Глава I.

 

Жак Конте переехал в Канаду из Франции в 1907 году, тогда было не самое лучшее время для таких огромных переездов, на улице стоял январь. Но эта смена ему была необходима. Он развёлся со своей первой женой – их отношения начали заостряться после гибели их ребёнка. Ему было больно оставлять дом, родственников и прежнюю жизнь. Но эта смена была ему необходима.

В Монреале Жак снова женился, на хозяйке маленького отеля, который находился возле рынка, за площадью которого находился Нотр - Дам де Бон Секюр. София смотрела на него полными любви глазами, а он много времени проводил в соборе Святого Джеймса, часами глядя на стены здания или окна. Потом он шёл домой, медленно перебирая ногами, под взгляды соседей и шепот соседок. Позже Жак признался, что начал совместную жизнь с Софией только ради её денег, но она не очень расстроилась, и, кажется, не была сильно удивлена. Жак мог бы тогда умереть от голода на улицах города…ей казалось. Сложно было объяснить, что от голода он всё равно не пропал, а устроился бы на завод. Рабочим, или кем-то ещё….

С 1937 и до своей смерти в 1939 ходили слухи, что если остановиться в отеле у Софии и Жака в воскресенье, заплатив за комнату заранее, то можешь получить приглашение лично отужинать с хозяевами. На трапезу захватить с собой бутылку вина. Угостить Жака. София не пьёт, она откажется. По окончании ужина она уберёт со стола, отправившись в соседнюю комнату мыть посуду, одновременно слушая разговор гостя со своим мужем, достаточно перебравшим с угощением. С минуты две София будет слушать вашу беседу, а затем, бросив взгляд на двор в окно, кинув столовые приборы, побежит проверить заперты ли ворота. Что бы заставить её это сделать, разговор с Жаком лучше вести о чём-то скучном и нудном. Если же тема ей придётся по вкусу, то хозяйка останется дослушать.

Проверять ворота София будет около минуты.

В это время вы с Жаком останетесь одни.

И если гость успеет за эту минуту спросить, то пьяный хозяин ему ответит, что он всё ещё верит, что Джина Вебер в аду ест его дитя, и ещё четверых совсем маленьких ребят, двое из которых её собственные. Она снова и снова раздирает молодую белоснежную кожу девочки, впивается ртом в руки, тельце и шею. После того как она около десяти секунд высасывает молодую багровую кровь, которая струйками стекает по её шее на груди, Джина Вебер откидывает голову назад, буквально захлёбываясь в густой жидкости, пережёвывая куски мяса. Остальные дети в это время кричат, плачут, призывая в ад своих родителей, которые не смогли спасти их от попадания сюда. Они жмутся друг к другу, но бежать не могут – их не отпускают. Огонь очертил вокруг напуганных ребят огненный круг, они пытались пересечь его, но пламя больно касалось их тел, оставляя ярко коричневые следы на спинах и плечах. К ранам прикасались маленькие ручки, но тут же одергивали их назад, издавая лёгкий крик. Джина заканчивала девчонку, и шла к следующей жертве. Дети ещё больше визжали, прятались за камнями, чёрными и острыми. Жертва перетаскивалась на то место, где лежало тело предшественника, которого съели раньше. Остальные дети не видели, как совершается кровавый обряд – ужасное действие закрывали булыжники, покрытые детской кровью и пеплом, бесконечно слетающим с огненно красного неба, по которому один за другим раздаются раскаты грома и вспышки молнии, освещая горы и пещеры, на которых происходили пытки и казни, откуда слышались крики и звуки удара метала об камни. После того как переставал дышать последний малыш, пытки наступали для Джины Вебер. К ней медленно ступая с цепью в руках шагал палач. Он до смерти избивал грешницу, которая, скользя в крови и спотыкаясь об тела на земле, падала в пыль, тяжело откашливаясь от грязи во рту и ползя к камням. Затем ей выкалывались глаза, и разбивалась голова. Палач медленно тянулся к телу рукой. Снимал перчатку, и своей ладонью дотрагивался до груди. Вначале испуганно, дрожа, но потом, опробовав вкус наслаждения, становился смелее. Брал щепотку земли, рассыпал её на животе, а затем сосредоточено насыпал в рот своей узницы. Джина кричала, голос её был ужасен и полон ненависти, пробирал до костей. А охранник уходил, волоча по земле цепь, измазанную в крови. Но не надолго. Как только его силуэт ставал призрачным или исчезал вообще, всё начиналось вновь…и так до бесконечности.

 

*************************

 

Маленькая Джина Вебер не родилась принцессой. Она жила не в средневековых загородных апартаментах. В будущем ей не судилось стать королевой. Маленькая Джина Вебер, да и взрослая тоже, была уродлива. Маленькая уродливая Джина Вебер с омерзительными чёрными как смола локонами.

Внешность является относительным фактором. То есть, говорят, что внешность является относительным фактором. Никогда в этом не видел сенса и никогда не был с этим согласен. Красота и отсутствие её у человека являются ничуть не лишними чертами характера. Тогда об этом никто не думал, но сейчас можно сказать, что внешность является главной полосой в имидже характера человека. Впрочем, это не важно.

Но у маленькой Джины Вебер была родная сестра. Первые три месяца…. А затем маленькую сестру маленькой Джины задушила собственная мать. Горе-родитель закутал суровой зимой крохотную девочку слишком туго, желая лучше согреть промёрзлое тельце человечка. Затем мать присела со свертком на разломанный стул у камина, также имеющим богатую историю.

Говорят, камин – чуть ли не единственная вещь в доме маленькой Джины Вебер, которая сохранилась после пожара 1861 года, во время которого под огнём погибло около десятка французов….. Небольшой памятник в честь погребённых пожарников поставили на городском кладбище только в 1874….. По официальным данным, погибло 7 смельчаков, безотказно выполнивших свой долг…. Но сейчас уже никто не вспомнит, что герой среди семи упомянутых только один, а остальные шестеро просто наблюдали, как пламя охватывает одно здание за другим….

Мать присела со свертком на разломанный стул, задумчиво глядя в камин. Маленькую сестру маленькой Джины Вебер женщина прижимала всё сильнее…. И вскоре мать малютки Вебер уснула. Она никому не говорила, что семь часов после её крепкого сна были самыми худшими в её жизни. Заметить, что девочка не дышит, женщина сразу не смогла.

Обвинить шестерых пожарных никто не мог и не может. Просто, они явно не правильно остановили свой выбор. Выбор на профессии. Пятеро из них были женаты, у троих были дети и всего один был трансвеститом, но он тогда об этом не думал и об этом даже не подозревал. Всё, что волновало – его сундук. В нём расположились все его любимые вещи и всё такое… Ну, косметика. Никто не знает была ли там косметика, но нельзя однозначно говорить, что её там не было. В общем, трансвестит этот был из тех шести пожарных, которые струсили перед своим выбором профессии когда-то давно, из тех троих, у которых не было детей, и был тем самым неженатым плюс тем самым трансвеститом.

СЕСТРА ДЖИНЫ ВЕБЕР ЖДЁТ ЕЁ В АДУ. Крохотный сверток скидывают там с самой высокой горы, и он вдребезги разбивается об скалистое дно. Это повторяется снова и снова.

Мать маленькой Джины Вебер двенадцатью годами позже была ограблена группой парней, вчерашними соседскими мальчишками, которые малышами били ей камнями окна…. И, когда жертва воров начала истерически кричать и звать на помощь, все парни кроме одного убежали в сторону парка, где намеревались скрыться от глаз полиции в тени деревьев и кустов, и там же поделить добычу. И тот, кто остался в переулке, где было совершено нападение, задушил собственными руками Лизу Вебер.

ЛИЗА ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Женщину забивают палками, а затем душат тканью, которой она убила своё дитя. Это повторяется снова и снова.

Её тело парень скинул в реку той же ночью.

Ему было тогда 16 лет, и это своё первое убийство (ставшее и последним) он совершил в 1898 году.

Тремя годами ранее он со своим другом лишил девственности Джину Вебер.

Неважно, хотела она того, или нет.

Он погиб в Марселе, в полной нищете.

Его звали Леонардом, а друга, который помогал ему насиловать тринадцатилетнюю Джину Вебер, Георгом.

ЛЕОНАРД И ГЕОРГ ЖДУТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Там им по-очереди отрезают пальцы, руки и ноги, оставляя в таком виде на перекрёстке дорог. Это повторяется снова и снова.

Поскольку труп был скинут в реку, и без того кишащую нечистотами, дохлой рыбой и мусором, не удивительно, что тело не нашли. Джина Вебер не узнала, что случилось с её матерью. Но она не плакала за ней. Не потому что Лиза делала вид, что не замечает как её муж, отец Джины, грязно лапает её при первом же удобном случае. А потому что девочка не плакала ни разу в жизни. Никогда по её щеке не текла слеза…даже в детстве. Кроме того, она не смотрела людям в глаза. Однажды мне сказал один прекрасный человек, что глаза – отражение души….

Значит, Джину Вебер пугали другие люди.

Джина Вебер никогда не смотрела в глаза.

Джина Вебер никогда не плакала.

Джине Вебер были далеки человеческие чувства.

Но Джина Вебер была человеком.

Она была серой.

Никем.

И ничем.

Девочка выполняла всю домашнюю работу, плюс устроилась официанткой в трактире….

Она молчала, когда в шестнадцать лет, в одну из весенних ночей отец вернулся с работы. Она молчала, когда он разделся догола.

Она молчала, когда он вошёл в её комнату.

Отодвинул одеяло.

Лёг.

Поднял ночную рубашку, опустил колготки.

Прикрыл рукой рот девочке.

Дотронулся до её левой груди, провёл по другой потной ладонью, нащупал живот, опустил пальцы ниже.

Схватил голень, ягодицы.

Поцеловал в щеку.

Аккуратно раздвинул ноги.

Залез лучше на тело.

Убрал руку со рта Джины.

Целовал её губы, своим языком ласкал её.

Целовал грудь, ноги.

Целовал живот.

Целовал бёдра.

Целовал щёки.

Целовал плечи.

Держал её руки, хотя они и так не сопротивлялись.

Закончил, опустил рубашку, поднял колготки.

Поцеловал в щёку.

Встал.

Оделся.

Вышел.

Закрыл дверь.

Если спросите у Мишеля Вебер, что он чувствовал, когда насиловал свою дочь, он не станет молчать.

Он скажет, что Лиза не доставляла ему такого удовольствия.

Лиза кричала, бурно реагировала…. Это не нравилось Мишелю.

А Джина молчала.

Жадно, со стоном глотая и выдыхая воздух, он затихал меньше чем на долю секунды.

Вдох.

Тишина.

Выдох.

Вдох.

Тишина…. Именно тогда Мишель слышал, как еле уловимо дышит Джина. Её грудь, и его рука на ней, подымалась и опускалась. Подымалась и опускалась. Это приводило отца маленькой Джины Вебер в восторг. Но ещё больше ему нравилось следить за лицом своей дочери. Она сдерживалась, что бы не застонать…. Но, в конце концов, Мишель победил. Жалостливый крик чуть слышно вылетел из открытого рта, как раз когда её отец кончал. Её глаза открылись ещё шире, губы беззвучно зашевелились. А он улыбался, то целуя, то жадно кусая грудь маленькой Джины Вебер. Тогда Мишелю в первый раз пришла в голову мысль, что это понравилось не только ему….

Спустя неделю Джина Вебер убежала из дому. Отец не искал её, и она больше его не видела.

МИШЕЛЬ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Ему медленно отрезают голову раскаленным на огне мечём. Это повторяется снова и снова.

Её следующим пристанищем стал Сент-Етьен. Но, не долго…..

Там она впервые начала работать няней, снимала небольшую комнату за мизерную плату. Сдавал комнаты старик лет шестидесяти пяти. Он и стал отцом первого ребёнка восемнадцатилетней Джины, Вайноны. Старик Кристофф даже не заводил её в комнату, трахаясь с ней исключительно в коридоре ночью или в ванной комнате. Но дожить хотя бы до её рождения он не успел. Джина будет вспоминать, как, поставив её раком у входа, под томные женские вопли у старикана остановится сердце….

СТАРИК КРИСТОФФ ЖДЁТ ДЖИНУ В АДУ. Его бьют и связывают колючей проволокой, оставляя на берегу реки, и с приливом его относит в ледяное море. Это повторяется снова и снова.

А беременная Вебер снова меняла прописку. Вскоре она въезжала в Париж.

В городе влюблённых ей повезло больше. Джина жила в совсем маленькой дыре первое время, а после рождения ребёнка, смогла подыскать более подходящее жильё – она снова вышла на постоянную работу няней. Её клиентами были довольно зажиточная семья, взрослые все работали большую часть дня, и Джина седела с Вайноной и малюткой Анной. Родители девочки, увидев, как хорошо ладит Джина с их ребёнком, предложили няне въехать к ним в свободную комнату. Первое время было очень не легко, но когда Вайнона подросла, Анна стала играть и с ней. Вначале Джина учила читать и писать, но для дальнейшего домашнего образования родители наняли для девочки учителя Клауса – он занял другую свободную комнату. Анну упрямо не желали отпускать в общественную школу, а Джина Вебер не стала спорить. Родители малышки помогали при необходимости в чём могли, часто делали подарки. Здесь было действительно хорошо.

Джина любила часто гулять по бульвару Сен-Мишель. Бродила по Латинскому кварталу, где на удивление было много молодёжи. Нравилось смотреть на Люксембургский дворец. Эти места – чуть ли не единственное, что её не раздражало в Париже. Угнетала сама атмосфера счастья и безудержного веселья. Радостных студентов становилось всё больше, и вскоре Джина перестала вообще там появляться. Отдыхала предпочтительно недалеко от дома – на Севастопольском бульваре. Там студентов не было, зато много русских – бульвар назван в честь Крымской войны, а точнее в честь всем погибшим солдатам.

Родителей Анны звали Даниэлем и Софи.

В последнее время Даниэль и Софи не ладили. Он поднимал на неё руку, она выгоняла его из дому. Такие сцены были нечастыми, но когда до них доходило, Джина уводила Анну в другую комнату. Они вместе закрывали уши и вслух несколько раз считали до десяти.

А потом Софи ушла. Блондинка собрала свои вещи, а ОН указал её на дверь, но держа дочь под рукой.

А потом Джина забеременела уже во второй раз.

От Даниэля. Дочка занималась с Клаусом, Вайнона спала, и они….

Анна иногда встречалась с мамой – Джина Вебер водила малышку в парк, и около полчаса Софи играла со своей дочерью. Её муж не знал об этом.

На пятом месяце беременности Джины мать Анны перестала появляться в парке.

СОФИ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Молодую жгучую блондинку там насилуют смотрители тюрьмы, в камерах которой сгнивают свою вечность грешники и грешницы. Её положили на стол посреди помещения животом вниз и привязали ремнями. Поверхность стола грязная – ржавый металл, возле бегают крысы.

Иногда Софи приподнимают, для того чтобы потрогать грудь.

Она кричит, это ещё больше заводит охранников.

Они трахают её один за другим, залазят на стол и снимают штаны, расстёгивая многочисленные ремни, звеня бляхами и значками с изображением черепов на ремне. Затем ощупывают тело, проводя руками по спине и бокам, перебирая белые кудри.

Охранники знают, что она не убежит.

Софи в руках нечисти, которые при жизни были ворами, серийными убийцами, педофилами, предателями.

Вечность – не срок. Это повторяющиеся пытки, являющиеся неотъемлемой частью пребывания в аду.

Кожа у охранников загорелая, вся в смоле и пыли.

От постоянного трения тел такой же нечистой становится и Софи. Черные отпечатки рук, смазанные пятна на ногах и спине.

Стон её раздаётся необычайно громко, звуки эхом отскакивают от стен.

В камере, где проходят сексуальные пытки блондинки, есть окно – маленькая дырка с решётками, выпирающими прутьями.

За ним видно тёмно-красное небо, по складкам тяжёлых свинцовых туч проскальзывает молния, сопровождаемая огромным грохотом грома.

Иногда залетает серый пепел.

Везде стоит сильный запах гнилого и сгоревшего.

В тесных камерах тюрем, стены которых выложены из камней и булыжников, можно услышать и голоса охранников.

Хриплые звуки ласкают мучеников в предсмертной агонии, никогда не заканчивающейся и не прекращающейся.

Охранники, черти и демоны общаются на латыни. Проклинают заключённых, читают заклинания и говорят, что те, кто попал сюда, будут сгнивать каждую секунду, каждую минуту и каждый час бесконечных пыток.

Это повторяется снова и снова.

 

Глава II.

 

Даниэлю не нравилась Джина Вебер. Он находил её ничуть не привлекательной, уродливой и не имеющей своего мнения, пустоголовой марионеткой. Ни внешности, ни ума. Она ходила без какого либо присутствия чего-то человечного на лице. Просто выполняла свою работу. Ну, немного больше, чем просто работу. В любом случае, Анне был необходим друг. Она его получила в это нелёгкое время, и была довольна. Присутствие в доме Вайноны не смущала ни Даниэля, ни его дочь.

Но он во многом был не прав. Его мнение о Джине было преувеличено, он на неё злился и в душе ненавидел. Но при дочери никогда этого не показывал. И не при ней тоже.

Джине Вебер не нравился Даниэль. Мелкие огненно-рыжие клочки волос только подчёркивали уродливость его лица. Заканчивали картину излишняя сутулость и врождённая хромота.

Клаус считал, что они подходят друг другу. Два урода нашли пассию, презирая её внутри….

За дверью слышались голоса Анны и её учителя. Они читали Библию.

Даниэль подсадил Джину на фортепиано, забыв перед этим даже крышку захлопнуть.

На мгновение загрохотало скопище звуков, но в соседней комнате не обратили внимания. По-прежнему слышались вначале уверенный голос Клауса, затем более рассеянно за ним повторяла и Анна. Для пущей уверенности учитель ещё раз вслух читал предложение, а затем они переходили к следующему.

Даниэль даже не снимал до конца нижнее бельё партнёрши, оставляя его около ступней. Быстро расстегивал корсет, а Джина просто закидывала голову кверху, ладонями лаская клавиши, иногда нажимая на них….

 

Даниэль был неоправданно жесток со всеми вокруг него. Те, кто любили его, часто страдали от него. Не общителен, он имел еврейские корни, гордился аристократическим происхождением.

В детстве Даниэль избил приятеля, которому остаток жизни пришлось провести в больнице. Он содержался на деньги родителей своего обидчика.

Но, не долго.

Вскоре мальчик, пытаясь встать с койки, упал и разбил голову. В своём дневнике Даниэль написал в тот день, что испытал облегчение.

Его в аду тоже ждут.

Если спросите у Даниэля, что он чувствовал, когда избивал парня, он может вам ответить. По горлу проползёт комок, в глаза он не будет смотреть, глядя вдаль позади вас. Скажет, что его переполняла злость. Скажет, что ему очень хотелось это сделать. Скажет, что повторил бы это вновь.

Вы можете поинтересоваться, почему он это сделал. Даниэль, скорее всего, ответит, что он почувствовал необходимость в этом. Но только он знает, что избил мальчишку, потому что кто-то сказал ему, что он может это сделать. Это сойдёт ему с рук. Родители помогли ему в этом, и Даниэль продолжил своё образование. Но взамен был с отцом и матерью честным, признавшись, что ему понравилось заставлять его кричать и умолять о помощи. Измазывать руки его кровью. Держать его за горло. Просто делать больно, устраивать невыносимые страдания и мучения. Но после Даниэль остался один, родители вскоре покинули его и уехали далеко за Париж. У него был их адрес, листик лежал в его кармане. Перед отъездом он шепнул на ухо матери, чтобы она и не надеялась, что когда нибудь он забудет её и не вернётся проведать её. Она плюнула Даниэлю в лицо.

 

Одной из зимних ночей он проснулся. Открыл глаза. Включил подсознание. Выбраться из скорого сна….

Часы показывали около трёх ночи. Может, без двадцати, может половина третьего…. Даниэль не обратил чёткого внимания.

Его взгляд и мысли обратились к часам чисто машинально.

Его взгляд и мысли тянулись к чемодану под кроватью. Но прежде чем встать, он посмотрел на свободное место на кровати – тут лежала бы Софи.

Но её не было возле.

Софи сейчас занята, она далеко и больше не вернётся.

Скорее, мы отправимся проведать её, чем она подымется к нам….

Даниэль сел, нагнулся и сунул руку под кровать. Выдвинул чемодан. Хороший, кожаный…. С замком. Кодовый, «лёгкий», то есть не составляющий труда для опытного вора, знающего где, что и как искать. Но замок был куплен и поставлен для того, чтобы оружие не нашла Софи.

Но ей сейчас всё равно.

Код – 123.

Там – двуствольное ружьё с блоком патронов. Даниэль недавно читал, что происходит внутри тела, в которое попадает пуля.

У него в дневнике хранилось несколько фотографий жертв одного убийцы из маленького городка в Альпах. Число убитых достигло всего лишь двух человек. Маньяка быстро словили. В газетах происшествие получило громкую огласку. Несколько месяцев только об этом были и разговоры. Из прессы Даниэль вырезал фотографии. Вначале просто смотрел на них, а вскоре зачем-то брал их с собой в ванную на пару часов. Выходил и ложился спать.

Он зарядил ружьё, аккуратно вложив два патрона.

Встал с кровати и подошёл к двери.

Коснулся ручки и тихо потянул на себя. Чуть слышный скрип разлетелся по коридору.

Тишина.

Даниэль вошёл в комнату к Анне.

Лунный свет из окна прорезал ночную темноту в помещении. Было видно, как на улице мерцает фонарь, желтый мутный свет виден на потолке. Девочка спала на боку, повернувшись лицом к стене. Её маленькая грудь подымалась и опускалась, слышалось хриплое сопение – Анна простудилась, играя днём на улице с одним соседским парнем.

На цепочках Даниэль подкрался к кровати, на которой умиротворённо лежала его дочь.

Сколько раз я хотел бы убить тебя…трудно сказать.

Он поднёс оружие к крохотной голове, приставив дуло к затылку.

Анна даже не почувствовала прикосновения. Продолжала спать. Ей снилось море. Море – символ свободы.

Даниэль отвернулся, представляя как мозги нахер разлетятся по комнате.

Да, было бы обидно запачкать лицо кровью собственной дочери. Это никуда не годится.

Платье, в котором спала Анна, было новым. Даниэль купил его месяц назад дочке на День Рождения. Увидеть на нём внутренности девочки он не хотел. Нет, платье должно остаться чистым. Оно новое.

Заботливый отец встал на колени, беззвучно положил ружьё на ковёр. Перед кроватью. На ковре – багровые розы, с длинными стеблями. Они – тёмно зелёного.

Поднялся, проскользнул назад в коридор.

Зашёл в ванную. Снял с крючка полотенце. Оно – белое. На нём – утята бегут друг за другом, поспевая за матерью.

Вернулся назад в комнату Анны. Подошёл к кровати. Тихо подошёл, чтобы не разбудить малышку. Она дышала, грудь подымалась и опускалась в такт вдохам и выдохам. Девочка простудилась…. Пусть спит….

Пусть спит.

Заботливый отец Даниэль накрыл любимую дочь. Накрыл новое платье белым полотенцем с утятами, спешащими за мамой. Да, платье должно быть чистым.

Даниэль сел на колени перед кроватью. На ковре не было ружья. Только розы странного багрового цвета. Ему никогда не нравился этот ковер. Если с тёмно зелёными стеблями можно было согласиться, то никак не с багровыми лепестками.

Заботливый отец задрожал. Девочка спала. Пусть спит. Это не она взяла ружьё. Может, она решила пошутить над папой? Убрала оружие под одеяло. Даниэль был недоволен поведением дочки. Ох уж эти дети. Завтра надо пристыдить девочку – зачем она украла ружьё, которым её хотят убить? Украла у родного заботливого отца. Он же хочет как лучше – платье прикрыл полотенцем, чтобы не запачкать кровью. Белым. С утятами.

Даниэль прошептал ей, что бы она немедленно вернула папе его игрушку.

Анна спит. Пусть спит.

Он пригрозил ей, что больше не пустит её гулять на улицу, если дочка продолжит делать вид, что спит. Маленькая паршивка припрятала оружие.

Анна спит. Пусть спит.

