Часть третья. ИГРА

 

НОВОЕ МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

 

       - А что за Дарго… как? – спросила Вика. – Чего из-за него драки?

       - Даргомышль. Не помнишь?! Знать надо классику! Я же писал: это где Игрек родился.

       - А-а… И что? Подумаешь.

       - Я-то подумаю, чего и вам желаю. Они там действовать собрались вместо Питера.

       - А Питер взорвут?

       - Уже нет.

       - И на том спасибо, Лешенька.

       - Да ладно, что я – изверг, что ли, какой?

       В ответ порадовала:

       - Ну, есть некоторая изверговённость… И что это за Даргомышль? Где?

       - Понятия не имею. Древнерусский. Может, на Волге. Там, правда, своя речка есть маленькая – Сортирль.

       - Фи. Не бывает.

       - А это народное название. Ее отравил Пище-бумажный комбинат, колбасу делает. Раньше иначе звали, но забылось.

       - Ну-ну. Зачем? Это же кич.

       - Подробности, Вика, подробности. Живописные детальки для усмачнения текста.

       Вика усомнилась:

       - Думаешь, Сортирль – это усмачнение?

       - Потянет.

       Она вскинула бровями и хмыкнула.

       - Как же писать город, которого нет?

       - Собирать по кусочкам. Я вот ездил по Золотому кольцу, и Владимир приколол. Представляешь: центр, штрассное движение, офисы, автосервис, домищи аж в три этажа – а заглянешь во двор: земля подозрительно уваливается, склон к речке, дрова, сарайки, оттуда хрюкает – в 20 метрах от главного проспекта!

       - Город контрастов.

       - Именно. Сойдет?

       - Потянет. Начинай действие.

       - Ой, тяжко! Надо ж восстание учинить – а как из одного пистолета Саныча раздуть вооруженную силу? Это в Голливуде такой мелочью не заморочиваются: бац, и есть – а я хочу, чтоб логично.

       - А как же разминирование Генштаба? – придралась Вика. – Откуда там арсеналище наросло?

       - Подловила? Ха-ха, как бы не так, дорогая! Я ж написал: считайте, главы не было. Так что и оружия нет.

       - Выкрутился… Ладно, действие давай.

 

ЮНОСТЬ ВОЖДЯ

 

       У Игрека даже волосы шевелились, когда он невзначай позволял себе задуматься. Он рисковал ужасно.

       В Тайной полиции он числился провокатором, внедренным в антиамериканскую молодежь. Дабы репутацию подтвердить, пришлось сдать Саныча – потому что знал: Саныч организацию не продаст (тем более, там Вика для подстраховки). Насчет остальных товарищей уверенность хромала.

       Фактов у полиции не было. Игрек донес лишь частично – и обыск явил только черновики стенных лозунгов и два патрона. Состав преступления налицо, но выходило, что Саныч мог действовать и в одиночку. На допросах арестованный признал и нападение на полицейского, и хранение оружия, и лозунги, от которых погибли историки – но ни одного имени не назвал, потому что ворошение совести в этом направлении было безуспешно. Американцев надо гнать – совесть подтверждала полностью.

       Знаменитое даргомышльское восстание вызревало у Игрека не более недели. Всплыли факты, и решение пришло само. Он быстренько купил билет в город детства – благо подоспела годовщина свадьбы родителей. Пригодился наконец никому не нужный праздничек…

       Застолье выдалось кислое, папа и коллеги ликовали натужно. Уточню: он служил начальником Криминальной полиции Даргомышля, отнюдь не Тайной. Американцев в его Управлении не было.

       Игрек настроение отца проанализировал и вечером, наедине, спросил прямо:

       - Прогибаться не надоело?

       - Игорь, не трави душу…

       «Угадал!» – обрадовался сынок, но внешне остался мрачным. – Послушай, пап… Я же вижу, тебе тяжело… Люди в глаза не плюют?

       - Плевали бы… Боятся, – горько усмехнулся полковник милиции.

       - Да… неизящно.

       - В Поволжье жить – по-волчьи выть, – выдал отец неслыханную поговорку.

       - А ты тоже боишься? Я имею в виду… ты бы мог?.. – продолжил сын осторожно.

       Пауза.

       - Ну, договаривай.

       - Есть шанс совесть почистить, – родил наконец Игрек.

       - Каким образом?

       - Город освободить от этой падали.

Отец засмеялся, но Игрек перебил:

       - Я знаю твой ответ: один в поле не воин, плетью обуха… У меня есть план.

       Отец встал, подошел зачем-то к телефону и вернулся.

       - Говори.

       - Давай по пунктам, – вкрадчиво начал Игрек. – Под тобой люди с оружием…

       - Допустим.

       - Скольких можешь поднять?

       - Куда?

       - Папа, не придуривайся, ты все понял.

       Полковник обомлел: такого тона от сына прежде не звучало. Тот словно под уздцы повел.

       - Ну… человек пятьдесят могу… – промямлил отец.

       - Оружие?

       - Пистолеты, автоматы… Но не забывай, под городом штатовская военная база…

       - Подожди, – Игрек сверкнул очками и загнул один палец. – Тебе верят?

       - Они? Вроде.

       - Можешь организовать с америкосами товарищеский футбол? Менты против карателей.

       - Игорь, – отец был поражен, – ты что, под столом сидел? Они сами предлагали, даже дважды. Только противно…

       - Согласись, – приказал сын. – Во время матча мы захватим базу.

       Отец крякнул, но ничего не возразил. Потом встал и снова прошелся взад-вперед.

       - Допустим, это удастся, – сказал он наконец. – Нас же просто бомбочкой прихлопнут – и нет проблемы.

       - Думаешь, солдат своих не пожалеют? Наших скорбных пленников?

       - На то и солдаты.

       - Злые они… – Игрек помолчал. – А ты, пап, в курсе, что тут будет… Ну скажем… международный конгресс толкинистов по проблемам гномосексуализма?

       - Леша! – Вика взглянула так, как боксеры бьют в нижнюю челюсть. – Не надо.

       - Ну я навскидку, – оправдался я. – Давай заменим на… тысячелетие города. Сторговались?

       - Идет! – и мы ударили по рукам.

 

       - А ты, пап, помнишь, что через месяц тысячелетие города? Понавалит всяких культуржлобов, и из Америки тоже. У нас же тут знаменитая церковь Обрезания-на-Сортирли и Старобабский монастырь…

       - Вычеркни каку немедленно, – повелела Вика.

       - Да почему? Новодевичий есть, отчего не быть Ста…

       - Леша, – с критической щелочью в голосе завела она, – ты все умный-умный, да вдруг такую стрекозню ляпнешь!

       - Ну Виченька, что ж ты хочешь: я вокалист! А что есть голова с точки зрения акустики? Гитара, наполненная парафином. Следовательно, для лучшего резонанса парафин необходимо удалить, что и происходит путем усыхания певческих мозгов.

       Вика усмехнулась, но не сдалась:

       - Убери монастырь, это несмешно и противно.

       - Рифмуется красиво: «старо – стырь». Старобабский монастырь…

       - Убери.

       Хрен с тобой, подружка. Потом всегда можно вернуть.

       - Добро, пусть будет Усекновенский.

       - Это что еще такое?!

       - Усекновение главы Предтечи. Покатит?

       У Вики возникли канонические возражения – но сформулировать не смогла. И Игрек закончил:

       - Всякую эту хренову общественность возьмем в заложники, и ничего на нас не сбросят.

 

ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ С НЕХОРОШИМ

 

       Потом он вернулся в Питер. Кое-что следовало сделать и здесь. Тревожило:

       - Пронюхают, это есть факт, месье Дюк… Если достигну, обязательно биографию вскопают, и какой-нибудь журналюга дороется до архивов. «Наш вождь и учитель Игорь Блидлов – агент американской охранки!» – Игрека передернуло. – Вытаскивать надо чертова Саныча.

       Отступим на полгода.

       Игрек жаждал власти.

       Он чуял: сгинут, сами сгинут. Рома прав: бороться с оккупантами смысла нет (да и неблагодарное это занятие…) Америка пересекла предел, теперь заднего хода нет – ее катастрофа неизбежна. Надо лишь выждать.

       Каждый агрессивный режим обрекает себя на позорную гибель – когда покушается на Россию. Это очевидно, даже смешно доказывать… Ну, если очень хочется – пожалуйста: начиная с пресловутых половцев и татар – где они теперь? Наполеон, понятно, Гитлер… Большевики тоже провалились к черту – потому что не на ту страну пасть разинули.

       Америка, конечно, знала всё это не хуже меня – да вот беда: обнаглела и потеряла разум… И теперь Игрек нетерпеливо ждал ее агонии.

       Оказаться на коне в свободной России можно только в роли вождя Сопротивления. Безопасно стать вождем Сопротивления можно только с санкции Госбезопасности (так же рассуждали большевики веком старше). Взвесив всё, Игрек явился на Литейный. Его взяли секретным сотрудником, и дело теперь было в шляпе: если потом в архивах и разыщут имя, он отмажется, прикинется Штирлицем.

       Теперь, общаясь с американцами, убедился еще ясней: скоро. Крысиным чутьем и орлиным взором он ощущал в их поведении падаль – остались считанные месяцы. Настало время действовать, творить имидж. Тут и подвернулось тысячелетие малой родины.

       Однако Саныча спасать необходимо. Его кровь на репутации повиснет, как сопли. Что же делать? Из тюрьмы Литейного удрать почти никогда не удавалось. Дохлый номер.

       Может, по методу Жеглова: вывезти зека на следственный эксперимент? Пожалуй, выход.

       Но как?

       И началась у нас с Игреком общая проблема: выдумать этот эксперимент. Чуждый герой, никак не полагал с ним отождествляться – а вот пришлось. Игрек думает теперь моей головой.

       Устроить на воле очную ставку? С кем?! – когда сам уверял, что организации нет! Если так – придется еще кого-то сдавать. Про белого бычка, начинай всё сначала. Не вариант…

       А если заподозрить, что могут быть сообщники? Просто заподозрить? Предложить начальству Саныча выпустить и проследить. А самому организовать с ребятами уход из-под хвоста. И тут может пригодиться… точно! Мы с Игреком одновременно вспомнили про ультразвуковой излучатель, который не удалось применить при разминировании Генштаба – в связи с отменой главы.

       Дальше пусть будет так:

 

СУДЬБОНОСНЫЙ СТАЛАКТИТ

 

       Госбезлея Пидорчука задушила жаба. И, как позже выяснилось, насмерть.

       Учтя национальный характер, Игрек ждал чего-то подобного.

       Ловля тайной организации на живца была утверждена. Постановили воткнуть поглубже в Саныча микрочип, который будет делать «бип-бип» на монитор оператора (дабы отслеживать перемещения), а заодно транслировать разговоры – правда, смягченные слоем плоти, в недра коей помещен. В мясе делается технологический свищ, деталь всовывают поближе к кости, отверстие временно зашивают (батарейка окисляется от лимфы, надо менять каждые три дня). У живца сказывается лишь легкое неудобство движений – если, конечно, сепсис не стукнет. Но что их, жалеть, что ли – подследственных? Уж этого добра… Хорошенький приборчик выдали ответственному за операцию – лейтенанту госбезопасности Пидорчуку.

       Как бы поступили мы с вами? Мы ведь русские люди! Правильно, он рассудил так же. Зачем вещь переводить на подследственного какого-то, в хозяйстве пригодится! Сам могу – петушком, петушком за дрожками, а техническое средство умыкнуть в личный архив.

Так Саныч избегнул свищевания бедра.

       По-питерски мразным весенним деньком он ступил, щурясь, на Захарьевскую и сразу утонул в склизком сугробе. Госбезлей Пидорчук высочился другим ходом и профессионально последовал за ним.

       Саныч брел медленно, скользя и дико глядя на город из другой жизни, куда уж не надеялся вернуться. Душа была выскоблена изнутри, словно тыква, из которой почти сделали африканский барабан. О чем думал, мне очень трудно представить – но скорей всего, ничего не думал; и уж всяко не догадывался, что на него уже четверть часа идет двойная охота.

       Игреку горело: даргомышльский блицкриг отлагательств не терпел, поэтому захват Саныча он назначил на первый же день. Пришлось перед ребятами приоткрыться: да, он имеет источник в Тайной полиции – но, разумеется, к аресту Саныча ни сном ни духом. Волжский экспресс шел через полтора часа, билетов запасли на всех. Тянуть с отъездом было никак: уже к вечеру забьют тревогу и могут перекрыть выезды из города.

       Госбезлей вел Саныча, его самого вели Владимир и Ромка со Светкой; они пили якобы пиво, держались гнусно – и потому подозрений не вызывали. Остальные ждали на мобильной связи, для чего разработали несколько условных словечек.

       Брести было ужасно неудобно: питерская скользлякоть убивает ноги и формирует рабью осанку. Попробуйте держаться величаво, поминутно готовясь грохнуться! Это Петр Великий тоже учел, подбирая столице место: верноподданность развивал. Но Санычу – уж конечно – было сейчас не до осанки.

       Он свернул на Литейный, вышел к Неве, вдруг оперся на гранитную ограду и оцепенел. Река уже вскрылась, осколки льда влекли на себе дрянь антропоганого происхождения; огромная полоса встряла косяком поперек, а меньшие льдины бились в нее, как мысли в глупость – наскакивали, толкали, подта-чивали, но сдвинуть не могли. Пидорчук встал неподалеку, извлек книжку и прикинулся умным. Ребята тоже остановились – так, чтобы Саныч не увидел – и затянулась пауза. Арестант смотрел на воду, что видел – неизвестно; но длилось это уже минут двадцать. Детективы начали коченеть. А до поезда остал-ся, однако, час – подпольщики занервничали.

       И тут приключилось необычайно удачное несчастье.

       Кирпич, известно, ни с того ни с сего на голову не падает. Но то кирпич… Было как раз то время, когда на улицах следует вешать таблички:

       - Граждане, при сосулькопаде эта сторона улицы наиболее опасна!

       Профессиональный агент читал свою книжку грамотно – на другой стороне улицы. То есть возле домов. Объект слежки не замечал, но и лейтенанту сопливый Питер заготовил сюрпризец: не впрок пошел свистнутый микрочип. От карниза дома отпал ледяной сталактит, разогнался до известного ускорения, раздвинул острием половинки черепа и положил госбезлея на слякотный асфальт. Экстрасенс увидел бы, как душа высочилась из пробоины вместе с кровью, расплылась чадной лужей и куда-то впиталась.

       Ребята обомлели. Но Владимир опомнился, набрал номер и сказал:

       - Маменька приехала.

       Игрек выскочил из-за угла в страшненьких «Жигулях», подхватил ребят и Саныча – и исчез. Саныч ничему уже не удивлялся, покорно сел в неизвестную машину – и только там разглядел, кто его похитил.

 

       Спустя сутки поезд прибыл на новое место действия. Ребят поселили в общежитие УВД, и машина восстания заработала.

       Вот кусочек газеты «Даргомышльская мысль»:

       «Как вам известно, в ближайшую пятницу отмечается тысячелетие популярного туристического объекта, памятника древнеевразийского зодчества – храма Обрезания-на-Сортирли. На празднование в город прибудут римские сенаторы Гарно Поели и Приспичелло Посратти, министр японской культуры Ногама Якосука, английская писательница Мэри-Диана Гринвич, знаменитые актеры Банале Тривиальти и Полисия де Лос Хунтос, а также сопровождающие лица. На стадионе американской военной базы состоится футбольный матч между командами армии США и криминальной полиции Даргомышля, на матч приглашена администрация города и все почетные гости. Вечером небо города разноцветными огнями озарит праздничный фейерверк. Спонсор праздника – ярославский трупоперерабатывающий завод «Яр-Кость»».

       Как видите, дело двинулось. Главное теперь было – соблюсти секретность. В планы посвятили только спецназовцев, менты-футболисты до поры ничего не знали: Игрек рассудил, что лучше объявить идею восстания после успеха – так оно доходчивей получится.

