Так… столы протерты, сиденья тоже… стойка бара отсвечивает матово почти отполированной поверхностью. Витринка-холодильник девственно блестит розовато-таинственным светом и стеклянными полочками, на которых нежатся шоколадки, фрукты, легкие закуски и банальные чипсы в ярких пакетиках. Большой холодильник сыто урчит потихоньку, показывая своё заполненное пивом и колд-дринками нутро… стаканы и бокалы десяти видов сверкают как хрусталь под лучиками небольших вмонтированных в полки снизу светильничков. На полках таинственно мерцают боками бутылки всех цветов, фасонов и размеров, которые можно вообразить… ром десятка сортов, несколько кристальных водок, австрийские и итальянские ликеры, бренди и виски всех мыслимых названий, прекрасные легкие светлые и красные вина – да уж, в чём-чём, а в выпивке Папа Джо разбирается капитально. Я думаю, что выбор в нашем барчике, пожалуй, один из лучших в городе, и если бы не склочный характер того же Папы Джо, бизнес мог бы быть гораздо успешее, чем он есть. Телевизор, висящий тут же в углу возле холодильника на поворачивающемся кронштейне, выключен и я смахиваю пыль и с его экрана… на полочке под ним десятка полтора-два кассет с порнушками – иногда поддающие в баре мужики, устав от вечного регби на экране, просят папу Джо поставить что-нибудь «повеселее», и тогда бар наполняется приглушенной музыкой, вздохами и стонами: «О, дас ист фантастишь… о, йя-а, йя-а-а…»… Выпивка, надо сказать, идёт у посетителей под это дело намного быстрее….

 

Пол… хм, нет, пол я , пожалуй, подметать не буду - завтра Йоханнес (Ванька – я переиначиваю, как всегда, местные имена на русский лад), наш гарден-бой, все равно будет чистить его и поливать из шланга перед открытием бара для посетителей, потому что завтра среда – возможно снова будут стриптизить девки-танцорки, которые нет-нет да бегают босиком по всему зальчику, то усаживаясь голыми задницами на колени посетителей, то заставляя их слизывать взбитые сливки с голых сосков.

Верхний свет я, пожалуй, выключу совсем – еще достаточно яркого солнечного, который проникает и в небольшие, стилизованные под старинные крепостные, оконца и в боковую, настежь распахнутую дверь-решетку, которая ведет в маленький внутренний дворик, обнесенный толстенной массивной стеной, отделяющей сад соседской виллы от нашего. Это даже и не дворик, а так – выложенная рыжим кирпичом полоска шириной метра три, тянущаяся вдоль всего строения, в конце которой уже прячется тень. Иногда, когда бар полон и есть кому заняться посетителями, я выхожу туда на свежий воздух и сижу там в небольшом креслице возле небольшого же столика - супервижен, блин, хозяйский… Скоро спустятся сумерки и, возможно, кому-то захочется провести вечер в нашем довольно уютном кабачке.

 

Но пока никого нет, и я сажусь на небольшую низенькую скамеечку – меня и не видно со стороны зала, подпираю голову руками и просто глазею в пустой дворик… Мысли ни о чём и обо всем мелькают в моей головушке. Я задумываюсь, как, впрочем, часто бывает в последнее время, о том, за каким хреном судьба приволокла меня в этой райский уголок – Юарию, поставив меня одновременно в такую позу, что у меня просто нет ни времени, ни возможностей этим раем наслаждаться. Могла бы сейчас шарашиться себе спокойненько, скажем, по арабскому базару Эль-Халил в Каире, глазея на сокровища местных Али-Баб (или Али-Бабов?), или бродить не спеша по гулким залам Нэйшнл Мюзеум в шумном Дели, или, неспешно потягивая свой любимый ледяной Кампари, слегка разбавленный апельсиновой «Мириндой», зубоскалить с американскими офицерами, кои в несметных количествах тусуются по уик-эндам в бахрейнских барах, заслуженно отдыхая на всю катушку от суровых морских будней, приезжая с военных кораблей из Сауди Арабии на своих бесчисленных огромных джипах – это ведь там рядом, всего-то переехать маленький перешеечек.