Ружьё оказалось на подоконнике. Лежало на платке с жёлтыми ромашками. Фонарь на улице уже погас, его мерцающий свет не был виден на потолке.

Заботливый отец уставился на свою игрушку. Кто её туда положил?

Анна спит. Пусть спит.

Кто положил игрушку Даниэля на подоконник?

Над ним смеются. Девочка спит, шутит не она. Он оглянулся.

Комната пуста. Нет, не пуста. Там Анна и её заботливый папа. И кто-то в шкафу. Это он переложил ружьё. Дышит ровно, но довольно таки громко.

Дверца заскрипела и приоткрылась. Там кто-то сидел.

У Даниэля бешено заколотилось сердце. Он схватил свою игрушку и направил дуло на гардероб, достаточно большой, чтобы там кто-то вместился и сейчас сидел, громко дыша и улыбаясь.

Заботливый отец сказал, что бы он прекратил улыбаться. Но в ответ послышался смешок.

Анна спит, развернувшись лицом к Даниэлю. Ему кажется, что у неё открыты глаза и она на него смотрит. Он говорит, чтобы девочка перестала глазеть. Из шкафа раздался ещё один смешок, более продолжительный, чем предыдущий.

Дверца скрипнула, и открылась пошире.

Выкатился первый патрон, за ним второй. Ружьё не заряжено.

У Даниэля задрожали руки. Он поднял патроны и, пятясь назад, тихо вышел из комнаты. Анна спит спиной к нему, лицом к стене. Уже не смотрит. Её снится море, море – символ свободы.

Раздался смешок.

Дверца шкафа скрипнула и закрылась.

Даниэль забыл убрать полотенце с утятами, и отнёс его в ванну утром, когда в шкафу уже никого не было.

 

Днём он был молчалив. С дочкой почти не разговаривал. Было, наверное, смешно смотреть, как Анна кинулась ему в объятия, а он посторонился, неуклюже обняв девочку одной рукой…. За обедом Даниэль угрюмо смотрел в свою тарелку, опустив голову. Ели жаркое. Ужасно не хотелось есть. Жаркое. Есть не хотелось, еда с трудом проходила в желудок – вкус казался отвратительным, и Даниэль сразу проглатывал куски. Было больно. Он ждал вечера, нужно было продолжить вчерашнее. А сегодня ему помешают? Даниэль думал, что в шкафу сидел друг Анны. Зачем она его пустила? Чтобы он защитил её. Неужели собственная дочь боится его? Почему его? А не Джину Вебер со своим ребёнком? Может, потому что Джина Вебер и её чадо не ходят по дому, когда все спят, с ружьём и не прикладывают дуло к головам других. Почему его? А не Клауса. Может потому что Клаус не ходит по дому, из комнаты в комнату, с ружьём. И не прикладывает дуло к голове малышки. Скорее всего, так оно и есть.

А ночью Даниэль опять проснулся. Открыл глаза. Вскрыл напуганное вчерашними похождениями сознание. Выбраться из скорого сна.

Соседнее место на кровати пустовало.

Интересно, чем занята сейчас Софи?

Сел, опустил руку под кровать, на которой пустовало одно место. Достал чемодан. Хороший….

Достал свой прекрасный чемодан….

Достал ружьё.

Достал два патрона.

Зарядил.

Теперь он снова заботливый отец.

 

Теперь он был под кроватью. Раздался смешок. Ещё один, ещё один. Перешло в мерзкое хихиканье. Он не подпустит его к Анне. Она спала на боку, развернувшись лицом к стене.

Как она не слышит этот отвратительный смех?

Ей снилось море, символ свободы.

Кровать зашаталась, заходила ходуном. Что-то под ней её раскачивало, смех стал слышен всё громче и громче, заглушал глухой удар ножек об пол. Анна затряслась, подпрыгивала, вскрикивая при каждом толчке.

Даниэль положил своё ружьё на ковёр с багровыми розами и тёмно зелёными стеблями. Кинулся к кровати, но как только опустился на неё коленями, Анна провалилась в своё одеяло. Толчков о кровать больше не было.

Изумлённый Даниэль ощупывал всё бельё, но девочка исчезла. Осталось только её новое платье, которое он вчера так старательно хотел прикрыть полотенцем с утятами. И пустота.

Он утащил её!

Забрал в своё ночное царство.

Чтобы сделать ей плохо.

Девочка будет кричать, но тени её не отпустят.

Никогда.

Но это Даниэль её …отец.

Она его!

Он её отец, он и должен убить Анну!

Он, а не хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Но у него преимущество.

Анна, главный приз гонки, у него.

Даниэль быстро слез с кровати, забрал ружьё. Выбежал из комнаты, и остановился у двери.

Отдышался. Смотрел на свою игрушку, и надеялся, что его план сработал. Очень хотелось, чтобы его план сработал. Он аккуратно потянул дверь, и она открылась. Заботливый отец опять входит в комнату к своей дочери.

Анна, как ни в чём не бывало, спала на своей кроватке. На боку, повернувшись лицом к Даниэлю и спиной к стене. В новом платье. Хорошем, новом. Под кроватью сидел он. Но уже не смеялся.

Значит, когда Даниэль возле, он может убить девочку. Он ждёт, когда заботливый отец придёт убивать Анну, чтобы увести её у него с под носа. Значит, стрелять нужно быстро, пока её не успели забрать в ночь. В темноту. В тени. Труп ему не понадобится.

Даниэль быстро подбежал к кровати, прицелился….

И он толкнул кровать.

Анна открыла глаза, но заботливый отец опустил оружие.

Она не должна это видеть. Она должна спать. ОН хитро поступил.

Анна спросила, что папа тут делает.

Папа сказал, что пришёл ей проведать. Свою дочь.

Но он в царстве теней ей уже всё рассказал.

Она знала, что Даниэль пришёл убивать.

Она знала, и сказала, чтобы папа шёл спать.

С ней всё хорошо.

Она лежала и смотрела, как заботливый отец выходит из её комнаты.

С ружьём в руках.

Прежде чем уснуть, Даниэль подумал, что можно вначале убить других, а Анну последней.

Он должен выиграть.

 

Анна и беременная Джина Вебер.

И Вайнона.

Гуляли в парке.

Анна сказала.

Сказала, что её папа хочет её убить.

Пытался два раза.

Анна не сказала, что ей помог хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Анна сказала, ружьё Даниэль хранит под кроватью.

В чемодане.

Код – 123.

Анна так сказала.

Сказала Джине Вебер.

Они гуляли в парке.

С Вайноной.

 

Ночь. Джина Вебер проснулась. Открыла глаза и сознание. Теперь она готова.

Аккуратно беременная девушка поднялась, вышла из комнаты.

Она решила убить его.

А потом её.

А потом его.

Даниэля.

Хочет убить Даниэля.

А потом Анну.

А потом Клауса.

Вайнона спала. Ей снилось море. Море – символ свободы. Малышка не понимала, что ей снится – не знала, что такое море.

Джина Вебер зашла в комнату Клауса.

Клаусу не снилось море.

Море – символ свободы.

Клаусу не нужно было море.

Клаусу не нужна была свобода.

Он не знал, что ему с ней делать.

Клаус – ничтожество. Сотни, тысячи людей такие же, как и он. Он мыслил шаблонно. Он знал, что такое свобода. Он называл свободу по-другому. А свободой называл существование.

Джине не было его жаль. Джина Вебер была такой же, как и он.

Джина Вебер как тысячи, сотни людей на улице. Думает, как когда-то сказали.

Она ничто. Мне её жаль. Она ничто.

Ей не нужно море, символ свободы.

Не обязательно, чтобы ей снилось море. Достаточно в нём нуждаться.

Джина в нём не нуждается.

Джина не нуждается в море.

Джина не нуждается в свободе.

Анне снилось море. Анна в нём не нуждается. У неё пока что в жизни всё …как она того хочет. Анне не время нуждаться в море.

Даниэлю снилось море. Символ свободы – море. Но он в нём не нуждается.

У Даниэля есть море. Он впервые увидел его, когда избивал своего школьного друга. Когда делал ему больно. Тогда он увидел море. Эта встреча ему запомнилась. Самое главное событие в его жизни.

Даниэль мог это сделать. Он это сделал. Он мог сделать плохо человеку. Он это сделал. Он мог увидеть море. Он его увидел. Он мог взять свободу. Он её взял.

Почему он мог, а остальные нет?

Остальные могут получить свободу.

Почему он может жить? Почему он променял существование на жизнь?

И почему остальные не могут это сделать?

Взять свободу? Начать жить?

Остальные могут это сделать. Это легко. Это доступно для всех. Как прощение всех грехов, это доступно всем. Нужно всего лишь попросить прощение у Бога, и ты его получишь.

Нужно всего лишь взять свободу. Нужно всего лишь начать жить.

Всего лишь протянуть руку и достать. Всего лишь сделать первый шаг.

Но люди этого не хотят. Им свобода не нужна, не нужна жизнь.

Остальные довольны существованием. Говорят, это им дал Господь, они должны быть благодарны. А что если он просто дал выбор? Но никто не хочет. Свободу. Они делают всё, как считают, ПРАВИЛЬНО.

А Даниэль взял свободу. Сделал выбор, и никогда не жалел. Он выбрал. Пусть даже для этого пришлось практически похоронить жизнь другого человека. Даниэль принял море, а оно приняло его.

Шум прибоя…он самый первый.

Самое первое, что Даниэль услышал и увидел.

Сейчас он спал, а Джина Вебер полезла под его кровать.

Достала чемодан.

Достала ружьё. Патроны. Зарядила.

Приставила дуло к виску. Даниэль даже не почувствовал прикосновения.

Джина Вебер стояла и смотрела на него.

Но она сделала выбор.

Опустила ружьё и подумала, что сейчас не хочет убивать его.

На самом деле, она не могла. Решила убить вначале Клауса.

 

А днём она смотрела на Анну. Днём Джина Вебер смотрела на шею девочки.

Бывает, смотришь на человека, и сразу понимаешь, какой смертью ему следует устроить. Например, Софи, которая…далеко.

Софи – красивая.

Поэтому её насилуют, а не, скажем, закалывают.

Было бы … бесчеловечно отрезать ей голову, убив её таким образом…

Её лицо, лицо Софи – то, что останется всегда. После смерти останется. Её красота будет с ней. Ей же и хуже. Её красота – ЕЁ ПРОКЛЯТИЕ. Её красота – её …бонус. Благодаря этому её запомнят. Её красота вечна.

Поэтому, Софи не отрезали голову. Поэтому Софи пытают в аду именно таким образом. Поэтому Софи утопили в собственной ванной.

Это подарок, которым я захлебнусь….

Поэтому Джина Вебер хотела задушить Анну. Она твёрдо решила, что хочет это сделать.

Посмотреть, как девчонка будет просить её отпустить, как будет звать Даниэля, размахивая миниатюрными руками и ногами. Как будет плакать.

Джина лучший друг Анны. Она, а не Даниэль или хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Поэтому дружба с Джиной Вебер – проклятие маленькой Анны.

Поэтому дружба с Джиной Вебер – радость маленькой Анны.

Именно она убьёт девочку. Это же лучше, чем быть простреленной своим отцом или украденной хозяином…кошмаров, тьмы и ночи?

Джина думала, что лучше.

У Анны спросить можно потом.

Посмотреть, как малышка сделает последний вдох…должна Джина.

Потому что они друзья.

 

А на другую ночь проснулся Даниэль. Он захотел убить Джину Вебер.

Открыл глаза и сознание.

Выбраться из скорого сна.

На кровати возле него пустовало место…

Заботливый отец. Он заботливый отец. Вышел из комнаты с ружьём. Направился в комнату к беременной Джине Вебер и её ребёнку.

Перед дверью в нерешительности остановился. За ней кто-то двигался, слышались шорохи. Может, это хозяин королевства кошмаров?

Ночного царства.

Государства тьмы.

Даниэль попятился назад, развернулся и зашагал в комнату к дочери. Открыл дверь, и вошёл.

Анна спала на своей кроватке. Лежала на боку. Развернулась к стене.

Он сидел в письменном столе. Мебель дрожала и немного пошатывалась.

Хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Он всё также не подпускал Даниэля к его дочери.

Заботливый отец прошёл в коридор. Тихонько прикрыл дверь.

Значит, в комнате у Джины Вебер не хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Он опять стоит у двери Джины и Вайноны.

За ней слышатся непонятные шорохи и шипение.

Крепко сжимая ружьё Даниэль прислоняет голову к двери. Поверхность тёплая. Только теперь заботливый отец замечает, что из щелей валит дым и виден красноватый свет. Даниэль открывает дверь.

 

Джина Вебер полу лежа сидит на кровати, Вайнона недалеко.

Кровать окружили черти.

Они передвигались, подпрыгивая вокруг Джины. Семь демонов смеялись и шептали что-то по-латыни. Слюна из их пастей разлеталась вокруг, они толкались и руками ощупывали мебель.

Мерзкие, голые, лысые с тёмными маленькими рожками он скакали по комнате, размахивая змее подобными хвостами.

Медленно подходили, подкрадывались к Джине Вебер. Вайнону они не трогали.

А её мать касались. Джина как будто видела сон. Она что-то вспоминала, вырывалась и дёргалась, откинув назад голову. Целовали и кусали её шею, трогали губы руками, хвостами пробегали по животу и грудях. Черти сняли рубашку и опустили юбку, Джина лежала почти голая. Демон прикоснулся к её бёдрам, стянул трусики. Они в один голос запели, каждый подходил и облизывал живот. Беременная Джина Вебер не сопротивлялась, гладила их плечи, держалась за рога. Они держались за руки. Пригнувшись, демоны подносили головы к ней, она зацеловывала их в лоб, игриво приоткрыв один глаз.

У чертей колени вогнуты в обратную сторону, не как у людей. Потные, несвежие они буквально липнут друг к другу и к единственной в их обществе даме, которая их развлекает. Отодвигают Вайнону к краю кровати и по-очереди трахают беременную Джину Вебер. Это сложно было назвать изнасилованием. Партнёрша была довольна, ласкала демонов и целовалась с ними, руками проводя по их красным телам. Один ложился на неё, другой склонился у изголовья кровати и проводил языком и губами по всему лицу девушки, которая покрылась потом и слюной.

Один чёрт заметил стоящего в дверях Даниэля. Он поманил заботливого отца к себе пальцем. Присоединяйся. Остальные демоны, не занятые Джиной, начали кружить над Вайноной. Девочка проснулась, и начала раздеваться, черти зашептали песню быстрее и веселее. Через несколько мгновений стонала уже и она.

Чёрт ещё раз широко улыбаясь, поманил Даниэля пальцем.

Господь, если ты есть на свете, обрати внимание сюда.

Почему ты не смотришь? Почему отвергаешь детей. Своих детей. А они отвергают тебя.

Господи, если ты есть, прости меня.

С этой мыслью Даниэль вошёл в комнату и закрыл за собой дверь.

 

Глава III.

 

Даниэль …проснулся в груде тел.

Он помнил, что он делал ночью, поэтому не стал удивляться тому, что его окружало.

Кажется, его сейчас вообще ничего не удивит.

Даниэль не проснулся в груде тел. Если вспоминать групповые оргии, которые вообще познала история, то грудой тел назвать беременную Джину Вебер и её дочь вряд ли можно…. Остальные участники ночного веселья куда-то делись.

Вообще-то…их было гораздо больше. Десять…участников.

Вообще-то …можно даже покопаться поглубже. Это будет несправедливо, если я напишу, что Даниэль не помнил ничего.

Вообще-то…такое не забывается.

Вайнона лежала на спине, смешно поджав ноги и схватившись руками за верхние края подушки. Странный свет падал на её лицо, и он исходил не из окна. Можно, конечно, потратить время и поискать источник лучей. Он, если он не лунного происхождения, исходит из комнаты.

Девочка смеялась, а Даниэль медленно раздевался. Вдруг он начал говорить. Что-то говорить, его рот открывался и мямлил непонятную чушь. Какого хера? Думал Даниэль.

Вайнона смеялась. Если….

Вообще-то, если приглядеться, то получим молниеносный вывод.

Двойной.

Истерическим и мистически детским смехом, органично звучавшим на фоне стонов беременной Джины Вебер, девочка разразилась именно когда Даниэль говорил. Он грубо обзывал девочку, это её и смешило.

Знаем, отчего так смеялась маленькая Вайнона, и знаем, что тогда пытался сказать Даниэль. Он сильно разозлился, а девочка ещё громче хохотала.

Свет, источник которого оставался для Даниэля загадкой попадал на лицо лежащей перед ним девочки. Глаза широко открыты, зубки шаловливо прикусили губки, язычок игриво облизывал подбородок. Даниэлю захотелось поцеловать её. Что он и сделал. Это выражение лица настолько запало ему в душу, что он настолько яро прильнул к маленьким губам, что из них посочилась кровь. Жидкость оказалась размазанной вокруг рта Даниэля. Он слизал её. Кровь на вкус была …солённой.

Кровь на вкус оказалась кровью. Этого Даниэль вообще мог бы и не узнать. Он мог бы вообще не обратить внимание на лучик на лице Вайноны. Но отец в детстве часто ругал Даниэля. Не всегда было за что. Но тем не менее.

Тогда мальчик отбывал наказание на кухне. За столом. Поскольку наказания и их причины чаще всего касались его учёбой и поведением в школе, то кара заключалась в обширной письменной работе. После побоев, естественно.

Почему-то тогда не приходила мысль, что его наказывают низа что. Чтобы он тихонько сидел на кухне, а родители остались одни. Мама с папой закрывались совсем одни в спальне.

Вообще-то, если Даниэль…приобрел море (море – символ свободы), то тогда бы у него хватило смелости встать со своего стула. Пройти к коридору, отпереть массивную дверь. Подойти…поближе. Из спальни родителей раздавались странные звуки.

Обычно для таких событий всегда были готовы костюмы. Для мамы и папы. Мама и папа в странных костюмах, с прорезами в некоторых частях тела. Мама и папа в смешных костюмах вытворяли смешные вещи.

Вообще-то не факт, что такие представления не обходились без лакеев, служанок. Собака тоже долго не выдержала.

Но моря не было тогда у Даниэля. Море оказалось в спальне у мамы и папы. Да, особенно когда они надевали смешные костюмы. Следует предположить, что тогда собака…утонула в море любви своих безгранично щедрых хозяев.

Море появится у мальчика лишь через три года.

Вообще-то, речь не об этом.

Тогда, когда мама с папой…зачем-то закрывались в спальне с прислугой (собаку жаль), Даниэль, Даниэль действительно считал что виноват. Стыд и чувство, появляющиеся после того как его ударят или накричат. Я называю это чувство…осадком наказания. Далёкий голос из детства, для людей не испытавших его.

Вообще-то, не факт, что вам никогда не приходилось его ощущать. Или мне.

Тогда гадкий и хриплый шепот может вам на ухо сказать….

Кто спрашивал, почему заканчивают самоубийством?

Даниэль считал, что действительно в чём-то провинился. Перед Господом, перед, скажем, людьми, которые каждое грёбанное воскресенье прутся в церковь. Мужья – чтобы лице зреть, как наглый озабоченный священник ощупывает их жён во время утренней молитвы. Жёны – для того, что бы быть ощупанными грязным (во всех смыслах) священником прямо во время утренней молитвы. Под взгляды мужей, которые жадно наблюдают за происходящим. Никто не думает остановить наглеца, пользующегося своей властью. Злоупотребляет своим авторитетом. Никто не думает его остановит, сказать, все довольны. В итоге мужья и жёны возбуждённые спешат домой….

Все дети были …начаты (?) после похода в церковь. Все дети из того городка, откуда вышел, где проводил своё детство Даниэль. Кроме него самого, естественно. Тогда спектакли в спальне проводились каждый день, так как единственного ребёнка в семье ещё не было. Не обязательно в спальне – в то далёкое свободное и …счастливое время весь дом пустовал. С рождением Даниэля все слуги, весело проводившие и работу, и досуг с приветливыми хозяевами, были уволены, позже полегли с различными… неприятными болезнями. Оргии проходили реже, потом опять возобновились. Хозяева стали снова приветливыми. Эту …заботливость Даниэль перенял себе. Он заботится об Анне….

Даниэль. Он рождён в те далёкие времена, которые вспоминаются мамой его в ванной, чаще, когда она сама….

Даниэль зачат на письменном столе, на котором приходилось через девять – десять лет отбывать наказание.

Даниэль считал, что виновен перед теми супружескими парами из церкви, и их ними воскресными детьми. Детьми, которые учились потом, через лет девять – десять, с ним в маленькой школе в их маленьком городке, почти что провинции. Это не только у него. То есть, чувство вины первое время, около года – самый верный признак…как я это называю? …осадка наказания, довольно распространённого среди самоубийц.

У маленького Даниэля был осадок наказания. Значит, один из симптомов – необычно сильное внимание к мелочам и идиотским деталям.

Но Даниэль с морем (символ…свободы и вытекающей смелости из принципа «мне можно теперь всё») понял, что виноват не он, виноваты перед ним.

Я испытываю к нему внутреннюю неприязнь. К Даниэлю. Я не завидую его морю, море у меня есть самого. Но он просто мне не понравился. Но у него есть…символ свободы, стереотип людей, живущих по-настоящему, чувствующих хаос здесь и сейчас. Поэтому он уже заслуживает уважение. Я его уважаю и люблю за бесконечные просторы изумрудной и девственно чистой воды, за море за морем, за которым следует ещё одно море. За волну, одна за другой.

Я разве не сказал?...

Вообще-то, судьба – это всё.

ВСЁ.

Но судьба – хаос. Она решает всё, и не значит ничего.

Умеет решать и выбирать, составлять судьбы людей. Умеет, но не может.

И больше ничего. Хаос.

Чувствовать хаос здесь и сейчас – жить. Глядеть на море. Сидя на просторном и точно таком же бесконечном берегу.

И я согласен с Даниэлем, хоть он мне и неприятен.

Виноваты передо мной, а не я перед ними. Хоть мне доказывают обратное.

Даниэль уже полностью разделся, подхватил Вайнону и уложил на живот беременной Джины Вебер. Это опасно для будущего ребёнка. Насколько вообще опасно заниматься сексом с беременной так. Когда Софи была беременна Анной, то она располагалась на боку, развернув голову и грудь, уложившись на затылок. Даниэль ложился тоже на бок, пододвигался к жене….

Но с младенцем всё будет в порядке, так хотят черти – он для чего-то им нужен.

Девочку поставил лицом вниз, и Даниэль пристроился сзади. Вайнона смеялась и веселилась.

Двадцатитрехлетнюю Джину и пяти летнюю Вайнону вряд ли насиловали – они были не против.

Черти скакали по комнаты, пели песни на латыни, ждали очереди, чтобы прильнуть к голой и беременной Вебер.

Та испытала особое наслаждение при попытке удовлетворить сразу двоих демонов. Крики и стоны были очень громкими и не менее возбуждающими – таким голосовым связкам позавидовал бы любой. Но вскоре и на её рот нашёлся претендент. Остались детские игривые визги. Но и на миниатюрный ротик Вайноны нашёлся…в общем он тоже остался без дела.

Даниэль смачно дотрагивался до мягких и упругих детских ягодиц, проводил по ним дрожащими пальцами, нагинался и целовал. Спина была такой гибкой и подвижной. Вся в поту девочка обтиралась о промежности Даниэля, она казалась смазанной каким-то воском или гелем.

Это было…прекрасно.

Маленькая спинка, маленькие ножки ….

Маленькое тельце и большие возможности.

Маленькая площадь и неплохой способ провести время.

Мало дней, лет и часов, а уже полноценный участник такого обширного по своей природе действия.

Джина Вебер и Вайнона крепко спали. Через пыльные и грязные окна спальни няни лился тусклый и …неуверенный солнечный свет. Солнце нас обманывает, изменяя прежним идеалам.

Во всяком случае, для Даниэля это были бессмысленные лучики исходящие просто с высока. Лампа. Поскольку божественной лампой солнце он не мог называть солнце, так как не верил в Бога….это было просто …огромное электричество?

Тупой блеклый свет, в общем.

Ночью было пламя. Даниэль его видел. Его не доверили ему, но он держал языки пламени.

Адского огня.

Он обжигал.

Пламя из ада семь демонов, пришедшие вчера за Джиной Вебер и её дочкой, не доверили Даниэлю. Но он получил языки.