       Удалось раздобыть план воинской части, группа захвата выехала за город и провела секретные учения. Работали вдохновенно: начинала сбываться давняя мечта.

Согласно оперативной разработке, на территории базы находились: 19 танков Z-829, 24 бронетранспортера, штурмовой вертолет и около тысячи единиц стрелкового оружия, в том числе ручные противотанковые ракеты и ракеты «земля-воздух» с лазерным наведением. Личный состав насчитывал 378 человек.

 

В РЕВОЛЮЦИОННОМ ШТАБЕ

 

       - Американцы наглы до беспечности, всегда недооценивают противника.

       - Ну да, потому что мания величия.

       - Именно. Отсюда полагаю, что на время матча выставят только обычных часовых. Большинство солдат зависнет на трибунах, без оружия, охрана гостей, скорей всего, сядет там же. Итак, задача: снять часовых, захватить тяжелое вооружение и удержать зрителей на стадионе, а главное – поменьше жертв, потому что мы не бандиты какие-то, а Национально-Освободительное движение.

       Светка спросила:

       - Как нам действовать?

       Ответил командир спецназа майор П-ов:

       - Детишки, без самодеятельности – при всем уважении. Наслаждайтесь футболом, мои ребята всё сделают.

       Старую революционную гвардию больно покоробило, но чем возразить – никто не знал. Кроме Игрека.

       - У входа наверняка пристроятся шмонать, – сказал он. Роман удивился:

       - Чего делать?

       - Выражаясь древними словами, обыскивать.

       Майор пометил в книжечке и спросил:

       - Что из этого?

       - Так, почти ничего. Не войдете вы внутрь с оружием, это есть факт. А будете прорываться – на КПП успеют поднять тревогу, там пятеро сидят.

       - Молодой человек, мы профессиона… – но Игрек майора перебил:

       - А вдруг все-таки успеют?

       - Можешь гарантировать тишину, спецназ? – спросил Игреков отец.

       - Гарантировать?.. – повторил майор и прокашлялся. – Нет.

       И повис вопрос:

       - Что будем делать?

       Игрек выждал паузу беспомощности и ответил веско:

       - Я войду, брошу в урну у КПП черный батл, в начале второго тайма нажму вот эту кнопочку – и ваши быки, майор, минуют ворота легко и непринужденно.

       - Излучатель? – догадался спецназ.

       - Ультразвуковой, ИЗУ-210М.

       - Где взял, парень? У нас в отряде о нем только слышали.

       Игрек вместо ответа усмехнулся. Майор съел, снисходительность к столичным гостям в нем сбавилась, и он спросил смиренно:

       - А почему только во втором тайме?

       - Чтоб мы успели осмотреться и слить вам по мобиле ситуацию. Дальше – ваше слово, товарищ Маузер.

 

ВЕМОИЫЙ АРГУМЕНТ

 

       Облака расстреляли, и денек выдался замечательный.

       Ну какие бывают солнечные дни ранней весной: почти растаяло, голая земля, листьев нет, в пустоте носятся черные вороны и орут.

       У военной базы имелся недурной стадион. Точнее, база имелась у стадиона: раньше здесь был спортивный лагерь. Американцы ничего не строили, только – как обычно – навели порядок.

       Четыре будкорылых сольджера действительно шмонали – но не то чтоб очень: в сумки лишь заглядывали и наскоро шарили металлоискателем. При желании небольшой пистолет можно было и утаить, но Игрек такой ерундой не занимался: он якобы допил и небрежно швырнул прибор в урну при дверях караулки – хоть и смущало, как бы не повредить. Излучатель был стилизован под непрозрачную пивную бутылку, следовало лишь менять этикетки для правдоподобия текущего момента.

       Торжественно ввели себя иностранные персоны; глава города, вице-глава и зам-вице-главы лебезили и приятно улыбались. На поле выскочили мужики в нижнем белье и погнали отбирать друг у дружки не очень соблазнительный мяч. Фанаты орали:

       - Юса, юса! – и:

       - Менты, менты! – гнусили в свистелки, били в ладоши, махали руками и чем придется – так что Игрек едва сумел прозвониться и сообщить спецназу нужные детали: почетные сидели на трибуне для почетных, суровые дядьки в пиджаках и с профессиональным взглядом держались поблизости.

       В начале второго тайма Игрек запустил излучатель.

       Он просто набрал номер на сотовом. Была, конечно, опасность, что этот номер невзначай натыкает чужой – и к чему это приведет, хрен знает. Но судите сами: "904 # ЫБ +Y". Вы бы такое случайно набрали?

       Четверо в будке потеряли сознание, и 12 шварценеггеров майора быстро втянулись внутрь. Стряслась, правда, неувязочка: пятый охранник вышел пописать, и ультразвук до него не добрался. Пришлось дополнить прикладом.

       Секретность подготовки, как ни странно, удалось соблюсти: часовые были беспечны, как зоопарковые слоны. Даже не всех пришлось убивать, кого-то просто отключили.

       Представление о том, как снимают часовых, у меня такое же, как у вас – из телевизора. Лично участвовать Господь миловал. Так что если любите боевики – мысленно подставьте сюда эффектную сцену: ну вот… допустим… наш ползет по крыше, финка в зубах, и вдруг – камушек из-под ноги. Часовой, как пружина – автомат кверху, глаза шарят (он мордастый негр). Тут, откуда ни возьмись, второй наш – с разворота негру ногой в челюсть. А тот, чудила, нет бы стрелять или шухер учинить – бросает автомат и начинает ногами махаться. Заскучал на стоячей работе. И, что интересно, машет так мастерски, будто не простой часовой, а по меньшей мере чемпион штата.

       Чак Норрис (это наш, конечно) падает, рожа в пыли, только мужественные глаза сверкают, плечо царапнуто негритянским ножом – но нет, наших так просто не возьмешь. Непосредственно со спины он прыгает на ноги и легким ударом зашвыривает негра в пирамиду из пустых железных бочек (их завезли на базу с единственной целью: красиво разбросать в кадре. Характерно, что грохота бочек другие часовые не слышат). Вместо того чтобы просто закончить работу, благородный Норрис ждет, когда негр встанет в стойку – и лишь тогда страшно мочит его пяткой в морду. Изо рта вылетает заготовленная жидкость, изображающая кровь; это повторяется замедленно (желательно трижды). Злодей тяжко падает замертво.

       Уже через десять минут на стадионе включилась трансляция и заявила так:

       - Уважаемые господа, очень пардон, но если хотите жить, лучше не дергайтесь. Господ секьюрити убедительно просим бросить оружие на игровое поле.

       Стало тихо, даже пнутый мяч в воздухе подзавис. В укрепление просьбы на поле выехал танк и эффектно развернулся, обведя дулом трибуны и безнадежно испортив предназначенное футболу покрытие.

       Столь веский аргумент не повлек, однако, желанных последствий: пистолеты градом не посыпались. Тогда снова ожила трансляция:

       - Здравствуйте. С вами говорит лидер движения «Независимая Россия» Игорь Блидлов. Не обижайтесь, но база отныне является территорией свободной России, и американские солдаты получают все права военнопленных. Против вас, господа гости, мы ничего не имеем – просто не пылаем жаждой повторить подвиг Хиросимы – но если попытаетесь сопротивляться… вы поняли. Оружия у нас, выражаясь древними словами, вагон. Так что разоружайтесь по добру.

 

ПЕРЕВОРОТ

 

       Наглое спокойствие Игрека сработало гипнотически, охранники сдали стволы – и даже получили взамен расписки. Бумажки выдавались настолько всерьез, что окрестные зрители вмиг уверовали: перед ними законная власть.

       Простых граждан немедля отпустили, солдатам по-английски растолковали ситуацию и попросили удалиться в казармы под домашний арест. От изумления те не нашли, чем возразить – и удалились. Впоследствии их совершенно оставили в покое, лишив только оружия, и казармы постепенно превратились в уютный мирный поселок. Меж стен колыхалось на веревках белье, задорно верещали козы, дымок от костров романтично тянулся над крышами… Спустя год парни бойко лопотали по-русски с забавным акцентом, девушек окрестных деревень повлекло сюда неведомой силой – короче, почти все солдаты обрели счастье на новой родине – тем более что прежняя, рухнув, вовсе не манила.

       Вот иностранных гостей пришлось задержать. До вечера их сторожили в офицерской гостинице, потом перевезли в город и заперли в следственном изоляторе: они были слишком нужны для предотвращения ядерной катастрофы.

       С вождей города взяли официальные отречения от должностей в пользу законной власти, и с этими филькиными грамотами тотчас отправились в городские учреждения. Вовсе не вламывались, заходили спокойно – в мэрию, на вокзал, на радио- и телестанции – предъявляли мандат и оставляли вооруженного представителя. Никто не сопротивлялся – потому что повстанцы действовали чертовски невозмутимо – только редактор «Даргомышльской мысли» сдуру забаррикадировался в кабинете. Он надрывно кричал:

       - Умираю, но не сдаюсь! Да здравствует Америка! Запишите в протокол: я сопротивлялся.

       - Ладно, записали.

       - Подсуньте под дверь.

       Подсунули. Он убедился, мигом притих и отпер – нежно улыбаясь:

       - Под давлением обстоятельств готов приступить к работе.

       Тут-то дяденька и просчитался. Хотел подстраховаться на случай возврата американцев – но вместо этого за пораженческие настроения был жестоко наказан: отстранен от должности. Так и работал, бедолага, простым корреспондентом, пока снова не поднялся.

       А Игрек, получив к своим услугам радиостанцию, немедленно вышел в эфир на всю Россию:

       - Братья и сестры!

 

БЕЛЛЕТРИМИР

 

       Одна мысль наклюнулась, как цыпленок из яйца, и долбила в череп. Только впоследствии я понял, какая это была глупая и злая мыслишка – видимо, подбросили враги… Я ходил-ходил, да и обратился к Дуэнде:

       - Это ведь ты? Меня тогда на Сенную спровадил, с Раскольниковым потрепаться?

       Демон отведя взгляд признал:

       - Я.

       - Значит, можешь и в другие миры перемещать?

       Он помялся и бухнул без всякой скромности:

       - Я могу всё. Я могу тебя отправить в мир любой книги, а поскольку вы знаете всё только из книг – я могу отправить тебя куда угодно.

       А как же телевизор? – подумал я. Но вообще правда: в конечном счете из книг. Ведь точно: мы знаем не мир, а литературу о нем. Да и литература пишет уже не о мире, а о себе самой. Такая вот получается двойная мастурбация…

       Замаячило приятное: слетать на халяву в Египет, в Древнюю Грецию… Теплое море, где скалы, красивые камушки и медузы плещутся… Но отогнал, дело перевесило:

       - А в Даргомышль можешь?

       - Зачем?

       Неудобно даже отвечать… Но придется:

       - Да понимаешь… выдумывать тяжело. А так – своими глазами посмотрю и опишу.

       - Да ты, Леха, халявщик! – открыл демон.

       - Я бы предпочел: рационализатор. Так что – можешь переместить?

       - Повторяю: я могу всё. Но имей в виду: ты сам захотел.

       Я, к сожалению, не понял, что означала сия фраза. То есть понял – но поздно.

       - Полетели?

       - Прямо сейчас? – удивился Дуэнде.

       - А зачем тянуть? Хочется поглядеть, чего я нагородил.

       - Девке записку хоть оставь.

       - Мы ж ненадолго!

       Он посмотрел значительно, но молча.

       - Ну, рванули? – настаивал я. Он предложил:

       - Ты хоть захвати чего-нибудь. В чужой город едешь.

       Тогда я этой иудиной заботливости значения не придал. Взял паспорт, книжечку записную и даже пару бутербродов. А он сказал:

       - Пойдем на улицу спустимся.

       - Зачем? Что, здесь нельзя?

       - Можно, родной. Но при перемещении в беллетримир возможны технические сбои. Ты ведь не жаждешь с пятого этажа рухнуть?

       Это он верно подметил: я не жаждал – и мы спустились на Садовую. Исчезать посреди людной улицы нечеловеколюбиво, пришлось свернуть во двор, причем две кошки почуяли недоброе и удрали. Дуэнде взял меня за руку, вокруг начались сумерки, воздух сгустился, слился с домами и будто черной пластмассой залил пространство. Я хотел шевельнуться – и не смог. Я не успел испугаться: как этим твердым воздухом дышать? – и уже раздалось повсеместное потрескивание, словно пластмассовый массив раскалывался на частички. Разлилось фиолетовое сияние, вроде стало видно – только нечего было видеть: я не нашел своего тела, и Дуэнде не было, только какая-то сверкающая точка – может, близко, а может, в миллионе световых лет. Я, наверно, тоже точка, а вокруг – ничего… Такого ужаса одиночества я не мог даже вообразить. Вопль, наверно, вырвался бы неприличный – было бы из чего… Но тут тела начали проявляться, тяжелеть (я радостно задвигал возобновленными пальцами), вокруг замаячили размазанные силуэты домов. Я понял, что мир – это лишь сгущенный фиолетовый сумрак.

 

ПАСКУДА

 

       Город так и не стал отчетливым, будто был сфотографирован на «мыльницу». Видимо, технологический сбой перемещения. Надо перезагрузиться. Но тут прорезалось обоняние – и скрючилось от вони. Невнятность окрестностей объяснялась горьким дымом.

       - Пойдем-ка подальше. Здесь, наверно, помойку зажгли.

       - Куда?! Гляди, – и демон указал вдоль улицы. Туман клубился, сколько видел глаз – а дальше уже не видел: дома съедались атмосферой полностью.

       - Это торфяники горят, – объяснил Дуэнде.

       - Не время ж еще! Весна.

       - Для гнусности всегда время.

       - Хм… А может, стреляли?

       - Ты что, Леха, пороховой дым не нюхал? Мастер боевика, тоже мне!

       Нюхал. В школе. Палили из ружья в подвальном тире, Родине требуются школьники-убийцы. Действительно, букет аромата был будто другой. Я уточнил:

       - Так эта прелесть на весь город?

       - Видимо, да. Пока ветер не переменится.

       - Никто, разумеется, не тушит? Все заняты светлым будущим?

       Славный городок разочаровал. Дышать углекислой дрянью вовсе не увлекало. К тому же не попадалось никаких признаков восстания, да и людей.

       - Тут жильцы-то есть? Или я еще не сочинил?

       Дуэнде озабоченно вгляделся в окна:

       - Должны бы быть…

       Тут я заметил вывеску «Таварищество с ограниченной ответственностью».

       - О, здесь трудятся безответственные товарищи! – воскликнул я. – Вернее, таварищи… Надо будет исправить в тексте, а то подумают: автор букв не знает… – и вдруг стукнуло, – слушай, я же «таварищества» не выдумывал! Откуда взялось в моем городе?

       - Творчество есть таинство, – ушел от ответа Дуэнде. Впору насторожиться – но я по-прежнему легкомысленно не замечал всех этих темных недомолвок – и потому, естественно, допрыгался. Но по порядку.

       Мы шли городом, я дивился на старинные церкви, кряжистые потресканные стены:

       - Впечатляет! Прямо настоящий город! Неужто я сотворил?

       - Мы, – уточнил демон.

       - А может, это так, глюк? Или бутафория, картончик?

       - Обижаешь! – демон фыркнул, – картон! Сам потрогай.

       Я толкнул дом в стену, но ничего не закачалось, а к руке прицепился кирпичный след. Тут и люди замаячили.

       - Интересно, я для них реальный? Они меня видят?

       - Хочешь знать?

       - А то, любопытно.

       Потусторонний друг посмотрел на меня длинно и с сожалением.

       - Эх ты, беллетрист… – прозвучало, как нехороший диагноз. Из тумана выпростались трое: у одного была цепь, у другого ржавая труба, а у третьего натуральный револьвер.

       - Опаньки! – обрадовался цепеносец. – Да это Кофанов!

       - Не, тот вроде с рожи посмазливей, – усомнился огнестрельный боец.