 

Очевидно, за тем же самым хреном эта судьба связала меня с Папой Джо, ставшим моим мужем. Наш бизнес – туризм, гэст-хауз, ресторан и два бара - поначалу шедший просто прекрасно, с приходом этих грёбаных жертв апартеида к власти стал хиреть и чахнуть. Пришлось открывать как гэст-хауз, так и этот бар для публики, в том числе и для черных, что снизило, естественно, посещаемость белых. Гэст-хауз тоже пуст уже вторую неделю, туристов нет – боятся резко возросшего криминала, а местные приезжают в основном на уик-энд. Впрочем, черные пока не особо сюда суются – во всяком случае, в дни стриптиза бар заполнен только белыми мужиками, хотя я слышала, что в даунтауне черных и цветных уже стали пускать и в стрип-клабы.

 

Мне, в общем-то по фиг, белые у нас пьют или черные – я их всех всё равно не перевариваю. Юария была закрытой много лет для притока свежей крови – эмбарго там, апартеид и прочая хренотень… Они все тут, что белые, что черные – одинаково туповаты. Черные, конечно, попримитивнее, но и у белых познания ограничиваются только своим болотом. «Новые черные» – как когда-то наши анекдотные «новые русские» - имеют карманы, просто-таки набитые бабками. Для них своего рода шик – снять комнату в гэст-хаузе на ночь, привести тёлку, заказать ужин в номер… Как меня затрахивает иной раз прибирать эти комнаты после них! Для них принять душ – праздник, и мне иногда кажется, что они всю ночь только и делали, что принимали душ, потому что четыре больших полотенца как правило мокры насквозь… пол что ли они ими мыли – так у нас паласы в комнатах сплошные. Мыло опять же после них напрочь отсутствует – ну, это явно девки их приворовывают, это у них в крови… я не оставляю в комнатах при таком раскладе ничего, что может быть сдвинуто с места – иначе, не увидишь больше ни вазочки с цветами, ни мыльницы, ни салфеток на столиках.

 

Сколько служанок у нас сменилось за последнее время - не сосчитать, впрочем, как и барменш. Разбитная бар-леди Суна - худющая алкашка, любимица африканеров, могущая вскочить на стойку бара и между делом, взбивая коктейль, сплясать чечетку или даже канкан… Маленькая шлюшка Биа, свинтившая в один прекрасный день со всей дневной выручкой… Стройная чопорная Энни с вечной сигаретой в зубах и расстегнутой донельзя блузке, показывающей больше, чем скрывающей… Сейчас бизнес упал настолько, что мы не можем позволить себе платить кому-то, поэтому вся работа - только на наших плечах, точнее – на моих, потому что Папа Джо за тридцать с лишним африканских лет приучился быть боссом, а не исполнителем. Впрочем, организация всего лежит действительно на нём.

 

Я далеко не расист, интернациональное воспитание дает себя знать: я не могу разговаривать с черными – даже с теми, кто работает у нас или у соседей, помогая по хозяйству - как это делают местные белые, то есть - как с осликами или собачками. Я не питаю к ним особой любови, но и не унижаю никого, как бурские мадамы. Питер - наш бывший гарден-бой, маленький черный сморщенный мужичок лет пятидесяти, с гордостью хвастался соседской горничной Джоанне: «Миссас (это, стало быть, я – на местном наречии) мне всегда говорит – доброе утро, Питер!». Джоанна - та вообще считает меня ангелом и постоянно при случае докладывает все местные сплетни о всех соседних хозяевах и слугах, то и дело выпрашивая у меня непригодные для меня, по ее мнению, шмотки. Есть своего рода местный анекдот-вопрос: какова разница между туристом и расистом? Ответ – максимум, три дня. М-да… в каждой шутке есть доля шутки.

