах, и белая, точнее – седая грива длинных волос была у него… И это тоже была женщина. Она только что вышла из боя. Торжествующими львиными глазами богини Сохмет, воинственной ипостаси Изиды оглядывала она поле битвы. И глубокая рана в левом её боку медленно сочилась кровью. За её спиною, далеко на холме, одиноко высился шатёр… нет, точнее, юрта, в войлочное, душное нутро которой почти не долетали звуки битвы. В полутьме, на коврах и подушках, неподвижной массой расположились понурые люди с закрытыми глазами. Они то ли спали, то ли просто не могли видеть… А посередине стоял детский столик, и на детском стульчике сидел маленький, скорчившийся, старенький Оскар и, пуская пузыри, играл в кубики… – Я ничего не понимаю… Что за чушь?! – пробормотал следователь. – Всё тайное рано или поздно становится явным, – ответил Апраксин. – Ну, хватит! – прибавил он, швыряя ещё карту. …Грозный лик Горгоны Медузы возник в небе над головами сражавшихся. Отчётливый глас трубы прорезал воздух. И мгновенно утихла резня, и пропали массы войска... Только множество камней усеивало поле. Лишь немногие остатки зверовоинства с одной стороны и рыцареймеченосцев – с другой окружали повелительниц… Воительницы погрозили друг другу кулаками и повернули коней вспять… Апраксин смешал карты и изображение исчезло. – Так, значит, объясню. Ты только что наблюдал визуально воспроизведён-ную картину сражения магов. Наша Танечка, получается, неплохо владеет своим искусством. Значит, умеем не только парки разбивать да сады насаживать… Интересная техника!.. – В смысле? – Магию, то есть искусство менять ход событий в отдельно взятом потоке времени, можно наводить повсякому. Собственно, всем, что подвернётся под руку: соломой, спичками, рисунками… или, например, снежками, которые кидаешь в дерево. Тебе сейчас трудно в это поверить, то можно простым перемещением однойдвух карт Таро изменить события, выручить человека из беды или втоптать его в грязь… Удивительная простота. Ужасающее величие. И, наверное, слава Богу, что дано это далеко не всем!.. Истинный маг тот, кому не нужны посторонние, физически ощутимые предметы. Такие встречаются не часто. Они – врождённые инженеры и исследователи этого искусства, и этим отличаются от колдунов, которые лишь заимствуют приёмы, разработанные не ими… Ты, кстати, тоже маг. – Всё может быть… Но что творит эта девочка? – В принципе, то же, что и мы. И… и она, и мы ошибаемся, воюя с Оскаром магическими средствами. Мы воюем не с ним! – Шерше ля фам? Апраксин, с удовольствием держа паузу, щёлкнул зажигалкой и поднёс огонёк к чашечке трубки. – Я кажется понял, кто она, – пробурчал он, вдыхая и выдыхая дым. – И, если я не ошибаюсь, этот противник, в принципе может стать нашим союзником… Эта женщина… она пойдёт на всё, если обнаружится, что её любимому грозит опасность. Ей безразлично, кто он: хороший, плохой, беленький, чёрненький… И пусть её милый парутройку лет назад жестоко оскорбил её, когда она пришла к нему мириться после долгой размолвки. Она, судя по всему, и сама обладает нешуточными знаниями в области практической магии… И, обнаружив, что её любимый по непонятной причине вдруг этих сил и способностей лишился, она всячески защищает его, (от кого угодно!) и потакает его слабостям. Вот кого мы недооценили! – Хотя, вдобавок…– продолжал рассуждать он. – Ей, вдобавок, известно, что некий молодой человек, также владеющий магией, тогда же, пару лет назад, пытался свести её с любимым и вначале преуспел в этом. А теперь этот же именно этот молодой человек волей судьбы является прямым противником её милого… Тогда её нельзя назвать прямым врагом ни мне, ни комулибо из нас. – Какой-то клубок получается. – Никакой не клубок! Виктор, проснись! Всё проще. Объясню ещё раз. Пусть эта дама помогает Оскару. Так? Но! делает она это исключительно пытаясь спасти его! Уверен: ей весьма неприятны все его делишки. Кое в чём, волейневолей, оказывается замешана и она, но… ведь сердцу не прикажешь! Надо бы высказать Танюше, чтобы прекращала самодеятельность. Её способности и возможности пригодятся нам в других случаях… – Клубок! – покачал головой следователь. – Всё равно клубок! Да, где-то ты прав, конечно… 4 – Знаешь, – молвил он, присаживаясь глаза в глаза с Апраксиным. – Почему-то вспоминается мне один случай. Отец известного советского писателя в конце сороковых был несправедливо обвинён и погиб в бериевских застенках. Сын потратил много времени и сил для того, чтобы разыскать и достойно наказать главного из палачей, издевавшихся над его отцом… Проще говоря, убить его хотел! И вот, уже в годах семидесятых, где-то сам, где-то с нашей помощью, получил он точный адрес и отправился в далёкое горное селение. И нашёл он и улицу, и дом, и постучал в ворота. И открыл ему калитку хроменький, полуслепой и почти беспамятный старик… – И? – спросил Апраксин. – И стоял писатель перед убийцей своего отца. И думал: кому я буду мстить? Тому? Но того уж нет… Этому беспомощному старикашке?.. «Извините, – сказал писатель. – Я ошибся домом»… Орлов поднялся, потирая виски кончиками пальцев. – Да, пусть воюем не с людьми, – утвердительно произнёс он. – Мы воюем с их пороками. Не я это первый сказал… Но что нам делать с женщиной? Которая будет упрямо потакать и этим, и иным порокам несмотря ни на что? – Не порокам, а людям. – Каким угодно людям! И нелюдям, тоже… Мы с тобой не читали вот этого! – потряс он полиэтиленовым пакетом с дневником Юрия Георгиевича. – Мы с тобой не слышали, о чём может рассказать Танечка! А расскажет она нам, сердцем чую, многое такое, отчего волосы на голове зашевелятся! И, боюсь, что нам после всего этого придётся оччень крепко подумать, кто он, этот твой бывший учитель – беспомощный старец, шут гороховый или всё-таки мерзавец! И о том, кто она, эта твоя знакомая дамочка – союзник или враг! 5 Негромкий стук шагов прервал их беседу. Они поднялись навстречу Татьяне и Ивину, тащившим два больших тюка. – Наши мародёры явились! – иронически заметил Орлов. – Бонита чика! Устэд олбидо дэ томар эл ррефрихирадор, ла лавадора и эл тэлэвисор консиго! – Айоу?! Кэ типо дэ пэликула эстан пасадо, сэнёр? – откликнулась Танечка. – Уна комэдиа, сэнёрита! Ун програма дэ энтрэвистас!1 «А произносит он чище, чем я», – почувствовал очередной укол ревности Апраксин. – Будет вам! – примирительно сказал Ивин. – Это – я для нас, мужиков, захватил. Подумал: а зачем нам стеснять девушку? Устроимся на природе, неподалёку, в палатке… Говоришь, комаров там нет? Глава 3. Татьяна печатает на машинке А вот из двери, ну-ка, ну-ка! Появляется Танюка! Семь несет карандашей И улыбку до ушей. Серхио Руфо 1 Берег древней Тавриды! Небольшая долина, на уступе террасы которой стояла хижина Апраксина, была неприступной как с суши, так и с моря. На суше её окружали скалы, сквозь которые, в самом высоком месте, водопадом пробивался поток. Проваливаясь с пятиметровой высоты, поток, растекаясь по плоским камням склона, на дне котловины образовывал чистое, прозрачное озеро, в котором играла форель. Гладь озера, в свою очередь, прерывалась широким уступом, грядой камней, переливаясь через которую вода окончательно уходила вниз, в море. Со стороны моря долинку также защищали скалы, в углу меж которыми открывалась линия горизонта. Склоны, порой отвесные, порой полого ступенчатые, усеяны редким кустарником. Насколько помнил Апраксин, проведший в этом краю двенадцать лет, кустарник всегда цвёл… впрочем, мы помним, что наш главный герой мог произвольно выбирать время года для необходимой ему работы. Цветущие побеги жимолости, боярышника и бересклета окружали затаившийся под скалой домик. Ближе к порогу хозяин когда-то высадил кусты граната и спиреи, инжира и «персидской розы». Само жилище давно затянули плети хмеля и бигноний, оранжевые трубочки цветов которой приманивали шмелей, пчёл и крупных лазурных бабочек. Во дворе он вкопал кувшины, которые заполнил великолепным хиосским вином… Где он достал его и как кувшины переправились с Хиоса на заповедный берег Крыма? – об этом можно было бы рассказать отдельную историю. В доме всегда было что поесть и что выпить. Козий сыр, каурма,1 фрукты из сада и овощи с огорода, редкие заморские пряности и обыкновенные лук, чеснок и петрушка… – На обед я приготовлю тортильи! – уверенно заявила Татьяна. – Завтра будет видно, – откликнулся Фёдор Николаевич. Невдалеке, на уступе той же террасы они устанавливали большую пятиместную палатку, громадную как дом. «Ну, не разобрал я, темно было!» – оправдывался Ивин. – «Зато просторно как! Плясать можно!» – Как устроилась? – Эста бьен! А вы? – Сверх ожиданий. В нашем шатре можно разместить ещё роту солдат, грузовик и портативную телевышку. – Зато комаров нет, – подал с той стороны голос Орлов. – И тепло, и ветерочек. Могли бы, в принципе, и просто во дворе заночевать… Помню, как я впервые в поход пошёл… Открываю рюкзак, а там – свет! (это фонарик включился), музыка играет (это плеер!), тараканы вприсядку пляшут. Дискотека!.. А ччёрт! Эти ваши «люминявые» колышки… Гнутся, как пластилиновые. Ладно, и так сойдёт! И, запыхавшийся, улыбающийся, вышел к ним. Оглядел со стороны жилище: – Палатка «богу молится»… Ничего, ночью дождя не будет, а утром переставим поновой… Вы вообще-то спать думаете, поросята? – Ах, да! – всплеснула руками Татьяна. – Я ведь совсем забыла! Ведь утром у нас экскурсия по вечернему городу! – Ты к озеру спускалась? – спросил Апраксин. – Там форель играет. И вообще… Он оглянулся на огромную луну, что поднималась над морем. Было светло, почти как днём. Татьяна усмехнулась: – Это что, приглашение на свидание, доблестный сэр? – Доблестный сэр с большей готовностью завалится спать. – Ну и правильно, – сказал Орлов, заныривая в палатку. Некоторое время оттуда доносились его медвежья возня и ворчанье, мелькал свет фонарика. Потом они как-то разом затихли и… тяжёлый, дикий храп огласил окрестности. – Вот она, «труба иерихонтова»! – прокомментировал Ивин. – Маг должен спать много, – сочувственно произнёс Апраксин. – Мыто потом разбежимся, а ему дело тянуть. – Ладно, мальчики, – собралась Татьяна. – Пойду и я. Вы только это… Товарища Орлова переверните, пожалуйста, на бок. Не люблю, когда храпят. 2 «Келья» Апраксина была устроена очень просто: стол, несколько стульев, лежанка. Но лежанка широкая, удобная. Таня устроилась на ней уютно, чисто, мягко и сухо. События дня остались позади. Лунный свет крался сквозь щели двери, сквозь стекло окна ложился на поверхность стола. Там, закутанная в пластик, горкой высилась пишущая машинка и кипами, также в пластике, отблескивали исписанные и чистые листы бумаги. Она поднесла к уху раковину и около часа лежала так, слушая неторопливый рассказ Константина Петровича. Невольно фыркнула, когда услышала в раковине собственный визг: это она сражается с Шизукой. Беготня, шаги, слова ребят, собственные глупые рыдания, беседа Апраксина с Орловым – которую она прослушала особенно внимательно. Хмурилась. Ей не понравилось, что Фёдор Николаевич так, запросто, без её согласия взял и прекратил битву. Но она была счастлива, что своим поведением, своим шутовством, самим своим появлением незаметно сгладила раздор, возникавший меж друзьями (а в том, что спор был спровоцирован именно ЭТИМИ, она не сомневалась). Фёдор Николаевич!.. Рыцарь в стальных доспехах! Ну почему ты такой непробиваемый! Виктор Иванович… Его мягкие, сильные ладони. Лапы. Предпочитает молчать о прошлом. О верной подруге… – частой присказкой её были слова из любимого кино «Парашютисты»: «Всё в порядке, горим!»… – и с этим же криком она на вертолёте падала в кишевшее боевиками ущелье… И о своей новой, смешной, но искренней любви к китаяночке с именем Синь – «сердечко»… Мудрый, смелый и… непонятый никем Ивин. Непонятый? В том числе и самим собой!.. Что-то ей это всё напоминало… Какую-то хорошо знакомую в детстве сказку… Она отложила раковину, но слова, и образы, и звуки постоянно крутились в голове. Она принялась, как учил когда-то папа, считать то, что мешает тебе заснуть. Рассказ Ивина – раз. Колкости Апраксина – два. Изучающий взгляд Орлова – три. Шум прибоя вдалеке – четыре. Дружный, утроенный храп из палатки («утром всех поубиваю!!!») – пять… Сверчки в ночи – шесть… Шелест листьев – семь… Снова храп… а, это уже было – пять. Слишком мягкая кровать – шесть… Нет, шесть – это сверчки… Тьфу ты, запуталась! Она попыталась заснуть в позе буквы «А». Не получилось. Потом в позе буквы «S». Тоже ничего не вышло. Потом в позе буквы «Т». И в позе буквы «R». И в позе буквы «О»… Сыграла в игру «меня замуровали в бетон». Потом в игру «я тону в болоте». Потом в «я исчезаю по частям». Потом в игру «я иду по дорожке»… – Айоу! Она высвободила ноги из-под одеяла и присела. Заснёшь тут с вами… Проход в комнату на Моржукова светился ровно и сумеречно. Часы показывали без двадцати десять. Хмыкнула. Оказывается, там, за всё про всё, прошло меньше часа… Ну и ладно. Чиркнула зажигалкой, зажгла свечу. Поднялась, прошла к столу. Включила настольную лампу. В «бунгало» Апраксина было и электричество – маленькая ГЭС на водопаде давала достаточное количество энергии. Позёвывая, отбросила полиэтилен вначале с кипы листов, затем и с пишущей машинки. «И был Бальмгрим…» – бросились в глаза слова, написанные твёрдым апраксинским почерком. «И был он смелым, сильным, весёлым, да таким удачливым – всё, за что ни брался, у него получалось. Сажал ли дерево – да какое вырастало дерево! Строил ли дом – да какой вставал дом! Ходил ли в море – да сколько трески попадало в сети!» Эти слова он писал здесь, поняла она. Что-то говорил он о свойствах времени… Сколько ему на самом деле лет? Уверенно выглядит на тридцать шесть. А должно быть под пятьдесят… Быть может, он не совсем прав, когда говорит о том, что в реальной, исходной жизни человек, побывавший в ином времени, будет стареть быстрее? А может быть… А может быть, всё обстоит совсем наоборот? Быть может, пока человек отсутствует в исходном времени – он практически не стареет? Ошеломлённая догадкой, она некоторое время сидела, поглаживая ладонью упругие клавиши машинки. Затем решительно взяла из стаканчика карандашик. Попробовала на ногте: сойдёт. И… как ни в чём ни бывало, принялась править рукопись, так же, как когда-то правила рукописи отца. «Боже, ну зачем я это делаю? Надо заняться чем-нибудь другим… Нет!» Отложила уже наполовину законченный лист, включила машинку. Отогнув рычажок, вставила чистый лист. «Милые, дорогие мои ребята! – напечатала она. – Я не очень хорошая устная рассказчица, потому и решила в эту бессон-ную лун-ную ночь доверить мысли бумаге. Лучше будет, если моя история будет записана аккуратно и… наверное, и Вам, дорогой Виктор Иванович, было бы для Вашего расследования интересно заполучить именно письменные показания свидетеля…» Здесь она остановилась и прислушалась. Машинка ведь щёлкала очень громко. Но её звук никак не мог заглушить тройного храпа из палатки. «А сотворюка я им сюрпризик под утречко!» – замышляла мстительная Танюша и продолжала печатать: «Хочу начать с того, что жилабыла на свете одна девочка. Она очень любила своего отца. А жили они в маленьком городе, в далёкой сказочной стране с названием ЛаПлата…» «Боже, как слащаво! Нне пойдёт!» Она убрала из машинки написанное, перегнула текстом внутрь и отложила в сторонку. Пригодится для черновиков. Вставила в машинку другой лист и неторопливо продолжила работу. В голубоватом свете лампы и золотистом отблеске так и не погашенной свечи ложились буквы: «Может быть, я что-то и привру. Ведь так интереснее… Но в главном, будьте уверены, Виктор Иванович, я напишу чистейшую правду!» Бодро, уверенно, как на уроках Анны Петренс, её пальцы плясали по клавишам машинки… 3 Жилабыла девочка, очень любившая своего отца. Она собирала для него цветы и ставила цветы на рабочий стол, недалеко от пишущей машинки. Утром он, просыпаясь, пил приготовленный ею кофе, затягивался хорошей сигарой и, обложившись документами и справочниками, принимался за работу. Она выросла под стук его машинки. Со стороны могло бы показаться, что Серхио вообще не принимает никакого участия в воспитании дочери. Ей была предоставлена полная свобода. Она могла часами, без всякого присмотра, бродить по дикоросли льянос,1 или убивать время в уличных компаниях, или, стащив из его книжного шкафа очередную книгу по магии, уединясь в дальней комнате, пытаться, например, силой воли заставить пламя свечи подчиняться её желанию. В то же время, она аккуратно посещала школу и брала уроки танцев. Русскоязычная диаспора, осевшая в Мендеше (или Мендыше, как выговаривали русские), департамент Лома сразу после революции, организовала в бывшей португальской колонии всё посвоему. Собственно, говорящих поиспански или попортугальски жителей в городке было меньшинство. Русские, осевшие здесь, давнымдавно переняли и обычаи, и, частично, речь местных уроженцев, а друг друга привычно именовали то поиспански, то попортугальски, а то и на языке индейцев, не видя в этом ничего особенного. И, что вполне естественно, все всех и обо всём знали. Быть может, поэтому Серхио и не нужно было специально следить за дочерью. Обо всех её делах и похождениях с готовностью рассказывали соседи и знакомые. Правда, сказать, что она росла сорвиголовой, было бы неверно. Тихая и внимательная на занятиях, любившая рисовать, танцевать и ухаживать за садом. Умевшая найти общий язык с каждым, будь то мороженщик или пастух, перевозчик через реку или машинист поезда, священник или побирушка, полицейский или библиотекарь. И, как уже говорилось, в ритме пишущей машинки протекала вся её нескучная жизнь. Хотя, с чего ей было бы скучать? И вокруг, и тем более во всём мире творилось столько интересного! И всем этим так хотелось поделиться! Когда она по вечерам, вернувшись от занятий, мешала отцу работать сорочьей трескотнёй, Серхио иногда говорил ей порусски: «Чокчок, зубы на крючок и молчок!» И Татьяна обиженно замолкала. А иногда писала отцу записки и подсовывала ему прямо под очки, дескать: «а я ещё не сказала самого важного!» А могла и, собрав на стуле «в кучку» остренькие коленки, локотки и плечики, начать сверлить отца глазами, покошачьи не сводя взгляда с его малейшего движения. Обычно через полминуты Серхио, не выдержав, бросал работу и, сказав: «извини, Маркиза!», насвистывал несколько тактов известного танго «Маленький цветок», после чего она вновь обретала способность к речи. Он называл её «дикой пампасской кошкой». И ещё – Маркизой. Владея способностью к гипнозу и, более того – научив со временем коекаким приёмам и Танечку, он предусмотрительно никогда не выносил своего умения за пределы дома. Хватало ему и той репутации, которой он пользовался среди населения городка: «учёный! знающий! писатель! наша гордость!» Суетные языки, правда, поговаривали, что он частенько ездит в столицу не только для того, чтобы уладить дела в редакциях или в очередной раз пошарить по запасникам музеев… Но те же суетные языки его и оправдывали: одинокий, разведённый мужчина, не особенно богатый, но при деле, не особенно молодой, но и не старый, не особенно красивый, но вполне порядочный… И, тем более, с этакой родословной! Она как-то спросила его напрямик, почему бы им не завести новую маму. На что Серхио, отвлекшись от машинки, ответил: – Видишь ли, Маркиза, на то должно быть разрешение Свыше. Разрешение это называется «любовь»… А любовь… Представь, что тебе очень понравился какой-то человек. Он «походил» пальцами по краю стола. – Ты ходишь возле него как по краю пропасти. Ходишь, ходишь, ходишь… И вдруг в какой-то момент тебя охватывает непреодолимое желание в эту пропасть броситься! И ты – бросаешься! Его пальцы соскользнули со стола. – И вот теперь от любви тебе не деться. Обратно, на край не запрыгнешь, и возврата нет, и ты это понимаешь. Вот это и есть любовь… И её, извини, я пока вокруг не вижу. Как увижу – конечно же, брошусь. Но пока… не нашёл я своей пропасти. 4 Происхождением Калугины обязаны семейству купцов Мошниных из Курской губернии, представитель которого в конце XVIII века перебрался в Калугу – где и поменял фамилию. Василий Калугин, основатель рода КалугиныхРуфо, спасаясь от преследований большевиков, по приезде в Южную Америку, волей судьбы оказался на посту министра обороны. Местные вообще со временем стали поособому ценить русских переселенцев, как людей упорных, верных слову, грамотных и отважных. Когда в начале двадцатых у ЛаПлаты возник конфликт с соседним государством и полторы тысячи вражеских солдат, пехоты и кавалерии, в сопровождении четырёх новейших немецких танкеток перешли границу и победным маршем пошли по дороге к столице, из всех членов правительства не растерялся лишь Калугин. По его приказу в воздух поднялась сельскохозяйственная авиация. Часть фанерных бипланов загрузили контейнерами с отравляющей жидкостью против долгоносиков. Другую часть – обыкновенными кирпичами. Все остальные его силы, тричетыре сотни, в основном – коекак мобилизованных жителей и гаучос1 заняли позиции на подходах к столице. Но их участия в боевых действиях не понадобилось. «До такого мог додуматься только русский!» – говорили потом… Надо ли говорить, что в общей сложности, самолёты сделали не более пяти заходов? Вначале марширующих захватчиков с бреющего полёта опыляли тучами зловонной отравы против вредителей. Затем им на головы с неба градом сыпались кирпичи. Отдельных вражеских солдат потом долго отлавливали по саванне, а основная часть армии бежала в панике, оставив на боле битвы три из четырёх танкеток? Стоя на одной из них, генерал Василий Калугин принимал победный парад своего удачливого войска…2 Татьянин дед, Григорио Руфо был министром печати при правлении хунты в конце восьмидесятых. Можно долго и много говорить о том, что при его участии из страны были высланы многие писатели и журналисты. Только вот ни одного из ЭТИХ писателей и журналистов не казнили, не посадили и не отправили в концентрационный лагерь на острове Меса… Он же, после падения хунты, был одним организаторов выборов в парламент. И именно новоизбранный парламент первым же решением снял его с должности и отправил под суд. Окончания суда Григорио Руфо не дождался – умер от сердечного приступа прямо в зале, сразу после обвинительной речи прокуроракоммуниста. Потом в демократической прессе много писали об этом инциденте… Из всего имущества семье Руфо новые власти оставили лишь старый дом в Мендеше. Мать Татьяны тотчас развелась с мужем и уехала в Аргентину, забрав с собой старшего из двоих детей. Серхио, живя с дочерью на небольшую ренту, понемногу зарабатывал себе известность, занимаясь исследованиями в той же области, что и его российский предок… «Да, дом наш находится возле Эстансия дель Песо. Почему «Песо»? Кто-то когда-то продал поместье задушевному другу всего за один песо…» Как был счастлив отец, получив премию от американского журнала «Science»! Как он был гораздо более счастлив, узнав, что его книга переведена в России (не понимая, правда, почему перевод с испанского не предложили сделать ему самому)! А особенным счастьем светились его глаза в тот день, когда он в очередной раз вернулся из поездки в столицу. 5 – Это победа, Маркиза! – кричал он ей, ступая на садовую дорожку, ведущую к дому. – Я буду автором первой в мире энциклопедии по техномагии! Я подписал договор с редакцией! Теперь они будут публиковать альманах с моими статьями! А потом из этих статей соберётся целая книга! Ура! Мы будем богаты, о Маркиза! Теперь мы будем сказочно богаты! Вечером они пекли мясо на костре и, попутно разговору, раскладывали карты Таро на будущую жизнь. Колода эта, с конца позапрошлого века переходившая в семействе из поколения в поколение (продавалась хозяином наследнику за одиндва песо), и было той самой, в красном кожаном футляре колодой, называвшейся Таро Горгоны… – Ты в них что-нибудь видишь? – всякий раз вопрошала Татьяна. В тот раз он велел ей положить руку ему на плечо и она впервые увидела… И, честно говоря, то, что она увидела, ей не очень понравилось. До этого она уже успела по книгам освоить прочтение и Старших, и Младших Арканов, но карты фабрики Райдера или карты Марсельского Таро были большей частью исполнены оптимизма, света, надежды. Здесь же, как в компьютерной «бродилке» из глубины изображений выходили скорее пугающие, чем внушающие радость персонажи. Она сказала об этом отцу. Он похлопал её по тыльной стороне ладони, что лежала у него на плече. – Зато они говорят только правду. Не привирают, не приукрашивают, не создают иллюзий… Вот, смотри, это Колесница. Я давно мечтал поехать в Мексику, теперь у нас появляется такая возможность. Поедешь со мной? Мы будем скитаться по дикой и прекрасной пустыне близ Эрмосильо! Посетим Паленке! Узнаем об удивительных обычаях древних ольмеков и тольтеков! – Папа! Но ведь ты уже сам всё за меня решил! – А ты что, обижаешься, когда я за тебя решаю? – Конечно! Надо было сделать так. Ты бы готовился в путешествие, а я бы всё время к тебе приставала, чтобы ты взял меня с собой. А ты бы всё время отказывался. Потом я бы совсем расплакалась, а ты бы, нехотя, но всё же согласился! – Ах, Маркиза! Как я лет так через семьвосемь буду завидовать твоему будущему парню! Что за чудо ему достанется! Но… пока не будем терять времени. Чья карта следующая? – Императрица. – Новые встречи, знакомства, открытия! Великолепно! А какая карта в позиции «апогея»? – Дьявол… – Это карта тайных знаний. Тоже неплохо… А что будет в конце концов? – Перевёрнутая карта Повешенного. – То есть… Погодика. А в совете? – Сила… и ещё какая-то. – Это двойка Мечей… В целом выходит… Погоди, дай соображу. – А эта поездка, папа, приведёт тебя к знаниям, которые могут быть опасны и для тебя, и для всех людей! Он повернул к ней изумлённые глаза: – Ничего себе! Маркиза! Прямо в цель! Но… нам ли с тобой бояться трудностей? 6 «…И пошла, потекла у нас с ним, с того самого дня самая удивительная и самая прекрасная, и самая что ни на есть увлекательная жизнь!» – выстукивала на клавишах Танечка… которой теперь, так тому и быть, должна быть предоставлена речь от первого лица. Глава 4. Опасная находка Существуют знания, которые Господь Бог до времени привычно скрывает от людского внимания – не потому, что он в чём-то зол на людей, но потому что люди как дети, от которых разумнее прятать спички. Сергей Баданов, «Философия великих открытий» 1 Мы побывали и в Эрмосильо, и в Паленке, и в ЛаВенте, где находится знаменитое изображение человека, управляющего изнутри пернатым змеем… Кстати, у этого таинственного «водителя змея» была точно такая бородка, как у вас, Фёдор Николаевич! (А вы что подумали?) Папа, помню, долго всматривался в резное изображение на саркофаге Пакаля, древнего правителя Паленке. Потом внимательно, с лупой в руке, осматривал боковые стороны, и кажется, набрёл, наконец, на что-то особенное. Я, устав ожидать, спросила, что он там нашёл. – Пока не знаю, – хмурясь, ответил он. – Это надо обдумать. Помните рисунок в Паленке? А о скульптуре из ЛаВенты вам известно? Это – изображения летающих колесниц! Я помогала ему в оформлении наших находок. Мы вместе копались по архивам и библиотекам. Я помогала зарисовывать музейные экспонаты. Помогала разбираться в путевых заметках и рукописях. Сама садилась за печатную машинку или конспектировала какуюнибудь взятую под залог редкостную книгу. И я была счастлива! Боже мой, как я была счастлива! Я учила этот проклятый киче1 в Гондурасе и Гватемале! Я переписывала и заново переводила священ-ную книгу «ПопольВух»! Я расспрашивала крестьян о верованиях их далёких предков! Я ела с ними их пищу, и я готова была есть с ними варёную морковку и (о ужас!.. кстати, действительно, ужас!) даже гороховый суп!.. Так, путешествуя то в Мексику, то в Перу, то на север Боливии, пробираясь пустынями, лесами и пещерами, проводя долгие часы в расспросах местных жителей и заводя опасные знакомства с вакерос,1 беседуя с археологами, историками, художниками и ремесленниками, мы постепенно создали статьи о хрустальных черепах и зеркалах, о поющих чашах и удивительных стеклянных, фарфоровых и глиняных сосудах, о легендарных музыкальных инструментах и нотных ладах, о «греческом огне», мечах и лабиринтах, о магии архитектуры и магии садов, о волшебных картинах и сказочных устройствах, о магии одежды и магии жестов рук… Всё, о чём мы, не покладая рук, писали, немедленно отправлялось вначале в редакцию альманаха, затем, вне всякой очереди, появлялось в прессе. Папа сделался знаменит, к нам в гости приезжали самые разные люди, и нередко – с учёными званиями. Его постоянно звали куда-то – преподавать, принять участие в конференции. Однажды пришло приглашение из консерватории США – прочесть цикл лекций о музыке Паганини… А мне было в ту пору всего двенадцать, и я очень стеснялась, когда папа, представляя меня гостям, вполне серьёзно говорил: – Это – мой самый тайный, но самый главный соавтор! Однажды, осматривая запасники музея в Лиме, папа наткнулся на толстую стопку деревянных пластинок, которая скреплялась продетой насквозь верёвочкой. На вопрос отца: «что это?» хранитель музея пренебрежительно махнул рукой: – Подделка очередного любителя сенсаций. Эти дощечки, сеньор, он, якобы, приобрёл у одного из вакерос. Цену заломил несусветную, но мы живо поставили этого наглеца на место. Может быть, со временем выставим… на какомнибудь вернисаже подделок. – А почему вы считаете, что это подделка? – Ха! Вы обратили внимание на надписи? – Какие-то… похоже на иероглифы. – Тот человек утверждал, что это – письмена «кохау ронгоронго»2! Вы представляете? Таинственная письменность острова Пасхи – на континенте, в гробнице эпохи Мочика! Каков бесстыдник!.. А вас эти щепки, я вижу, заинтересовали? – Я… ну, я ведь пишу о многом, и о подделках тоже пишу. У меня назревает статья: «Искусство и магия подделки», – не моргнув глазом, соврал папа. – Если это действительно может оказаться полезным, музей пойдёт вам навстречу. Мы всегда только рады избавиться от лишнего хлама! Так, внеся небольшую сумму, мой папа оказался владельцем предмета, который, в конечном счёте, перевернул всю нашу жизнь. 2 Спустя несколько дней (в которые папа, главным образом, бегал по библиотекам и книжным магазинам), вечером, он усадил меня напротив и глядя прямо в глаза, сказал: – Вот что, Маркиза. Ты – девушка, которая несмотря на молодые годы, обладает умом и практичностью взрослой женщины. Ты – настоящий исследователь и мой ближайший друг. Пожалуйста, выслушай всё, что я тебе сейчас скажу. Мне будет очень интересно узнать именно твоё мнение. Во-первых, эти дощечки – не подделка. Дерево очень старое, ему очень много веков. Сделать надписи на нём практически невозможно, оно просто будет сыпаться в руках. Во-вторых, быть может, ты встречала в моей библиотеке книгу русского профессора П.