       - А вот мы ща выясним, – многообещающим голосом сказал третий богатырь и обратился ко мне, – ты часом не знаменитый Кофанов?

       - Ну, какой там знаменитый… – ложноскромно потупился я…

       …и сообразил…

       …что литературная моя слава едва ли могла достичь моих собственных героев…

       Ё моё!.. Не литературная! Это не я знаменитый… Меня, понимаете ли, приняли за…

       Меня приняли за меня. Вот так номер…

       - Я ж говорю: он, – улыбнулся первый, дружелюбно помахивая цепью. – Ну что, пойдем, певун-звездунец.

       - Погодите! Я же не…

       Срезался. Нелегко доказывать вооруженным революционерам, что они мои глюки…

       - И не егози, зашибу ненароком, – добавил в мою спину кто-то из них. Я рванулся к Дуэнде. Он стоял руки на груди, никем не замеченный, а на коровьевской физиономии был нарисован большой бескорыстный кайф.

       - Ты что-то рассуждал про ответственность творца… – напомнил он. – Покеда покуда.

       - Паскуда!!

       За это заявление я ощутимо получил по затылку – и покорился литературной судьбе.

 

А ВОТ И ОН, КРАСАВЕЦ…

 

       Вели меня долго, что-то между собой обсуждая. Снова миновали «Таварищество», и я поглядел на это «а» совсем другими глазами. Дым уплотнялся. Из грязной белизны внезапно наплывали обезглавленные церкви, будто монстры; колокольни верхушками уходили в неизвестность. Машины вылетали вдруг и беззвучно – и тут же снова тонули в тумане.

       Дышать тяжело. В горле уже свербит, будто простуда – как бы на вокале не сказалось. Я разве этого хотел – выдуманной дрянью родные связки портить?

       Это бы ничего. Хуже – видеть. Будто сплю. Щурюсь, зыбкая невнятность раздражает – кажется, слепну. Приходится иногда на руку смотреть, чтоб убедиться: нет, это не глазная муть, вблизи отчетливо. Солнце – в песок ткнули пальцем, и сочится оранжевая влага.

       Хорошо бы устроить здесь высокие фонтаны – они, может, прибили бы дымину и немного освежили воздух. Чего мне стоило написать несколько слов своевременно? «Шумели высокие фонтаны». Три маленьких слова – вместо земляных работ, укладки труб, облицовки, чистки ржавчины – и что там еще бывает в фонтанах? Слушайте, это же потрясающе экономично!

       …Когда же Дуэнде явится и вызволит? Пошутил – и ладно.

       Я не сомневался, что явится. Почти. Не хотел сомневаться.

       Меня ввели в учреждение, неприятно загаженное, по коридорам бегали очень деловые вооруженные люди. Местный Смольный. Возле кабинета пришлось ждать на убитой псевдокожаной кушетке, конвоиры озабоченно шептались. В комсомол принимали – так же сидел, дожидаясь неизвестно чего. Потом лицезрел секретаря райкома – круглое, сытенькое, розовое существо в полумраке зала. Кого сейчас увижу, интересно? Какая дрянь – все эти общественные учреждения…

       Наконец впихнулись внутрь.

       - Игорь Сергеевич, глядите, кого привели!

       М-да. Так и есть… Я втайне предчувствовал…

       За огромным столом сидел…

       Да, точно – он. Наверно, сплю…

       …сидел тот, кого я, черт возьми, как раз ждал там встретить, хоть и побаивался за собственный рассудок. Необычное дело все-таки…

       Там сидел Игрек – слегка другой, чем я представлял – но точно он. Лицо малость поношенное, свитер, на столе – пистолет; он снял очки и тер съеденные глаза: комнатный дым был вдвое гуще за счет табачного. Он посмотрел на меня мутно, однако под этим взглядом хотелось прогнуться, как занавеска на сквозняке. Быстро его власть обработала!

       - А-а… – издал он невнятно и усмехнулся в одну щеку. – Здравствуйте-здравствуйте, маэстро… Шоу-бизнес крупным планом… Как вам у нас? Блажен, кто посетил сей мир, выражаясь древними словами, в его минуты… Чему смеетесь?

       - Извините… Немножко крыша едет… – но я снова глупо хихикнул, а потом не удержался.

- Блажен, это есть факт, месье Дюк…

       Игрек вскинулся изумленно, но заверещал мобильник, сбил с мыслей – да и вряд ли он додумался бы до правды, честно говоря. Он ответил кому-то:

       - Хорошо-хорошо, сейчас приду! – и буркнул моим проводникам, – ладно, ребята, некогда. Подержите его пока где-нибудь…

 

СИЖУ ЗА РЕШЕТКОЙ В ТЕМНИЦЕ СЫРОЙ…

 

       Меня бросили в застенок.

       Ну, не знаю, что такое застенок – но я играл сам с собой в «узника совести». Нечистой своей совести…

       Приказ «подержать» ребята трактовали негуманно: заперли в какое-то серое место. Внутри было каменно и мрачно, оконце под потолком – как в избе Святомира. Только решетчатое. Стены сопливые и в татуировках, несколько двухэтажных страшилищ – видимо, пресловутые нары. Я там буду спать… Больше всего шокировал откровенный унитаз – голый, белый, безо всяких загородок.

       Холодно.

       Слава тебе Господи, я один!.. Даже не столько боялся уголовников – а невыносимо вообще видеть этих несуществующих людей. Надо в одиночестве привести мысли в порядок.

       Так. Мне фантастически повезло: я получил уникальную экскурсию по местам своей литературной славы. Бояться нечего, это просто экстремальный туризм, вроде как львов в Африке ловить; путевка кончится – и я вернусь.

       …Господи, что делать?!..

       Спокойно. Всё хорошо. Редкий дар, грех не воспользоваться. Блокнот с собой, можно строчить впечатления очевидца. Я же внутри романа!

       И что строчить?..

       Камеру описывать как-то не хотелось.

       Да и вообще… Когда ж эта ерунда кончится? Дуэнде, шутничок – возвращайся! Вовсе уж не смешно…

       Одиночество стало убивать. Я загремел в дверь, чтоб хоть голоса услышать – но не откликались.

       - Вы забыли меня, что ли? Э-эй!!

       Прислушался. Ни звука! Может, в беллетримире опять сбой – и люди исчезли? Вначале же их не было – когда мы только переместились… Что же, меня никто не выпустит? Я один в выдуманном мире – к тому же совершенно пустом?!

       - А-а-а-а-а!!! – заорал я в панике. Тут что-то переломилось – то ли уснул, то ли что – и дальше помню только скрежет двери:

       - На, певец, лопай.

       Пока приходил в себя, люди опять сгинули – но осталась тарелка еды. Да-а, не налажено еще у народовольцев тюремное хозяйство: это были обычные магазинные пельмени. Вечно жрал такие, только с Викой поотвык. Любил бросать соль в закипающую воду – она вздымляется облаком, как ядерный взрыв. И глаза расфокусируются, тоже облачные делаются. Потом собирать их неохота…

       Вика…

       Вика! Вика… Наверно, с ума там сходит. В больницах, моргах – меня ведь нету. Я – в романе… Рукопись открой, девочка. Я – там, между строк…

 

       Проснулся на вонючих жестких нарах, в мрачной камере – но чувствовал себя уже гораздо лучше. В коридоре бубнили голоса, птичка какая-то насвистывала за окном – и пришло ощущение нормальной человеческой реальности. Я поверил и примирился. Теперь стало ясно: если Дуэнде и вызволит – то потом, гораздо позже; а сейчас нужно приживаться здесь.

       Да и странное дело: меньше суток прошло, а этот мир уже истиннее того. Уже кажется, что Дуэнде и Вика – выдумки, а правда здесь.

       В дверное окошко сунули пожрать, стало совсем неплохо. Идеальные условия для философа…

 

       Что же меня так судьбит?

 

       На соседних нарах под грязной тряпкой обнаружилась стопка журналов. И на обложке первого же была фотография Петербурга, снятая с вертолета.

       Я впился.

       Где великий город? Плесень. Плоская корявая корочка, нарезанная полосками разветвившейся Невы. Дворцовая с колонной – будто волосиночка на бородавке… Людей даже и не пытайся разглядеть.

       А ведь где-то там – я. Скорее всего, вошел в кадр. Дайте электронный микроскоп, буду себя искать…

       Как же я ничтожен! Даже не пылинка – ее хотя бы видно.

       И при этом способен держать в своем сознании весь этот город, и даже вообще весь этот мир. Как?

       Название вертится перед глазами, подпись мелкими буквами – и я в него вдруг вчитался. «Санкт-Петербург»… Фантастическое, корявое, чужое сочетание звуков. Неужели под этим именем может скрываться русский город? Немыслимо.

       Это там жил великий русский – Достоевский?

       Я там живу?

       «Ленинград» – было душевно, близко. Там уже давным-давно не прочитывался никакой Ленин, получилось просто новое слово – и слово русское, нежное и твердое одновременно. Да, смысла в таком названии уже не было, имя без имени. Но часто ли, говоря «Петербург», мы вспоминаем древнееврейского рыбака? Петр – даже не его подлинное имя, это творческий псевдоним…

       Петр – камень. Петербург – город камня. Хорошо ли? Камень – холодный, мертвый. Булыжник в болоте…

       «Санкт-Петербург» – не наше слово, никакое, без окраски, как какой-нибудь «фульминат». И те, кто правили из этого города Россией 200 лет, по-русски-то почти не изъяснялись. Не здесь ли корень беды?

 

СУПЕРСТАР

 

       Однажды из коридора долетел дурацкий смешок и междометия – что-то вроде:

- Да… Ни хрена себе… – а потом откупорили камеру и сказали, – вы тут, чуваки, между собой разберитесь! Дела-а…

       После чего втолкнули…

       …одного человека… как бы помягче выразиться…

       М-да… Человека одного…

       Меня.

…

       Сознание потерял. На чуть-чуть.

       Я глядел в него, как в зеркало. Он в меня, правда, вряд ли: я успел лицом ощетиниться, к тому же он еще не привык к темноте.

       Алекс Кофанов увидел мои выпученные глаза и нехотя сознался:

       - Ну да, это я… Значит, представляться не надо. А тебя как звать, сосед?

       - Але… Денис.

       Я соврал потому, что он начал уже подозрительно приглядываться. Если еще и имя совпадет – совсем не к добру! Он подошел ближе, глядел – и менялся лицом. Я полуобморочно пробормотал:

       - Действительно странно… Многие говорят, что я на вас похож…

       - Да уж… Шоу двойников…

       У него, кажется, тоже сознание малость отплывает.

       Мы пялились друг на дружку, как два педераста, насилу взгляды развели. Главное – ничему не удивляться. Всё нормально. Ничего необычного…

       Я твердо решил не дотрагиваться до него: будет аннигиляция, и располземся гнусной лужей. В кино видел. А он сказал:

       - Вот такой, блин, праздничек…

       Я вдруг спохватился:

       - А как вы здесь оказались? Я этого не писал!

       - Чего не писал?

       - А… так. Ничего.

       Он помолчал, глядя.

       - Странный ты какой-то… Как оказался – загребли! Прямо из номера. Нафиг я им сдался?

       - А в городе откуда? – не отставал я.

       - Откуда-откуда – концерт у меня завтра! Должен был… В честь юбилея, понимаешь, этого херова… как его, дьявола?

       - Даргомышля.

       - Точно. Ты здешний?

       - Нет.

       - А откуда?

       - А что?

       Ой, идиотский диалог!

       Что делать?! Что делать, граждане?! Ответить правду – опять получится чрезмерное совпадение. Назвать какой-нибудь Воронеж – а вдруг он там был? Спросит улицу…

       К счастью, Алекс проехал собственный вопрос. Какое ему, правда, дело – откуда я? Вместо этого он спросил:

       - За что замели?

       Тут я уже ответил честно, даже с вызовом:

       - На вас похож!

       - За это?! Я-то чем не угодил?!

       - Ничем. Им заложники нужны, чтоб бомбой не шарахнули, поэтому всех знаменитых…

       - А что, могут шарахнуть?

       Я впервые испугался на эту тему:

       - Н-нет, не могут! Надеюсь…

       Молчали долго.

       А ну как правда? Не пожалеют заложников – и вмажут? Может, ракета уже в пути… Через три минуты – вж-жик! – вспышка, ударная волна – и… и… всё, собственно… Потянуло забиться в угол, подальше от окна. Еле сдержался.

       Сам же писал про Антона: смерти не надо бояться. Да… чёрт… писать легко…

 

ЦИФРОВОЙ ФАЙЛ

 

       Хорошо выглядит, подлюга! Рожа гладкая, перстень, цепь на шее. Наел на звездных харчах. А с чего он звезда, что он такого особого поёт? Почти весь репертуарчик я уже сочинил – почему же с этими песенками я лабух, а он – суперстар? А-а, точно, подлег под нужных! Не дай Бог стать таким, продаться ради бабок!

       Но погоди, ведь он – это я…

       Он вдруг засмеялся – грустновато, но долго.

       - Вы что, Алекс?

       - Надо было так попасть! Я ж на гастроль выбрался впервые за год! Меня ведь уже почти нет…

       - В каком смысле? – я думал, он начнет философию, дескать: «что наша жизнь», «всё иллюзия», но певец оказался конкретнее:

       - Да я, понимаешь, согласился сдуру на один проект… Слыхал про виртуальное дублирование?

       - Нет вроде…

       Я, конечно, ужасно насторожился.

       - Ты знаешь, что старика нашего Соврановича нет?

       «А он что – есть?!» – завопил я беззвучно. Всё никак не верилось, что мои вымыслы ожили.

       - Как нет? – удивился я почти искренне. Я ведь не придумал еще судьбу Соврановича.

       - Так. Помер, лет пять уж.

       - А по телевизору… – повел я осторожно, потому что не знал: вдруг что-то не срослось при перемещении, и Совранович по ящику не выступает. Но всё было четко:

       - По Тиви вещает виртуальный двойник, – перебил Алекс. – Фирма «Нью Эйдж» насобачилась рисовать электронных человечков – что и не отличишь. Видал мой клип «Торможение»? – я что-то промычал. – Вот там меня тоже нет, всё графика. Это был первый, потом еще сняли «Зеленый трамвай» и «Вику».

       - А Вика с вами?! – крикнул я. Мысленно. Не имею я права на такой вопрос! Пришлось спросить то, что и так знал:

       - Почему вас там нет?

       - Ты что, тупой? Я же говорю: нарисовали! Виртуальное дублирование! Человека заменили на цифровой файл. И песни начали записывать моим голосом. А потом, сволочи, стали искать похожих на меня, гримировать – и выпускать на сцену под фанеру. Знаешь, сколько двойников по стране ездит и мои деньги хапает? – и вдруг он уставился снова. Дошло.

Сейчас убьет.

       Фу ты Господи, страшный-то какой!

       - Алекс, клянусь: я не один из них.

       Голословно. Бездоказательно. Но поскольку правдиво – убедило. Он спрятал взгляд в ножны и минуту молчал.

       - Поганое время, – проворчал наконец Кофанов.

       - А почему вы не боитесь такие вещи говорить?

       - Да… бояться надоело. К тому же, тебе почему-то доверяю. Такое ощущение, будто давным-давно знакомы.

       «Да уж…»

       - Честно сказать – достало всё до охренения, – продолжал великий певец. – Вот меня сюда сунули как американскую подстилку. Так?

       - Возможно.

       - А знаешь, где у меня эти американцы? Я ведь русский – понимаешь?! Как-то в «Голинайте» фанера сдохла – я на сцене, а музона нет. Мне что-то стрельнуло – и я а-капелла «Прощай радость» – знаешь, русская. И прикинь: шпана, тинэйджеры, поколение Пепси – им же вроде ничего не надо, кроме пива и дэнса – слушали, как приклеенные… Отпали просто. И в глазах что-то засветилось… Но мне это припомнили, я сейчас почти нон грата, если хочешь знать.