 

Я сижу и думаю, что время летит ужасно быстро – вот уже три, нет, четыре недели, как уехал домой Димка, гостивший у нас в универские каникулы. Димка-Димка, как я скучаю по нему – ужасно! Когда он был тут с нами – душа моя была почти на месте, я была спокойна и даже весела. Мы много разговаривали обо всём, бродили вместе по городу (одной мне это делать и не с руки, да и не совсем безопасно), он привез мне кучу писем и презентов от родных и друзей, а также отдельную радость – объемистый пакет русской прессы, купленной накануне отлета в Юарию – толстые газеты, несколько журналов… Я отложила их на «потом», чтобы прочесть и перечитывать, когда Димка уедет и мне будет совсем уж тоскливо.

 

Здесь практически нет русских. Они, конечно, есть где-то, но коммюнити как таковой не существует, да и муж мой не сторонник общения с ними, чего и мне желает, как говорится.

Я думаю, что мой ребенок очень повзрослел со времени последнего приезда… Наверняка у него уже есть девица, а может и не одна, вон он какой стал - высокий, темнобровый, совсем как его папаша – красивый мужик. Повзрослеть-то – повзрослел внешне, а такой же ребенок все еще – бегал по нескольку раз в день к манговому деревцу в саду, проверяя плоды на спелость - очень уж хотелось их съесть. Съел-таки, успели дозреть до отъезда.

 

Треньк-треньк… через секьюрити-окошечко я вижу за входной дверью мужа и нажимаю кнопочку под стойкой бара, чтобы открыть дверь. Да, как везде, у нас тоже секьюрити – защита на всякий случай. Никто не может просто так войти или выйти из бара – только после нажатия волшебной кнопочки дверь разблокируется. Превентивная, так сказать, мера – криминальная волна не так высока у нас в Претории, как в соседнем Джобурге, всё же мы – столица, побольше следят за порядком, но четвертая страница местной газеты «Ситизен» заполнена на сто процентов сообщениями об убийствах и ограблениях - белых, конечно же, ситизенов, потому что сейчас идёт апартеид наизнанку: могут убить только потому, что ты - белый… Господи, когда весь этот бардак уже закончится?!

 

Хазбенд, видя чистоту и порядок, слегка взбадривается, но по инерции ворчит: ”This is abnormal… this is not a business…we have to do something about it…”.* Вот что меня всегда бесит – чего стонать-то?! Ну, не идет бизнес, так делай что-то! Что толку рассуждать о том, что же нам все же делать…

 

Вечер, между тем, уже явно на подходе, тень во дворике полностью покрыла рыжие кирпичики. Хазбенд захлопывает дверь-решетку… Зачем - говорю я – может быть я еще выйду туда… «Уже вечер, мало ли что»,- важно вещает Папа Джо и скрывается в туалете, и я слышу потом, как он открывает своими ключами двери в гэст-хауз – ну, это уж как всегда - вечерний обход. Мороз-воевода дозором, блин, обходит владенья свои.

 

Треньк-треньк… кто-то нажал снаружи кнопку звонка - вижу две фигуры. Вот же, блин, накаркала - черные… ну что ж, на безрыбье, как говорится, раком станешь. Вошли, вежливые, в приличных прикидах, если, конечно, считать приличными брюки и футболки, впрочем, явно недешевые, фирменные. Один сразу уселся за стол, другой подошел к стойке: уан биг бир, плиз – ноу проблем, сэр… Достаю из холодильника большой «бир» – тут пиво продают не только в ноль-тридцать-три бутылочках, но и в пузырях типа нашего бывшего «Советского Шампанского»… Подаю два охлажденных стакана – не графья, сами разольют, я не собираюсь выходить из-за стойки и тащиться к их столику. Черный, скорее всего, поняв ситуацию, ухмыляется и протягивает пять рандов – обычная цена везде за биг бир. Сорри, сэр, сикс – бормочу я. Сикс? - удивляется он – типа, везде файф… Это кабачок Папы Джо, сэр, поясняю я скромно – здесь биг бир стОит сикс ранд. Ок, соглашается он, достает еще монетку, я открываю кассу и бросаю монетки туда. Он уже идёт к своему столику, но я по его спине, обтянутой полосатой футболочкой с воротничком на трех пуговках, и пружинистой походке вижу, что он злится. Да мне по фиг, родной, ты можешь вообще выметаться отсюда со своим друганом – на твои сикс ранд я разве что чашку кофе и пол-мороженки себе смогу купить в любой даунтауновской кафушке, а должна стоять тут перед вами как курва, пока вы будете высасывать этот сраный бир… Разумеется, я произношу этот монолог только мысленно, но мне уже лучше хотя бы от этого.

