- 1-

Пути Господни неисповедимы… Воистину это так. Никогда не знаешь, что уготовано тебе на жизненном пути. Особенно, если этот путь окажется долгим.

Старая Мале Звиргзда вздохнула. Ей отчётливо увиделись её молодые годы в поместье «Brunas». Вспомнилось, как в далёком тысяча восемьсот девяносто шестом году она выходила замуж за своего Отто. Вместе они прожили очень большую жизнь, вырастили пятерых детей. И никогда ей не думалось, что она может остаться одна, что никого из них не будет около неё в старости. Младшую дочь, Алму, и одного из сыновей, Петериса, унесли болезни. И Отто ушёл из жизни, не дождавшись её. А она всё живёт и живёт. Вот уже и столетний юбилей подступает…

Мале встала со своего кресла. Опираясь на палку, подошла к стене и погладила висящую на ней картину. Зрение изменило ей в старости, краски расплывались перед глазами, но перед мысленным взором картина возникла в своей первозданности: там всё так же желтели дюны и возвышались тёмно-зелёные кроны сосен. Картину рисовал её старший сын Август-Лео, Густ, как она его звала когда-то. Это было всё, что осталось от него в её доме.

Молодым парнем Густ вступил в коммунистическую партию и после падения советской власти в Латвии, в девятнадцатом году, был переправлен в Россию. С тех пор они его не видели и очень долго ничего о нём не знали. Где он, жив ли, есть ли у него семья? Материнское сердце всё возвращалось и возвращалось к этим вопросам. И болело, болело…

Оставив картину, Мале вернулась в кресло. Вот ведь, как получилось: один сын ушёл в Россию, а другой воевал против неё. Да, их самый младший сын, Паулис, который перед войной окончил Рижский университет и работал учителем, был мобилизован немцами во время оккупации. В первом же бою, под Елгавой, он был ранен и при отступлении немцев эвакуирован из Латвии вместе с госпиталем. О нём, как и об Августе, ничего не было известно. Считали его погибшим. Но через несколько лет после войны окольными путями, через дальних родственников, от него пришла весточка из Америки. Теперь она иногда получает от него посылки из Сан-Франциско. Это так далеко… Если бы Паулис мог вернуться домой… А вот старшая дочь Эмма живёт не далеко – в Риге, но отношения с нею сложные, и они почти не видятся.

Эмма всегда была самой суровой из их детей, а теперь и вовсе отдалилась. В глубине души Мале смутно чувствует вину перед дочерью. Но кто же мог тогда подумать, что всё, что они с Отто старались сделать во благо внучкам, дочкам Эммы, обернётся такой трагедией?

Будучи, как и старший брат, коммунисткой, Эмма подалась вслед за ним в Россию. Но, потеряв там мужа в годы сталинских репрессий, незадолго до войны решила вместе с детьми вернуться в Латвию. Она привезла дочерей Инну и Клару к своим родителям, в Алуксне, и, узнав, что работа в Латвии для неё найдётся, оставила им девочек, а сама уехала в Ленинград оформлять отъезд. Но планы разрушила война, Эмма не сумела выехать из Ленинграда и провела там все девятьсот дней блокады.

Тяжело жилось Мале и Отто во время немецкой оккупации, голодно. В то же самое время по-другому, зажиточно и свободно, жила семья Приеде – дедушка и бабушка девочек по отцу, мужу Эммы. И с общего согласия было решено, что Инне и Кларе лучше жить у них, у Приеде. Ведь это делалось для их же, девочек, пользы! И откуда могли знать Отто и Мале, что те уедут вместе с отступавшими немцами и увезут с собой внучек?! Да ведь и об Эмме никто ничего не знал. Жива ли?

Когда Эмма смогла наконец вернуться в Латвию и не нашла там своих детей, она словно окаменела. Теперь-то уже давно известно, что её дочери живут, как и Паулис, в Америке, но никакой постоянной связи с ними нет. Иногда Эмма получает от них письма, тайком. А как же иначе? Переписка с заграницей небезопасна, тем более для неё – она член партии, бывший директор фабрики с персональной пенсией...

Вернувшись из России, Эмма рассказала об Августе лишь то, что он занимал высокий пост в авиации и так же, как муж Эммы, погиб во время репрессий.

– Знать бы, где его косточки лежат, – прошептала Мале.