П. Рубцова. В ней он соглашается с Туром Хейердалом относительно того, что цивилизация на остров Пасхи, а также, вместе с ней письменность кохау ронгоронго были в своё время привнесены с континента. Возможно, это таинственно исчезнувшая письменность какой-то доинкской культуры. Тогда, утверждает Рубцов, читать таинственные письмена нужно на языке индейцев кечва1, коренного населения Перу. И он попробовал читать пасхальские письмена именно на кечва. Его книгу официальные, «серьёзные» учёные, естественно, проигнорировали. В-третьих, я, накупив в магазинах словарей языка кечва, сегодня с утра, сначала шутки ради, потом всё серьёзнее, попробовал читать надписи на этих дощечках… Как ты думаешь, о чём они? Я пожала плечами: – Наверное, о чём-то, касающемся техномагии? – Именно! – воскликнул он. – Именно! Как хорошо, что ты меня понимаешь! И продолжал: – В преданиях индейцев Центральной и Южной Америки существует легенда о взбунтовавшемся оружии… (Тогда, согласно преданиям, было время, в которое все вещи были волшебными: и оружие, и посуда, и инструменты – они обладали собственным разумом и служили людям). Её смысл, вкратце: людьми, в незапамятные времена, было создано оружие настолько мощное, что оно обернулось против самих людей. Больших трудов стоило им победить и уничтожить это оружие… После этого, все упоминания о нём, не говоря уже о способах его изготовления были вырваны с корнем. Испанский хронист Монтесинос упоминает о том, что император Инка Пачакути приказал по этому случаю вообще уничтожить всю письменность. Все какиелибо записи на дощечках, банановых листьях или камнях были истреблены, а знатоков письма, келлькакамайоков сожгли живьём! Посему инкский народ и не имел никакой письменности,2 и забыл о том, что она когда-то была… Но теперь… Как ты думаешь, о чём могут поведать нам эти таблички? В моей голове крутились самые разные предположения и слова. Я… иногда могу читать чужие мысли, вы знаете. Вот и в тот момент у меня в голове мелькнуло одноединственное слово: «вимана». И я сказала его вслух. – Верно! – воскликнул мой папа. – Именно она! Летающая колесница не только индийцев, но и, наверняка, других народов мира! Вспомни, что мы писали о древних постройках и статуях! Почему древние «предпочитали» строить свои здания из многотонных монолитов, а не более мелких камней? Не владели ли они секретом, позволяющим создать эффект антигравитации? Убрать земное притяжение! И тогда… тогда мы могли бы создать и движущиеся над землёй с помощью антигравитации машины! Вспомни, что мы с тобой видали в Мексике! – Летающие колесницы? Погоди, папа! И о секрете, как их делать… ты узнал из надписей на этих табличках? Он глубоко вздохнул, прикрыв глаза, как будто собираясь нырнуть в глубокую воду. И ответил: – Да! Именно об этом в них говорится!.. Потом очень серьёзно и грустно прибавил: – Да… Как бы нам с тобой не заиграться, девочка! АСТРАВИДЬЯ (из материалов к статье Серхио Руфо): Это слово обозначает буквально: «Божественное оружие» (или – «Наука о божественном оружии»). О ней неоднократно упоминается в «Махабхарате» как об оружии, которое было подарено богами людям для уничтожения демонических сил: асуров, данавов (ниватаквачей), дайтьев, ракшасов и проч., но со строжайшим условием никогда не применять его против самих людей. Астравидья имеет много подразделений. Одни и те же виды его иногда называются одинаково, иногда поразному, и наоборот – одно и то же название может обозначать разные виды оружия. Согласно преданиям, Арджуна в единоборстве побеждает самого Шиву. Восхищенный Шива предлагает герою исполнить любое доступное желание. Арджуна выбирает оружие, которым с ним делятся боги. Во-первых, боги передают Арджуне оружие согласно своей «специализации». Это: – «ваявья» бога ветров Вайю; – «варуна» бога вод Варуны; – «ваджра», громовой жезл бога грозы Индры. Во-вторых, боги делятся с ним оружием, которое для каждого из них не является строго естественным: – «брахмаширас» («голова Брахмы») – от Брахмы. Природа его не совсем понятна. Это могла быть огненная стрела или пламя, заключенное в стебле травинки, а мог быть и яд «калакута» – всплывший при пахтании океана и выпитый Шивой для спасения мира; – также полученный от Брахмы «брахмаданда» («данда» – копье, дротик). Это оружие более сильное, чем даже стрела Индры и может поражать страны и народы в течение нескольких поколений (радиация???); – оружие Шивы «пашупати» – производит землетрясения; – летающие колесницы (виманы); с их помощью Арджуна громит летающие города дайтьев; – прочее: заставляет исчезать предметы и препятствия, приводит противника в замешательство (воздействует на психику наподобие газовых бомб). В десятой книге «Махабхараты» повествуется о том, как злодей Ашваттхаман овладевает и употребляет оружие «брахмаширас», действие которого останавливает Арджуна (не уничтожает, но останавливает, потому что если его уничтожить, то 12 лет не будет выпадать дождь). При попытке его остановить «умирают зародыши в женщинах»1. Материал, предложенный альманаху, был встречен редакцией на «ура» и тут же пошёл в печать. К тому времени оригиналы и копии табличек, а также их дословный перевод покинули наше жилище. Мы закопали всё это в тайнике на горе. В первых числах февраля 1998 года нам по почте пришёл конверт из России. Я выбрала его из остальной почты, решив не вскрывать до тех пор, пока папа не вернётся из очередной поездки в Монтевидео. Он приехал к вечеру, очень усталый и, как мне показалось, чем-то чрезвычайно встревоженный. – Из России? Аа! – только и сказал он. – Что-нибудь случилось? – спросила я. – Потом, потом! – отмахнулся он, пробегая глазами строчки. После чего, не говоря ни слова, ушёл в кабинет и достал колоду «Таро Горгоны». – Входи, Маркиза! Входи, я знаю, что ты стоишь под дверью! Так я узнала, с чем именно он посещал столицу и что подтвердили карты: – У меня здесь, – постучал он пальцем по правому подреберью, – бомба с часовым механизмом. Врач предупреждает: максимум восемь месяцев… Карты подтверждают: может быть, и меньше. Ты должна об этом знать. Как я бросилась к нему! Как обнимала, целовала, просила, чтобы он тотчас взял эти слова обратно, улыбнулся и сказал: «прости, Маркиза, это была всего лишь дурная шутка!» Он действительно улыбнулся. Но сказал иное: – Поедем в Россию? Там интересно… Где-то под Курском – могилы наших далёких предков… Знаешь, а ведь я никогда не бывал ни в Москве, ни в Петербурге. Хорошо бы походить по музеям, поговорить со знающими людьми. Можно раскопать массу интересных фактов для нашей энциклопедии! «Какая энциклопедия, какие музеи?!.» – хотела выкрикнуть я, но у меня перехватило горло. Тем вечером папе можно было не говорить мне «чокчок». Мы молча, обнявшись, сидели на скамейке в саду и сквозь плети вьющихся роз смотрели, как за гору заходит солнце. Глава 5. Катастрофа Я шёл, в нетерпеньи считая дни, Мечты и любовь храня, Но вышло, что ожидали иных Подарков от меня. Мечтал об ином я, отправясь в поход, Влюбляясь издалека, Но стал мне на родине горек мёд, И участь моя горька… Р. Киплинг, «Возвращение» 1 Первое, что меня удивило в России – как вы неряшливо одеты! И речь не о богатстве костюма, а просто о небрежности. У нас последний гаучо или чарроа,1 одетый в простые штаны и белую рубашку, выглядит намного чище и элегантнее. Вы не придаёте значения магии одежды – а это очень важно. А как вы двигаетесь! Особенно женщины! Между прочим – как много у вас толстых женщин! Такое впечатление, что им безразлично, с какой точки зрения рассматривают их мужчины! И ведь дело не в количестве румян и парфюмерии, а в том, как ты выглядишь, с какой грацией движешься. Это тоже она, магия. И ещё. Вы очень тихо разговариваете. Но очень певуче, совсем не как те русские, что живут у нас в «Мендыше». И ещё. Пожалуй, ни в одной стране я не видала, с одной стороны, столько подленьких и мерзких людей, а с другой – столько людей открытых общению, искренних, щедрых, готовых поделиться последним ради даже незнакомого им человека. И ещё. Сколько же у вас нищих! Такое впечатление, что они съехались сюда со всего мира на свой фестиваль. Правда, нищих всегда больше не там, где бедно живётся, а там, где хорошо подают… И ещё. Ваше МОРОЖЕНОЕ! Айоу! Ничего вкуснее не пробовала! И ещё. Какие же вы богобоязненные! И не подумаешь, что у власти столько лет стояли коммунисты. У нас всё гораздо проще: много церквей, много мнений, никто ни с кем не спорит: индейцы, католики, православные, спириты, вудуисты, евреи… Что нам делить? И ещё! Сколько же у вас пьяниц! И как много пьют! Прямо как в Боливии, там тоже из-за стола не встают, «пока глаза в стакан не булькнут». У нас обычный гаучо выпьет стаканчиквторой красного аргентинского вина – и довольно. «Профессиональный» пьяница, то есть алкоголик – редкость, обычно – достопримечательность городка. Почти святой! У вас же… святой вдвойне? Стивен Кинг, кстати, верно заметил: алкоголизм – разновидность вампиризма. Вы об этом не думали? И ещё. Так у вас, оказывается, бывает тепло и даже жарко! Папа острил по поводу моего незнания: «так ты до сих пор считаешь, что в России белых медведей доят? В мае, это у нас считается зима, а там – начало лета. Давай купим по шубе и будем гулять по Москве как два пингвина!» Папино требование о том, чтобы в поездке его непременно сопровождала я, ЭТИ выполнили. Прислали приглашение на два лица. Встречали нас люди, которых я никак не приняла бы за учёных, и меня это насторожило. Одного из них звали Коминтерн Кандалов, имени и фамилии второго я не помню. Какие-то они оба были тёмные и потные. Тем не менее, улыбки не сходила с их лиц, держались как приклеенные. Мы погрузились в машину и поехали вначале по улице. Кандалов, непривычно для русского, громко разговаривал, что мне было не по душе. На меня он взглядывал мельком, настороженно. Я же затаилась и наблюдала. Кстати, эти книги пишет вовсе не он! Я сказала об этом папе, прибавив, что пишут ему даже не один, а несколько человек, а издаёт он якобы свои произведения сам, на деньги, полученные путём спекуляций на биржевых операциях… А папа меня не слушал! Или не слышал… Оказывается, конференция должна была состояться не в Москве, а совсем в другом городе – так нам сообщили в первый день. Но… все расходы и неувязки хозяева обещали оплатить. На второй день нам сообщили, что конференции вовсе не будет. Мол, какие-то там бюрократические проволочки, кто-то из приглашённых не согласился, а кто-то не сумел приехать… Но тем не менее… «сеньор Руфо, а не согласились бы вы просто встретиться, побеседовать, обменяться опытом с нашими, российскими учёными?» Папа меня утешал: – Это обычно для России – полнейшая неразбериха и неорганизованность. Вот увидишь, скоро всё наладится… Выяснилось, что в какое-то секретное (по-моему, оно было секретное) Конструкторское Бюро пропуск был оформлен только на папу. Мне пришлось одной гулять по улицам, дожидаясь его возвращения. Мне было и скучновато, и в то же время тревожно. Что-то шло совсем не так, как мы предполагали. Вечером мы встретились и обменялись впечатлениями. Папа был в восторге от долгожданной встречи, как он сказал, с настоящим гениальным русским учёным. – Всё, о чём мы только писали, Маркиза, они воплощают в жизнь! – Как, и оружие тоже? – мрачно спросила я… Папа не нашёлся, что ответить. Потом перевёл разговор на другую тему: – Нас приглашают посетить целый завод. Вернее, это не просто завод. Это будет первое в мире устройство для создания гравитационновременных каналов с далёкими планетами! Ты хотела бы иметь в коллекции камешек с Марса? Или, например, какой-нибудь редкостный цветок с планеты в созвездии Ориона? – Я хотела бы не бояться за тебя! – честно отвечала я. Но его настроение трудно было испортить. – Не куксись, Маркиза! Ну извини, так у них всё получается. Зато завтра мы пойдём вместе! У нас будет встреча с самым главным магом России! Встреча состоялась в ресторане, а тем великим магом был Игорь Всеволодович Нулёв. Они втроём: Оскар, Кандалов и мой папа много разговаривали, шутили, беседовали о возможности заключения контракта о дальнейшем сотрудничестве. Я снова чувствовала себя лишней. Через день нас повезли в Кашимов. Этот город понравился мне больше, чем мегаполис. Какой-то, несмотря на всю захолустность, был он свежий, пахнущий весной, распускающимися почками… Приближался мой день рождения, мне должно было исполниться четырнадцать лет… В Кашимове нам предоставили лучший номер в гостинице, а также, по просьбе папы, личный автомобиль. Нам посоветовали на досуге поездить по окрестностям, полюбоваться природой, осмотреть действительно прекрасные местные церкви. На днях должен был подъехать тот самый «великий учёный» из мегаполиса, а пока папа вместе с Оскаром, Кандаловым и каким-то человеком в генеральской форме каждый день бывали на заводе. – Ты не представляешь, Маркиза, что они открыли! И что собираются открыть! И как они заинтересовались, когда я стал им рассказывать о наших виманах!.. Ну что ты снова хмуришься? Ничего сверх того, что я рассказал в альманахе, я им не открыл… – Папа! А ты уверен, что всё то, о чём ты рассказал в альманахе, действительно можно было публиковать? 2 В Кашимове я откровенно заскучала. На завод меня не приглашали, беседовать мне целыми днями было не с кем. Не такой я представляла себе эту поездку! Меня не покидало ощущение магии, пронизывающей всё происходящее. Симптомы её характерны: ломит затылок, а порой меж лопаток словно бы вкручивают здоровенный острый штопор. Я убеждала себя, что это всего лишь мои глупые страхи… Или это со мной происходит из-за перемены климата?.. И вот, однажды вечером папа вернулся в номер гостиницы чем-то сильно озабоченный. – Они очень хотели, чтобы я подписал контракт, – сообщил он. – Вообще-то, мне, конечно, всё равно… – грустно пошутил он, хлопая себя ладонью по области печени. – Но контракта – и так не будет! Я как-то очень подумал над твоими вчерашними словами, и… Наверное, ты всё-таки права! Рано утром в дверь постучали. В номере появились Оскар и Кандалов. Меня попросили выйти погулять… Потом ко мне вышел папа – какой-то весёлый, смеющийся. – Всё, девочка! Идём упаковывать чемоданы. Жаль, что не посетили Курск, Калугу, Тамбов… Собираемся, едем! Твой день рожденья отметим в Атлантиде.1 Тепло и красиво. Мимо нас, напряжённо поджав губы, прошагал «самый великий маг России», за ним – гладкий и потный «величайший писатель современности». – И всё-таки мы ожидаем вас сегодня на заводе! – с улыбкой бросил он. – Мы и машину вам оставляем. Приезжайте! Приезжайте… и мы, вот увидите, всё уладим! Папа ничего ему не ответил. Только произнёс, сжимая кулаки: – Вот и съездил на родину предков… Будет что вспомнить напоследок! – Что за чёрт… Ты их не брала? – спросил он через несколько минут, перетряхивая чемодан. – Что «не брала»? – Карты?!. Он с каким-то ужасом смотрел на меня. Во мне всё сжалось в предощущении беды. – Нет… У меня вообще не было привычки брать чужое. По крайней мере, тогда. Он в растерянности опустился на стул. – Эти карты можно либо продать, либо украсть. Украсть их мог только один человек. Это Оскар. Это он специально, чтобы вновь заманить меня… Нет, нет, это невозможно… Настоящий маг не может опуститься до такой низости. Что ты об этом думаешь, Маркиза? Я бросилась перед ним на колени. Я умоляла, просила его тотчас отправиться на вокзал… Господь с этими картами… Мегаполис рядом! «Папочка, не надо больше ездить к ним! Пожалуйста!» – Это – наша семейная реликвия, дочка, – ответил он. – Она переходит из поколения в поколение. И я буду последним трусом, если сейчас отступлю. Понимаешь? Я, разумеется, не понимала! И продолжала осыпать его потоком слов… Может быть, где-то я переборщила со слезами и уговорами… В итоге он не вытерпел: – Хватит!!! И прибавил, потемнев лицом: – В конце концов, что они могут мне сделать? Убить? Не посмеют! Я слишком известен. Не мне, урождённому КалугинуРуфо, бояться какихто воров. – Тогда возьми и меня с собой, – предложила я. Минуту он колебался. – Ты же меня заболтаешь по дороге! Ладно. Только… Не обижайся. Мне просто надо будет всё ещё раз обдумать. Чокчок, зубы на крючок, девочка! Так он меня «выключил»… У проходной завода мы увидели несколько машин, в том числе одну милицейскую, и заметили, что два милиционера зашли внутрь. Это приободрило папу: – Здесь представители власти! Можно не волноваться! Подожди меня, я постараюсь уладить эти дела поскорее. Муй бьен!1 Не скучай, Маркиза! И я не могла ничего сказать в ответ… 3 А дальше было страшное. Где-то спустя минут пятнадцать, я увидела, как из проходной на улицу выбежал папа. Он был без очков и как-то странно держал руки – впереди и вместе. – Открой дверцу, быстрее! – крикнул он, подбегая к машине. Когда он оказался в машине и обеими руками потянулся к ключу зажигания, я увидела у него на запястьях наручники. Губы его были разбиты в кровь, и капли крови падали на рубашку. И своими губами он, конечно, уже не мог просвистеть мне мелодию танго «Маленький цветок»… Из проходной один за другим выбегали люди. Я успела заметить фигуру Кандалова… и с ним двоих, одетых в форму милиции… Но в это время наша машина рванулась с места. Папа всё же был неплохим водителем и мы оторвались от них сразу метров на двести. – Если со мной что-нибудь случится, – кривясь от боли, говорил он, – ты, как угодно, но должна добраться до посольства! Там должны помочь. В гостиницу не возвращайся, милиции не верь, она куплена!.. Аа, каррамба!..2 Последнее слово он не сказал – выкрикнул. Наверное, это всё-таки была тоже магия, потому что мы на полной скорости летели в бетонный столб. В последний момент ему удалось как-то выкрутить руль, машину завертело, занесло и она ударилась в столб левым боком – как раз тем местом, где находился он. В вираже меня сбросило с сиденья на пол и это, возможно, спасло меня, потому что стёкла так и брызнули по кабине. Вслед за тем машина загорелась. – Беги, Маркиза! – просил отец. – Скорей, скорей, беги! Беги во весь дух! Я никогда не забуду его в этот его самый последний момент. Его окровавленные руки на баранке руля. Его неестественно изогнувшееся вбок тело. И его яростные, умоляющие глаза… Глава 6. Путь в зону молчания – Двигательное и речевое возбуждение… бредовые интерпретации… случай, повидимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита» 1 Потом, уже в лесу, меня повалила навзничь взрывная волна. Потом я поднялась и долго бежала через лес, а ЭТИ гнались за мной. И я чувствовала всю дорогу эту проклятую магию: штопор вворачивался меж лопаток, проникая до самого сердца! Но они не знали, как я поиндейски умею прятаться в льянос. Потому они, как только лес закончился, так и не смогли высмотреть меня, затаившуюся в высокой траве и низком кустарнике. Один из них (по-моему, это был сам Кандалов), матерно выругался. Они побежали прочёсывать лес, а я, выждав несколько нужных мне минут, побежала к станции. Неподалёку от станции тепловоз«кукушка» гонял тудасюда вагоны. А громкий голос из репродуктора на мачте подавал разные команды. Мне послышалось, что он произнёс слово «Москва». И я почему-то решила, что этот состав товарняка вскорости и должен отправиться не иначе, как в Москву. Потому я торопливо пробралась в один из полуоткрытых вагонов и затаилась в куче брошенных в дальний угол пыльных мешков… Потом были целые сутки стука колёс: туктук, туктук. Потом какая-то узловая станция, где стояли долго, а я боялась высунуть нос – а вдруг чего… Потом пришли рабочие и запломбировали вагон. Я предполагала: вот, приеду в Москву, (и конечно же, пойму, что я уже в Москве!) И вагон пойдёт под погрузку, а я как выскочу! И сразу же в посольство! О том, чтобы сообщить о случившемся в милицию, я не думала. Видела я ЭТИХ милиционеров… «оборотней в погонах», как их сейчас называют. Пошли вторые сутки! Всё это время я не только ничего не ела, но и не пила… Мне так хотелось пить! В конце концов, мне стало всё равно. Вот сейчас, на остановке, возьму, да как забарабаню кулаками в дверь! И тут, на очередной остановке, дверь неожиданно распахнулась и… 2 Двое пограничников в форме военнослужащих… Казахстана провели меня в дом, окна которого были заделаны решётками. Поначалу меня спрашивал и о том, и о сём майор пограничной службы. Ничего не понял. Правда, угостил меня стаканом воды из графина… Но я всё равно могла лишь мычать и плакать… И некому было просвистеть мне танго «Маленький цветок»! А у меня самой, может из-за магии, может из-за потрясений, мелодия танго просто выветрилась из головы! Я просила, умоляла, действовала им на нервы. Как могла, пыталась на пальцах объяснить, нарисовать, написать: «милиция, милиция, милиция!..» Это они поняли. И отвели меня в милицейское отделение. Того капитана милиции звали Смирнов. Мне сразу не понравилось его лицо. Нервное, с горящими глазами. Как у женщины. Такие лица были у тех, кто осуждал на суде моего дедушку. Когда у мужчины женские горящие глаза и волосы в ушах и в носу – никогда не жди пощады. Его подручный был небольшой милиционерик, казах по фамилии Желдыбеков… Или Желдыбаев. Ладно, это не так важно. Пускай будет Желдыбеков. – Да что ты с ней церемонишься, Желдыбеков! Видишь, она никакая! Зрачки смотрел? Он схватил меня за голову и начал выворачивать, чтобы заглянуть в глаза. Я, грозно мыча, выдиралась как могла. Сделала вид, что укушу. – Тьфу ты, ппоганка! – он отдёрнул руки. – Ладно, чёрт с ней! Пиши, Желдыбеков!.. Да не пиши «пиши»! Пиши, что я скажу! Я встала на колени и сложила руки как на молитве. – Ты чё, ты чё? – попятился он. Я показывала пальцами возле рта. Я дорвалась до стола и нацарапала карандашом на какомто листке бумаги слово «танго» и нарисовала цветок мака! – А! – посвоему понял он. – Цветочек аленький? Не большой, не маленький? Я, не разобравшись, обрадованно закивала головой. – Родители есть? А откуда ты? Я с трудом нацарапала (очень твёрдый попался карандаш!): «Мендеш…» – Ааа… Мендеш! Знаю такой городишко! Он спросил ещё что-то, я не разобрала. Подумала – имя, фамилию. Не успела дописать всего две буквы… – Ага, значит, всё-таки русская! Я радовалась и закивала головой. Здесь, в Казахстане, им, оказывается, известно, что на другой стороне земного шара существует Мендеш!1 И что там живут русские! Ура, меня поняли! – Значит, Таня! – заключил Смирнов. – Запиши, Желдыбеков: зовут Татьяна Калугина, национальность – русская, сирота, родом из Мендеша, признаёт, что занималась поставками в Российскую Федерацию маковых головок... то есть, опиясырца. При ней самой наркотиков не обнаружено. Вероятно, помогала сбывать кому-то… Выдавать сообщников не желает, притворяется глухонемой, хотя и… – тут он неожиданно и громко хлопнул в ладоши. Я вздрогнула… – всё отлично слышит. В момент задержания находится в состоянии ломки, постоянно просит закурить… А вот хрен тебе!.. Запиши: направляется на обследование… Вот так мне, оказалось, не поверили. А когда обнаружили татуировку… Словом, везли меня как настоящего «вора в законе», особым рейсом, в «клетчатом автобусе»… Это мне сейчас смешно вспоминать, а тогда… Ведь я, четырнадцатилетняя «мелкашка», на самом деле ни в чём не была виновата! 3 Что и о чём там дальше рассказывать… Вначале со мною «беседовал» логопед. Пытался подловить меня на какихто звуках, вертел перед моим носом кренделя из пальцев… Пыталась я прекратить наши препирания и попробовать что-либо написать – без результата. Его аура светилась чёрным. Это означает – предвзятость… Потом меня отвезли к психологу (или психиатру?). Этот человек мне поначалу понравился, несмотря на то, что его аура тоже была чёрной… с золотыми точками, а лицо своим таким милым и приятным выражением напоминало лицо персонажа пятнадцатого Аркана. Он поздоровался со мною так, как будто давнымдавно знал. – Ах! Татьяна Сергеевна! – он всплеснул руками и подмигнул. – Ну, буэнос диас, слава Богу, цела. Кончились твои злоключения! Выдал мне авторучку и бумагу, и попросил написать всё, что я считаю нужным. И терпеливо копался в Интернете, пока я трудилась над словами и фразами. Через час, когда я протянула ему написанное, он с улыбкой пробежал листы глазами и дружески кивнул: – Замечательно! Это как раз то, что нам нужно. И попросил подождать в коридоре. «Теперь, наконец-то всё выяснится?» – я сверлила его глазами. – Я тебя ждал? И ты меня подожди. Плевать на чёрные ауры! Я с готовностью уселась на скамеечку за дверью и начала ждать. И почему я не рванулась бежать в ту же минуту? В коридоре я была одна, не считая дежурной медсестры, которая за столиком подрезала напильничком ногти. Правда, внизу, на первом этаже, находился охранник… Я сидела, предаваясь грустным мечтам. Теперь, после смерти папы, всё пойдёт по другому. Я вернусь на Эстансия дель Песо, буду по-прежнему учиться в школе. Наверное, мне дадут опекуна… или опекунов… Итак, я сидела в одиночестве на «банкетке», почему-то прикрученной болтами к полу, болтала ногами и… вскоре это мне надоело. Я попыталась мысленно «прокрутить» (есть такая техника ясновидения) то, что творилось за моей спиной в кабинете. Улыбчивый дядечка одновременно что-то вписывал в лежавшие перед ним бумаги и разговаривал по телефону: – Да, да, она, вне всякого сомнения. И по татуировке, и по фотографии… Пишу заключение психолога… Дада! написала! хотя, чувствуется, знает гораздо больше… Конечно бы лучше, если бы вы сразу её забрали, но… А документы вы… Молчит. Наверное, какое-то кодовое слово. Ничего, со временем установим… Вы? На себя? Официально? Да, я понимаю. Сразу такие дела не делаются… Ну, потом, как немного уляжется, пускай подъезжает Свиблов и… Месяца через дватри… Специнтернат «Весенние Зори». Никуда не денется! Там обстановка полегче, чем в остальных заведениях, но бежать оттуда… Это же горы. Будет сидеть, как курица в лукошке! Да… Слуша… Он не договорил последнее слово. В дверях стояла я. Он, так же мило улыбаясь, поднялся навстречу и вышел из-за стола, протягивая свёрнутый пополам, исписанный неразборчивым почерком бланк. – Тебе это надо подписать. Здесь… вот, возьми ручку… – Звоню в посольство, – продолжал улыбаться он, прикрывая ладонью трубку. – Хотят забрать сегодня, а я отговариваю. Лучше, чтобы ты немного отдохнула. У нас такая база отдыха, в горах… О танго «Маленький Цветок» я ему ничего не написала, и сейчас одновременно и хвалила, и ругала себя за это. Пусть останется со мной моя тайна… Но как же мне хотелось кое-что сказать! – Твой отец выжил, – продолжал врать он, – и находится в больнице. Ты сможешь навестить его… потом… – и снова схватил трубку, потому что в ней заворковал сердитый голос. – Да, Коминтерн Максимо… И не понял, что проговорился окончательно… Я же ведь танцами занималась! У меня ноги сильные, как у страуса! Ох, как же я ему врезала! (особенно – за папу!) От моего удара он согнулся пополам… но всё же сумел дотянуться до кнопки. Я рванулась к двери, но навстречу вбежали его люди. Две пары рук схватили меня и острая игла вонзилась в шею… «…В крови обнаружены следы наркотического вещества…» (уже не помню какого… Конечно! После стольких уколов!) Чтобы я не «сачканула» по дороге, на меня, под джинсы, надели мужские трусы! перекрученные «восьмёркой»!.. Так и ехала я тупая, пробка пробкой, а передвигалась на своих двоих семеня, как китайская принцесса… Помню бесконечную ленту «серпантина», по которой тащил нас старенький автобус. Внизу шумела река, довольно широкая, как Уругвай или РиоНегро. Меня укачало, и водитель дал полиэтиленовый пакет. Сопровождающая с отвращением смотрела на меня… «…Ярко выраженный параноидальный синдром, совмещённый с обширной потерей памяти, нарушениями функции речи и движений, синдромом «ложной памяти» и маниакальнодепрессивным психозом. Галлюцинаторной формы видения. Конгитивная ригидность, выраженная в форме аддитивной аффектации. Временами резко агрессивна!!! Диагноз: шизофрения в латентной форме. Нуждается в принудительном лечении. Показана активная трудотерапия в коллективе сверстников…» Именно всё это было написано в злосчастном листке, который он заставлял меня подписать. Правда, им не так уж была и нужна моя подпись… Так и въехала Таня КалугинаРуфо во двор «спец. интерната», сквозь ворота со звёздами, на территорию, окружён-ную бетонным забором (как я их ненавижу! Бетонные заборы!! С колючей проволокой!!!), с пометкой в появившихся документах: «немая от рождения. Обладает первоначальными способностями к грамоте. Возраст – от 13 лет…» – это я тоже прочла в «сопроводиловке». На воротах заведения красовалась, золотом по чёрному, табличка: ЗОНА ОТДЫХА «Весенние зори» СПЕЦИАЛИЗИРОВАННЫЙ ИНТЕРНАТ для детей С ДЕВИАНТНЫМ РАЗВИТИЕМ поведения. 4 Не успела я привести себя в порядок и ступить на асфальтовую дорожку «спец. интерната», как меня «определили»: – Это – твоя старшая! Твой командир отделения! Ты понимаешь? Ты понимаешь порусски? Она проводит тебя до общежития. Ты будешь в третьем отделении… Мускулистая, грузная девица, на полторы головы меня выше, вела меня по асфальтовой дорожке. Одета она была как обычно одевали девочек в этом «интернате» – то есть, застиранный серый халат с буквами на спине, косынку и шлёпанцы. Первое, что она сказала, твёрдыми пальцами сдавив моё плечо за болевые точки: – Ты, крошка! Сегодня будешь спать со мной. Усекла? Ну, здрасти… Мне вовсе не хотелось этой ночью спать с кем-то. Я не понимала смысла этих слов, но мне стало как-то нехорошо, противно. И я ответила ей просто: – Эа! – что означало, конечно же, «нет!» – Ты, сучка черномазая!.. – начала было она, но я, как мне показалось, уже поняла, в чём было дело. Я просто высвободилась и вперилась в неё глазами. «Пойми меня!» – пыталась мысленно прокричать я. …Ведь меня хорошо понимали многие. И даже пьяница дон Анатолиу (иначе как через «дон» он себя не называл) с базарной площади, где фонтан. Сколько раз мой взгляд и мои слова помогали ему подняться, сколько раз, опираясь на моё плечо, он говорил, мешая испанские слова с русскими: «да, буэна чика, эста бьен!1 Сегодня я ещё не умру!..» Страшные, пропитые насквозь голубые глаза были у дона Анатолиу, то ли португальца, то ли итальянца, то ли русского – как у греческого бога Пана с картины Врубеля! И страшным было его прошлое. Я порой ощущала это, его прошлое, когда он скользил холодным взглядом по моим девчоночьим затылку, плечам, спине, и ниже… Но именно он вырезывал из деревяшек кораблики детям. И сворачивал для них из проволоки чёртиков, при этом не уставая повторять, что, дескать, «вот, смотри, этот – он таков, как есть на самом деле!» И, дыша перегаром, много рассказывал, как был морякомкитобоем, потом в шторм оказался на СанФернандес, там батрачил, потом убивал когото, потом вновь выходил в море. И пил, пил, пил… Кое-что из его рассказов (их я пересказывать не буду, чаще это было, поверьте, очень страшно), я «намотала на ус», кое чему научилось. И это мне здорово пригодилось потом. Именно он, размахивая кулаками и шатаясь, вступился за меня перед парнями с Авенида Артегас. И именно я обороняла его от мальчишек, швырявшихся камнями. И только рядом со мной он возвращался домой покорный как ягнёнок. Потому за ним и посылали именно меня. – А, знаешь ли, синьореллачика, мой Отец (так он называл священника), как-то сказал мне: к каждому на том свете отнесутся так, как он сам при жизни относился к другим людям. Ведь я никогда никому не желал зла! И мне, что чаще, отвечали тем же… Мой Отец разрешает мне иногда позвонить в колокол. Говорит, что у меня получается правильный звук: не два удара, как у прочих, а один… И те две статуи, что выбросило на берег моря, разве не я нашёл? И теперь стираю пыль с Николая и Пресвятой Девы… и, что интересно, они также ррегулярно стирают пыль с меня!.. Девочка, у тебя есть деньги? Купи мне сигарету… Так вот. Только ты объясни мне, чика, а меня на том свете что, действительно могут посадить голым задом на раскалён-ную сковородку? Я всё думаю, как же они меня посадят, если я окажусь там, а моя трасэра останется здесь? Этого они не предусмотрели, нет, не предусмотрели!.. – Ты что на меня смотришь? Ты что это, ссучонка, на меня так смотришь? От удара кулаком в поддых я уклонилась вовремя. И другие удары тоже сумела отбить… Попробовала бы она с такой медлительностью двигаться на уроках нашей «немки»! Когда же разъярившаяся «старшая по отделению» (все её так и называли – Старшая) попробовала ударить по глазам, я извернулась и… ну, простите! Она, наверное, тоже была из ЭТИХ, тогда решила я. И мне очень захотелось показать ей, как дерутся у нас в Мендеше! И потому мы схватились крепко! И потому я не знала жалости… Потому и получилось, что первые сутки в «спец. интернате» я провела в карцере. Это было третьего июня… «С днём рожденья!» – говорила я себе мысленно… плакала, конечно… и, конечно, вспоминала папу. Так затонула моя Атлантида… Медленно, медленно я приходила в себя… Глава 7. Побег – Хэмп! – сказал Волк Ларсен. – Поздравляю вас! Сдаётся мне, что отцовские ноги вам больше не понадобятся. Вы, кажется, уже научились стоять на своих собственных. Немного практики… и к концу плавания вы сумеете наняться на любую каботажную шхуну.1 Джек Лондон, «Морской волк» 1 За эти сутки меня вынули из «каменного мешка» всего раз – для того, чтобы остричь волосы. С кипой постельного белья шагала я вечером по бараку. Одетая в такой же серый балахон, шлёпанцы и косынку. Обычно после отбоя в палатах долго не утихают разговоры. Понимаете… девчонки – им так много надо друг другу рассказать. У входа в мою палату царила тишина и я сразу поняла в чём дело. Разумеется, это была «тёмная»! Или, говоря иными словами, «прописка». Минутку я поколебалась. Затем распахнула дверь – широко, чтобы дежурный свет ослепил тех, кто поджидал меня в темноте. Затем, как учил меня папа – послала впереди себя фантом… или, как говорите вы, Костя, «псидубль». И тотчас же дверь закрыла! Проскользнув мимо них, (они с сопением и визгом ожесточённо месили друг друга у входа), я пробралась в дальний угол, где быстро нашла свободную койку. Когда прибежала дежурная по этажу – девчонки (все, как одна, исцарапанные, с синяками) живо указали на меня… которая мирно дремала себе под серым одеялом. Чуть позднее, той же ночью, ко мне послали «парламентёра». Конечно же, «поговорить по душам» у нас не получилось. На все вопросы я лишь мычала и отмахивалась. А на вопрос: «за что сидишь?» ответила жестом: «не могу сказать!». Знаете его? Это у нас – провести ладонью по горлу. Она, судя по всему, поняла его посвоему… Настороженно покосилась на мою татуировку (ну обычная, просто модная наколка в наших местах! Папа меня не ругал даже.) Слиняла сразу… Громкий шёпот в отделении долго не давал мне уснуть. С той ночи меня больше никто не смел трогать. И прозвище на мне нависло: Ведьма. А я себя втайне представляла немой русалочкой из фильма Диснея… Несколько раз я порывалась написать письмо – не письмо, записку – не записку о том, кто я, откуда и что со мной произошло. Быть может, моё теперешнее начальство всё-таки сумеет разобраться и отошлёт его «по инстанции»? Писала ночами, в черновике, шифром и поиспански. Я не могла не понимать, что кто-то в наше отсутствие шарит по тумбочкам, и, конечно