Солнце по сравнению с ним – блеклый свет бокового фонаря на корабле. Фонари эти ставились для того, чтобы в тумане два суда видели местонахождение друг друга, и не произошло столкновения, или ещё чего-нибудь похуже. Вот…в тумане их было видно очень слабо, непонятно вообще, зачем они ставились. Как и солнце – просто освещает. Даниэль говорит, что солнце лишь немного освещает, говорит, что это блеклый свет бокового фонаря на корабле. Чтобы мы, люди, не столкнулись в тумане, или чтобы не случилось что-нибудь похуже…

Без солнца было бы хуже, но потому оно и есть.

Теперь корабли для пущей уверенности подают через определённые интервалы времени звуковой сигнал – уж его бесконечные слои серого не проходного тумана не остановят.

Продолжительность этого интервала времени относительна. Ну, она зависит от состояния погоды. Ясно, что туман.

Зависит от тумана.

Если туман слишком плотный, и идти по морю довольно стрёмно, то сигнал можно услышать через каждые три – две минуты. Это, наверное, ужасно. То есть, довольно таки сложно засыпать. Только прикрываешь усталые веки на ещё более усталые глаза, только заманил подсознание сладкими мыслями о темноте и равнодушии, как снова морской воздух прорезает хренов гудок. Твою мать, хочется схватить топор и вырубить сраный гудок. И всех, кто встанет на твоём пути.

Темнота и равнодушие – это сон. Везде темно и всё параллельно тебе как никогда. Если ты, конечно, не полный похуист и в жизни. Точно, как соловей…

Если туман лёгкий, прозрачный и слегка …беловатый. То тогда через каждый час или полчаса. Надеюсь, за это время вы ужу успеете уснуть. Не о чём не думаете, просто отрубитесь. Мне, например, сложно не о чём не думать.

Вы пробовали не о чём не думать. Это как спать. Только смотреть на всё вокруг и втыкать.

Как…соловей!

Скомканные простыни, выкинутое в угол комнаты одеяло ярко синего света, разорванная чьими-то зубами во время оргазма подушка. Всё валялось везде. Мебель кое-где перевёрнута, ножки у опрокинутого стула обгрызены, а некоторые вообще оторваны и что-то делали на подоконнике.

Даниэль хорошо помнил этот стул. Обычный и неприметный стул, но после этой ночи он чем-то запомнился.

Когда некоторые черти плясали вокруг, а некоторые лежали на полу вместе с Даниэлем, отдыхали и ласкали друг друга. Иногда целовались, но только когда очень хотелось. Беременная Джина Вебер опрокинула этот самый стул и что-то начала делать с его ножками. Даниэля под стоны удовлетворяющей самой себя Джины вырвало под маленький стол, письменный итальянский стол, на котором Вайнона училась читать. Вернее делала первые попытки – Клаус часто учил её даром, а Даниэль удивлялся его фанатизму – он столько времени никогда не проводит. С детьми. Хотя предыдущая ночь была исключением.

Предыдущая ночь была вообще исключением для всех правил в жизни людей.

Но предыдущая ночь была важна.

Помнил…

Помнил, черти относительно легко развлекались с пятилетней девочкой.

Может, боялись, может, жалели.

Это шанс. Показать хоть какую-то, хоть малую долю авторитетности. У него только языки пламени, но этого якобы достаточно.

Языки адского пламени, которые получил на прошлую ночь Даниэль, в сочетании с его морем (вечный символ свободы; в последнее время люди обнаглели и более яро стали пытаться покорить море, символ свободы, пытались покорить свободу (смешно…), и количество кораблекрушений, пропавших кораблей и несчастий начало стремительно расти – встретили новое столетие так…) были вещью убойной.

У него было моря для себя (план отхождения, запасной план; Софи сказала бы план Б), и частичка огня …для себя (традиционная вещь в арсенале тех, кто хочет по-настоящему жить; вещь безумно ценная и дорогая, а ты её так тратишь и не бережёшь).

Море внутри (символ…; нескончаемые и огромные объёмы воды) и огонь (пусть даже часть; кружится голова; горячо) снаружи.

Не один человек в мире не сравнился бы властью с Даниэлем той ночью. Не один, ни религиозный кумир, ни властитель пусть даже самой мощной державы.

За ночь Даниэль мог стереть все страны и все признаки живого с лица земли.

Но он тратил время на оргию.

И был вполне доволен.

Проведённым временем и вообще…

Был доволен.

Он поднялся с коленей, затормозив на несколько мгновений для того, чтобы провести рукой по спинке малышки Вайноны. Потом перед ним предстала вся картина в её прелестях. Тела всех участников оргии были мокрыми от пота, липкими. Как будто намазанные каким-то жиром.

Даниэль часто мазался гусиным жиром. Подростком он любил совершать плавания на огромные расстояния, и некоторое время даже всерьез занимался плаванием. Особенно осенью. Осенью это было, и для того чтобы не замёрзнуть в то время, как он будет пересекать английский канал, он смазывал своё худощавое, мёртвенно бледное тело гусиным жиром. Даниэль помнил, как несколько минут тщательно смазывал своё тело, ладонями тёр по рукам, животу и голеням, на которых выступали мурашки при малейшем дуновении ветра с холодной и непременной Англии. Тогда Даниэль не мог намазать свою спину, а поскольку именно это место находилось относительно в воздухе, где было холоднее, чем в воде, то он просил Мариэтту смазывать его спину.

Мариэтта – девушка лет семнадцати, главный собеседник Даниэля в то нелёгкое время. Ну, больше чем просто собеседник. Подруга, она была очень ему симпатична, пока она не исчезла. Но не насовсем.

Мариэтта брала книгу и ждала на скалистом и неприветливом берегу, неприветливом как близлежащая Англия со своими туманами, вечной непогодой и холодными ветрами, добирающимися во Францию со своей мрачной родины. Читала часами, выглядывала Даниэля. Он приплывал обратно быстрее, чем туда, так как мчался как можно скорее к ней.

Так вот, однажды она исчезла. Не совсем, но с берега. На берегу её не оказалось. Удручённый и обиженный, обозлённый Даниэль (обозлённый на себя, в первую очередь) побрёл домой. Мариэтту он больше не видел. Мариэтта решила утопиться в пучине ледяных вод, накатывающих на брыкающееся тело один слой за другим, решивших помочь семнадцатилетней девушке в её замыслах. Даниэль об этом так и не узнал, и узнает позже. В том, аду который он выбрал.

Самоубийцы попадают в ад. Так уж принято, что лишившие себя жизни не имеют право и шанс на прощение. Никто не говорит, что так оно и есть, но у Даниэля осталась частичка огня (неземного). И он выбирает именно так. Мог бы выбрать по-другому, но решил ничего не придумывать. Не потому что нет фантазии, а потому что он так решил, решило его море (символ необъятного; море поглотило Мариэтту, но это не имеет никакого отношения к свободе).

Короче, Даниэль и Мариэтта встретились …потом. Не могу сказать, что это была встреча двух разлучённых влюблённых, и он занимал более главенствующее положение в том месте, где им суждено было увидеть друг друга опять. Но это…другая история, как говорят. Говорят, когда тема заходит в тёмный лес, не касающийся сюжета. Конечно, если таков есть вообще.

Эта тема о пытках и несправедливости, о которой нельзя говорить. Судьба – хаос, это хаотичное движение по некоторому пространству некоторое время и хаос, и несправедливости и справедливости тут быть не может. Знаю, что это непривычно, но виновата в этом серая масса. Он так заставляет думать. Предлагает, а мы соглашаемся. Но не я…(лес!).

Вообще-то, если делать вывод – как бы странно это не звучало, справедливости и несправедливости по отношению к людям нет.

Даниэль изучал картину, царившую в спальне, в атмосфере всеобщего счастья и безудержного веселья, непонятного детского наивного смеха. Братство и сближение, непонятное серой массе. Он считают его пошлым. Вероятно, правильно делают – отстраняют себя от непонятного. Если попытаться в этом разобраться, то тогда выйдет действительно пошло. И смешно, а серая масса так не любит, чтобы над ней смеялись. Лучше оставят человечное, и приступят к тому, что они умеют делать. Единственное, что умеют они делать это существовать, превращая однообразность в стимул, а серость и футуристичность прохладного сегодня – в принцип и традиции. Такие традиции вводили люди. Которые смеются над серой массой. Они не любят, когда над ней смеются, но делать ничего не могут. Потому так холодно.

Черти передвигались устало, с улыбками на ужасных масках (лицом это назвать сложно). Иногда ритм и громкость песен снижались и замедлялись до невнятного бормотания, то резко поднимались и убыстрялись, лапы двигались быстрее. Хвосты соответствующим тонким свистом рассекали воздух, игриво похлопывая по ягодицам и голеням беременной Джины Вебер и Вайноны, которым это особо нравилось, и голова кружилась от такого непохотливого наказания. Кожа и удары – лучший возбудитель. Даниэль знал теперь это, глядя как нарочито жалобно поскуливают в ответ на удары мать и её дочь.

Возбуждённые дыханием.

Прикосновениями.

Взглядами.

Ласками. Поцелуями.

Атмосферой, в конце концов.

Возбуждённые тем, что многие сочли это ненормальным.

А им так тепло, так хорошо.

И все друг друга любят.

И все друг друга трахают. При друг друге.

Тепло и жарко.

Приятно и незабываемо.

Как в море….

Кожа и удары лучший возбудитель. А они зажглись дыханием.

Кожей.

Прикосновениями.

Ударами.

Поцелуями, лаской и взглядами, атмосферой и теплотой. Друг другом.

Даниэль ждал своей очереди и смотрел.

Ты не одна.

И хотелось плакать.

Он не один.

Уроды и убийцы сейчас возле них.

Точно таких же.

Время, которое он ждал, было ужасно…лучшим, что он когда-либо испытывал.

Было так прекрасно и удивительно, небывало и хотелось плакать. Пусть это никогда не уходит.

Наркоманы сливки общества.

Пусть это никогда не уходит.

Наркоманы талантливые наглецы.

Карьеристы, их работа заключается в получении максимального наслаждения.

Конечно, их можно сравнивать с маньяками, извращенцами, педофилами которые крадут детей и веселятся с ними где ни будь за городом.

Но я, пожалуй, этого делать не стану.

Не из-за моральных соображений, а потому что у таких людей, почти у всех, не считая редких единиц, не моря. Но они пытаются его подделать. А некоторых есть. Тогда даже не знаю, что сказать.

Пусть это не заканчивается.

Время превращается под указаниями наркомана.

Он (наркоман) настолько ловко и настолько просто изловчается, что никто даже придумать не смог бы лучше.

И не придумает, я так уверен.

Пусть это не прощается и не покидает меня, так думал Даниэль.

Наркоманы превращают время в лучшего спутника по своим чрезвычайно необычным и неповторимым путешествиям.

Зачем это всё задумано?

Даниэль думал…

Из-за фокуса со временем.

Если вы не наркоман, то время – хаос. Нейтральное и не хорошее, и не плохое. Не за тебя. И не против. Просто время, без предпочтений и симпатий, не может с тобой поссориться или притаить обиду, тем более отомстить.

А если вы наркоман, то с новым другом вас. Друг хорош, если умеет слушать. Ему даже говорить ничего не придётся, он всё знает. Так что если вам одиноко, ищите для цели общения что-нибудь, или кого-нибудь другого.

Время ожидания – цель. Его не понимают и не принимают. Но он не понимает, и не обижается.

Время приготовления к употреблению дозы. Вот цель. Скрытая, но от того ещё более важная и ценная. Не купить и не обменять, но можно устроить.

Думал, почему это всё должно исчезать.

Ожидание, томительное и растянутое, вот главный кайф. Время его растягивает его ужасно надолго, а вам кажется – вот бы быстрее принять дозу….

А время долгое и не оступается. Вот главная заслуга. Вот главная привилегия и льгота наркомана. Неприступность времени ожидании перед наслаждением.

Так и здесь. Дрожь оттого, что видишь. Дрожь оттого, что предстоит сделать. Слюна подкатывает к пропасти у открытого в странном успокаивающем чувстве рта. Колеблется, стекает по подбородку, и свисает некоторое время.

Качается туда, сюда.

Влево, вправо.

И падает, у босых ног Даниэля.

ЭТО НЕ УЙДЁТ!

Хорошо.

Оргия продолжалась около двух часов. Даниэль плакал, черти целовали, пели, танцевали и успокаивали, что так теперь будет всегда, Джина и Вайнона отсасывали у него.

Так будет всегда, так хорошо….

Потому что есть море и огонь.

Так будут после смерти.

Даниэль так верил. Так выбрал. Так будет.

Анна тихо зашла в комнату. Солнечные лучи проходили сквозь него. Она смотрела, как её отец собирал свои вещи и поглядывал на беременную Вебер, на её живот – он вроде стал после прошедшей ночи еще больше.

Он увидел её.

На голове у Даниэля маленькие острые рожки. На них остановились глазки Анны.

Он приставил указательный палец к губам – тише….

Дом прорезал ужасный крик маленькой Анны.

 

Глава IV

 

У Даниэля были проблемы. Вообще было свободно. Вольно.

У Даниэля был ресторан. В центре Парижа. Он в последнее время особенно часто стал водить шлюх туда. Угощать их, проводить несколько часов (не больше четырёх – Даниэль считал, что с французскими проститутками особо не поговоришь; о том, являются ли другие женщины этой профессии хорошими собеседниками, он не знал) с ними за специальном столике на втором этаже (места дорогие для соответствующих людей), с этого места было видно всё помещение. Потом он отводил их в специальную комнату.

Но сейчас было другое. Время, положение. После оргии у него не вставал. Даниэль заболел, как сам считал. И оказался прав. Те симптомы, которые начали проявляться у него после той ночи он не счёл признаками венерического заболевания. Странно, он думал что простудился, хорошо простудился или что-то внутри организма – желудок, кишечник, нервы или просто усталость. Даниэль получил сифилис. В подарок. В подарок о той ночи.

И с ним пошёл домой.

И больше не трахал Джину. Но начал пить. И употреблять сногсшибательные дозы опиума. Спал и пил. Вскоре положение ухудшилось. Но начал ссать своим грёбанным вином и коньяком. Выпивкой, которую он брал со своего ресторана. Ресторан, кстати, назывался «Ла-Манш». В память о плавание, утраченном детстве и спектаклях в спальне родителей, в которых он, к счастью, участия не принимал. А сидел с ненормальным вниманием ко всем мелочам. Ему было тогда стыдно и он думал, что действительно виноват.

Больше не пил. Опиумом вообще чуть ли не питался. Спал и видел сны. Черно-белые как дни мышей за окнами. Но не как его жизнь. Его жизнь цветная. Но цвета чёрные. Тёмные. Тёмно-красный, тёмно-синий, тёмно-зелёный. Такие уж цвета. А сны почему-то серые. Жизнь с цветной жизнью, серыми снами. И сифилисом.

Его ждут. Даниэль не знал, что делать. Знал, что его уже хотят достать. Но хотелось ещё побыть тут. Так было нечестно. Но за всё нужно платить, и Даниэля платил своим членом.

Ресторан его назывался «Ла-Манш», или что-то в этом роде. В своих снах и путешествиях с опиумом Даниэль уже не помнил, как он назывался. Ресторан, в смысле.

Судя по всему, если он (ресторан) называется «Ла-Манш», то это в память о чём-то. Скорее всего, о детстве, детстве Даниэля. Со всеми вытекающими последствиями. Последствиями детства, в смысле. Скорее всего, это о Мариэтте. О том, как она в одно далёкое плавание убежала от него. Он так думал. На самом то деле, на самом деле, она утопила. Своё тело, душу. Вообще, пошла ко дну вся. А теперь ждёт его. Но Мариэтту ждёт разочарование. Потому что Даниэль не торопился в ад. Даже когда знал, что там ему обеспечено не последнее место. Даже с сифилисом.

Он удовлетворял себя сам. Руками. Руки его дрожали. От боли. Даниэль занимался этим не чаще одного раза в месяц, это был час невыносимой боли. Ему уже было невыносимо дрочить, и он перестал это делать. Теперь только спал. Даже не пил. И не дрочил. Даже не хотел смерти. Даже с сифилисом.

Опиум он доставал у своей официантки. Позже пошли более серьёзные наркотики. Лора была для него счастьем, как когда то Софи и беременная Джина Вебер. Тогда, когда он брал зачем-то с собой в ванну вырезки из газет с жертвами убийцы – неудачника. Тогда, без болезни и крови, когда он собирался отлить. Официантка Лора стала для него спасением. Он всё реже появлялся на работе, «Ла-Манш» всё реже открывался и принимал своих посетителей. Лоре было всего семнадцать, она два года работает у Даниэля. С того самого дня, как несовершеннолетней переспала с ним, и он взял её на постоянную работу.

Лора была красива. Знала себе цену, и не подозревала о своём месте. Она принялась шантажировать своего нового работодателя после того, как он уже второй раз утащил её в кладовку на пол часа. Обещала сболтнуть Софи, и Даниэль решил поверить. Потом они развлекались уже по инициативе самой Лоры. Но только один раз. Она была эмигранткой из России. Переехала оттуда, когда ей было тринадцать. С кем она прибыла во Францию и её столицу, Даниэль не знал. Вернее, не интересовался. Лора говорит, что в России хорошо. Особенно в Таганроге. Она оттуда, но успела побывать и Санкт-Петербурге. «Северная Венеция» ей не понравилась. Там, говорит она, холодно. Говорит, по всюду снуют в жалких делах гордые пассивные люди, говорит, что город – депрессия. Город самоубийц. Говорит, равнодушные хмурые люди ходят по грязным серым улицам в своих пошлых делах. Даниэль думал, откуда она так много знает. Она рассказывала про Петербург достаточно много. И плохо. Судя по всему, ей не нравится Петербург…. Такие подробности о лицемерных делах города могла рассказать, наверное, только проститутка. Или минетчица. Но люди таких профессий не скажут что нибудь хорошее о месте, где они работают. Говорит, Петербург…индивидуальный и сравнится только со Стокгольмом. Даниэль спрашивает, была ли Лора в Швеции. Она говорит, что была перед тем, как попала в Париж. Говорит, Стокгольм – дерьмо. Везде запах дохлой рыбы и отравленного моря. И холод. Даниэль спрашивает, нравится ли Лоре вообще какое-либо место. Она отвечает, что ей нравится Таганрог. Даниэль делает вывод, что она тогда там не работала проституткой. Он прав. Даниэль говорит, что сраный Таганрог – дерьмо. Лора думает, и говорит, что ей нравится Италия. Она не была там, и Даниэль смеётся.

Больше он не вспоминает о проститутках и их профессиях и заботах в городах, как Санкт-Петербург или Стокгольм. Или любой город Италии. Сицилии и Сардинии. Корсики. Не хочет больше вспоминать о дешёвых и аппетитных (Даниэль выражался именно так – «аппетитных»…) французских шлюхах. Потому что ему больно. Не то что дрочить, а даже отливать и пить алкоголь. Теперь только опиум.

Лора отсыпает ему какой-то порошок. Это не совсем опиум. Она говорит, что это новая вещь. Каждый раз с новой доставкой Даниэль ежемесячно увеличивает в зависимости от того, сколько товара он приобрел, жалованье Лоре. Похоже, он получит солидную премию.

Лора продолжает отсыпать ему что-то. Даниэлю плохо. Час назад его стошнило, из рота несвежий запах, хочется спать. Штаны обоссаные его же кровью. Когда он их стирает (это в последнее время он делает сам), то в ванной везде размазана красная жидкость, густая. В ней же и руки, и вода в тазике. И мыло. Мыло приходится мыть. Возле, совсем недалеко, под рукой одеколон. Чтобы резкий запах мочи и нечистот не выдавал Даниэля на улице среди прохожих. Хотя, если он уж и выходит, то его болезнь выдаёт вид наркомана.

У него под глазами мешки, а сами они стеклянные. Он вообще часто плачет. В последнее время. Так с ним демоны подло поступили. Но Даниэль не хочет к ним. Даже с его властью. Даже с сифилисом.

Даже с новыми возможностями он не способен вылечит себя. Так хотят они.

Лора отсыпает кокаин. Она говорит. Говорит, что там, на её этнической родине опасно. Опасно в Российской империи. Говорит, что за последнее время поменялись премьер министры. Вслед за Витте и Горемыкиным пришёл Столыпин. Позже, уже после покушения на его семью революционерами, после того, как дочь потеряла обе ноги во время теракта, он уйдёт. Во время взрыва. Уйдёт в Киеве, убьёт его эсер. Это будет в 1911. Но Лора об этом не ведала.

А Даниэль знал.

Когда она родилась, Николай II ещё не был царём. Он стал императором спустя восемь лет после рождения Лоры. Когда она умрёт, в тридцать один, расстреляют императорскую семью. Лора не увидит коммунизм. Не только потому что не живёт там, в России, в своём Таганроге. Лоре повезло.

Даниэль продолжит путешествия. Только новые и более необычные. Долгие и безвозвратные.

После оргии у него пропала хромота. И сутулость. Росли локоны, и он вроде даже красивее стал. Прекраснее. Но он заболел. Обаяние – совершенно новое для него в прошлом чувство стало теснить его состояние. Он обаятельный наркоман. С табу на секс и самоудовлетворение. Умирающий. Наркоман с обаянием, приобретенным.

В аду он снова станет уродом, как и раньше. Но он там будет выше, и ему никто там ничего ему не скажет. Он будет трахаться с Мариэттой. Но он туда не хочет.

Даниэль принимает наркотики, в частности новый для него кокаин.

Лора получает прибыль, и её парень проигрывает всё в карты.

Лора – красивая эмигрантка с России. С Российской империи.

Он полненькая, прелестная и милая. Большие выразительные и игривые глаза отливаются коричневым цветом. Длинные роскошные ресницы и тоненькие брови. Хорошенькие ножки и пальчики, маленькие и сладкие. Упругая большая грудь и животик. Гибкая спинка и чёрные волосы до плеч. Чёрные, но не такие отвратительные как у беременной Джины Вебер. Губки у Лоры толстые и вкусные, щекотливый язычок. Русская красавица. Даниэль догадывался, что наркотики она берёт от своего парня, картёжника. Она давала только ему и Даниэлю, но поскольку последнему уже не давал никто и ничто, то вся она принадлежала своему любимому. Он был старше её на четыре года, он был счастлив и любил её. Они погибли вместе. Держась за руки, они были расстреляны теми, кому проиграл избранник Лоры, кому он должен был много.

ЛОРА ОЖИДАЕТ ВЕБЕР В АДУ.

Ей связывают руки и ноги, топят в железной бочке с бензином и поджигают.

Даниэль это знал это, но кокаин заставил его это забыть.

И он забыл.

Но его заставили прекратить свои путешествия. Куда бы он не уходил, как далеко не летал, его проблемы со здоровьем оставались.

Он был в горах. Но не на обычных. Они – покрыты зеленой травой. Целыми полями. Они расчерчены горизонтальными и вертикальными линиями, возле каждого образованного квадрата торчали невысокие деревянные палки. Иногда попадались какие-то таблички с надписями на неизвестном языке. Даниэль не знал, что именно там написано.

Это были плантации. На них мог выращиваться чай.

Даниэль не знал, что на них выращивается. Может быть, чай. Место похоже на индийские высокогорные равнины. Или Цейлон. Да, если это - Индия, то это – чай.

Над возвышенностями проплывали облака. Белые, с дырками в которых была видна синева, покрывавшая большую площадь всего небесного пространства. Облака были необычно длинными и растянутыми.

Даниэль после вообще не помнил, видел ли он это в своих снах после принятия кокаина, или просто думал об этом. Даже если и мечтал, то видения его прекратились также внезапно, как и начались.

Его разбудила Анна. Девочка вошла в комнату, где находился её отец. Шторы закрывали окна и не давали солнечному свету полностью просочиться в комнату. Вся мебель в пыли, как будто к этим вещам давно уже не прикасались. Недели две, три или пару месяцев. Так оно и было, ко многим предметам Даниэль вообще не доходил, не то что дотрагиваться до них осушенными и трясущимися руками.

Многие дни приобрели одинаковый сценарий. Даниэль спал не более четырёх часов, тщательно укутавшись перед тем, как лечь в кровать какими-то тканями и тряпками. Потом подымался. Делал он это специально громко, поскуливая и издавая непонятные слышные всем жителям дома звуки.

