Книга Экклезиаста, гл. VII-20

 

Дул ветер. Противный восточный ветер, приносящий сухую жару пустыни. Фонарь качался и вздрагивал от ударов веток, которые нехотя доставали его. Люди уже угомонились и погасили огни в окнах домов, коты зажгли фонарики глаз и полезли в мусорку добывать пропитание. Пробегавший мимо пес внимательно обнюхал сваленную недалеко от кошачьей столовой груду досок. По запахам он определил, что тут лежали остатки трех разных шкафов, но не нашел для себя ничего интересного, деловито побрызгал на них и потрусил по своим делам. Незамеченные им, чуть в стороне, в тени здания, куда не доползал свет уличного фонаря, сидели три скелета.

 

Один из них, самый громоздкий, достал откуда-то пачку сигарет и предложил сотоварищам. Маленький живо протянул то, что когда-то было рукой и взял одну. Сидевший в середине, для знатоков анатомии сразу же определимый как женский, отрицательно покачал черепом.

 

-Никогда не курила...

 

Два остальных, хрустнув, пожали плечами и закурили.

 

-Тоже пришли попрощаться? - полуутвердительно спросил Громоздкий.

 

-Вопрос, - пробурчал Маленький.

 

-Угу, - кивнула Она.

 

Темные глазницы были направлены на сваленные доски.

 

-Раз уж встретились, кто начнет? - помолчав, спросил Громоздкий.

 

-Давайте я, - непонятно чем выдыхая дым, сказал Маленький.

 

-Мы сняли у них квартиру. Ох, и парочка, эти хозяева, доложу я вам, - Маленький крутанул черепом.- Он - типичный Карабас-Барабас. Огромный, невероятно толстый, с окладистой рыжей бородой и маленькими злыми глазками. Еле ходил, волоча перед собою необъятное брюхо. Последнее время даже по улице брел, пихая перед собой тележку из супермаркета, на которую то опирался, останавливаясь и громко сопя на пол улицы, то укладывал пузо и двигался вперед маленькими шажками. Когда он проходил по лестнице, то в подъезде еще долго висел запах какого-то животного, то ли медведя, то ли гигантского скунса. Она была поменьше, тоже не худенькая, но вполне еще вызывающая интерес. С толстенькими, но хорошей формы ногами и аппетитными коленками, выставляемыми на всеобщее обозрение. Только глаза были такие же колючие, алчные, как и у мужа. Не понял я их выражения поначалу, просто подумал, что это у них такой семейный стиль - жадные глаза.

 

Маленький хрустнул пальцами и продолжил:

 

-Подписали договор честь - честью, она еще поинтересовалась, ходим ли мы в синагогу. Я сказал, что в Союзе иногда ходили, чтобы мацу купить, а здесь только пару раз были. Как я сообразил, она выясняла мою национальную принадлежность. Я-то блондинистый, с серыми глазами.

 

Ну, вроде поводов для дальнейшего общения как бы и нет, деньги мы платили регулярно, все без проблем. Хотя встречались и раскланивались довольно часто - они жили на той же улице, что и мы, через несколько домов. У них там была вторая квартира.

 

А потом она вдруг как-то позвонила, и спрашивает меня, не нужна ли мне хорошая работа. Ну, а кому хорошая работа не нужна? Мол, ее родственник набирает рабочих на свой завод. Если хочу, может свести нас. Естественно, что я с радостью согласился.

 

Он докурил сигарету, благодарно принял следующую из пачки Громоздкого и неторопливо стал ее разминать.

 

-Договорились о встрече, она оказала мне любезность, пообещала подвезти на своей машине. Встречаемся, и я чего-то не понимаю. Ну, она и так тетка броская, может, чуть и толстоватая, хотя по сравнению с моей половиной прямо тростиночка, а сегодня и макияж в стиле "вамп", да и юбчонку напялила, с легкомысленным разрезиком до середины бедра. Я мысленно облизнулся, конечно, но да мало ли по какой причине домовладелица приоделась. Может, меня отвезет, да и на свидание прямиком. Я уже об этом не раз задумывался, встречаясь с ними на улице. Честно скажу, видно было, что она женщина в соку, а предположить, что Карабас-Барабас на что-то еще способен было очень трудно. Я не могу вообразить себе кровать, которая его одного бы выдержала, не говоря уже о совместном возлежании. Да и возможное развратное действие из-за его брюха представлялось мне совершенно нереальным...

 

Что-то я отвлекся... Хотя нет, в общем, все в струе истории.

 

Сели в машину, она за рулем. Ну, тут я и увядать стал, то есть совсем наборот. Ноги-то красивые, чего скрывать, а на педали нажимать стала, юбчонка вверх лезет, и лезет, разрез распахивается и почти всю ногу мне демонстрирует. Мне, в принципе, как-то и смотреть неудобно на благодетельницу, а все равно кошусь...