же, проверяет бумажный мусор в корзине. Однако всякий раз у меня (поднаторевшей, кстати, в написании разных текстов), получалась какая-то чушь. Вязались вместе магические приёмы и заговоры против человечества, смерть папы и отношения России с ЛаПлатой… И поняла я наконец: борьба не кончена. ЭТИ каким-то образом пытаются помешать мне. И поняла я ещё одну вещь. Здесь, рано или поздно, со мною случится беда. 2 Чем я занималась в то лето? Были у нас «производственные занятия». То есть, уроки не по программе. Мы шили простыни, пододеяльники и наволочки. Были занятия по физкультуре – зачем, не знаю. Были уборки, уборки, уборки… всего на свете. Мир сошёл с ума в этих уборках! Господи, и кто только не сидел в нашем курятнике! (Этом «списдере», как мы его называли по первым буквам). Токсикоманки, алкоголички, клептоманки, просто психопатки… Одна из них, моя временная соседка, что ни ночь, как только заснёт, начинала вертеться с боку на бок: тудасюда, по несколько раз в минуту. Другую на перекличке ставили всегда в конец строя – она периодически сплёвывала через правое плечо. Третья время от времени вцеплялась кому-нибудь в лицо, с криком: «ах вот ты где! Я тебя узнала, падла!..» С этой я, правда, разобралась быстро. Перестала меня «узнавать». «Лечить» нас, конечно, «лечили». Щадяще так, понемногу, таблеточками… (корм для унитаза). В основном применялась «трудотерапия». Меня чаще других ставили в наряды. Это значит: паши за всех, кто, может быть, даже, бездельничает, но ты обязана их обслужить. Наряд по озеленению территории, наряд по покраске окон, наряд по кухне… Это – мойка, раздаточная, уборка. Готовить нас не пускали – там ножи. Что-то иногда подмешивали в пищу – потом от этой гадости болел живот и становилась тупой голова. Со временем я, правда, научилась отличать такую еду – по запаху. Приходилось ходить голодной. «Сгниёшь на работах, гадина!» – шипела Старшая, отправляя меня в очередную пахоту. Но открыто не нападала. Постепенно приобрела авторитетет и я. Ведьмой меня уже не звали, а называли Мамой. Частенько после отбоя девчонки, чуть не одна за другой, шли ко мне – плакаться. Я, хоть и «немая русалочка», но, например, посочувствовать, поцеловать, по головке погладить – почему и нет?.. Правда, заветных подруг в этом заведении у меня так и не появилось, да я и не стремилась к тому. Подходили ко мне в первые дни, дескать: «видишь ли, Танечка, тебя у нас не любят!» Я отвечала жестом: хлопок ладонью по затылку и отмашка от подбородка. Это должно было значить: «а я вам в друзья не навязываюсь!» Но понимали меня посвоему: «отвяжись!..» Были у нас и «кружковые занятия». Почему-то в дни официальных «школьных каникул» руководители интерната решили вовсю потчевать нас «культурой». Местная поэтесса читала стихи об «отце нации» – президенте. Какой-то лысоватый казах повествовал об археологических находках, чем я заинтересовалась было, но… всякий раз вспоминался мне папа… Были и уроки танцев, но танцевать мне почему-то не хотелось. Были и уроки пения, во время которых меня, разумеется, ставили в кухонный наряд или заставляли красить стены. Под надзором «воспитательниц» в погонах то одно, то другое отделение ежедневно посылали то на арбузы, то на помидоры, то на картошку. Бывала там и я, хотя чаще ухитрялась смыться в кухню, что было легче; легче вымыть двести тарелок, но в прохладе помещения, чем торчать весь день на знойной бахче, утоляя жажду из разбитого арбуза. Постепенно со мною свыклись. Мои похмыкивания и завывания стали восприниматься как должное. Меня даже коекто прочил на место старшей в нашем третьем отделении, после того как нынешняя отбудет «этажом» выше – уже во взрослую колонию строгого режима… Хотя, какая из меня старшая, без голоса… На перекличках за меня отвечала Старшая. Больше мы не дрались, хотя и старались по возможности держаться друг от друга подальше. Говорят, что дьявол способен ухватить произносимое нами не тогда, когда мы чувствуем или мыслим, но тогда, когда мы пытаемся выразить это словами. Здесь я не раз задумывалась над этим древнехристианским поверьем… Постепенно (и это меня порой пугало) я стала привыкать к своему молчаливому и хмурому образу жизни. Постоянные недоедания и ломота в костях и мышцах, ужасы днём и не менее ужасные ночи… О эти проклятые, серые потолки и стены!.. Но… Я поняла, кажется, одну очень простую вещь, а именно: как же много энергии уходит у человека на разговоры, на болтовню, тарахтенье, простое перемалывание воздуха! Ужас! Потому и были иноки, дававшие обет молчания. Например, один из моих дальних российских родичей (не буду хвастаться кто). И они взамен накапливали в себе столько энергии! Попробуйте помолчать хотя бы сутки и вы поймёте, сколько жизненных сил у вас уходить на разговоры. Я – поняла! Теперь я уже не была той перепуганной девчушкой с трясущимися руками, которую застигли в пустом товарном вагоне. За недели и месяцы я накопила в себе столько всего! Я, как могла, качала мышцы: не чуралась тяжёлой работы, участвовала в чемпионате по волейболу, крутила «солнце» на турнике. Заодно, как учил дон Анатолиу, старалась запоминать сленговые словечки и выражения – это могло пригодиться. 3 И вот однажды… случилось чудо! В первых числах сентября к нам прислали новую учительницу пения. В это самое время я, как обычно, дежурила по кухне и меня послали сказать ей, чтобы шла на обед. Совершенно случайно! Всё в мире происходит совершенно случайно! Проходя по пахнущему свежей краской коридору, я услышала знакомое вступление… Новая учительница пения решила опробовать инструмент и почему-то избрала именно эту пьесу… Короче говоря, это был он, он, он, «Маленький цветок»!!! «Там, татам! Там тарирататам! Тамтарирататам, тамтам, тамтам!..» Я ввалилась в кабинет, рыдая от счастья. Я целовала ей руки!.. И, тем не менее – продолжала мычать и молчать, теперь по своей воле. Мне ни с кем не хотелось делиться этим. Пускай они запомнят меня молчащей. И это будет дополнительной, играющей мне на руку приметой, когда я сумею сбежать. До побега – ни словечка, решила я, и это тоже придавало мне силы. 5 После отбоя девушки рассказывали другу другу страшные истории. Многие, как оказалось, успели переменить не одну такую «спецуху». Говорили об убийствах и самоубийствах, об отрубленных станками пальцах и сексуальных аппетитах «проверяющих», о случае на заводе, где под облаком хлора легла вся смена работниц… Старшая второго отделения, дама кило под восемьдесят веса по кличке Тарас Бульба, однажды в полночь устроила «разборку полётов» своим подчинённым. Её вопли и визги отчётливо доносились сквозь перегородку: – Чтобы ещё! Кто-то из вас! Близко подошёл к парням! Урою на фиг! К слову сказать, «парней» у нас в заведении было всего четверо: директор, старикшофёр, молодой вахтёр (по совместительству – педагог по рисованию) и Мансур – конюх и заведующий подсобным хозяйством. Помню, посмотрев на то, как я дою корову и чищу щёткою коня, он поцокал языком и молвил одобрительно: «ай, какая хорошая жена достанется одному счастливому джигиту!» («Дада, и в придачу немая – вообще драгоценность!» – ой, как мне хотелось это сказать! Ой, как хотелось!..) После чего разрешил вскарабкаться в седло и прогарцевать тудасюда по главной аллее. Я не сдержалась: ударила коня пятками в бока и рысью, на виду у всех, промчалась по территории… После чего Мансур получил выговор, дескать: «а вдруг мог случиться побег?» Он разумно возражал: «да куда она поскачет? Кругом горы, скалы…» И это было правдой. Бежать из нашего интерната, (и это я всё больше понимала, и потихоньку тупела от отчаяния!), как и с поля, было, собственно, некуда. Со всех сторон – горы, каменные глыбы без малейшего признака растительности. Ни кусточка и, наверное, ни родничка. И куда ты поскачешь в совершенно незнакомой местности? Мансур был женат и имел множество детей. Тем не менее, слова Тарас Бульбы могли относиться и, например, ко мне, спавшей рядом со стенкой… В конце концов мне надоел этот спектакль и я что есть силы двинула кулаком по перегородке. С той стороны заверещали; что-то со звоном посыпалось на пол… В проёме двери возникла мелкая взъерошенная Элька Баширова по кличке Зверёныш: – Кто по стенке стукнул?!. Мне, невзирая ни на что, очень хотелось ответить… Но моё желание опередил… ленивый и мрачный голос Старшой: – Мама очень устала и хочет спать. Скажи своей Барабульке, чтоб прикрутила радио. Усекла? И Зверёныш слиняла. И больше по этому поводу нас никто не тревожил. …По-настоящему звали её, конечно, не Старшая, и не Габи, и не Немецкая Овчарка («кликух» у неё накопилось – как названий у карты Таро). Звали её Гертруда Бесслер и происходила она из семьи поволжских немцевколонистов, сосланных в Казахстан при Сталине. Это всё, что я о ней знаю. Она пришла ко мне в последний раз в тот день, когда на неё уже оформляли документы. Пришла прощаться. Там – она не будет Старшой, а будет, по крайней мере вначале, самойсамой младшей. Я привычно «гнила» в наряде по кухне. Просеивала муку от хрущиков. – Привет, Мама, – грубовато бросила она, хотя сегодня мы уже видались. Присела напротив, тяжело посмотрела в глаза: – Ты думаешь, я сразу не поняла, что ты не блатная? Я не ожидала такого вопроса. Пожала плечами и продолжала просеивать муку. Прошла минута. Она всё так же смотрела на меня. Я подняла глаза. – Что пялишься как святая? Небось, гробы за плечами есть? И прибавила ещё кое-что, чего мне не хотелось бы пересказывать… Ужасные, несправедливые слова рушились на меня… Она хмыкнула и продолжала: – Каждая баба за собой гробики тащит. И у тебя – если нет, так будут… Откуда ты? Я разгладила холмик муки и написала пальцем: «Лат. Америка». Она, показалось мне, даже не удивилась: – А… Где все ходят в белых штанах? Я кивнула. Мне тоже была знакома эта книга. – Последнее время во сне болтаешь… Молчишь? Что ж, молчи… Вот как, оказывается. Этого я не учла… – На тебя запрос лежит в конторе. Выйдешь «по актировке». Это значит: по состоянию здоровья. – Удочеряет тебя один хмырь. Счастливая. Знаешь такого: Кандалов Коминтерн Максимович? О Боже! Я уронила сито и чуть было не заорала ей в глаза: «Ктооо???» Она не поняла вначале. Долго смотрела в упор. Потом отложила сито в сторону. – Ты знаешь его. Кто он? У меня тряслись руки! Но я всё-таки ухитрилась нарисовать на поверхности муки эмблему: череп и кости. – Убийца? Я закивала головой. – Знакомые дела… – её ноздри мрачно раздулись. Она раздумывала. – Вот что, – её слова звучали привычно и спокойно. – Завтра повезёшь обед в поле. – Смотри сюда. Её широкая ладонь разгладила муку. Палец начертал извилистую линию. – Плавать умеешь? Неожиданный вопрос. Я подняла оба больших палца вверх: «да, да! и отлично!..» – Счастливая, – невесело усмехнулась она. – А вот я – нет… Гляди. Это река. Она холодная, но быстрая. Это… – начертил прямоугольник её палец, бахча. Здесь, километров семь ниже по течению… – ещё один прямоугольник. – посёлок. Возле него – станция. Железная дорога. Просекла случай? И – тут же заровняла муку. – И попробуй у меня утони! Я, может, тоже хочу когда-нибудь прогуляться с тобою… в белых штанах. Усекла? – Усекла, сучонка черномазая? – странным, сорванным голосом повторила она. – Что бы ни случилось, не смей тонуть… черномазая ссучка! Не всё, что звучит грязно – грязно, как и не всё, что звучит чисто – чисто… Мы обнялись и уткнулись лоб в лоб. Слёзы падали из наших глаз, в муке превращаясь в маленькие белые розочки… 5 На плантациях где собирали, в качестве «трудотерапии» помидоры, арбузы и картошку наши девчата, требовалось регулярно подвозить обед. А раскладывать еду по тарелкам кто будет – надзирательница? Вот и посылали одну из нас, из кухонного наряда. А в кухонном наряде были не особенно строги к форме. Вот и я, отправившись в тот день в поле, была одета не в дурацкий арестантский халат, но в «треники» и футболку. Правда, в той же серой, повязанной «попиратски» косынке на голове. На поле нас возили в стареньком ПАЗике с зарешёченными стёклами. Возле единственной двери помещалась надзирательница. Дверь водитель открывал рычагом, вручную. Это было кстати. После обеда, на обратном пути, как раз на мосту через реку, внезапно заглох мотор… Я очень старалась, чтобы мотор заглох именно на этом месте! Водитель, седой казах, ругнувшись посвоему, покрутил ключом зажигания. Безрезультатно. – От ти, ссабака! – сказал он. – Опять перегрелся! Он вылез из машины с той стороны. Я посмотрела на надзирательницу; и она, очнувшись от дремоты, внимательно смотрела на меня. Пора была действовать. Главное в таких делах – не думать. Задумаешься хотя бы на мгновение – пропала. Как бы совершенно случайно, в руке у меня была кружка с компотом. И компот этот тут же полетел ей в лицо. Пока она, перепуганная внезапностью, вытирала лицо и моргала глазами, я уже сдвинула рычаг и, менее секунды спустя, очутилась снаружи. Другая секунда ушла на то, чтобы подбежать к парапету и перелезть на ту сторону. Конечно, было высоко. Конечно, внизу грохотала и пенилась река. Конечно, у меня поначалу захватило дух… Будь что будет! Я уже не слышала ни криков позади, ничего более не слышала. Я ласточкой, вниз головой летела в бурную реку… Как я не разбилась, не размозжила череп и не утонула – одному Богу известно. Под водой подвернулась свая – я её проскочила. По дну катились камни – и этого я избегла. Недавно в горах прошли дожди. На моё счастье… или несчастье. Река тащила с собой множество мусора – ветки, брёвна, но вода оказалась не очень холодной. Я вынырнула уже где-то в полукилометре от моста, вдохнула воздух и снова нырнула. В конце концов, не я ли на спор переплывала Парану? Или, точнее, проплыла её до середины и обратно? И всё же я сильно замёрзла, и уже начала задыхаться от холода. И очередной водоворот утянул меня вниз… Поверите или не поверите, но это было так. Там, на дне, я увидела, что ко мне приближается огромная серая туша. Это была… огромная свинья. Разевая чёрную зубастую пасть, она шагала по дну прямо на меня. И вдруг откуда-то сбоку к нам вышел маленький такой, горбатенький старичок с палочкой. Отогнал палочкой свинью и посмотрел на меня внимательно: – Ты откуда будешь, красавица? Тебе что здесь надо? Не время тебе умирать, не время. Ну-ка, иди отсюда, иди… Легонько так меня палочкой тронул – я на воздух и вылетела… Я и раньше, был случай, тонула. Только папе не рассказывала. Откуда взялись силы? Я взмахнула руками и… как будто полетела. Плыла я потом, как развлекалась, и «бабочкой», и брассом, и просто «пособачьи». «Соберись, Маркиза! Внутреннее тепло согревает лучше наружного», – как наяву, услышала я голос папы… И ещё, и об этом надо сказать, слышала я другой, грубый голос Старшой Гертруды Бесслер: «Не смей тонуть, черномазая ссучка!» и – как бичом промеж лопаток, и это тоже помогало плыть… Когда я вынырнула во второй раз, мост остался за поворотом. Река несла меня как хороший курьерский поезд, навстречу свободе! Вынырнув, я легла на спину и «прокрутила» (в… мыслях, воображении, ясновидении, как хотите!) события, которые последовали за моим прыжком в неизвестность. – Танечка, Танечка! – причитала надзирательница, не попадая толстым пальцем в кнопки рации. Они перешли на ту сторону моста. (Кстати, я только сейчас сообразила, что безопаснее было бы прыгать с той стороны!) – Танечка!.. Вы её видите? – спрашивала она шофёра. – Аай! Щщайтан дефка! Ццц! – как-то очень уважительно ответил старый казах, закурил и… отрицательно покачал головой. Хотя он меня, конечно же, видел. «Дефка…», так произнёс он. «Дефкард», по английски – карта Старших Арканов «Смерть». Произносится почти так же. Случайность? Подплывая к посёлку (он оказался дальше, чем мы со Старшой предполагали, но это неважно), я услышала то, что очень хотела бы услышать – гудок локомотива. Возле меня в это время проплывало что-то тёмнозелёное, круглое. Арбуз! Выбираясь на берег, я прихватила его с собой. Это напоминало компьютерную игру: не ухватишь бонус вовремя – в будущем возникнут сложности. Мне очень хотелось сбросить мокрую одежду и повалиться, отдохнуть, согреться на солнышке (тело кололо как иголками!). Но этого делать было нельзя… А потом… Потом я совершила первую в жизни кражу. Мальчишки купались на плёсе. Я честно оставила им и «треники», и футболку (шлёпанцы и косынку унесла река). Пока они были заняты плесканием на отмели, «увела» у них рубашку и джинсы. Топоча голыми пятками, с арбузом подмышкой, я подошла к станции, где как раз, («совершенно случайно»!) стоял пассажирский поезд. Который, само собой разумеется, был облеплен торговками: пирожки, яблоки, те же самые арбузы. Подражая им, я внаглую, не снижая скорости, вторглась в вагон. Глава 8. В свободном полёте И именно в русском языке слово Воля способно принимать это значение: одновременно неукротимое желание и обусловленная верой возможность его неотвратимого осуществления, что всегда отличало и будет отличать подлинного мага от подражающих ему служителей социума. Фёдор Апраксин, «О магах и магии» 1 – Аррьбуз! Кому аррьбуз! – горланила я, и только потом сообразила, что говорю… Ура! Да здравствует великое слово «арбуз»! с которого в русском начинаются все азбуки в картинках!! – прообраз современных карт Таро!!! – Слышь, пацан! – окликнули меня из купе. – А ты чё так орёшь? И только тут до меня дошло! Я же, со своей короткой стрижкой – просто вылитый мальчик. И умеющий говорить! Ура! Правда, мои босые ноги… Но кто сказал, что я – не откуда-то из близлежащего селения? Прямо на меня по проходу шагал милиционер. – Дянька, купи арбуз! Хороший, спелый! Самый спелый! Он с сомнением косился то на арбуз, то на меня. – Как тебя зовут, мальчик? В это время поезд слегка дёрнулся и – пошёл. Бежать было некуда. Что было делать? – Лица жжоолтые по воздуху кружаатся! – неожиданно вырвалось из меня. – С тихим шорохом… – Папамама есть? – не отставал милиционер. – Иизвелаа меня маать! Чтоб ловчее гуляать! – взревела я, сама поражаясь своему нахальству. – А отецлюдоеед! Обглодал мой скелеет!1 Словом, «пропадать, так с музыкой». Я потом долго не могла отвыкнуть говорить нараспев… – Эй, сопляк, ты заткнёшься, наконец? – крикнули из купе. – Пуст поёт! Сильный голос! Харащо поёт! Можит, показахски споёт? – возразили из другого. Из него показалась рука с какой-то мелочью… Но мне не пришлось петь ещё и показахски, потому что на моё счастье, появилась проводница. – Почему в вагоне беспорядок? – обрушился на неё милиционер. – Цыганов всяких пускаешь… с ворованными арбузами! – А что я сделаю? Они лезут и лезут! – отбивалась она. Про «цыганов» – это я сразу взяла на заметку. Глаза у меня, конечно, не чёрные, да и волосы не вьются, но… чем чёрт не шутит… К тому времени я уже поняла – цыгане для вас особая каста. Вы не любите с ними связываться. Словом, на следующем полустанке выставили меня из вагона вместе с арбузом. А там… был железнодорожный разъезд. А там… мои старые добрые знакомые, товарные вагоны. Конечно, жёсткий пол товарного вагона – далеко не койка в «спец. интернате». Но мне на нём в эту ночь спалось как никогда в жизни. Арбуз я, разумеется, разъела. Он действительно оказался и спелым, и сладким. Семечки оказались тоже ничего… А «прокрутив» немного в астральном видении сопутствующие моему побегу события, я узрела интересную сцену. 2 У стальных, крашеных серых, краснозвёздных ворот затормозил чёрный БМВ. Из него вылез человек в чёрном костюме и галстуке (в такуюто жару!), и в чёрных очках. Я потом видела точно такого в фильме «Матрица» – точь-в-точь агент Смит! За рулём – мой старый знакомый с милой улыбкой… – Мне нужна Татьяна Калугина, – без объяснений сообщил «агент Смит» на проходной. – Калугина? – ответили ему. – Так ведь она утонула сегодня. – То есть… как утонула? – А может, не утонула. Ищут её, ищут. «Агент Смит» был очень раздасадован. – Вы ответите за это! – швырнул он в лицо ни в чём не повинному паренькувахтёру. – Говорил я тебе, говорил! – высказывал он тому, кто сидел в машине. – А ты: «Не спеши, никуда не денется! "Как курица в лукошке!"» Что я скажу Кандалову?!.» Я поняла, кто это был… И долго смеялась, вспоминая их физиономии… Так я от них отвязалась и они потеряли мой след. Концы в воду! И… «попробуй утонуть, черномазая сучка!» Между прочим. Пусть вас не смущает, что я постоянно шучу. Я люблю смеяться и шутить. Тот, кто в тяжёлой обстановке, не склоняя головы, находит силы шутить – тот верует. Верую и я. 3 Проснулась я ранним утром. На фронтоне вокзала горели неоновые буквы: «Актюбинск». Что за Актюбинск такой? И в России он находится или всё еще в Казахстане? Щёлкая арбузные семечки (а есть было больше нечего), я размышляла об этом, входя в город. 4 После побега из «спец. интерната» мне надо было где-то жить, во что-то переодеться, что-то есть… Вам, Виктор Иванович, может быть, и было бы интересно узнать все подробности моего житиябытия в эту пору? Скажу вкратце. Да, попрошайничала. Да, воровала. Это дало мне всё, в чём я нуждалась. Я нашла какую-то особен-ную притягательность в этом ремесле. Больше всего мне нравилось отбирать у парней «мобильники»… «Ах, мальчики, мне так срочно нужно позвонить! Не одолжите на пару минут телефончик?» Они и отдают, я вроде бы набираю номер, а сама отхожу в сторонку, вроде того, что не хочу, чтобы они слышали… Чуть отвлекутся – меня и след простыл. Ловили меня, правда. И били тоже. Правда, когда я позволяла себя бить. Сама виновата, что попалась… Ходила я и по рынкам. Там попробуешь, здесь попробуешь, вот и наелась… И, конечно, прихватывала, что плохо лежит… Где жила? Деньги если есть – жильё найдётся. Как на женщину на меня тогда не смотрели: лет мало, да и «гадкий утёнок» – кожа да кости. А полезет кто по пьяни – я так отошью! Научилась. Смешно… Но… Вы, может быть, не поверите, но у меня до сих пор не было ни одного мужчины… По-моему, любовь – это как две иголки, которые непостижимым образом сошлись остриями. Тогда и проскакивает искра, и вспышка, и озарение… Ловили меня, и милиция, и охрана, да только не поймали… …Я пишу о своих похождениях, а сама всё время как бы потихоньку наблюдаю за Вами, Виктор Иванович. Вам трудно. Вы, может быть, и не всему услышанному верите (и, кстати, правильно делаете, не такая уж я и лихая, как это расписываю), но слушаете, не перебивая, и в вашей памяти встают сцены допросов, судов, обвинений. Десятки и сотни и ваших, и прочих дел. И в их числе – множество дел, в которых фигурируют несправедливо обвинённые, оклеветанные, случайные люди… Вижу дело какогото маньяка, когда по вине вот таких же старательных «смирновых» и исполнительных «желдыбековых» были расстреляны двое, покончил с собой в камере один, а около десятка получили самые длительные сроки лагерей и тюремных заключений… А маньяк жировал на свободе, что это стоило жизни десяткам молодых женщин, пока не нашёлся толковый следователь, поставивший дело с головы на ноги… А сколько подобных этой, серьёзнейших бед осталось нераскрытыми вообще!.. И сколько ни в чём не повинного народу пошло по этапу! Грустно вы слушаете всё это, понурясь. И мне больно, что каждое моё слово зазубренной занозой проникает в Ваше львиное сердце… 5 И вот, однажды осенью, когда я в очередной раз куролесила по рынку, засекли меня цыганки. Их было двое, обе в подвязанных шерстяных платках: старшая, лет под пятьдесят, и младшая, лет двадцати пяти. Они давно меня высматривали. Старшая схватила меня за руку, заломила тихонько назад и что-то шепнула на ухо. Я поняла: лучше не рыпаться. Ситуация понятная: какая-то малолетка шарит на их участке… Завели меня за ларьки, где народу никого. Мне надо было что-то им сказать. Иначе не миновать хорошей взбучки. А то и… «пёрышка под рёбрышко», если окажусь опасна. Хотя, они сами это не хотели. Какихто особенных слов они выжидали от меня. И я прочла в их мыслях эти два слова… – Лавэ нанэ!1 – Си халос ромтес?2 – спросила старшая и отпустила мою руку. – Ты… ромни3? – Какая она ромни! – возразила другая. – Глаза голубые! Русачка! – Смуглая она! – склонив в раздумье голову, сказала первая. Тут я набралась наглости: – Дай закурить! И закурила прямо при них, внаглую. Цыганкасамозванка… Вы, если про цыганский гипноз когда-нибудь услышите, не верьте. Вся сила этого «гипноза» – в нахальном поведении, которое очень смущает человека, который к нему не подготовлен. Потом и говорю младшей, что дала закурить: – Пхене! Что же ты мужа так обижаешь? Бездельником называешь, говоришь, что не делает ничего? Вот он и пьёт у тебя. А двое детей твоих? Они же всё видят и слышат? И как бьёт он тебя. И… дай руку, посмотрю! Говорила негромко, но отчётливо. И по руке ей всё сказала. Зря, что ли, все папины учебники по хиромантии перечитала в своё время. После этого их отношение ко мне переменилось. Расспрашивать стали, и поцыгански, и порусски. Только я больше отмалчивалась. Что в такой среде никогда не приветствуется – это словоохотливость. Кто я, да откуда – молчок. «Проболталась» я, правда, про карты. И на картах им тоже всё посмотрела… А когда потом узнали, что я и танцевать умею… Словом, через совсем короткое время, обрела я и дом, и возможность зарабатывать без особенного опасения («крышевали» нас надёжно), и какое-то суеверное уважение к собственной персоне. Показали меня вожаку. Барону – не барону… Он однажды появился у нас в сопровождении своих «валетов». Или велетов, как они говорят. Глаза холодные, острые. Велел всем выйти. Потом протянул сигарету. Я по запаху поняла: не табак. – Кури! Марихуана… или анаша, как у вас называют. Я затянулась. Голова сразу стала пустой и лёгкой, перед глазами поплыли изумрудные пятна. – Хорошо тебе? – Хорошоо! – протянула я. Тогда он выбил у меня из руки сигарету. Растоптал её и отшвырнул носком ботинка. – Больше никогда этого не пробуй! Поняла? Уже потом я узнала: есть люди, на которых лёгкие наркотики оказывают слабое действие, эти люди легко от них отвыкают. А есть люди, для которых уже первая порция – конец. – Нет, ты не цыганка, девочка… – он погладил меня по голове. – Большое горе у тебя случилось недавно, вижу. И надо бы тебе добираться домой… Что же. Побудь с нами пока. Но как в России окажемся – вали на все четыре стороны! Поняла? Я так и сделала. 6 Ни в Актюбинске, ни в АлмаАте не было посольства ЛаПлаты. Впрочем, я со временем поняла: спешить не стоит. Что бы со мной сделали? Правильно, отправили на родину. А как быть с этими? В моих жилах течёт и испанская кровь! Я твёрдо решила: вендетта так вендетта! Найду. Из-под земли выцарапаю. А там – посмотрим, что будет… Начать я решила с Кашимова! Оказавшись, после недолгих поисков, в этом городке, я добралась до завода на окраине. Конечно, проникнуть внутрь ни через ворота, ни через стену я бы, конечно, не смогла. Но, обойдя вокруг, нашла место, где под бетонной стеной обвалилась земля. Причём, обвалилась в таком незаметном месте (там были кусты, какие-то старые развалины), что охрана о нём явно ничего не знала. Прокопать нору в рыхлом грунте было несложно… И я оказалась внутри. Это было что-то вроде машинного зала. Круглые металлические глыбы. Болты, гайки… Нет, болтищи и гаищи! Пульты управления. Что-то постоянно то ли гудело, то ли свистело… И – ни души вокруг! По этим цехам когда-то ходил папа… Рано или поздно ЭТИ здесь вновь появятся, решила я. А пока здесь можно было неплохо устроиться. В чуланчике хранилась ветошь и остатки картонных упаковок, из крана шла вода – ржавенькая, но пить можно. Тепло, сухо… Для Танечкибомжа – самое милое место. И тут я чуть-чуть было не погибла! Там была такая здоровенная труба, метров пять в диаметре; она свисала с потолка и слегка посвистывала. Я поняла – это нижний конец той самой трубы, что возвышалась над заводом. Там, сверху, её прикрывал остроконечный колпак. Здесь же – всё было открыто… Хорошо я, пробираясь по цеху, обратила внимание: под этой свисающей с потолка трубой почему-то не было никакого мусора! Ни кусочка штукатурки, ни щепочки… Только немного пыли. И – правильно я сделала, что не вступила в круг на полу. Вовремя отдёрнула ногу… Потом, уже в качестве эксперимента, бросала в круг разные камешки. Влетая в круг, они падали не на пол! Они падали вверх, в эту самую трубу! Вот полетела бы и я!.. и сейчас, конечно, не писала бы эти строчки. Так и сделался кашимовский завод моей запасной квартирой. А в самом городе жила я у МишкиЦыгана. Он и в самом деле был цыган, только одинокий – его выгнали из общины за убийство. Мы с ним познакомились в первый же день моего прибытия в город. Я сразу поняла, что это за человек. Поговорила с ним на «цыганскорусском». Он был необходим как надёжная крыша. Мне ведь надо было как-то кормиться! А весной я впервые встретилась с Юрием Георгиевичем. Моим «дядей Юрой», как я стала называть его впоследствии. Оборванный, испитой и поцарапанный мужик в камуфляжной куртке, которой его заботливо снабдил МишкаЦыган. Дядя Юра делал неплохие сборы, между прочим. А если утаивал чего – били его нещадно, по лицу… Сидел он как-то, весь такой понурый, как брошенный пёс, на станции. Я бы так и прошла мимо, но он поманил меня пальцем. И начал говорить странные вещи: – Слушай. Ты, я тебя знаю, ты ведь всё понимаешь… Я вспоминаю ту старушку, на курсах. Она… во время войны… разведчица… вроде бы, по легенде, подружка немецкого телеграфиста… она его задушила. Мы… нас так учили… если внедримся… нас заставят… ты понимаешь, заставят нас… стрелять… и всё снимают на плёнку… И без нас этого паренька убьют… вырежут глаза… так что, если я… его… это лучше… но я всё равно засветился… Ой! Что со мной?!. – Переутомился ты, видать. И пить надо меньше. – Да, мне нельзя пить много. Юхе… вообще пить нельзя… Ты… скажи лучше: это я? Или не я? Он заплакал, утирая слёзы камуфлированным рукавом. И вдруг как-то странно откинулся назад и тут же «вырубился». Я испугалась, что он умер или сейчас вот, на моих глазах умрёт и, как когда-то учил меня папа, ладонь одной руки положила ему на лоб, ладонь другой – на затылок. Спустя секунд двадцать он очнулся: – Что… – Успокойся. Ты чуть-чуть заснул. Сейчас ты проснёшься и… вспомнишь, о чём хотел сказать! – Да, конечно… Я здесь не чудил, случаем? Чудил, наверное… Прости меня, девонька. Испугал я тебя, наверное? Мне надо выспаться! Так вот… Он напомнил мне дона Анатолиу… Интересно, жив ли тот сейчас? наверное, уже нет… Потом, уже к зиме, мы с ним встретились вновь. При каких обстоятельствах? Об этом вы прочтёте в его дневнике… Глава 9. Охота ягуара в полнолуние Устал размышлять? Некому утешить? Не находишь выхода из положения? Пляши! Радостен, счастлив, свободен? Пляши! Желаешь понять волю богов? Пляши! Из древнеегипетских текстов 1 В ту ночь не спалось не только Танечке. Справа от Ивина храпел, разбросав волосатые руки, Виктор Иванович Орлов. Слева вторил ему Апраксин. И дело было вовсе не в том, что Ивин не мог бы снова, вслед за тем, что случайно проснулся, захрапеть в унисон – разумеется, мог. Просто ему почему-то расхотелось спать. Что-то висело в ночном воздухе. Что-то говорило: как же можно спать в такую ночь? Со стороны домика долго доносился звук, напоминавший тарахтенье сверчка. Пишущая машинка? Значит, их юная гостья тоже бодрствует… Ах, полнолуние, полнолуние! Любопытства ради он попробовал узнать, что снится его новым друзьям. Повёл ладонью вначале над Орловым… И увидел то, о чём никогда не рассказывал Виктор Иванович. Рассказ от первого лица: «Музей или выставка. Стеллажи, витрины. Китаяночка, ростом мне по грудь. Одета в джинсы и курточку; куртка жёлтого цвета, внутри мягкая, в пупырышках, внешне кожистая, с капюшоном. Короткая стрижка. Вопрос: – Ты приезжий? Отвечаю: – Да. Первый день и уже скучно. Вопрос: – Меня зовут Синь и у меня есть подружка. У тебя есть приятель? Она называет меня Гуаньфу.1 Следующий эпизод: по дороге, мощёной белымсерым камнем мы идём к рощице, где высится беседка – не беседка: круглая, большая, из того же белосерого камня, с потрескавшимися колоннами, вся увитая вьюномповиликой, зелёным с мелкими белыми соцветиями. Это тантристский Храм Влюблённых. Мы проходим чуть дальше. На этой, поросшей платаном вершине горы, на площадке за храмом, по кругу над обрывом – деревянные хижинки с широким входом. Внутрь можно войти, там сложены кошмы и одеяла, есть небольшой запас пищи. В уголке – статуэтка божества и горит лампадка. Здесь могут встречаться влюблённые, оставляя божку небольшую плату за кров, пищу, ночлег. Синь спрашивает: «ну как?