 

Наконец-то Папа Джо вывалился из гэст-хаузной двери в бар, мне уже стало как-то неуютно быть наедине с этой молчаливой парой – молча разлили, молча сидят и пьют, глядя прямо перед собой… даже не рассматривают ничего вокруг – как будто не впервой здесь. Нет, я хоть особо и не различаю темнокожие лица, этих тут точно еще не видела – не так их много захаживало пока, разве что местные - те, кто работает у соседей, да клиенты гэст-хауза. Эти – другие.

 

Папа Джо подходит к ним – привет, мужики! «Мужики» слегка оживляются – хей, Папа Джо – слышали о тебе, вот, решили познакомиться… Папа Джо начинает безудержно , как всегда, хвастаться – раз о нем слышали, по его мнению, это может быть только хорошее – и он безбожно врёт о том, как замечателен у нас бизнес, как весело проходят тут порой вечера, какие замечательные девки-стриптизерки пляшут у нас по средам и субботам. Глаза кафров разгораются, они начинают громко посмеиваться и хлопать Папу по плечу - ну, прям, всехные брателлы…

 

Треньк-треньк – снова брякает звоночек… еще две фигуры за стеклом жаждут припасть к алкогольному источнику. Нажимаю кнопочку – озираясь, входят еще два черных… Да что, блин, за вечер такой сегодня, удручённо думаю я и уже открываю кассу, чтобы бросить в нее очередные шесть рандов – черные обычно пьют именно это пиво. Так и есть – уан биг бир плиз, Мама Джо…

Та-а-ак, я медленно наливаюсь внутренним раздражением – еще вам, сынки вы мои негроидные, я не была Мамой Джо… Один – необычно узколицый - суетится чего-то, припрыгивает вокруг Папы Джо, спрашивает, где туалет, так же вприпрыжку туда заруливает, и через минуту я слышу шум спускаемой воды. Папа разливается соловьем возле его напарника – всё о том же, о нашей замечательной жизни.

 

«Папа Джо, а можем ли мы с братом, если вдруг понадобиться, снять комнатки на ночь в твоем гэст-хаузе?» – спрашивает повеселевший вернувшийся Засранец, как я его уже окрестила в мыслях. «Оф коурз, май френд» * – щелкает клювом мой дорогой хазбенд и тут же предлагает провести экскурсию по гэст-хаузу «потенциальным клиентам». Прихватив стаканы с пивом, они уходят втроем в гэст-хауз, и я слышу оттуда краем уха взрывы хохота - понятно, Папа Джо исполняет свои репризы, так сказать - «сегодня весь вечер на манеже»... ну что ж, если эти дорогие гости снимут сегодня хотя бы одну комнату, вечер уже не будет таким пропащим – все же 200 рандов кассе гарантированы.

 

Первый клиент - Полосатый - молча подходит и буквально швыряет на стойку скомканную десятирандовую бумажку – на второй пузырь… Почему-то мне становится неловко - может у мужиков последние бабки, на которые они решили выпендриться в белом кабаке, и я даю ему на сдачу не четыре, а шесть рандов, на которые он удивленно смотрит. Я говорю ему негромко – знаете, наверное и вправду, лучше будет, если я возьму за пиво как везде - по пять за бутылку. «Спасибо, миссас» – серьезно говорит он, и так же молча они с друганом принимаются уничтожать вторую бутыль живительной влаги.