 

Едем, она увидела, что я глаза отвожу, а они опять к ее ногам липнут. Она улыбнулась как-то хищно и довольно так говорит: "Красивые у меня ноги?".

 

Я слюной чуть не подавился, только промычал что-то восторженно-нечленораздельное.

 

Маленький раскурил сигарету и жадно затянулся.

 

-Гляжу, что-то не туда едем. Тихо-тихо выезжаем на берег моря, где никого нет. Она останавливается и говорит: "А ты погладь мои коленки, увидишь, какие приятные на ощупь". Чего тут скрывать... Я уже на полном взводе, к тому же оголодавший, поскольку моя благоверная, замордованная уборками, в постели последнее время только отбрыкиваться умеет. Так что я долго не думал, и начал с коленок... Как понимаете, тут на берегу все и закрутилось. Работа, как оказалось, была только благовидным предлогом для ... Ну понятно для чего.

 

Не сразу понял, зачем именно я был ей нужен. Водить по ресторанам не мог, покупать дорогие подарки тоже. А потом понял - я был для нее экзотикой. Светлый, почти блондин, натуральный к тому же, ужасно непривычный, пардон, своей необрезанностью, и, наверное, смешной, своим акцентом.

 

Он помолчал и грустно добавил:

 

-Ох, и злая тетка в постели оказалась. Да и я первое время оттягивался на полную катушку, а потом понял, что меня ненадолго хватит на нее, и стал отлынивать. Она это поняла ... И...

 

Через некоторое время, смотрю, в шкафу еще парочка скелетов прибавилась, но, - он обвел взглядом окрестности, - никто кроме меня со шкафом попрощаться не пришел...

 

Маленький вытянул из темноты запыленную бутылку и три бокала. Протер костяшками пальцев их изнутри, смахнул паутину с бутылки и аккуратно разлил. Она благодарно кивнула, и, казалось, отпила из хрусталя.

 

-Теперь, наверное, я расскажу,- прозвучал ее тихий голос.

 

-Я стояла воон в том, светленьком, видите, дверка сверху валяется. Чего они вздумали его менять? Обживай теперь новый. Мне и в старом так уютно было. Целых пятнадцать лет.

 

Она покрутила бокал.

 

-А двадцать лет назад подружка вышла замуж. Подружка, милая моя подруга… С которой выросли вместе, которой рассказывала все мои секреты. Выскочила вроде за нормального парня, а попала в болото пьяной жизни. Спился ее миленький. То ли наследственность, то ли непонятая гениальность, то ли просто непруха какая-то. Да нет, какая там наследственность, родители милейшие и трезвейшие люди. Но… Как бы то ни было, вечно пьяный муж, пустой дом, полуголодные дети.

 

А я оказалась достаточно удачливой. Вышла замуж за морского офицера, без особой любви, так, по приятности общения. И все хорошо, кроме одного – нет детей, и не будет. Я не причем, муженек подкачал, врачи совершенно точно сказали. Последствия какой-то там аварии. Да и слабоват в постели через пару лет стал, по той же причине. Ну, долго ли, коротко ли, но обзавелась я поклонником. Мы с мужем уже давно обсуждали возможность взять ребенка из дома младенца, да все боялись нарваться на какого-нибудь дефектного, с мерзкой наследственность. А тут я подзалетела. И как-то удачно… Мужу через пару месяцев в автономку идти на много месяцев, у меня еще ничего не видно. Ну, я и давай сочинять. Что, мол, у родителей на Юге, в их городишке одна девочка забеременела, да с женишком поругалась, когда уже аборт делать поздно, надо рожать, но сказала что от ребенка откажется. Короче, наплела мужу бог весть что. А он поверил. Черт, вас, мужиков знает, иногда на такую туфту ведетесь…

 

Она пренебрежительно махнула рукой и продолжила:

 

-Короче, он в плавание, я к родителям, пузо лелеять… Там ни косых взглядов, ни разговоров, мужняя жена к родителям приехала беременность дохаживать. У нас же, в военном городке, он на каждом углу рассказывал, что решили ребенка брать из дома младенца… Тоже вроде все приняли и поверили.

 

Живем и поживаем, он в пацане души не чает. И, поди ж ты, гримасы природы, сынишка на него страшно похож…

 

Она помолчала, и продолжила глуховатым голосом.

 

-Пока меня черт не дернул поехать к родителям втроем. Ну, родителям я-то все честно рассказала, еще во время беременности. Папа неделю со мной не разговаривал, а потом смирился. Уж лучше такой внук, чем никакого. И все б было хорошо, если б не любимая подружка. Уже перед самым отъездом, когда сидели у нас, после обеда с хорошей выпивкой, папа стал лимон резать. Тут ее и повело на откровенность.

 

-Ой, а вы помните, как Зинка лимоны килограммами жрала когда беременная была? В день по паре штук грызла, вместе с кожурой.