       И опять мы молчали – и были теперь, действительно, как родные.

       - И кто ее выдумал, эту Америку? – горько спросил он. Я поспешил отвести от себя подозрения:

       - Никто. Сама зародилась, как вошь. Мыться чаще нужно.

 

СЛЕДСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

 

       Ночью двойничок безобразно храпел. Неужели я тоже? Он ведь – я.

       Я пытался свистеть, толкать в бок – он примолкал, но лишь на минутку. Я начал его ненавидеть. И что он такое ляпнул про Вику? Неужели моя Вика, девчонка моя родная – с ним трахается? Ждет сейчас в Питере звездного мужа, томится, бродит по огромному и такому пустому особняку… В голубеньком бассейне поплескалась – не радует; и коньяк – поллитра тыща баксов – в кайф не пошел… Меня бы и не признала, сука!.. Что ж такое творится?!

       Но утром он поразил.

       Алекс проснулся, сел и длинно посмотрел на меня:

       - Парень, им нужен я, а не ты.

       - Ценная мысль, – я был зол за храп.

       - Вот что мы сделаем… – он прокашлялся, будто голос проверял, – Могу? Могу. Эй, люди! – и забарабанил в дверь. На сей раз откликнулись быстро. Дверь отперлась, революционер жевал бутерброд:

       - Чего, Алексы?

       Он играл равнодушие – но сквозила гордость, что он так запросто со звездой. Даже с двумя.

       - Вам нужен я. Он – случайный. Отпустите парня.

       - Как докажете, что он случайный?

       - Элементарно, – и Кофанов запел «Зеленый трамвай». Мой «Зеленый трамвай»! С утра голос звучал не ахти, и досадно мне стало ужасно: да почему же вот этот пижон – звезда, еще и с моей песней?!

       - Спасибо. Круто, – похвалил охранник. – Пойдем, ты левый.

       Это он мне!!!

       Вместо ответа я запел тот же самый «Трамвай». Революционер перестал жевать. Дойдя до припева, я прервался:

       - Что?!

       - Ни черта не понимаю… Вы, ребята… тут… посидите, – и патриот исчез в крайнем замешательстве. Меня бы на его месте просто стошнило от двух одинаковых. Певец глядел на меня тяжко.

       - Да, снял манерку, – похвалил наконец, будто в морду двинул. – Долго копировал?

       Я промолчал. Кто еще с кого снял!

       Он задумался, потом опять решительно постучал:

       - Я могу позвонить в Питер моему менеджеру, заодно ваши требования передать. Вот и убедитесь, что я настоящий.

       - Ну, требования мы уже сообщили… Впрочем, пожалуй.

       Принесли сотовую трубку, и Алекс набрал номер:

       - Альберт? Привет, это я. Жив-жив, рано радуетесь. Да, в Дарго… хрен! не выговоришь… Нормально, жрать только маловато… Не знаю, брат – недели на две минимум… И передай там кому надо: город лучше не штурмовать.

       - За оборону отвечает спецназ, – подсказал революционер.

       - Спецназ отвечает.

       - Если что, вас всех подорвем, извините, – добавил охранник.

       - Нас подорвут к едрене, если начнут… Контракт?.. Да, это жопа… Ладно, пока.

Алекс выключил трубу и спросил меня:

       - Ну что, малец, есть кому в Питер позвонить? Выпускайте его.

       И меня вывели на воздух.

 

       Горечь гари еще ощущалась, но туман ушел. Миленький городок лежал спокойный-спокойный, уютно обнимаемый изгибом Сортирли, на дальнем берегу солидно высилась церквастая крепость – наверно, знаменитый монастырь. Деревья кое-где начали зеленеть.

       И что делать?

       В Питер. Только в Питер. Здесь – я чужой.

       А там – нет?

       …Не знаю…

       Ум лучше не слушать, а сердце говорит – надо в Питер. Если слушать ум – следует немедленно утопиться.

       Я где-то на Волге. Это примерно юго-восток. Значит, мне на северо-запад. Сейчас утро, солнце как раз на юго-востоке. Пускай светит в спину.

       И я пошел в выбранном направлении – туда, действительно, оказалась улица. Город быстро кончился. На окраине отдыхали несколько танков, и ребята осведомились, куда меня несут черти. Я показал докумажку, выданную при освобождении, и меня пропустили.

       - Только, парень, не труби, что ты отсюда. Дознание затаскает.

       Разумно. Поэтому, миновав поле зрения вооруженной силы, я эту справку мелочно расчленил и пустил по ветру.

       Дорога вывела на большое шоссе, стрелка вправо показывала Кострому, влево – Москву. Что-то плохо представляю себе, где Кострома, но от Москвы до нас – только ночной поезд… Я свернул налево, а в душу хлынула тоска по Питеру. И почему-то конкретно про блокаду. Вдруг представил, как рушились под бомбами дома, осколки корежили милые стены… Будто своим телом ощутил боль тела города, аж плакать потянуло. Как он там без меня?

       Я уж недели две в этом городишке. Скорей бы увидеть! Вдруг он сильно изменился, на Москву стал похож? Если они настроили небоскребов на Невском – я, наверно, умру.

 

       Я шел по обочине, без вещей и денег – один во всей России. Столько лет прожито – а будто вчера родился: ничего не понимаю, беспомощен. Ни над чем не властен! Даже собственное сочинение вырвалось из рук и разбухло до размеров Вселенной. Я уже и как автор не нужен…

       Да никто не нужен, если вдуматься. Не будь Данте или Баха – мир бы не почесался. Нас всех занесло сюда случайно. Ужасно хочется домой…

       А где это? Неужели нигде?

       Помогите мне! Ну хоть кто-нибудь помогите!!! Я не знаю, как жить в этом мире…

На такой призыв должны радостно броситься бесы (дескать «кто-нибудь» – вот и мы). И что? Был у меня один – и тот смылся…

 

НА МУРОМСКОЙ ДОРОЖКЕ

 

       Дорогу холмило, и с горба очередного пригорка я заметил надвигающуюся колонну бронетранспортеров. Я перепрыгнул канаву и залег за голые кусты. Армия пропылила мимо, и я закручинился по поводу судьбы.

       Впереди километров тыща. Во-первых, мне столько в жизнь не пройти; а во-вторых: другой раз зазеваюсь, и изловят. Чего это я делаю на пути из мятежного города? Не шлепнуть ли сомнительного странника для профилактики? Правда, явилась гипотеза, что если здесь меня убьют, я как раз очнусь в нормальном мире. Но проверять что-то не тянуло…

       Надо ловить. Машина не привлекает внимания, в отличие от одинокого пешехода без вещей.

       Я вылез из кустов и пытался голосовать. Но шоссе будто вымерзло: ничего по нему не двигалось, кроме меня. Возможно, трассу оцепили в связи с событиями – тогда на ней тем более опасно.

       Холмы, холмы, открываются волнистые горизонты. Трасса гуляет влево-вправо, как пьяная. Почему-то в России все дороги петляют. Загадочное явление. Отчего не провести ровно, как стрелу – по кратчайшему расстоянию между городами? В какой-нибудь Германии наверняка так и есть.

       А у нас петляют… И слава Богу. Мы и живем так. Так оно сердцу ближе, а с прямой автострады хочется поскорее удрать.

       Где-то здесь Муромец мочил нечисть. Кабы не асфальт – так и ждал бы Горыныча из-за угла!.. Но нет: жду американский патруль. Из низины не видать, что творится за гребнем: вдруг там меня караулят, тепленького?

       Но никто не караулил, я всё шел и шел, а шоссе всё не кончалось. По холмам беззвучно скользят огромные сумрачные пятна, тени облаков; я в одно попал – и никак не могу выбраться. Догоняю границу света – а она уползает от меня вперед по дороге, как черепаха от Ахилла. Значит, нам с ветром по пути. А я все равно его сейчас перехитрю: встану и подожду. Ага, проскочило! Пойду снова по солнцу.

       Оранжевые бабочки порхают густо, как мошкара – а многие сидят неподвижно на дороге, будто яхты с косым черным парусом. Большая регата. Иногда лениво раскрывают крылья – и снова вспыхивают оранжевым. Странные какие-то. Чего им надо на асфальте? Токсикоманы хреновы.

       Ботинками натерло ноги, я разулся набосо. Давненько я так не делал! Полсудьбы своей не касался живой земли… Впрочем, какой земли! – обочная пыль. Дряхлая покрышка, камушки, мелкая автомобильная ржавь – отломыши. Костик так же оставлял по пути своих странствий кусочки когтей и усов – неизбежные издержки перемещения…

       Кто я теперь? Босикомое. Ползет беззащитный жучок по странице собственной рукописи. Может, сверху наблюдают и уже заносят карающий ноготь – только жаль портить текст, ждут, пока доползу до края. Сейчас раздавят, только с буквы слезу.

       Вдруг аж прохватило, испугался: вдруг Дуэнде – изменник? Переметнулся к другому автору – и теперь меня кто-то пишет? И не сам иду пустым шоссе – а лишь подчиняюсь чьей-нибудь разнузданной фантазии? Прервется он писать – и я временно уйду в небытие: усну или сознание потеряю; снова текст откроет, ручкой тронет – и вскочу, побегу как заводной!..

       А ну как ему взбредет в голову…

       …лучше не придумывать – а то еще телепатически передастся…

       Раздавить меня танком…

       Не думать!!!

…

       …Он ведь даже не догадывается, что я живой, не просто словесная схема – на мне нельзя ставить опыты! Как ему намекнуть? Даже если удастся внушить свою мысль этому Неизвестно Кому – он, конечно, примет за собственную фантазию:

       - Как я ловко выдумал: мой персонаж мне же внушает!

       Значит, и я, когда писал, ничего не сочинял – герои сами нашептывали мне, что должно с ними случиться?

 

       Пожрать бы… Хоть бы деревня подвернулась…

 

       Потом такой поворот мысли пришел:

       - Христиане учат, что Бог мир сотворил, а потом в нем воплотился. Ну, Сына послал… С голодухи плоховато соображаю… Пусть Сына послал – но Троица-то едина! – значит, всё равно, что сам воплотился.

       Да…

       Так ведь я … это… то же самое… Создал роман, а потом в нем… непорочно зачавшись, понимаешь… Я – местный Джизус…

       Что из этого следует, додумать не удалось: мысли постоянно перескакивали на покушать. Вертелась фразочка из фильма:

       - А в тюрьме сейчас ужин. Макароны…

       Беда. Весна – ничего еще не созрело. Помародерствовать нечем. И хоть бы деревня какая!..

       С непривычки ноги искололо дорожной мелочью, да и прохладно – обулся. В ботинках сразу стало горячо, зажужжало, вверх по ногам побежала какая-то новая волна. Вот и славно: ноги отдохнули от ботинок, теперь пусть отдохнут от гравия. Разнообразие. То и другое по отдельности убийственно, а вперемежку – хорошо. Так и жить надо – разнообразно. Меня вот сюда закинуло – ну и слава Богу, совершенно неповторимые впечатления…

       Счастье просто привалило…

       А к Вике я, наверно, вернусь – может, даже в тот же день, когда пропал. Время сделает петлю и сомкнется само с собой в первоначальной точке.

       Она даже ничего не заметит, только будет иногда странно вглядываться:

       - Ты как-то изменился…

       Еще бы! Для меня год прошел, а у нее – мгновение…

 

       Почему так случилось? Счастье с Викой поманило – и пропало…

       И сцены, и успеха мне никак не достичь…

       Наверно, это правильно. Это школа. Испытания что-то важное делают во мне, «демонтируют ветхого человека» – по Святомиру. Наверно, такая же штука со всем народом происходит, и мучаемся мы не просто так, а для чего-то очень важного. Россия – не просто обостренное страдалище; это мастерская, где создается новый человек. Хотелось бы верить.

       Да, это школа. У меня есть сверхмиссия. Я местный Джизус.

       …Только и остается – утешать себя байкой о сверхмиссии.

 

       Ага, про Джизуса…

       Бог сотворил мир и потом пришел сюда страдать. Наверно, не очень удачно сотворил, раз понадобилось расплачиваться.

       Я тоже сотворил – и расплачиваюсь. Я подобен Богу…

       - Ах, как нескромно!

       Кощунство? Самомнение? Или, может быть – смысл жизни?..

       Ведь если есть у жизни какой-то смысл, то это – уподобиться Богу. Он выше нас, и походить на него – значит возвышаться.

 

       Травинку хоть пожевать… Метелочка на тоненькой зеленой трубке – ухватить и тащить мягко, без рывка. Туго вытягивается, скрипит – без звука, но рука чует – идет, идет медленно… Выскользнула. На конце – беленький мягкий черенок, можно съесть. Сколько же надо травы перепортить, чтоб желудок хоть немного почувствовал?

 

       Думай, думай, Леха! Это отвлекает от желудка.

       О чем я? Ага, надо быть подобным Богу… А как? Что мы про Бога знаем?

       А только одно мы знаем достоверно: он – Творец.

       Ведь сама мысль о Боге откуда взялась у того, самого первого жреца? Тогда он еще не был жрецом… Бежал древний охотник за оленем, размахивая неуклюжим своим копьем, упустил наверняка (кабы поймал – ничего бы не случилось. Нажрался бы и лег спать).

       Итак, упустил он своего оленя… Стоял, как я сейчас, на пригорке и смотрел вдаль. Насчет пожрать выискивал… И вдруг увидел этот мир. Понимаете – увидел!.. Вдруг понял, как безумно сложен и пестр этот мир – и как при этом гармоничен.

       - Да неужели случайно?! – изумился он. – Неужели само собою зародилось это тончайше продуманное многообразие? Не может быть! Ведь был же, был у этой потрясающей красоты Мудрый Создатель!

       Упал и впервые начал молиться – не из страха, а от восхищения… Этими словами он, конечно, не думал. Но ощутил примерно так – я уж вам отвечаю…

       Если Бог – не Творец, тогда он вообще не нужен.

       Поэтому единственный способ уподобиться Богу – творить самому. Смысл жизни – творчество.

       Интересно, что бы по этому поводу сказал Святомир? Хотел бы я с ним… впрочем… Чушь! Я же сам его выдумал!

       А может – не выдумал? Может, он есть – и я его чудом разглядел? Я весь мир этот сочинил – где сейчас иду – но почему в нем столько неожиданных подробностей? Не придумывал я вон тот проржавевший велосипед в канаве – откуда он взялся?! Значит, ничего я не выдумал… просто слишком глубоко вошел в то, что мне открылось.

       Так бывает: идешь по лесу, и вроде под ногами твердь, травка, кочки-ягодки – но как-то подозрительно колышется. Начинаешь сочинять: а вдруг там болото? Под пленочкой дерна? Бурая жижа, пузыри тягуче поднимаются, на дне – скелет утонувшей прошлым летом коровы… Не дай Бог затянет – буду радом с парнокопытным лежать тысячу лет, и никто не узнает, где могилка моя… И вот уже произведение готово в голове, триллерочек. Топнешь ногой для проверки – и правда, выпирает жижа под сапогом, и колышется сильнее. А уж выдумал ли? Или вправду болото?

       Я вот топал-топал – да и провалился…

 

       Уж смерклось, ноги гудели – а присесть не находилось – не в пылищу ж падать?! И похолодало.

       Совсем уж стало темно, я дорогу лишь угадывал, готов был рухнуть и замерзнуть насмерть – а что мне терять? И тут сзади зарычал грузовик.

       Внутри оборвалось. Блеснул камушек под ногами, вперед выбросилась моя длиннющая тень… Поздно бежать!

       Да и всё равно: устал смертельно – пускай убивают…

       Ну как… Конечно, лучше бы нет…

       А что я могу?!

       Все равно дрожь внутри… Нарочно не оглядываюсь. Как мерзко – ждать выстрела в спину!.. Но сквозь мотор протиснулся голос:

       - Чувак, тебе куда? Подвезти?