Джине Вебер повезло. Она попала в этот дом, её взяли на отличную работу при почти полнейшем отсутствии элементарного образования. Если бы не феноменальная привязанность (при том мгновенная) Анны к предполагаемой работнице. Джине Вебер повезло, и подходил девятый месяц её беременности вторым ребёнком. Не Джина приносила больному Даниэлю завтрак.

И Клаус, и няня и дети видели и знали, что ему …нездоровится. Но никому не приходило в голову отвезти Даниэля к врачу – за имеющиеся деньги он получил бы достойное лечение. А Даниэль не хотел – боролся. Доказывал кое-кому свой авторитет. Не секрет, что он проиграл. Но, об этом немного позже.

Звуки будили остальных. Признаки того, что страдалец проснулся после непродолжительного сна своего. Заставляли нехотя открывать глаза с ругательствами на губах. Помощи медицинской не было, все, улыбаясь, ожидали, когда Даниэль загнётся после очередной неудачной попытки подрочить. Но пока что он заставлял квартиру просыпаться раньше. И ложиться, соответственно, тоже раньше.

Шторы всегда были задёрнуты. В комнате царил коричневый цвет. Потому что ткани тоже были коричневого. Посреди комнаты стояло плетеное кресло. Оно качалось. Кресло – качалка.

Даниэль садился на край своей кровати. Теперь, когда остальные проснулись, он ждал. Сейчас ему принесут его завтрак.

Ему приносила завтрак Джина Вебер. Убиралась прежде чем он успевал сказать «спасибо», или что-то в этом роде. У Даниэля был колокольчик. Он звонил, и через пять минут приходил уже Клаус и убирал посуду. Приходили посетители во время обеда. Даниэль не ужинал.

Даниэль принимал кокаин.

Был ещё у него опиум.

Опиум в то время стал застаревшим. По крайней мере, в Париже. В 1803 году Зертюнер получил из опиума морфий. Наркоманы и просто творческие личности кинулись на него.

В 1818 году выделили из рвотного ореха сахарин. Это сделали Каванту и Пелетье.

Рунге – кофеин. В кофе.

В 1820 году Демос нашёл хинин в коре дерева. В коре одного дерева. Хинного, разумеется. В коре хинного дерева.

В 1828 году. Выделили никотин из табака. Это – дело рук Посселя и Раймана.

Двумя годами ранее Гизекке отыскал кониин.

Атропин увидел свет в 1831. Помог свершиться этому открытию Майн. Именно он получил этот самый атропин из белладоны.

За следующие пятьдесят лет получили кокаин.

И гиосцимин.

Глосцин.

Колхицин.

Аконитин.

За следующие пятьдесят лет открыли примерно две тысячи видов растительных алкалоидов.

Такие, как Майн, Гизекке, Демос или Пелетье.

В 1813 году Матье Орфила издал свой «Трактат о ядах, или Общей токсикологии». Этот бесценный труд чрезмерно заинтересовал полицию.

Всё дело в том, что растительные яды приводят к смерти. При этом, они не оставляют никаких видимых признаков преднамеренного убийства.

Но это только в том случае, если не брать во внимание мышьяк.

Или другие металломинеральные яды.

Матье Орфила издал свой труд. Испанец получил прозвище «отец токсикологии».

Он первым смог практично доказать свои же теории. Он первым смог увидеть, находится ли в организме человека (вернее, его тела) мышьяк. В таких опытах он обрабатывал человеческую ткань. Матье делал это с помощью азотной кислоты. Опыты проводились до тех пор, пока ткань человека полностью не обугливалась.

Даниэль находил это чрезвычайно увлекательным.

Человек принимал кокаин. В 1850. Это были небольшие дозы. Разовые. От 0,003 до 0,008 грамм.

Только что принятое вещество вызывало ответную реакцию. Реакции. Такие, как мышечная слабость. При малейшем напряжении Даниэль бился в судорогах. Или головная боль. Или головокружение.

Кокаин раздражительно действовал на слизистые.

Анна вошла к Даниэлю. Он покачивался на своём кресле. Это значит, что завтрак съеден, а занятия с Клаусом у девочки ещё не начинались. Обычно, она не заходила к папе. Он сейчас спал бы, но Анна его разбудила. Даниэль не принимал ни опиума, ни кокаина. Перед сном. То есть спал…естественно. Он решил, что больше так делать не будет. И после засыпал после приёма дозы.

Воздействие кокаина на организм человека, который принимает его, сопровождается расстройством со стороны желудочно-кишечного тракта.

Анна зашла и присела на пол у кресла. Даниэль смотрел на свою дочь.

Папа, всё будет хорошо. Ты болен, но ничего страшного, скоро станет лучше.

Это, думал Даниэль, не означает, что я выздоровею. Или хотя бы выздоравливаю. Это ему не светит. В этой жизни, так точно.

Папа, всё будет хорошо.

У Даниэля встаёт. Он думает о дерьме в парижских трущобах и о грязных бездомных.

У тех, кто принимает кокаин наблюдается сонливость. Даниэль находит это чрезвычайно увлекательным.

Всё уже не будет хорошо.

Тебе будет лучше, шевелятся маленькие губки Анны. Она улыбается. На ней – ночная рубашка. После сна она ещё не переодевалась.

У тех, кто регулярно принимает дозы кокаина, наблюдается помутнение рассудка.

Например, странные видения о зелёных плантациях в горах Индии или полях Цейлона. Необычные сны о сочных грядках с табличками, во время которых Даниэль обмочился в штаны собственной кровью.

Он находил это чрезвычайно интересным. И увлекательным.

Анна приподнимается, её голова на уровне промежности её отца, в пятнадцати сантиметрах от неё. Даниэль думает о гниющих в сырой земле трупах.

В начале 1900-х годов токсикология сделала верные пути к обнаружению признаков присутствия в организме яда.

Черви пролезают в рвущуюся мягкую плоть бездыханного тела. В глаза, в рот или в уши.

Анна что-то говорит. Рукой прикасается к колену своего отца. Мнёт его в своих руках, кладёт руку на голень.

У Даниэля встал, и он думает что там, в гробу, под землёй, черви всё равно окажутся у тебя внутри. Ты – банкетный стол. Печень, лёгкие и кишки – всё достанется армии бесхребетных.

В гробницах лежат мумии. Фараонов, жрецов. При раскопках на бинтах, тканях, или чем там ещё обвязывают забальзамированные тела, находят порошок. Это – кокаин и табак. Возможно, это традиция. Тогда это ещё не доказывает, что египтяне были законченными наркоманами. Курили при жизни. Фараоны, жрецы и царицы. Или курили те, кто своих господ погребал. Точнее, их тела. Строители, архитекторы или охранники, следящие за тем, чтобы рабы выполняли работу и не сбежали куда-нибудь.

Традиции вообще не изменяли. Не изменяли традициям. Тогда, давно, в Египте не изменяли вековым традициям – тем более таким, суть которых состояла в том, чтобы по пыхтеть на могиле у скончавшегося вождя.

В 1845 году Додвэлл продал мумию Хенуттави Людвигу I, тогдашнему королю Баварии. Там, в мумии, на ней, находился кокаин, но тогда об этом никто ещё не знал.

Анна продолжает говорить, как Даниэлю будет хорошо.

Она проводит пальчиками по его голени, а он думает, сколько должно пройти времени, чтобы черви сожрали тебя и оставили в покое. Это будет называться «полная гармония». Полный покой – вечный сон и неприкасаемость тела. Того, что осталось от плоти. Рук, ног и туловища.

Анна поднимается на ноги. Ручонками обхватывает голову отца и гладит её. Всё будет хорошо. Успокаивает, как дитя.

Кокаин впервые был получен в 1859 году. Сложно объяснить, как его достали фараоны. Доставали в своём Египте, сидя на тронах и загибаясь от скуки. Счастье – не то, что не для всех, счастье не всё доступно. Лишь кусочки. Такие же, как крохотные порции как те, которые принимали студенты-медики в XIX веке в Венской фармакологической школе, ради экспериментов.

В итоге, в 1850 году токсикологам удалось найти реактивы, помогающие доказать наличие алкалоидов. Но это только при том условии, что они были в виде чистого вещества….

Контрабандисты существовали и Египте. Они доставали кокаин, который, по идее, появится только через 4359 лет. Они продавали фараонам счастье. Того самого, которого нельзя получить всего. Людям. Никто не говорит, что правители Египта, тот же Рамзес, были обыкновенными людьми. Так что кокаина у них было дохера. Столько, что он оставался даже на бинтах мумий и в погребальных палатах.

До конца XIX века кокаин не имел большого распространения в наркоманских кругах Европы. Только в начале XX он стал действительно популярен. Это докажет подсевший на него Даниэль. Популярен благодаря таким людям, как Лора, прелестная эмигрантка из России, ребёнком работавшая в Петербурге и Стокгольме проституткой.

Происхождение коки лежит в Южной Америке. Там, и только там. Делаем вывод, что древние контрабандисты, сливавшие кокаин скучающим египетским фараонам центнерами, часто наезжали в Бразилию или Колумбию. Бразилию – реже, а вот в Перу и Колумбию посещали регулярно.

У Даниэля стоит. Он сосредоточено размышляет о кремации и прахе, развеянном в такой вонючей дыре, как Париж или Стокгольм, пропахший сраной рыбой, которую шведам уже некуда девать. Скоро они будут пихать его в могилы, как египетские правители – кокаин. Ну что ж, счастье у каждого своё.

Анна садится папе на колени.

В 1532 году испанские завоеватели писали, что местное население в боливийских Андах постоянно жуёт нарезанные сушеные листья. Листики они называют «кока».

Я знаю, кто был счастливей Рамзеса, покупавшего за счёт государства наркоту. Те, кому вообще ничего не приходилось платить за радость. Вышел из палатки – нарвал травы, и назад. Сушишь, куришь. Или жуёшь.

Никто, кстати, не думал, какую траву покупали фараоны. Сушённую, или нет.

Боливийцы и перуанцы оказались счастливым народом номер один. За ними – египетские фараоны и шведы со Стокгольма.

Туземцы накатывали шарики из листьев. Прежде чем взять его в рот, добавляют почву, которая содержит каустик. Или добавляют золу.

Зола – почти что прах. После кремации. Если не хотите, чтобы ваше тело обглодали черви или насекомые, спалите себя. Прямо сейчас. Остатки можно отдать южноамериканским туземцам. Они добавят порошок в шарик, и будут его долго жевать. Чем дольше жуешь, тем больше из коки выделяется кокаина.

А фараонам не приходилось пробовать золу. У них – всё готовое. Золу или другое дерьмо за них жрали остальные.

Вот почему египетские фараоны – счастливчики номер два, а не три или четыре. Кстати, после шведов идут французы, берущие французских шлюх. А всё потому, что далеко ездить не надо, а тем более жевать землю.

Даниэлю так больно, что он хочет удушить Анну собственными руками. А девочка всё сидит на его ногах, качается и рассказывает, как будет ему потом хорошо. Анна села на член своего папы. Мало того, что любое возбуждение хуже пыток, так ещё и прищемили. Потекла кровь.

Даниэль подумал, что было бы намного приятнее, если дочь отрубила ему член сразу.

Кокаин способен полностью снизить чувство голода, жажды или усталости. Он используется как несильный стимулятор. Вызывает чувство эйфории. Триумфа. Анестезии. Счастья, в конце концов. Это победа.

В Перу тоже были мумии. В них тоже находили кокаин. Значит, его туда клали. Но непросто от хорошей жизни, как в далёком Египте. Листья коки обязаны защищать труп от болезней. В загробном мире. Лучше бы придумали что-то от червей. Листики находили в щеках. Жри, скотина…. Поскольку это не готовый кокаин, то в параде счастливых народов перуанские мумии – пятые.

Если человек перед смертью принимал наркотики, то он не вспомнит, как погиб, или кто его убил. Счастливая смерть. Если человек перед смертью принимал яды или наркотики, то крохотные следы этих веществ будут абсорбированы протеинами белка.

Зачем обнаруживать, какой наркотик употреблял погибший? Смерть всё равно то одна.

Выявление всех ядов и наркотиков в теле – это хроматографии.

Даниэль попытался скинуть Анну с себя, но она ещё более удобнее устроилась на его ногах. На его члене. Возбуждённом и истекающем кровью и спермой. Бедном, болезненном члене.

Он (Даниэль, а не его член) думал о братских могилах.

Хроматография – процесс, который выявляет индивидуальные признаки и метаболики.

Тела, голые бледные и в непонятных синяках. Трупные пятна. Всё смешалось в одну кучу. Оторванные ноги и другие части тел. Трупы, мёртвая плоть, неживая. И просто огромные горы червей. Они пролазят во все отверстия. Их много, этих бесхребетных тварей. Поэтому, наверное, лучше кремация тела. Каждая могила – братская. Кто под тобой? Да кто угодно. Плотник, младенец, молочница или губернатор. Шлюха или больные, погибшие от чумы. Даниэль начал думать про чёрную смерть. Эрекция не проходила, он оставался в полной боевой готовности, как бы больно и мучительно это не было.

Метаболики – это продукты биохимического распада, создаваемые трупом.

Хроматография – процесс, который выявляет индивидуальные признаки и метаболики, присутствующие в химикатах, изолированных от индивидуальных образцов.

Анна молола какой-то бред. И ягодицами нажимала на член отца. Тот сжимал девочку за плечи, всё ещё пытаясь убрать с себя. Но она сидела и раскачивалась, а Даниэль мучился. Руки тряслись и дрожали от невыносимой боли.

Спасение пришло с коридора. Клаус позвал Анну. Та вскочила (Даниэль не удержался и вскрикнул) и пошла к двери. На спине у неё – кровь чуть ниже лопаток. В ней же штаны папы. Девочка в последний раз заявляет, что всё будет хорошо. И выходит.

Даниэль со стоном падает на пол с кресла. Лицо ударяется об землю, нос неприятно хрустит. Чтобы не закричать на весь Париж он кусает ртом ковёр, руками прижимая член. Красная густая жидкость стекает по ладоням.

Вода сквозь пальцы. Кровь сквозь пальцы. Со спермой. У Даниэля уже не стоит. Но больно.

Курильные трубки находили. Старые трубки. То есть, их использовали довольно таки давно – эти замечательные вещички датированы периодом между 1200 – 850 гг. до н.э. Каждый предмет имеет форму сосуда, вырезанного из камня. Цвет курильной трубки, всех таких трубок – зелёный. Или синий. Или даже зелёно-синий. Вещи эти сделаны из мыльного камня. Сейчас такую штуку можно достать без особых стараний – тем более, если удаётся найти кокаин или опиум. Но, правда, не из мыльного камня. Из дуба. Или другого дерева.

Ещё у такой курильной трубки имеется короткий черенок, вставленный в отверстие по центру сосуда и имеющий форму пустотелой трубки. Трубки, сделанной из дерева или металла. Весь же курильный аппарат может быть львом. Или несколькими лежащими львами. Или же женские руки, поддерживающие чашу. На нижней стороне – украшения. Декорации. Декоративные украшения. Украшающие декорации. Стилизованные цветки лотоса.

Размеры таких прелестей варьируются между 8,1 и 13,5 см в длину.

5,2 и 7,7 см в диаметре.

2,1 и 6 см в высоту.

Говорят, сирийская трубка использовалась не только как ручная курильница для ладана. Если верить таким, как Майн, Демос и Пелетье. То тогда трубка использовалась в качестве того предмета, через который раздували зажженные благовония. То есть, в качестве обычной трубки. Но не курильной. Шестое место – счастливым сирийским царям. Место в параде удачливых.

Сирийские цари со своими трубками не использовали кокаин. Опиум и конопля. Поэтому, только шестое.

Центральноамериканские культуры, такие, как например, майя, ацтеки и жители бесчисленных островов в Карибском море, тоже пользовались каменными трубками. Для курения табака. Табак – не кокаин, не опиум и не полученный с него морфий. Даже не конопля. Ацтеки и майя не такие везучие, как фараоны с Египта или туземцы с Перу и Боливии, и даже не попали в десятку. Тех, кому завидуют.

Даниэль хотел бы быть фараоном или, на худой конец, шведом. Тогда бы он кокаином питался. А так лежит с сифилисом и истекает кровью. Сперма уже засохла. Да и к тому же с поломанным носом. И, судя по всему, с поломанным членом. А до своей дозы еще нужно дотянуться. Пакетик – на столике, невысоком таком…. Когда он доберётся до него, то использует всё, что у него есть. В конец удолбанный он уснёт на своём ковре, на полу. С кровью и спермой на штанах и руках.

ДАНИЭЛЬ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ.

 

Глава V.

 

Изначально Париж строился для того, чтобы облегчить охрану мостов и обезопасить дороги. Париж строился на Сене.

Говорят, что в Париже рядом с любой достопримечательностью обнаруживается какой-то подвох, мать его. Какая-то херня, так обязательно будет.

Для всех приезжих города Монмартр – это развлечение и веселье. «Мекка веселья». Тут тоже есть «интересная неожиданность». После этого уже не многие помчатся туда.

Монмартр – известковый холм. Высота – около ста метров. С лишним.

Монмартр – гора мученика.

Первый Епископ Парижа, Святой Дионисий закончил жизнь именно тут. Ему отрезали голову.

Мы веселимся на земле, пропитанной кровью мученика, к тому же святого. Монмартр – гора мучеников и Мекка развлечений. Разницы совершенно никакой. Каждый может выбрать сам. Как вера, выбирайте, есть ли бог, и какой он у вас. Выбирайте, будете ли вы смеяться на известковом холме, или плакать и молиться выбранному богу. Если вы захотите, чтобы он вообще заставлял вас молиться. Если он вообще есть.

В 292 году на этом месте якобы замучили христиан. Тех, кто сделал выбор. Не месте их мученической смерти возведён монастырь. Там вы тоже можете молиться своему выбору, только без опасений, что за это вас убьёт на том холме, но котором остальные веселятся. И потом на месте вашей смерти (конечно же, мученической) вам построят памятник. Или ещё один монастырь. Выбор всегда за вами. Только не забывайте его делать, а то за вас это обязательно сделает кто-нибудь другой.

Говорят, весь Монмартр пропитан духом прошлого. При этом считают, что никак не забитыми христианами, сделавшим свой выбор, или отрубленной головой первого епископа Парижа. Ясно, да? Монмартр пропитан другим духом. Славным, как говорят. Свободная земля свободных художников. Настолько свободных, что людей, сделавших свой выбор, казнили на известковом холме. Высотой в сто метров, между прочим. А какого хера убили Святого Дионисия, вообще неизвестно.

Площадь Согласия. Давно на ней стояла конная статуя. В 1792 восставшие парижане перевернули статую. И площадь. Теперь она – Революционная. Но это не помешало казнить на ней Людовика XVI. И Марию-Антуанетту. Робеспьера. Дантона. И ещё около 2800 человек. Но в 1795 площади было дано снова «Согласие». Кроме того, что эта точка на карте города всех влюблённых поменяла название, это может значить и кое-что другое. Что настало тогда другое время. Тогда началась революция. Не исключено, что там опять таки кого-нибудь казнили. Кому-нибудь отрубили голову. Кто-то закончил свои отведённые дни именно тут. Здесь, на этом месте, где вы на лавке читаете книгу или где вы решили угостить себя обедом. Знайте, что кому-то тут помогли закончить существование. Не исключено, что даже мученической смертью. Хотя, площадь Согласия не содержит «святых мест». Той отведённой властями города территорией, на которой людям позволено свалить свои неудачи, когда тебе плохо, на кого-нибудь другого. Молиться. Если нет выхода, а он всегда есть. Просто вы его не замечаете. Потому что усердно молитесь.

Знайте это, если вы на площади согласия. Помните, и не смейте забывать. Помните, и продолжайте читать книгу, которую захватили с собой из дому, или которую купили в одной из многочисленных книжных лавок.

Французские книжные лавки в России считали когда-то друзьями вольнодумцев. Сами виноваты – любите французов, любите и дальше. Одевайтесь по их моде, и учите их национальный язык. Учить французский стоит, но только если вы не живёте в царской России. Вольнодумцы – декабристы, ну, вы знаете. Вот так вот. Никто никого не губил. А если и загубил, то не французы. И не книги. И не то, что было в них.

Кажется, кое-кто выступал ещё и против французских бисквитов.

Помните, и продолжайте делать то, что вы там делали…. Главное – вообще что-нибудь делать.

К чему я это всё веду? А вот к чему. Всё выглядит не совсем так, как на самом деле. А иногда и вовсе кардинально отличается. И иногда не стоит лазить в разные события. Не вам, так это точно. Предоставьте это другим. Зачем вам это? Не спать. Головная боль. Это касается и убийства. То есть, в них тоже не стоит соваться.

Убийства, как убийство пяти детей одним и тем же человеком? Да, и это тоже. Это совсем не значит, что это было убийство? Не вам решать, как это было на самом деле. Можете, конечно, посмотреть, как это способно выглядеть для вас. Но это не интересно. Поскольку большинство людей живут именно так, то я говорю вам – неинтересно.

Я говорю им – неинтересно.

Скучно.

Я говорю вам – это скучно.

Я скажу им – это очень скучно. Выбирайте, как вам хочется. Я знаю, как это было на самом деле. Хотите, скажу?

Короче, по решению суда, Джина Вебер не убивала людей. Маленьких, совсем крошечных людей. Маленьких, очень маленьких, крошечных, но людей. Это не она. Если это вообще кто-то сделал, то не она. Не Джина Вебер. По крайней мере, так решил суд. Так решили люди, а людям свойственно ошибаться. К такому выводу не приходила медицинская экспертиза. Она пришла к совсем другому – эта женщина не причастна к смерти ни своих людей, ни чужих. К смерти ни своих детей, ни чужих. К смерти глазам, мыслям молодого подрастающего поколения. Из них две пятых – родня. Дети. Суд пришёл к выводу, что она не виновата в их смерти.

Это не значит, что она не виновна. Не значит, что она не понесёт наказание. Джина Вебер будет наказана в любом случае. И судьи, и медицинская экспертиза тут не причём.

Если можно назвать обследование бездыханных тел в те времена медицинской экспертизой. На самом деле, это же изучение оболочки целого мира. Оболочки целого мира. Но, это в том случае, если погибший жил, жил по-настоящему, а не существовал.

Тогда это была гарантия, что людей, принимавших решение, не будет навещать совесть. Если такая есть. Решать, есть ли у вас совесть, только вам. Как и выбирать, было ли это убийством, или нет.

Когда эти дети, эти люди умирали, что делала Джина Вебер? Они умирали у неё на руках. Последнее, что они видели – это она, их няня. Они задыхались, у них были приступы, и у них останавливалось сердце. У неё на руках. Они смотрели к ней в глаза. Заглядывали в её лицо. Никто не знает, что в это время делала она.

Можете мне сказать, что вы думает по этому поводу. Мне интересно. Я выслушаю. А можете и не говорить. Вы боитесь, что из-за сделанного выбора она вас накажет?

Вы сомневаетесь, что она не сможет этого сделать?

Будьте осторожны со словами.

Независимо оттого, что я скажу дальше, она не сможет мне ничего сделать. Выбор то делаю я сам. Я решаю. Я говорю, что не исключено, что именно Джина Вебер убила тех малышей. Я так решил, я так подумал. Это не исключено.

Не всё выглядит так как кажется. Это разные вещи. Не всё выглядит так, как есть на самом деле. Это разные вещи. Не путайте их, никогда.

Я не знаю, что я хотел сделать с этой истории. И не знаю, что получилось. Не мне это говорить. Не знаю, смог ли я показать вам эту историю так, как вижу её я. И это ли я хотел сделать. Может, мне не важно, как её увидели многие из вас. Но я могу сказать, как я её вижу. Если вы говорите, что вы полный неудачник, я могу, конечно, поверить. Нельзя говорить однозначно и то, что Джине Вебер элементарно не повезло. Если бы она хотела что-то исправить, всё не закончилось бы именно так. Хотя в конечном итоге, она не попала в тюрьму.

В конечном итоге Джина Вебер попала в ад.

И теперь она ждёт там вас.

 

___________________________________________ _____

Соляник Роман (Soljanick Romulus).

___________________________________________ __________________________________

С 11 января по 23 марта 2007 г.

