Солнышко – оно, конечно, хорошо, но сидеть в плюс тридцать пять по Цельсию с чашкой кофе на открытой террасе мог только идиот... ну, или я.

Я жду Джесси, мы договорились встретиться в ланч-тайм, потому что у Джесси явно что-то вновь стряслось, иначе моя жилетка для выплакивания вряд ли потребовалась бы так срочно.

 

Пока Джесси нет, я разглядываю публику вокруг. Это, в основном, сотрудники многочисленных контор, которыми наводнен даунтаун, белые воротнички. Неизуродованные физическим трудом руки подносят чашки и бокалы к губам, то и дело мелькают белозубые улыбки и слышится приветственное «хай!». Конечно, когда люди годами приходят в одно и то же время в одно и то же место, практически все рожи вокруг уже или знакомы, или таковыми кажутся. В воздухе разлиты запахи приличного кофе, ванильного мороженого и клубники, и лишь изредка резкой струей нет-нет да вырвется из открываемых дверей кафешки пряный запах жареного мяса: на другой стороне кафе – терраса с грилем.

 

Мы знакомы с Джесси довольно давно, с тех пор как я начала работать в одном из даунтауновских офисов. Не скажу, чтобы мы проводили вместе много времени, но Джесси считает меня, по всей видимости, умудренной жизненным опытом женщиной, способной дать совет в сложных ситуациях, полностью мне доверяет свои секреты и считает меня своим доверенным лицом в сердечных делах.

Мне иногда смешно такое ко мне отношение, потому что мне далеко до матроны или до идеала женщины (во всяком случае, в моём понимании), но я стараюсь этому облику в наших разговорах соответствовать, потому что я искренне симпатизирую Джесси и меня не напрягает быть плечом, в которое можно выреветься, когда плохо.

 

Так... у меня остается лишь двадцать свободных минут, из которых пять уйдут на дорогу до офиса, и я уже готова попросить счет. Чем-чем, а пунктуальностью Джесси не отличается, убью когда-нибудь заразу – я тащусь по жаре на нашу встречу (не по моей, между прочим нужде!), сижу как вдовеющая зайчиха на виду у всех, кому надо и не надо, пью совершенно ненужный мне в жару кофе, а... О, вон наконец и знакомая фигурка машет мне с тротуара рукой, конечно же, унизанной чуть ли не десятком колечек и парой-тройкой браслетов.

 

Джесси производит совершенно охренительное впечатление на окружающих. Некоторые молодые мужики прям делают стойку, увидев мальчишески стройные бедра, упругую, аппетитную в любых брюках попку, расстегнутую чуть не до пупа белую рубашечку-юнисекс с якобы небрежно закатанными до локтей рукавами и волнами-складочками от плеча до груди, из-за которых отсутствие этой самой груди совершенно незаметно.

Сегодня на Джесси белые бриджи чуть ниже колена и рубашечка цвета сливочной мороженки с кофейным наполнителем, маленькие бриллиантики сверкают на мочках аккуратных ушек, тонкие нервные пальцы посверкивают колечками на всех пальцах, включая и большой, подкрашенные чем-то красновато-бордовым шикарные волнистые волосы, всегда модно подстриженные, не нуждаются ни в какой укладке и Джесси лишь сдувает периодически со лба упрямую прядку... м-да, впечатление отпадное, как всегда.

 

Джесси дружески клюёт меня в висок:

- Машулька, прости, родная... ну, вот такое я говно – никогда не могу вовремя ничего сделать! Худощавая задница плюхается небрежно на стул, нога в фирменной кроссовке закидывается на другую ногу, изящная рука лезет в вышитую бисером и стразами бархатную сумочку-мешочек, и Джесси, достав пачку сигарет, немедленно закуривает, по-голивудски откидывая назад голову и оценивающе оглядывая публику на террасе.

- Я тебя прощаю, бэби, но у меня уже в обрез времени, поэтому давай быстренько выкладывай, что там у тебя стряслось, а обсуждение мы проведем по дороге в офис - говорю я, и вдруг Джессино лицо кривится и слёзы буквально струйками начинают течь по смуглым загорелым щекам.

- Вот так всегда... ни у кого нет для меня времени! Нет-нет, дорогая, это я не о тебе, ты одна меня понимаешь! – Джесси хлюпает совершенно по-детски носом и снова лезет в свою барсетку: на сей раз - за гигиеническими салфетками, чтобы громко и демонстративно высморкаться, привлекая к себе внимание окружающих.

