Христианские попы, как известно, домовых не любят.

Домовой, он кто? Хранитель традиций да уклада-лада домашнего. Предок наш, добровольно в Яви оставшийся, для того чтобы Род свой, потомков своих охранять.

Память у домового – отличная. И если хорошо попросить, то он легко может рассказать вам о тех временах, когда на Руси вообще никаких попов не было.

Люди в те времена жили хорошо, весело. Девчата были красивые, парни – смелые, хозяева – домовитые, а старцы – мудрые.

Очень попам от такой памяти обидно.

Ведь если народ раньше без них хорошо жил, значит, по правде они вовсе и не такие нужные, какими хотят казаться. Злятся от этого попы. Хотят, чтобы все люди забыли про прежние времена, а помнили только про то, про что им «батюшки» рассказывают.

Людская память слаба. И под натиском выдуманных попами историй забывают люди про то, как предки их жили. А домовые не забывают.

За то и не любят их попы.

 

В одном доме. А точнее в небольшой, городской квартире, жила-была одна женщина.

Она жила в этой квартире с самого рождения. Здесь она вышла замуж, похоронила родителей, вырастила детей, проводила в последний путь мужа. Это была очень уютная квартира. Каждая щелочка, каждый сантиметр обоев были для женщины здесь родными. И она была счастлива. Дети, которые часто приезжали навестить её, тоже испытывали радость. Так тепло и уютно было у нее в доме.

А потом, все изменилось. Другой стала страна. Другим стал город, в котором она жила. Другими стали лица людей. Как-то вдруг оказалось, что человеческая совесть больше не является частью коммунистической партии, а находится в ведении одетых во все черное, бородатых людей с огромными золотыми крестами на животах. И теперь ничего в жизни не могло обойтись без их вмешательства. Они «крестили», «отпевали», «святили», все до чего только могли дотянуться, тем самым постепенно присваивали себе все окружающее. Ведь после проведения этих, нехитрых ритуалов, все вещи автоматически становились «христианскими», а все люди «христианами».

 

Не обошло это поветрие нашу героиню. Она была доброй, тихой, законопослушной женщиной. Старалась не выделяться, и всегда соглашалась с «принятой» точкой зрения. Потому, без особых размышлений она сначала пару раз сходила в церковь «за компанию», потом, «приняла крещение», а потом принесла в дом несколько купленных в церковной лавке досок с нарисованными на них синеватыми, как будто бы от нехватки кислорода, ликами церковных святых. Она повесила их на стенку, откуда они с непрекращающимся укором глядели на все окружающее своими неестественно выпученными глазами.

Женщина робела перед этими странными изображениями. Даже мимолетно брошенный на этих, нарисованных на досках существ, взгляд вызывал в ней смутное беспокойство и неестественное для нее ранее чувство беспричинной вины.

«Ты должна попросить прощения» - сказал работающий в церкви человек в черной одежде.

И она просила. Все более и более пугаясь, она часами выстаивала перед «святыми ликами» и, чувствуя себя все больше и больше виноватой перед ними, перед «святым отцом», перед умершим «за неё» богом, просила прощения.

Чтобы хоть немного приглушить чувство вины она носила в церковь выделенные из своей скромной пенсии «пожертвования», которые, несомненно, шли на облегчение ужасной участи принявших мученическую смерть бога и его святых. Принеся жертву, и отстояв некоторое количество времени на четвереньках, она чувствовала временное облегчение, потому что, в какой-то степени тоже становилась жертвой, а значит, хоть немного приближалась к «Ним». Однажды, она даже однажды попыталась слегка придушить себя, чтобы в мучениях, добиться такого же цвета и выражения лица, что были у святых.

 

В тот день доски упали в первый раз. Все, одновременно, грохнулись на пол, будто и не держали их вбитые в сухую штукатурку гвоздики.

Испуганно крестясь, женщина подняла, обтерла, и вновь повесила на стену церковные портреты. А на следующее утро, когда солнце коснулось их своими лучами, они снова, как по команде, обрушились на пол.