       Я в полуобмороке взобрался в кабину и почти лишь для приличия спросил, засыпая:

       - А вы куда едете?

       - В Питер.

       - Серьезно? Как хорошо…

 

       Полупроснулся от тишины. Водила прижал грузовик к обочине, выключил мотор и мгновенно уснул. Трасса была уже другая, живая: из мрака поминутно выныривали фары, жужжали мимо и пропадали. Сбоку сквозило – наверно, стекло неплотно подогнано. Я нашарил какую-то технически вонючую тряпку и закутался.

 

ГЛАС НАРОДА

 

       Потом было уже светло, гул мотора, и столбы навстречу мелькали.

       - Гутен морген, чувак. Я Влад, – водитель протянул увесистую руку.

       - Леха.

       - Молодец, что Леха. Куда кандыбаешь?

       - Да туда же, в Питер.

       - Ну?! Земляк? А ты, случаем, не с Дыбенко?

       - Не, с Садовой.

       - А-а… – он будто даже обиделся и замолчал минут на десять. Я его в зеркало украдкой разглядел. Плотный детина, в грязной фланелевой рубашке, а возраста невнятного. Бывают такие гладкие, крепкие ряхи – в хорошем смысле – что может тридцать, а может, и пятьдесят.

       Стало неловко, что меня халявно везут, а я разговор не поддержал. И я спросил из вежливости:

       - Влад, а вы… откуда едешь?

       - Не поверишь, Леха – с Хабаровска.

       Я и не поверил:

       - Это ж Дальний Восток!

       - Ну. Владею, твою мать, национальным расстоянием!.. – он вдруг дернул руль. – Баран, куда прешь! Какой говноед права выдавал!? Видал, Леха, как меня этот мудоскреб срезал?!

       Он добавил много колоритных слов, но я не запомнил.

       - Леха, ты вроде образованный, – неожиданно обрадовал водитель. – Как думаешь: будет когда порядок в стране?

       - То есть?

       - Да задолбало: бардак и бардак. Вован в Мавзолее…

       - Какой Вован? Ленин, что ли?

       - Добро бы… Ты что, телик не смотришь? Ну ты даешь… Это ж московский этот… авторитет, блатарь… Купил себе место, чтоб вождя выкинули, а его положили.

       Я воскликнул:

       - Не может быть!

       Влад невесело ухмыльнулся в одну щеку:

       - Теперь всё может быть…

       - И что?

       - Как что? Помер месяц назад… Ребята серьезные, Ильича в землю зарыли, в Мавзолее теперь этот валяется под стеклом… В костюме, цепь на шее, мобила в кармане, вместо часовых два братана стоят бритых… Надпись сменили: «Вован», букв столько же… Слыхал про Дрыгомышль?

       - Так, смутно, – нашелся я. – А что там?

       Он опустил стекло и харкнул на встречную полосу.

       - Бандюки целый город хапнули, варежку раззявили на мильён баксов. Не заплатите, говорят – взорвем нахер вместе с церквями. Это ж, прости Господи, нельзя, бля, пидарасы! – и он совсем уж внезапно перекрестился. Я опешил:

       - Почему бандиты… Пропаганда, наверно… Они же за свободу России!

       - Н-да? С-свободу? – просипел он скептически. – Какая свобода, к свиньям?! Порядок нужен! На Америку, дураки, понадеялись – думали, они с мозгами. А тоже – сопли одни. Сталин бы в двадцать четыре часа…

       Водитель закурил и потому полминуты молчал. Потом отрезал:

       - Иосиф Виссарионыч навел бы порядок, у него бы мразь и не пикнула, и оккупантов выкинул бы в двадцать четыре часа.

       Я быстро взглянул на него. «Оккупанты» перекинулись, как мостик, разговор сразу вскочил на ступеньку доверительности.

       - Порядок-то, может, и да, – начал я, – но мы оба, возможно, сидели бы.

       Я ожидал взрыва, дескать «зазря не сажали». Но Влад только усмехнулся:

       - Эт верно. Могли, – и добавил внезапно, – да и похрен.

       - Как так?!

       - Да так. Зато знали, зачем жить.

       Я опешил. О чем он? Какой такой великий смысл жизни был при Сталине? И воскликнул:

       - Это коммунизм-то строили?! Да ведь вранье! Не бывает коммунизма!

       Рискую. Если он красно-коричневый, сейчас просто выкинет из машины. Но за живое задело, не могу я молчать!

       Однако Влад спокойно докурил, бросил бычок в окно и ответил:

       - Хер с ним, с коммунизмом. Мы ж страна была зашибись! Такую херню строили, до которой никто в мире не дофурычил. Нас все боялись – но ведь и завидовали! Уважали! Снизу вверх ведь смотрели: вдруг мы вправду коммунизм сгромоздим? Знали, что вранье – а вдруг?! Это ж гордость, бля! Мы ж круче этой вшивой Америки были в мильён раз! А сейчас… плаваем, как говно в ссанье…

       Что я мог возразить? Я молча глядел на Россию, которую вовсе не знал, даже почти не видел до этого. Я в своей столице мозги ломаю о судьбе страны – а где-то вон там, в безвестных деревнях, городишках, в головах крестьян или небритых потных дальнобойщиков, с ревом пролетающих навстречу – может быть, есть уже все ответы. И ответы, как ни смешно, правильные. Только кто их будет слушать?..

       Больше мы почти не разговаривали, однако Влад дал мне пожрать, когда сам остановился на перекус. Не хотелось одалживаться – но денег я не взял в перемещение. Да и другие уже были деньги: я мельком видел у него. Мы проехали еще сутки, переночевав снова на неведомой обочине, а на третий день природа вокруг стала родной, болотистой, на указателях замелькали названия питерских окрестностей, я жадно озирался. Влад тоже повеселел.

       Начались окраинные дома – серые, заводские – но я так и впился. Захотелось кинуться обнимать даже нечеловеческий сталинстрой Московского проспекта… Обводный канал разлетелся в обе стороны грязно блестящими крыльями – и вот он, Петербург… Я, кажется, плакал.

 

ДОМОЙ

 

       Он высадил меня на Сенной, и тут же прицепился американский полицейский, точь-в-точь из кино: весь в коже и в угловатой фуражке, только усталый и мрачный. Под усом у него вздулся серый гнойник. Он что-то спросил, и ко мне вернулось ощущение школьных уроков английского: училка лопочет быстро-быстро, и на меня льется поток звуков – птичка поет, не то речка журчит… А надо не только въехать, но и прощебетать в ответ тоже по-птичьи… Поняв это, коп проворчал более понятно:

       - О шит! Факин Раша… – и сказал. – Документы показывать.

       Я сжался. Откуда мне знать, какие у них тут аусвайсы? Мой-то – явный анахронизм! Но пришлось вынуть. Коп повертел российский паспорт, сомнительно сличил фото с оригиналом – тут я уже испугался другого: что он меня узнает… то есть не меня… ну, понятно… и начнутся вовсе лишние вопросы. Но плевать ему было на русский шоу-бизнес. Он особо задержался на страничке с пропиской, тронул паль-цем гнойник, выругался беззвучно и вернул документ, строго наказав:

       - Заменять нью образец.

 

       Сенная, надо же…

       Площадь выглядела точь-в-точь, как я помнил: недостроена, перерыта, в грязище и колдобинах. Ее разрыли давным-давно, когда у меня с Юленькой всё кончилось – ну той, одноклассницей, первая любовь… Так с тех пор жизнь и наперекосяк. Только теперь тут бродячие собаки. Их, кажется, сотни – никого не боятся, выясняют отношения, спят кучей, друг об дружку греясь. Это их площадь. Одна – здоровенная, рыжая – пробежала рядом спокойно и неотвратимо, как торпеда.

       Рельсов нет. Видимо, как я и писал, трамваи убиты. Теперь он бы не выручил, беседуй я с Раскольниковым…

       Сумерки. Люблю это время, оно загадочно – небо глубоко-перламутровое, дали теряются: можно воображать там что угодно, в освещенных окнах какая-то неизвестная жизнь – всегда хочется верить: хотя бы там счастье… Но сейчас муторно, можно не объяснять. Куда идти? К себе? Скорей всего, нет у меня никакого дома!

       Всё же иду. Некуда больше!

       Вот каланча, взлетает к звездам черной башней. Мой подъезд. Сердце колотится, будто к Юленьке иду первый раз. Ой, хуже… Моя дверь. Боже, какое всё родное! Надписей на стенах прибавилось, стекла повыбиты, срани больше – но моё, моё!

       Ключ. Вставится или нет? Подошел! Невероятно… Вхожу…

       Темно. Привычно тянусь к выключателю, зажигаю. В коридоре полно незнакомых вещей, велосипед, коробки какие-то… Страшно. Здесь явно живут, а меня, скорей всего, примут за вора. Может, удрать?

       Тут бабкина дверь открылась, и мы с неизвестной женщиной оцепенели друг на друга. Она тихо позвала:

       - Паша…

       Выглянул мальчик лет десяти, посмотрел на меня, потом ей в испуганное лицо – и спокойно сообщил:

       - Ты что, мам? Это же Алекс.

       И ушел. Женщина вдруг заулыбалась, шагнула ко мне:

       - Здравствуйте, Алекс! Вы извините – не узнала: выглядите вы так… необычно. Что, решили навестить?

       - Э… Да… навестить…

       - Извините, мы к вашей двери коробки придвинули – вас так давно не было… Я сейчас уберу.

       - Да ничего, ничего…

       Она стала хлопотать, из Людкиного хода появилась еще одна женщина – постарше, потом двое мужчин. Все меня почему-то признали, засуетились, начали улыбаться, задавать вопросы – я тупо мычал в ответ. Кто я? Видимо, я – тот. Звезда хренов. Почему он в этой квартире? Неужели отдельной не обзавелся?

       - Вы, наверно, всё на гастролях?

       - А пачему такой вид? (с акцентом кто-то) Что случилось?

       Пожилая вынесла стопку истрепанных бумаг:

       - Мы тут за телефон платили, а ваша доля… вот… две тыщи семьсот пятьдесят… вы, пожалуйста, мне отдайте. Вот квитанции.

       - А можно автограф?

       Надо прояснить ситуацию. Как бы так спросить, чтоб не по-идиотски?

       - Извините, а… вы не помните, когда я тут последний раз появлялся? А то закрутился что-то…

       - Да уж где-то год, Алекс. Помните, вы часа на два заскочили, чаю согрели, платежки забрали…

       - Ну да, конечно, помню…

       Кавказистый мужчина сказал не без зависти:

       - Канешна, чего тебе тут: у тебя дом, усадьба – в этот… пригород. Где, кстати – не секрет?

       - Да… – я коряво махнул рукой. – Ну… Неважно.

       - Ай, нехорошо коммерческая тайна от соседа! – горец засмеялся и стукнул меня по плечу. А пожилая деловито добавила:

       - Тут вас выселять хотели за неуплату – да мы отстояли: человек уважаемый, говорим, всё отдаст. Правильно?

       - Да, да, спасибо… Вы извините, я к себе…

 

       Ключ от комнаты тоже подошел. Я не стал включать свет, заперся изнутри и упал на софу.

       Дома…

       Господи, я наконец дома!

       Не хочу видеть – вдруг что-то неприятно поменялось? Самозванец мог обои переклеить, мебель ненужную притащить… Но ощущение – моё, то самое. Утром посмотрю, тогда будут силы и порядок навести, если что. А сейчас – спать…

 

СЕРТАЙНИЗАЦИЯ

 

       Я проснулся и долго влюбленно глядел в милый потолок: побелка крошится, люстра мухами усрана… Всё, как раньше. За окном гремят машины, сирена ментовская пробует голос:

       - Виуиуиуить!

       Может, ничего не было? Просто долгий омерзительный сон – и демон снился, и Вика… Ладно, пусть и Вика приснилась, лишь бы я в нормальном мире! Сейчас встану, Костика покормлю, роман посочиняю – а вечером в кабак…

       Черта с два.

       Я сел – и сразу увидел на стенке календарь «Звезды российской эстрады. Алекс Кофанов». Хайр подсвечен сзади красным, в руке с перстнем – радиомикрофон.

       А двойничок-то тщеславен! Иконостас в комнате устроил…

       …Ну, я бы тоже не удержался…

       Однако, не жрамши сутки. Брюхо свистом поет. Сейчас бы я Антона в тайге поубедительней написал, безо всякого Джека Лондона…

       Что же делать? Я нищ… Подайте инвалиду литперемещений…

       Слушайте, шутки шутками – а кушать хочется! Когда концы с концами перестают сводиться, они отбрасываются…

       Та-ак… идея… Я всегда немного денег держал в ящике стола. Не дай Бог звездунец сменил привычку…

       Руки трясутся собственный ящик выдвигать…

       Есть! Новые, медведь нарисован – у водилы такие видел. И пачка баксов!!! Ну спасибо, двойник, молодец!

       Я побежал за едой.

       В магазине висели плакаты: строгий дядька с надписью: «Что ты сделал для сертайнизации?», потом девушка держала рог изобилия и сообщала: «Наша цель – скорейшая обилизация продуктации. Компания «Футбойл купля-продакшн»». С продуктами было тоже по-советски – весьма скудновато.

       Я пришел на кухню варить макароны. Сосед-кавказец курил.

       - А что это вода такая желтая? – спросил я, открутив кран. – Ремонт, что ли?

       - Ты щито, дарагой, с дуба рухнул? Теперь всегда такая вода.

       - Она же, наверно, несъедобная?

       - Ничего, ты ее вари-вари, микробы мертвый будут. У нас на хлебозаводе раньше тройной очистка стоял, теперь совсем сломался.

       - Вы на хлебозаводе работаете?

       - На хлебозаводе. Если ты нашу технологию знал, ты бы батоны кипятил.

       Он загасил окурок и ушел, появилась молодая соседка:

       - Доброе утро, Алекс. Так приятно вас видеть!

       - Да ну, что вы…

       - Как же, вы – и здесь… Вы что, будете тут жить?

       - Э… какое-то время.

       Я абсолютно не соврал. Потому что «какое-то время» – это, извините, от нуля до вечности.

       - А как же ваш дом?

       Хм! Хороший вопрос!

       - Да… Семейные проблемы…

       - А-а… понимаю… Алексей… ой, извините, можно я вас Алексеем буду звать? А то Алекс – как в кино…

       - Конечно. Кстати, что такое сертайнизация?

       Она опешила:

       - В каком смысле?

       - Ну как… в смысле – что это такое?

       - Вы шутите? Как вы можете не знать?

       Что-то ляпнул. Надо отмазаться:

       - Да… я всё в творчестве, закрутился. Так что это?

       - Повышение уверенности в правоте властей, – она недоверчиво улыбалась.

       - Как?!

       - Ну вы же знаете: каждый гражданин Евразии должен быть всегда уверен в правоте Америки…

       - Всегда?! А, ну да, конечно… Как я мог забыть… И что, уверены?

       Она посмотрела испытующе:

       - Как вам сказать…

       Вытянулась небольшая пауза, потом соседка взглянула на мою кастрюлю:

       - У вас не сгорит?

       - А! Спасибо! – я бросился сливать макароны, а она, помявшись, сказала:

       - Алексей, у меня к вам просьба… вернее, вопрос. Вы не могли бы мне… если не трудно… как-нибудь работу найти? Я понимаю, нелепо… Но у вас же связи, мало ли… Мне удалось устроиться только уборщицей – а там зарплата ниже процента…

       - Какого процента?

       - Ну как же… «Закон об отторжении детей».

       - Какой еще закон?!

       Что творится в моем мире?! Я не сочинял такой дряни!

       - Вы что, Алексей?.. А, у вас детей нет… По закону, если у родителей доход меньше нужного процента, дети старше десяти отторгаются в пользу государства. А Пашеньке десять через полтора месяца…

       - Как отторгаются… И что с ними делают?

       - В шпионерскую организацию, не знаю там, куда… – она махнула рукой и отвернулась. Хм… Надо что-то сказать.