Тем временем экскурсия заканчивается и Папа Джо с новообретенными «друзьями» возвращается в бар, друганы берут тоже вторую большую бутыль и усаживаются отдыхать за столик на другой стороне зальчика.

 

Вечер, так сказать, в разгаре. Восемь часов, мы всегда смотрим «Новости» в это время. Папа Джо включает телевизор, садится за стойку со стороны публики, а я мирно примащиваюсь на своей маленькой скамеечке внутри, за стойкой, так, что меня из зала и не видно…

 

Гремит новостной канал, опять эти засранцы митингуют. Потрясая копьями, беснуются в политической истерике зулусы… опять ограбление банка - ого, семнадцать миллионов баксов, нехило сработали… диктор поясняет, что вину за ограбление, похоже, берет на себя одна из оппозиционных политических партий... понятно, не просто уголовка, а политика опять! Я слышу, что клиенты задвигали стульями - похоже, Засранец и его братан собрались уходить за подругами - думаю я и, не отрывая глаз от экрана, встаю, чтобы нажать кнопочку, чтобы открыть им дверь…

 

Слегка повернув голову, я вижу с изумлением, что один из двоих молчаливых и Засранцев братан уже висят на моём муже и пытаются прикрутить проволокой его руки, заломленные назад, к его же брючному ремню, а Засранец держит в трясущихся руках огромный длинноствольный револьвер возле седой головушки Папы Джо… Я не успеваю даже осмыслить происходящее, потому что в следующую секунду я вижу лишь перелетающее в прыжке через стойку явно тренированное тело моего первого покупателя, которого я окрестила Полосатым за его классную рубашечку на трех пуговках, а еще через секунду я лечу от его страшного удара по моему лицу в другой угол бара…

 

Я не знаю, почему я не потеряла сознание или не упала замертво, ударившись с маху спиной или виском о раковину для мытья посуды… я не знаю… Наверное, дядя наверху, который распоряжается жизнями, просто тоже чего-то недопонял или упустил момент, но я распрямилась тут же, лишь слегка поскользнувшись на цементном полу.

 

Полосатый, увидев это, тут же рванул меня к себе за руку: «Бич, вайт бич… * Открой кассу… быстро…», – в ту же секунду обрывая провод телефона другой рукой. Я нажала кнопку электронного кассового аппарата – мелодично звякнув, поддон с деньгами выехал наружу. Полосатый выдернул его из гнезда и, опрокинув на стойку и вывалив деньги, стал запихивать их в карманы… мелочь раскатилась, бумажки тоже не хотели его слушаться. Он грубо пихнул меня: «Помогай, сука!» Я стала собирать бумажки и подавать ему… Выхватывая купюрки из моей руки, Полосатый увидел блеснувшее небольшим бриллиантиком колечко: «Быстро, мне… снимай!» – и он потянул мою руку чуть ли не к свои зубам… Я поспешно стащила с пальца свадебный подарок Папы Джо вместе с обручальным кольцом, которое тоже исчезло в глубине карманов Полосатого. Он рванул с моей шеи мой маленький золотой крестик… скотина… это практически единственная память у меня от бабули! В ту же минуту резкая боль пронзила моё ухо – горилья лапа пыталась сорвать серьгу. Я оттолкнула лапу и, сняв серьги, тоже протянула их Полосатому… Удовлетворенно буркнув что-то, он отпихнул меня в сторону.