___________________________________________ _____

 

**************************

LA CANIBALLE

**************************

 

Глава I.

 

Жак Конте переехал в Канаду из Франции в 1907 году, тогда было не самое лучшее время для таких огромных переездов, на улице стоял январь. Но эта смена ему была необходима. Он развёлся со своей первой женой – их отношения начали заостряться после гибели их ребёнка. Ему было больно оставлять дом, родственников и прежнюю жизнь. Но эта смена была ему необходима.

В Монреале Жак снова женился, на хозяйке маленького отеля, который находился возле рынка, за площадью которого находился Нотр - Дам де Бон Секюр. София смотрела на него полными любви глазами, а он много времени проводил в соборе Святого Джеймса, часами глядя на стены здания или окна. Потом он шёл домой, медленно перебирая ногами, под взгляды соседей и шепот соседок. Позже Жак признался, что начал совместную жизнь с Софией только ради её денег, но она не очень расстроилась, и, кажется, не была сильно удивлена. Жак мог бы тогда умереть от голода на улицах города…ей казалось. Сложно было объяснить, что от голода он всё равно не пропал, а устроился бы на завод. Рабочим, или кем-то ещё….

С 1937 и до своей смерти в 1939 ходили слухи, что если остановиться в отеле у Софии и Жака в воскресенье, заплатив за комнату заранее, то можешь получить приглашение лично отужинать с хозяевами. На трапезу захватить с собой бутылку вина. Угостить Жака. София не пьёт, она откажется. По окончании ужина она уберёт со стола, отправившись в соседнюю комнату мыть посуду, одновременно слушая разговор гостя со своим мужем, достаточно перебравшим с угощением. С минуты две София будет слушать вашу беседу, а затем, бросив взгляд на двор в окно, кинув столовые приборы, побежит проверить заперты ли ворота. Что бы заставить её это сделать, разговор с Жаком лучше вести о чём-то скучном и нудном. Если же тема ей придётся по вкусу, то хозяйка останется дослушать.

Проверять ворота София будет около минуты.

В это время вы с Жаком останетесь одни.

И если гость успеет за эту минуту спросить, то пьяный хозяин ему ответит, что он всё ещё верит, что Джина Вебер в аду ест его дитя, и ещё четверых совсем маленьких ребят, двое из которых её собственные. Она снова и снова раздирает молодую белоснежную кожу девочки, впивается ртом в руки, тельце и шею. После того как она около десяти секунд высасывает молодую багровую кровь, которая струйками стекает по её шее на груди, Джина Вебер откидывает голову назад, буквально захлёбываясь в густой жидкости, пережёвывая куски мяса. Остальные дети в это время кричат, плачут, призывая в ад своих родителей, которые не смогли спасти их от попадания сюда. Они жмутся друг к другу, но бежать не могут – их не отпускают. Огонь очертил вокруг напуганных ребят огненный круг, они пытались пересечь его, но пламя больно касалось их тел, оставляя ярко коричневые следы на спинах и плечах. К ранам прикасались маленькие ручки, но тут же одергивали их назад, издавая лёгкий крик. Джина заканчивала девчонку, и шла к следующей жертве. Дети ещё больше визжали, прятались за камнями, чёрными и острыми. Жертва перетаскивалась на то место, где лежало тело предшественника, которого съели раньше. Остальные дети не видели, как совершается кровавый обряд – ужасное действие закрывали булыжники, покрытые детской кровью и пеплом, бесконечно слетающим с огненно красного неба, по которому один за другим раздаются раскаты грома и вспышки молнии, освещая горы и пещеры, на которых происходили пытки и казни, откуда слышались крики и звуки удара метала об камни. После того как переставал дышать последний малыш, пытки наступали для Джины Вебер. К ней медленно ступая с цепью в руках шагал палач. Он до смерти избивал грешницу, которая, скользя в крови и спотыкаясь об тела на земле, падала в пыль, тяжело откашливаясь от грязи во рту и ползя к камням. Затем ей выкалывались глаза, и разбивалась голова. Палач медленно тянулся к телу рукой. Снимал перчатку, и своей ладонью дотрагивался до груди. Вначале испуганно, дрожа, но потом, опробовав вкус наслаждения, становился смелее. Брал щепотку земли, рассыпал её на животе, а затем сосредоточено насыпал в рот своей узницы. Джина кричала, голос её был ужасен и полон ненависти, пробирал до костей. А охранник уходил, волоча по земле цепь, измазанную в крови. Но не надолго. Как только его силуэт ставал призрачным или исчезал вообще, всё начиналось вновь…и так до бесконечности.

 

*************************

 

Маленькая Джина Вебер не родилась принцессой. Она жила не в средневековых загородных апартаментах. В будущем ей не судилось стать королевой. Маленькая Джина Вебер, да и взрослая тоже, была уродлива. Маленькая уродливая Джина Вебер с омерзительными чёрными как смола локонами.

Внешность является относительным фактором. То есть, говорят, что внешность является относительным фактором. Никогда в этом не видел сенса и никогда не был с этим согласен. Красота и отсутствие её у человека являются ничуть не лишними чертами характера. Тогда об этом никто не думал, но сейчас можно сказать, что внешность является главной полосой в имидже характера человека. Впрочем, это не важно.

Но у маленькой Джины Вебер была родная сестра. Первые три месяца…. А затем маленькую сестру маленькой Джины задушила собственная мать. Горе-родитель закутал суровой зимой крохотную девочку слишком туго, желая лучше согреть промёрзлое тельце человечка. Затем мать присела со свертком на разломанный стул у камина, также имеющим богатую историю.

Говорят, камин – чуть ли не единственная вещь в доме маленькой Джины Вебер, которая сохранилась после пожара 1861 года, во время которого под огнём погибло около десятка французов….. Небольшой памятник в честь погребённых пожарников поставили на городском кладбище только в 1874….. По официальным данным, погибло 7 смельчаков, безотказно выполнивших свой долг…. Но сейчас уже никто не вспомнит, что герой среди семи упомянутых только один, а остальные шестеро просто наблюдали, как пламя охватывает одно здание за другим….

Мать присела со свертком на разломанный стул, задумчиво глядя в камин. Маленькую сестру маленькой Джины Вебер женщина прижимала всё сильнее…. И вскоре мать малютки Вебер уснула. Она никому не говорила, что семь часов после её крепкого сна были самыми худшими в её жизни. Заметить, что девочка не дышит, женщина сразу не смогла.

Обвинить шестерых пожарных никто не мог и не может. Просто, они явно не правильно остановили свой выбор. Выбор на профессии. Пятеро из них были женаты, у троих были дети и всего один был трансвеститом, но он тогда об этом не думал и об этом даже не подозревал. Всё, что волновало – его сундук. В нём расположились все его любимые вещи и всё такое… Ну, косметика. Никто не знает была ли там косметика, но нельзя однозначно говорить, что её там не было. В общем, трансвестит этот был из тех шести пожарных, которые струсили перед своим выбором профессии когда-то давно, из тех троих, у которых не было детей, и был тем самым неженатым плюс тем самым трансвеститом.

СЕСТРА ДЖИНЫ ВЕБЕР ЖДЁТ ЕЁ В АДУ. Крохотный сверток скидывают там с самой высокой горы, и он вдребезги разбивается об скалистое дно. Это повторяется снова и снова.

Мать маленькой Джины Вебер двенадцатью годами позже была ограблена группой парней, вчерашними соседскими мальчишками, которые малышами били ей камнями окна…. И, когда жертва воров начала истерически кричать и звать на помощь, все парни кроме одного убежали в сторону парка, где намеревались скрыться от глаз полиции в тени деревьев и кустов, и там же поделить добычу. И тот, кто остался в переулке, где было совершено нападение, задушил собственными руками Лизу Вебер.

ЛИЗА ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Женщину забивают палками, а затем душат тканью, которой она убила своё дитя. Это повторяется снова и снова.

Её тело парень скинул в реку той же ночью.

Ему было тогда 16 лет, и это своё первое убийство (ставшее и последним) он совершил в 1898 году.

Тремя годами ранее он со своим другом лишил девственности Джину Вебер.

Неважно, хотела она того, или нет.

Он погиб в Марселе, в полной нищете.

Его звали Леонардом, а друга, который помогал ему насиловать тринадцатилетнюю Джину Вебер, Георгом.

ЛЕОНАРД И ГЕОРГ ЖДУТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Там им по-очереди отрезают пальцы, руки и ноги, оставляя в таком виде на перекрёстке дорог. Это повторяется снова и снова.

Поскольку труп был скинут в реку, и без того кишащую нечистотами, дохлой рыбой и мусором, не удивительно, что тело не нашли. Джина Вебер не узнала, что случилось с её матерью. Но она не плакала за ней. Не потому что Лиза делала вид, что не замечает как её муж, отец Джины, грязно лапает её при первом же удобном случае. А потому что девочка не плакала ни разу в жизни. Никогда по её щеке не текла слеза…даже в детстве. Кроме того, она не смотрела людям в глаза. Однажды мне сказал один прекрасный человек, что глаза – отражение души….

Значит, Джину Вебер пугали другие люди.

Джина Вебер никогда не смотрела в глаза.

Джина Вебер никогда не плакала.

Джине Вебер были далеки человеческие чувства.

Но Джина Вебер была человеком.

Она была серой.

Никем.

И ничем.

Девочка выполняла всю домашнюю работу, плюс устроилась официанткой в трактире….

Она молчала, когда в шестнадцать лет, в одну из весенних ночей отец вернулся с работы. Она молчала, когда он разделся догола.

Она молчала, когда он вошёл в её комнату.

Отодвинул одеяло.

Лёг.

Поднял ночную рубашку, опустил колготки.

Прикрыл рукой рот девочке.

Дотронулся до её левой груди, провёл по другой потной ладонью, нащупал живот, опустил пальцы ниже.

Схватил голень, ягодицы.

Поцеловал в щеку.

Аккуратно раздвинул ноги.

Залез лучше на тело.

Убрал руку со рта Джины.

Целовал её губы, своим языком ласкал её.

Целовал грудь, ноги.

Целовал живот.

Целовал бёдра.

Целовал щёки.

Целовал плечи.

Держал её руки, хотя они и так не сопротивлялись.

Закончил, опустил рубашку, поднял колготки.

Поцеловал в щёку.

Встал.

Оделся.

Вышел.

Закрыл дверь.

Если спросите у Мишеля Вебер, что он чувствовал, когда насиловал свою дочь, он не станет молчать.

Он скажет, что Лиза не доставляла ему такого удовольствия.

Лиза кричала, бурно реагировала…. Это не нравилось Мишелю.

А Джина молчала.

Жадно, со стоном глотая и выдыхая воздух, он затихал меньше чем на долю секунды.

Вдох.

Тишина.

Выдох.

Вдох.

Тишина…. Именно тогда Мишель слышал, как еле уловимо дышит Джина. Её грудь, и его рука на ней, подымалась и опускалась. Подымалась и опускалась. Это приводило отца маленькой Джины Вебер в восторг. Но ещё больше ему нравилось следить за лицом своей дочери. Она сдерживалась, что бы не застонать…. Но, в конце концов, Мишель победил. Жалостливый крик чуть слышно вылетел из открытого рта, как раз когда её отец кончал. Её глаза открылись ещё шире, губы беззвучно зашевелились. А он улыбался, то целуя, то жадно кусая грудь маленькой Джины Вебер. Тогда Мишелю в первый раз пришла в голову мысль, что это понравилось не только ему….

Спустя неделю Джина Вебер убежала из дому. Отец не искал её, и она больше его не видела.

МИШЕЛЬ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Ему медленно отрезают голову раскаленным на огне мечём. Это повторяется снова и снова.

Её следующим пристанищем стал Сент-Етьен. Но, не долго…..

Там она впервые начала работать няней, снимала небольшую комнату за мизерную плату. Сдавал комнаты старик лет шестидесяти пяти. Он и стал отцом первого ребёнка восемнадцатилетней Джины, Вайноны. Старик Кристофф даже не заводил её в комнату, трахаясь с ней исключительно в коридоре ночью или в ванной комнате. Но дожить хотя бы до её рождения он не успел. Джина будет вспоминать, как, поставив её раком у входа, под томные женские вопли у старикана остановится сердце….

СТАРИК КРИСТОФФ ЖДЁТ ДЖИНУ В АДУ. Его бьют и связывают колючей проволокой, оставляя на берегу реки, и с приливом его относит в ледяное море. Это повторяется снова и снова.

А беременная Вебер снова меняла прописку. Вскоре она въезжала в Париж.

В городе влюблённых ей повезло больше. Джина жила в совсем маленькой дыре первое время, а после рождения ребёнка, смогла подыскать более подходящее жильё – она снова вышла на постоянную работу няней. Её клиентами были довольно зажиточная семья, взрослые все работали большую часть дня, и Джина седела с Вайноной и малюткой Анной. Родители девочки, увидев, как хорошо ладит Джина с их ребёнком, предложили няне въехать к ним в свободную комнату. Первое время было очень не легко, но когда Вайнона подросла, Анна стала играть и с ней. Вначале Джина учила читать и писать, но для дальнейшего домашнего образования родители наняли для девочки учителя Клауса – он занял другую свободную комнату. Анну упрямо не желали отпускать в общественную школу, а Джина Вебер не стала спорить. Родители малышки помогали при необходимости в чём могли, часто делали подарки. Здесь было действительно хорошо.

Джина любила часто гулять по бульвару Сен-Мишель. Бродила по Латинскому кварталу, где на удивление было много молодёжи. Нравилось смотреть на Люксембургский дворец. Эти места – чуть ли не единственное, что её не раздражало в Париже. Угнетала сама атмосфера счастья и безудержного веселья. Радостных студентов становилось всё больше, и вскоре Джина перестала вообще там появляться. Отдыхала предпочтительно недалеко от дома – на Севастопольском бульваре. Там студентов не было, зато много русских – бульвар назван в честь Крымской войны, а точнее в честь всем погибшим солдатам.

Родителей Анны звали Даниэлем и Софи.

В последнее время Даниэль и Софи не ладили. Он поднимал на неё руку, она выгоняла его из дому. Такие сцены были нечастыми, но когда до них доходило, Джина уводила Анну в другую комнату. Они вместе закрывали уши и вслух несколько раз считали до десяти.

А потом Софи ушла. Блондинка собрала свои вещи, а ОН указал её на дверь, но держа дочь под рукой.

А потом Джина забеременела уже во второй раз.

От Даниэля. Дочка занималась с Клаусом, Вайнона спала, и они….

Анна иногда встречалась с мамой – Джина Вебер водила малышку в парк, и около полчаса Софи играла со своей дочерью. Её муж не знал об этом.

На пятом месяце беременности Джины мать Анны перестала появляться в парке.

СОФИ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ. Молодую жгучую блондинку там насилуют смотрители тюрьмы, в камерах которой сгнивают свою вечность грешники и грешницы. Её положили на стол посреди помещения животом вниз и привязали ремнями. Поверхность стола грязная – ржавый металл, возле бегают крысы.

Иногда Софи приподнимают, для того чтобы потрогать грудь.

Она кричит, это ещё больше заводит охранников.

Они трахают её один за другим, залазят на стол и снимают штаны, расстёгивая многочисленные ремни, звеня бляхами и значками с изображением черепов на ремне. Затем ощупывают тело, проводя руками по спине и бокам, перебирая белые кудри.

Охранники знают, что она не убежит.

Софи в руках нечисти, которые при жизни были ворами, серийными убийцами, педофилами, предателями.

Вечность – не срок. Это повторяющиеся пытки, являющиеся неотъемлемой частью пребывания в аду.

Кожа у охранников загорелая, вся в смоле и пыли.

От постоянного трения тел такой же нечистой становится и Софи. Черные отпечатки рук, смазанные пятна на ногах и спине.

Стон её раздаётся необычайно громко, звуки эхом отскакивают от стен.

В камере, где проходят сексуальные пытки блондинки, есть окно – маленькая дырка с решётками, выпирающими прутьями.

За ним видно тёмно-красное небо, по складкам тяжёлых свинцовых туч проскальзывает молния, сопровождаемая огромным грохотом грома.

Иногда залетает серый пепел.

Везде стоит сильный запах гнилого и сгоревшего.

В тесных камерах тюрем, стены которых выложены из камней и булыжников, можно услышать и голоса охранников.

Хриплые звуки ласкают мучеников в предсмертной агонии, никогда не заканчивающейся и не прекращающейся.

Охранники, черти и демоны общаются на латыни. Проклинают заключённых, читают заклинания и говорят, что те, кто попал сюда, будут сгнивать каждую секунду, каждую минуту и каждый час бесконечных пыток.

Это повторяется снова и снова.

 

Глава II.

 

Даниэлю не нравилась Джина Вебер. Он находил её ничуть не привлекательной, уродливой и не имеющей своего мнения, пустоголовой марионеткой. Ни внешности, ни ума. Она ходила без какого либо присутствия чего-то человечного на лице. Просто выполняла свою работу. Ну, немного больше, чем просто работу. В любом случае, Анне был необходим друг. Она его получила в это нелёгкое время, и была довольна. Присутствие в доме Вайноны не смущала ни Даниэля, ни его дочь.

Но он во многом был не прав. Его мнение о Джине было преувеличено, он на неё злился и в душе ненавидел. Но при дочери никогда этого не показывал. И не при ней тоже.

Джине Вебер не нравился Даниэль. Мелкие огненно-рыжие клочки волос только подчёркивали уродливость его лица. Заканчивали картину излишняя сутулость и врождённая хромота.

Клаус считал, что они подходят друг другу. Два урода нашли пассию, презирая её внутри….

За дверью слышались голоса Анны и её учителя. Они читали Библию.

Даниэль подсадил Джину на фортепиано, забыв перед этим даже крышку захлопнуть.

На мгновение загрохотало скопище звуков, но в соседней комнате не обратили внимания. По-прежнему слышались вначале уверенный голос Клауса, затем более рассеянно за ним повторяла и Анна. Для пущей уверенности учитель ещё раз вслух читал предложение, а затем они переходили к следующему.

Даниэль даже не снимал до конца нижнее бельё партнёрши, оставляя его около ступней. Быстро расстегивал корсет, а Джина просто закидывала голову кверху, ладонями лаская клавиши, иногда нажимая на них….

 

Даниэль был неоправданно жесток со всеми вокруг него. Те, кто любили его, часто страдали от него. Не общителен, он имел еврейские корни, гордился аристократическим происхождением.

В детстве Даниэль избил приятеля, которому остаток жизни пришлось провести в больнице. Он содержался на деньги родителей своего обидчика.

Но, не долго.

Вскоре мальчик, пытаясь встать с койки, упал и разбил голову. В своём дневнике Даниэль написал в тот день, что испытал облегчение.

Его в аду тоже ждут.

Если спросите у Даниэля, что он чувствовал, когда избивал парня, он может вам ответить. По горлу проползёт комок, в глаза он не будет смотреть, глядя вдаль позади вас. Скажет, что его переполняла злость. Скажет, что ему очень хотелось это сделать. Скажет, что повторил бы это вновь.

Вы можете поинтересоваться, почему он это сделал. Даниэль, скорее всего, ответит, что он почувствовал необходимость в этом. Но только он знает, что избил мальчишку, потому что кто-то сказал ему, что он может это сделать. Это сойдёт ему с рук. Родители помогли ему в этом, и Даниэль продолжил своё образование. Но взамен был с отцом и матерью честным, признавшись, что ему понравилось заставлять его кричать и умолять о помощи. Измазывать руки его кровью. Держать его за горло. Просто делать больно, устраивать невыносимые страдания и мучения. Но после Даниэль остался один, родители вскоре покинули его и уехали далеко за Париж. У него был их адрес, листик лежал в его кармане. Перед отъездом он шепнул на ухо матери, чтобы она и не надеялась, что когда нибудь он забудет её и не вернётся проведать её. Она плюнула Даниэлю в лицо.

 

Одной из зимних ночей он проснулся. Открыл глаза. Включил подсознание. Выбраться из скорого сна….

Часы показывали около трёх ночи. Может, без двадцати, может половина третьего…. Даниэль не обратил чёткого внимания.

Его взгляд и мысли обратились к часам чисто машинально.

Его взгляд и мысли тянулись к чемодану под кроватью. Но прежде чем встать, он посмотрел на свободное место на кровати – тут лежала бы Софи.

Но её не было возле.

Софи сейчас занята, она далеко и больше не вернётся.

Скорее, мы отправимся проведать её, чем она подымется к нам….

Даниэль сел, нагнулся и сунул руку под кровать. Выдвинул чемодан. Хороший, кожаный…. С замком. Кодовый, «лёгкий», то есть не составляющий труда для опытного вора, знающего где, что и как искать. Но замок был куплен и поставлен для того, чтобы оружие не нашла Софи.

Но ей сейчас всё равно.

Код – 123.

Там – двуствольное ружьё с блоком патронов. Даниэль недавно читал, что происходит внутри тела, в которое попадает пуля.

У него в дневнике хранилось несколько фотографий жертв одного убийцы из маленького городка в Альпах. Число убитых достигло всего лишь двух человек. Маньяка быстро словили. В газетах происшествие получило громкую огласку. Несколько месяцев только об этом были и разговоры. Из прессы Даниэль вырезал фотографии. Вначале просто смотрел на них, а вскоре зачем-то брал их с собой в ванную на пару часов. Выходил и ложился спать.

Он зарядил ружьё, аккуратно вложив два патрона.

Встал с кровати и подошёл к двери.

Коснулся ручки и тихо потянул на себя. Чуть слышный скрип разлетелся по коридору.

Тишина.

Даниэль вошёл в комнату к Анне.

Лунный свет из окна прорезал ночную темноту в помещении. Было видно, как на улице мерцает фонарь, желтый мутный свет виден на потолке. Девочка спала на боку, повернувшись лицом к стене. Её маленькая грудь подымалась и опускалась, слышалось хриплое сопение – Анна простудилась, играя днём на улице с одним соседским парнем.

На цепочках Даниэль подкрался к кровати, на которой умиротворённо лежала его дочь.

Сколько раз я хотел бы убить тебя…трудно сказать.

Он поднёс оружие к крохотной голове, приставив дуло к затылку.

Анна даже не почувствовала прикосновения. Продолжала спать. Ей снилось море. Море – символ свободы.

Даниэль отвернулся, представляя как мозги нахер разлетятся по комнате.

Да, было бы обидно запачкать лицо кровью собственной дочери. Это никуда не годится.

Платье, в котором спала Анна, было новым. Даниэль купил его месяц назад дочке на День Рождения. Увидеть на нём внутренности девочки он не хотел. Нет, платье должно остаться чистым. Оно новое.

Заботливый отец встал на колени, беззвучно положил ружьё на ковёр. Перед кроватью. На ковре – багровые розы, с длинными стеблями. Они – тёмно зелёного.

Поднялся, проскользнул назад в коридор.

Зашёл в ванную. Снял с крючка полотенце. Оно – белое. На нём – утята бегут друг за другом, поспевая за матерью.

Вернулся назад в комнату Анны. Подошёл к кровати. Тихо подошёл, чтобы не разбудить малышку. Она дышала, грудь подымалась и опускалась в такт вдохам и выдохам. Девочка простудилась…. Пусть спит….

Пусть спит.

Заботливый отец Даниэль накрыл любимую дочь. Накрыл новое платье белым полотенцем с утятами, спешащими за мамой. Да, платье должно быть чистым.

Даниэль сел на колени перед кроватью. На ковре не было ружья. Только розы странного багрового цвета. Ему никогда не нравился этот ковер. Если с тёмно зелёными стеблями можно было согласиться, то никак не с багровыми лепестками.

Заботливый отец задрожал. Девочка спала. Пусть спит. Это не она взяла ружьё. Может, она решила пошутить над папой? Убрала оружие под одеяло. Даниэль был недоволен поведением дочки. Ох уж эти дети. Завтра надо пристыдить девочку – зачем она украла ружьё, которым её хотят убить? Украла у родного заботливого отца. Он же хочет как лучше – платье прикрыл полотенцем, чтобы не запачкать кровью. Белым. С утятами.

Даниэль прошептал ей, что бы она немедленно вернула папе его игрушку.

Анна спит. Пусть спит.

Он пригрозил ей, что больше не пустит её гулять на улицу, если дочка продолжит делать вид, что спит. Маленькая паршивка припрятала оружие.

Анна спит. Пусть спит.