       - А кто вы по профессии? – нашелся я. Она горько усмехнулась:

       - Лишний человек. Инженер.

       - А… Хорошо, я попробую.

       - Спасибо вам огромное!!

       Черт… Наобещал…

 

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ОДНОЙ БРЕДОВОЙ ТЕОРИИ

 

       Позавтракав, я сразу поехал к Вике.

       Это оказалось сложнее, чем я думал: забыл про гибель трамваев. Пришлось всматриваться в надписи на маршрутках – до места ни одна не шла, ехал с пересадкой.

       Конечно, Вики нет, она в другом мире – в реальном. Ее нет.

       А вдруг?

       Я вылез на ее остановке. Всё похоже! Даже метрострой есть – действительно уродина. На забор налепили рекламы, стало еще хуже. Моя рожа полуоборванная торчит.

       Всё немножко не так. Расстояние до забора было больше, фонаря вот здесь нет – а мы под ним целовались. В торце дома оказалась библиотека – в реальности был мебельный. И сам дом немного иначе построен, хотя тоже серый кирпич.

       В подъезде – так же красным нацарапано «Юра – лох». Как я ему обрадовался! Впрочем, может, это другой Юра…

       Ее дверь. Черт, как в противном сне – вроде всё так, и как-то не совсем. Коврик чужой под ногами… Ладно, не тяни!.. И звонок другой…

       - Да? – дядька в тренировочном костюме.

       - Здравствуйте… А… Вика?

       - Какая Вика?

       - Здесь Вика не живет?

       - Вообще-то нет.

       - А… раньше жила?

       Он вышел на площадку и прикрыл за спиной дверь:

       - Слушай, брат, никакой Вики тут никогда не было. Вали отсюда, моей жене такие вопросы не в жилу.

       - Понял.

       Ехал как облеванный. Откуда, откуда в моем мире наплодилось столько гнусных людей, которых я не сочинял?

 

       Но погоди, Вика ведь есть в романе – иначе говоря, в этом мире! Вторая Вика. Не та, что ждет певца Алекса в неизвестном особняке – а другая, за которой Саныч бегал!

       …Голова кругом… в том мире… в этом мире… Так и не могу до конца поверить, что ожила моя фантазия. Это же абсолютно невозможно! Не бывает…

       Но если я в нормальном мире – тогда почему в ее квартире тренировочный дядька? И вот этот на стенке, с микрофоном – откуда? Нет, я в том мире, в чокнутом. В своем творении…

Значит, романная Вика где-то здесь. Другая Вика – но очень похожа. Значит, тоже может оказаться близкой и хорошей: я же под себя сочинял!.. Она, правда, с Игреком… да, проблема…

       Ну так он сейчас в Даргомышле! Как удачно! Может, она не поехала? Я не писал, что она там… Найти и охмурить!

       Найти! Где ж я ее?..

       Не помню: в романе ее адрес указан? Если да, то всё проще простого. Но тогда другой вопрос: где взять роман? Текст, извините, в другой реальности…

       Беда-а…

 

       Так. Погоди.

       В другой? А если их… два? Два текста?

       Спокойно… спокойно… Надо собраться с мыслями…

       Если этот Алекс – я… а ведь он – я…

       …то он… тоже писал «Демонтаж». Ну, должен был, по логике. Тогда… если он не выкинул рукопись… есть шанс, что она в комнате. Мог, конечно, и в особнячок увезти…

       Я бросился искать. Куда же он, зараза, ее захайдакал? Только бы не увез!

       Нашел!

       Черт возьми, нашел! В том же книжном шкафу. «Демонтаж». Ты ж мой хороший… Мой почерк, мои мысли… Невероятно…

       Что-то он совсем не изменился: как я перед перемещением оставил – такой же. Даже потрепан не сильнее. Странно. Непохож на измученный творчеством. Ну-ка, чем заканчивается?

       «А Игрек, получив к своим услугам радиостанцию, немедленно вышел в эфир на всю Россию:

       - Братья и сестры!»

 

       Это что же… Он ничего не добавил? Ай тунеядец!

       Нет, в самом деле хамство: поёт мои песни, жирует – а роман ни строчкой не двинул!

       …Та-ак…

       Послушайте… Я аж похолодел от догадки.

       Ведь я… написал этих «братьев» неделю назад… ну девять дней… и потом сразу предложил демону переместиться… Точно. Влом стало выдумывать, восклицательный знак поставил – и решил слиться с первоисточником, понимаешь… А вечером…

       А вечером, ребята, я должен был звонить продюсеру – ну, этому, который в кабак забрел, меня услыхал, сам подошел знакомиться и телефон оставил… Я не особо поверил, но взволновался. И непременно позвонил бы – я ж думал, ненадолго…

       Ой, черт!.. Не дотерпел…

       Ведь это я сам, своими руками породил двойника – по Викиной теории! Права оказалась девка… Я решил переместиться – а он… собака… не решил… Он позвонил продюсеру и начал карьеру – потому и роман забросил, а я… идиот!!!

       Тут мне стало невпротык, я упал и уснул, чтоб ничего этого не видеть.

 

       Проснулся ночью. Вставать было дико – но сон пропал.

       Календарь со звездой висел, гад. Как я надеялся: сгинет, приснился! В глупой надежде я тихонько включил радио, но мне сообщили:

       - Беспорядки в Даргомышле пока продолжаются, однако ситуация, по заверению министра госбезопасности Евразии, находится под контролем. Бандформирования, захватившие город, полностью блокированы, и окончательно разрешение кризиса – лишь дело времени. И коротко о главном: он, господин президент Соединенных Штатов, по-прежнему находится на отдыхе.

       Затем порадовали, повеяло прежней Россией: аптечная мафия начала рекламировать болезни:

       - А вот есть еще такая болезнь, такая и такая. Симптомчики подробно. Вы, граждане, непременно всем этим заболеете и помрете в конвульсиях. Впрочем, сей миг оттяжим слегка, если будете жрать наши лекарства…

       Болезни те же, а названий навыдумывали не в пример эффектней. Кому помешала старая милая цинга? Зачем заменили пародонтозом?

       Ну как зачем? Слышно же по звучанию: пародонтоз лечится гораздо дороже. От цинги сырую картошку покушал – и здоров (см. опять-таки Джека Лондона). А вот с модным названием… Врачам и аптекарям ведь чего надо: чтоб люди болели – и пострашнее, и почаще. Иначе обанкротятся врачи…

       - Меня зовут Красноармина Агриппиновна, – обрадовала скрипучая старушонка. – Мне 84 года… кажется… У меня много лет было несмыкание прямой кишки, и эта… каловая масса не удерживалась внутри. Ну, просто идешь, идешь – и вываливается.

       Я инстинктивно потянулся выключить гнусный прибор – но любопытство удержало. В прежнее время реклама была все же чуть-чуть корректнее…

       - Я пробовала брезентовые трусы, – продолжал божий одуванчик, – пробовала пробочкой затыкать, один доктор даже посоветовал мне вставить туда в кишку шланг – и в специальный мешочек концом… Но ничего не помогало. Я живу одна, 30 лет назад умер мой муж: захлебнулся ночью моими жидкими какашками… И вот подруга посоветовала мне новое чудесное лекарство «Контрасратин». Я принимаю его регулярно, и мне больше не нужен шланг. А свои брезентовые трусы я пожертвовала детям-сиротам.

       Я вздохнул длинно и прерывисто. Нет выхода.

       Стал нарастать далекий гул, дом покачнулся, стекла зазвенели – я бросился к окну. Глухая ночь, черные квадраты, ветром мотает мертвенные пятна фонарей – а на Садовой, внизу, дизельным грохотом ревет колонна военных машин. Огромные, страшные, фары в решетках. Камуфляжные пятна, чехлы… Из-под брезента – ствол-бревно, отблескивают косые срезы дульного тормоза. Каратели, наверно – Даргомышль душить…

       Какая-то злая фантастика. Едут тролли, крошка Цахес… Да как они смеют – среди ночи?!

И ведь ни одно окно не загорелось! Мертвые провалы в стенах, мечта Малевича… Всех разбудили проклятые вояки – но люди боятся даже выглянуть, чтоб не увидеть нечто секретное, за что придется отвечать. Я тоже невольно отпрянул от окна, дернулся даже свет погасить – но удержал себя. Чтоб я еще трусил перед собственным миром?! Не дождетесь!

       Притихло.

       Рукопись на столе. Из-за нее меня сюда зашвырнуло! Придушил бы… Но нет, эту песню не задушишь, не убьешь, бумага все стерпит…

       Да и причем тут… Кого угодно готов выдумать, чтоб с себя ответственность скинуть. Сам я во всем виноват!

 

       Ладно, надо искать Вику. Что в романе об ее адресе? Так, глава «Вербовка»: «…хрущоба в спальном районе. Купчино, может Дыбенко или Озерки…»

       И всё?!!

       …Ну спасибо, Лешенька! Охренительная конкретность…

       М-да…

       Отчего я, черт возьми, не Достоевский? А?

       Ведь он протокольно бы: до количества ступенек и цвета обоев. Учиться надо у классиков – как я теперь это понимаю!..

       Одна примета: пресловутый метрострой. На три района… Можно поискать, конечно – пару месяцев побегать по окраинам… Дом при метрострое найти можно – если существует – но ведь ни этажа, ни номера квартиры!.. Правильно: передавить все дверные звонки – а потом записать десять тысяч идиотских диалогов… Морду кто-нибудь набьет – это уж непременно.

       Это, конечно, сюжетный ход – типа «Мертвых душ». Энциклопедия русской жизни, описание типажей, встреченных при поиске родной души, существующей только на бумаге…

       Ну, а найду – и что? Дверь настежь, сердце в пятки, на пороге – Вика, оранжевая резинка в волосах:

       - Здравствуйте… Вам кого?

       - Э…

       Нафиг я ей сдался? Мальчик без определенного места существования… Можно, конечно, выдать себя за этого… ну понятно… за певца Кофанова – он ей, помнится, как мужчина нравился…

       Господи, какой бред!

 

       Роман на столе.

       Черт! Он же антиправительственный! Ведь ежели, мало ли, обыск… От этой мысли у меня будто кусок льда проскользнул в пищевод.

       Надо прятать срочно. Куда? Может, в чемодан с игрушками засунуть – выдать, если что, за древнее школьное сочинение?

       Ага… Сочинение – на 70 страниц…

       Или по-гоголиному? Сжечь?

       Да прям! Сейчас! Над чем год мозги плавил, чем жил! Ради чего меня в этот херов мир принесло!

       Можно зарыть в Юсуповском: в пластиковый пакет – и в землю. Ну а вдруг явится Дуэнде, и надо будет срочно перемещаться? Лучше под рукой держать. Лишний экземпляр не повредит: вдруг в нормальном мире текст погиб?

       Авось пронесет. Жил в книжном шкафу все это время – пусть там и будет.

 

ПАБЛИК ХАУС

 

       А вы знаете, что Российской Национальной библиотеки больше нет?

       Той же ночью, спрятав роман, я тихонечко отпер дверь – чтоб никого не потревожить – и отправился в туалет. И вдруг меня остановил шепот с темной кухни:

       - Ты что, наивный совсем? Какая демократия? В античности этим словечком называли рабовладение, сейчас – покорность Америке. Хрен редьки… Они ж нас попросту ограбили!

       - Ну, это еще надо доказать.

       Говорила соседка-инженер, второй голос был мужской и незнакомый. Я предположил, что к ней пришел приятель, а в кухне они оказались, дабы не будить ребенка.

       Подслушивать нехорошо – спора нет. Но… Должен же я, черт возьми, знать, куда попал! Я притаился.

       - Чего доказывать?! – почти закричала инженерка. – Помнишь, Публичку разграбили, сразу после оккупации? Всему миру показывали в новостях русское быдло, тащившее оттуда всё подряд – от книг до мебели! Позор нации, да?

       - Ну?

       - Я тебе не говорила, что была там?

       - Зачем?!

       - Так. Случайно.

       - Это же опасно!

       - Подожди… – перебила женщина. – Вечер, ноябрь, я у Катькиного сада, бардак, Александринка горит, журналисты снимают камер с десяти… И паренек белобрысый прет из библиотеки целые папки бумаг, толсто, под мышками. Я ему: «Что ж ты делаешь?! Это же наша культура!» Знаешь, что он ответил? «Заткнись, сука».

       - А… чего ж ты ждала? Еще слава Богу, не убили! Зачем же ты так рисковала? Это же опас…

       - Погоди… Дело в том, что сказал он эту «суку» по-английски!

       В возникшей паузе меня еще сильнее потянуло к цели путешествия. Но – понимаете: надо было дослушать!

       - Ты что же, думаешь – это они? – спросил наконец мужчина. Соседка горько усмехнулась:

       - Ну, наши отморозки тоже, наверно, внесли лепточку… Но организовали погром несомненно американцы. Им выгода тройная.

       - Подожди, ведь по международному праву они обязаны были…

       - Что?! Какое международное право?! Ты младенец, что ли? Там ведь законы те же, что и в обычном правосудии!

       - Какие законы?

       - А то ты не знаешь! Кто сильнее – тот и прав. Такие законы…

       Тут мне, к сожалению, стало вовсе невтерпеж, я нарочито завозился, включил свет, кашлянул и прошел к туалету. Они, конечно, мигом смолкли.

 

       Утром я побежал по Садовой.

       В Юсуповском начали зеленеть деревья – но земля была безобразно загажена и изрыта, пруд зацвел, всюду торчали торговые киоски, а княжеский дворец в глубине стоял с дырами вместо окон и весь обугленный. Напротив сада на рекламном щите выглядывал из-под ободранных афиш застарелый я с потеками клея на физиономии. Я невольно остановился. Рядом висел маленький, наскоро прилепленный плакатик:

"Даргомышль! Мы с тобой".

       Надо же! Есть все-таки люди…

       Озабоченным шагом приблизился коп, я невинно отошел в сторонку и краем глаза понаблюдал, как он отскребает плакатик. Ноготь сломал, бедняга, заматерился. Мне аж жаль его стало…

       Всё это отвлекло и озадачило – но я не забывал о главном. Через 15 минут я изумленный стоял на углу Невского… то есть Вашингтоновского… и Садовой. Я не верил глазам.

       Знаменитая библиотека почти не изменилась, только стекла блестели зеркально, непрозрачные. По фасаду разноцветным неоном змеилась надпись:

 

«Public house»

Казино, night club, боулинг, the best стриптиз-шоу

 

       Бритоголовый секьюр за дверью, бессмысленная накачанная ряха…

       Как это может быть?..

       А… книги?.. Где?

       Что же это…

       Неужели правду ночью говорили? Я надеялся – приснилось…

       Я оторопело обогнул библи… ночной клуб, твою мать!! – по бывшему Невскому…

       …И задохнулся…

       Что это?!! Господи, да как же…

       Катькиного сада не было. Ни ограды, ни деревьев, ни царицы на высоком подножье.

Вплотную к Невскому вылезла громада дико хамского авангарда. Огромная стена из черного стекла, победоносно увенчанная сверкающим стальным крылом… Я задрал голову. Бесформенное крылище накрывало половину проспекта. Тень. Весь проспект в тени…

       Не помня себя, я прошел чуть дальше. Сердце от боли разрывалось.

       После стеклянной стены фасад делал крутой изгиб вглубь, там начинался полукруг серого бетона. Снизу – кладка из огромных камней. И на бетонной поверхности прибиты вороненые стальные буквы авангардного шрифта:

 

THE THEATRE

 

       Да кто же… Как же… Да какая сволочь посмела!!!

       Уродовать мой город…

       От бессильной ярости слезы потекли…

       Перед этим архитектурным безумием торчал радостный стенд с флуоресцентным текстом:

 

"Горожане! Поздравляем с открытием Новой сцены Александринского театра!

Пусть имидж города соответствует 21 веку!"

 

       Правильно!!! Круши, давай! Сносите к дьяволу Никольский собор, Петропавловку, Эрмитаж – они ведь 21 веку «не соответствуют»!!!