 

В те же минуты троица, оседлавшая папу Джо, разбила большую пивную бутыль о его голову и окровавленного, со связанными руками и зацепившимися за одно ухо и залитыми кровью очками, бросила его на пол ко мне за стойку. Он упал как мешок с песком, глухо, лицом вниз. Я видела расплывавшееся возле его головы медленное красное пятно и его неестественно подвернутую руку с Роллексом на запястье…

«Что стоишь, бич, быстро – где еще деньги?!» – вернул меня к действительности яростный шепот кого-то из черных. «Всё здесь» – стараясь не завопить, сказала я…

“Врешь… Папа Джо сказал, что у вас бизнес хорошо идёт… Где бабки, быстро, быстро… пока мы и тебя не прикончили… Не смотри, не смотри на меня, сука “ – я снова получила удар по лицу и на сей раз не смогла удержаться на ногах… Кто-то схватил меня за рукав, рванул и поставил на ноги: «Быстро,сука, открывай двери!» Они не знали, где кнопка, а может боялись случайно нажать на аларм - кнопку тревоги, которой у нас и не было. Я нажала кнопочку : треньк-треньк – сказала как всегда дверь, и я была в очередной раз сбита с ног ударом - на сей раз в спину. Подняв голову, увидела перед собой ноги хазбенда и как-то изловчилась подползти к нему и улечся почти рядом… Жив ли?! Мне не дали возможности у этом убедиться. Черные ловкие руки быстро замотали полотенце вокруг моего лица. Я оттянула его с глаз и носа: парни, я не буду кричать… плиз, не надо закрывать мне лицо… я не буду на вас смотреть… плиз, можно я посмотрю, что с моим мужем? Один из них пнул меня – что, бич, любишь этого расиста?! – но дотронуться до мужа так и не дал.

 

Пока всё это происходило, я поняла, что они вытащили у мужа из кармана все ключи: от нашего дома, что располагался прямо через дорогу от гэст-хауза, от сейфа в офисе, от склада с запчастями к машинам – еще одного нашего бизнеса – в общем, от всего. Трое – Полосатый и два его напарника – выскочили из бара, захлопнув дверь, и мы остались в ловушке втроём: мой бездвижный хазбенд, я – в луже его крови и с замотанной половиной лица, и узколицый бешеный Засранец, усевшийся на наших ногах и приставивший дуло револьвера к голове Папы Джо. Для успокоения меня в ухо мне была вставлена наша же длинная отвертка, прихваченная Засранцем с полочки под телевизором. Мне было жестко обещано, что если я только захочу повернуть голову – отвертка пронзит мое ухо до мозгов. Он сказал, что умеет это делать быстро и профессионально…

 

Я лежала мордой вниз на холодном цементе, мой любименький зеленый свитерок, который я натянула только-только перед приходом этих гостей (вечером в баре прохладно от сквозняков), был мокр от мужниной подтекшей под меня крови… О чем я думала?! Не знаю… о какой-то ерунде… Страха почему-то не было. Мне было ужасно жаль свитер – перед моим отъездом замуж Наташка мне его связала из привезенной мною же из Финляндии слегка пушистой темно-зеленой пряжи. Я разбросала и укрепила на нем потом разноцветные стразы разных размеров, и он был похож на Новый год. Говорили, он очень шел к моим глазам – они ведь у меня тоже зеленые. Я думала о Димуле – один из этих брателл всё допытывался: «Где ваш парень?!» Я, думая, что он спрашивает о нашем черном садовнике, отвечала, что не знаю, но он мне сказал – нет, где твой сын?! Гады, значит, они знали, видели раньше, что Димка был с нами тут, и опасались, что он может оказаться в доме, пока мы были в баре. Господи, какое счастье, что он уже уехал домой! Значит все же, всё это – не случайность, а продуманное нападение и ограбление, возможно даже, с чьей-то близкой подачи – Папа Джо горазд был всегда трепаться с кем попало о своих мнимых сокровищах.

