ОБЫСК Не шорох, не стук, а грохот: стынут на морозе слова. Глаза блестят: - Отворяйте! Сегодня забудьте о мире - война объявлена дворцам. В полночь, не поздние гости, мы с обыском к вам! Мы с обыском к вам... От белой стены тени, скользнули, ища спасенье, от зимнего закона. В углу как встарь - Спасителя икона. Но нет спасенья! Нет спасенья вам. - Контра! Дуло глазеет устало: - Господи! Что с нами стало! Разве этого мало, что брат на брата восстал? Комната, ощетинившись штыками, стала словно чужая, холодно провозглашая: - Посторонись, Старичок! Угрохаем. Где белячок? Что же не охаем, а? Плачем уходит старорежимное, но что делать тому кто в то время жил? Молчание. Пустое и непонятное отчаянье бьется по углам: - Мы с обыском к вам! Мы с обыском к вам... С грохотом! Летит мебель. В стенку страхом вдавлен старый, верящий в Бога, русский интеллигент. Белее мела лицо. Потом сереет оно свинцом гражданской войны, человечьей ненависти, где сын на отца восстал. Звездою ада засиял. Сейчас листок покрытый пылью и кровью измазанный в биенье рук тоскою прячется: Указанного и Выше обозначенного, за содеянное беззаконие... Взять! По решению революционного трибунала сразу же расстрелять! - Господи! Старик ползет по стене, словно муха, Страшная заваруха! Его матрос подхватывает. - За что... - Что? Нe понимает Старик, что отныне кончено с буржуазным либерализмом. Он кричит, срываясь в предсмертный хрип. Он от тоски, от непонимания, моментально постарел и охрип: - Но, братишки! Помилуйте, а как же с коммунизмом, Бог с ним, с буржуазным либерализмом.... Ведь человек человеку брат? Поверьте, здесь ошибка. Невинная кровь на вас ведь ляжет.... А что потомки скажут? Она не отмоется... Ох, не отмоется. Ох, не отмоется! Сердце отца мается, не зная, что за бумажкой кроется. Слезы- предатели! Краснели на паперти. Голос прыгал высокими нотами, то вдруг слова, становились шепотом: - Прадед его... Да стойте же вы! Декабристом был... И каждый как мог отечеству служил... Моряк повернулся: - Декабристом? Это прошлое. Погодь, а не в пятом году он декабрился? Рояль, беззвучным аккордом, - в угол! как шар бильярдный; сильно ударился впервые, за двести лет на глазах поседел, состарился. Будто хотел головой о стену, что б стыда не испытывать, не искушать судьбу... Книги, хранилище мыслей и афоризмов, летели в кучу: там Ницше лежал поверженный, рядом, в обнимку с Пушкиным. Старик, убитый отказом, садился на пол, не находя сил, представить сына в роли убийцы... - Хотя, постой... Угаром революций в комнату дунуло: и кровь была. И жуткие муки... Точно родами к земле все пригубило. Нет революции духа, есть движение земное, где мрачная сила инстинкта, ко сну склонила многое: и странные зигзаги истории не приводили вспять, значит движение оное можно нормальным назвать? Не знает, что сказать, Старик молчит, не знает что, ведь сердца от обиды, боли словами не унять. А что делать тому, кто хлеб добывает пером? Стоять ему надо тихо. Если не хочет, что по нему заговорили свинцом... А потом терновым венцом украсили голову и провозгласили: не доучли, не допоняли, дескать... Но что делать с отцом, для которого и убийца, остается сыном? Господи! Спаси и помилуй! - Но разве нельзя по-братски, его простить, а, брат - цы? Ведь сказано в вашем писании, все люди - братья? - Нельзя. Нельзя, Папаша, на то не воля наша У нас приказ! Народа наказ! Ведь с людей шкуру, как с баранов сдирал…... Старик молчал, не веря сказанному, а потом запричитал: - Он... Никого не тиранил, он... тихим мальчиком рос... Сделайте одолжение! Помилуйте, пощадите! А если нельзя, то в гроб обоих кладите, ведь нельзя пережить своих детей, идей... Все к черту летит! На смарку... И место одно - свалка - человеческой несправедливости... - Ну, этого не положено. Виновен - ответ неси, нас не проси. У нас предписание. Своё дело у нас... Успокоился грохот полночный. Все темень сожрала, когда нестерпимым воем надежду Отца алкала она, бессильем невинного слова: - За что? Что сделал он такого, за что бумажкой можно его расстрелять?.. Но никому не дано понять весь ужас гражданской войны... |