НАСЛЕДСТВО

Алексею Арефьеву неожиданно досталось наследство — сад. Обыкновенный, теперешний сад — пять соток с яблонями и сарайчиком, в черте города. Алексей, державший в руках лопату только на субботниках, к факту его открытия отнесся более чем прохладно.

Если бы не председатель садового кооператива, оставаться бы Алексею безземельным. Сентябрьским вечером Лидия Павловна приехала к нему домой, и от нее в сбивчивом разговоре Алексей сначала узнал о смерти своего отца, Петра Федоровича, случившейся более года назад, потом о смерти в середине нынешнего августа второй его жены — Евдокии Григорьевны, и, наконец, об их осиротевшем саде, о какой-то двоюродной сестре Евдокии Григорьевны, приходившей насчет наследования участка. И еще об уважении Лидии Павловны к Петру Федоровичу, о его рассказах про сына, о поисках Алексея через горсправку и т. д.

Петр Федорович Арефьев, полковник в отставке, развелся со своей первой женой, матерью Алексея, когда сын учился в десятом классе. Алексей был вторым их ребенком, старшая дочь, к тому времени уже замужняя, жила в Ленинграде. Алексей рос парнишкой увлекающимся, занимался во всевозможных авиамодельных и радиокружках, очень неплохо учился в школе. В последнем классе, ко всему прочему, он на всю жизнь заболел туризмом: палатками, байдарками, песнями под гитару, — и, занятый своим, разрыв отца с матерью воспринял спокойно. Собственно говоря, он вырос в обстановке отчуждения родителей друг от друга, и сам, в силу этого, был как-то отчужден от них.

Мать Алексея, хирург, много работала, не изменив профессии, несмотря на то, что пришлось ей покочевать за мужем. Детей она воспитывала собственным примером, и сюда само собой включалось вежливо-холодное, скептическое восприятие отца. Не то чтобы Алексей больше любил мать, но с отцом он и вовсе мало общался. Тот прежде всего служил Родине, кроме того, отличался молчаливостью, и, если говорил, то немногословно и всегда очень категорично. В последнем он был схож со своей женой. Впрочем, на этом сходство характеров не заканчивалось. Это-то сходство, обернувшееся противостоянием двух потенциальных лидеров, и привело к казенным отношениям в семье и, в конце концов, к разводу, поводом для которого послужила, якобы, измена отца.

Первое время после развода мать всякий контакт Алексея с отцом расценивала как оскорбление для себя. Жалея ее, он вскоре совсем прекратил редкие, отдающие официальностью встречи с Петром Федоровичем. С первого курса института Алексей потянулся к делу, засиживаясь в лаборатории до позднего вечера. Наука в ту пору была очень престижным, модным занятием. Справедливости ради, упрекнуть Алексея угождением моде было нельзя. Все остальное время он отдавал туризму, а летом в стройотрядах зарабатывал солидную добавку к своей повышенной стипендии. Одним словом, жизнь Алексея шла стремительно, интересно, с хроническим цейтнотом.

Мать, со свойственной ей постоянной уверенностью в собственной правоте, наложила для себя «табу» на воспоминания о Петре Федоровиче, считая, что они свидетельствовали бы о ее слабости. Слабость она не уважала, сочувствия не искала. Как и в чем находила она отдохновение душе, Алексей и не задумывался. Впрочем, у нее была работа.

Когда на последнем курсе института он решил жениться, мать не возражала и, вскоре после свадьбы, оформила пенсию и уехала к дочери в Ленинград. Алексей остался с молодой женой в двухкомнатной «хрущевке» и был совершенно счастлив. О том, чтобы пригласить на свадьбу отца — не было и речи, ведь и мать ни в каких торжествах не участвовала, все происходило при турклубе. Да и Петр Федорович, женившийся во второй раз, совсем перестал о себе напоминать.

С небольшим интервалом родились у Алексея с Галей дочь и сын. Алексей самозабвенно работал на «почтовом ящике», куда его прямо-таки выхватили при распределении. Жена в химическом НИИ потихоньку кропала себе диссертацию, сдавала кандидатские минимумы, одновременно побеждала детские болезни, разучивала с сыном стихи к очередному утреннику в детском саду, водила подросшую дочь на фигурное катание. С женой Алексею повезло. Да, собственно, с чем ему не повезло? У Алексея все было прекрасно. Он и жил со спокойной уверенностью, что все идет, как надо. Уверенность росла от успехов в работе. «Ящик» выпускал зенитные комплексы, замечательные по всем своим боевым и техническим качествам. Алексей трудился в самом важном с его точки зрения КБ. Вскоре он уже руководил группой, мозговавшей над очень интересной задачкой. И задачка эта решалась, и уж Алексей знал, что опередил всех мыслимых конкурентов лет на двадцать.