 

Моё лицо распухало, немело, и я пыталась представить, как буду выглядеть, скажем, на каком-нибудь пристойном вечере, если это останется со мной на всю жизнь… Вот же дура! Отвертка в ухе, пистолет перед мордой, черные отморозки, которым убить - как два пальца обоссать, а она представляет свою посиневшую рожу в вечернем платье!!! Мне было смешно над собой и мучила мысль, что же с мужем… Воображение уже рисовало мне вдовий наряд и печально-торжественный реквием в местном крематории – надеть что ли шляпу с черной вуалью… Все будут шептаться – ах, как она все еще недурна… Папа Джо был порой, говорят, груб с ней, постоянно ее ревнуя даже к столбам, но, говорят также – любил ее до безумия… что же будет с бизнесами и пропертями сейчас… он ведь ничего не успел переписать на молодую жену… А если реквием будет по мне - будет ли Папа Джо так же безутешен? Он наверняка наденет на мои похороны свой шикарный смокинг – он выглядит в нем типичным буржуем, причем ужасно привлекательным.

Очень осторожно я попыталась повернуть голову - отвертка уперлась мне в спину: «Лежи, сука… я тебя предупредил!» Плиз, мэн, можно я дотронусь до мужа?! Плиз… Я чуть подвинулась и уперлась в мужнин бок… рука моя нащупала его руку – она была теплой и чуть подрагивала. Слава Богу, жив!

 

«Понимаешь ты, бич…» – начал профессорить Засранец – «…мы не убийцы и не насильники, мы просто хотим денег! Нам очень нужны ваши факин мани*, ты понимаешь меня, бич?»

Язык мой - враг мой… я не удержалась, конечно, от комментария:”Ах ты, бабун! А ты заработал эти деньги?! Почему ты пришел за моими деньгами, а не попытался заработать их, как я?! Ты не знаешь, как это – стоять порой часами за стойкой до распухания и отекания ног… Ты не знаешь, как это – стирать, гладить и перестилать постели после таких гостей, как ты…” Ответом мне было несколько коротких ударов отверткой в спину… Я заткнулась, поняв, что взывать к его совести – себе дороже. Я представила, как спина моя покрывается темными пятнами от этих ударов - ну, коза... леопардунья, блин… кого надумала учить жить – кафра, потенциального убийцу! Шат ап, дура!!! Я заткнулась.

Между тем, он продолжал разглагольствовать – мол, идет экспроприация экспроприаторов ( во, бля, марксист! – подумала , конечно же, я), апартеид кончился - теперь их время, всё будет принадлежать тем, у кого раньше не было ничего! Ну, типичная пролетарская горячка – поставила я диагноз про себя и снова не удержалась, шепотом заявив: «А ты знаешь, что я - русская? Да я, блин, подписи собирала - в комсомоле будучи, чтоб вашего Манделу освободить из заключения! А его последыши сейчас меня убивать будут - за сто сраных баксов!» Он так же шепотом ответил, ухмылясь: "Заткнись, бич! Мы знаем, что ты - хорошая женщина! А вот муж твой - говно, расист проклятый! Прикончу его прямо сейчас – хочешь?!» - и что-то холодно-металлически щелкнуло возле наших голов. Я резко села - плиз, нет, не надо убивать никого! Берите, что вам нужно и уходите… я не смотрю на тебя… я не знаю тебя… я не смогу никого опознать… уходи, я открою тебе дверь!

 

Дверь мне пришлось открывать еще дважды. Те трое прибегали - то один, то другой - пару раз, пытались меня уволочь с собой в наш дом - показать им там, где мы прячем деньги. Я орала шепотом, что они - придурки, что белые если и имеют деньги, то держат их на счету в банке, а не наличкой… что если они будут меня волочь через дорогу - я буду кричать и все равно кто-нибудь да услышит… что пусть забирают всё и убираются к своим манделам и чомбам… я не идиотка, чтобы тащиться в дом, где трое горилл трахнут меня на моей же собственной кровати… им нужны бабки - пусть ищут их сами - где хотят и как хотят… вся эта черно-белая хрень в их башках меня уже достала…

 

Меня на время оставили в покое… уж не знаю, почему. Единственное - снова заставили лечь мордой вниз и не возникать.