       Хотелось кинуться и бить кулаками этот проклятый бетон.

       Господи! Как же ты позволил…

       Слушайте, вы, строители! Хотите выпендриться – ну ставьте вы своих ублюдков на Охте, в Купчино – там они вполне уместны будут. Но как можно гвозди вбивать в живое тело?!

       Это оккупанты. У наших никогда бы рука не поднялась… Только оккупанты…

       Будьте вы прокляты!

 

       А ведь я сам придумал этот мир… Неужели я виноват?

 

ОЧИЩАЮЩАЯ КНИГА

 

       В одном общественном сортире я обрел тоненькую брошюру. Она скомкалась на бачке, частично раздерганная с целью, ради которой и существует подобная литература. Я тоже уничтожил пару страниц, предварительно разжулькав для мягкости – но потом вгляделся в название и тревожно заозирался в поисках видеокамеры. Слава Богу, не нашлось!

       Пустив на говно эти листы, я совершил государственное преступление.

       Уважение залило меня горячей волной. Какой-то смельчак принес ведь брошюрку сюда, на стульчак! Есть, есть свободомыслящие люди!

       Я бережно разгладил книжонку и сунул в карман. Она стоила того.

       Вот что там было:

 

В. Совранович

КАК ЖИТЬ?

       В моих поездках по стране часто раздается вопрос «Как жить?», также множество писем приходит на мой многострадальный адрес. Вот пишет простой рабочий из-под Воркуты: «Многоуважаемый В. С., как жить?» Доярка из деревни: «Дорогой наш Владимир Совранович, нет никакой возможности дальше так». Профессор А. из Екатериндловска: «В нашей литературе только три имени достойны стоять рядом: Лев Толстой, Вик Торцой и Вы». Еще: «Дорогой господин В. Совранович, Вы лучший из лучших – объясните же нам».

       Накальным гневом звучат эти слова, пламеносная сила прорывается из их дымных глубин.

       «Если не я – то какая ж свинья?» – говорит пословица. Беру на себя трудливую честь дать ответст-венный ответ на этот недоумный, животрепоносный вопрос: «Как жить?»

 

1

       Во первых строках необходно наблюсти историю вопроса. Как жить – значит, в истекшем историко-прошедшем времени получится «Как жили?»

       Итак, как же жили наши древлероссийские предки? Что мы видим?

       Мы видим всякий разноплеменной сброд, сгрудившийся на территории, которую даже Великой Римской Империи противно было завоевывать. Несомнительный факт: захотели бы – мигом сбросили так называемых славян в Ледовитый океан! Побрезговали. Незахотливо стало великим римлянам иметь дело со славянами.

       Прозябали они в самом дико-скотоидальном состоянии (недаром назывались скотоводами или скифами. Скиф – это искаженное «скот»). Об их одежде можно судить уже по ее названию: «лапти» (lapty) – неужели что-то благородное может столь нелепо именоваться? В религиозном отношении: они понятия не имели об Американской церкви Христа и кланялись грубосфабрикованным скульптурам из древесины или камня.

       Историческую жизнь они начали с того, что избрали князя из ворягов (именно так следует писать это слово) – то есть попросту из ворюг! Другое название ворягов – викинги. Совершенно очевидно американское происхождение этого термина: «We king» – «Мы – король!» Самозванливый характер русской власти подчеркивается как нельзя лучше. Ворюги, провозгласившие себя королями.

       Само же слово «князь» первоначально писалось «конязь», то есть попросту «конюх», или, вероятнее, «конокрад». Вот из каких «аристократов» – конокрадов произошли правители русских!

       Итак, еще раз: русская власть – это злоносные «князья» – конокрады, они же грязнохваты воряги, они же самозванцы «We king».

 

2

       Вдумаемся в прозвища русских политиков.

       Существовал, например, некий Иван Калита. Загадная его фамилия, как убедильно показал историк Косомырлов, означает небольшую ёмкость для кала, то есть попросту ночной горшок. Коли так, то должно иметься слово того же корня, означающее большую ёмкость. И что же? Мы легко находим такое слово: Калище. Как известно, этим именем называется местность под Петербургом, где были древнейшие очистные сооружения для всей каловой массы мегаполиса. Впоследствии на поганом месте возвели атомную электростанцию.

       Юрий Долгорукий достигал пальцами колен, а по другим свидетельствам – и щиколоток. Мог не нагибаясь подобрать подхватчивыми руками водочную бутылку. Это для него, чтоб скрыть столь скандально-орангутальный дефект, американский изобретатель Кафтан придумал знаменитый боярский пиджак с длинными рукавами.

       Гостомысл – мыслил по ГОСТу.

       Царь Василий Темный вообще не являлся русским князем. Это был видный представитель чеченской диаспоры в Москве (как и Даниил Черный, друг некоего А. Рублева), и в силу этого фактически управлял стра… (страница вырвана)

       Шуйские просто переменили первую букву. Раньше было, разумеется, «Х». Кстати, слово «боярин» происходит от «бояться». Трусы они были, вот что.

       По свидельному наблюдению, Иван Красный получил прозвище двояко: 1) за пристрастие к алкогнусности, 2) за политические убеждения. Будучи наследником престола, он неоднократно выступал в кремлевской пивной под лозунгом «Долой самодержавие, Русь в разграб!». Став, однако же, царем, остепенился и выступать прекратил.

       Петр Первый получил оскорбильную кличку «Великий» за уродно длинный рост.

       А чего стоят печально знаменитые русские богатыри! Это слово состоит из двух корней: «Бог» и «тырить», то есть воровать. Богатыри = боготырцы = святотатцы.

       Другой фольклорный персонаж «дед Мазай» – это, бесспорно, «dead must die», божество смерти, отголосок старинного американского бога Харона. Он по реке перевозит души мертвых, названные зайцами – видимо, в знак того, что путешествуют они в этом водном транспорте даром. Впрочем, можно трактовать слово «зайцы» как испорченное имя великого американского философа китайского происхождения Цзай Цзы.

       Некто князь Александр был правитель незначительный, не веский. Что и отразилось в прозвище, но позже оттуда выпала буква «Е», и он превратился в «Невского».

       Совершено незначительный Мстислав Удалой получил прозвание за то, что демократическая моло-дежь собиралась пред его хоромы и скандировала:

       - У-у! Долой!

       Годунова не было вовсе. Это характерный пример мифологизации непонятной серому народу западной традиции.

       Если прочитать фамилию «Год-у-нов» наоборот, получится «Нов-у-год». То есть преломление не-оего новогоднего божества, которое при анальном пристале… то есть пристальном анализе оказывается Санта-Клаусом.

       Чем характерен Годунов? Убийством царевича и основством династии Романовых. Царевич – это символ старого года, недаром убит он в Угличе (угли – символ камина, через который приходит Санта-Клаус). Романовы – это новый год, 300 лет их династии – это отражение 365 дней года. Мы наблюдно осязаем непонимание иноземельной традиции и растолкование ее в пределах собственного скудоумия.

       Кстати, фамилия Рома-нов также расшифровывается ракоходом: Амор-нов. То есть «новая любовь». Это новая любовь Санта-Клауса, тот Новый год, который он прине... (несколько страниц пожрано ненасытным унитазом)

 

…оисходившее в нескольких штатах США засилье религиозных экстремистов (мормоно-катарское иго) просочилось в написанную задним числом «историю России» под извращенным именем «монголо-татарского».

       Уссурийский тигр был изначально миссурийским, но впоследствии перекочевал через Берингов пролив. От английского произношения слова «тигр» возникла «тайга».

 

3

       Обратимся теперь к ублюдному новообразованию, составленному из наглокраденных частей. Оголтелые черносотенцы называют это явление «русским языком». Внимальное, наблюдное изучение указывает: сплошь и поперек этот «язык» – нерусский. Он наизобилован заимствованиями, как фаршированная рыба. Серые аборигены слышали цивилизованные слова и понимали их в пределах собственного скудоумия.

       Читатель может усомниться в этой очевидимой истине – если его мозги до сих пор обработаны беспардонной «патриотической» пропагандой. Но я могу легко доказать свой тезис.

       Пойдем с начала, со школьных истоков изучения «языка» этой страны. Возьмем слово «букварь». Известно, что по первым букварям занимались в петровских омилитаренных школах. То есть букварь – это военная книга. То есть по-английски «book war». Из этого неопровержимо следует, что начатки культуры влились в Россию из Америки.

       Возьмем такое будто бы русское слово, как «вор». Воры приносят беспокойство, не так ли? На английском «беспокойство» – «worry», что так и читается: «воры». Нужны ли комментарии? Если мои – то есть научные – доказательства кажутся вам сомнительными, вам следует обратиться к психиатру. Для всех здравомыслящих людей я продолжаю список преступлений русского народа, перечень примеров его наглого воровства.

       Как известно, еловая древесина желтого цвета. Происхождение термина «еловый» от «yellow» ненуждабельно в доказательствах.

       В соколиной охоте птица обычно летает по кругу (см. свидетельство проф. Глючевского). Круг – «circle», отсюда слово «сокол».

       Или скажем, глагол «догонять». Очевидимо, что возник он следующим образом: когда нужно было кого-нибудь догнать, боярин кричал английским голосом:

       - Собаку на двор!

       То есть:

       - Dog on yard!

       Искаженный неграмотными дворовыми, этот приказ превратился в упомянутый якобы глагол «догонять». Это, кстати, добавное доказательство американского происхождения «русских» бояр.

 

       Кажется, достатно примеров? Неопровергно видно, что «русского языка» не было никогда. Мне больно и стыдно за этот народ, он даже язык себе не смог выдумать самостояльно! Но я могу продолжить примеры, им несть сметы.

       В русском городе Салехарде, естественно, был базар. По неизвестным нам причинам продавать там было трудно, что и отразилось в названии города («Sale hard»).

       «Украинец» – это плохо произнесенное «to cry in it». Человек, вынужденный постоянно кричать, плакать в этой стране.

       Название русской республики Азербайджан следует, видимо, трактовать как «Other by John». Не такой, как Джон – таким впервые увидели азербайджанца цивилизованные люди.

       Сходноподобно объяснение слова «балалайка»:

       - Ball! I like it! – саркастически воскликнул американец, впервые увидев сей уродливый инструмент. То есть:

       - Мне нравится этот шар!

       Почему «шар»? Потому что древние «балалайки» делались из тыквы, общеизвестно имеющей при-родную форму шара.

       Глагол «копаться» произошел от американского названия полицейс... (нет куска страницы)

 

…ание овоща «репа», по авторитетливому сообщению музыковеда А.Тошнитке, произошло от «рэп». У рэп-группы «Parents» были очень простые тексты, отсюда поговорка «Проще пареной репы».

       «Повар» – это «Power» (сила). Доказательства? Незатруднимо. Что делают повара? Строгают. Strong. То есть тоже сила. Для русских главная сила – пожрать, брюхо набить, вот в чем смысл этого слова. Бездуховность. Недаром любимый русский былинный герой – Идолище Поганое. У него брюхо было, «как пивной котел» – это мечта каждого русского.

       Еще повара мешают – mesh out (петля вон). Под петлей разумеются комья, удаляемые размешиванием. Итак, «комок» – это петля, или mesh. От слова mesh произошел «мешок». Мешок – это то, во что можно положить комок, а делается мешок с помощью петель. Это безупречно очевидно.

       «Толокно», как известно – еда редкая, ее почти никогда не видели. Это доказывает происхождение слова от «To look no».

       Английское название жилого помещения – «the room». Руссковидно записанное, получается «те ром». При искажении гласной «о» неизбежно получается «терем».

       Популярная русская гора Афон перекрала имя из надписи на выключателе «Off. On.»

Когда боярыни румянились, то зеркало помогало увидеть свой цвет. Their color.

       Когда «слипаются» глаза, человека клонит в сон. «Сон» по-английски – «sleep», точнее, в данном контексте – «sleep out sun», это малоизвестная древнеамериканская фразеологическая идиома.

       Mutt по-английски – «дурак». Отсюда выражение «ругаться матом». Отсюда же, кстати, и шахматный «мат»: проигральному неудачнику говорят попросту:

       - Дурак.

 

       Целая связка слов имеет основой американскую одобрильную форму «O.K.». Причем в одних примерах эта форма слуховая, в других глазовидная – что тоже красноречует о серости и неразборливости этого народа в кражах. Кто-то слышал, как произносят это слово, кто-то видел написание – и тащи без разбора в свой «русский» «язык»! Примеры:

       Окрошка – единственное хорошее, что дала миру Россия. Отсюда название: O.K. Рашка.

       Кипяток – это «keep at O.K.». «Хранить в хорошем», то есть в хорошем состоянии. Кипяченая вода сохранливее сырой.

       «Океан» – это «O.K. un». Не вполне ясно, что в данном случае означает «un». Возможно, это усеченное «under», то есть «под». «Хорошо под». Под водой океана действительно хорошо.

 

       Даже знаменитая «русская» ненормативная лексика – американски происходлива. Одно из ругательств основано на слове «hero» (хироу). Даже русские герои – херовые.

       Другие слова упоминать в печати неудобливо. Достатно перечислить их английские первоисточни-ки:

       - Ho is ho.

       - Piece down.

       - Go know.

       Существует и вопиющий экземпл обратного влияния. Так, устаревший термин «негр» (когда-то он обозначал афроамериканца) – это сокращение от русского слова «неграмотный». Налицо хамское, расистское неуважение русских к братскому черному народу . Из этого также очевидствует, что американскими рабовладельцами были выходимцы из России.

       Других примеров влияния «русского» языка на английский не обнаружено. Впрочем, имеются следующие неоднозначные варианты трактовки: чтобы выйти из ссоры, надо сказать «sorry». На вопрос о том, что и английское слово могло произойти от русского, а не только наоборот – отвечаю: сам дурак.

       Продолжим.

       Как известно, партию РСДРП основала великая немецкая гей-семья Карл Больше (Bolsche) и Фридрих Меньше. По их фамилиям и назвались основные течения этой партии: большевики и меньшевики.

       Слово «camel», означающее самца верблюда, стало «русским» словом «самец».

       «Больница» – это «boll nice» . «Хороший мяч». Хороший – понятно, но при чем тут мяч? Отвечаю: мяч – это то, что мнут (мяч – мять, связь очевидна). «Хороший мяч» означает «хорошая мнульня», то есть массажная. Нам приоткрываются интересные исторические сведения: оказывается, в первых больницах пользовали исключительно массажом.

       А силовые структуры? Возьмем такое будто бы русское слово: «казак». Казаки – это сброд, люди случайные. «Случай» по-английски «case». Нужны ли дальнейшие комментарии?

       Или начальник казаков – есаул. Начальник, или лицо казачьего войска. Лицо. Если английское слово «face» прочитать наоборот, получится «ecaf». При неизбежном искажении варварским языком «f» превратилось в «ул».

       Еще вопиющий пример. Тут уже не английский язык, а сама Англия породила «русское» слово, причем одиозное, отразившееся в моей биографии омерзливой тенью. А именно КГБ. В действительности это всего лишь калька с KGB, то есть «Kingdom of Great Britain».

       Название «Сибирь» происходит от Siberia, точнее Thy Beria, то есть – «Твоё, Берия!» Дальнее комментование излишне.

 

       Однако не все слова заимствованы из английского. Так, «гроза» – событие большое, масштабное, великое – произошло от немецкого «gross».

       Русская фамилия Гершвин (двоюродный брат Пришвина) возникла вовсе не от гербовой швеи, как принято думать. Корни ее немецкие, от «герр швайн».

       Московский район «Арбат» назван так потому, что во Вторую мировую войну там работали пленные немцы. А им командовали: «Арбайтен! Арбайтен!»

       Слово «письмо» – варварское сочетание частей, украденных из разных языков: английского «piece» и французского «mot». То есть «кусок слов».

       «Дерево» – от имени французского ботаника Де Риво.