Ружьё оказалось на подоконнике. Лежало на платке с жёлтыми ромашками. Фонарь на улице уже погас, его мерцающий свет не был виден на потолке.

Заботливый отец уставился на свою игрушку. Кто её туда положил?

Анна спит. Пусть спит.

Кто положил игрушку Даниэля на подоконник?

Над ним смеются. Девочка спит, шутит не она. Он оглянулся.

Комната пуста. Нет, не пуста. Там Анна и её заботливый папа. И кто-то в шкафу. Это он переложил ружьё. Дышит ровно, но довольно таки громко.

Дверца заскрипела и приоткрылась. Там кто-то сидел.

У Даниэля бешено заколотилось сердце. Он схватил свою игрушку и направил дуло на гардероб, достаточно большой, чтобы там кто-то вместился и сейчас сидел, громко дыша и улыбаясь.

Заботливый отец сказал, что бы он прекратил улыбаться. Но в ответ послышался смешок.

Анна спит, развернувшись лицом к Даниэлю. Ему кажется, что у неё открыты глаза и она на него смотрит. Он говорит, чтобы девочка перестала глазеть. Из шкафа раздался ещё один смешок, более продолжительный, чем предыдущий.

Дверца скрипнула, и открылась пошире.

Выкатился первый патрон, за ним второй. Ружьё не заряжено.

У Даниэля задрожали руки. Он поднял патроны и, пятясь назад, тихо вышел из комнаты. Анна спит спиной к нему, лицом к стене. Уже не смотрит. Её снится море, море – символ свободы.

Раздался смешок.

Дверца шкафа скрипнула и закрылась.

Даниэль забыл убрать полотенце с утятами, и отнёс его в ванну утром, когда в шкафу уже никого не было.

 

Днём он был молчалив. С дочкой почти не разговаривал. Было, наверное, смешно смотреть, как Анна кинулась ему в объятия, а он посторонился, неуклюже обняв девочку одной рукой…. За обедом Даниэль угрюмо смотрел в свою тарелку, опустив голову. Ели жаркое. Ужасно не хотелось есть. Жаркое. Есть не хотелось, еда с трудом проходила в желудок – вкус казался отвратительным, и Даниэль сразу проглатывал куски. Было больно. Он ждал вечера, нужно было продолжить вчерашнее. А сегодня ему помешают? Даниэль думал, что в шкафу сидел друг Анны. Зачем она его пустила? Чтобы он защитил её. Неужели собственная дочь боится его? Почему его? А не Джину Вебер со своим ребёнком? Может, потому что Джина Вебер и её чадо не ходят по дому, когда все спят, с ружьём и не прикладывают дуло к головам других. Почему его? А не Клауса. Может потому что Клаус не ходит по дому, из комнаты в комнату, с ружьём. И не прикладывает дуло к голове малышки. Скорее всего, так оно и есть.

А ночью Даниэль опять проснулся. Открыл глаза. Вскрыл напуганное вчерашними похождениями сознание. Выбраться из скорого сна.

Соседнее место на кровати пустовало.

Интересно, чем занята сейчас Софи?

Сел, опустил руку под кровать, на которой пустовало одно место. Достал чемодан. Хороший….

Достал свой прекрасный чемодан….

Достал ружьё.

Достал два патрона.

Зарядил.

Теперь он снова заботливый отец.

 

Теперь он был под кроватью. Раздался смешок. Ещё один, ещё один. Перешло в мерзкое хихиканье. Он не подпустит его к Анне. Она спала на боку, развернувшись лицом к стене.

Как она не слышит этот отвратительный смех?

Ей снилось море, символ свободы.

Кровать зашаталась, заходила ходуном. Что-то под ней её раскачивало, смех стал слышен всё громче и громче, заглушал глухой удар ножек об пол. Анна затряслась, подпрыгивала, вскрикивая при каждом толчке.

Даниэль положил своё ружьё на ковёр с багровыми розами и тёмно зелёными стеблями. Кинулся к кровати, но как только опустился на неё коленями, Анна провалилась в своё одеяло. Толчков о кровать больше не было.

Изумлённый Даниэль ощупывал всё бельё, но девочка исчезла. Осталось только её новое платье, которое он вчера так старательно хотел прикрыть полотенцем с утятами. И пустота.

Он утащил её!

Забрал в своё ночное царство.

Чтобы сделать ей плохо.

Девочка будет кричать, но тени её не отпустят.

Никогда.

Но это Даниэль её …отец.

Она его!

Он её отец, он и должен убить Анну!

Он, а не хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Но у него преимущество.

Анна, главный приз гонки, у него.

Даниэль быстро слез с кровати, забрал ружьё. Выбежал из комнаты, и остановился у двери.

Отдышался. Смотрел на свою игрушку, и надеялся, что его план сработал. Очень хотелось, чтобы его план сработал. Он аккуратно потянул дверь, и она открылась. Заботливый отец опять входит в комнату к своей дочери.

Анна, как ни в чём не бывало, спала на своей кроватке. На боку, повернувшись лицом к Даниэлю и спиной к стене. В новом платье. Хорошем, новом. Под кроватью сидел он. Но уже не смеялся.

Значит, когда Даниэль возле, он может убить девочку. Он ждёт, когда заботливый отец придёт убивать Анну, чтобы увести её у него с под носа. Значит, стрелять нужно быстро, пока её не успели забрать в ночь. В темноту. В тени. Труп ему не понадобится.

Даниэль быстро подбежал к кровати, прицелился….

И он толкнул кровать.

Анна открыла глаза, но заботливый отец опустил оружие.

Она не должна это видеть. Она должна спать. ОН хитро поступил.

Анна спросила, что папа тут делает.

Папа сказал, что пришёл ей проведать. Свою дочь.

Но он в царстве теней ей уже всё рассказал.

Она знала, что Даниэль пришёл убивать.

Она знала, и сказала, чтобы папа шёл спать.

С ней всё хорошо.

Она лежала и смотрела, как заботливый отец выходит из её комнаты.

С ружьём в руках.

Прежде чем уснуть, Даниэль подумал, что можно вначале убить других, а Анну последней.

Он должен выиграть.

 

Анна и беременная Джина Вебер.

И Вайнона.

Гуляли в парке.

Анна сказала.

Сказала, что её папа хочет её убить.

Пытался два раза.

Анна не сказала, что ей помог хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Анна сказала, ружьё Даниэль хранит под кроватью.

В чемодане.

Код – 123.

Анна так сказала.

Сказала Джине Вебер.

Они гуляли в парке.

С Вайноной.

 

Ночь. Джина Вебер проснулась. Открыла глаза и сознание. Теперь она готова.

Аккуратно беременная девушка поднялась, вышла из комнаты.

Она решила убить его.

А потом её.

А потом его.

Даниэля.

Хочет убить Даниэля.

А потом Анну.

А потом Клауса.

Вайнона спала. Ей снилось море. Море – символ свободы. Малышка не понимала, что ей снится – не знала, что такое море.

Джина Вебер зашла в комнату Клауса.

Клаусу не снилось море.

Море – символ свободы.

Клаусу не нужно было море.

Клаусу не нужна была свобода.

Он не знал, что ему с ней делать.

Клаус – ничтожество. Сотни, тысячи людей такие же, как и он. Он мыслил шаблонно. Он знал, что такое свобода. Он называл свободу по-другому. А свободой называл существование.

Джине не было его жаль. Джина Вебер была такой же, как и он.

Джина Вебер как тысячи, сотни людей на улице. Думает, как когда-то сказали.

Она ничто. Мне её жаль. Она ничто.

Ей не нужно море, символ свободы.

Не обязательно, чтобы ей снилось море. Достаточно в нём нуждаться.

Джина в нём не нуждается.

Джина не нуждается в море.

Джина не нуждается в свободе.

Анне снилось море. Анна в нём не нуждается. У неё пока что в жизни всё …как она того хочет. Анне не время нуждаться в море.

Даниэлю снилось море. Символ свободы – море. Но он в нём не нуждается.

У Даниэля есть море. Он впервые увидел его, когда избивал своего школьного друга. Когда делал ему больно. Тогда он увидел море. Эта встреча ему запомнилась. Самое главное событие в его жизни.

Даниэль мог это сделать. Он это сделал. Он мог сделать плохо человеку. Он это сделал. Он мог увидеть море. Он его увидел. Он мог взять свободу. Он её взял.

Почему он мог, а остальные нет?

Остальные могут получить свободу.

Почему он может жить? Почему он променял существование на жизнь?

И почему остальные не могут это сделать?

Взять свободу? Начать жить?

Остальные могут это сделать. Это легко. Это доступно для всех. Как прощение всех грехов, это доступно всем. Нужно всего лишь попросить прощение у Бога, и ты его получишь.

Нужно всего лишь взять свободу. Нужно всего лишь начать жить.

Всего лишь протянуть руку и достать. Всего лишь сделать первый шаг.

Но люди этого не хотят. Им свобода не нужна, не нужна жизнь.

Остальные довольны существованием. Говорят, это им дал Господь, они должны быть благодарны. А что если он просто дал выбор? Но никто не хочет. Свободу. Они делают всё, как считают, ПРАВИЛЬНО.

А Даниэль взял свободу. Сделал выбор, и никогда не жалел. Он выбрал. Пусть даже для этого пришлось практически похоронить жизнь другого человека. Даниэль принял море, а оно приняло его.

Шум прибоя…он самый первый.

Самое первое, что Даниэль услышал и увидел.

Сейчас он спал, а Джина Вебер полезла под его кровать.

Достала чемодан.

Достала ружьё. Патроны. Зарядила.

Приставила дуло к виску. Даниэль даже не почувствовал прикосновения.

Джина Вебер стояла и смотрела на него.

Но она сделала выбор.

Опустила ружьё и подумала, что сейчас не хочет убивать его.

На самом деле, она не могла. Решила убить вначале Клауса.

 

А днём она смотрела на Анну. Днём Джина Вебер смотрела на шею девочки.

Бывает, смотришь на человека, и сразу понимаешь, какой смертью ему следует устроить. Например, Софи, которая…далеко.

Софи – красивая.

Поэтому её насилуют, а не, скажем, закалывают.

Было бы … бесчеловечно отрезать ей голову, убив её таким образом…

Её лицо, лицо Софи – то, что останется всегда. После смерти останется. Её красота будет с ней. Ей же и хуже. Её красота – ЕЁ ПРОКЛЯТИЕ. Её красота – её …бонус. Благодаря этому её запомнят. Её красота вечна.

Поэтому, Софи не отрезали голову. Поэтому Софи пытают в аду именно таким образом. Поэтому Софи утопили в собственной ванной.

Это подарок, которым я захлебнусь….

Поэтому Джина Вебер хотела задушить Анну. Она твёрдо решила, что хочет это сделать.

Посмотреть, как девчонка будет просить её отпустить, как будет звать Даниэля, размахивая миниатюрными руками и ногами. Как будет плакать.

Джина лучший друг Анны. Она, а не Даниэль или хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Поэтому дружба с Джиной Вебер – проклятие маленькой Анны.

Поэтому дружба с Джиной Вебер – радость маленькой Анны.

Именно она убьёт девочку. Это же лучше, чем быть простреленной своим отцом или украденной хозяином…кошмаров, тьмы и ночи?

Джина думала, что лучше.

У Анны спросить можно потом.

Посмотреть, как малышка сделает последний вдох…должна Джина.

Потому что они друзья.

 

А на другую ночь проснулся Даниэль. Он захотел убить Джину Вебер.

Открыл глаза и сознание.

Выбраться из скорого сна.

На кровати возле него пустовало место…

Заботливый отец. Он заботливый отец. Вышел из комнаты с ружьём. Направился в комнату к беременной Джине Вебер и её ребёнку.

Перед дверью в нерешительности остановился. За ней кто-то двигался, слышались шорохи. Может, это хозяин королевства кошмаров?

Ночного царства.

Государства тьмы.

Даниэль попятился назад, развернулся и зашагал в комнату к дочери. Открыл дверь, и вошёл.

Анна спала на своей кроватке. Лежала на боку. Развернулась к стене.

Он сидел в письменном столе. Мебель дрожала и немного пошатывалась.

Хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Он всё также не подпускал Даниэля к его дочери.

Заботливый отец прошёл в коридор. Тихонько прикрыл дверь.

Значит, в комнате у Джины Вебер не хозяин королевства кошмаров.

Ночного царства.

Государства тьмы.

Он опять стоит у двери Джины и Вайноны.

За ней слышатся непонятные шорохи и шипение.

Крепко сжимая ружьё Даниэль прислоняет голову к двери. Поверхность тёплая. Только теперь заботливый отец замечает, что из щелей валит дым и виден красноватый свет. Даниэль открывает дверь.

 

Джина Вебер полу лежа сидит на кровати, Вайнона недалеко.

Кровать окружили черти.

Они передвигались, подпрыгивая вокруг Джины. Семь демонов смеялись и шептали что-то по-латыни. Слюна из их пастей разлеталась вокруг, они толкались и руками ощупывали мебель.

Мерзкие, голые, лысые с тёмными маленькими рожками он скакали по комнате, размахивая змее подобными хвостами.

Медленно подходили, подкрадывались к Джине Вебер. Вайнону они не трогали.

А её мать касались. Джина как будто видела сон. Она что-то вспоминала, вырывалась и дёргалась, откинув назад голову. Целовали и кусали её шею, трогали губы руками, хвостами пробегали по животу и грудях. Черти сняли рубашку и опустили юбку, Джина лежала почти голая. Демон прикоснулся к её бёдрам, стянул трусики. Они в один голос запели, каждый подходил и облизывал живот. Беременная Джина Вебер не сопротивлялась, гладила их плечи, держалась за рога. Они держались за руки. Пригнувшись, демоны подносили головы к ней, она зацеловывала их в лоб, игриво приоткрыв один глаз.

У чертей колени вогнуты в обратную сторону, не как у людей. Потные, несвежие они буквально липнут друг к другу и к единственной в их обществе даме, которая их развлекает. Отодвигают Вайнону к краю кровати и по-очереди трахают беременную Джину Вебер. Это сложно было назвать изнасилованием. Партнёрша была довольна, ласкала демонов и целовалась с ними, руками проводя по их красным телам. Один ложился на неё, другой склонился у изголовья кровати и проводил языком и губами по всему лицу девушки, которая покрылась потом и слюной.

Один чёрт заметил стоящего в дверях Даниэля. Он поманил заботливого отца к себе пальцем. Присоединяйся. Остальные демоны, не занятые Джиной, начали кружить над Вайноной. Девочка проснулась, и начала раздеваться, черти зашептали песню быстрее и веселее. Через несколько мгновений стонала уже и она.

Чёрт ещё раз широко улыбаясь, поманил Даниэля пальцем.

Господь, если ты есть на свете, обрати внимание сюда.

Почему ты не смотришь? Почему отвергаешь детей. Своих детей. А они отвергают тебя.

Господи, если ты есть, прости меня.

С этой мыслью Даниэль вошёл в комнату и закрыл за собой дверь.

 

Глава III.

 

Даниэль …проснулся в груде тел.

Он помнил, что он делал ночью, поэтому не стал удивляться тому, что его окружало.

Кажется, его сейчас вообще ничего не удивит.

Даниэль не проснулся в груде тел. Если вспоминать групповые оргии, которые вообще познала история, то грудой тел назвать беременную Джину Вебер и её дочь вряд ли можно…. Остальные участники ночного веселья куда-то делись.

Вообще-то…их было гораздо больше. Десять…участников.

Вообще-то …можно даже покопаться поглубже. Это будет несправедливо, если я напишу, что Даниэль не помнил ничего.

Вообще-то…такое не забывается.

Вайнона лежала на спине, смешно поджав ноги и схватившись руками за верхние края подушки. Странный свет падал на её лицо, и он исходил не из окна. Можно, конечно, потратить время и поискать источник лучей. Он, если он не лунного происхождения, исходит из комнаты.

Девочка смеялась, а Даниэль медленно раздевался. Вдруг он начал говорить. Что-то говорить, его рот открывался и мямлил непонятную чушь. Какого хера? Думал Даниэль.

Вайнона смеялась. Если….

Вообще-то, если приглядеться, то получим молниеносный вывод.

Двойной.

Истерическим и мистически детским смехом, органично звучавшим на фоне стонов беременной Джины Вебер, девочка разразилась именно когда Даниэль говорил. Он грубо обзывал девочку, это её и смешило.

Знаем, отчего так смеялась маленькая Вайнона, и знаем, что тогда пытался сказать Даниэль. Он сильно разозлился, а девочка ещё громче хохотала.

Свет, источник которого оставался для Даниэля загадкой попадал на лицо лежащей перед ним девочки. Глаза широко открыты, зубки шаловливо прикусили губки, язычок игриво облизывал подбородок. Даниэлю захотелось поцеловать её. Что он и сделал. Это выражение лица настолько запало ему в душу, что он настолько яро прильнул к маленьким губам, что из них посочилась кровь. Жидкость оказалась размазанной вокруг рта Даниэля. Он слизал её. Кровь на вкус была …солённой.

Кровь на вкус оказалась кровью. Этого Даниэль вообще мог бы и не узнать. Он мог бы вообще не обратить внимание на лучик на лице Вайноны. Но отец в детстве часто ругал Даниэля. Не всегда было за что. Но тем не менее.

Тогда мальчик отбывал наказание на кухне. За столом. Поскольку наказания и их причины чаще всего касались его учёбой и поведением в школе, то кара заключалась в обширной письменной работе. После побоев, естественно.

Почему-то тогда не приходила мысль, что его наказывают низа что. Чтобы он тихонько сидел на кухне, а родители остались одни. Мама с папой закрывались совсем одни в спальне.

Вообще-то, если Даниэль…приобрел море (море – символ свободы), то тогда бы у него хватило смелости встать со своего стула. Пройти к коридору, отпереть массивную дверь. Подойти…поближе. Из спальни родителей раздавались странные звуки.

Обычно для таких событий всегда были готовы костюмы. Для мамы и папы. Мама и папа в странных костюмах, с прорезами в некоторых частях тела. Мама и папа в смешных костюмах вытворяли смешные вещи.

Вообще-то не факт, что такие представления не обходились без лакеев, служанок. Собака тоже долго не выдержала.

Но моря не было тогда у Даниэля. Море оказалось в спальне у мамы и папы. Да, особенно когда они надевали смешные костюмы. Следует предположить, что тогда собака…утонула в море любви своих безгранично щедрых хозяев.

Море появится у мальчика лишь через три года.

Вообще-то, речь не об этом.

Тогда, когда мама с папой…зачем-то закрывались в спальне с прислугой (собаку жаль), Даниэль, Даниэль действительно считал что виноват. Стыд и чувство, появляющиеся после того как его ударят или накричат. Я называю это чувство…осадком наказания. Далёкий голос из детства, для людей не испытавших его.

Вообще-то, не факт, что вам никогда не приходилось его ощущать. Или мне.

Тогда гадкий и хриплый шепот может вам на ухо сказать….

Кто спрашивал, почему заканчивают самоубийством?

Даниэль считал, что действительно в чём-то провинился. Перед Господом, перед, скажем, людьми, которые каждое грёбанное воскресенье прутся в церковь. Мужья – чтобы лице зреть, как наглый озабоченный священник ощупывает их жён во время утренней молитвы. Жёны – для того, что бы быть ощупанными грязным (во всех смыслах) священником прямо во время утренней молитвы. Под взгляды мужей, которые жадно наблюдают за происходящим. Никто не думает остановить наглеца, пользующегося своей властью. Злоупотребляет своим авторитетом. Никто не думает его остановит, сказать, все довольны. В итоге мужья и жёны возбуждённые спешат домой….

Все дети были …начаты (?) после похода в церковь. Все дети из того городка, откуда вышел, где проводил своё детство Даниэль. Кроме него самого, естественно. Тогда спектакли в спальне проводились каждый день, так как единственного ребёнка в семье ещё не было. Не обязательно в спальне – в то далёкое свободное и …счастливое время весь дом пустовал. С рождением Даниэля все слуги, весело проводившие и работу, и досуг с приветливыми хозяевами, были уволены, позже полегли с различными… неприятными болезнями. Оргии проходили реже, потом опять возобновились. Хозяева стали снова приветливыми. Эту …заботливость Даниэль перенял себе. Он заботится об Анне….

Даниэль. Он рождён в те далёкие времена, которые вспоминаются мамой его в ванной, чаще, когда она сама….

Даниэль зачат на письменном столе, на котором приходилось через девять – десять лет отбывать наказание.

Даниэль считал, что виновен перед теми супружескими парами из церкви, и их ними воскресными детьми. Детьми, которые учились потом, через лет девять – десять, с ним в маленькой школе в их маленьком городке, почти что провинции. Это не только у него. То есть, чувство вины первое время, около года – самый верный признак…как я это называю? …осадка наказания, довольно распространённого среди самоубийц.

У маленького Даниэля был осадок наказания. Значит, один из симптомов – необычно сильное внимание к мелочам и идиотским деталям.

Но Даниэль с морем (символ…свободы и вытекающей смелости из принципа «мне можно теперь всё») понял, что виноват не он, виноваты перед ним.

Я испытываю к нему внутреннюю неприязнь. К Даниэлю. Я не завидую его морю, море у меня есть самого. Но он просто мне не понравился. Но у него есть…символ свободы, стереотип людей, живущих по-настоящему, чувствующих хаос здесь и сейчас. Поэтому он уже заслуживает уважение. Я его уважаю и люблю за бесконечные просторы изумрудной и девственно чистой воды, за море за морем, за которым следует ещё одно море. За волну, одна за другой.

Я разве не сказал?...

Вообще-то, судьба – это всё.

ВСЁ.

Но судьба – хаос. Она решает всё, и не значит ничего.

Умеет решать и выбирать, составлять судьбы людей. Умеет, но не может.

И больше ничего. Хаос.

Чувствовать хаос здесь и сейчас – жить. Глядеть на море. Сидя на просторном и точно таком же бесконечном берегу.

И я согласен с Даниэлем, хоть он мне и неприятен.

Виноваты передо мной, а не я перед ними. Хоть мне доказывают обратное.

Даниэль уже полностью разделся, подхватил Вайнону и уложил на живот беременной Джины Вебер. Это опасно для будущего ребёнка. Насколько вообще опасно заниматься сексом с беременной так. Когда Софи была беременна Анной, то она располагалась на боку, развернув голову и грудь, уложившись на затылок. Даниэль ложился тоже на бок, пододвигался к жене….

Но с младенцем всё будет в порядке, так хотят черти – он для чего-то им нужен.

Девочку поставил лицом вниз, и Даниэль пристроился сзади. Вайнона смеялась и веселилась.

Двадцатитрехлетнюю Джину и пяти летнюю Вайнону вряд ли насиловали – они были не против.

Черти скакали по комнаты, пели песни на латыни, ждали очереди, чтобы прильнуть к голой и беременной Вебер.

Та испытала особое наслаждение при попытке удовлетворить сразу двоих демонов. Крики и стоны были очень громкими и не менее возбуждающими – таким голосовым связкам позавидовал бы любой. Но вскоре и на её рот нашёлся претендент. Остались детские игривые визги. Но и на миниатюрный ротик Вайноны нашёлся…в общем он тоже остался без дела.

Даниэль смачно дотрагивался до мягких и упругих детских ягодиц, проводил по ним дрожащими пальцами, нагинался и целовал. Спина была такой гибкой и подвижной. Вся в поту девочка обтиралась о промежности Даниэля, она казалась смазанной каким-то воском или гелем.

Это было…прекрасно.

Маленькая спинка, маленькие ножки ….

Маленькое тельце и большие возможности.

Маленькая площадь и неплохой способ провести время.

Мало дней, лет и часов, а уже полноценный участник такого обширного по своей природе действия.

Джина Вебер и Вайнона крепко спали. Через пыльные и грязные окна спальни няни лился тусклый и …неуверенный солнечный свет. Солнце нас обманывает, изменяя прежним идеалам.

Во всяком случае, для Даниэля это были бессмысленные лучики исходящие просто с высока. Лампа. Поскольку божественной лампой солнце он не мог называть солнце, так как не верил в Бога….это было просто …огромное электричество?

Тупой блеклый свет, в общем.

Ночью было пламя. Даниэль его видел. Его не доверили ему, но он держал языки пламени.

Адского огня.

Он обжигал.