Я лежала и снова думала, что в стране бушует СПИД… что если они решат меня все же трахнуть напоследок - что было обычным делом при таких преступлениях, как описывалось в газетах – я этого не переживу… пусть лучше сразу прикончат. Хватило ж ума не включить этим придуркам «веселенькое» видео, пока они пили пиво – вот уж точно бы сподвигли их на акцию! Потом мне представлялась уральская зима и я – умирающая медленно от поганой болезни… нет!!! Если они меня не прикончат после этого - застрелюсь сама… и я как-то сразу снова успокоилась.

Потом прозвучал тихий свист снаружи - меня в очередной раз пихнули к кнопочке - открыть дверь и толкнули снова на пол… Потом я услышала шум мотора отъезжающей машины, приподняла голову - в баре никого уже не было. Я вскочила, ломанулась к входной двери и, захлопнув ее, бросилась к мужу…

 

Папа Джо уже сидел и бодро разматывал остатки проволоки со своего ремня… Я в шоке остановилась - как?! Ты же был без сознания… «Дура! Я что - буду им показывать, что я жив?» – было мне ответом. Значит, пока я тут изображала Зою Космодемьянскую и защищала его от выстрела в висок, пока меня пинали, толкали, били по лицу, кололи в спину отверткой, рвали мои ушки и грозились вчетвером изнасиловать - мой дорогой хазбенд лежал себе мышкой, слыша всё и не предпринимая ничего для изменения ситуации?! В наши лучшие времена он то и дело рассказывал о своей службе в особых частях – командо, где их обучали всяким трюкам, разным видам борьбы и молниеносному вырубанию противника. Да этот Засранец, что сидел на его ногах - его можно было соплёй перешибить один-на-один даже без спецобучения, а эта дрянь предоставила мне право самой себя защищать, и его до кучи... Трус, слизняк, бесчестная скотина! Значит, он не шевельнулся бы, опасаясь за свою драгоценную жизнь, даже если бы эти обезьяны разложили меня прямо возле него и трахали зверски… Боже мой… Машуля… где ты… что с тобой… я не могла сложить свои мысли на одну полочку, впав в прострацию.

 

Между тем, Папа Джо уже побежал взглянуть на то, что творится в доме, крикнув на бегу, что позвонит оттуда в полицию. Вот же ж... он даже не подошел ко мне удостовериться, всё ли в порядке со мной. Конечно, зачем – он ведь был в курсе всего, что происходило!

 

Я снова присела на свою скамеечку, вытащив ее во дворик и прислонившись спиной к кирпичной стенке бара. Через пять-шесть минут уже вовсю кипела деятельность за моей спиной – Папа Джо вызвал полисменов, и в баре бродили криминальные экперты, снимали отпечатки пальцев с бутылок и стаканов, фотографировали окровавленный пол и разбитую голову папы Джо.

 

Папа Джо вдохновленно расписывал следователю, как он боролся один с четырьмя вооруженными до зубов преступниками. Приехала амбуланс, вызванная полицией - для оказания помощи пострадавшему. Как на грех, и водила и медик оказались черными, что спровоцировало вспышку ярости со стороны этого самого пострадавшего, который чуть не придушил ни в чем не повинного лепилу голыми руками.

Я сидела все также привалившись к прохладной стенке – мне было все равно, что они там все делают, потому что я только что поняла – меня, по сути, предал самый близкий мне человек.

 

Позже, когда я пришла домой и увидела развороченный офис, пустой сейф, вывернутые наизнанку шкафы и столы… когда я поняла, что я осталась практически только в том, в чем была – остальная одежда, включая даже мои зимние сапоги (кому они стали там на фиг нужны – в Африке?!), исчезла вместе с хранящимися в сейфе деньгами, моими и хазбендовыми золотыми цацками, столовым серебром, всевозможной аппаратурой и прочими прелестями устроенного быта… когда я, поднявшись в спальню, увидела развороченный матрац и попластанные, очевидно, в ярости ножом мои шелковые блузки, висевшие во встроенном шкафу на плечиках - я оставалась совершенно такой же спокойной и молчащей… мне было все равно.

 

Всё это веселенькое дельце продолжалось, как позже выяснилось, ровно два часа. Всего два часа.