……….». Следующий эпизод: «Запретная долина». Много белых с розовым, кирпичных, с облупившейся краской то ли храмиков, то ли домиков. Входы заперты, но можно проникнуть с тылу. Захожу сзади одного из них, там потайной вход. Спускаюсь по ступенькам, начинаю поднимать одну заслонку за другой…» Хороший сон. Спокойный. Кто такая эта Синь? И кто такой Гуаньфу? Ивин повёл ладонью над Апраксиным. «Храм. Гигантский, до неба, краснобелокаменный шатёр с маленькой луковичкой наверху. Шатёр сверху донизу в стрельчатых окошках. Понад воротами, опоясывая его – надстройка с небольшими часовенками по углам. Куполков много, какие-то по цвету то ли синие, то ли фиолетовые, металлически блестят как ёлочные шарики. Между ними – дорожкибалкончики… Я любуюсь этим храмом. И мне надо войти в него. Изнутри это храм кажется гораздо большим, чем это кажется снаружи. Мраморные лестницы, огромные белые залы… Это Храм Знаний. Это музей. И в каждом из его огромных залов звучит живая музыка – в центре каждого – возвышение, а на нём музыкант – скрипач, пианист или гитарист… Как здорово придумано, ведь играют же музыканты в ресторанах, так почему бы им не поиграть и в музеехраме?..» У одного – храм. У другого – храм… «Что обычно снится мне? Моя Аня. И Щёголев с Прокофьичем всё так же спорят над куском малахита… Нет, не заснуть мне сегодня!» Он наскоро оделся и вышел из палатки на свежий воздух. «Тумбутум! Тумбутум!..» – доносилось со стороны моря. Поглядел в ту сторону – и ахнул: красота какая! Яркая, ослепительнобелая луна плыла над горизонтом. Её было особенно хорошо видно отсюда, если смотреть в угол, образованный скалами. Широкая, переливчатая, блестящая серебром дорожка пролегла по воде от горизонта до берега. И, пересекая эту дорожку, по морю неспешно скользил кораблик под четырёхугольным парусом. «Тумбутум! Тумбутум!..» – отбивал ритмику барабан. Ивину показалось, что он замечает отблески от капель воды, слетающей с вёсел. «Наш оазис люди откроют нескоро. Лет через полторастадвести», – помнится, говорил Апраксин. Грузовой или торговый корабль, то ли финикийский, то ли греческий, шёл по ночной прохладе, куда? В Херсонес или Пантикапей… Он невольно вздрогнул от внезапной мысли: о Боже, да ведь идёт всего только второе тысячелетие до нашей эры! Не родились на свет ни Еврипид, ни Фемистокл, ни Платон… 2 Только сейчас он заметил, что звуки печатной машинки смолкли. От домика, изящно пробираясь среди камней, спускалась к озеру девушка. Поначалу он хотел окликнуть её, но решил пронаблюдать. Её чёрный, на фоне ртутно светящегося пятна озера, силуэт одиноко замер на самом берегу. Чуть слышно шумел водопад. Ещё тише вторил ему негромкий ночной прибой. И только громкий храп из палатки портил всё впечатление. Ивин захотел подойти поближе. Подкравшись, он заметил, что она опустилась на колени, протягивая руки луне. Вся её необыкновенно гибкая фигурка была тёмной, только ладони рук светились серебром. Она молилась, беззвучно шевеля губами. И вдруг она резко поднялась, запрокидывая руки. И встала с высоко поднятыми и перекрещенными руками, на цыпочках. Её лицо было по-прежнему обращено к луне. Вслед за тем она сделала шаг. И ещё шаг. И ещё. Ивин готов был поклясться, что она не смотрела под ноги, но не один камешек не шелохнулся. И – раз! И – раз! И – раз, два, три! И – раз! И – раз! И – раз, два, три! Раздватри, раздватри, раздватри, раздватри!.. Ему показалось или это было на самом деле? Тихие звуки музыки сопровождали каждое её движение. Она, убыстряя движения, слегка покачиваясь в такт, двигалась по камешкам берега, изящно поворачиваясь и изгибаясь, не опуская рук, которые вторили её пируэтам. И – то ли кастаньеты, то ли хлопки крошечных звонких ладошек сопровождали её передвижения. Вот она напружинилась, изгибаясь как под ветром, пошла по кругу, опустив, как бы из скромности, лицо к земле. Но снова выпрямилась и дерзко посмотрела в лицо луне. Продолжая и продолжая передвигаться, плясала она в лунном луче, и Ивин с изумлением заметил, что пляшет она не одна. Множество существ, таких же гибких, но полупрозрачных, почти бестелесных, сопровождало каждый её шаг. Вот она резко, но по-прежнему грациозно отскочила в сторону из круга. Её повадки изменились. Теперь это была сгорбленная, крадущаяся кошка, её растопыренные пальцы как когти рассекали воздух. Вот она поскакала куда-то прочь, но извернулась и присела как лягушка. Вот опять вскочила, бросилась и… рвала невидимыми когтями невидимое мясо жертвы. Её рот… оскаленные зубы… горящие белой лунной яростью глаза… Вот она стремглав понеслась прочь… причём, ни один камешек под её ногами по-прежнему не сдвинулся с места. Вот, переваливаясь, с раскинутыми руками пошла вдоль воды. Вот, снова резко выпрямившись, как-то поособенному взвизгнула или пискнула и – поскакала, и – помчалась колесом: рукиноги, рукиноги, рукиноги!.. И невидимые существа следовали ей… Ивин начал понимать, за что невежественные церковники сжигали женщин в средние века. То, о чём он читал, слышал, считал блефом – вот оно, было перед ним. Это были первобытные, дикие красота и искусство. Это была природа и это была женщина – в истинном облике. И здесь не требовалось что-то приукрашивать и чего-то объяснять. Барабанчики, кастаньеты и тамбурины смолкли. Исчез и дикий призрачный народец. Она стояла, вытянувшись, одиноко, запрокинув лицо к лунному свету. Потом внезапно взвизгнула, рассмеялась и – бросилась в озеро. – Константин Петрович! – услышал он её задорное. – А вы почему не купаетесь? – Да как-то неудобно было прерывать ваш танец… – А… это индейский, называется «охота ягуара в полнолуние»! Правда, страашный? После подобного танца ацтеки возлагали девушку на алтарь и вырывали у неё сердце. Вы, случайно, не собираетесь вырвать у меня сердце? – и она повторила слова Анны Петренс: – А то я испугаюсь и убегу!.. Наша «немка»… ну, преподавательница, говорила нам… Олп! Она резко нырнула и вынырнула. – Так вот, сеньора Анна говорила… сейчас… «Ващье тело – есть ващь язьик! МолЪотить язьиком можьет каждый! Но не кажьдый сумьеет телом сказать то же, что языком!» Ой! Здесь и рыбки водятся! Как здорово! Только сейчас Ивин заметил, что она была совершенно обнажена. У него захватило дух… Нет, нет, совсем не от того желания, которое многократно описано в романах. Он вдруг осознал, что только что соприкоснулся с древним таинством, о котором не пишут книг, о котором не знают учёные, о котором подавно не подозревают мужчины. – Да бросьте вы! – она уже выходила на берег и, вся освещённая луной, подбирала брошенное здесь же широкое махровое полотенце. – Вам и Аня говорила, да и тёща ваша… Для любой женщины, которая действительно ощущает себя женщиной, всё это – никакие не «древние таинства», а самая, что ни на есть, обычная реальность. Норма! – Да, может быть, – попробовал возразить он, потупясь при виде лунного блеска её тела. – Только… – Только, к сожалению, большинство нынешних женщин так измордованы цивилизацией… – вы об этом хотели сказать? Она, понимая его смущение, закуталась на этот раз в полотенце и присела на брёвнышке у края воды. – Хотите, присаживайтесь рядом. Аа! вот… Смущаетесь. Не хотите. Боитесь! Наш мир – вот что он сделал с человеком. Мы стали бояться самих себя. Мы загоняем желания внутрь. И не дай Бог кому-то при всех высказать верную мысль, хотя бы о том, как прекрасны осанка и грудь, или походка встречной женщины! Или о том, как бы он или она хотели иметь побольше детей друг от друга! Или… при всех поделиться мыслью о том, что в любви нужно стремиться не столько к сексу и не столько к духовному общению, но искать золотую середину, «лезвие бритвы». Вы Ефремова читали. – Разумеется, читал. – Согласны с ним? – Согласен… – Так что же вы, маг и порядочнейший человек, в обычной жизни продолжаете жить так, как те серые, провинциальные люди, что вас окружают? Ваш Тихореченск в пять раз крупнее нашего «Мендыша». А раскованности, естественности, стремления к духовному самовыражению – в сто раз меньше! – Танечка! Простите, я всё никак не спрошу. А сколько вам лет? – Без десяти дней девятнадцать. Какое это имеет значение? Да вы хотя бы взгляните на меня, чего вы боитесь, Молчаливый? Да, я наглая и самоуверенная деффка! Но сегодня, в эту ночь, перелистнув события, я поняла то, до чего никак не дойдёте вы, самоуверенные мужчины! Ивин присел на корточки: – И что же вы сумели понять? – А то, что занимаетесь вы совсем не тем, чем вам надо было заниматься с самого начала. Вы читали Стивена Кинга? Его, эту… опупею «Башня» или что-нибудь ещё? – Признаться, нет. Вообще, американская фантастика, особенно в последнее время… – Ну нет, ну не то, ну не то же! Знаете, он признанный автор «страшилок»! Колдуны, оборотни, вампиры… (Я бы и лучше сочинила!..) Главное, и самое ужасное, что он описывает, сам того не понимая, это – социум. Ужасное положение человечества, когда оно вынуждено задыхаться от испарений собственной жизнедеятельности, которое калечит людей, и в которых потому и рождаются все ЭТИ вампиры и оборотни, чёрные маги и политики. На днях, я чувствую, будет у нас с ними небольшой Армагеддончик… – Не будет, – усмехнулся Ивин. – Мы, здесь собравшиеся, гораздо сильнее любого там Оскара или, тем более, Кандалова. Просто войдём, товарищ Орлов исполнит служебную «цыганочку с выходом», тем дело и закончится. – Вы думаете? – с сомнением промолвила она. И продолжала со смехом: – Я умными словами разговариваю? Никак не отойду от своей «исповеди». Прямо Ефремов в юбке… Нет, хахаха!.. даже не в юбке! Н-ну, заболталась! Да! Я ведь прочла и ваш рассказ тоже! – И сейчас начнёте высказывать те же замечания, что и они? Тогда я пойду, наверное… – «Они»! Звучит как «ЭТИ»! Ах! – откликнулась Татьяна. И прибавила повелительно: – Подождитека. Поразмыслю я над вашими словами. Но подумайте и вы над моими. Вот, обиделись вы, к примеру, на Апраксина. А зря. Ведь он на свете немало повидал. И работал много, и в армии служил… ты… служил, кстати, в армии? Так я и знала… Замкнулся в своей каморке. И Анастасия к тебе приходила. Пустая душа, конечно… А за чем приходила? Может быть, хотела, чтобы её чем-то наполнили? Но ведь ты по уши влез в раковину, только глазки на прутиках – тудысюды, тудысюды, у!.. А Виктор Иванович, которого у меня язык не повернётся называть «ментом»? Он и в Чечне воевал, и в Карабахе, и на Амуре с хунхузами бился… Да и я много чего повидала. Да, воровка, и психопатка, и колдунья. И голая при луне танцую, и обматерить могу невзначай. Так что ж меня теперь – сразу в мусор? А я ведь и пьяного могу из лужи поднять, чтоб невзначай не захлебнулся. И у постели больного ночи просиживать. И вслед за любимым – хоть в пропасть шагну… А моя теть Тань, что всю жизнь проторчала в «шанхайчике»?.. Ну, её сразу – в КПЗ? Понимаешь ли, Константин. Бороться правильнее всё же не с людьми, а с их пороками, которые они, по наивности, приписывают какому-то «дьяволу». А ты вначале разберись, откуда в человеке этот, «дьявол»! И нельзя ли сделать так, чтобы этот, бес из человека вышел? А выйдет он только в том случае, если в нём отпадёт надобность. Ведь человек, по своей природе – добр. И если в нём сохраняется хотя бы искорка любви и доброты, то, разгоревшись, она сожжёт все его пороки, как бы сильны они ни были. – Эх вы, мужчины! – продолжала она. – Для Бога важны не события! Не дела! И не ваши высокие рассуждения! Важны переживания. Важна жизнь, от которой убегать – означает сделать существование никчемным. Да, можно, конечно: блаблабла!.. Я – великий! Я – непонятый! Я – написал великую книгу, а мой друг в Москве не смог её опубликовать! Теперь он мне не друг! Так? – А ведь вы действительно написали хорошую книгу, я правильно поняла? Да только писали вы её для себя. Вы воспользовались интроскопом, чтобы заглянуть в будущее, так? Вы увидели, из каких людей состоит будущее. И вам в нём так понравилось, так понравилось! Да вот только будущее без настоящего не состоится! Вы это учли, о Константин Петрович? – Глупости вы… ты, по-моему говоришь. Десятки, сотни, тысячи мыслителей… Ерунда! Бред! Чушь полнейшая! – Ах, как много изысканнейших, изящнейших слов слетает с ваших правдивых уст, о достойный рыцарь! Ах, не уходите! Вы ещё не полностью их перечислили! Хотите, добавлю? – Знаете… Может, у меня вместо мозгов солома, но что вы от меня… – Солома? – она как-то странно посмотрела на него. – Хм, солома… «Кто же я во всей этой истории? – мелькнуло у неё в голове. – Дороти, по сказке Баума? – той, что читала я? Элли, по сказке Волкова – той, что читал Фёдор Николаевич? Фёдор, Феденька, Федичка… как же я буду его потом называть?.. Да, а кто же Тотошка? Юрий Николаевич? Чарик? Или… ну не знаю я!..» – У Фёдора Николаевича, – как ни в чём ни бывало, в это время продолжала она, – как он считает – нет сердца, но и он хотел бы это исправить… интересно… На самом деле, дорогой Костя, задача мага – искать первоздан-ную истину. И не надо на меня обижаться. Я понимаю, это словосочетание затёрли, превратили в штамп, но… Мы, по главному назначению своему – искатели Первозданности. Всё остальное – лишь приложения… Вы поймите, что каждый из нас, в зрении Господа Бога, каждая душа – только «пиксель», точка на компьютерном дисплее, и Он не может воспринимать нас иначе. Он может «засэйвить»1 игру, в этом случае мы воспринимаем постоянные «дежа вю». Он может начисто стереть каждого из нас, способен каждого из нас возвысить или окунуть в грязь. Он – ребёнок! Ему неведомы наши заботы и стремления, ощущения и страдания. Он желает лишь одного – довести игру до конца. И когда наша точка заставляет Его сопереживать нам – Ему и радостно, и больно, и счастливо. Будь он оленёнок, что вышел на прогулку втайне от матери, или тот ягуарчик, что подружился с девчонкой, потщившейся переплыть одну из величайших рек континента! Он ждёт от нас помощи. Он сам не всегда ориентируется в этой «игрушке». Он сам не знает, кого породил на свет. На наш свет… «Ничего себе, – думал Ивин. – И это – та девчонка, что несколько часов назад спрашивала меня: "а скажите, Костик, мне идёт эта маечка? а вот этот платочек… нет, пожалуй, не мой стиль… а вот эта кофточка, не очень меня полнит?"» Скользнул в его памяти и несколько иной момент. – …Ой, спортивный отдел! Какая милая туничка!.. К ней надо бы найти босоножки… ах, сандалики-сандалики-сандалики, айоу! Мы ведь отправимся в древнюю Тавриду, да?.. Ой, пройдём туда… спортивное оружие, луки, о! Я и стрелять немножечко умею. Это ведь в Крыму жил писатель, что с голодухи охотился с луком на перепёлок? Ну, тот, который написал эту ужасную историю о том, как хорошо иметь много денег, чтобы устраивать чудеса? «Феерию»? – Вы… «Алые паруса» имеете в виду? Ивин был поражён её цинизмом. – Так это не цинизм, Константин Петрович, – отозвалась она мгновенно. – Это привычка называть вещи своими именами. Я представляю себе состояние этой бедняжки на другое утро. Рядом, в постели – нелюбимый человек… – Но она же полюбила его… – не совсем уверенно возразил Ивин. – С чего вы взяли? На месте Грина (мне, кстати, всегда больше нравился его «Крысолов») я бы… например, поменяла бы их местами. Пусть Ассоль будет взбалмошной богачкой с фантазиями об «Алых Парусах», а Грэй – не капитаном, а так, просто бедным матросом. Смотрите, как усложнилась задача… – Тогда это будет, например, «Гранатовый браслет» Куприна? – Это будет жизнь, Константин Петрович!.. Ага!.. Замечательный лук! Килограмм под двадцать… И к туничке как раз подойдёт, смотрите. Возьмём этот!.. – Что это вы всё время улыбаетесь? Ведь я серьёзно! – Да радуюсь я! Радуюсь, что мы в вас не ошиблись. Вы иногда бываете такой… – «Мы»… Хмм!.. Давай так, Костя. Здесь собралась интересная компания. В ней невозможно что-либо утаить. В первую очередь – утаить собственное естество. Потому… вы не обижайтесь только… мнения наши, например, о тебе, могут не совпадать с твоим «самомнением». Страшный Суд, он потому и страшный, что на нём многое раскрывается. И бояться этого нельзя! – «Нельзя»… Как странно вы ввернули это слово… Хорошо. А какого же мнения обо мне вы? – Я? Вы обидитесь. – Нет, уж скажите. Что вы думаете обо мне? Хотя бы одно слово! – Это страшное слово, Костя. – Нет уж, говорите, говорите! – Ничего. – То есть, как ничего… – промямлил Ивин. – Совсем ничего? – Страдая от невостребованности, ты ходишь по кругу. Тебе это привычно и удобно. А круг есть ноль!.. Где ты повернулся? Где не так пошёл? Считаешь, что всегда прав? И что остальные пусть себе талдычат, я же всё равно прав? Вот и идёшь: направо да направо… – Допустим, я… – продолжала она, – я разная бываю. Я хочу, я стремлюсь быть разной! Ибо это как учиться говорить на разных языках! Вот тебе – стеснительно на меня глядеть? А для меня это как переодеться в другую одежду, вот и всё… Господи, какая ночь, какая ночь!.. Только… это кто там у вас такой храпучий? – Мы все понемногу. – Ладненько, ладненько. Вот что, пойдука я, утренние сны погляжу. Завтра столько дел! До завтра, милый сэр! Необыкновенно стройная, изящная, снова не сдвинув ни камешка, она мелькнула мимо Ивина, бросив на прощанье: – О Первозданности, о наступлении нового Начал Времён подумай на досуге. В такие ночи не зря всякие слова и мысли приходят! Константин Петрович вернулся в палатку и вскоре его храп вновь присоединился к дружескому храпу соседей. Никто из них троих, конечно, не заметил, как сквозь незакрытый вход в палатку проникла беззвучная, блестевшая пятнами в лунном свете змея… 3 А утром обитатели палатки пробудились от дикого вопля! Выбравшийся из палатки Орлов, в трусах и майке, нервно потрясал рукой, на которую почти до локтя был натянут какой-то предмет – не то чехол, не то чулок. Предмет был живой, он выпучивал глазки, резво помахивал хвостиком и пытался конвульсивно продвинуться разинутой пастью вверх по руке как можно дальше. – Что это? – спрашивал Виктор Иванович. – Кто-нибудь из вас объяснит мне, что это такое? Ребята, что за шутки? – Кажется, я догадываюсь, чьих это рук дело, – набивая трубку, заметил Апраксин. – Татьяна! – безуспешно пытаясь придать лицу серьёзность, крикнул Ивин. Танечка выпорхнула из дверей дома и проворно подбежала к палатке. – Ой! Так это я, получается, вам… – она прикрыла ладошкой рот. – Вы только не бойтесь! Это льяка! Просто льяка! – Какая «ляка»? – простонал Орлов. – Змея, которая глотает других змей. Вы не бойтесь, она не ядовитая. – Мне от этого не легче. Пальцы щиплет! – Это она вас переваривает. Льяка, если не находит другую змею, способна заглотить любой похожий предмет, например – чьюнибудь руку… – Спасибо, успокоила! Как эту гадость снять? Резать ножиком – жалко… – Сейчас, минуточку. Татьяна зажгла и деловито раскурила сигаретку. – Теперь мы пустим дымку ей в носик, пусть понюхает. Апраксин хмурился. Ему не нравились все эти нежданные появления. То букет цветов, то эта «ляка». – Ну вот и всё! – Татьяна отшвырнула удавчика в кустарник. Виктор Иванович озабоченно потирал запястье и предплечье, кожа на которых заметно посветлела. Вдруг в его голову пришла догадка: – Танюшенька? А не твои ли это проделочки? Танечка прыснула и отвернулась. – И не отнекивайся! Думаешь, я не знаю, что такие змейки водятся совсем не на берегу Крыма?.. Что… А! Наверное, сильно храпел ночью? – Не то слово! – Тогда понятно. В армии меня и зубной пастой кормили, и усы чернилами рисовали… Вот ведь придумала, стрекоза! – загрохотал он. И прибавил удивлённо: – Постойка! А ну, повернись, покажись! И все вдруг обратили внимание на то, что Танюша одета попраздничному: в длин-ную цветастую юбку и коротенькую белую блузочку. В распущенных чёрных волосах – алый цветок «персидской розы». – Ах, какие мы гламурмурненькие! – съязвил Апраксин. – Губки – от ушей, ножки – бантиком! – «Мисс Уругвай2003»! – не обращая внимания на его издевательства, объявила она, гордо закидывая голову и выставляя в разрез юбки смуглую упругую ножку. – Или «Мисс ПантикапейиХерсонес полторы тыщи лет до нашей эры»! – уточнил Орлов. – Да, сэнёрита, в таком наряде вы, конечно, прогуляетесь по вечерней Москве 1988 года… до первого сотрудника милиции. – А может, я иностранка! А я и есть иностранка! Ведь вы так любите иностранцев! Ну что, Константин? – обернулась она к Ивину. – Хороша я? – «Ты прекрасна, спору нет…» – грустно процитировал тот. – «Но?.. – продолжила она цитату. – Царевна всё ж милее? всех румяней и белее?» – Постой, а где татуировка? – перебил Апраксин. – Где твоя саламандра? Действительно, на плече Танюшки синела лишь старая, ещё детская наколочка – пресловутая змея с головой ягуара. – Эх вы, сыщики! Ту саламандрочку я сама, специальным карандашом рисовала. Смылась он, когда купалась! туда ей и дорога. – Вот что, Танюша. И это и к тебе относится, Костя, – Апраксин был даже не то, что серьёзен – встревожен. – Вот что, ребята. Давайте с этого дня подобные розыгрыши прекратим. Непонятно? Сейчас объясню. Получается, что творя подобные чудеса, мы постепенно втягиваемся в виртуальный мир. То есть, в мир нереальный, если хотите – выдуманный. И этим осложняем себе задачу. Теперь, из-за того, что таким образом вы поменяли ход событий, возвращение наше становится проблемой. Придётся поновому перенастраивать аппаратуру. Понимаете? – Хорошо, командуй, – согласился Ивин. – Сейчас нам потребуется срочно, на несколько минут, вернуться в квартиру на Моржукова. Боюсь, как бы в дополнение к вашим «чудесам» не случилось чегонибудь посерьёзнее… Глава 10. Сцилла и Харибда – Полтонны машинного масла – за борт! Двадцать кубометров водорода поджечь и – за борт!.. Итак, мы погибли, – сказал с усмешкой капитан. – Теперь уж никто сомневаться в этом не будет. Гр. Адамов, «Тайна двух океанов» 1 – Ччёрт, а предупреждал же я! – волновался Орлов, нацепивший кожанку прямо поверх майки. – У меня всё это время было ощущение, что за нами следят и пытаются воздействовать. Оскар тоже не дурак. Наверняка чегонибудь придумал! В комнате на Моржукова, куда они в это время смотрели из «кельи» Апраксина, действительно творилось странное. Как фурия металась и летала Шизука. Странные красноватые отсветы метались по стенам. Молнии били за окнами… – Не понял, – сказал Апраксин, бросив взгляд на циферблат настенных часов. – Нарушена пространственновременная регуляция… В эти несколько минут тамошнее время сравнялось по скорости с нашим… Так! Действуем быстро, чётко, по команде. Виктор и Костя! Заходите в комнату, с двух сторон хватаете стол, на котором стоят компьютеры! Я, пока вы это делаете, выдёргиваю из розеток шнуры питания. Не бойтесь, он сразу не отключится, потянут аккумуляторы… Таня! На тебе – Шизука. Понимаю, что боишься, но у тебя богатый опыт… Подержишь её, пока мы будем утаскивать компьютер. Всем всё понятно? Вперёд, не мешкаем! Однако всё пошло немного не так, как они предполагали. Набравшаяся смелости Таня быстро загнала призрак в угол комнаты. И Апраксин сумел вовремя вынуть кабели из розеток. И Ивин с Орловым продвигали стол к выходу. И в это время за окном квартиры что-то резко ухнуло. Стёкла окон как-то странно выгнулись наружу и… полетели прочь осколками. Апраксин мельком выглянул на улицу и присвистнул от удивления. На том месте, где при выходе на улицу была трансформаторная будка, теперь чернела глубокая яма. Ямы поменьше чернели и там, где ранее, рядом с ней стояли деревья и столбы. Оборвавшиеся провода на самой улице прыгали по тротуару, чиркали об асфальт, пуская искры и распугивая прохожих… – Ого! – не удержался Орлов. – Залп всем бортом! Кстати, как там мой «Опель»? – Мальчики, а можно побыстрее? – взмолилась Танюша. – У меня руки горят! – Почему ты не распылишь эту тварь? – спросил Орлов. – Сказал бы ей… – Тсс! Тихо! – перебил Апраксин. – Она нам пригодится. Всё, схватили, понесли! Таня, продвигайся за нами! Они осторожно протащили стол с компьютером сквозь портал. Танюша прикрывала их отступление. Вновь очутившись в «келье», Апраксин, не медля ни секунды, бросился подсоединять электропитание. Наконец, всё вроде бы наладилось и Фёдор Николаевич удовлетворённо сказал: – Уфф! – и откинулся на стуле. – Танечка, милая, – прибавил он. – Можешь её оставить. Сюда она не прорвётся! Даа… А у тебя сигаретки не будет? Присаживайтесь. «Бум дум», что делать дальше. Все молча присели, не сводя с него глаз. – Как? – наконец спросил Ивин. – Всё в порядке? Апраксин затянулся, выпустил дым и отрицательно помотал головой: – Дела наши – веселее некуда. Как бы нам, родные мои… не пришлось бы вечно… Танюша, который сейчас там час? – Без десяти десять, Фёдор Никлаич! – Неплохо. У нас осталось в запасе… дней пять, от силы – неделя… Надо заново переналадить аппаратуру, ухх!.. Хорошо, Костя, что у нас есть твой подарок! – Крокоит? – Да… Дай другой диспульт… там, на полке. Этот, похоже, накрылся… Сейчас, их надо ввести в резонанс друг с другом… – и Апраксин повернулся к компьютеру. Между тем, Шизука по какой-то причине не собиралась отходить от входа в портал, и как будто посылала знаки. – Странно она себя ведёт, – отметила Таня. – Как будто предупредить о чём-то хочет… – Фёдор! – окликнул Апраксина Ивин. – Дада, сейчас, – рассеянно отозвался он, щёлкая по клавишам главного пульта. И принялся объяснять, не оборачиваясь: – У низших существ, подобных этому, иногда наблюдается… – Да ты посмотри, что там творится! – не выдержал на сей раз Орлов. 2 Стена с часами вдруг исчезла. Вместе с нею, как срезанная бритвой, пропала вся часть дома и на какое-то мгновение стала видна улица. В следующий миг пропала и она, и сплошная чёрная мгла установилась в портале. Это было точь-в-точь как тогда, когда Орлов впервые посетил дом Апраксина – та же глухая пугающая тьма, в которую можно просунуть руку, и которая вела в абсолютную неизвестность. Но здесь… Он внезапно увидел, как пространство, кривясь и изгибаясь, начало устремляться туда. Как стал заваливаться стол, за которым сидел Апраксин. И сам Фёдор Николаевич, недоумевая, стал медленномедленно как бы заваливаться на стуле назад. Да и вся комната, накреняясь всё под большим углом, медленно вращаясь, начала приближаться к порталу… – Что за чертовщина… – начал было Апраксин. – Федя! – вскрикнула Танюшка. – Фёдор! – воскликнул Ивин. Виктор Иванович растерялся, как это иногда бывало с ним в первые мгновения. Он увидел и неожиданно понял, что сейчас пол займёт место стены, а проём портала превратится в чёрный бездонный колодец, дыру, куда провалится всё: стол, компьютер, Фёдор Николаевич, Таня, Ивин, стена дома и пейзаж за окном… В следующий миг… медленно, ох, медленно! – как показалось ему, но на самом деле – в мгновение ока, он подскочил к порталу и закрыл его, встав косым крестом у входа. Его тут же потянуло туда, вниз лицом в темноту… «ой, зря ты, Виктор, отрастил такое брюхо!» – мелькнуло в голове… он упёрся лбом в косяк двери… и тут ему на спину обрушились поочерёдно Апраксин на стуле, стол, мониторы и процессоры… Он стоял (а точнее свисал), упираясь ногами, ладонями и головой, а на него падало, и валилось, и давило то одно, то другое, то третье. Где-то в горах ударило, громыхая, дрожь пошла по всему помещению. – Землетрясение! – услышал он голос Ивина. – Фёдор, я не могу больше!.. – хрипел он, не в силах держаться на растянутых конечностях над дырой в неизвестность. – Выключай ты на фиг свою штукови… Что-то тяжёлое и острое с хрустом ударило его в затылок, и всё исчезло… –…Пристрелялись, гады!.. – услышал он собственные слова и попробовал вскочить. – Витюша, дорогой! – склонилось над ним лицо Тани. На голове – тугая повязка. Всё кончилось? – Как там… дверь? – решил спросить он. – Закрылась, закрылась. Лежи. Как ты нас напугал! Это Таня. Значит, всё хорошо. У неё взгляд, как у Синь. Что-то есть общее во взгляде у всех хороших людей… – Да что вы, ребята, – пошутил он, – моим калганом можно стены прошибать! Только вот… – он попробовал поднять руку, чтобы ощупать затылок, но рука почему-то не слушалась. Боли он не чувствовал. Только постукивало… как в большой барабан: «тум! бутум!», и очень хотелось пить. – Попить бы… – Сейчас, милый… Почему у Тани такие глаза? Вода… Вкусно… И голова меньше кружится. – Что… это было? – Это был аккумуляторный блок, – жёстким голосом объяснил Апраксин. И нехотя продолжил: – Я ходил к водопаду. Электростанция – вдребезги. Других источников электропитания у нас нет. Похоже, мы приехали… – Как это… «приехали»? – спросил следователь. – Там ведь… мои орёлики, Дениска… – Там ещё Серёжа Баданов! – устало напомнил Апраксин. – И ещё пять миллиардов всего человечества. И рота мерзавцев, по которым Бутырка плачет… И ещё ты… здесь. – Шутки с антигравитацией так просто не кончаются… – добавил он. – Хотя… не мы первые начали. И я дурак! Что стоило обзавестись запасом… Хоть в Херсонес беги за помощью! – К кому? К… древним грекам? – спросил Ивин. – Теперь мы сами – древние. И выхода я пока не вижу. Вот ведь зарраза! – заговорил Апраксин словами Юрия Георгиевича Свири. – Ведь всё цело: и оба монитора, и процессоры, и блок сопровождения! А аккумуляторы… унеслись к Альдеборану! – Может… дежурному электрику позвонить? – решил пошутить Орлов. – Телефончик на месте! – Телефончик? – оживился Ивин. – Там же эти… батарейки… – Аккумуляторы, – поправил Апраксин. – Три и шесть десятых вольта постоянного тока. Эх, мне бы раз так в сорок побольше! Да переменного! Да герц так на пятьдесят! Хотя бы на полминуты! – А знаешь, – предложил Ивин, – Может мне попробовать? – Ты кто, человектрансформатор? – недоверчиво, но уже с какой-то надеждой спросил Апраксин. – Моей помощи не нужно? – подал голос Орлов. И все поглядели на него, как показалось ему – со страхом. – Я справлюсь, – твёрдо заявил Ивин. – Говоришь, сколько тебе там потребуется? Апраксин как будто не спешил. Глазами указал ему на неподвижно лежавшего на полу Орлова, которому Татьяна осторожно поддерживала перебинтован-ную голову со страшным треугольным пятном на затылке… – Понимаешь, зачем это нужно? – Была в Древней Греции такая розга, – произнёс Ивин. – Называлась она «стимул». Учитель, проходя по классу, «стимулировал» нерадивых учеников… Полагаю, лучшего стимула мне сейчас не найти. – Таня! Сумеешь помочь? Отвлекись на минуту! Татьяна отрицательно покачала головой. Пятна крови покрывали её белую блузку… – Боюсь, вся моя энергия… – Так, понятно. Придётся тебе одному. Справишься? – Подсоединяй, провода, электрик! Время уходит… – Ну… включаю! Ивин прикрыл глаза и сжал в кулаках аккумуляторы. Почему-то вспомнились ночь, луна над морским горизонтом, танец Татьяны… – Немного есть, но мало. Ещё! – крикнул Апраксин. Прокофьич посмотрел ему в глаза. И Щёголев, обеспокоенным взглядом. И Берг… И Леонид, и Фома, и отец Андрей… «Помогите, ребята!» – молился Ивин. – Идёт! Ещё немного! – не отставал Апраксин. «Аня! Анечка! Милая моя! Я ведь всё понимаю! Прости, если что! Господи!..» Портал светился, но слабо, слабо… Апраксин уже загрузил программу. – …низших сущеееств, подобных ээтомуу… – услышал он из портала собственный голос, растянутый в басовых тонах. Ивин, склонив набок голову, скрючился на полу и стал на глазах стареть. Апраксин краем глаза, но увидел, как одна за другой побежали по лбу морщины, как теперь совершенно белыми стали волосы, как всё более скручивалось в потоках времени тело… Вскочил, подбежал к нему. Крепко схватил его руки в свои… – Да посмотри ты, что творится! – грянул из портала голос следователя. «Секунды две, не больше!» – понял Апраксин и прыгнул в проход. Его палец нажал кнопку выключения устройства… у себя же под руками… где-то за полсекунды до того, как начала заваливаться стена… 3 – Что это с тобою, Виктор Иванович? – спросила со смехом Таня. Орлов стоял, раскорячившись крестом на двери портала и… упираясь носом в металлическую стену. – А, ты её всё-таки выключил? Уфф! А ято сдуру… прямо Александр Матросов… Перетрухал маленько, тьфу ты! – отлепился он от стены. – Как в цирке!.. Что ты так на меня смотришь? Фёдор! – Фёдор, что с тобой? – встревожился Ивин. – Что случилось? – подскочила Татьяна. Апраксин, не отвечая ни слова, слегка приподнялся с места. Потянулся, зачем-то ощупал у Орлова затылок. Затем, бледный как полотно, снова присел на стул. – Да, пожалуй не помешает… – наконец, произнёс он. – В голове мутится… Похоже… Танюша, если можно, там, в графинчике… немного вина… стакан… – Похоже, мы проскочили… Проскочили… – добавил он, – какую-то петлю. Сцилла и Харибда… Ивин приложил ему ладони ко лбу и затылку: – Сейчас будет полегче… «Харибда»… Знаешь, так тоже нельзя. – Да… про «стимул» – это ты мне только что объяснял? – Про какой стимул? – Ладно. Замнём для ясности… И задал странный вопрос: – Я здесь один? – Как это? – Ну… В единственном экземпляре? – Конечно, в единственном… – Тогда я, пожалуй… – и тут он облегчённо улыбнулся и через силу, слабым голосом объявил: – Всё, ребята. С боевым крещением нас! Мы – убиты! Наша подлодка с пробитым брюхом покоится на дне Тускароры! По крайней мере, пусть коекто так считает!.. Какая у тебя, Танечка, блузка. Белая… без единого пятнышка… Экипажу отдыхать!.. Отстранясь от предупредительных ладоней Ивина, он резко поднялся на ноги. И пол, вздыбившись, полетел ему в лицо… Почти в беспамятстве, он чувствовал, как его подхватывают на руки, несут, укладывают на койку… Капкапкап… – что-то тёплое на щеках. – Мне бы повязочку похолоднее… Это его слова? Или их произносит кто-то? – Феденька! Фёдор Никлаич! Миленький! Сейчас будет холодненькая! И снова: капкапкап! – Костя, ну что ты там возишься! Ну вот, теперь блаженный холод. «Блаженный»? Какое глупое слово, почти как «ангельский»… – …Нет, не потерял! – странная фраза, вполголоса, из уст