Пламя из ада семь демонов, пришедшие вчера за Джиной Вебер и её дочкой, не доверили Даниэлю. Но он получил языки.

Солнце по сравнению с ним – блеклый свет бокового фонаря на корабле. Фонари эти ставились для того, чтобы в тумане два суда видели местонахождение друг друга, и не произошло столкновения, или ещё чего-нибудь похуже. Вот…в тумане их было видно очень слабо, непонятно вообще, зачем они ставились. Как и солнце – просто освещает. Даниэль говорит, что солнце лишь немного освещает, говорит, что это блеклый свет бокового фонаря на корабле. Чтобы мы, люди, не столкнулись в тумане, или чтобы не случилось что-нибудь похуже…

Без солнца было бы хуже, но потому оно и есть.

Теперь корабли для пущей уверенности подают через определённые интервалы времени звуковой сигнал – уж его бесконечные слои серого не проходного тумана не остановят.

Продолжительность этого интервала времени относительна. Ну, она зависит от состояния погоды. Ясно, что туман.

Зависит от тумана.

Если туман слишком плотный, и идти по морю довольно стрёмно, то сигнал можно услышать через каждые три – две минуты. Это, наверное, ужасно. То есть, довольно таки сложно засыпать. Только прикрываешь усталые веки на ещё более усталые глаза, только заманил подсознание сладкими мыслями о темноте и равнодушии, как снова морской воздух прорезает хренов гудок. Твою мать, хочется схватить топор и вырубить сраный гудок. И всех, кто встанет на твоём пути.

Темнота и равнодушие – это сон. Везде темно и всё параллельно тебе как никогда. Если ты, конечно, не полный похуист и в жизни. Точно, как соловей…

Если туман лёгкий, прозрачный и слегка …беловатый. То тогда через каждый час или полчаса. Надеюсь, за это время вы ужу успеете уснуть. Не о чём не думаете, просто отрубитесь. Мне, например, сложно не о чём не думать.

Вы пробовали не о чём не думать. Это как спать. Только смотреть на всё вокруг и втыкать.

Как…соловей!

Скомканные простыни, выкинутое в угол комнаты одеяло ярко синего света, разорванная чьими-то зубами во время оргазма подушка. Всё валялось везде. Мебель кое-где перевёрнута, ножки у опрокинутого стула обгрызены, а некоторые вообще оторваны и что-то делали на подоконнике.

Даниэль хорошо помнил этот стул. Обычный и неприметный стул, но после этой ночи он чем-то запомнился.

Когда некоторые черти плясали вокруг, а некоторые лежали на полу вместе с Даниэлем, отдыхали и ласкали друг друга. Иногда целовались, но только когда очень хотелось. Беременная Джина Вебер опрокинула этот самый стул и что-то начала делать с его ножками. Даниэля под стоны удовлетворяющей самой себя Джины вырвало под маленький стол, письменный итальянский стол, на котором Вайнона училась читать. Вернее делала первые попытки – Клаус часто учил её даром, а Даниэль удивлялся его фанатизму – он столько времени никогда не проводит. С детьми. Хотя предыдущая ночь была исключением.

Предыдущая ночь была вообще исключением для всех правил в жизни людей.

Но предыдущая ночь была важна.

Помнил…

Помнил, черти относительно легко развлекались с пятилетней девочкой.

Может, боялись, может, жалели.

Это шанс. Показать хоть какую-то, хоть малую долю авторитетности. У него только языки пламени, но этого якобы достаточно.

Языки адского пламени, которые получил на прошлую ночь Даниэль, в сочетании с его морем (вечный символ свободы; в последнее время люди обнаглели и более яро стали пытаться покорить море, символ свободы, пытались покорить свободу (смешно…), и количество кораблекрушений, пропавших кораблей и несчастий начало стремительно расти – встретили новое столетие так…) были вещью убойной.

У него было моря для себя (план отхождения, запасной план; Софи сказала бы план Б), и частичка огня …для себя (традиционная вещь в арсенале тех, кто хочет по-настоящему жить; вещь безумно ценная и дорогая, а ты её так тратишь и не бережёшь).

Море внутри (символ…; нескончаемые и огромные объёмы воды) и огонь (пусть даже часть; кружится голова; горячо) снаружи.

Не один человек в мире не сравнился бы властью с Даниэлем той ночью. Не один, ни религиозный кумир, ни властитель пусть даже самой мощной державы.

За ночь Даниэль мог стереть все страны и все признаки живого с лица земли.

Но он тратил время на оргию.

И был вполне доволен.

Проведённым временем и вообще…

Был доволен.

Он поднялся с коленей, затормозив на несколько мгновений для того, чтобы провести рукой по спинке малышки Вайноны. Потом перед ним предстала вся картина в её прелестях. Тела всех участников оргии были мокрыми от пота, липкими. Как будто намазанные каким-то жиром.

Даниэль часто мазался гусиным жиром. Подростком он любил совершать плавания на огромные расстояния, и некоторое время даже всерьез занимался плаванием. Особенно осенью. Осенью это было, и для того чтобы не замёрзнуть в то время, как он будет пересекать английский канал, он смазывал своё худощавое, мёртвенно бледное тело гусиным жиром. Даниэль помнил, как несколько минут тщательно смазывал своё тело, ладонями тёр по рукам, животу и голеням, на которых выступали мурашки при малейшем дуновении ветра с холодной и непременной Англии. Тогда Даниэль не мог намазать свою спину, а поскольку именно это место находилось относительно в воздухе, где было холоднее, чем в воде, то он просил Мариэтту смазывать его спину.

Мариэтта – девушка лет семнадцати, главный собеседник Даниэля в то нелёгкое время. Ну, больше чем просто собеседник. Подруга, она была очень ему симпатична, пока она не исчезла. Но не насовсем.

Мариэтта брала книгу и ждала на скалистом и неприветливом берегу, неприветливом как близлежащая Англия со своими туманами, вечной непогодой и холодными ветрами, добирающимися во Францию со своей мрачной родины. Читала часами, выглядывала Даниэля. Он приплывал обратно быстрее, чем туда, так как мчался как можно скорее к ней.

Так вот, однажды она исчезла. Не совсем, но с берега. На берегу её не оказалось. Удручённый и обиженный, обозлённый Даниэль (обозлённый на себя, в первую очередь) побрёл домой. Мариэтту он больше не видел. Мариэтта решила утопиться в пучине ледяных вод, накатывающих на брыкающееся тело один слой за другим, решивших помочь семнадцатилетней девушке в её замыслах. Даниэль об этом так и не узнал, и узнает позже. В том, аду который он выбрал.

Самоубийцы попадают в ад. Так уж принято, что лишившие себя жизни не имеют право и шанс на прощение. Никто не говорит, что так оно и есть, но у Даниэля осталась частичка огня (неземного). И он выбирает именно так. Мог бы выбрать по-другому, но решил ничего не придумывать. Не потому что нет фантазии, а потому что он так решил, решило его море (символ необъятного; море поглотило Мариэтту, но это не имеет никакого отношения к свободе).

Короче, Даниэль и Мариэтта встретились …потом. Не могу сказать, что это была встреча двух разлучённых влюблённых, и он занимал более главенствующее положение в том месте, где им суждено было увидеть друг друга опять. Но это…другая история, как говорят. Говорят, когда тема заходит в тёмный лес, не касающийся сюжета. Конечно, если таков есть вообще.

Эта тема о пытках и несправедливости, о которой нельзя говорить. Судьба – хаос, это хаотичное движение по некоторому пространству некоторое время и хаос, и несправедливости и справедливости тут быть не может. Знаю, что это непривычно, но виновата в этом серая масса. Он так заставляет думать. Предлагает, а мы соглашаемся. Но не я…(лес!).

Вообще-то, если делать вывод – как бы странно это не звучало, справедливости и несправедливости по отношению к людям нет.

Даниэль изучал картину, царившую в спальне, в атмосфере всеобщего счастья и безудержного веселья, непонятного детского наивного смеха. Братство и сближение, непонятное серой массе. Он считают его пошлым. Вероятно, правильно делают – отстраняют себя от непонятного. Если попытаться в этом разобраться, то тогда выйдет действительно пошло. И смешно, а серая масса так не любит, чтобы над ней смеялись. Лучше оставят человечное, и приступят к тому, что они умеют делать. Единственное, что умеют они делать это существовать, превращая однообразность в стимул, а серость и футуристичность прохладного сегодня – в принцип и традиции. Такие традиции вводили люди. Которые смеются над серой массой. Они не любят, когда над ней смеются, но делать ничего не могут. Потому так холодно.

Черти передвигались устало, с улыбками на ужасных масках (лицом это назвать сложно). Иногда ритм и громкость песен снижались и замедлялись до невнятного бормотания, то резко поднимались и убыстрялись, лапы двигались быстрее. Хвосты соответствующим тонким свистом рассекали воздух, игриво похлопывая по ягодицам и голеням беременной Джины Вебер и Вайноны, которым это особо нравилось, и голова кружилась от такого непохотливого наказания. Кожа и удары – лучший возбудитель. Даниэль знал теперь это, глядя как нарочито жалобно поскуливают в ответ на удары мать и её дочь.

Возбуждённые дыханием.

Прикосновениями.

Взглядами.

Ласками. Поцелуями.

Атмосферой, в конце концов.

Возбуждённые тем, что многие сочли это ненормальным.

А им так тепло, так хорошо.

И все друг друга любят.

И все друг друга трахают. При друг друге.

Тепло и жарко.

Приятно и незабываемо.

Как в море….

Кожа и удары лучший возбудитель. А они зажглись дыханием.

Кожей.

Прикосновениями.

Ударами.

Поцелуями, лаской и взглядами, атмосферой и теплотой. Друг другом.

Даниэль ждал своей очереди и смотрел.

Ты не одна.

И хотелось плакать.

Он не один.

Уроды и убийцы сейчас возле них.

Точно таких же.

Время, которое он ждал, было ужасно…лучшим, что он когда-либо испытывал.

Было так прекрасно и удивительно, небывало и хотелось плакать. Пусть это никогда не уходит.

Наркоманы сливки общества.

Пусть это никогда не уходит.

Наркоманы талантливые наглецы.

Карьеристы, их работа заключается в получении максимального наслаждения.

Конечно, их можно сравнивать с маньяками, извращенцами, педофилами которые крадут детей и веселятся с ними где ни будь за городом.

Но я, пожалуй, этого делать не стану.

Не из-за моральных соображений, а потому что у таких людей, почти у всех, не считая редких единиц, не моря. Но они пытаются его подделать. А некоторых есть. Тогда даже не знаю, что сказать.

Пусть это не заканчивается.

Время превращается под указаниями наркомана.

Он (наркоман) настолько ловко и настолько просто изловчается, что никто даже придумать не смог бы лучше.

И не придумает, я так уверен.

Пусть это не прощается и не покидает меня, так думал Даниэль.

Наркоманы превращают время в лучшего спутника по своим чрезвычайно необычным и неповторимым путешествиям.

Зачем это всё задумано?

Даниэль думал…

Из-за фокуса со временем.

Если вы не наркоман, то время – хаос. Нейтральное и не хорошее, и не плохое. Не за тебя. И не против. Просто время, без предпочтений и симпатий, не может с тобой поссориться или притаить обиду, тем более отомстить.

А если вы наркоман, то с новым другом вас. Друг хорош, если умеет слушать. Ему даже говорить ничего не придётся, он всё знает. Так что если вам одиноко, ищите для цели общения что-нибудь, или кого-нибудь другого.

Время ожидания – цель. Его не понимают и не принимают. Но он не понимает, и не обижается.

Время приготовления к употреблению дозы. Вот цель. Скрытая, но от того ещё более важная и ценная. Не купить и не обменять, но можно устроить.

Думал, почему это всё должно исчезать.

Ожидание, томительное и растянутое, вот главный кайф. Время его растягивает его ужасно надолго, а вам кажется – вот бы быстрее принять дозу….

А время долгое и не оступается. Вот главная заслуга. Вот главная привилегия и льгота наркомана. Неприступность времени ожидании перед наслаждением.

Так и здесь. Дрожь оттого, что видишь. Дрожь оттого, что предстоит сделать. Слюна подкатывает к пропасти у открытого в странном успокаивающем чувстве рта. Колеблется, стекает по подбородку, и свисает некоторое время.

Качается туда, сюда.

Влево, вправо.

И падает, у босых ног Даниэля.

ЭТО НЕ УЙДЁТ!

Хорошо.

Оргия продолжалась около двух часов. Даниэль плакал, черти целовали, пели, танцевали и успокаивали, что так теперь будет всегда, Джина и Вайнона отсасывали у него.

Так будет всегда, так хорошо….

Потому что есть море и огонь.

Так будут после смерти.

Даниэль так верил. Так выбрал. Так будет.

Анна тихо зашла в комнату. Солнечные лучи проходили сквозь него. Она смотрела, как её отец собирал свои вещи и поглядывал на беременную Вебер, на её живот – он вроде стал после прошедшей ночи еще больше.

Он увидел её.

На голове у Даниэля маленькие острые рожки. На них остановились глазки Анны.

Он приставил указательный палец к губам – тише….

Дом прорезал ужасный крик маленькой Анны.

 

Глава IV

 

У Даниэля были проблемы. Вообще было свободно. Вольно.

У Даниэля был ресторан. В центре Парижа. Он в последнее время особенно часто стал водить шлюх туда. Угощать их, проводить несколько часов (не больше четырёх – Даниэль считал, что с французскими проститутками особо не поговоришь; о том, являются ли другие женщины этой профессии хорошими собеседниками, он не знал) с ними за специальном столике на втором этаже (места дорогие для соответствующих людей), с этого места было видно всё помещение. Потом он отводил их в специальную комнату.

Но сейчас было другое. Время, положение. После оргии у него не вставал. Даниэль заболел, как сам считал. И оказался прав. Те симптомы, которые начали проявляться у него после той ночи он не счёл признаками венерического заболевания. Странно, он думал что простудился, хорошо простудился или что-то внутри организма – желудок, кишечник, нервы или просто усталость. Даниэль получил сифилис. В подарок. В подарок о той ночи.

И с ним пошёл домой.

И больше не трахал Джину. Но начал пить. И употреблять сногсшибательные дозы опиума. Спал и пил. Вскоре положение ухудшилось. Но начал ссать своим грёбанным вином и коньяком. Выпивкой, которую он брал со своего ресторана. Ресторан, кстати, назывался «Ла-Манш». В память о плавание, утраченном детстве и спектаклях в спальне родителей, в которых он, к счастью, участия не принимал. А сидел с ненормальным вниманием ко всем мелочам. Ему было тогда стыдно и он думал, что действительно виноват.

Больше не пил. Опиумом вообще чуть ли не питался. Спал и видел сны. Черно-белые как дни мышей за окнами. Но не как его жизнь. Его жизнь цветная. Но цвета чёрные. Тёмные. Тёмно-красный, тёмно-синий, тёмно-зелёный. Такие уж цвета. А сны почему-то серые. Жизнь с цветной жизнью, серыми снами. И сифилисом.

Его ждут. Даниэль не знал, что делать. Знал, что его уже хотят достать. Но хотелось ещё побыть тут. Так было нечестно. Но за всё нужно платить, и Даниэля платил своим членом.

Ресторан его назывался «Ла-Манш», или что-то в этом роде. В своих снах и путешествиях с опиумом Даниэль уже не помнил, как он назывался. Ресторан, в смысле.

Судя по всему, если он (ресторан) называется «Ла-Манш», то это в память о чём-то. Скорее всего, о детстве, детстве Даниэля. Со всеми вытекающими последствиями. Последствиями детства, в смысле. Скорее всего, это о Мариэтте. О том, как она в одно далёкое плавание убежала от него. Он так думал. На самом то деле, на самом деле, она утопила. Своё тело, душу. Вообще, пошла ко дну вся. А теперь ждёт его. Но Мариэтту ждёт разочарование. Потому что Даниэль не торопился в ад. Даже когда знал, что там ему обеспечено не последнее место. Даже с сифилисом.

Он удовлетворял себя сам. Руками. Руки его дрожали. От боли. Даниэль занимался этим не чаще одного раза в месяц, это был час невыносимой боли. Ему уже было невыносимо дрочить, и он перестал это делать. Теперь только спал. Даже не пил. И не дрочил. Даже не хотел смерти. Даже с сифилисом.

Опиум он доставал у своей официантки. Позже пошли более серьёзные наркотики. Лора была для него счастьем, как когда то Софи и беременная Джина Вебер. Тогда, когда он брал зачем-то с собой в ванну вырезки из газет с жертвами убийцы – неудачника. Тогда, без болезни и крови, когда он собирался отлить. Официантка Лора стала для него спасением. Он всё реже появлялся на работе, «Ла-Манш» всё реже открывался и принимал своих посетителей. Лоре было всего семнадцать, она два года работает у Даниэля. С того самого дня, как несовершеннолетней переспала с ним, и он взял её на постоянную работу.

Лора была красива. Знала себе цену, и не подозревала о своём месте. Она принялась шантажировать своего нового работодателя после того, как он уже второй раз утащил её в кладовку на пол часа. Обещала сболтнуть Софи, и Даниэль решил поверить. Потом они развлекались уже по инициативе самой Лоры. Но только один раз. Она была эмигранткой из России. Переехала оттуда, когда ей было тринадцать. С кем она прибыла во Францию и её столицу, Даниэль не знал. Вернее, не интересовался. Лора говорит, что в России хорошо. Особенно в Таганроге. Она оттуда, но успела побывать и Санкт-Петербурге. «Северная Венеция» ей не понравилась. Там, говорит она, холодно. Говорит, по всюду снуют в жалких делах гордые пассивные люди, говорит, что город – депрессия. Город самоубийц. Говорит, равнодушные хмурые люди ходят по грязным серым улицам в своих пошлых делах. Даниэль думал, откуда она так много знает. Она рассказывала про Петербург достаточно много. И плохо. Судя по всему, ей не нравится Петербург…. Такие подробности о лицемерных делах города могла рассказать, наверное, только проститутка. Или минетчица. Но люди таких профессий не скажут что нибудь хорошее о месте, где они работают. Говорит, Петербург…индивидуальный и сравнится только со Стокгольмом. Даниэль спрашивает, была ли Лора в Швеции. Она говорит, что была перед тем, как попала в Париж. Говорит, Стокгольм – дерьмо. Везде запах дохлой рыбы и отравленного моря. И холод. Даниэль спрашивает, нравится ли Лоре вообще какое-либо место. Она отвечает, что ей нравится Таганрог. Даниэль делает вывод, что она тогда там не работала проституткой. Он прав. Даниэль говорит, что сраный Таганрог – дерьмо. Лора думает, и говорит, что ей нравится Италия. Она не была там, и Даниэль смеётся.

Больше он не вспоминает о проститутках и их профессиях и заботах в городах, как Санкт-Петербург или Стокгольм. Или любой город Италии. Сицилии и Сардинии. Корсики. Не хочет больше вспоминать о дешёвых и аппетитных (Даниэль выражался именно так – «аппетитных»…) французских шлюхах. Потому что ему больно. Не то что дрочить, а даже отливать и пить алкоголь. Теперь только опиум.

Лора отсыпает ему какой-то порошок. Это не совсем опиум. Она говорит, что это новая вещь. Каждый раз с новой доставкой Даниэль ежемесячно увеличивает в зависимости от того, сколько товара он приобрел, жалованье Лоре. Похоже, он получит солидную премию.

Лора продолжает отсыпать ему что-то. Даниэлю плохо. Час назад его стошнило, из рота несвежий запах, хочется спать. Штаны обоссаные его же кровью. Когда он их стирает (это в последнее время он делает сам), то в ванной везде размазана красная жидкость, густая. В ней же и руки, и вода в тазике. И мыло. Мыло приходится мыть. Возле, совсем недалеко, под рукой одеколон. Чтобы резкий запах мочи и нечистот не выдавал Даниэля на улице среди прохожих. Хотя, если он уж и выходит, то его болезнь выдаёт вид наркомана.

У него под глазами мешки, а сами они стеклянные. Он вообще часто плачет. В последнее время. Так с ним демоны подло поступили. Но Даниэль не хочет к ним. Даже с его властью. Даже с сифилисом.

Даже с новыми возможностями он не способен вылечит себя. Так хотят они.

Лора отсыпает кокаин. Она говорит. Говорит, что там, на её этнической родине опасно. Опасно в Российской империи. Говорит, что за последнее время поменялись премьер министры. Вслед за Витте и Горемыкиным пришёл Столыпин. Позже, уже после покушения на его семью революционерами, после того, как дочь потеряла обе ноги во время теракта, он уйдёт. Во время взрыва. Уйдёт в Киеве, убьёт его эсер. Это будет в 1911. Но Лора об этом не ведала.

А Даниэль знал.

Когда она родилась, Николай II ещё не был царём. Он стал императором спустя восемь лет после рождения Лоры. Когда она умрёт, в тридцать один, расстреляют императорскую семью. Лора не увидит коммунизм. Не только потому что не живёт там, в России, в своём Таганроге. Лоре повезло.

Даниэль продолжит путешествия. Только новые и более необычные. Долгие и безвозвратные.

После оргии у него пропала хромота. И сутулость. Росли локоны, и он вроде даже красивее стал. Прекраснее. Но он заболел. Обаяние – совершенно новое для него в прошлом чувство стало теснить его состояние. Он обаятельный наркоман. С табу на секс и самоудовлетворение. Умирающий. Наркоман с обаянием, приобретенным.

В аду он снова станет уродом, как и раньше. Но он там будет выше, и ему никто там ничего ему не скажет. Он будет трахаться с Мариэттой. Но он туда не хочет.

Даниэль принимает наркотики, в частности новый для него кокаин.

Лора получает прибыль, и её парень проигрывает всё в карты.

Лора – красивая эмигрантка с России. С Российской империи.

Он полненькая, прелестная и милая. Большие выразительные и игривые глаза отливаются коричневым цветом. Длинные роскошные ресницы и тоненькие брови. Хорошенькие ножки и пальчики, маленькие и сладкие. Упругая большая грудь и животик. Гибкая спинка и чёрные волосы до плеч. Чёрные, но не такие отвратительные как у беременной Джины Вебер. Губки у Лоры толстые и вкусные, щекотливый язычок. Русская красавица. Даниэль догадывался, что наркотики она берёт от своего парня, картёжника. Она давала только ему и Даниэлю, но поскольку последнему уже не давал никто и ничто, то вся она принадлежала своему любимому. Он был старше её на четыре года, он был счастлив и любил её. Они погибли вместе. Держась за руки, они были расстреляны теми, кому проиграл избранник Лоры, кому он должен был много.

ЛОРА ОЖИДАЕТ ВЕБЕР В АДУ.

Ей связывают руки и ноги, топят в железной бочке с бензином и поджигают.

Даниэль это знал это, но кокаин заставил его это забыть.

И он забыл.

Но его заставили прекратить свои путешествия. Куда бы он не уходил, как далеко не летал, его проблемы со здоровьем оставались.

Он был в горах. Но не на обычных. Они – покрыты зеленой травой. Целыми полями. Они расчерчены горизонтальными и вертикальными линиями, возле каждого образованного квадрата торчали невысокие деревянные палки. Иногда попадались какие-то таблички с надписями на неизвестном языке. Даниэль не знал, что именно там написано.

Это были плантации. На них мог выращиваться чай.

Даниэль не знал, что на них выращивается. Может быть, чай. Место похоже на индийские высокогорные равнины. Или Цейлон. Да, если это - Индия, то это – чай.

Над возвышенностями проплывали облака. Белые, с дырками в которых была видна синева, покрывавшая большую площадь всего небесного пространства. Облака были необычно длинными и растянутыми.

Даниэль после вообще не помнил, видел ли он это в своих снах после принятия кокаина, или просто думал об этом. Даже если и мечтал, то видения его прекратились также внезапно, как и начались.

Его разбудила Анна. Девочка вошла в комнату, где находился её отец. Шторы закрывали окна и не давали солнечному свету полностью просочиться в комнату. Вся мебель в пыли, как будто к этим вещам давно уже не прикасались. Недели две, три или пару месяцев. Так оно и было, ко многим предметам Даниэль вообще не доходил, не то что дотрагиваться до них осушенными и трясущимися руками.