Только скоропостижная кончина матери омрачила на какое-то время тогдашнюю Алексееву жизнь. Было это лет уж восемь назад. Алексей летал на похороны в Ленинград, а Петру Федоровичу, разумеется, ничего не сообщали. К той поре имя отца упоминалось лишь в качестве отчества Алексея.

Теперь, сидя с председателем кооператива, Алексей выглядел довольно растерянным. Неожиданно для себя он был потрясен случайно нашедшим его запоздалым известием об отце. Запоздалость только усугубляла ее угнетающее действие. О саде Алексей совершенно не думал. Он почему-то лихорадочно пытался вспомнить, где был примерно год назад, что делал. Спросить точную дату смерти и что-либо еще о Петре Федоровиче он не решался, испытывая мучительную неловкость перед этой маленькой, усталой женщиной. Она рассказывала о своем знакомстве с Петром Федоровичем, называла какие-то имена, что-то спрашивала и сама же находила ответ, а Алексей молчаливо сидел, боясь выказать, что речь идет о совсем неведомом ему. Сосущее чувство подленького страха было Алексею внове. Он ждал, как мальчишка, чтобы скорее закончилась эта сцена, и, отчасти, поэтому вдруг суетливо закивал головой: «Ладно, ладно, раз наследство — надо брать».

Но когда Лидия Павловна ушла, по мере освобождения от молчаливого оцепенения, Алексей понял определенно, что сада не возьмет. Начавшееся разгорание угрызений совести по поводу забытого отца удалось притушить давно, оказывается, припасенными в закоулках души «добропорядочными» причинами. И сад, как принадлежавший совсем, получалось, чужому человеку, к Алексею никакого отношения иметь не мог. Как он согласился придти завтра в кооператив! С этой минуты Алексея уже мучила только одна проблема: что делать с опрометчиво данным обещанием. Не придти к человеку, который выказал прекрасную сторону своей души, разыскав Алексея, и который будет ждать, Арефьев-младший не мог. Стало быть, идти в сад придется, но — Алексей откажется, извинится, и все.

Об этом итоге своих размышлений Алексей и доложил жене, весь вечер хлопотавшей на кухне и деликатно помалкивавшей. Галя снова промолчала, пожала плечами, мол, поступай, как считаешь нужным, но утром попросила Алексея взять ее с собой. Алексей просьбе обрадовался, потому что потихоньку опять начал ощущать противный привкус неудовлетворенности собой: умер его отец, а Алексею вроде бы как все равно. Он привык к порядку в своей жизни, а тут вырисовывался определенный непорядок. Дорогой, которую, в основном, оба молчали, Галя все же обмолвилась: «А ведь сад в наше время иметь — совсем не плохо». Алексей рванулся к ней взглядом: «Свой — может быть и хорошо. Чужой — плохо!»

Но когда в конторе кооператива Лидия Павловна, ласково поздоровавшись с Алексеем, тут же представила его двум бывшим там женщинам, как сына Петра Федоровича, который, мол, пришел принимать отцовское хозяйство, и те в ответ одобрительно закивали, Алексей вдруг понял: если он сейчас откажется от сада, то в глазах этих людей — отречется от отца. Именно отречется. Такая, чересчур резкая, форма выражения несыновних чувств Алексея не устраивала.

Идущей под уклон садовой улочкой Лидия Павловна повела Алексея и Галю к участку отца. Неловкость от затянувшегося Алексеева молчания снимала бесхитростным разговором Галя, изредка озабоченно на него поглядывавшая. Он же шел, чувствуя себя подневольным. Чьим подневольным? Он втянулся в ненужное, ненравящееся ему дело. И уже второй раз сказав Лидии Павловне «да», Алексей знал, что скажет «да» и в третий. Скажет, ненавидя себя за слабость, которая есть — обыкновенный страх показаться плохим сыном. Получалось, что Алексей всю жизнь себя высоко оценивал, а сегодня фундамент его душевного благополучия дал трещину.

Алексей не нравился теперь себе ни тот, прежний, ни тем более этот — сегодняшний. Захотел ли бы Петр Федорович отдать сад такому сыну? Полузабытый образ сурового к материальным излишествам полковника ответа не давал. К стыду своему, Алексей еще осознавал раздражение оттого, что злополучный сад этот доставался ему уже будучи бесхозным, ничейным. Алексей должен его взять, как крайний. В «крайности» мерещилась ему некая собственная ущербность.

Сентябрьское воскресенье выдалось изумительно солнечным и теплым. Наследство встретило их калиткой, завязанной на веревочку, и склонившимися под тяжестью плодов яблоневыми ветками. В углу притулилось дощатое сооружение с маленьким оконцем, тут же, шагов пять в длину теплица, где вытянувшиеся помидорные плети приклеились желтеющими листьями к стеклу. Под ногами валялись яблоки.

«Евдокия Григорьевна уже месяц, как умерл%E