Орлова. – Просто спит! Перезанимался со своей машиной. Ой, не ценим мы нашего Фёдора Николаевича… – Хм, действительно спит… – тоже шёпотом, голос Кости Ивина. – Ой, храпит, храпит! – беззвучно захлопала в ладоши Татьяна. Шмыгнула носом, утирая слёзки. – Пойдём, пусть хорошенько выспится! – гулко. Это снова Ивин. – Пойдёмпойдём… – шепнул Орлов. – Тихо, тихо, тихо!.. Глава 11. Хранительница Судеб Так исполнилось третье желание Начикетаса. Узнав у Смерти, что выше Смерти, он достиг бессмертия. Из индийской мифологии 1 …Жутковатое видение: широкая светлокоричневая лента, она всё время движется, завиваясь в спираль, и вся усыпана множеством больших и маленьких красных точек, как капелек крови; они то выступают на поверхность, то вновь исчезают. Их много, этих лент, они скользят и переплетаются во всех направлениях… На это почему-то непривычно, неприятно смотреть. Как будто вместо текста на экране компьютера неожиданно увидел хаотическое нагромождение символов. Кружится голова и кажется, что ты сам находишься на одной из движущихся лент. Надо попробовать переключиться на другую программу… Теперь вокруг всё зелено. Травяные, мглистые волны… Словно погружаешься в тину. Всё вокруг изумруднозелёное и в то же время багряное. Как будто перед глазами проходят лучи, пропущенные сквозь кристаллы граната. Или сквозь колбу с раствором хлорофилла… – Твои друзья отправились по делам… – услышал он чейто голос и кто-то осторожно присел рядом на койку. – Теперь мне самое время поговорить с тобой… Так может присаживаться только женщина – округляя движения, как бы ощупывая поверхность. – Таня? – спросил он. – Нет, не Таня. А ты открой глаза. Мягкая, как у мамы ладонь опускается ему на лоб. Он видит сон… что видит сон… что видит сон… что видит сон… Женщина, чей взгляд спокоен, но под ним чудятся волны чувств, переживаний и страданий. Огромные глаза, в которых – звёзды, Галактики и бесконечно разбегающиеся Вселенные. – Великая Ананке! – слышит он собственный шёпот. – Лежи, лежи! – повторяет она. – Ты и твои друзья совершили главное, что должны были сделать. Погляди, как преобразились, погляди как очистились от скверны твои Арканы! Теперь перед ним – не шаржи и не куклы. Он видит Мага в блистающих золотом и зеленью одеждах. И Жрицу в серебристых лунных одеяниях, вышивающую на полотне письмена судеб… хотя, нет, вышивающую обережные знаки на рубашке будущего ребёнка… определяя тем самым его судьбу… И далее видит всех… Крылатую красавицу Императрицу, на голове которой венец из двенадцати звёзд: она одета в свободное широкое платье; по сторонам её трона возлежат могучий лев и изящный олень. Мускулистого Императора в йоговской позе «древа» на вершине его пирамиды… Возничего, что правит Колесницей, запряжённой четырьмя Сфинксами. Богиню Правосудия в белом, незапятнанном облачении. Отшельника, в руках которого вместо фонаря – груда сверкающих угольков, которые он рассыпает по небу и они становятся звёздами… Теми, что заставляют лампаду каждого безумца гореть во мгле… Льва, что благодарно лижет протянутые к нему руки ДевицыСилы… Мужественного Стрельца, который, встав на одно колено, устремил рогатый лук вертикально вверх, на далёкую звезду. В нём и не узнать бывшего Диавола… Башню великого Храма – мост между землёй и небом, соединяющий человека и Бога… Луну – светило, помогающее душам обрести их истинный путь… По сторонам дороги – весёлая собачка Чарик и другая собака – чёрная, решительная собака Щёголева. И деву Аркана Мир, что пляшет с двумя жезлами в круге Знаков Зодиака… – Скажи, о Великая Хранительница Судеб… Скажи, о Великая Ананке, всё ли я делаю правильно? – Конечно, не всё, – улыбнулась она. – Далеко не всё. И говоришь неверное, и мыслишь неверно, и представляешь неверно, и действуешь неверно. Но кто сказал, что и ты, и твои друзья должны всегда и во всём поступать как предписано? И вы, и всё человечество... и вообще Человек... были созданы с тем, чтобы постоянно совершать ошибки. Вы все – грандиозная ошибка природы. Но вы, в то же время – её Великая Ошибка! Ибо, ошибаясь на каждом шагу, вы обладаете способностью творить тем самым всё новые миры. И тем – открывать Богу всё новые возможности Его проявлений в мире. Вы – Великий учебник Богу. Помещённый в вас, Своём подобии, Он непрерывно учится на ваших ошибках. И, обращаясь внутрь себя, вы непрерывно обращаетесь к Нему! Подумай об этом на досуге. – Теперь мне осталось съесть книгу?1 – спросил Апраксин. – Умница! – рассмеялась она. – Ты будешь заниматься этим долго. Очень долго… Вот и встретил ты свою Смерть. Смерть… да не погибель! Грохочет гром. Ослепительный свет в лицо… Глава 12. Две занимательных истории Миф – это не просто занимательная история. Это удивительный опыт осмысления нашим внутренним зрением сил и происшествий реального мира, – причём, неизвестно, что при этом оказывается более правдивым: мир, кажущийся нам реальным или наше внутреннее представление о нём. Василий Калугин, «Алфавит космогонии» 1 Звякнула дужка ведра. От этого звука он и проснулся. Проснулся окончательно. – Разбудили всё-таки? Извини. Яркий солнечный свет – из проёма двери. – Был гром или мне послышалось? – Грозка собирается, харрошая! Так… – нахмурился Орлов, что-то припоминая. – Вход в палатку закрыли… не зальёт… Правда, она у нас поставлена «сикосьнакось»… Да ладно, всё одно под тентом! – Татьяна где-то ходит, – озабоченно произнёс Ивин. – Вы отпустили её одну? – А что? – пожал плечами Виктор Иванович. – Её останови, ага, попробуй! Упрыгала по камням как антилопа! Хочет разведать, что там, за скалами. – А встретится кто? – Ты так боишься за того, кто ей встретится? 3 – А мы, знаешь, прогуляться решили до моря. Пляжик неплохой, солнышко, вода прозрачная как стекло. Что под водой – как на витрине видно. Гляжу, а у камней бичков – мать моя, старушкагрешница! Видимоневидимо! И не какие-то пуголовки, а здоровенные лобаны стоят! Я – назад, кинулся в твою мастерскую, коекак соорудил снасть, надо ж попробовать, хоть на улиточку!.. Пока тудасюда, возвращаюсь на берег – Костик пропал, как не было. Понял: опять за камушками приударяет парень, и ладно… – Ято – не рыбак, – улыбнулся Ивин. – Ну, бичок такая рыба – на мизинчик ловить можно. Натаскал я уже больше чем полведра, а Костика всё нет! Позвал, покричал, тудасюда пробежался… Потом смотрю – бежит, а у самого глаза счастливые, как у ребёнка. И эту каменюгу с собой тащит… – Вот, полюбуйся! И Ивин водрузил на стол целый грот – половину небывало огромной, не менее полуметра в диаметре жеоды1 с характерными сколами с двух сторон. С одной стороны открывался как бы вход в пещеру, с другой – отвалившаяся порода обнажала слой агата. Солнечный луч, отразившись в зеркале, проник с той стороны и внутри пещеры вспыхнул яркий беловатоголубой огонь. – Я, пока Виктор бегал снасти выправлять, решил прогуляться вдоль берега… Чудо! Коктебель напоминает. И сердолики, и россыпи халцедонов. Я и двинул через все бухты и заводи! Агатики, окаменевшие кораллы, да и просто галечки с узорами. Вот, думаю, вернусь в Тихореченск, подарков надарю… И эту глыбину приметил издалека: что за штука в прибое болтается, горшок – не горшок?.. А как понял, что нашёл – аж сердце зашлось от радости. И так, и этак её на берегу поставлю… Потом подумал: а не велик ли камушек для тебя, Константин Петрович? Ну, поставишь ты его у себя на рабочий стол, навроде пепельницы, и будет он у тебя потихоньку скучать, да пылью покрываться… А с другой стороны, как подумаю: первый же шторм, его как ударит о камни, и нет красоты… Может, думаю, он мне специально, не случайно по дороге здесь попался? Ведь никто в мире, кроме человека, красоты не видит! Значит, и должна она быть с людьми… – И потащил я и его, и другие сокровища с собой: покажу хотя бы Виктору, пусть он посоветует… Иду, иду… а долинки нашей нет как нет! Одна заводь, другая… Нет ничего! И места пошли незнакомые! И Виктора с его снастями не видать! Чушь ведь! Как это можно, на берегу моря – и заблудиться? Глупости… Подумалподумал, обратно пошёл. Опять не то! Ну не проходил я здесь никогда! Сел я на песок и чуть не заплакал. А потом и думаю: а не камешек ли этот меня не пускает?.. Бред какой-то! Встал, упрямый как баран, пошёл снова. Ходок из меня – не очень, плоскостопие… Смотрю – знакомое место. Вот здесь, здесь я только что, полчаса назад, на песке думам предавался! Выходит, хожу по кругу? Это как же я… А потом… вы не поверите!.. Слышу голос такой негромкий: – Эгей, паренёк! Не слишком ли много с собой утащить хочешь? На что тебе это? Стоит передо мной… старичок с палочкой. Чуть-чуть горбится. На Прокофьича моего похож. Откуда он взялся? Как подошёл? Верьте – не верьте, следов на песке за ним – никаких. Я молчу. Действительно, а на что? Сказать: боюсь, что этакую красоту волны о скалы покалечат? Не то, не то… Может, это у меня от солнца голова немного «того»? Времято сейчас – сколько там лет до нашей эры? Не родились ни Сократ, ни Платон, ни Прокофьич… И здесь – со мной порусски разговаривают? Всё, сбрендил ты окончательно, Константин Петрович! – А ты подумай вначале, потом ответь, – слышу вновь его голос. – А хочешь, оставь его где-нибудь в скалах, поглубже. Там, где волна до него не дотянется. Авось, найдёт кто потом… А я, взамен, тебе дорожку назад покажу. Старичок… Бажовщина какая-то! На морском берегу… В голове у меня мешалось. – Что, Петрович, может магию применишь? – услышал я ехидное. – И друзья твои тебе не помогут. Вон, Виктор Иваныч, в детство ударился. Как любил ловить бичков, когда на маяке жил. Тот маячок для него – по сей день что дом родной… Так и живёт в нём, хотя и не совсем это сам понимает. Всё – для него этот маячок. И кабинет рабочий, и квартирка его… без хозяйки… А Фёдор? Всё ещё в старой коммуналке живёт, где садик под окном. Танечка ваша… ну, тут особый случай. Но тоже почти достроила… эстансию свою… А ты? Я не знал, что ему ответить. Глупое положение! – А ты поставь его перед собой, как домик, да загляни внутрь! Я покрутил камень в ладонях. Солнышко осветило его… ну, как сейчас. Наплывы, прожилки, радужки… Подумалось: вот, в зимний вечер или в ненастье осеннее, посмотрю в него так же… Хотя… а если заботы да тревоги? Может быть… Но коли загляну я в него и в такую, злую минуту? Может, посмотрю как в зеркало, и он, камешек мой краеугольный, подскажет выход? Может, он для меня станет не просто в аквариум поставить или в кладовку запихнуть, а… что-то большее? – Это ты не просто в камень пялишься. Это ты в себя заглядываешь, – поддержал меня старик. – Тогда… нужен ли для этого камень? – спросил я. – Воот! Уже теплее, хотя и не совсем… Ладно, Константин Петрович. Остальное потом поймёшь… если захочешь. – Куда каменьто спрятать? – брякнул я. – А никуда. С собой возьми. Хотя бы и для памяти… Да… за тем вон бугорком свернёшь направо, перейдёшь заводь и – вдоль по бережку, как раз и выйдешь… Вокруг острова, хехе, ты всё это время ходил, парень! – А как же… Я хотел спросить: а другие камни? Ято набрал их… как мужик мыла. – Красота не в них. Красота в тебе самом. И когда их раздаривать будешь – с чистым сердцем дари. А не то… случится с тобой беда, да не чета этой… Ну-ка, посмотрика, что за камушек лежит, воон у тебя под ногами! Я нагнулся. Действительно, (вот он, кстати!) лежит небольшой кусочек простой чёрной гальки. Совсем круглый, как пуговица от пальто. И в середине – аккуратненькая дырочка, будто кто-то специально высверлил. Смотрю я на него и думаю: это как же природа постаралась. И сколько всяких явлений должно было совпасть, чтобы «куриный божок» этот выточить! Нет на нём ни узоров, ни ярких красок… Но силу его я сразу почувствовал! – Возьми, возьми! – услышал я тот же голос. – Танюше от меня талисманчик. Привет передавай… Поднял я голову… А нет никого. И следов на песке – тоже нет… Вот и остались мне: этот мой, «краеугольный», над которым думать, куча сердоликов да агатов – раздарить хорошим людям, да этот маленький подарок. Ивин посмотрел было сквозь каменный диск внутрь грота, но снова отложил на стол камешек. – Нет… На это надо смотреть открытыми глазами. 4 – Хайре!1 – таким возгласом приветствовала их от порога Татьяна. – С первой грозой вас! Одета она была свободно и просто: в светлозелёную, украшен-ную пряжкой на левом плече тунику, полы которой для удобства частично убраны под узорчатый, с изображениями зверей, с золотой пряжкой пояс. Волосы собраны в пучок на затылке. Колчан со стрелами она оставила у входа и сразу устремилась к Апраксину. – Решила поохотиться? – встретил он её. – Я ещё там, в магазине, вспомнила, как один писатель в Крыму охотился с луком на перепелов. Правда, охотница из меня неважная… Тыто как себя чувствуешь? Ну, напугал ты меня! Лежи, лежи! – А что это у вас? – обратилась она к агатовому гроту. Солнце уже ушло – за тучу; в небе погромыхивало – начиналась гроза. В глубине грота царила темнота. – Ой, а я ведь знаю, что делать! Она схватила с полки свечкуплошку. – Зажигалку! Ах, она со мной… Ну, видите? Здесь место для неё есть. Как по заказу! Это же… как хрустальный череп!2 Глубина грота вновь осветилась. Ивин взглянул в неё… вздрогнул, высмотрев что-то, потом зажмурился и… отстранился. – Давайте как-нибудь потом. Танюша, пригаси свечку. Я хочу услышать твой рассказ. – Заглядывать в себя не всегда легко… – загадочно произнесла она, но свечу пригасила. И начала рассказ по своему обыкновению словами: – Ой, что со мною было! Вы ни за что не поверите!.. – и она загадочно примолкла, поглядев на Апраксина. «Верюверю, сам трепло!» – хотел привычно ответить он, но сдержался; просто показал глазами: продолжай, мол. – Я решила пройтись, посмотреть, а что же там, за теми скалами. Так вот: там есть небольшой проход, и тропинка… – Нет там ни прохода, ни тропинки, – возразил Ивин. – Я смотрел. – Это для вас, горожан, «нет»… Я выросла в горах и льянос. Так вот: мы здесь не одни. Очень редко, но в эту долину приходят люди. Она считается священной, здесь обитают духи… Впрочем, они и в самом деле обитают, и ты… – полуобернулась она к Ивину, – вчера их видел. – А там, за скалами, – продолжала она, – священная роща. Там не охотятся и не собирают плодов… Я свила веночек из цветов (такие лиловые, приятно пахнут)1 и решила немного погулять. По той же тропинке поднялась в гору. Чудесный вид на море! Да, нашу долинку за скалами совсем не видать! Даже испугалась: найду ли дорогу назад. Решила присесть под деревом и просто немного отдохнуть. Колчан этот… и лук… надоели, болтаются без толку; никаких перепелов не видно, жарко… А в тени так здорово! Присела – и словно корни пустила: захотелось здесь остаться навсегда. Позвоночником чувствую, как в стволе вверхвниз ходят соки… И вот, когда я уже полностью слилась с природой, кусты поодаль раздвинулись и на поляну вышел оленёнок… Она сделала паузу и многозначительно обвела глазами присутствующих. – Такой милый, длинноногий. Подозвала к себе… ко мне ведь все звери подходят. Это не сложнее, чем обуздывать жеребят на «Эстансия дель Песо». Знаете, он ведь весь такой мяагкий!.. Заамшевый… Стрелять в него я, конечно, не стала. И дальше мы пошли по тропинке вместе. А там, дальше… Здесь она округлила глаза в ужасе. – Там стоят дольмены, дольмены… И ещё там повсюду – остатки погребальных кострищ. И ещё – жертвенники! И ещё… я увидела там людей. – Они перерезают жертвам горло, вдруг поняла я. Потом здесь же сжигают тела, а пепел оставляют в дольмене. Я увидела и человека, предназначенного в жертву: совсем молоденький паренёк, его посадили поодаль, пока остальные, во главе со жрецом, возносили молитву духам места… Да, а одеты они почему-то были все в длинные плотные одежды. Жарко же! Наверное, так надо для церемонии, решила я и продолжала наблюдать. Вмешаться? – думала я. А как вмешаешься? Лук, конечно, под рукой… Но… стрелять… в них? Тогда, чем я буду лучше, чем они? Да и потом, стрелы у меня – на мелкую дичь… Мои размышления прервал оленёнок. Он, оказывается, никуда не ушёл, и всё норовил залезть губами ко мне под мышку, наверное, принял за маму… Когда я вновь обратила внимание на происходящее, картина переменилась. Я увидела сверху, как к парню, пробираясь меж кустов, крадётся девушка. Одета она была… примерно как я, в белую такую туничку, с орнаментом по краю, а на голове такое лёгкое покрывальце – от солнца. Пока всё собрание во главе со жрецом, забыв обо всём, отвешивало поклоны какому-то дольмену, она незаметно подошла сзади и развязала верёвки. И они побежали вверх по склону, прямо к тому месту, где сидела я! И в тот же миг кто-то заметил это, и началась погоня! И все они устремились вверх, ко мне! – Дада, конечно же, именно к тебе… – не удержался от замечания Апраксин. Он сидел на койке, обхватив руками колени. Татьяна, примостившаяся рядом, укоризненно потрепала его по шее. – Н-ну, не совсем ко мне, конечно, – продолжала она. – Они бы так и пробежали мимо, но тут… порыв ветра, как раз с моей стороны. Когда налетает порыв ветерка, человек смотрит в его сторону. Они бы всё равно меня заметили. И в это время я вдруг почувствовала… Не поверите! Как будто какая-то сила подняла меня на ноги. Я вдруг ощутила, что в этот миг за мной… и – со мной поднялись… силы этих мест. И духи заповедной рощи, и духи ручьёв, и духи моря… Да! Все духи, все божества, все существа и тварри! Я была не одна!.. И люди меня увидели. Конечно: длинная такая (они все маленького роста, самый высокий мне по плечо), на выступе скалы… В левой руке – лук с наложенной на тетиву стрелой. Жестом правой руки я приказала им остановиться. Они… и преследуемые, и преследователи… разом повалились на колени. О мою ногу тёрся оленёнок, и я вдруг поняла, за кого они меня приняли. Кто ещё посмел бы охотиться в заповедной роще? В моей заветной роще? И я неожиданно поняла, за кого они меня принимают. Хотя, наверное, сама Она неожиданно решила воплотиться во мне… Первым поднялся с колен жрец. Он обратился ко мне с длинной речью – погречески, как сразу поняла я. У папы был двухтомник, древнегреческорусский словарь пятидесятых годов издания, раритетное издание, что остался от дедушки. Я запомнила несколько фраз… да и ваш способ, Константин, сатори, мне помог… Старик и восхвалял меня, и признавал свою ничтожность, и объяснял, указывая, на юношу, что, согласно заветам предков, тот должен быть немедленно принесён в жертву, и именно сегодня, и что именно сегодня на землю должна пролиться кровь… Девушка, прижавшись к возлюбленному (именно возлюбленному, поняла я), глазами молила о помощи. Я жестом поманила к себе жреца. Старик (его поддерживали с боков двое помощников), поднимался ко мне, на выступ. Сделать хотя бы шаг навстречу ему? Но я должна была играть неожидан-ную роль до конца. Он увидел мой амулет… – Постой, какой амулет? – Ну, этот… И она показала тот самый «куриный божок», что теперь за верёвочку болтался у неё на шее. Ивин автоматически пошевелил пальцами, но в них уже не было маленького чёрного предмета, похожего то ли на пуговицу, то ли на старую монету: – А как же… – Извини, Костя!.. Ты ведь его преподнести хотел? От дедушки Серафима? – Ребята, кончайте «крышу сносить», а? – пожаловался Орлов. Все остальные заговорщицки переглянулись. Покачав головой, следователь вздохнул счастливо: – Даа… Ну у нас и тяжёлая артиллерия набирается! С такой огневой поддержкой сам чёрт не страшен! – Не страшен, – усмехнулся Апраксин. – Теперь не страшен. Ну, и что было дальше? – Подай мне жертвенный нож, о жрец! Я сама удивилась собственному голосу и его интонациям. И почему-то знала, что говорю без всякого акцента, на языке этого народа, и что говорю именно те слова, которые от меня хотят услышать. Они вновь повалились на колени (ой, как не люблю я этого!). Старик (наконец-то доковылял, фанатик несчастный!) протягивал мне широкий, серповидный бронзовый нож. Я убрала за спину оружие и, взяв в руки нож, прошла к девушке и её парню. Она, стоя на коленях, просяще тянула ко мне руки. Паренёк, ко всему готовый, тупо смотрел в землю… (Ну, обними её, глупый, хотя бы скажи, как вы друг друга любите! Какие же вы, мужчины, бываете недогадливые!) Я подошла к нему и, взяв за подбородок, повернула лицом вверх. И увидела его глаза. – Как звать тебя? – спросила я. И вновь моим голосом говорила другая… Он назвался: такойто, сын такихто родителей… Тогда я взяла нож (кривой, зараза!) поудобнее и чиркнула лезвием ему по горлу. – В ножах я чуть-чуть разбираюсь, – усмехнулась она. – Серп был отточен как бритва. И я знала, что мне необходимо нанести очень неглубокий разрез. И моей рукой словно бы водил кто-то… Несколько капель крови упали на землю. Отложив нож, я пошептала над ранкой (одна старая цыганка научила, потом расскажу!) и кровь перестала течь. Поднявшись, я швырнула нож старику: – Отныне ты будешь приносить жертвы только так. Богам не нужно много крови! – В древней Тавриде, – вмешался Орлов, – был обычай надрезать кожу на горле у мужчин в честь праздника Артемиды Таврополы… «Мифологический словарь». Помню ещё! – похвалился он. – Жрец же, привстав с колен, поднял и поцеловал лезвие (прямо такое, в крови, фу!) и попросил: – О великая Охотница! Не повторишь ли ты слова, которые только что произнесла над сей раной? Я повторила. Он несколько раз произнёс их про себя, чтобы запомнить и… снова бултыхнулся на колени. – Встаньте, встаньте все! – провозгласила я. – Как тебя зовут, девушка? Она назвалась… (Их имён я не запомнила, помню что оба на букву «А»). И при этом она, как показалось мне вначале, с любопытством рассматривала мою тунику. Они в зелёное ткань не красят… Потом я вдруг догадалась, что именно она углядела под туникой, (они ведь стояли ниже по склону!) и почему во взгляде у неё проявились одновременно и такие восхищение и такое сочувствие… Мне кажется, что она посвоему поняла значение предмета моей одежды, который успела заметить… И Танечка театрально заломила руки: – О Артемида! О Девственница! О Великая изобретательница трусиков! Из-за которых мы стали так недоступны мужчинам!.. И продолжала рассказ: – Я сняла с головы венок и увенчала её. Парню я подарила одну из стрел. – Соедините руки! Да будете вы отныне верными супругами! Произнеся всё это (и, ну что я могла поделать! они, конечно, все тут же опять повалились на колени! и уткнулись носами в траву!), я повернулась и тихотихо, как когда-то научили меня гуарани, ушла в заросли. Оленёнок следовал за мной как привязанный. – Да, а почему ты не принесла в жертву оленёнка? – полюбопытствовал Ивин. – Я почему-то думал, что ты поступишь именно так. На лице Татьяны выразилось недоумённое: «Ты что, дурак»? – Я отпустила его там же, где нашла, – просто сказала она. – Там, рядом, бродила его мама… После чего я вернулась к вам! – завершила она и тут же, поведя носом, вскочила с койки: – Это что, рыба? Я рыбу за версту чую! Ура! Сегодня на обед у нас будет касуэла де марискос!1 – Я, вообще-то, хотел просто пожарить в муке… – скромно возразил Орлов. – А вот и неа! – воскликнула она. – Теперь там в твою честь, наверное, храм воздвигнут, – произнёс Апраксин. – Что? Какой храм? – на полпути остановилась она. – А, ты об этом! Их дело… Рыба! Арррыбарыбарыбарыбарыыба! – прощебетала она, устремляясь она на кухню. Друзья переглянулись. 5 – И в этом вся она, – сказал Орлов. – Знаете, пообщавшись с ней… и с вами, я постоянно чувствую в себе… что-то необычное. Прозрение, что ли. Кажется, что я, например, могу, запросто, приказать, например… Он протянул руку над столом. И тотчас же со стола соскочила зажигалка и – притянулась к ладони как магнитом. – Ну, это, конечно, вы! – выдохнул он. – Ваши обычные номера. Впрочем… Таня! – окликнул он, обращаясь на кухню. – Айоу! – Это – твоя «жикалка», здесь, на столе? – Не совсем. Сныкала у Мишука… – Михайлов Михаил Михайлович… – словно в трансе, сказал Орлов. – Странно. Это как бы проявляется фотопластинка. Как будто вспоминаешь что-то… Таань! – А перцу у вас нет, случайно? Опс, нашла! – откликнулась она. – Как зовут жену вашего директора? – Виолетта Викторовна. – Не Виолетта. Аделаида! – Ну, Аделаида! – она возникла на пороге и сразу исчезла. – Вы будете мне помогать или мешать? – Это явление называется «психометрия», – пояснил Апраксин. Орлов бережно уложил зажигалку на прежнее место. Погладил затылок. Сказал глухим шёпотом: – Знаете… у меня постоянное ощущение, что её пальцы всё время здесь, на темени. Пляшут, как по этим… косточкам машинки. Прямо «дежа вю» какое-то! – Они у нас у всех пляшут, – заметил Апраксин. – Шифры на дверце набирают. – А дверка эта открывается лишь в одну сторону, – мрачновато поддержал его Ивин. – В ту! И ты уже там! – Всё одно не понимаю… Орлов заходил по комнате, кулаком правой руки ударяя в ладонь левой. Его взгляд упал на стопку листов бумаги – отпечатанным текстом вниз, оставленных возле машинки Татьяной. Поразмыслил, положил сверху пятерню. – Проведём ещё один эксперимент. Так. Бумага типа «снежинка», изготовлена… – Ты не так делаешь, – улыбнулся Ивин. – Давай помогу. Подошёл, отобрал у Виктора Ивановича листы, взял стопку ладонями сверху и снизу. – Вот так. Теперь попробуй сам. И забудь, что это всегонавсего бумага с текстом. Прочти не текст, а то, что за ним… Орлов подхватил рукопись так, как посоветовал Ивин. – «Ой, как же коряво получается! – неожиданно высоким голосом произнёс он. – Да, надо бы не забыть написать о том, как я работала на эстансии и училась доить корову, а Мартинес (обманщик!), уже твёрдо, обещал подарить мне маленького такого, пушистенького…» – Это кто там мои записи без спросу читает? – послышался из кухни голос. – Это кому там делать нечего? – Получается! – счастливым голосом сказал Орлов, бережно откладывая рукопись на место. – Это что же… любой предмет… это же можно такое… предотвращать… – К сожалению, всего не предотвратишь, – горько усмехнулся Апраксин. – Через какие-то уроки человек и человечество пройти должны, и с этим ничего не поделать. – Таак! – Танечка, теперь в фартуке и с окровавленным ножом в руке, вновь появилась на пороге кухни. – А рыбку вашу кто чистить будет? Ято надеялась: уже почищена, можно готовить… А они здесь экспериментами развлекаются! И ты вставай! – бросила она Апраксину. – Хватит валяться. Здоров уже!.. Компьютером занялся бы, что ли! – Подождёт пока… Глава 13. Мерой за меру …И сказал при расставаньи, Так промолвил при прощаньи: «Вот исчезнет это время, Дни пройдут и дни настанут, Я опять здесь нужен буду, Ждать, искать меня здесь будут, Чтоб я вновь устроил Сампо, Сделал короб многострунный, Вновь пустил на небо месяц, Солнцу снова дал свободу, Ведь без месяца и солнца Радость в мире невозможна»…1 «Калевала» 1 – Итак, – сказал после обеда Виктор Иванович Орлов, – перед нами дневник Юрия… Юрия Георгиевича Свири. Замечательного инженера, учёного, моего друга. Хочу от лица следствия поблагодарить Таню за помощь, поддержку, заботу, которую она оказывала этому достойному человеку, а также за то, что сумела сохранить эти записки. Мы все, присутствующие здесь, разумеется, в силу способностей, могли бы без большого труда прочесть дневник Юрия Георгиевича мысленно. Однако я считаю своим долгом огласить написанное им вслух. Пусть это будет реквием в память об этом достойнейшем человеке… ДНЕВНИК «Земля н…» или «Земля к...», или «Земля и...» – начало рукописи обожжено, первого десятка листов как не бывало. Я терял её однажды, потом нашёл разрозненной и разбросанной, полуобгоревшей в костре, разведенном на пустыре бомжами. Заплывшая рожа с баяном... Вокзал… Станция «Кашимов»… Переходы между вагонами, двери хлопают как залпы из… – Помилосердствуйте, добрые граждане! Кровь моя, кровиночка, там, на войне потерялася! И нет у меня ни дома, ни семьи, ни памяти! Помогите, кто чем может! И опять баян над ухом… Другое воспоминание: – А, это ты убил! МишкаЦыган. Подсобка. «Земля накануне» или «Земля наизнанку»... Воспоминания, пка есть чт впсппом... ...И ноги понесли меня к вокзалу. Я где-то успел узнать, слышал, что там, на вокзале, есть какие-то смешные вагончики, где можно переночевать – за символическую цену, и где пожрать можно, и даже не очень дорого. Денег у меня, правда, совсем не было. И когда передо мной распахнул свою пасть вагон... Кто я? Где я? Саднила рана на голове. Кто меня бил и за что? Зовут меня Василий Свирин. Или Юрий Свирин. Но Свирин ли? Помнится, был такой киноактер, Свирин. ...Это все написал я? Это все написал я? Это все написал Я? 2 – ...Ты чё, дядь? Какой-то пацан рядом со мной. Вязаная зимняя шапочка, глаза по полтиннику. Свечу держит в консервной банке. Я полулежу на груде чего-то мягкого. Холодные струйки текут с мокрой тряпки на лбу. Текут по шее, за спину. Ну, что ты вылупился? Плохо мне. И эти поезда за стенкой: бумбум, бумбум на стыках... – Да нет здесь никаких поездов. Чудится тебе, дядь. И метро тоже нет. – А что это сейчас... гремит? – В голове у тебя гремит. Ты чё, в натуре, опять ничё не помнишь? – Нет... – И где ты сейчас – не помнишь? И кто я – не помнишь? – Не помню. – Ну, ты, дядь, даёшь! Ты хоть свои листочки возьми и пиши. Сам же вчера говорил: как что забуду – прочту. И мне их дал, чтоб больше не пропало. Да вот они – читай. – Темно. В глазах темно. Не вижу. – Ну ты гад! Опять ничё не помнит. Жрать будешь? – Покурить бы... К моему лицу протягивается худая рука с сигаретой. Искорки зажигалки. Огонёк. Надпись на сигарете: «Marlboro». Откуда такая роскошь? Сдавил зубами фильтр, вдохнул. Дымно внутри, вкусно. Хорошо... Выдохнул сквозь ноздри, покашлял. – Ты её руками, руками бери. Руки не поднимаются? Рука, правая – как не моя, отлежал что ли... Рукав камуфлированный. Пятна бурые на нём, не фабричные, натуральные. Чем хорош камуфляж – на нем не так заметны следы крови. – Мы сейчас где, в Грозном? – Ты чё, дядь? Ккой ткой Грозный? На, бри, читай. Сесть можешь? Пожалуй, это все, что выше, написал действительно я... Я – бомж. Откуда – не знаю. Имени вспомнить не могу... – Эт так, дядь. Мало что на войне контуженный, а тут мусора по башке надавали. Эт ты тож не помнишь. Он это сказал утвердительно, словно знал меня давнымдавно. – Выпить у нас есть чего? – Ты ж сам велел: спиртного тебе не давать. – Да нет. Воды. Пью, много пью, прохладно... Ладно, будем разбираться с дневником. Писал его, видимо, действительно я – почерк... но с какимито загогулинами, ошибками, порой ничего нельзя понять. Нет, не всегда я был бродягой, это сейчас припоминаю. Какие-то светлые залы, листы ватмана, чертежи, кульманы, белые халаты. «Юрий Георгиевич, идите к нам кофе пить!» – это мне. – Вспомнил. Юрием меня звали. – Юрием? Ты раньше не говорил. Всё Юха да Юха! Значь, тперь дядя Юра? Ну слава Богу! Мож, еще чё вспомнишь? Я заглянул в тетрадку. Егото, пацанчика этого, как звать? – А ты – Мишка Цыган? – Ты чё, дядь? Блин, в натуре, ты чё? – и даже в темноте я заметил, как исказилось его лицо. – Ты ж Цыгана... того. В башне он… лежит. К весне вонять нчнёт, прдётся нам в другой цех пребраться. Он, когда волнуется – начинает странно говорить, избегая гласных. – А сейчас что, зима? – Такая хреновая зима... – А ты... Ты обещал мне как-то бабу с вокзала привести. Точно? – Чётты путаешь, дядь Юр. Хотя… А приведу, если хочшь. Денег у нас тперь куча. Снчала ты её будешь трахать, птом я. Что-то было не так. И этот птенец, что от волнения глотает гласные – то ли подлавливает, то ли издевается. Понятно, я, скорее всего – его крыша, его бицепсы, его опора. Я бьюсь с его обидчиками. Но что-то не так. Какого лешего он так лыбится? – Постойка. Да ты ведь не можешь ее трахать. Ты же не мальчишка. Ты – девчонка! – Вспомнил наконец! Может и про интернат вспомнишь? – Какой интернат? – Ну, я интернатская. Танькой зовут. И ты что-то там говорил, мол, что в армию ушёл из интерната. Спрва отбывал там, птом работал. Там… то в Москве, то Ленинграде. То ещё… Чёрт! – Ладно. У нас пожрать есть чего? – Воточки, ешь на здоровье. Значь, ты тперь не прсто дядя, а дядь Юра. Ты птом для себя зпиши смотри, чёб не забыть. Тушёнка! Боже, как хорошо вновь отведать мяса! 3 ... Вспомнил! Не всё, но кое-что. Тороплюсь записать, а вдруг снова забуду. У меня же квартирка есть в мегаполисе, в Кожевниках! На улице Моржукова! У меня даже каким-то чудом ключ сохранился! В тот день позвонили с утра, кто – уже не помню. Женский голос. Велели передать, что в Афгане погиб Славка Полуянцев. Погиб, когда чистили от мин салангский тоннель, погиб глупо. Сам же когда-то объяснял: бывают такие хитрые мины, с фотоэлементом. «Отвинчиваешь, знаешь, как обычно, вот эту крышечку, и если не затемнить помещение – то всё, бабах, не поминайте лихом!..» И не было больше на свете веселого белобрысого Славки... Достал я, помню, тогда из холодильника бутылку водки, дёрнул из горлышка сразу где-то со стакан – по старой памяти. Тоже глупо. Мне ведь сразу по стольку нельзя, тем более натощак. Полез в бардачок за тушёнкой – повоенному, так по военному. Стал открывать – сломал второпях консервный нож. Кухонным не откроешь, а штыкнож когда-то сдал вместе с автоматом... В доме напротив, там есть хозяйственный магазин. Рядом, дорогу перейти. И водчонки прикупить. Поминать – так поминать… В спешке, не одеваясь, прямо как был – в трениках, рубашке – полетел. А на улице мороз, март месяц, снежинки. Прихватило меня маленько. Стою посреди улицы, в одной руке бутылка, в другой консервный нож, ловлю ртом воздух. Тут живенько подъезжает «воронок». Менты. – Ага, с утра пораньше? Уже и раздеться успел? Сгребли меня в охапку. Я и отбиватьсято – не отбивался, пытался втолковать: мол, ошибка, мол, я вон там, в той шестиэтажке живу. А им – какая маза мне верить? Водкой ражу... И везёт, везёт меня машина! Я и ляпнул что-то сгоряча. Про достоинство человеческое. – Ах, достоинство? Били меня на пустыре. Ну и я пару раз вмочил – мало не показалось. Наручниковто не надели на меня, подумали, видать, что хлипкий интеллигент. Вырвался я – и в одном башмаке, коекак, по сугробам ускакал... Пришёл в себя от холода. Какой-то полустанок, я полуголый, обмёрзший, без документов и денег. И физиономия, соответственно, народ шарахается. Где я? Как попасть домой? Потом – не помню... Прошёл «обезьянник» и какую-то больницу – не больницу, остригли наголо – от вшей, слегка подлечили, спасибо им, добрым людям, и – вышвырнуливыпустили... в открытый расейский космос. Городишко этот называется Кашимов. Совсем рядом с городом, с моими родными Кожевниками, с гнездом моим родным... Но я тогда не помнил даже как меня зовут! Нельзя меня бить по голове! Никак нельзя! 