 

Иногда я чувствую себя неловко, потому что Джесси порой намеренно вводит всех вокруг в состояние то ли транса, то ли шока своим поведением – порой вызывающе провокативным, порой подчеркнуто женственным или наивно-детским, порой, я бы сказала, совершенно хамским по моим меркам, но – к моему удивлению, Джесси прощается всё, всегда и всеми! Вот такое уж это существо.

 

Наконец, убедившись, что внимание окружающих гарантировано, и нахватавшись самых разных взглядов – от восхищенных до откровенно недоуменных, Джесси успокаивается и начинает довольно громко выкладывать мне свою историю:

 

- Машуль, дарлинг, все мужики - сволочи! И попробуй мне сказать, что это не так! Я тебе всё равно не поверю! Эта скотина, ну – Мигель, ты про него уже знаешь – тот, с которым мы познакомились в прошлом году на фестивале... Это така-а-я скотина, фак его... – у Джесси снова начинает дрожать пухлая губка, но хорошая затяжка сигаретой помогает успокоить нервы вновь.

- Эта гадина меня ударила! Вчера! Он, видите ли, меня ревнует! И что? Мало ли кого я к кому ревную – что мне сейчас, всех по мордасам хлестать?! Как съездить расписаться и создать здоровую семью – так их никого нету, а как по мордам бить или придушить кого – так пожалуйста, отеллы сраные! Ну и что, что я не могу родить?! Взяли бы сиротку, если уж приспичит кому папой называться – много же таких семей, ну почему, почему именно мне всегда так не везет?! У меня ж в апартменте всегда уютненько, чистенько, вкусненьким пахнет, я готовлю хорошо, я духами только французскими пользуюсь! Нет, этим скотам моей любви мало, им еще к пирожкам с бархатом перчику, перчику надо добавить! Машуль, ну прикинь, идем вчера вечером – никого не трогаем, я в моих новых брюках –ну те черные, шелковые, с летящими воланами... Никаких каблуков, никакой косметики, сама скромность, парочка-троечка цепочек только на шее, ну ты ж знаешь, что я люблю побрякушки всякие – иду себе с любимым под руку, теплым вечером наслаждаюсь. Ну что, моя что ли вина, что мужики на меня вечно пялятся? А этот, бычина, блин, бразильская, тореадор недоделанный, всю руку мне исщипал - вот, смотри - Джесси с удовольствием обнажает руку до плеча, демонстрируя мне, а до кучи и всем желающим вокруг, пару синяков на нежной коже внутренней стороны предплечья.

 

- И ведь он знает, знает, что я никогда, ни с кем, кроме него! Ну как, как мне доказать свою невиновность?! Нет, ну у меня, конечно, были раньше до него мужики – мне ж не 15 лет, но при чем тут это всё? Я даже маникюр делаю без наращивания ногтей и красным-синим-зеленым никогда ногти не крашу!!! О губной помаде уже сто лет не заикаюсь даже! Машуля, я его люблю! Я жить без него не могу, но разве такое я прощу? Пришли мы ко мне, я бабочкой вокруг него порхаю, а он, видите ли, губы надул из-за этой прогулки и приказал – Машуль, не, ты прикинь, он мне ПРИКАЗАЛ эти брюки выкинуть! Нифигасе, я шляюсь всё своё свободное время по лавкам в поте лица, ищу нечто, чтобы для него же, скотины, привлекательнее выглядеть, нахожу это шелковое чудо с воланчиками, которое сидит на мне как влитое, и вдруг такое слышу - выкинуть! Ну, пришлось сказать, что мне проще его выкинуть, чем любимую тряпочку. Вот он мне после этого и врезал... Ну вот как так жить, а, Машуль?!

 

Пока Джесси с ненавистью, так и полыхaющей в огромных, совершенно невинных карих глазищах с густыми длинными ресницами, нервно давит окурок в пепельнице, я уже встаю, приглашая Джесси жестом к тому же – время бежать в офис.

Я, честно говоря, так и думала, что ничего особо серьезного не произошло: горячая джессина кровушка - Джесси наполовину латино - вечно бурлит не в ту сторону, поэтому джессины периодические скандалы с периодическими же любовниками – дело вполне обыденное. Ничего, перебьется без моих советов в данном случае!

