Я знаю давно этих двоих. Так давно как, наверно, своих родителей, и эти двое тоже всегда со мной. Это знакомство стало обузой для нас всех. Дело в том, что их двое. Двое. Один из них холоден и расчетлив, он красив в своей чёткости и правильности форм тела и образов мысли. Он высок, неприлично высок и строен; он возвышается над всеми, гордо задрав голову. Можно ослепнуть от блеска его ярких глаз, если он, конечно, удостоит взглядом. Он молчалив. Да молчалив, особенно, холодно молчалив, так, что понимаешь: он не считает нужным говорить сейчас. В этом он весь. Он делит весь мир на то, что он считает нужным и на то, что он нужным не считает. Он прав. Вот его черта. Он прав, что бы ни случилось; он незыблем как могучий утёс перед бессильными попытками глупых волн, без устали накатывающихся, мечтающих смыть его. Перед силой его правды теряются даже лжецы и правдолюбцы, это ощущение правды заставляет их сомневаться в очевидном. Да, зависть берёт меня. Как бы я хотел обладать этим чувством. Ведь это богатство: накладывать на все свои поступки печать Истины; это богатство и великая сила. Но это богатство требует колоссальной мысли. Она у него есть. Это его оружие: мысль сквозь холодный взгляд. Он любит свою мысль так, как если бы она была целью, а не средством, любит её как охотник, мечтающий добыть побольше дичи, любит своё ружьё, тщательно смазанное, готовое метко выстрелить. Мысль – его бог. Он преклоняется перед ней, между тем отрицая всякое поклонение, он уповает на неё, надеясь только на себя. Я подозреваю, что он считает себя богом. Считает. И если бы кто-нибудь начал бы спорить с ним об этом, то он непременно бы доказал, что является богом. Да это пара пустяков, лишь разминка его мысли, которая блестит на солнце перламутровой чешуёй, когда выползая на охоту. Она жалит. Его мысль жалит каждого, кто посмеет ослушаться. А для чего же она ещё нужна? Но он педант. Во всём. Он скрупулезно выполняет множество ненужных вещей. Он похож на идиота, когда точно и в срок делает какую-нибудь очередную мелочь. Его мысль не работает в этот момент, хотя… Наверно это обряд поклонения всемогущей мысли, так же бессмысленен, как и велик объект поклонения. Он оброс этими мелочами, и если он захочет взлететь (а он захочет), то эти мелочи не пустят его, как паутина не пускает муху. У него ещё недостаток: он когда-нибудь повесится, точно повесится. Однажды в его голове возникнет мысль, правдивость которой он не сможет оспорить и он наденет петлю на шею. Это обратная сторона его незыблемой правды. Да, он поклоняется также свободе, но только лишь потому, что не знает, что это такое. Он несвободен. Несвободен потому, что есть другой мой знакомый, Второй, но Первый не сознается никогда, что зависит от того Второго, он слишком горд. Первый, всё же, мне симпатичен больше, чем Второй, хотя может быть, потому что я недостаточно хорошо знаю первого. Второй – растяпа. Да, это неудачник, самая ненавистная современным обществом форма жизни. «Успех! Успех!»,- кричат они днём и ночью. А этот, второй, лишён успеха, потому недостоин уважения. Это маленький человек, грызущий ногти. Нервный и дёрганый. Он не умеет владеть собой совершенно, он неопрятен и груб, своей грубостью пытающийся скрыть смущение. Он скромен до отвращения. Он нелеп во всем, в своём желании помочь, в желании совершить великое. Да он горд в глубине души и болезненно самолюбив, а значит, склонен к мазохизму. Не проходило дня, чтобы он не самобичевал себя. В своих малейших ошибках он находил маленькую чёрную точку и расширял её до размера чёрной дыры, засасывающей его душу и причиняющей страдание, которым он наслаждался и жалел себя, любя. Он чувственен и слезлив. Он мне этим противен, но мне было бы скучно без этого. Он готов отдать всё своё сердце любому, но он несвободен, он доверчив и нерасчётлив. Он плохо играет в шахматы. Он не любит людей и это единственное, в чём схожи Первый и Второй. Но Первый не любит людей, потому что презирает их за ничтожность, а Второй ненавидит себя среди людей, так как не может показать себя открыто и честно, а погряз в предрассудках тянувших его ко дну, не давая всплыть. В этом есть несвобода Второго. Но они мне надоели, эти двое. Я их терпеть не могу. И они ненавидят меня и друг друга. Первый не обращает внимания на нас обоих, и холоден в своей ненависти и снисходителен, как бог. Второй не любит меня за то, что я пренебрегаю им, а он мстителен, болезненно мстителен в самолюбии своём, но стоит мне протянуть ему руку и он завизжит от радости и простит мне всё. Первого он не любит по той же причине, но в глубине души он хочет походить на Первого. Я хочу признаться: эти двое живут во мне. Они «плюс» и «минус» (только не знаю кто из них кто) из одного алгебраического уравнения. Это уравнение я. Я нерешённое уравнение. Удивительно. Я решил убить одного из них. А что же ещё мне делать, не оставлять же уравнение нерешённым. Примирить их невозможно, поэтому нужно убить одного. Они ведут себя так: Второй творит глупости и постоянно смешон, а Первый спокойно наблюдает, не вмешиваясь, будто я ему чужой, и спокойным речитативом комментирует и высмеивает глупости Второго, причиняя его самолюбию урон, заставляя меня грызть ногти. Убить ,убить… Второго. Не Первого же. Быть может, возможно примирение. И этим примирением стану я. А может они уже примирились, но не для меня, и теперь наблюдают, посмеиваясь, мою беспомощность… Неужели все стоят перед этим выбором, неужели в каждом живут эти двое. Я не верю. У кого-то в глазах я вижу глупость, у кого-то разум, у кого-то скромность, но нет противоречий, ни у кого, ни у кого я не заметил этих двоих. Почему? Я согласился бы стать последним глупцом и негодяем, лишь бы обрести наконец форму, не быть глиняным комком, лишь бы избавиться от этих двоих. Может это я всё придумал, а может один из этих двоих давно умер. Только кто умер, я никогда не узнаю… И кто всё это написал?