4 ... Холодно как. Холодно, холодно, холодно... Бреду в полусне. Какие-то заборы бетонные, арматура, проволока. Забрёл наугад! Нора под забором, где земля обвалилась. Прокопал кто-то маленький, я едва протиснулся... Там – цеха, но завод, видать, заброшен, людей никого. Цепочка следов, полузасыпанных снегом, по ней и пошёл. Вход в подвал, на двери замочек полуоткрытый. Внутри – бетон, железо, машины, станки. Света нет, но батареи горячие, тепло, тепло!.. Отогрелся я немного, озираться начал, обследовал помещение. Что-то знакомое, приборы – не приборы. Вспомнил! Волчки гироскопические! И центрифуги …… как их!.. опять не помню. А потом – набрел я на убежище. В каптёрке – груда ветоши, на неё и улёгся... Потом, короче, трясут за плечо. – Эй, ты, дядёк! Те чё зесь потерял? Это моя хаза! Я её и тогда принял за мальчишку. Вон она сидит сейчас, уплетает из банки какие-то кильки – не кильки. Жрёт – аж за ушами трещит. Ну, ейто надо, она еще худей меня. Как говорил МишкаЦыган: «ни кожицы, ни рожицы, а попка с кулачок». Лягушка, кожа да кости. Уже пятнадцать, а никто на нее не зарится. Хотя, она и сама предупреждает: «Ты на меня не смотри, что я такая тощая. Вмочу – как бритвой срежу!» Правда, жилистая, сильная. Такая захочет – всего сама добьётся. И думаю я – зачем я ей? Страшновато от таких дум… «ТанькаСкелет», «ТанькаЗаморыш», «Танька Золотая Ручка»... Бывшая подружка мишкина. Замки на дверях открывает пальчикамишпилечками – только так. И не попалась ни разу. За то и заценил её Цыган, державший под контролем весь привокзальный район... Приборы и станки те странные я осмотрел. Кстати, не особо запылённые – люди были тут совсем недавно, ну – не более как пару месяцев назад. Чем-то они, устройства эти, мне знакомы. Волчки, гироскопы; всплывают в памяти мудрёные слова: антигравитационный баланс... В углу уходит вверх, за потолок здоровенная округлая труба. Танька предупреждала: близко к той башне не подходи, утянет. Бросали мы всякое туда – палки, гайки... А оно – раз, и вверх, в эту самую трубу. И потом оттуда, приглушенно – щёлк! Как будто в колодец, да только в странный колодец, не вниз, а наверх. Такое чудо техники. А ведь помню я, каким-то шестым чувством, двенадцатой памятью – бывал я когда-то и в этом цеху, и на этом заводе, на десять секретных замков запертом! И не зря, видать, занесло меня и в этот городишко, и в эту дыру под забором... Короче, ушла она совсем от Мишки. Не сдержался он как-то по пьяному делу, полез лапать ребенка... Она же как змеюка ловкая. Дала пару раз по пьяной морде, извернулась и в бега. Это местечко ею было давно присмотрено, (наверное, как в очередной раз утекла из интерната). Высмотрела местечко подальше от жилья, открыла лазейку под забором, там, где земля провалилась. Но убежище убежищем, а выходить в город надо. Прячься – не прячься, а естьто хочется. Мишка, не будь дурак, её и выследил. Сам. И сам явился, даже без подручных. И схватились мы с ним не на жизнь... Как Танька мне потом поведала, «ой, он тебя, дядь Юр, затылком по стене приложил со всей силы, и душил, душил. Думала, всё, хана, у тебя и язык полез... А он, сука, мало того – «финик» из кармана тянет, чтоб уж наверняка. Тут я поскочила, да как толкану! И ты ожил, и тоже как его толканёшь! под трубу!.. Его сразу утянуло, только из башни завопил коротко. А потом оттуда глухо донеслось: «шлёпхрясь!» И не стало МишкиЦыгана... До сих пор ночами снится, страшното как!» (Интересно, она привыкла ко мне, к тому что ко мне понемногу возвращается память, и… понемногу, но совсем другой начала становиться её речь!) Более нас пока никто не тревожит. Мишкина барсетка, что он в драке выронил, при нас, а там денег столько, что нам двоим на всю зиму хватит, если не более... 5 ... …Я понял, так всегда бывает после провалов: как будто поезд в голове стучит колесами. «Туктук, туктук…» Перечитал еще раз свой дневник. Помню... Точно помню, как когда-то лежал в стационаре, обследовали меня, от военкомата. Подселили к нам в палату одного – мужик как мужик. Нормальный с виду парень, я с ним подружился, анекдот за обедом рассказал. А он к вечеру – на пол бац! И бьётся в судорогах, зубы оскаленные, на губах пена. Врач дежурный его осмотрел, сказал – ничего страшного, это пройдет. Эпилептик оказался... Наутро он ничего не помнил, как я сейчас. «Где я?» Я объяснил. «А ты кто? Давай знакомиться…» За завтраком рассказал ему тот же анекдот, и он опять смеялся. Так-то. Неужели и я в минуты припадков выгляжу так же? Бедная Таня! Поезда, поезда грохочут в моих мозгах. Невозможно слушать! 6 ... Две недели ничего не писал – не до того было. Теперь навёрстываю упущенное. Торжественно ставлю в дневнике эту дату: 01. 12. 1999! Наконец-то подходит к концу существование вне времени! Цех расположен в подвальном помещении. Я, опять же, каким-то десятым чувством, разыскал рубильник, пульт управления и всё такое. Включили освещение. Может, память ко мне, наконец, вернется настолько, что я вспомню, что это всё за станкиприборы? На страх и риск прошлись по окраинам города. В местном сельпо приобрели одежонку, закупили еды. Возвращались окольными путями, но «хвостов», вроде бы не привели. Заводик наш с виду небольшой, двухэтажный. Охраняется – какие-то в камуфляже. Повсюду пломбы и сигнализация. У ворот табличка: «Кашимовский завод бытовой техники. ООО "Свитязь". Посторонним вход воспрещён». «Бытовой техники»... С этаким забором и колючей проволокой? конечно... «Верюверю!..» И эта проклятая башня метров шести в диаметре и метров в двадцать пять высотой... Н-да… Ну ничего, как говорится, нет места темней, чем под светильником. Здесьто нас никто не обнаружит. «Переехали» в комнатку наверху. Хотя и тоже подвальную (завод большей часть – подземный, зачем это?). Танечка, талант мой криминальный, со врезным замком справилась легонечко, шутя. Всё боялись: сейчас как сработает сигнализация, но ничего, обошлось. Я ночую на полу, Татьяна на диванчике. Кричит и стонет по ночам, видно тоже нервы не в порядке. Интересно: сегодня во сне она болтала то ли поитальянски, то ли поиспански. Действительно ли она «интернатская»? Или привирает! Нашел главный вентиль водопровода. Теперь не придется больше растапливать снег в банке из-под консервов (или пить ржавую дрянь из технической трубы). У нас даже имеется – к великой радости Танюши – душевая кабинка. Правда, только с холодной водой. Завод, видать, хотя пока и не функционирует в рабочем режиме, но жизнь откуда-то поддерживается. Не вернулись бы хозяева! Побрился, приоделся. Хорошо, что дело по зиме, и загара божмовского нет, и выгляжу как вполне цивильный. Да и Танюха – тоже болееменее. Надоело только лазить всякий раз в дыру под забором. Вот подлечусь слегка – и двинем мы домой! Точный адрес не помню, помню лишь что улица Моржукова, это сразу за площадью, третий дом от угла, этаж шестой, сразу направо. Разберёмся как-нибудь. А там... 02. 12.1999. Осторожно выспросил о том, как веду себя во время припадков. Нет, пены на губах нет, зубами не скриплю. Просто падаю и всё... Пугаю я, конечно, девушку. И что она за меня так держится? Фотографию хранит старую, цветную. Похожа на вырезку из журнала. Я увидел, что она плачет над ней, так тихотихо у себя в уголке. Спросил: это кто, Антонио Бандерас? – есть такой там, в Америке, актёр. И дурака свалял… Заплакала. И фотографию выхватила и спрятала. А мужика я этого где-то видел! И беседовал с ним! Когда, правда, это было… Я её обнял, попытался утешить. Поплакали вместе… Получается и впрямь: я теперь ей вместо отца. Что-то болтала мне про посольство республики ЛаПлата, что ей надо ехать, и что ехать надо в Москву. Да, конечно, Москва, конечно, Москвой, да до Москвы еще добраться надо. И наверняка объясниться с милицией, а на милицию сейчас я смотреть не могу. Так и тянет с размаху – каак!.. Ударскуловорот, как любил говорить кто-то, когда-то, не помню. Уж не иностранка ли она? Непохожа, но чем чёрт не шутит… 03. 12.1999. Это бывает под вечер. Вначале головокружение. Танькино лицо то ближе, то дальше, то ближе, то дальше. Потом как будто молотками – «бумбум, бумбум» в голове. Потом снова головокружение. Потом – забытьё. Почти каждый вечер, и что-то эта пакость у меня совсем не собирается проходить, а случается все чаще. На днях, в очереди в магазине (захотелось чегонибудь вкусненького взять для Татьяны) чуть в обморок не брякнулся. По стене вниз пополз, какая-то барышня вскрикнула... Слава Богу, посидел на корточках – оклемался. А вот повезли бы меня вначале в больницу, потом... лучше не думать. Нет, выбираться отсюда надо, выбираться! Между прочим, научился отключать на время башню. И мишкин закоченелый труп, и все палкигайки, и еще всякий мусор – всё это мёрзлой пыльной грудой рухнуло на пол. Татьяна ворчала: зачем, мол. Захоронили мы Цыгана в яме с песком, туда ему и дорога... 12. 12.1999. Как ни странно, чем чаще случаются в голове «поезда», тем больше вспоминаю. Я еще несколько месяцев назад был сотрудником одного из КБ. КБ не простого. Теперь понимаю: узнали бы про нас власть предержащие – трудно было бы сказать, куда бы мы потом все отправились, то ли на Петровку, то ли на Лубянку... А приютили всех нас, невостребованных властью специалистов, добрые люди с большими деньгами. Сказали: вот, существует интересная идея, вам надлежит над нею поработать. Кое-что сделано до вас, но есть заковыки, хотя бы с теми же волчками. Работайте, платить будем побожески, не хуже, чем на «гнилом Западе». Проболтаетесь – пеняйте на себя... Я, вообще-то не из болтливых. Даже Витьке со Славкой обо всех этих тонкостях – ни слова. Наверное, зря. В первую чеченскую, во времена грачёвщины, довелось мне, в частности, служить при вертолетах. Да и в технике летательной разбирался неплохо – всё-таки что-то там когда-то заканчивал, и потом еще после службы по разным НИИ помыкался. Литературу почитывал, статейки пописывал, и потихоньку известен становился. Есть такая хитрая непонятная штука – китайский волчок. О нём когда-то писал один американский авторитет, Мартин Гарднер. И, помнится, в стародавние времена советская «Наука и жизнь» что-то там такое обсуждала. Так или иначе, они меня не убедили. Почему эта сволочь вначале крутится слева направо, потом сама собой переворачивается и начинает крутиться... думаете, также, слева направо? Дудки! Справа налево! А это значит, что существует момент, в который волчок совсем не движется, а потом, в следующее мгновение, тут же начинает вращаться в обратном направлении. Математики и физики его крутили, развлекались, объясняли... не так всё это, я ведь чувствовал. А если математически это чудо не просчитывается, то, может быть, должно объясняться как-то поиному? В конце концов, с точки зрения «современной науки» ни шмель летать не может, ни воробей прыгать. А они и летают, и прыгают... И забрел я тогда в область совсем иных наук. Есть такой автор – С.С. Баданов. Помнится, я как-то побывал на его лекции в Институте Стали. Говорил он об удивительной науке – арканологии. То есть, ничего сверхъестественного в мире нет, есть непознанное. И начинать познавать это непознанное следует с элементарных позиций. Как с элементарных предпосылок начинает строиться Таблица Менделеева. И оказывается, что этому периодическому закону должно подчиняться построение всего на свете, как расклады гадальных карт, так и события во всей Вселенной. А значит, что вращение волчка можно разбить на периоды... Потом на глаза мне попалась работа одного из бадановских учеников. В Интернете я прочёл его реферат, посвященный... расчёту вращения китайского волчка! Тогда я понял, что нахожусь на верном пути. Не может же сумасшедшая идея придти в голову двоим одновременно. С ума сходят поодиночке. И я взялся за работу, оказавшуюся в конечном счете посвященной явлению антигравитации... Почему бы летательному аппарату, снабженному в качестве движителя торсионно ориентированным... (Нижняя половина страницы оборвана.) 7 17 декабря 1999 года. ...С трудом восстанавливаю в памяти всё, что было до этого. Но всё-таки главное установил. Спасибо дневнику и Танечке! Сегодня писать ничего не буду, отдохну. Заметил: когда начинаю рассуждать о сложных вещах, кровь приливает к голове, а это плохо. Ко всем моим симптомам прибавилась еще и рвота. У меня нехорошее предчувствие. Не похоронили бы меня здесь в песочном ящике рядом с МишкойЦыганом. Рвать надо отсюда когти, да побыстрее! Чтобы успеть... А Татьяну я удочерю. Будет невестой с квартирой. Вернусь всё же в это самое чёртово КБ, поговорю с «начальством», попрошу помочь, в крайнем случае – выставлю им матумультиматум! Они не посмеют отказать. Ведь, как я теперь понимаю, многие из тех устройств, что стоят внизу, задуманы и спроектированы именно мною!!! 19 декабря 1999 года. Юрий Георгиевич Свиря (вот именно так, без «ин»), дальний потомок известного русского художника. Правда, седьмая вода ему на киселе, но фамилию эту всё-таки ношу. А артиста Свирина не было, это герой из фильма. Актер, что исполнял эту роль, был смертельно болен. Как, наверное, и я... Предки мои с севера, из Карелии. И по национальности я наполовину карел. И звали меня когда-то не Юра, а Юхо… А друзья прозывали «Юхой»… Как бы мне уговорить Татьяну поскорее ехать. Онато, глупенькая, всё ждёт и надеется, что мне вдруг полегчает, а уж тогда... 22 декабря 1999 года. Всё-таки, не спеша, стараясь не напрягать мозги, слегка «въехал» в документацию. Отдельные листки «синьки» нашлись в ящиках стола. Как хитро задумано! Напоминает американский фильм «Звездные врата», где герои запросто путешествуют по невидимым гравитационным каналам с планеты на планету. Только это, ребятки, уже не фантастика, а реальность. В то время, когда «официальная» наука занята проблемами «самоокупаемости» и подсиживания друг друга у кормушки, ЭТИ прохиндеи раскусили некоторые из идей современной энергоинформатики. И не побоялись вложить средства в идею, которая Циолковскому не снилась! Куда же ЭТИ монстры стремятся? Для чего ими выстроена эта чудовищная, окруженная кольцом гироскопических орудий, башня, выхлоп которой сейчас закрыт, но бригаду, например, исследователей в скафандрах из которой, в принципе можно легко послать как антигравитационный заряд на орбиту, на любую из планет Солнечной системы, а то и за её пределы? Что же ЭТИМ боровам может понадобиться на иных планетах? Да мало ли что! Те же обломки астероидов – рудные жилы бери прямо с поверхности. Золото, уран, редкие элементы. А иные цивилизации? Их технологии, а если ниже развитием – так захватим. Власть над всей Вселенной! Без затрат на строительство ракет, спутников и прочей технически отжившей старой рухляди! У американцев, в их «блокбастерах», помнится, присутствуют две бредовые идеи: захватить мир и спасти мир. Весь мир! Ни много, ни мало – весь! Спасти и захватить, и захватить, чтобы спасти... Ой, да не в самих ли Штатах все это задумано? А почему тогда и завод, и КБ не в Штатах? Да потому, что там все схвачено давно и наперед! И местные, американские мошенники сразу вычислят, что кто-то тамто чегойто мастерит! Другое дело у нас. Кому в «глубинке», в заштатном городишке может придти в голову, что за стенами небольшого, изолированного от окружающего мира заводика, готовится авантюра вселенского масштаба? Ну, делают там что-то, может чайники паяют или мясорубки крутят... Никому и дела нет. Платят хозяева за аренду земли? Платят. На лапу кому следует дают? Дают. Ведут себя тихо? Тише некуда... Да, воистину, нет места темней, чем под светильником. Ах ты ж, наша, едрёнаматрёна, расейская безалаберность!!! Или... у меня, по болезни, просто начинает «ехать крыша»? Вот зараза! 25 декабря 1999 года. Интересный цветной сон. ...Рыбная ловля в канаве или канале, где много рыбы, а по берегам бродит стая кошек. Куча игрушек. двуглавые черви. Коты сожрали весь улов. Весь канал на самом деле заключен в продолговатом сарае. Из молельного дома – три монашки: длинная, толстая и молодая. Успел закрыть дверь на задвижку. Они пошли с другой стороны. Открыл дверь, отбежал со своими удочками. Оглянулся. Из дверей показалась молодая в чёрном купальнике. Водяной взрыв. на месте барака теперь пляж и женщина с ребенком. «Мама, как мы здесь оказались?» «Что ты, сынок, здесь всегда был пляж!» Так все думают, но ято знаю: всё вначале было совсем по-другому... После этого – группа друзей, опять на рыбную ловлю, в район очистных сооружений. Какие-то бычки плавают. (Не «бычки». «Бички» – как произносил это слово Виктор.) Негритёнок, его зовут Айзек. Засадил мне крючок в палец. И палец, рука какие-то странные: прозрачнозеленоватые, как тело живой креветки... Мы когда-то в детстве ловили их прямо штанами, как сетью. На какомто море. Почему именно «Айзек»? Или я уже когда-то бывал в Штатах? Тогда откуда это море? Американцы вряд ли бы надумали ловить креветок штанами. Или – то было уже иное море? Бедные мои мозги! Бедная моя память! Говорят, что видеть во сне рыбу – или к деньгам, или к смерти. Хотелось бы надеяться на первое, так я подумал ещё не открывая глаз… И вдруг вспомнил. Вскочил и сказал вслух, отчётливо: – Нулёв Игорь Всеволодович! Таня не спала, возилась по нашему небольшому «хозяйству». Мы мирно готовились к встрече Нового года. Я видел её со спины, заметил, как она вначале дёрнулась как от электротока… потом повернулась, медленномедленно: – Что ты сказал, дядь Юр? И далее весь день был у нас – одни чистосердечные воспоминания. И это была катастрофа... Сергей (нет, всё-таки, Серхио, Серхио КалугинРуфо) – это тот самый парень на фотографии. И я знал его, и мы вместе здесь бывали. И я… распинался перед ним о перспективах космических исследований! Боже, Боже! И впрямь, лишаешь Ты разума тех, кого задумал наказать! Нет, пожалуй запишу всё по порядку, пока существует возможность передать этот дневник... Кому? Кому найдет возможность его передать Танюшка? Надеюсь, верю, молюсь: найдется! (Далее идет текст, написанный торопливым, размашистым почерком.) Кто бы это ни прочёл: знайте, они не «Врата» изобрели. Оказывается, всё это время они, (не без моей помощи!!!), работали над проектом гравитонной пушки!!! Представьте себе город, в котором исчезло земное притяжение и наоборот – возобладала антигравитация! Взлетают вверх дома, всё рвется на части, всё летит к чертям! Ничто не устоит перед этим напором, шестнадцать тонн на квадратный метр! И следующий эффект: схлопывание атмосферы, как у вакуумной бомбы! Идеал военного, чистейшее оружие, не оставляющее радиации, оставляющее после себя лишь ровную, никем и ничем не занятую пустыню. 8 Они пришли раньше, чем я предполагал. Я часто встречал их в нашем подпольном (как я теперь понимаю) КБ. Генерал армии, фамилии которого я не помню, седовласый ведущий российский специалист по магии Нулёв (его называют Оскар), некий российский, известный писатель, фамилия которого Кандалов – ЭТИ трое в сопровождении охраны явились на завод. Они почти застали нас врасплох, но звуки в пустых цехах разносятся быстро, и мы, обостренным звериным слухом, их сразу услышали. Я понял, о чем они беседовали. Ихние мордовороты нас пока не заметили, но всему свое время. Мы черезчур наследили. Не понять, что здесь кто-то бывает помимо них, невозможно. Уйти я не смогу – с утра нет никаких сил. Быть может, сумеет она... Сейчас, несмотря на уговоры Тани, я выйду им навстречу. Терять мне нечего. Милая Таня! Дай тебе Бог счастья! Люди всего мира! Берегитесь! Я иду. Прощайте навсегда… 27.12.1999. Глупости. Не рано ли прощаться? Они ушли так же, как пришли. Изо всех сил убеждения – гоню прочь Татьяну. Не уходит. Бедные её голубые глазки! Как много слёз пролилось из них! Мы всё ещё на месте. Вот, что я напишу тебе, Виктор… нет, Вам лично, капитан Виктор Иванович Орлов!.. 9 – Ну, далее… – следователь перевернул несколько листов. – Идёт чисто конфиденциальная информация. Вовово, и о Нулёве, и о Кандалове, и о подпольном КБ… Молоток Юрка!.. Даа! «И не уйти им от суда земного, как не уйти от Божьего суда!..» Он обвёл глазами присутствующих: – Последняя страница! 10 31.12.1999. Уходить мы решили именно в этот день. Сегодня у ЭТИХ, как называет их Таня, знаменательный день. Они задумали, «в преддверии грядущей эры» продемонстрировать силу всему миру. Что именно задумали… да чёрт бы с ними. Таня твердит о какомто «типе в чёрных очках», подручном Кандалова якобы маге, ученике Оскара. Именно он потянет за рычаг ровно в 00.00. Ну что же, попробуй, потяни, «маг»… Я вновь беру на себя грех смертоубийства. Но, быть может, там, на небесах, поймут меня. Как и поймёте вы, мои друзья, как я верю и надеюсь – читающие эти строки. Как будем уходить… попробую собраться с силами. И милиция не обратит внимания на шатающегося из стороны в сторону человека – в предпраздничную ночь, всё понятно… На всякий случай, во внутренний карман пальто вкладываю записку: «Свиря Юрий Георгиевич, дата рождения 12.11.1964.» Милая Таня! Я сделаю что могу! И что не могу – тоже сделаю. Но предчувствую я – не доползти мне до дома. Ключ от квартиры – у тебя. Быть может, тебе удастся сделать то, о чём мы мечтали. (Конец записей) 11 – Мы выбрались с завода обычным путём, через дыру в заборе, – сказала Татьяна. – Было начало двенадцатого ночи. Поймали «попутку». Ею оказался огромный такой грузовик с прицепом. Водитель, поглядев на Юрия Георгиевича, только крякнул, завидующе: – Что, отец, уже отметил? Тем не менее, помог вскарабкаться в кабину. Я поглядела в зеркало. К воротам завода как раз причалили две машины. В одной из них сидел он, «агент Смит»… – Что-то твой отец… серый какой-то, – говорил водитель. – Я же вижу: не пьяный он. Может, сразу в «Скорую»? – На станцию! – твёрдым голосом произнёс дядя Юра. До станции добрались быстро. И где-то полчаса ждали электричку. Народу было мало. Милиция не обратила особенного внимания на хорошо одетого пожилого мужчину, которого под локоток поддерживает… наверное, дочка. Да и «стенку» я ставить умею. В вагоне мы были одни. Почти ровно в полночь по «громкой связи» машинист объявил (я до сих пор дословно это помню): – Дорогие пассажиры! Коллектив электропоезда, от имени руководства железной дороги, поздравляет вас всех с Новым годом! И новым тысячелетием… нашей эры! Искренне, от глубины души, желаем вам… И в это время – грохнуло! Ударило так, что не только заглушило голос машиниста. Сотрясся весь вагон и весь состав! Нас очень сильно тряхнуло – что-то как будто ударило снаружи, полетели стёкла, ворвался морозный ветер, вагон накренился, потом накренился в другую сторону… Погас свет и мы стояли. Наступила тишина, только в репродукторе слышались приглушённая брань и вопли. Потом кто-то сказал: «да ты отключи микрофонто!» Зашипели, открываясь, двери поезда. И стало совсем тихо… – Свершилось! – сказал торжественно Юрий Георгиевич. И прибавил: – Теперь – беги, Танюка!.. Он второй после папы назвал меня так. Но на папу я сердилась. А тут на глаза выступили слёзы. – Негоже тебе со мной оставаться, – из последних сил шептал он. – Двери открыты. Иди к людям… Короче, даю задание! Сейчас… или потом, как сможешь, довершить это дело. А я… не знаю, как-нибудь помогу, хоть с того света… Сколько было замыслов, Господи! Знаешь… мне почему-то всё время кажется, что это – пока не навсегда… Я вернусь, и мы не раз с тобою повстречаемся и неоднократно всё вспомним, и будем шутить, смеяться и мечтать о новом будущем… Сейчас… Сейчас я могу для тебя сделать лишь то единственное, что пока в моих силах. Прощай!.. И его не стало… Это была уже вторая за последние полтора года смерть близкого человека на моих руках. И вновь мне приходилось убегать… Я поцеловала его в губы… По вагонам шёл наряд милиции – это я почувствовала издалека. Пора была уходить… «Приземлилась» я в сугроб, невдалеке была остановка, до которой мы не добрались около километра. За нею, в низинке, весело сверкая огнями, праздновал наступления Нового года, какой-то посёлок… Остальное вы знаете. Вернее, почти всё знаете. Я сделала то, что должна была сделать с самого начала: обратилась к людям. Стала я жить у тёти Тани. Её племянница, тоже Татьяна, не доехала до неё потому, что попала по дороге в сектантскую общину. А там отбирали паспорта и все прочие документы: работай, да не вздумай уходить… – Это чью общину? – нахмурился Орлов. – Опять этого… Гермиона, что ли? Ух, пора дать ему укорот! – Уже! – коротко и загадочно доложил Апраксин. – Словом, – продолжала Татьяна, – документы на меня, как на внезапно явившуюся племянницу, нам выправить удалось. Не без моих способностей, конечно… Поступила я учиться в школу… Помогала тёте Тане по хозяйству, на её грядкахпарниках. Выращивать цветы! – это же моё любимое занятие… Повзрослела. Я, вообще-то, ребёнок с запоздалым физическим развитием, а тут потянулась вверх, да и в тело вошла… Ой, заглядывались на меняа! И предложения делали. Только я как сосулька… Ни с кем близко так и не сошлась. Потом, как мне восемнадцать исполнилось (я как раз школу закончила), решила для себя: всё! Пора! Покинула я мою тётю Таню, обещалась писать… «И всё? – весело подумал Апраксин. – А рассказать о том, как за всё время пребывания у тёти Тани, маленькой, похожей на гномика женщине, ты перебулгатила и поставила на уши весь «шанхай»? И о том, как из сборища бомжей и пьяниц организовала «Товарищество по совместной обработке земли»? И о том, как зэковская кликуха «Мама» стало в нём твоим почти официальным титулом?..» – …И двинулась в атаку на мегаполис! – продолжила Татьяна. Много, ой много чего скопилось у меня на душе за это время. И сил, и способностей тоже прибавилось. Перебирала газеты с объявлениями, пытаясь «вычислить» Оскара. И всё ближе и ближе, чем дальше, тем увереннее, приближалась к цели… Квартира на Моржукова стояла пустой… какое-то время. Я, разумеется, никаких прав на неё предъявлять не стала. И потом… какая-то знакомая, неприятная аура встречала меня всякий раз, как я попадала в этот район города. Потому я в конце концов и решила поступить на работу в «Гаятри»: не так далеко, да и «наблюдательный пункт» неплохой… Не скажу, что Михал Михалыч, наш Мишук сразу встретил меня с распростёртыми объятьями, но… ведь вы же меня знаете… – Письменно, Танюша. Можно всё это письменно? – попросил следователь. – За подписью? – Дада, разумеется! – грустно кивнула она. – А сейчас… Можно я отдохну немножко? – Дождь кончился, – задумчиво сказал Орлов. – Пойдём, пожалуй, и мы в палатку. Пойдём, наверное, Костик! Глава 14. О последнем препятствии и счастливом избавлении – …Но отчего же ты говоришь, что я исполнил своё предназначение? – спросил человек. – Я весь век занимался простой работой и жалел, что у меня не хватает ни талантов, ни возможностей заняться чем-то большим! Усмехнулся Привратник. – А помнишь, как когда-то в детстве ты подрался с сыном водоноса? И тут появилась его мать и спросила тебя: кто первый начал? И ты взял вину на себя, хотя и не был зачинщиком драки. Из того мальчишки получился великий и мудрый правитель, и, наполнив сердце любовью, немало славных дел свершил, и вспоминал при этом твой поступок. Тебе кажется, что ты ничего не исполнил и не сделал, но само то, что ты, простив зло, совершил добро и тем предотвратил большее зло, позволяет тебе войти в эти Высокие Врата! Из древнеиранской мифологии 1 – Федя! – позвала Татьяна. Она уже прилегла. Сладко вытянувшись, натянула одеяло до подбородка. – Наклонись. Она высвободила руки и неожиданно обняла его за шею и поцеловала в губы: – Спасибо. Он неловко вывернулся: – За что? – Объяснить или сам поймёшь? Он присел около и вопросительновыжидательно на неё посмотрел. – Если бы не ты, у нас бы всё погибло, да? – продолжала она. – Не обязательно. И почему только мне спасибо? – Да… И Виктору Ивановичу. И Костику… Только я одна пока… не у дел. – Ну почему же? Ты… – Я знаю, я – вредная, – шёпотом, словно раскрывая страшную тайну, молвила Танюша. – Ладно. Спи! – поднялся он. Она рассмеялась: – Непривычно… Подушка и одеяло пахнут тобой… И… – нахмурилась она. – Здесь была какая-то женщина! – А… Это Хранительница Судеб. Я видел сон… Ладно, пойду разбираться с компьютером! – строго прибавил он. – Федя! Скажи, отчего ты порой… даже всё время такой желчный, придирчивый? Ведь внутри себя ты совсем другой! И она внимательно посмотрела за его правое плечо… «Учимся, – подумал Апраксин. – Мы все понемногу друг у друга учимся. Нас свели сюда для того, чтобы мы друг у друга учились». «Суд»… «Сужать» – сводить вместе. «Суженая». «Суженый»… Судьба. Её собственные херувимы, маленькие, совсем крошки, лукаво выглядывали из-за ушных раковин. – Хорошо, я буду спать, – сказала она. – Чувствую: вечером и мне может представиться работа. – Это ничего, что я буду по клавишам стучать? – Стучи… Конечно стучи! – она вновь сладко потянулась и повернулась к стенке. – Мне это так привычно… И моментально заснула. Преображенский рудник. Урал. Кристалл крокоита обладает особыми свойствами… Впрочем, объяснять долго. Основной пульт устройства Машины Времени и Пространства и дистанционные пульты в качестве основного ядра содержат именно эти кристаллы. Мягкие, из электропроводной резины, лапки во время работы непрерывно обнимают, ощупывают кристалл крокоита со всех сторон. Беда, что крокоит – минерал, хотя и красивый, но очень мягкий. Лапки постепенно стирают его в пыль. Во время происшествия основной пульт работал на полную мощность. От первоначального кристалла фактически ничего не осталось. Вот здесь и должен пригодиться тот кристалл, что доставил Ивин. Апраксин протёр тряпочкой резиновые лапки, вставил крокоит в гнездо и захлопнул крышку. Осторожно включил компьютер. Программа в этот раз должна перенаправить портал в иную точку. Он пощёлкал клавишами устройства и поднял глаза на экран. СИГНАЛ ОТСУТСТВУЕТ. РАБОТА НЕВОЗМОЖНА – светилось там… Расклад карт Таро Горгоны тоже результата не дал. Теперь не одна, итоговая, но все карты расклада оказались одинаковы что с лицевой, что с тыльной стороны – и там, и здесь на каждой светился пустоглазый и змееволосый лик Медузы… 2 – Как невозможно? – воскликнул Ивин. – Вот тебе на… – растерялся Орлов. – Не понос, так золотуха… И только Таня ничего не сказала. – Твой… привезённый тобой кристалл, – обращаясь к Ивину, объяснил Апраксин, – очевидно, уральский. Берёзовское или Преображенское месторождение, так?.. неважно. Аппарат до сего времени работал на тасманийских кристаллах. Чуть-чуть иная структура атомов, возможно в этом дело… Я, конечно, могу вставить в основной и дистанционный пульты старые кристаллы, но это только обломки. У нас будет… минуты три… пять от силы. Этого хватит на то, чтобы зашвырнуть в это чёртово логово Виктора… и когото… может быть, всех вас вместе. Мне же оставаться за пультом. Как только кристаллы окончательно превратятся в пыль – дверь захлопнется и, похоже, навсегда. – То есть… – в глазах Танюши стоял ужас. – Ты навсегда останешься здесь? Один? Вне времени? – Ну почему же один? И здесь люди живут… Херувимы за её плечами метались тудасюда, тудасюда. Она соображала. – А может быть нам в эти пять минут проникнуть в витрину какого-нибудь минералогического музея… – начал было Ивин. – Рискованно. А вдруг опять подвернётся не то? И потом. Перестройка программы всё равно займёт какое-то время. Мы снова рискуем остаться здесь, на этот раз – все вместе. – Позвонить дежурному электрику? – попробовал пошутить следователь и сжал виски ладонями: – Опять эта «дежа вю». Ты ещё сказал: «все мы сейчас древние»… Никак не могу отделаться. – А почему бы и нет… Есть предложение!.. – бодрым тоном сказал Апраксин и все облегчённо вздохнули. И замолчал, размышляя… – Ну что, не тяни! – позвал Орлов. – Вот что. У нас с вами, как ни верти, в запасе как минимум сутки. Перед нами – накрытый стол. Это – кувшины с лучшим хиосским вином. Это – козий сыр. Это – зелень. Это – тушёное мясо в горшочках. Это – приправы. Это – хлеб… Всего в изобилии! Предлагаю: поступить подобно древним грекам и отдать вначале должное тому, что посылают боги! Быть может, за едой да за дружеской беседой выход найдётся сам собой! – «Будем пить, веселиться и не думать о проклятых персах»? – рассмеялся Ивин. – По Аристофану? – Именно! 