Взывать к джессиной разумности – дело бесполезное, человек сам себе выбрал способ существования, поэтому любые мои доводы будут разбиваться о горячие взывания к мадонне и клятвам уйти, на фиг, в какой-нибудь монастырь в горах, раз уж Джесси – настолько несчастное, никому не нужное убожество.

 

Джесси, вставая, намеренно роняет с колен свою барсетку, к которой тут же одновременно наклоняются двое блондинистых клерков, тянущих апельсиновый сок со льдом за соседним столиком – поднять, отряхнуть, подать с улыбкой... Барсетка благосклонно принимается, блондины одариваются чарующей улыбкой, и мы, наконец, спускаемся с террассных ступеней, причем Джесси явно провокативно виляет задницей в адрес оставшихся за столиками и невинным тоном на ходу заявляет, как будто и не было только что стенаний и слёз:

- Между прочим, Машуль, скоро новый парад-фестиваль, и я тебя персонально, ты слышишь – персонально приглашаю на него! Я ж там буду в этот раз звездить! Я Мигелю даже и не говорю, иначе он меня просто не отпустит вообще никуда и никогда!

 

Я, разумеется, обещаю быть, и мы расстаемся у дверей офиса: мне - на четвертый этаж, Джесси – на второй, в другую сторону. Джесси вновь клюёт меня в щеку и скрывается за дверью.

 

Через пару недель в Лоринг-парке действительно проводятся арт-фестиваль и парад. Побродив между лотками, тентами и прилавочками с обрамленными картинами, вполне приличной керамикой, работами из дерева и бижутерией, я пристраиваюсь за столиком всё той же терраски на Николет авеню и наблюдаю за парадом. После барабанщиков в обтягивающих все прелести белоснежных лосинах и каких-то непонятных костюмированных персонажей появляется украшенная гирляндами цветов открытая машина, в середине которой – шест с флагом-радугой.

Загорелая длинноногая фигура в радужных же трусиках-стрингах с алой на солнце волнистой шевелюрой – ну, разумеется, Джесси.

Гремит глориягейноровское “I will survive”, точеная фигурка извивается, танцуя... Шикарное, практически голое тело отливает золотом в мягких солнечных лучах. Обнимающиеся парочки мужеского и женского полов бурно приветствуют «звезду Джесси». Нет, ну каков засранец, а?!

Не сомневаюсь, что сейчас он «назвездит» себе кучу новых поклонников, и бедняге Мигелю останется лишь вспоминать сомнительное удовольствие о таки врезанной им Джесси оплеухе.

 

За машиной следует толпа однополых парочек, всеобщий восторг на лицах и улыбки по сторонам, объятия, смех - это, пожалуй, выглядит даже более весело, чем советский первомай. То и дело в толпу на тротуаре летят приветственные листовки, конфетти, бабахают яркие хлопушки, и бенгальские огни шипят и плюются в толпу разноцветными брызгами. Тут и там шныряют общественники из ГЛБС – сообщества голубых, розовых и бисексуалов: раздают присутствующим небольшие пакетики, нарядно упакованные. Чета русских пенсионеров (наших видно за версту всегда и везде!) недоуменно вертит один пакет, тут же, впрочем, беря и второй – ну а как же, «нас же двое!». Ухмыляясь, наблюдаю за ними: дед аккуратно разворачивает красивую обертку, супруга нетерпеливо-возбужденно заглядывает внутрь. В сверточке упакован десяток презервативов в симпатичных фольговых обертках семи цветов радуги, а также небольшая баночка душистого вазелина. Хочется интернетно завопить «Гы-ы-ы!», но я, разумеется, сдерживаюсь, внутренне ощущая, впрочем, садистское удовольствие от недоумения на пенсовых физиономиях. А вот, не всегда надо на халяву вестись, родные!

 

Гей-парад, наконец, заканчивается. Не гомосексуальный народ-зритель расходится понемногу, влюбленные парочки голубых и розовых расползаются по уютным скверикам вокруг Пиви-плаза, а из конца улицы все еще несется бодрое «Ай вилл сюрвайв, Ай вилл сюрвайв!».

Ах, Джесси, Джесси... конечно же, you will survive! Кто бы сомневался.