То же самое повторилось и на третий, и на четвертый день.

Испугавшись, женщина пошла в церковь, и обратилась к работающему там «батюшкой» человеку. Она рассказала свою историю, и попросила посоветовать, как ей быть.

«Может вообще не нужно их весить на стену, раз удержаться не могут?» - спросила она. Но церковник не согласился с ней. Он сказал, что теперь она еще более виновата, и для того чтобы получить прощение, должна снова стоять на четвереньках и громко читать заклинание. Женщина сделала все, как ей было сказано. А потом они вместе с попом пошли к ней в квартиру. Поп сказал, что чтобы портреты не падали он должен «освятить» всю её квартиру. Для этого он взял с собой сильно пахнущие вещества, книгу с заклинаниями, которые на его профессиональном языке называются «молитвы», бутылку с специальной, «заряженной» христианским богом водой, и специальную, подвешенную на цепи коробочку, предназначенную для активизации сильно пахнущих веществ.

Придя в квартиру, он поджег вложенные в коробочку вещества, так что они начали издавать сильный запах, и стал громко читать тексты из своей книги.

Запах, наполнил всю квартиру, и стало трудно дышать. Но тут внезапно само собой, открылось заклеенное на зиму окно, и весенний свежий ветер выгнал весь запах вон из квартиры, а весело поющие птицы заглушили своим пением бормотание работника церкви.

Поп приказал женщине закрыть окно, и вновь начал громко читать из книги, брызгая все кругом принесенной с собой водой.

Но яркое весеннее солнце, прямо сквозь не зашторенные окна, высушило, испарило церковную воду, не оставив не единого мокрого пятнышка.

Рассердился тогда поп, велел плотно занавесить окна, чтобы не одного лучика дневного света не пробивалось внутрь квартиры. А чтобы не заблудиться в темноте, зажег он множество восковых свечей. И снова стал читать из книги.

 

Явился тогда перед ним домовой-хозяин и покровитель этого дома, и спросил:

- Зачем ты, человек в черной одежде пытаешься отравить этот дом?

- Я хочу сделать этот дом приспособленным для того, чтобы изображениям наших святых в нем было хорошо – ответил поп.

- Но ведь людям тогда будет плохо – возразил домовой.

- Люди рабы для нас и для нашего бога – сказал поп – их удобство никого не интересует.

- Меня интересует – ответил домовой – я уже три тысячи лет храню этот Род, и почти восемь десятков лет храню этот дом. Я забочусь о том, чтобы не ты, не твой бог не чинили обид моему Роду. И солнце, и ветер, и земля-матушка в том мне помощники. А ты нечисть иноземная, уходи туда, откуда пришел пока добром просят.

И стали они биться друг с другом, да только ничем не мог поп навредить домовому, ибо стоял он за свой Род на своей земле. Все по праву Рода здесь ему принадлежало.

 

Тогда обратился человек в черной одежде к женщине и сказал:

«Если любишь ты нашего Бога, откажись во имя его от того, кто покровителем этой квартиры себя называет».

Посмотрела женщина, на попа, да на лики с икон на нее глядящие, и вновь ей стыдно стало. Подумала: «Вот Батюшка для меня старается, и Бог за меня умер, а я как свинья для них непонятно от чего отказаться не могу». И отказалась она от хранителя очага своего.

 

И исчез домовой. Ушел или умер – неизвестно, но только не стало его больше.

Потому что лишается домовой силы покровительствовать Родичу, если этот Родич его предаст, или добровольно от него откажется.

 

В общем, ничего больше не мешало христианскому священнику довести свой обряд до конца. Впитался ладан в стены запахом, въелась святая вода в вещи, подчинила молитва себе опустевший дом. Хорошо стало христианским святым. Ни кто их больше на пол не скидывает. Висят они на стене, смотрят огромными глазами на стоящую перед ними на четвереньках, все более и более виноватую перед ними женщину, и легкая усмешка удовлетворения играет на их одновременно плоских и одутловатых щеках.