3 – Многое из того, что мне тогда случилось увидеть, я начинаю понимать только сейчас. Интроскоп показал мне только изображение. Но, проглядывая те картины, которые возникали на его экране, я всякий раз ловил себя на ощущении, что слышу речь и остальные звуки, обоняю запах цветов, ощущаю дуновение ветра... Собственно, того будущего, (по крайней мере в том виде, как его рисовали фантасты), не существует. Нет в нём ни огромных городов с небоскрёбами, ни гигантских космодромов, ни целиком синтетической пищи. И люди – отнюдь не великие гении мысли. Обычные, живые, очень человечные люди. Дело в том, что они живут везде. Каждый волен выбрать для проживания себя, своей семьи, своего рода любую планету и любую эпоху в любом разделе пространства и времени. Это, конечно, не означает, что живут они раздельно друг от друга. Просто средства коммуникаций развились настолько, что не имеет никакого значения, проживает ли реальный человек с вами по соседству или же в ином канале времени, на другом конце Вселенной в эпоху протерозоя. Каждый имеет возможность в любое время связаться с каждым и никто никуда не теряется. Отсутствует принуждение в том, куда кому селиться. Люди стали свободны в выборе и потому исчезло такое понятие как страны и границы. Есть объединения по интересам, но отсутствует какое бы то ни было стремление к власти, ибо это превратилось в бессмыслицу. Сама собой решилась проблема питания. Один и тот же огурец или баранью ножку можно продублировать несчётное количество раз. Как по Библии: «пять хлебов и две рыбы». Правда, предпочитают они готовые блюда, которые, впрочем, можно легко видоизменять (вроде того, как ты, Фёдор, можешь менять настройку рабочего стола в своём компьютере). И ассортимент блюд тоже не ограничен – кухня любой эпохи и народа всегда к вашим услугам. Так же, как и одежда. Так же, как драгоценности. А денег у них нет, да и зачем они при таком раскладе? Кстати, насчёт компьютеров. И иной современной техники. Они научились обходиться без всего этого. Те фокусы, которые демонстрировали вам мы с Танечкой – это прообраз «техники» будущего. Нет кнопок, нет клавиш. Есть лишь воображение и желание. А как сформировать окружающее пространство, они знают с детства. Дети живут и воспитываются в семье. Никаких «заводов по производству людей», естественно, нет. Есть школы, их много, существуют и центры подготовки специалистов по разным областям знаний… Вы, быть может, спросите, а существуют ли у них такие вещи, как дипломы, экзамены, знаки отличия, награды? Нет. Общество это состоит из людей, подобных тем, кто сидит сейчас со мной за одним столом. В нём ничего и ни от кого не скроешь, это так же бессмысленно, как рядиться в бутафорский маскарадный костюм – всем и всё сразу видно и понятно. Вы, быть может, спросите: а как быть с личными тайнами? Отвечу: так же, как у нас, здесь, сейчас с вами. Я же не лезу в голову Фёдора для того, чтобы узнать, каковы на деле его чувства по отношению к Танюше… Основой общества будущего потому является свод этических правил. Они достаточно просты, они основаны на идеях множества учёных и мыслителей, на идеях духовных учений, на лучших идеях, направленных на оздоровление и сохранение человека как личности. «Не совершай ничего такого, что бы повредило личному достоинству другого человека». А остальное – вытекает из этой мысли. Разумеется, существуют исключения. Например, в человеке от природы заложена определённая программа агрессивности. Исключи эту «перчинку» насовсем – и потеряют смысл многие иные жизненно важные программы. Для того, чтобы было удовольствие, скажем, при проведении футбольного матча «болеть» за ту или другую команду, болельщик должен быть слегка агрессивен. Не говоря уже о самих футболистах… Для того, чтобы доставить удовольствие женщине и продлить род, мужчина от природы обязан проявлять хоть какую-то агрессию. Иначе не включатся его телесные механизмы… Можно, конечно, размножаться и «в колбочке», превратив общество в нацию тупоголовых импотентов, но… а может, вообще прекратить этот процесс как таковой? Неинтересно… Не будучи агрессивным, учёный не сделает открытия. Исследователь не проникнет в тайну. Альпинист не взойдёт на вершину… В принципе, та небольшая доля инстинктов, которая от природы заложена в теле человека – не более, как стимулы. Дада, именно стимулы – в том значении, о котором мы говорили с тобой, Фёдор, и я понимаю это. Это те катализаторы, пусть порой и вызывающие негативные ощущения, но тем не менее, вызывающие цепную реакцию, толкающие человека к активным действиям. Мы с Виктором прочли твою рукопись, Танюша. Помню, как резанула меня эта грязная фраза про «черномазую сучку». Негатив? Безусловно. Вредный? Опасный? Но если он подталкивает человека к совершению полезных действий? Посему в обществе существует, например, Комитет Иллюзий. Это – подразделение Единого Комитета Этики. Нет, никому и ничего эти органы не навязывают, они целиком консультативны. То есть, они лишь выслушивают, обсуждают, советуются, рекомендуют… в принципе, стремясь поддержать в обществе необходимое равновесие между телесным и духовным, между земным и небесным в мышлении и поведении человека. Каждый волен посвоему понимать эти советы, и применять их тоже по своему разумению. Однако, каждый в то же время понимает, что рекомендации ему даются не впопыхах, не по «служебной необходимости» (кстати, они не знают, что это такое), но основаны прежде всего на сочувствии и желании помочь, а во-вторых – основаны на тщательнейшем анализе ситуации с привлечением знаний, накопленных людьми за все тысячелетия их существования. То есть, искусство управления этим обществом состоит в том, чтобы научить каждого управлять, в первую очередь, собой. И самая обширная и интересная задача, которую они перед собой ставят – это изучение, в первую очередь, самого человека. Себя! Себя – во все эпохи. Себя – в различных ситуациях. Себя – в любом обличье… Да, я сказал, что они – бессмертны? Ваш постулат, дорогой Фёдор Николаевич, о том, что… метаболизм человека продолжается и тогда, когда он выходит в иное пространствовремя… (кажется, так?), оказывается, неверен. Оказывается, что, например, находясь здесь, мы не стареем, ибо мы вышли из того природного ритма, который ведёт наш организм к его физической смерти. Поэтому, пользуясь твоим аппаратом, можно не только бесчисленное количество раз съедать одно и то же яблоко. Можно раз за разом выходить на один и тот же уровень природного развития и самостоятельно регулировать процессы как старения, так и омоложения. Да, и еще! Я присутствовал на съезде своих воплощений! (имею в виду – воплощений в человеческом теле, поскольку бывают и другие). В будущем с лёгкостью возможно и это… Хотя… возвращаясь к началу, какое же это «будущее»? Получается, оно не просто будущее, оно «всехнее»! Не берёт ли человек на себя тем самым функции Господа Бога? А кто сказал, что именно к такому порядку вещей не ведёт нас Господь? У них нет ни священников, ни жрецов, ни какихлибо иных служителей культа, чьи институты в своё время возникали из необходимости выделить определённое количество людей для того, чтобы вести службы, отправлять обряды, молиться. Они все теперь, сами по себе, жрецы, священники… называйте, как хотите. Сам образ их жизни – постоянные обряд и молитва… Каковы их молитвы? В первую очередь, добрые пожелания: тем, кого любим и помним, тем, кого любим, но в силу как-то причин не помним, далее – тем, кого помним, но почему-то не любим, и, наконец – тем, кого и не любим, и не помним, но… вот здесь вступают этические принципы, в первую очередь – терпимость к чужому мнению. Свою голову на чужие плечи не приставишь… Да, а последнюю просьбу можно охарактеризовать как: помоги, Господи, и мне, дураку, тоже! Шутить они любят. Воспринимая единство с Богом, это общество, как единый человек, нацелено на дальнейшее изучение как Вселенной, так и себя. И один момент. Рано или поздно, в этом обществе окажемся мы все, кто когда-либо жил, живёт или будет жить… Слишком дорогая вещь – человеческая душа, чтобы её деятельность прерывалась, пройдя всего лишь одну небольшую жизнь. Посему, и они незаметно живут во всех эпохах, и со временем предлагают людям разных эпох посетить «свою». Или даже остаться насовсем… хотя это, согласитесь, не так интересно – постоянно оставаться на месте. Они берут людей из разных эпох. И не обязательно в момент смерти; здесь могут быть разные варианты… 4 – Прости, пожалуйста, – перебил Орлов. – Я здесь, по долгу службы, всё пытаюсь сообразить: какие же преступления возможны в таком обществе? Убийство? Бессмысленно. Обогащение? Глупо. Стремление к власти? – Прежде, чем адепт… назовём его так… попадает в общество, его проверяют. Если он болен психически (ну, чисто физиологически) – его лечат. Но всё равно потом он проходит определённый этап. Этот этап – виртуальный мир. Поскольку спешить ему некуда, а все его желания в этом мире неуклонно исполняются, и даже в прогрессии, есть возможность последить за его поведением. Допустим, человек жаждет власти. Хорошо, бери власть. Вначале над одной Вселенной, потом больше, потом больше… Как, дорогой, приятно тебе? Немногие выдерживают более пятидесяти лет календарного срока… А сексуальные психопаты? Пожалуйста, виртуальные красотки… – Извини, Костя, – перебил на сей раз Апраксин. – Я вспомнил одного институтского приятеля. У него на каждый день недели была отдельная женщина. К его чести, надо сказать, ни одна не знала о существовании четырёх остальных. А по выходным он, совершенно измочаленный, приходил к маме и говорил: «Мамочка, спаси меня!» Как говаривал, помню, Сергей Сергеич, на коня вскочить можно, на два – сложно, на табун – невозможно… – Разумеется. Наши желания тоже имеют предел. И это ими понято, и понимается, и не осуждается. Самое большое преступление в этом мире – это унижение человеческого достоинства. Правда… и наказаний в этом мире нет. Его просто отправляют обратно – до той поры, пока найдут средство с ЭТИМ бороться… Хотя… как это я лихо завернул: «до той поры». Нет её, «поры»… – А как же любовь? – спросила Татьяна. – Любовь – во главе всего. – А как быть с женской ревностью? Может быть, избранник твой, пребывая в нескольких телах… – Это тоже как-то решается… – Ну, а что ты высмотрел в этом агате? – спросил Апраксин. – Он – тоже своеобразный «интроскоп». Только более совершенный. Я увидел в нём… за эти краткие секунды… Аню. И её письма ко мне. Она их пишет и рвёт, пишет и рвёт… Помню строчку из последнего: «думаю, такой низкой женщине, как я, не место рядом с таким великим человеком, как ты…» В самое сердце… – Ну, время поправить ситуацию есть. – Да, конечно, разумеется… Да, я всё думаю: если этот агат – тот же интроскоп, то зачем мне всё это тиуновское сооружение из проводов и лампочек? – Не скажи. Во-первых, его надо отобрать у Оскара и иже с ним. Во-вторых… а пускай Тиунов его доработает! Вопросы к самой сути процесса есть? Вопросов нет. 5 После этой фразы грустное молчание разлилось за вечерним, накрытым попраздничному столом. – Отвернитесь! – неожиданно приказала Татьяна. Решительно встала со своего места. Когда она разрешила «можно смотреть», мужчина увидели, что она сменила джинсы и рубашку на ту же зелёную тунику, в которой днём прогуливалась за скалами. – Я поняла к чём дело, – строго произнесла она. – Фёдор Николаевич, дай мне кристалл. Апраксин вынул из гнезда и подал ей кристалл крокоита. – На нём – заклятье, – объявила она. – Заклятье наложено женщиной. Наложено таким образом, чтобы это нельзя было разпознать. И снять его должна именно эта женщина. – Откуда такая уверенность? – спросил Апраксин. Она не ответила. С силой прижала кристалл к груди (Апраксин хотел вскрикнуть: «ну, ну, не сломай только!» – Не бойся, не сломаю! На её лицо было невозможно и жутко смотреть в эту минуту. Оно менялось на глазах. Скользнув ко входу, она рывком распахнула дверь, настежь. Сырой туманный воздух вторгся в помещение. – Видите? – вскричала она, указывая за порог. – Полнолуние! Никто из них не понял, при чём здесь полнолуние. Но… все кивнули головами. – Тебя… проводить? – нарушил общее молчание Ивин. И услышал в ответ: – Наш единый и великий посредник – Луна! Богиня Смерти не нуждается в иных посредниках, чтобы говорить с Богиней Войны! Повернулась к Апраксину. Её лицо было страшно. – Скажи мне «чокчок», о Великий Маг!.. И шагнула за дверь, в луннотуман-ную опаловую мглу. 6 Где она была и с кем беседовала – об этом мы, до поры, до времени умолчим… Скажем лишь, что по прошествии некоторого времени, в течение которого ожидавшие её возвращения мужчины не проронили ни одного слова (как будто пресловутое «чокчок» было сказано не Тане, а им троим), она появилась на пороге хижины. В её протянутой ладони играл огненными гранями крокоит. Другую руку, в кулачке которой был крепко зажат какой-то небольшой предмет, она прятала за спину. Апраксин, не говоря ни слова, принял из её руки кристалл. Вставив его в гнездо и, перекрестившись: – Господи, благослови! – включил компьютер. Поколдовал над программой, после чего осторожно запустил устройство. На этот раз в портале появились часы. Но то были часы совсем иные. Это были гигантские золотые стрелки часов на Спасской башне Кремля. И показывали они без четырёх минут десять. – Ого! – сказал Апраксин. – А мы хорошо идём, с хаарошим запасом! – Нет уж, – сурово молвил Орлов. – Теперь – только до утра, и не более. И сразу же после этого у него в кармане зазвонил его неотлучный «мобильник». – Ничего себе берёт! – удивился следователь. – Раньше такого вроде… – Да! – крикнул он в трубку. – Денис? Что… Как? Как моторы заглохли? Что, одновременно все? И… Что? Почему забыли? Как это «забыли»? Как можно забыть адрес, ведь мы сколько раз с тобой… Что ты мне какую-то ерунду несёшь? Денис!.. – Погодика, Витя, – вмешался Ивин. – Можно я с ним сам поговорю?.. И… в точности орловским голосом, перехватив трубку, скомандовал: – Денис! Запомни, а лучше запиши, чёрт возьми: Торговая площадь семь! И вспомни сам. Уже вспомнил? Молодец! Теперь попробуй завести мотор! Завёлся? Замечательно! Значит и остальные заведутся! Всё, дальше как договаривались, жду внутри, конец связи! – Свершилось! – сказал с облегчением Апраксин и откинулся на стуле. – Погоди, – сказал Орлов. – Погодипогоди… Какого же размера эти часы? Я не помню, каков точно диаметр циферблата на Спасской башне… но здесь он точно раза в тричетыре больше! Так что, твой прибор теперь может не только переносить в пространствевремени, но и увеличиватьуменьшать предметы! – Впредь мы будем использовать только уральские крокоиты! – Фёдор Николаевич довольно улыбался. – Она…тоже так умеет… – грустно молвил тонкий голос. Они совсем забыли про Татьяну! 7 – Теперь ты можешь не свистеть мне танго «Маленький цветок», – тихим голосом доложила она, и по щекам её двумя ручейками проливались слёзы. – Пожалей меня. Апраксин подошёл к ней, сжавшейся в комочек под холодным и сырым ночным ветром. Неловко обнял за плечи, потом провёл ладонью по её рассыпавшимся, влажным, в искорках звёзд волосам: – Ну, успокойся, всё позади… – Я… оправдала своё предназначение? Он хотел ответить словами, но только кивнул: о да, конечно!.. – Ты… должен повесить это мне на шею. Взнуздай меня!.. Она протянула ему предмет, который до этого держала в кулаке. Это был кулон на золотой цепочке. В середину кулона искусно вправлен большой голубоватозелёный камень – аквамарин. Как раз под цвет её глаз. – Мы… мы с нею обменялись. Тот, «куриный божок», оказывается, был талисман на то, чтобы выручить человека из беды. Этот – чтобы найти свою вторую половинку. Он ей больше не нужен… Когда он исполнил просьбу и осторожно расправил её волосы, она грустно произнесла: – Никогда не думала, что мириться бывает тяжелее, чем сражаться. Мы с нею о многом успели переговорить. Мы побывали в самом сердце мира, там, где перекрещиваются дороги добра и зла. Она мне на многое открыла глаза… С этими словами она уткнулась носом в Апраксина. Он обнял её за плечи (интересно, почему женщины на ощупь всегда такие влажные?) и всё хотел увести подальше от ветра… Внезапно он увидел, что стоит она босиком, и что ноги её перепачканы в глине. – Я омою твои ноги, – неожиданно для самого себя сказал он. – Я согрею тебя. Я брошу пить, и курить тоже брошу. Она подняла на него глаза: – Легко ты сегодня даёшь обещания. Впрочем… ты знаешь, больше всего я бы сейчас хотела, чтобы мы друг друга понимали. Чтобы мы друг друга понимали в эту ночь, сейчас. Да, согрей меня… И поцелуй. Пожалуйста! Ему припомнилась песенка «Париж, Париж…», её часто исполняли в кафе «Цицернак» вначале пофранцузски, затем поармянски и порусски: Люблю, люблю, предел испытаньям настал в серд це, Люблю, люблю, все звёзды цветами в твоём венце, С тобой, с тобой, в погоне, в погоне за этим днём, Любовь, любовь, я понял, я понял зачем рождён… И она тоже слышала эти наивные, хрупкие слова самодеятельного поэта… И в мире царствовала Любовь. Друзья их, догадавшись, к чему клонится дело, с пониманием переглянулись и, похитив со стола один из кувшинчиков хиосского, пару стаканов и кое-что из съестного, тихотихо покинули дом, не забыв прикрыть за собою дверь. А Влюблённые, казалось, не заметили этого. Меж их сердцами тихо мерцал волшебный камень аквамарин. – Тумбутум! Тумбутум!.. – доносил с моря звуки барабана полуночный ветер… И на этом мы пропустим целую главу, в которой могло бы говориться о том, что случилось этой ночью. Главу под номером 15, а этот Аркан, согласно обновлённому Таро Горгоны, говорит о тайнах и тайных желаниях, и об их осуществлении… словом, о том, что посторонним знать не обязательно. Как говорится в апокрифическом Евангелии от Филиппа: «Дом человека – Храм, куда доступны все. Спальня человека – место Святое, куда заходят лишь избранные. Постель его – Святая Святых, куда даже избранные приходят тайно…» Глава 16. Паноптикум – Мы – свирепы, мы – могучи, Выше Солнца, выше тучи! Гимн лилипутов из «Нового Гулливера» Когда учёный высказывает суждения о добре и зле с точки зрения чистого интереса науки, его суждения могут быть суждениями научной этики, этики науки. Но последняя вовсе не непременно будет наукой этики, имеющей всеобщее значение, как геометрия или физика. Когда фашистский партайфюрер высказывает суждение нравственности с точки зрения нравственных норм его партии, это будет суждение партайнравственности, которое вовсе не необходимо сохранит нравственное определение за пределами этой партии… В чём именно более нравствен тот человек, который изобрёл «ЦиклонБ» для убийства крыс, по сравнению с тем, кто применил его для убийства людей? Н.Н. Трубников, «Наука и нравственность. О духовном кризисе европейской культуры» 1 Наутро все они всё так же, привычно сидели за столом. Следователь прикрыл ладонью стакан: – Сегодня – без вина. Я на службе. – Дада, конечно, – ответил Апраксин, отставляя кувшин. – Наверное, всем нам сейчас лучше перейти на сок. Тогда… соку? – А мне… немножечко вина можно? Для храбрости? Татьяна была одета в обычный, повседневный костюм: джинсы и клетчатая рубаха. Такой она была и в тот злополучный, день пять лет назад… о котором вы уже знаете. С понимающей улыбкой смотрел на неё Ивин. Усмехнулся Орлов. – Да… Виктор Иванович! На прощанье я хочу подарить вам это! Она сняла с шеи и протянула Орлову кулон. Кристалл аквамарина блеснул в утренних лучах солнца и весёлые голубоватозелёные отсветы пошли по лицам… – Он вам поможет разыскать свою половинку. Вы мне верите? Орлов смутился. Секунду он пытался сообразить, отнести этот предмет к разделу «вещдоков», к разделу взяток или разделу подарков. Потом просто, бережно принял из её руки кулон и уложил в наружный карман куртки. – Спасибо… Иэхх, «на прощанье»! – с горечью сказал он. И усмехнулся: – А что же мне с вами делать, граждане рецидивисты?.. Он медленно обвёл их взглядом. – Вы, конечно, как свидетели – просто мечта. Но свидетели опаасные… Таких к делу не подошьешь. А вдруг ещё кому побаловать захочется?.. Константин Петрович! Забирай ты свой интроскоп от греха подальше. Я думаю, проблем с его доставкой не будет?.. – Зачем он мне?.. теперь? – произнёс Ивин. – Забирай, забирай, – толкнул его под локоть Апраксин. – Вернёшь Тиунову. Он его доработает. – Вот ты опять… Тиунову? – Будет такой случай. – А как же я, Виктор Иванович? – тонким голоском спросила Танечка. Орлов улыбнулся: – Ты подписала свою машинопись? Значит, всё в порядке. А в остальном, прекрасная Маркиза… Решай проблему… известно с кем. И все поглядели на Апраксина. – Хорошо! – кивнул Фёдор Иванович. – Есть предложение. Виктор, ребята… давайте поглядим, что там сейчас творится? – Может, сначала поедим немного? – грустным голосом отозвался Лев. – Завершим наш пикник? Ведь скоро – прощаться… 2 – А ну-ка, дай мне его ухо! Баданов, в сопровождении служащего, стоял в стороне от общего собрания. Ему не предоставили стула. А зачем? Так, мелкая сошка… Зал был украшен поособому. Видное место, над троном Оскара занимало красочное изображение огромного кулака с зажатым в нём крестом. Кулак был обмотан колючей проволокой и капли крови выступали на коже. Поособому торжественно мерцали сегодня чёрные стены, и золотые буквы выступали на них. По-прежнему, кругом, стояли столы, за которыми восседали избранные. Здесь был и задумчивый Д.П., и жизнерадостный товарищ Квазиротов, и похожий на толстую осадную башню отставной генерал… И Гермион, скромно занимавший место в углу. И писатель Коминтерн Кандалов, что, потирая ручки, похаживал у трона Оскара. И, что интересно – новое лицо в этом собрании, протеже Кандалова – сама Дина Зауер, представитель средств массовой информации. И, конечно сам великий Оскар, как обычно – с лицом, напоминающим посмертную маску фараона Хефрена. Постепенно увеличиваясь и увеличиваясь, в проёме портала выросло ухо Баданова. Орлов уверенно шагнул в проход. – Сергей! Серёжа! – прошептал он. – Если слышишь, почеши за этим ухом! Громадные пальцы вдруг возникли и выполнили его просьбу. – Ну, замечательно! – выдохнул Виктор Иванович. – Не робей! Мы здесь и в любой момент вмешаемся. Делай то, о чём мы договорились! Всё в порядке. Понял? Опять выросли и пропали гигантские пальцы. – Всё, конец связи! – сказал следователь и осторожно, глядя под ноги, вернулся в комнату. Апраксин отключил опцию «Обратная связь». – Фу ты! – облегчённо сказал Орлов. – Ну и пропастища! Подумал: один шаг и я – там, в его ухе! – Побаиваюсь я чего-то, – признался Ивин. – Как бы по нам вновь не долбанули из этой… гравитонной трёхдюймовки. Мы ещё не до конца знаем, каким оружием они сейчас обладают. Не припрятали ли чего в рукаве? – Да, кстати! – поддержал его следователь. – Нет ли у них ещё какого козыря? – Конечно, есть, не волнуйтесь, – саркастически отозвался Апраксин. – А ты как полагаешь, Танюша? – Был такой старый русский мультфильм, – ледяным тоном сказала Таня. – Там одна ведьма играла в карты со стариком. Хорошая фраза: «Может быть, повашему, это и козыри. Да вот только понашему – нет!..» 3 Оскар, главный кукловод (каковым он сам себя считал), скучающе осматривал зал со своего возвышения. Ему было холодно, и даже не оттого, что на полную мощь работали кондиционеры. Просто пыльный холодный зал и пыльные холодные были лица с холодными, как нарисованными улыбками. К каждому из собравшихся (томившийся у входа «фропессор» Баданов был не в счёт) от него тянулись ниточки, которые он долго наводил и выращивал. От каждого из них тянулись ниточки далее. Его имперская армия была огромна, неуязвима, и никакого, даже равного по силе ей противника не было и не могло бы теперь появиться. Ни полчища солдат, ни армады танков и ракет, ни лазерные установки, ни кобальтовые бомбы, ни… – ему нравилось перечислять всё это и представлять, с какой лёгкостью любые средства современного оружия могут быть подавлены его гравитонными пушками, его виманами, его психотронными устройствами, его сместителями во времени (последнее он рассчитывал почерпнуть из наследства Апраксина) и прочая, и прочая… «Теперь я смогу осуществить то, к чему так долго шёл». Правда… «А к чему ты, собственно, шёл? – шевельнулась странная мыслишка. – Тебе так интересно, что будет дальше? Ты приобрёл небывалую силу, ты одолел мешающего тебе противника, и подходящих противников уже не осталось. К чему тебе теперь все эти агрегаты? Поддерживать на должном уровне свой авторитет? Разве он и так недостаточно высок? И, признайся честно: тебе что, так хочется заниматься дальнейшим обустройством мира? Этой трудной, подчас грязной, неблагодарнейшей работой? Разве тебе не хотелось бы, например, передохнуть? И не ошибся ли ты когда-то? Представь, как хорошо бы было: ты отдыхаешь на веранде дачи, любуясь, как ветер кружит в воздухе лепестки с облетающих вишнёвых деревьев, а Маргарита раскатывает тесто для твоих любимых пирожков с вязигой?.. И вы оба чувствуете, как потихонечку стареете, но это, наверное, так нестрашно, когда бывает вдвоём…» – Жду Ваших указаний, Ваша Светлость! – прогремело из динамика. Это его пальцы сами по себе, непроизвольно сжали поручень кресла. – Все приглашённые собрались? – усталым голосом спросил он. И получив подтверждение, решительно откашлялся. Действительно, начало сегодняшнего, праздничного заседания, слегка затянулось. Румяный, ликующий и улыбающийся Кандалов что-то доказывал удивлённому товарищу Квазиротову, а тот делал ротик буковкой «о» и не очень верил… «А не пошли бы они со своей болтовнёй!..» – с ненавистью подумал Оскар и, пристукнув тростью, воскликнул: – Господа! И, почуяв, как ниточки вновь собираются в кулаке, с усилием (он сам удивился – почему это сегодня, и с таким усилием?), продолжил: – Я хочу поздравить вас. В этом мире у нас больше не осталось достойных противников. Двумя точными ударами нашего орудия дьявольская машина Фёдора Апраксина вначале лишена электропитания, затем, вместе с этим Антихристом, отправлена в небытие. Восстановить её, уже для наших собственных нужд, будет нетрудно. Как? Об этом я скажу потом. Сейчас… я хотел бы, чтобы вы по очереди высказали свои предложения по нашей дальнейшей работе. Коминтерн Максимович, вам слово… Кандалов довольно потирал руки, которыми только что приглаживал блестевшую от геля причёску. «Интересно, обо что он вытрет эту сдизь?» – брезгливо думал старый маг. Писатель с восторженным видом пошёл по кругу, по очереди обнимая за плечи всех сидящих… «Аа… Нашёлтаки обо что… Господи! Кукольные лица, пластмассовые улыбки! Боже! Почему со мной нет моей Маргариты?!.» Оскар поймал себя на мысли, что гораздо уютнее он чувствовал бы себя в окружении зловещих Арканов Таро Горгоны… – Господа! – вскричал Кандалов, совершая своё странствие и попутно обводя зал восторженно горящими глазами. – Поздравляю вас! Свершилось! Наш общий враг окончательно и полностью разгромлен! И именно сегодня, в этот Судный день, я с полной уверенностью заявляю: именно мы! Являемся теми, кто будет управлять миром и вести его в будущее! Во имя Добра! Во имя Справедливости! Во имя великой победы Разума над животными инстинктами! Народ ждёт нашего освобождения! Аплодисменты сопроводили его слова. – Мы создадим единую великую мировую… нет, всемирную Империю! Во главе с единым правительством! Мы свяжем народы в единое общество… – Да, кстати, знаете?.. ведь слово «фашизм» можно перевести как «единство», – заметил Орлов. – Вот ведь вонь попёрла! Пой, пташечка, пой… Ты, кстати, записываешь эту белиберду на кассетку? – Местами, – ответил Апраксин. – …подчинённое единым законам Добра и Справедливости, общество, в котором любое нарушение этих великих принципов будет неусыпно караться по всей строгости закона! Мы обнесём бетонным забором с колючей проволокой все рассадники Зла. Мы уничтожим каждого, кто посмеет заикнуться о малейшем несогласии с Нами, несущими Меч Господен! Совместный труд, единое, высокое мышление, единый порыв и единая борьба! – вот наш девиз! – И мы! Твёрдо знаем, как это осуществить! – вдохновенно продолжал писатель. – Великие… нет, так называемые великие писателифантасты… ну, Уэллсы там, Ефремовы… и прочие там лживые насквозь Грины, которые должны быть вышвырнуты с корабля истории!.. охваченные мелкобуржуазными, предрассудочными идеями, играя на чувствах и животных инстинктах людей, веками пытались навязать человечеству образ человека Будущего как жалкого, хлипкого существа, охваченного терзаниями так называемой любви и несбыточными фантазиями о мнимых «любви и равенстве» всех представителей человеческого рода, смешивая потомков Каина с потомками Авеля. Нет! Нет! И нет! Мы должны воспитать новую, великую расу, новую общность людей, для которых Суровость, Сила и Вера в Себя являются стимулом к борьбе как с мелкобуржуазными пережитками, так и с носителями вредоносных, расслабляющих рассудок идей. Человек Сильный и Безжалостный духом – вот наш идеал! Аплодисменты… – Однако новая раса не придёт сама по себе! Мы много говорим о демократии, о диалоге гражданского общества с властью. Но мало уделяем внимания тому, что общество мало готово к наступлению демократии. Мы просто обязаны неуклонно воспитывать новое общество. Власть у нас в руках! Посему, теперь мы имеем мощное подспорье для того, чтобы поновому воспитывать общество в русле новейшей демократии! Не так ли, Ваша Светлость? – Дада, – подтвердил Оскар, судорожным усилием пытаясь собрать в кулак ускользающие нити. Как ему не хватало теперь язвительного, твёрдого, находящего выход из любого положения Феди Апраксина!.. – Мы будем обязаны, – продолжал писатель, – подняв и развернув Знамя Будущего, воспитать нового человека, который будет крепко держать в руках меч… самой последней модификации! Теперь у нас в руках есть такое оружие, и потому именно мы! – люди будущего! Всяческие дебилы, сексуальные извращенцы, венерики, шизофреники, расово неполноценные, калеки и прочие нравственные уроды должны быть уничтожены раз и навсегда! Могу ли я уважать достоинство какой-то мрази, которая и слыхом не слыхивала о какомто там «человеческом достоинстве»? Человек Будущего – тот, кто под этим твёрдо подразумевает своё собственное величие, позволяющее ему подняться над мерзостью и предрассудками неполноценных существ, имеющих наглость заявлять, что они, как бы, тоже люди. Смех в зале. Аплодисменты… – Мне ненавистны жалкие стенания о бедных, голодающих, замерзающих пенсионерах, безработных, детях и прочих отрыжках общества, обо всём этом сброде, в котором нет высокой, светлой, духовной энергетической закваски к продолжению… нет, возвеличиванию жизни как таковой! Подобные должны исчезнуть с лица Вселенной! – А как же женщины? – робко спросил кто-то. – Женщина должна знать своё место! Оно – в постели и на кухне! Надо ли доверять ей воспитание детей? Нет. Может быть, разве, только девочек. Надо ли пускать женщину в храм? Ни в коем случае! Ибо она наполнит Храм нашей Святой Веры бесовскими мыслями и переживаниями, которые лишь мешают и вредят истинному, холодному и чистому Разуму Человека Будущего. Ей не место в собраниях и вообще вне дома мужа! Никаких избирательных прав! Никаких послаблений!.. Исключение, быть может… – слегка смягчился он. – может быть сделано для женщин Элиты Человечества, которую создаём, будем создавать и создадим именно мы, великие Избранники Бога и Судьбы! В здоровом теле – здоровый дух! А все остальные… Не хочешь – научим! Не можешь – заставим! Наша сила – в неуклонной твёрдости и единстве! На этом мы стоим, и иначе – не будет!.. Он сделал паузу, после чего завершил вступительное слово: – Клянусь, что я, как Великий ВождьОтец Будущей Нации, смело и неуклонно поведу вас к этим вершинам! Поздравляю вас с днём наступления новой эры в истории человечества, истинные Господа нового Мира! «"Вошть", – отметил Апраксин. – он произносит это слово как "вошть". Забавно…» Громкие аплодисменты, овация… – Господа! – подняв руку, попросил тишины Кандалов. – Истинные Господа Нового Мира! Предлагаю, перед тем, как перейти к остальным выступлениям, всем вместе исполнить наш новый гимн. И все зашуршали листочками, заблаговременно уложенными перед каждым из них. – Простите, Коминтерн Максимович… Это был Оскар. Кандалов нервно передёрнул плечами. – Я бы хотел знать, какое место в ваших… в наших планах будет занимать магия. – И хотелось бы узнать, как будет со средствами массовой информации! – капризно заявила Дина Зауер. – Друзья мои! – ответил за своего вождя товарищ Квазиротов. Кандалов согласно кивнул и Квазиротов продолжил: – Скажу одно: пока вы с нами – ничего не бойтесь! И Великий Маг, и представители средств массовой информации займут достойное место в мире будущего. – Это я? «Достойное место»? По-моему, вы несколько забываетесь! – заметил Оскар. – Игорь Всеволодович, да куда же мы без вас! – вмешался Кандалов. Лицо его так и пылало дружелюбием. – Ну-ну… – и Оскар прекратил пререкания. – Это… – не понял, вглядываясь в текст, генерал, – на мотив «Шаланды полные кефали», что ли? Не пойму… – Это мои стихи, и мы споём их на мотив «Интернационала». Пока другой, и более достойной музыки, взамен мелодии еврейского композитора Дегейтера, нам не сочинит товарищ Квазиротов, наш будущий министр культурной пропаганды… – Ага, ага, уже и портфельчики делят! – отметил Орлов. – Таак… Ты записываешь? – Пишу, пишу, – успокоил Апраксин. – О братья, встанем же из праха И кровью меч свой обагрим, Мы разорвём оковы страха И за ценой не постоим! Над нами – яростное знамя Борьбы и братского труда, Мы сеем будущего пламя И все отправимся туда! – Вот-вот, – хмурился и хмурился Ивин. – Там вам самое место. – Ты что, не вслушиваешься, о чём они говорят? И кого это в первую очередь касается? – испуганным шёпотом спросила Татьяна. Поставив локти на стол, она опиралась на сжатые вместе ладони узким подбородком. Что творилось в её душе и мыслях – можно было только догадываться. – В новом мире, – взял слово некто Д.