Многие дни приобрели одинаковый сценарий. Даниэль спал не более четырёх часов, тщательно укутавшись перед тем, как лечь в кровать какими-то тканями и тряпками. Потом подымался. Делал он это специально громко, поскуливая и издавая непонятные слышные всем жителям дома звуки.

Джине Вебер повезло. Она попала в этот дом, её взяли на отличную работу при почти полнейшем отсутствии элементарного образования. Если бы не феноменальная привязанность (при том мгновенная) Анны к предполагаемой работнице. Джине Вебер повезло, и подходил девятый месяц её беременности вторым ребёнком. Не Джина приносила больному Даниэлю завтрак.

И Клаус, и няня и дети видели и знали, что ему …нездоровится. Но никому не приходило в голову отвезти Даниэля к врачу – за имеющиеся деньги он получил бы достойное лечение. А Даниэль не хотел – боролся. Доказывал кое-кому свой авторитет. Не секрет, что он проиграл. Но, об этом немного позже.

Звуки будили остальных. Признаки того, что страдалец проснулся после непродолжительного сна своего. Заставляли нехотя открывать глаза с ругательствами на губах. Помощи медицинской не было, все, улыбаясь, ожидали, когда Даниэль загнётся после очередной неудачной попытки подрочить. Но пока что он заставлял квартиру просыпаться раньше. И ложиться, соответственно, тоже раньше.

Шторы всегда были задёрнуты. В комнате царил коричневый цвет. Потому что ткани тоже были коричневого. Посреди комнаты стояло плетеное кресло. Оно качалось. Кресло – качалка.

Даниэль садился на край своей кровати. Теперь, когда остальные проснулись, он ждал. Сейчас ему принесут его завтрак.

Ему приносила завтрак Джина Вебер. Убиралась прежде чем он успевал сказать «спасибо», или что-то в этом роде. У Даниэля был колокольчик. Он звонил, и через пять минут приходил уже Клаус и убирал посуду. Приходили посетители во время обеда. Даниэль не ужинал.

Даниэль принимал кокаин.

Был ещё у него опиум.

Опиум в то время стал застаревшим. По крайней мере, в Париже. В 1803 году Зертюнер получил из опиума морфий. Наркоманы и просто творческие личности кинулись на него.

В 1818 году выделили из рвотного ореха сахарин. Это сделали Каванту и Пелетье.

Рунге – кофеин. В кофе.

В 1820 году Демос нашёл хинин в коре дерева. В коре одного дерева. Хинного, разумеется. В коре хинного дерева.

В 1828 году. Выделили никотин из табака. Это – дело рук Посселя и Раймана.

Двумя годами ранее Гизекке отыскал кониин.

Атропин увидел свет в 1831. Помог свершиться этому открытию Майн. Именно он получил этот самый атропин из белладоны.

За следующие пятьдесят лет получили кокаин.

И гиосцимин.

Глосцин.

Колхицин.

Аконитин.

За следующие пятьдесят лет открыли примерно две тысячи видов растительных алкалоидов.

Такие, как Майн, Гизекке, Демос или Пелетье.

В 1813 году Матье Орфила издал свой «Трактат о ядах, или Общей токсикологии». Этот бесценный труд чрезмерно заинтересовал полицию.

Всё дело в том, что растительные яды приводят к смерти. При этом, они не оставляют никаких видимых признаков преднамеренного убийства.

Но это только в том случае, если не брать во внимание мышьяк.

Или другие металломинеральные яды.

Матье Орфила издал свой труд. Испанец получил прозвище «отец токсикологии».

Он первым смог практично доказать свои же теории. Он первым смог увидеть, находится ли в организме человека (вернее, его тела) мышьяк. В таких опытах он обрабатывал человеческую ткань. Матье делал это с помощью азотной кислоты. Опыты проводились до тех пор, пока ткань человека полностью не обугливалась.

Даниэль находил это чрезвычайно увлекательным.

Человек принимал кокаин. В 1850. Это были небольшие дозы. Разовые. От 0,003 до 0,008 грамм.

Только что принятое вещество вызывало ответную реакцию. Реакции. Такие, как мышечная слабость. При малейшем напряжении Даниэль бился в судорогах. Или головная боль. Или головокружение.

Кокаин раздражительно действовал на слизистые.

Анна вошла к Даниэлю. Он покачивался на своём кресле. Это значит, что завтрак съеден, а занятия с Клаусом у девочки ещё не начинались. Обычно, она не заходила к папе. Он сейчас спал бы, но Анна его разбудила. Даниэль не принимал ни опиума, ни кокаина. Перед сном. То есть спал…естественно. Он решил, что больше так делать не будет. И после засыпал после приёма дозы.

Воздействие кокаина на организм человека, который принимает его, сопровождается расстройством со стороны желудочно-кишечного тракта.

Анна зашла и присела на пол у кресла. Даниэль смотрел на свою дочь.

Папа, всё будет хорошо. Ты болен, но ничего страшного, скоро станет лучше.

Это, думал Даниэль, не означает, что я выздоровею. Или хотя бы выздоравливаю. Это ему не светит. В этой жизни, так точно.

Папа, всё будет хорошо.

У Даниэля встаёт. Он думает о дерьме в парижских трущобах и о грязных бездомных.

У тех, кто принимает кокаин наблюдается сонливость. Даниэль находит это чрезвычайно увлекательным.

Всё уже не будет хорошо.

Тебе будет лучше, шевелятся маленькие губки Анны. Она улыбается. На ней – ночная рубашка. После сна она ещё не переодевалась.

У тех, кто регулярно принимает дозы кокаина, наблюдается помутнение рассудка.

Например, странные видения о зелёных плантациях в горах Индии или полях Цейлона. Необычные сны о сочных грядках с табличками, во время которых Даниэль обмочился в штаны собственной кровью.

Он находил это чрезвычайно интересным. И увлекательным.

Анна приподнимается, её голова на уровне промежности её отца, в пятнадцати сантиметрах от неё. Даниэль думает о гниющих в сырой земле трупах.

В начале 1900-х годов токсикология сделала верные пути к обнаружению признаков присутствия в организме яда.

Черви пролезают в рвущуюся мягкую плоть бездыханного тела. В глаза, в рот или в уши.

Анна что-то говорит. Рукой прикасается к колену своего отца. Мнёт его в своих руках, кладёт руку на голень.

У Даниэля встал, и он думает что там, в гробу, под землёй, черви всё равно окажутся у тебя внутри. Ты – банкетный стол. Печень, лёгкие и кишки – всё достанется армии бесхребетных.

В гробницах лежат мумии. Фараонов, жрецов. При раскопках на бинтах, тканях, или чем там ещё обвязывают забальзамированные тела, находят порошок. Это – кокаин и табак. Возможно, это традиция. Тогда это ещё не доказывает, что египтяне были законченными наркоманами. Курили при жизни. Фараоны, жрецы и царицы. Или курили те, кто своих господ погребал. Точнее, их тела. Строители, архитекторы или охранники, следящие за тем, чтобы рабы выполняли работу и не сбежали куда-нибудь.

Традиции вообще не изменяли. Не изменяли традициям. Тогда, давно, в Египте не изменяли вековым традициям – тем более таким, суть которых состояла в том, чтобы по пыхтеть на могиле у скончавшегося вождя.

В 1845 году Додвэлл продал мумию Хенуттави Людвигу I, тогдашнему королю Баварии. Там, в мумии, на ней, находился кокаин, но тогда об этом никто ещё не знал.

Анна продолжает говорить, как Даниэлю будет хорошо.

Она проводит пальчиками по его голени, а он думает, сколько должно пройти времени, чтобы черви сожрали тебя и оставили в покое. Это будет называться «полная гармония». Полный покой – вечный сон и неприкасаемость тела. Того, что осталось от плоти. Рук, ног и туловища.

Анна поднимается на ноги. Ручонками обхватывает голову отца и гладит её. Всё будет хорошо. Успокаивает, как дитя.

Кокаин впервые был получен в 1859 году. Сложно объяснить, как его достали фараоны. Доставали в своём Египте, сидя на тронах и загибаясь от скуки. Счастье – не то, что не для всех, счастье не всё доступно. Лишь кусочки. Такие же, как крохотные порции как те, которые принимали студенты-медики в XIX веке в Венской фармакологической школе, ради экспериментов.

В итоге, в 1850 году токсикологам удалось найти реактивы, помогающие доказать наличие алкалоидов. Но это только при том условии, что они были в виде чистого вещества….

Контрабандисты существовали и Египте. Они доставали кокаин, который, по идее, появится только через 4359 лет. Они продавали фараонам счастье. Того самого, которого нельзя получить всего. Людям. Никто не говорит, что правители Египта, тот же Рамзес, были обыкновенными людьми. Так что кокаина у них было дохера. Столько, что он оставался даже на бинтах мумий и в погребальных палатах.

До конца XIX века кокаин не имел большого распространения в наркоманских кругах Европы. Только в начале XX он стал действительно популярен. Это докажет подсевший на него Даниэль. Популярен благодаря таким людям, как Лора, прелестная эмигрантка из России, ребёнком работавшая в Петербурге и Стокгольме проституткой.

Происхождение коки лежит в Южной Америке. Там, и только там. Делаем вывод, что древние контрабандисты, сливавшие кокаин скучающим египетским фараонам центнерами, часто наезжали в Бразилию или Колумбию. Бразилию – реже, а вот в Перу и Колумбию посещали регулярно.

У Даниэля стоит. Он сосредоточено размышляет о кремации и прахе, развеянном в такой вонючей дыре, как Париж или Стокгольм, пропахший сраной рыбой, которую шведам уже некуда девать. Скоро они будут пихать его в могилы, как египетские правители – кокаин. Ну что ж, счастье у каждого своё.

Анна садится папе на колени.

В 1532 году испанские завоеватели писали, что местное население в боливийских Андах постоянно жуёт нарезанные сушеные листья. Листики они называют «кока».

Я знаю, кто был счастливей Рамзеса, покупавшего за счёт государства наркоту. Те, кому вообще ничего не приходилось платить за радость. Вышел из палатки – нарвал травы, и назад. Сушишь, куришь. Или жуёшь.

Никто, кстати, не думал, какую траву покупали фараоны. Сушённую, или нет.

Боливийцы и перуанцы оказались счастливым народом номер один. За ними – египетские фараоны и шведы со Стокгольма.

Туземцы накатывали шарики из листьев. Прежде чем взять его в рот, добавляют почву, которая содержит каустик. Или добавляют золу.

Зола – почти что прах. После кремации. Если не хотите, чтобы ваше тело обглодали черви или насекомые, спалите себя. Прямо сейчас. Остатки можно отдать южноамериканским туземцам. Они добавят порошок в шарик, и будут его долго жевать. Чем дольше жуешь, тем больше из коки выделяется кокаина.

А фараонам не приходилось пробовать золу. У них – всё готовое. Золу или другое дерьмо за них жрали остальные.

Вот почему египетские фараоны – счастливчики номер два, а не три или четыре. Кстати, после шведов идут французы, берущие французских шлюх. А всё потому, что далеко ездить не надо, а тем более жевать землю.

Даниэлю так больно, что он хочет удушить Анну собственными руками. А девочка всё сидит на его ногах, качается и рассказывает, как будет ему потом хорошо. Анна села на член своего папы. Мало того, что любое возбуждение хуже пыток, так ещё и прищемили. Потекла кровь.

Даниэль подумал, что было бы намного приятнее, если дочь отрубила ему член сразу.

Кокаин способен полностью снизить чувство голода, жажды или усталости. Он используется как несильный стимулятор. Вызывает чувство эйфории. Триумфа. Анестезии. Счастья, в конце концов. Это победа.

В Перу тоже были мумии. В них тоже находили кокаин. Значит, его туда клали. Но непросто от хорошей жизни, как в далёком Египте. Листья коки обязаны защищать труп от болезней. В загробном мире. Лучше бы придумали что-то от червей. Листики находили в щеках. Жри, скотина…. Поскольку это не готовый кокаин, то в параде счастливых народов перуанские мумии – пятые.

Если человек перед смертью принимал наркотики, то он не вспомнит, как погиб, или кто его убил. Счастливая смерть. Если человек перед смертью принимал яды или наркотики, то крохотные следы этих веществ будут абсорбированы протеинами белка.

Зачем обнаруживать, какой наркотик употреблял погибший? Смерть всё равно то одна.

Выявление всех ядов и наркотиков в теле – это хроматографии.

Даниэль попытался скинуть Анну с себя, но она ещё более удобнее устроилась на его ногах. На его члене. Возбуждённом и истекающем кровью и спермой. Бедном, болезненном члене.

Он (Даниэль, а не его член) думал о братских могилах.

Хроматография – процесс, который выявляет индивидуальные признаки и метаболики.

Тела, голые бледные и в непонятных синяках. Трупные пятна. Всё смешалось в одну кучу. Оторванные ноги и другие части тел. Трупы, мёртвая плоть, неживая. И просто огромные горы червей. Они пролазят во все отверстия. Их много, этих бесхребетных тварей. Поэтому, наверное, лучше кремация тела. Каждая могила – братская. Кто под тобой? Да кто угодно. Плотник, младенец, молочница или губернатор. Шлюха или больные, погибшие от чумы. Даниэль начал думать про чёрную смерть. Эрекция не проходила, он оставался в полной боевой готовности, как бы больно и мучительно это не было.

Метаболики – это продукты биохимического распада, создаваемые трупом.

Хроматография – процесс, который выявляет индивидуальные признаки и метаболики, присутствующие в химикатах, изолированных от индивидуальных образцов.

Анна молола какой-то бред. И ягодицами нажимала на член отца. Тот сжимал девочку за плечи, всё ещё пытаясь убрать с себя. Но она сидела и раскачивалась, а Даниэль мучился. Руки тряслись и дрожали от невыносимой боли.

Спасение пришло с коридора. Клаус позвал Анну. Та вскочила (Даниэль не удержался и вскрикнул) и пошла к двери. На спине у неё – кровь чуть ниже лопаток. В ней же штаны папы. Девочка в последний раз заявляет, что всё будет хорошо. И выходит.

Даниэль со стоном падает на пол с кресла. Лицо ударяется об землю, нос неприятно хрустит. Чтобы не закричать на весь Париж он кусает ртом ковёр, руками прижимая член. Красная густая жидкость стекает по ладоням.

Вода сквозь пальцы. Кровь сквозь пальцы. Со спермой. У Даниэля уже не стоит. Но больно.

Курильные трубки находили. Старые трубки. То есть, их использовали довольно таки давно – эти замечательные вещички датированы периодом между 1200 – 850 гг. до н.э. Каждый предмет имеет форму сосуда, вырезанного из камня. Цвет курильной трубки, всех таких трубок – зелёный. Или синий. Или даже зелёно-синий. Вещи эти сделаны из мыльного камня. Сейчас такую штуку можно достать без особых стараний – тем более, если удаётся найти кокаин или опиум. Но, правда, не из мыльного камня. Из дуба. Или другого дерева.

Ещё у такой курильной трубки имеется короткий черенок, вставленный в отверстие по центру сосуда и имеющий форму пустотелой трубки. Трубки, сделанной из дерева или металла. Весь же курильный аппарат может быть львом. Или несколькими лежащими львами. Или же женские руки, поддерживающие чашу. На нижней стороне – украшения. Декорации. Декоративные украшения. Украшающие декорации. Стилизованные цветки лотоса.

Размеры таких прелестей варьируются между 8,1 и 13,5 см в длину.

5,2 и 7,7 см в диаметре.

2,1 и 6 см в высоту.

Говорят, сирийская трубка использовалась не только как ручная курильница для ладана. Если верить таким, как Майн, Демос и Пелетье. То тогда трубка использовалась в качестве того предмета, через который раздували зажженные благовония. То есть, в качестве обычной трубки. Но не курильной. Шестое место – счастливым сирийским царям. Место в параде удачливых.

Сирийские цари со своими трубками не использовали кокаин. Опиум и конопля. Поэтому, только шестое.

Центральноамериканские культуры, такие, как например, майя, ацтеки и жители бесчисленных островов в Карибском море, тоже пользовались каменными трубками. Для курения табака. Табак – не кокаин, не опиум и не полученный с него морфий. Даже не конопля. Ацтеки и майя не такие везучие, как фараоны с Египта или туземцы с Перу и Боливии, и даже не попали в десятку. Тех, кому завидуют.

Даниэль хотел бы быть фараоном или, на худой конец, шведом. Тогда бы он кокаином питался. А так лежит с сифилисом и истекает кровью. Сперма уже засохла. Да и к тому же с поломанным носом. И, судя по всему, с поломанным членом. А до своей дозы еще нужно дотянуться. Пакетик – на столике, невысоком таком…. Когда он доберётся до него, то использует всё, что у него есть. В конец удолбанный он уснёт на своём ковре, на полу. С кровью и спермой на штанах и руках.

ДАНИЭЛЬ ЖДЁТ ДЖИНУ ВЕБЕР В АДУ.

 

Глава V.

 

Изначально Париж строился для того, чтобы облегчить охрану мостов и обезопасить дороги. Париж строился на Сене.

Говорят, что в Париже рядом с любой достопримечательностью обнаруживается какой-то подвох, мать его. Какая-то херня, так обязательно будет.

Для всех приезжих города Монмартр – это развлечение и веселье. «Мекка веселья». Тут тоже есть «интересная неожиданность». После этого уже не многие помчатся туда.

Монмартр – известковый холм. Высота – около ста метров. С лишним.

Монмартр – гора мученика.

Первый Епископ Парижа, Святой Дионисий закончил жизнь именно тут. Ему отрезали голову.

Мы веселимся на земле, пропитанной кровью мученика, к тому же святого. Монмартр – гора мучеников и Мекка развлечений. Разницы совершенно никакой. Каждый может выбрать сам. Как вера, выбирайте, есть ли бог, и какой он у вас. Выбирайте, будете ли вы смеяться на известковом холме, или плакать и молиться выбранному богу. Если вы захотите, чтобы он вообще заставлял вас молиться. Если он вообще есть.

В 292 году на этом месте якобы замучили христиан. Тех, кто сделал выбор. Не месте их мученической смерти возведён монастырь. Там вы тоже можете молиться своему выбору, только без опасений, что за это вас убьёт на том холме, но котором остальные веселятся. И потом на месте вашей смерти (конечно же, мученической) вам построят памятник. Или ещё один монастырь. Выбор всегда за вами. Только не забывайте его делать, а то за вас это обязательно сделает кто-нибудь другой.

Говорят, весь Монмартр пропитан духом прошлого. При этом считают, что никак не забитыми христианами, сделавшим свой выбор, или отрубленной головой первого епископа Парижа. Ясно, да? Монмартр пропитан другим духом. Славным, как говорят. Свободная земля свободных художников. Настолько свободных, что людей, сделавших свой выбор, казнили на известковом холме. Высотой в сто метров, между прочим. А какого хера убили Святого Дионисия, вообще неизвестно.

Площадь Согласия. Давно на ней стояла конная статуя. В 1792 восставшие парижане перевернули статую. И площадь. Теперь она – Революционная. Но это не помешало казнить на ней Людовика XVI. И Марию-Антуанетту. Робеспьера. Дантона. И ещё около 2800 человек. Но в 1795 площади было дано снова «Согласие». Кроме того, что эта точка на карте города всех влюблённых поменяла название, это может значить и кое-что другое. Что настало тогда другое время. Тогда началась революция. Не исключено, что там опять таки кого-нибудь казнили. Кому-нибудь отрубили голову. Кто-то закончил свои отведённые дни именно тут. Здесь, на этом месте, где вы на лавке читаете книгу или где вы решили угостить себя обедом. Знайте, что кому-то тут помогли закончить существование. Не исключено, что даже мученической смертью. Хотя, площадь Согласия не содержит «святых мест». Той отведённой властями города территорией, на которой людям позволено свалить свои неудачи, когда тебе плохо, на кого-нибудь другого. Молиться. Если нет выхода, а он всегда есть. Просто вы его не замечаете. Потому что усердно молитесь.

Знайте это, если вы на площади согласия. Помните, и не смейте забывать. Помните, и продолжайте читать книгу, которую захватили с собой из дому, или которую купили в одной из многочисленных книжных лавок.

Французские книжные лавки в России считали когда-то друзьями вольнодумцев. Сами виноваты – любите французов, любите и дальше. Одевайтесь по их моде, и учите их национальный язык. Учить французский стоит, но только если вы не живёте в царской России. Вольнодумцы – декабристы, ну, вы знаете. Вот так вот. Никто никого не губил. А если и загубил, то не французы. И не книги. И не то, что было в них.

Кажется, кое-кто выступал ещё и против французских бисквитов.

Помните, и продолжайте делать то, что вы там делали…. Главное – вообще что-нибудь делать.

К чему я это всё веду? А вот к чему. Всё выглядит не совсем так, как на самом деле. А иногда и вовсе кардинально отличается. И иногда не стоит лазить в разные события. Не вам, так это точно. Предоставьте это другим. Зачем вам это? Не спать. Головная боль. Это касается и убийства. То есть, в них тоже не стоит соваться.

Убийства, как убийство пяти детей одним и тем же человеком? Да, и это тоже. Это совсем не значит, что это было убийство? Не вам решать, как это было на самом деле. Можете, конечно, посмотреть, как это способно выглядеть для вас. Но это не интересно. Поскольку большинство людей живут именно так, то я говорю вам – неинтересно.

Я говорю им – неинтересно.

Скучно.

Я говорю вам – это скучно.

Я скажу им – это очень скучно. Выбирайте, как вам хочется. Я знаю, как это было на самом деле. Хотите, скажу?

Короче, по решению суда, Джина Вебер не убивала людей. Маленьких, совсем крошечных людей. Маленьких, очень маленьких, крошечных, но людей. Это не она. Если это вообще кто-то сделал, то не она. Не Джина Вебер. По крайней мере, так решил суд. Так решили люди, а людям свойственно ошибаться. К такому выводу не приходила медицинская экспертиза. Она пришла к совсем другому – эта женщина не причастна к смерти ни своих людей, ни чужих. К смерти ни своих детей, ни чужих. К смерти глазам, мыслям молодого подрастающего поколения. Из них две пятых – родня. Дети. Суд пришёл к выводу, что она не виновата в их смерти.

Это не значит, что она не виновна. Не значит, что она не понесёт наказание. Джина Вебер будет наказана в любом случае. И судьи, и медицинская экспертиза тут не причём.

Если можно назвать обследование бездыханных тел в те времена медицинской экспертизой. На самом деле, это же изучение оболочки целого мира. Оболочки целого мира. Но, это в том случае, если погибший жил, жил по-настоящему, а не существовал.

Тогда это была гарантия, что людей, принимавших решение, не будет навещать совесть. Если такая есть. Решать, есть ли у вас совесть, только вам. Как и выбирать, было ли это убийством, или нет.

Когда эти дети, эти люди умирали, что делала Джина Вебер? Они умирали у неё на руках. Последнее, что они видели – это она, их няня. Они задыхались, у них были приступы, и у них останавливалось сердце. У неё на руках. Они смотрели к ней в глаза. Заглядывали в её лицо. Никто не знает, что в это время делала она.

Можете мне сказать, что вы думает по этому поводу. Мне интересно. Я выслушаю. А можете и не говорить. Вы боитесь, что из-за сделанного выбора она вас накажет?

Вы сомневаетесь, что она не сможет этого сделать?

Будьте осторожны со словами.

Независимо оттого, что я скажу дальше, она не сможет мне ничего сделать. Выбор то делаю я сам. Я решаю. Я говорю, что не исключено, что именно Джина Вебер убила тех малышей. Я так решил, я так подумал. Это не исключено.

Не всё выглядит так как кажется. Это разные вещи. Не всё выглядит так, как есть на самом деле. Это разные вещи. Не путайте их, никогда.

Я не знаю, что я хотел сделать с этой истории. И не знаю, что получилось. Не мне это говорить. Не знаю, смог ли я показать вам эту историю так, как вижу её я. И это ли я хотел сделать. Может, мне не важно, как её увидели многие из вас. Но я могу сказать, как я её вижу. Если вы говорите, что вы полный неудачник, я могу, конечно, поверить. Нельзя говорить однозначно и то, что Джине Вебер элементарно не повезло. Если бы она хотела что-то исправить, всё не закончилось бы именно так. Хотя в конечном итоге, она не попала в тюрьму.

В конечном итоге Джина Вебер попала в ад.

И теперь она ждёт там вас.