 

Я ее пихаю под столом ногой, а она никак не останавливается. И все несет, несет подробности. Я решила, что спьяну. Но, вдруг она глянула на меня совершенно трезвыми глазами и говорит матери:

 

-Теть Кать, а вы чего сняли со стенки ту фотку, где Зинка с пузом, - тычет пальцем в стену, - тут же всегда висела. Фотография же обалденная…- Мы все молчим в ужасе, мой побелел как стена, а она тоже вдруг ойкнув и зажав себе рот, рванула из комнаты.

 

Она поставила бокал на асфальт, с хрустом сложила руки на коленях и поставила на них подбородок и грустно сказала:

 

-И вот пятнадцать лет, стоя в ее шкафу, думаю, кто ж моя подружка – пьяная дура или завистливая стерва…

 

Она замолчала и через некоторое время повернула череп к Громоздкому.

 

-Я был другом, - понятливо начал рассказ Громоздкий.- Старым, верным другом. Очень часто в дружбе образуется пара ведущий - ведомый. Так было и у нас. Хотя я и был ведущим, кто бы знал, как я завидовал ему. Он был тонок, умен, и был на голову выше меня во всем том, что требовало усилия мысли. А я был неотразим и обаятелен. Девицы штабелями складывались у моих ног, и мне было достаточно просто улыбнуться, чтобы увидеть ответную улыбку уже утром, в своей постели. Почему утром? Потому что ночью было темно, да и не смотрел я на эти стремительно меняющиеся личики. Одна, вторая, и несть им счета. А утром уже и на лицо можно глянуть...

 

Громоздкий посмотрел на струйку дыма, поднимающуюся от сигареты.

 

-Они познакомились на моих глазах. И я порадовался за них. Она была умна, красива и чем-то неуловимо похожа на него. Их надо было видеть вместе. Они просто светились от радости, когда были рядышком. Я подбрасывал им ключи, и уходил в ночь, или в чужую кровать. А утром, придя домой, видел их смущенные и счастливые лица.

 

Я был свидетелем их зарождающейся любви, расписывался в гроссбухе в Загсе на их свадьбе, и мало что из их жизни проходило мимо меня. Я очень часто бывал у них, частенько с новой девицей. Сейчас даже имен их не вспомню, а лиц тем более... И ежевизитно натыкался на ее некоторое недовольство. Глубоко замаскированное, практически неуловимое. Я это относил к тому, что в теплый семейный дом врывается обормот с привлекательными девицами и невольно вызывает у уже окольцованного и мирно пасущегося друга вредные мысли, всколыхивая полузабытое ощущение недогуленности. Но то, что это не так, понял много-много позже. Прямо скажем, слишком поздно...

 

Как я уже сказал, я видел все, что происходило в их доме. Даже их постепенно набегающее охлаждение. Она пыталась лепить из него успешного научного работника, неумолимо рвущегося к вершинам карьеры, а его больше интересовала сама работа, а не регалии, ею приносимые. Когда же все стало рушиться, она стала подпихивать его к отъезду в далекие края, где лаской, где лестью, где уговорами. И он, привыкший в паре быть ведомым, постепенно соглашался, одновременно мучительно теряя ее, как родственную душу. Отчуждение нарастало, а отъезд приближался.

 

Когда он уехал оформлять выездные бумажки, протек кран на их кухне, да не просто протек, а зафонтанировал, обливая все и вся, и она в панике позвонила мне. Очень странно поломавшийся кран, должен вам заметить, который я отремонтировал одним поворотом ключа. А вдобавок к этому был ее распахивающийся при каждом движении халатик и непонятный голос. И, главное, мое давнее, глубоко запрятанное и постыдное влечение к жене друга...

 

А поутру, томный и довольный, я лениво спросил:

 

-Ну, и зачем же тебе это было надо?

 

-А низачем, просто хотела понять, что все эти дуры находили в тебе. - Она сидела, закутавшись в простыню, на краешке кровати и смотрела на меня холодными и пустыми глазами. - И так и не поняла. Он же, и как человек, много лучше, и как любовник, - она криво усмехнулась, - ты ему и в подметки не годишься...

 

Медленно выныривая из кучи дерьма, в которую меня сбросили ее слова, я ошарашено спросил:

 

-Так зачем????

 

-Сказала же, низачем, скучно стало. И чтоб показать тебе, какое ты дерьмо, - она уже с трудом сдерживала слезы, - переспал с женой лучшего друга, и счастлив до невозможности, и какое же я дерьмо, что столько лет хотела тебя... - она разревелась и... через несколько месяцев уехала сюда.

 

Стало чуть светлее. Там, откуда несся ветер, наполненный пылью и жарой, вставало солнце. Запыленная бутылка постепенно втекала в асфальт, бокалы таяли, мерцая льдистыми гранями, и только несколько окурков на асфальте, пока еще не испаривших в свете дня, напоминали о ночной встрече.