П. (будущий премьерминистр; пост Отца Нации должен был занять Кандалов). – мы должны перестать бояться самих себя. Мы были обмануты! Нашу природную, простую личность всё это время всячески подавляли и унижали. Хотя именно простой человек, без всяких там «образований» лучше других способен разобраться куда ему идти и что делать. А более всего – понимает кто виноват! Мы здесь… посовещавшись, наметили план наших дальнейших действий. Наши гравитонные орудия способны перемещать атмосферу с планеты на планету. Так, мы рассчитали, что переместив излишнюю атмосферу с планеты Венера ни бедную атмосферой планету Марс, мы создадим и там, и здесь условия, вполне пригодные для обитания. На Марс мы переселим красную и жёлтую расы. На Венеру – негроидов. Белой расе достанется Луна, где также создадутся приемлемые для её существования условия обитания. – А куда мы денем евреев? – спросил усатый. – Для них, по нашему мнению, подойдёт обратная сторона Луны. Там им самое место! – Но жиды нас финансируют! – Теперь мы вполне сумеем обойтись без их финансирования. Возьмём всё сами! Эта жалкая нацийка должна превратиться в особую касту, участь которой в будущем – всеобщее отмирание. Поглядите на портрет еврея: толстые губы, свисающий нос… Ведь это же вампиры на теле человечества!.. – Да, евреев мы выделим в особую касту, – поддержал его мысль Кандалов. – Они будут советчиками, но никак не помощниками, и, тем более, не руководителями. Они должны знать своё место. Вот вам карта Страшного Суда! Что на ней написано поанглийски? «Judment»! То есть, мысль, пришедшая в голову еврея! И сам Архимед, выпрыгнув из ванны, воскликнул не «Эврика!», как о том пишут в учебниках. Он вокликнул: «Еврейка!», то есть, намекая на идею, пришедшую от евреев. Вспомним о заговоре сионских мудрецов! – Ой, блин! – только и сказал Апраксин и с жалостью подумал о Дине Зауер. Бедная Дина Зауэр! Она сидела, ни жива, ни мертва, левый глаз её подёргивался. Её утешала мысль о том, что её пригласил сам Вождь, (или Отец Нации? как его теперь следовало величать?), а также то, что она сидела в общем кругу, как равная среди равных. Совсем не как тот тупоголовый бурят, что переминается с ноги на ногу у дальней стенки… – Те, кто утерял связь между коленами своими, – продолжал Д.П., – не имеют права называться единым народом! – Простите, а кто же останется на Земле? – спросил человек в штатском. – О Земля! – патетически воскликнул Д.П. – Наша великая многострадальная планета! Её животный и растительный мир! Её экология! – Для того чтобы сохранить её, – продолжал он, – на Земле должно проживать не более одного миллиона человек. Мы построим его, этот Город Солнца, осуществив мечту великого Томазо Кампанеллы! Это будет город для избранных. Лучшие представители всех наций и рас займут в нём достойное и подобающее место. И именно отсюда воспрянет во всех качествах и силах Человек Будущего! – То есть, – уточнил тыквоголовый, – и для представителей моего народа… – Мы! Здесь собравшиеся! Это – великая закваска человечества Будущего! Мы и будем жить и управлять всем, вначале здесь, в Солнечной системе, а затем – и во всей Вселенной!.. Затем слово предоставили генералу – будущему Главнокомандующему. – Исходя из существующих данных, – начал он, – я докладываю, что как минимум пять тысяч бойцов под командованием моих доверенных и верных людей, готовы подчиниться любому моему приказу. Мои орлы сомнут любого, кто посмеет встать на нашем пути!.. – прибавил он, потрясая кулаком. – Ты это пишешь? – в очередной раз спросил Орлов. Его лицо было каменным… – Пишу, пишу! – Пиши, пожалуйста, всё! Я эту плёнку просмотрю… на досуге. – Мои верные мюриды тоже готовы на всё во имя вои Аллаха, – дополнил доклад генерала тыквоголовый. – Насколько я понимаю, они могут в первый день оказаться полезнее ваших «орлов». Например, когда нам придётся ставить ультиматумы правительствам. Не все смогут сразу согласиться! Слово предоставили товарищу Квазиротову. – Нам ли бояться трудностей?!. – так начал речь будущий министр культурной пропаганды. – Гхм!.. – подавился соком Апраксин. Квазиротов, нацепив очки, читал заранее отпечатанный текст: – Идеальным пособием для людей будущего мира должна стать, к несчастью, полузабытая ныне статья Якова Михайловича Свердлова «Двенадцать половых заповедей пролетариата»… – Свердлова? – тут же послышалось с места. – Еврея! – Естественно, что для Элиты Общества правила могут быть несколько иными, – поправился Квазиротов. – Для тех, кто не сумел в своём мышлении достичь нашего, высочайшего уровня, идеальной моделью организации станет следующая… Ох! – на миг оторвался он от текста. – И позабыли мы, незаслуженно позабыли богатейший опыт наших «специальных интернатов», где с раннего детства прививались навыки трудолюбия и совместной жизни! Великое достижение мысли товарища Сталина, а именно – колхозы подвергается ныне бесконтрольному шельмованию, а ведь это была попытка возродить наше национальное достояние – русскую общинность! Мы – выше любых наций как в понимании, так и в использовании практического опыта плодотворной и творческой работы… Мы будем просто обязаны рационально коренным образом реорганизовать жизнь простого человека, убрать прочь в помойку истории ненужное, мелкобуржуазное наслоение, именуемое «семьёй». Все и всё – единая семья!.. Аплодисменты… – Организация лабораторий и заводов, регулирующих генофонд единой нации! Роль женщины, как определяющего фактора в воспитании детей остаётся в прошлом! Мы должны быть едины, определённы и непреклонны!.. Далее. Нас объединит единая национальная традиция и единая вера! – Какая именно? – На сегодняшний день я считаю, что и христианство, и мусульманство, и буддизм и, в особенности, иудаизм совершенно исчерпали себя. Нашей верой должно стать гермианство – наиболее верная и наиболее передовая из всех мировых религий! Я хочу попросить выступить товарища… отца Гермиона… пожалуй, единственного из нас, который предстал недавно перед своей паствой в полёте на одном из великих орудий нашего с вами будущего – крылатой колеснице вимане! Попросим его, товарищи!.. Глава 17. Финальная феерия – Ради Бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложи женский голос. М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита» 1 – Вот, замечательно! – оживился Оскар, ныне – Величайший Архимаг. – Вот и специалист по виманам здесь… Он стукнул об пол тростью с чернокаменным набалдашником и нажал кнопку на подлокотнике. – Жду Ваших указаний, Ваша Светлость! – молвили из динамика. – А позовитека нам академика этого, как его… Баданова Сергея Сергеевича! В центр зала, на красный круг, ступил Сергей Сергеевич Баданов. Сверкнул очочками: – Добрый вечер всем! Надеюсь, нам предстоит конструктивный разговор? – Я бы хотел напомнить вам, – сухо произнёс Оскар. – У нас здесь свои обычаи, свои ритуалы. Мы, здесь присутствующие члены общества, очень хотели бы, чтобы вы стали одним из нас. Наша организация остро нуждается именно в классных, именно в знающих специалистах. Вы своим авторитетом вполне заслужили быть членом нашей дружной семьи, цель которой – спасти мир и человечество. Все мы твёрдо уверены в том, что начинать надлежит с религиозных убеждений. Вы, по вероисповеданию? – Я атеист, – мягко отозвался Баданов. – Хотя, весьма сочувствую буддизму, а также православному христианству. – В таком случае, мы рады представить вам выдающегося представителя новейшего течения православного христианства. Отче Гермион! Бледный как бумага, но сохраняющий достоинство Гермион поднялся из кресла. – Я надеюсь, вы засвидетельствуете почтение нашему духовному отцу. Гермион, в расшитых золотом одеждах, подошёл к Сергею Сергеевичу и простёр к нему усеян-ную перстнями руку. Друзья, затаив дыхание, наблюдали за этой сценой. – Хм! – сказал Баданов. – Ну что ж, взаимно! И в ответ протянул свою, геоботаническую лапу: – Целуйте! Неет, вы первый! Гермион, не зная, что ему делать дальше, возмущаться или всё-таки поддаться, беспомощно переводил глаза то на Кандалова, то на Оскара. – Вы, должно быть, не поняли, – проворчал старый маг. – Это – наш духовный пастырь. Мы все оказываем Его Святейшеству, Предвечному Свету Отцу Гермиону… – Это какому такому «свету»? – перебил его речь Баданов. – Вы говорите об этом ряженом с таким видом, как будто это апостол первого созыва. Между тем, кто не слышал о батьке Гермионе?.. Шум пошёл по собранию. Но Сергею Сергеевичу не впервой было перекрикивать недовольных. – Я, потомок древних восточных мудрецов и лекарей, что веками копались в землематушке, дабы найти в ней силу исцеления недугов! Мои руки – в этой древней и чистой земле! А где колупались своими пальцами вы, жалкий педик?! Немая сцена воцарилась вслед за этим. Кандалов замер с открытым ртом. – Спроситека у этого самозванца, – продолжал Баданов. – Отчего не летает его колесница?! – Так она… не летает? – спросил Кандалов. – Но ведь летала же! Всё было сделано точно, и мы поднимались на ней в воздух! Игорь Всеволодович! – Так она летает или нет? – спросил Оскар. – Ннет… Она… – шептал дородный Гермион и живот его трясся в испуге. – Она действительно летала, но когда мы решили прошествовать на ней по селу… – Она вполне закономерно рухнула и сдохла! – завершил Баданов. – На глазах у ваших так называемых прихожан. Хороший у вас был видок, «святой отец»! – Откуда вы знаете? – А действительно, откуда? – спросил Оскар. – А вы как будто не понимаете? Оскар хмыкнул. Ему нелегко было сохранять спокойствие. Оставалось делать вид, что ситуация забавляет и его. Потрясённый Гермион медленно отступал из красного круга. – Так откуда же? Откуда? – нетерпеливо добивался кто-то. – Внимательный человек сказал бы: из ничего вдруг высунулась чьято рука с мокрой тряпочкой. И что эта рука тряпочкой слегка прошлась по тем знаками, что Ваша Светлость изволила до этого начертать на носу виманы! Ваша магия совсем не так сильна, как вам это кажется! – Чья это была рука? – А то вы не знаете! – Вы наглец! – пришёл в себя Оскар. – Вы полагаете, что Апраксин и сейчас следит за нашей встречей и способен вмешаться в любую минуту. Но это не так. Ваша наглость мигом спадёт с вас, как только вы увидите, на что мы сейчас способны. Он нажал кнопку на подлокотнике. – Жду Ваших указаний, Ваша Светлость! – Будьте добры, принесите мне сегодняшний предмет! Это – тот самый скаленоэдр, что ваш друг по ошибке передал сегодня одной клиентке. Она же с большой охотой отдала его мне. Сказала, что ненавидит шарлатанов вроде вашего дружка и желает, чтобы я проверил скаленоэдр на «магичность». Вашему Апраксину конец и крах, милостивый сударь! И мы сейчас узнаем исключительно всё о том, что творится в его мастерской! С этими словами он, пощёлкав рычажками и кнопками, включил интроскоп и положил поднесённый ему предмет на полочку. – А теперь! – всё громче и торжественнее кричал старый маг. – Смотрите все! Вот она, потайная лаборато… Но в это время… Всем показалось, что всегда беззвучный до того прибор наконец обрёл звук. Потому что тоскливый, раздирающий уши, загробный вой эхом прокатился по залу. Из экрана медленно вытягивалась… хорошо знакомая вам, читатель, синеватобелая рука! Гермион попытался забиться под кресло. Оскар вжался в спинку трона. Кандалов присел. Генерал уронил челюсть «до третьей пуговицы». Все остальные на мгновение замерли, потом как по команде ринулись к выходу. Но выход был заперт. Служитель безуспешно пытался повернуть в замке ключ… А над всем этим беспорядком, над опрокинутыми в бегстве стульями, и разбросанными листами бумаги, замахнувшись белыми руками и поводя закаченными вниз глазами, медленно проплывала Шизука… – По-моему, нам пора вмешаться, – прошептал Апраксин. – Погоди, – положил ему руку на плечо Орлов. – А что если старик сгоряча шарахнет по тем двум клавишам? Сергей не трус. Я уверен, он держит себя в руках и достойно сыграет роль, о которой мы с ним договаривались. – Цыц, пёсья муха! – провозгласил Баданов. – Ты действительно отпускаешь меня, о повелитель? – неожиданно обрёл голос призрак. – Более я не вернусь… – Ты исполнила всё, для чего была предназначена. Иди с миром. Ты свободна. Черты лица Шизуки… или теперь Садаки?.. приобрели умиротворённый вид. Теперь это было очень красивое, без следа былого уродства, лицо, и удивительные, прекрасные глаза глядели на Баданова. – Благодарю вас, о повелители мои… И призрак, покачнувшись в воздухе и издав последний, на этот раз – восторженный вопль, медленно растаял в пространстве – на этот раз навсегда. Оскар, стараясь скрыть, скрестив на шаре трости, дрожащие пальцы обеих рук, глядел на экран интроскопа. Сумрачная вечерняя комната открывалась ему. Комната, в которой не было ни стола, ни, разумеется, компьютеров. – Вы хотите ещё что-либо увидеть? – вежливо осведомился Сергей Сергеевич. Он по-прежнему, несгибаемо стоял в центре красного круга. Во время суматохи он осторожно сунул руку во внутренний карман пиджака. Теперь в ней был удлиненный предмет, походивший чем-то на большую новогоднюю конфету. Оскар всмотрелся. Баданов протягивал ему небольшой жезл желтоватого цвета, разрисованный красными китайскими драконами: – Попробуйте взять вот это! – Что это? – не понял Оскар. – Возьмите, возьмите! Сейчас вы всё поймёте. Баданов сделал несколько шагов с красного круга и Оскар, опираясь на трость, осторожно взял жезл в руку. – Ну, смелее, смелее! – блеснул очочками Сергей Сергеевич. – И что… – начал было Оскар. Он хотел спросить: «и что это мне даст?», но вместо этого, всплеснув руками, громко вскрикнул от внезапной боли. Стальные шипы, прорвав оболочку, вонзились ему в ладонь. Руки и голова его тотчас обвисли. Жезл покатился по ступеням трона, трость отлетела в центр красного круга… 2 – Что ж, – прокомментировал Апраксин. – Виктор Иванович, по-моему – твой выход! – Пойдёмте все! – предложил Орлов. – Так… Феденька! Кассетку, пожалуйста! Следователь спокойно проследовал в зал. Пожал руку и крепко обнялся с Бадановым. Двумя пальцами, за кончик поднял и опустил в специально подготовленный мешочек злосчастный жезл. – «Шанхайский сюрприз», – объяснил он. – Подарок китайских товарищей. Шипы в небольшом количестве содержат тетрадоксин, яд рыбы фугу, временно парализующий верхние конечности. – Что же, граждане! – обратился он к собравшимся. – Разрешите представиться: следователь по особо важным делам, майор ФСБ России Орлов Виктор Иванович. И показал удостоверение. – Попрошу всех, кроме сопровождающих меня товарищей, спокойно, без паники и излишних телодвижений, проследовать к выходу. Там вас ожидают сотрудники нашего подразделения, которые вам всё объяснят и проводят куда следует… Спокойно!!! – рявкнул он, заметив, что коекто из оскаровских слуг дёрнулся было в их сторону. – Все на выход! Имеющим личное оружие – сдать в коридоре! И без шума, пожалуйста! – Что же касается вас, гражданин Нулёв… – начал было он, обращаясь к безвольно повисшему на подлокотниках Оскару. Старый маг молча смотрел на него почти погасшими, скорбными глазами. «О Боже, Маргарита! Где ты, любовь моя?!.» То, что произошло вслед за этим, было посильнее последнего явления Шизуки. – Пожалуйста, перестаньте его мучить! – прозвенел откуда-то молящий женский голос. Вывернулся наружу потолок, и свет вечернего, предзакатного солнца вспыхнул в зале. Заслоняя его, на пол легла неровная тень – от исполинских головы и плеч. Глаза великанши с тревогой и интересом смотрели на происходившее внизу. Она открыла купол здания с такой же лёгкостью, с какой кухарка приподнимает крышку супницы, чтобы узнать, что творится внутри. – Добрый вечер, Маргарита Константиновна! – поздоровался Апраксин. – Добрый вечер! – колоколом раскатился голос Изиды (или одной из её ипостасей? Неважно!) – Ах, Фёдор Николаевич! – пророкотал затем её голос. – Я слегка задержалась, простите! Я возвращала на место крышу вашего дома! На ней было тёмнотёмносинее, как ясная ночь, платье с блёстками. Огромное лицо, обрамлённое вьющимися каштановыми волосами (завитыми и подкрашенными, как сразу же определила Танечка), склонялось над залом. – Ты всё ещё желаешь, чтобы я приползла на коленях, Оскар? – и её хохот эхом отозвался в углах помещения. – Изволь, мне пришлось встать на колени! Иначе тебя не разглядеть! – Из-за любви к тебе я причинила столько зла и неприятностей! – продолжала она. – Я поделилась с тобою силой, но, о Боже мой, на что ты её использовал! – А вы? – обратилась она к толпе заговорщиков. – Жалкие воши! Низкие кровососущие посредственности! Что вы сумели сотворить на свет помимо ваших гнид? Вы, как там вас… Коминтерн! Что вы там, извращенец, говорили о женщинах, а? И её хохот раскатился по залу. – Да и вы… да, вы… таракан очкастый! Квазиротов конвульсивно попытался уйти сквозь стену, но магом он явно не был. – Что, бежать некуда? Потеряли ключ и дверь не открывается? Я вот сейчас вас обоих каак!.. сначала в постель, потом на кухню! Аххахахахахаха! И перевела взгляд своих, воистину огромных чёрных очей на Апраксина и его спутников. – Я… давно наблюдала за вами. Каюсь, но это было настолько любопытно! Да, я виновата, я совершила множество грехов… – здесь она чуть склонила огромную голову. – Но я люблю этого человека! Потом, у вас… у вас ведь есть возможность всё исправить, правда?.. Фёдор Николаевич! И вы все, мои родные!.. Танюшка! Заходите как-нибудь на кофеёк! И, обращаясь снова к Оскару: – Пойдём, Игорь!.. Я наконец-то познакомлю тебя с твоим сыном и его невестой. И с тобою мы отныне будем жить как Филемон и Бавкида! Да, вот так… Наконец-то, Господи!.. Свершилось! Громадная слеза упала на пол, образовав лужицу. – Я так по тебе соскучилась! Пойдём же! Гигантская рука с крашеными розовым лаком ногтями протянулась и унесла Игоря Всеволодовича Нулёва, в миру Оскара… – Прощайте! И крыша за ними закрылась так же легко и беззвучно, как открылась до этого. 4 – А жаль, – нарушил общее молчание следователь. – Главный подозреваемый ушёл в астрал. Впрочем, это и к лучшему. Он больше никому не причинит зла. А как мне быть с вами, граждане? «Граждане», столпившиеся у так и не отомкнутой двери, безмолвствовали. Только Кандалов вышел вперёд: – Ваши действия неправомочны! Вы не имеете права нас задерживать! – А я вас не «задерживаю»… Дело гораздо хуже, дорогие мои граждане подследственные. Я имею право арестовать вас. И пока не будет допрошен каждый и определена степень… словом, ещё раз прошу всех вас, господа, всё-таки без шума пройти на выход. Там, кажется, разобрались, наконец, с замком?.. Смелее, смелее! – Вы не смеете! У нас есть права!.. – запротестовала Дина Зауер. – Ваше главное право по жизни было – сохранить человеческое достоинство! – прогремел голос Льва. – И вы от него отказались! Посему о правах будем говорить в другом месте! И достал из кармана мобильник. – Денис! Принимай! Что? Да как обычно. Я немного задержусь, здесь надо решить коекакие вопросы. Общество Оскара, за исключением упрямого Кандалова, уныло тянулось к выходу. Последним плёлся Гермион. – Я этого так не оставлю, – медленно приближаясь к Апраксину и его друзьям, зашептал писатель. – Вы не смеете так поступать с нами… С этими словами несостоявшийся Отец Нации вдруг обрёл невидан-ную скорость движений и, подскочив к Татьяне, приставил ей к виску неоткуда взявшийся пистолет: – Я! Беру! Её! В заложники! Попробуйте только двинуться с места и я угроблю девчонку! – Даа? – удивился Орлов. – Послушайте, вы, ковбой… Но ни его слов, ни его вмешательства не понадобилось. Танюшины руки мелькнули в воздухе: раз! два! три! Пистолет отлетел под ноги следователя, а его владелец, корчась от боли, лежал на полу. – Каброн1 вонючий! – несмотря на всю свою смуглость – бледная как смерть Танюша, распялив острые пальцы, приближалась к стонущему писателю. – Сейчас я выдерну из тебя кишки! Сейчас я откушу тебе нос! Сейчас я тебя убью! – Стоп, стоп, стоп! – сказал Орлов, аккуратно, за скобочку, подбирая с пола пистолет. – Уже никто никого не убьёт… Всё в порядке. И… Он бережно уложил пистолет в полиэтиленовый пакетик. – И вещественное доказательство… номер… какой-то, налицо… – Нет, вы так легко от меня не отделаетесь! Кандалов вскочил и перебежал к трону Оскара. – Стойте там, где стоите! А не то… Это я тебе говорю, Апраксин! Сейчас ты поплатишься за свои антихристовы проделки! За твою антихристову власть! За то, чтобы… Апраксин стоял посреди красного круга и с интересом изучал трость Оскара. – Даа, Танюша, – как ни в чём ни бывало сказал он. – Здесь информации – море… Такие мерзости! что там твоя «Астравидья»!.. – Много болтаешь, – заметил он в адрес Кандалова. – Что ж, включай… слизняк! Не трогайте его! – предупредил он, заметив, что и Ивин, и Баданов, и Таня, и Орлов кинулись было вперёд: – Пускай он попробует врубить эту штуку. Интересно, что получится? – Ты своим гипнозом ничего не добьёшься, Апраксин! Мои руки слушаются меня как никогда. Я… – Да и нет никакого гипноза, – пожал плечами маг. – Ну, смелее, смелее! Жми сразу две, и за круг, и за вашу дурацкую пушку! – Так получай же расплату за всё! – нервно выкрикнул Кандалов. Тихо щёлкнули две клавиши на пульте. Потолок над Апраксиным раздвинулся… И более ничего не произошло. Вернее, почти ничего. Просто откуда-то очень сильно потянуло горелым и тут же испуганно запипикала пожарная сигнализация. – Ваши схемы мертвы, милостивый сударь! – констатировал Фёдор Николаевич. – Видите ли, Коминтерн Максимович, с точки зрения реальной современной науки они работать не могут. Перегорят тотчас же и придут в полнейшую негодность… Ведь вы не маг. А обращаться приборами, построенными на принципах техномагии, способны только те, кто обладает мышлением мага. И потому без помощи жены господина Оскара всё ваше общество – просто банда идиотов, а идиот номер один – это, извините, вы… И прибавил: – …«Великий Вошть»! – Ну что, получил своё? – спросила Таня. – Урод! – Н-да-а… – протянул следователь, – Как говорится, «дым-вонь, потом огонь»!.. Гражданин Кандалов! Вам как, помочь пройти к выходу? Или, может быть, вы пройдёте сами? Хотя… – прибавил он, отобрав у Апраксина и с интересом покручивая в пальцах трость Оскара, – у меня к вам есть паратройка вопросов… Из чистого любопытства. – С людьми вашего сорта я буду разговаривать только в присутствии адвоката! – бросил писатель. – Ах вот оно как! Хорошо, будет у вас и адвокат, и не один только адвокат. И не только здесь, но и, например, в ЛаПлате, где вашего появления очень ожидают местные судебные и исполнительные органы. – Вам меня не запугать! Я ничего не собираюсь вам рассказывать! – А разве мы настаиваем? Правда, вот у гражданки независимой республики ЛаПлата, похоже, есть к вам разговор. Вы так давно не виделись! Предупреждаю, правда, против дальнейших ваших выходок. Все мы здесь – свидетели, а главный «свидетель» – вот он, в пакетике, с вашими отпечатками пальцев. И если в разговоре с вами Татьяна Серхиевна КалугинаРуфо нечаянно «превысит меры допустимой самозащиты», мы… против тоже не будем. Фёдор Николаевич, отпустите её, пожалуйста. Извелась вся… – Можно? – недоверчиво спросила Танюша и, широко разведя руками, улыбаясь во весь рот, пошлапошлапошлапошла к Кандалову, который по-прежнему, не двигаясь с места, как будто надеясь на чудо, тупо торчал у трона Оскара. – Ах, это вы, дорогой Коминтерн Максимович! – произнесла она мягким детским голосом. – Дорогой дяденька Коминтерн! Как я вас давно не видела! Как мне хочется вас обнять и расцеловать! Глазки её в это время лучезарно похлопывали: луплуплуп, а голосок становился тем ласковее, чем ближе она приближалась к писателю. – Ах, милый дяденька Коминтерн! – проговорила она, не дойдя нескольких шагов, соединив на груди ладошки и не отводя от Кандалова ласкового взгляда. – Помните, ведь вы так сочувствовали моему горю? собирались меня удочерить! Ах, какой вы миленький, ах, какой вы добренький! – тоненьким голоском опытной стервы повторяла она, а сама мелкими шажочками: топытопытопытопы, топтоптоп, расставив ручки, подходила всё ближе и ближе… – А тот дурдом, куда вы меня поместили? Мне в нём так понравилось!.. Ну что, поговорим по душам, а, дяденька? И сделала ещё осторожный шаг и два, и три… – Ввы… вы ответите за это насилие! – пятясь, вскрикнул писатель. – Вы – палачи! – Помогите! Милиция! – эти слова он кричал уже на ходу, выбегая в двери. – Адвоката! Адвоката!.. – Куда же вы, милый дядя Коминтерн? – разочарованно спросила, Танюша. Помахала ручкой: – Ничего, я вам по ночам сниться буду!.. И тотчас же в ней что-то как будто сломалось. Присев на чейто стул, она судорожными пальцами тянула из коробки сигаретку. Изломала её в неловких пальцах, потянулась за новой, но, не в силах больше выдержать, заплакала и… бросилась на грудь Апраксину… 5 – Крепкий орешек, – сказал Баданов. – Кто, этот? Неа, – не согласился следователь. – Зазвенит как колокольчик! В это время и впрямь раздался звонок. Ожил «мобильник». – Так… – сказал Орлов в трубку. – Ага. Требует отдельную камеру? Что ль, боится сидеть вместе с Гермионом, хаха? Нуда, нуда… Согласен уже сейчас дать показания?.. Чего и следовало ожидать… Тоже мне, «Великий Кормчий»… Фюрер недоделанный… Ну, раз хочет дать – снимите… – и рукой показал Баданову, мол: вот видишь!.. – Да, Дёня, а как там мой Рыжик? Пригнали… Спасибо… Что? С ума сойти! Неужели и впрямь НЛО? Чёрный круг в небе, ну и ну! Ну, ты меня разыгрываешь. Кто поверит в такие чудеса… Да брось ты! Да. Погоди минут десять, я сейчас сам выйду. Конец связи… – У дома на Моржукова, в небесах, на глазах у сотни человек, исчезла трансформаторная подстанция! – сообщил он восторженно. – Подозревают, что это дело рук инопланетян, интересующихся земными технологиями! На месте происшествия работают уфологи и спасатели! Анекдот! И утомлённо опустился на чейто стул. Ивин схватился было что-то сказать, но Фёдор Николаевич жестом остановил его: не вмешивайся. В помещение тянулся синий дым. Где в коридорах бегали, топали, перекрикивались люди… – Устал я что-то. Рановато… Столько всего сразу… А ещё со всей этой кодлой разбираться. И дела оформлять, чтобы не подкопался никто… Он медленно окинул взглядом Ивина, что выжидательно стоял, скрестив руки. Танюшу и Апраксина – тесно прижавшихся друг к другу. Одинокого Баданова, посверкивающего очочками в стороне… – Костик! Танюша! Феденька! Серёжа! – продолжал Орлов. – Ребятушки мои! Как нелегко расставаться! И внезапно, шмыгнув носом и всхлипнув как ребёнок, бросился обниматься со всеми, приговаривая: – Вы уж там, из пространствавремени, как-нибудь… подкорректируйте процесс. Может быть, будет лучше, чтобы этот детектив и вовсе не состоялся? Чтобы не случилось ни этого сборища калек, ни «спец. интернатов», ни секты Гермиона, ни этих смертей и похищений… Ну, не получу я какихто звёздочек на погоны, разве в этом дело… И прибавил надломленным голосом, отстраняясь и утирая ладонями слёзы: – Да… конечно, Боже мой! А как же, в таком случае мы снова встретимся? И прибавил: – Как жаль!.. Мне так и не удалось побывать в апартаментах английской королевы!.. Может быть… как-нибудь получится? А?.. Эпилог. О жизни вечной. И стояло лето, первое совместное лето синеглазой Акбары и Ташчайнара… Чингиз Айтматов, «Плаха» – Тумбутум! Тумбутум! Тумбутум! – словно большое сердце, ударял барабан с моря. Корабль под квадратным парусом медленно продвигался по солнечной дорожке. Воздух здесь был свеж и вкусен. С берега веяло смолистым духом кипарисов. Когда ветер менялся, с гор несло ароматом чебреца и розмарина, а из сада пахло яблоками. – Твой ход, маэстро! – с довольным видом произнёс Серхио, откидываясь на спинку плетёного кресла. Они сидели на веранде, под брезентовым тентом. Дверь, неподалёку от них вела в комнату, где, помимо заваленного бумагами стола и пары компьютеров, на особой полочке под стеклом хранились карты Таро Горгоны. В комнате было ещё четыре двери. Первая вела в рабочий кабинет Константина Петровича Ивина. Вторая – в квартиру на Моржукова 16, чьи стены недавно украсили новые обои. Третья – в дом Серхио Руфо, что в городе Мендеш, департамент Лома. Четвёртая – в квартиру Виктора Иваныча Орлова, где с некоторых пор хозяйничала маленькая китаяночка Синь… Апраксин отхлебнул кофе и уверенно двинул вперёд ладью. – Шах! Кстати, как там твоя болячка? Серхио довольно постучал пальцами по правому подреберью: – Тиунов смотрел на интроскопе – полный порядок. С чего бы это? – Не притворяйся, сам знаешь. Пить стал меньше. И я с тобой за компанию… Кстати, как она там поживает, твоя Елена? – Ждёт – не дождётся новой встречи. По-моему, у нас с ней серьёзно. – «По-моему»… У вас родится мальчик, которого вы назовёте древним славянским именем Всеволод. Потом у него появится сын, которого вы назовёте Игорь… – И вся история пойдёт совсем иначе… – Человек, изначально – шахматная доска, на которой расставлены фигуры, но пока не сделан ход. А сложиться партия может повсякому. – В нашу фирму понадобится много сотрудников. Многие миллиарды сотрудников… Главное, конечно, концепция, парадигма, идея… Она у нас, в принципе, неплоха… – Она не просто неплоха. Она верна. Человечеству давно пора уйти от положения, в которое оно само себя загнало. Перед нами – вся Вселенная, не только в пространстве, но и во времени. Юрка мне хорошо сказал недавно: «Давай организуем мир, в котором все будут живы!.. Фантасты всех времён и народов много размышляли о том, чем же будет заниматься человек будущего. А выходит, что тем и будет заниматься – в первую очередь самим собой. На смену примитивным компьютерам и торсионным волчкам придут более совершенные устройства, но эксперимент завершится очень и очень нескоро – пока всё человечество, во всех временах, поколениях, измерениях пространствавремени не превратится в человечество будущего…» Ты будешь ходить или нет? – Куда спешить? Пред нами – вечность. Главное – верно начать, и в этом вся ответственность. Кстати, дорогой зятёк, что ты думаешь насчёт такого аспекта… Представь, что перед нами – чистая… или, как хочешь, очищенная светом Первозданности душа. Но для того, чтобы она подросла, набралась опыта, сумела решать важные вселенские задачи, необходим жизненный опыт... – Я думал над этим. Помнишь, о чём рассказывал Ивин? Мы будем на время погружать их в виртуальный мир. Пускай они попробуют пережить то, что пережили бы в земной жизни. И пусть их, по окончании сеанса, будет выворачивать наизнанку от их собственных мерзких поступков. Пусть они задумаются над опытом, который преподадут сами себе. И пускай улыбаются, вспоминая радости и счастливые минуты… Разберись в себе – и найдёшь Бога. – Ага… – Серхио размышлял одновременно над будущим ходом и над словами Апраксина. – Заманчиво, конечно… Но, – рассмеялся он, – ведь, в принципе, такой способ обучения уже давно существует. И придуман Не Нами. Ты как думаешь? По садовой дорожке, осторожно ступая босыми ногами по нагретым солнцем плиткам, к дому шла высокая смуглая девушка. Она многообещающе улыбалась, предвкушая будущую беседу. – Сейчас наверняка опяать будет о чём-нибудь интереесненьком расскаазывать! – протянул Апраксин. – «Жена – не рукавичка…» – улыбнулся Серхио. – Учти: свои мысли и фантазии она доверит прежде тебе, а не своей пишущей машинке. Цени, дуралей! У её ног проворно передвигалось пятнистое существо, похожее на огромного кота. У существа были большая голова, усы, длинный хвост и крепкие мягкие лапы. Мааленький такой, пушистый ягуарчик… КОНЕЦ 8.02.2007. Москва. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