       Русские музыкальные конструкции «айлюли» и «разлюли» несомненно созданы французским же композитором Люлли.

       Птичье именование «орлы» несомнительно происходит от имени парижского аэропорта. Равно как и слово «быстро» – это лишь извратливое подобие французского «бистро».

       «Колодец» назван так, потому что содержит коллоидный раствор глины в воде.

       От немецкого «Herr» (мужчина) произошло «русское» название мужского полово… (утрачено)

       Слово «горячий» произошло от имени поэта Горация, известного буйным темпераментом.

 

4

       Смешно даже называть русских «народом» – это не народ, а сброд, вульгарная смесь национальностей, слившихся на одну территорию абсолютно случайно – так канализационная труба приносит в отстойник бессистемную массу всевозможных отбросов.

       Какое может быть сравнение с народом американским! Великая история, уходящая корнями в глубочайшую древность; уникальный пример неразрывного сплетения в один народ, одну духовную сущность представителей даже различных рас – белых и ниггеров. Черное и белое – этот антагонизм никогда не был известен народу Америки.

       Единым порывом люди великого континента создавали мировую культуру. Беспрекословно доказано, что это американцы возвели египетские пирамиды, остановили полчища Чингисхана, это американцы населяли великую Атлантиду. Американские индейцы Индии и Индонезии задолгно донашеэрно говорили на древнеамериканском языке. Библейское сказание об изгнании из рая свидетельствует о расселении человечества из своей прародины – Калифорнии. Об этом же говорит нам сказание об исходе из Египта. Великий вождь Моисей – это первый президент Соединенных Штатов.

 

5

       Собственно говоря, никакой России никогда не было. Это лишь территория, заселенная всяким заблудным сбродом. Вспомните незабывливые слова известного советолога З. Бздебысревского: «Славяне – это генетический шлак, отбросы, мусор при проводимой Мировым Разумом селекции для создания высшей расы человека – создания Американца».

       Ничтовый народец на заслуженно крохной территории (площадь «Российской империи» – это всего 0,04% от поверхности всех планет Солнечной системы), который ничего не дал миру, кроме никому не нужных рублевых, радонежских , толстых, чайковских, гагариных – и еще всего каких-нибудь полутора тысяч имен.

       «Выше попы не пукнешь» – говорит пословица. Не может русский народ быть ничем, кроме раба. Пытался проявлять имперские амбиции – да «не по Сеньке шапка горит».

       Надобно с корнем выдавить из себя проржавленную великодержавливость и национальный спесизм. Нам следует упорчиво и настойно трудиться, чтобы хоть как-то приблизиться к цивилизованному человеку.

 

НАВОДНЕНИЕ

 

       Вот это я тоже угадал. Или сочинил?

       Настал день демонтажа Медного Всадника. Я предвещал это в самом начале романа…

       Был конец мая, солнечно и весело. Дабы авторскую чашу испить до последнего предела, я поплелся на Сенатскую. Меня встретил грохот оркестра. Толпилось. На лужайке, ближе к Собору, торчали трибуны с нынешними випами, из динамиков несло надтреснутым оптимизмом:

       - На площадь для участия в почетном карауле выходят курсанты Нахимсоновского военно-морского училища! Слава военным студентам! Как известно, бригадный адмирал Билл Нахимсон разгромил гитлеровские армии в сражении при Пёрл-Харборе. Ура! Ура! Ура!

       Омерзительно напомнило, как первомаяться гоняли.

       Погоди… Чего там про Пёрл-Харбор? Мне почудилось? Нет, продолжают как ни в чем ни бывало, голос тот же, мегафонный, с задранными средними частотами:

       - Поздравляем вас с этим историческим днем!

       И ведь всенародного хохота не последовало! Стоят, шариками помахивают… Значит, не шутка. Это теперь такая правда… Россия-то вообще участвовала в Отечественной войне?

Мне вдруг стукнуло: а сколько таких же «правд» было в моё время? Про Чечню, про выборы, про теракты… Народ слушал и верил – хотя следовало ржать, как репинские запорожцы…

       Удалось протолкнуться на полукруглый въезд у Сената. Внизу копошилась толпа – дети с шариками, девочки с ножками (эпизодическими. Как правило, ножки тонули в нижних горизонтах толпы и от обозрения ускользали), респектабельные дядьки и тетки тоже желали отметиться на историческом событии… А сумрачный металлический пережиток, воткнув в небо бронзовую руку, ждал на своей Голгофе, опутанный проводами и взрывчатыми шашками. Недотоптал, недотоптал конем змеищ – расплодились… Его окружало полицейское оцепление и красные щиты.

       Неужели сейчас его не будет? Медный Всадник! Полетят брызги бронзы, Гром-камень на щебень пустят… Не верю! Невозможно!

       Ага… После «новой сцены» Александринки все возможно… Пропал город. Какой же сволочи в голову такое могло прийти – взорвать Медный Всадник?!

       …Вообще-то мне пришло…

       …Но я не виноват, я просто так придумал! Для красного словца. Я же не знал!..

       Говорят, на его месте собираются взгромоздить маленькую статую Свободы. Из стекла, с подсветкой…

 

       Зачем я пришел? Разве я смогу это вынести? Мой Всадник…

       Динамики поперхнулись Гершвином и попросили:

       - Уважаемые господа, отойдите, пожалуйста, от объекта на расстояние двухсот метров. Полиция укажет вам верное место. До взрыва осталось пятнадцать минут.

       Толпа закипела, шарики и пестрые платья потекли врассыпную, я отвернулся обреченно. Но – окрестность памятника не освободилась! Какие-то новые люди, цветом попроще, тотчас заняли непосредственную близость. Я подумал было: полиция – но нет:

       - Граждане, повторяю: расходитесь! – прорычал динамик. Лиц издали не разобрать, но стоят плотно и почти неколебимо…

       Что это? Кто-то пытается сопротивляться? Уходите! Они же вместе с вами взорвут, им всё равно!

       Налетели клочья облаков, и Нева дохнула нежданной стужей. Солнце провалилось в одну из дымчатых куч, но тотчас вернулось.

       Что-то подпортилось в трансляции, бравурный марш зазаикался – пластинку запилили, наверно. Матюгальники примолкли. Стал слышен гул толпы, в невнятном ропоте таилась тревога. Ой, не зря ли я пришел? Что-то назревает…

       Небо заволоклось – Солнце будто видеть не хотело, что здесь творится. Стало сумрачно, от залива начал наваливаться шквалистый ветер. Первой же атакой у трехлетней пигалицы вырвало шарик, и она заверещала, как стекло, протираемое пенопластом. Шарик потащило над площадью горизонтально, возле памятника он пошел вверх – взлетал, взлетал, взлетал, трепыхаясь – и вдруг его сожрало небо.

       Это не метафора, оно действительно его сожрало!

       Я с испугом заметил странное изменение: тучи не летели стадом в одну сторону, а смыкались, грызли друг дружку, смешивались в беспорядочную саможующую массу – будто инфузорная нечисть в микроскопе. Никогда такого не видел. Шарик угодил внутрь этой массы – и сгинул.

       Люди начали задирать головы и озабоченно всматриваться. Сумрак шелохнулся далекой молнией.

       Что-то стало мне не по себе. И так похолодало, что простуда подмигнула издевательски: я тут! Ушел бы, и плевать на событие – да попробуй прорваться сквозь человечью толпу!

       - Последний раз приказываю разойтись!

       Это динамик обрел наконец дар речи. Однако народ стоял – неагрессивно, но упорно. А ведь, пожалуй, не посмеют взрывать! Тут жертв будет тысяч двадцать!

       Надежда затеплилась…

 

       Тут какой-то непорядок, отмеченный краешком глаза, заставил обернуться в сторону реки. Нева, вровень с асфальтом, нервно играла мышцами волн. Когда успела так пополнеть? Ой, не нравится мне всё это! Какой сильный ветер! Это он гонит с залива встречную волну…

       У Адмиралтейства гнусаво каркнули мегафонные команды, засверкали каски. С моего возвышения можно было разобрать, как громилы с прозрачными щитами двинулись на толпу. Вот что они решили, мерзавцы! Мелькали дубинки.

       Обрушился ливень страшным гулом. Вода валилась не струями, а массой, тушей – будто наверху было море, и дно проломилось. Народ дрогнул: казалось, сама стихия заодно с разрушителями. Тысячи людей по щиколотку в бурлящем потоке кинулись спасаться, падали, давили друг друга, к грохоту яростной небесной воды добавился человеческий вой.

       - Гоу хом, факин шит!! – хрипел динамик.

       Камни летели в щиты, озверевшие менты рыча били по плечам и головам, шли по телам, где-то даже затрещали автоматы. Уцелевшие бежали в ужасе, спотыкались об воду, с двух сторон огибая Исаакий, пытаясь скрыться под арку Галерной улицы. Их ловили. Один богатырь в каске схватил девушку лет семнадцати и с размаху ударил головой о гранитный полушар возле моего въезда. Девушка коротко крикнула каким-то собачьим голосом и упала. Коп страшно пнул ее сапогом в живот – но она только беззвучно отлетела, будто тряпичная кукла.

 

       Через полчаса площадь обезлюдела, лишь деловитые мокрые копы суетились, блестящие, как тараканы. Трупы оттащили в сторонку, полураздавленные кое-как расползались в темноте. Я на корточках прятался за гранитной полосой. Сверху лило, ботинки хлюпали. Одежда вымокла сплошь, зубы стучали.

       Исполин на вздыбленном коне посреди кипящей площади был обречен.

 

       И тут…

       И тут – началось.

       Ветер загудел еще сильнее, где-то страшно грохнуло, с крыши полетели железные листы, будто фантики от конфет…

       И – Нева поднялась.

       Гранитная полоска перил поглотилась рекой, приливная волна рванулась вперед, клокоча и сбивая с ног перепуганных полицейских. За несколько секунд мой полукруг был отрезан.

       Она прибывала, бурля водоворотами, била стекла и врывалась в окна нижних этажей – и вот уже поволокла, как мародер, первую украденную мебель. На волнах, будто черные бревна, качались тела захлебнувшихся копов. Грохотало ужасно, в темноте поминутно сверкали молнии, высвечивая застывшие кадры буйства обезумевшей Невы.

       Гром-камень утонул наполовину, волны легко сорвали с гранита взрывную технику. Всадник блистал при вспышках. Он скакал по бушующей воде, грозно торжествуя, вскинутая десница вонзалась в небо, словно для рукопожатия с самим Богом. Молнии страшно трещали. Оглушительно, ошеломляюще гремело небо – будто бы в самой моей голове.

       Вода все прибывала. Мой въезд был уже вровень, как палуба тонущего корабля. Река рычала и билась, волны охлестывали до колен, норовя слизнуть в грохочущую пучину. Я вцепился в камень, будто в фальшборт.

       Вдруг что-то гигантское надвинулось ужасающим силуэтом.

       Я закричал.

       Исполинский спрут вскинул щупальца, чтобы схватить меня. Жуткий клюв будто бы сверкнул промеж щупальцев, и злобный глаз изучал добычу. Я видел их во мраке, леденея.

       - Отстань, сука!!! Убью! – я отскочил к стене, вопя не знаю что, срывая глотку. Плеча коснулась склизкая холодная лапа.

       От страха я чуть не помер.

       Знаете – не до того было, чтоб зоологическое правдоподобие соразмерять! В этой сумасшедшей Неве могли жить даже динозавры.

       Но молния озарила чудовище – и я увидел, что это лишь дерево, выломанное и плывущее по площади.

 

       Стихия бесчинствовала несколько часов. Темнота не прекращалась, ливень гремел, по Сенатскому озеру проплывали самые неожиданные предметы – но я уже почти не мог воспринимать. Я простудился, меня колотил озноб, я вжался в мокрую стену Синода и тупо существовал.

 

       Очень смутно помню, как река притихла, умялась в законные пределы, посветлело – памятник сиял и мощно высился, освобожденный от нечисти. И у меня, несмотря на пережитое, было странное какое-то чувство возрождения – будто потоки яростной Невы омыли не только город, но и мою душу. Стихия что-то сделала такое, чего люди не могли.

       Я брел по загроможденным улицам. Часто лежали трупы, словно мокрые мешки. Нежно-розовое вечернее небо бросало мягкие блики. Это было совершенно как во сне.

       Запомнился коричневый кабинетный рояль, вставший торчком на углу Вознесенского и Казанской. Косым полукругом он вырастал вертикально из асфальта, будто плавник гигантской подземной акулы.

 

       Я болел около месяца, почти в непрерывном бреду. Часто мерещилось, что я замечательно пою на огромной сцене, зал ревет аплодисментами, Вика в первом ряду – но меня не узнаёт. Видел золотой Египет с бродячими сфинксами-попрошайками. В тайге валялся с разорванным животом – и главное, так реально шевелились разноцветные кишки, что долго потом пытался вспомнить, когда же со мной это происходило в действительности.

       Короче, спасибо соседям – не позволили сдохнуть.

 

ВРОДЕ КАК ФИНАЛ

 

       Тополиные дни, время тополей. Они взяли город. Солнечная вьюга, словно в тончайшей паутине всё – наверно, на километр в высоту. Катаются по асфальту шары, ступать мягко, трава едва видна из белых куч. Канал будто заплесневел, а деревья растут из пуха, как Афродита из морской пены… Фи, слащавина какая! Пардон. Не вычеркивать же, коли придумалось!

       Пух ест глаза. Полиэтиленовый пакет подполз – мягко, в пуху – и лег собачкой у ног, доверчиво…

       Стою у поворота канала. Зеленоватая громадина дома процентщицы, напротив – желтенький домик с колоннами. Здесь жила Юленька-одноклассница. Или не жила? В том, настоящем мире она ведь тоже исчезла безвозвратно, лет пятнадцать ее не видел. Ушла из моей судьбы. Куда? Может, как раз в этот выдуманный мир – или еще в какой-нибудь, к Достоевскому…

       Господи! Сколько всего произошло в моей жизни, как я изменился! А город тот же. Гранит, вода, с домов осыпается краска…

       Новое кафе появилось на набережной. Его не было. Без него было лучше. Ну да ничего, это временно, кафе кончится скоро. Скоро?.. Все равно скоро, пусть и через полвека. Питер переварит его и выбросит – и станет лучше прежнего.

       А если и город кончится?

       Ну мало ли. Землетрясение, война. Строители-авангардисты. Разрушатся эти камни, вода прольется в трещины, ничего не будет?

       Тогда и я уйду.

 

       Американцы вот ушли. Схлынули, как река после наводнения. Что-то у них там случилось, за океаном – черт его знает, достоверно неизвестно. Люди по привычке громко о них не говорят, на ухо шушукаются самым близким – слухов много. Будто цунами съело половину атлантического побережья, будто гражданская война, будто скоропостижно умерли от загадочной болезни все главные банкиры и бизнесмены. Ничего не разберешь.

       Но американцев нет.

       Город стоит тихий-тихий. Так, наверно, и вся Россия. С Россией связей тоже почти нет: прежние службы рухнули; почта и транспорт только где-то, вдруг, эпизодически шевелятся. Телевизор молчит, по радио музыка – никто не знает, какие теперь новости сообщать. Раньше принцип отбора сведений был понятен – а сейчас…

       Будто безвоздушное пространство. Господи, как странно! – никто Россию не терзает, не пытается сожрать: у всех свои проблемы. На Западе паника: Колосс развалился, доллара нет, смысл жизни перестал быть ясен. Некогда Россию жрать.

       А у нас – удивительное дело – люди спокойны. Дураки, что ли – не видят: вся прежняя жизнь кончена? Катастрофа же мировая! – нет, спокойны. Медленно доходит. Всё, приехали – никто теперь не подскажет, куда идти!! Сами должны решать!!! Спасаться надо!

       Но всё тихо. Просто живут. Будто не понимают, что попали в невероятный, неслыханный исторический момент.

       Россия спокойна. Господи, что же это значит?

 

       

       Октябрь 1998 – ноябрь 2005