Она вдруг обнаружила, что плачет, вытерла мокрые щёки, опять с трудом поднялась и на этот раз подошла к буфету. За воспоминаниями она забыла про свой коньяк! Мале достала малюсенькую стопочку, наполнила её из бутылки и выпила. В течение многих лет она делала это каждый день и была уверена, что своим здоровьем и долголетием обязана этой крошечной согревающей порции. Коньяка в бутылке уже оставалось на донышке, и она подумала, что надо не забыть сказать Эдвину. Теперь это было его обязанностью – пополнять её запасы. И она улыбнулась, вспомнив, как приходилось воевать с Отто, отстаивая их неприкосновенность.

Сидя снова в кресле, Мале почувствовала приятное тепло внутри, за ним пришло и успокоение. Мысли постепенно переключились с прошлого на настоящее. Несмотря на все утраты, у неё есть родные, близкие люди. Это внук Эдвин, сын Алмы, и его семья. Эдвина вырастили они с Отто, он всегда жил с ними, пока не уехал учиться в Ригу.

Сегодня она ожидает их приезда, потому что завтра первое воскресенье августа. В этот день в Алуксне всегда отмечается Поминовение усопших – «Kapu svetki». Со всей Латвии съезжаются люди, у которых здесь есть дорогие им могилы. Она-то уже не может пойти на кладбище, чтобы поклониться Отто, Алме, Петерису. Но за неё это сделают внуки.

Мале совсем успокоилась, села удобно и погрузилась в дрёму…

Разбудил её бой часов. Последние лучи предзакатного солнца заглядывали в комнату. Вот и подкрался вечер, ещё один день прошёл. Хотя нет, не прошёл ещё, совсем скоро приедут Эдвин с Илгой и их сыновья, Гунтис и Айгарс. И оживёт её дом, и опять в нём зазвучат детские голоса, как когда-то…

 

-2-

До лета пятьдесят восьмого года я никогда не бывала в Латвии и не слышала латышской речи. А тем летом выпала счастливая возможность поехать на студенческую практику в Ригу. Ехали большой компанией и в поезде полночи проболтали, предвкушая приятное времяпрепровождение. Мною же владело ещё и волнующее ожидание знакомства с Латвией, с латышами – ведь это была родина моего отца!

Московский поезд пришёл в Ригу ранним утром, и нас встретил чисто вымытый, ещё сонный город. Я всматривалась в лица редких прохожих, вслушивалась в их речь и воспринимала всё окружающее совершенно по-особенному… На узких улочках Старой Риги, в Домском соборе, в маленьких уютных кафе – везде надо мной витал дух предков…

«Вот бы попасть сюда по распределению», – мечтала я, уезжая из Риги…

И это случилось! Направление по окончании института мне дали в Латвийскую республику, в Ригу!

На этот раз я ехала туда с твёрдым намерением разыскать кого-нибудь из своих родных по отцу!

Осенняя Рига была ничуть не хуже летней, какой я помнила её с пятьдесят восьмого года. Парки и скверы были по-прежнему полны цветов, а окружающая картина менялась каждые полчаса: только что светившее солнце вдруг закрывалось невесть откуда набежавшими тучками, быстро проливался дождь, и тут же всё снова озарялось солнцем, а потом опять набегали тучки и всё повторялось…

Таким же переменчивым было и моё настроение. Беззаботные студенческие годы в Москве были позади, а теперь предстояло привыкать к жизни в новом, незнакомом месте. Конечно, было в этом и немало интересного. Например, – узнать, живёт ли в Риге сестра отца Эмма. Свою тётю и сестёр Инну и Клару я смутно помнила по довоенной жизни в Ленинграде. А вдруг они и в самом деле теперь в Риге?

В первом же справочном мне выдали рижский адрес и телефон Эммы! Не без волнения я ждала своего визита к тёте, тем более что по рассказам мамы Эмма представлялась мне суровым и неприветливым человеком.

Такой она и оказалась! Неулыбчиво, строго расспрашивала обо всём, по-русски говорила с сильным акцентом. Нельзя сказать, что приняла меня совсем уж отчуждённо; она подготовилась к встрече – купила пирожных, сварила кофе. И рассказала о своей тяжёлой судьбе. На вопросы об остальных родственниках и о том, есть ли у нас с сестрой, Ириной, двоюродные братья или сёстры, живущие в Латвии, – мы ведь знали от мамы, что у отца были ещё два брата и сестра Алма, – тётя Эмма ответила коротко:

– Все умерли.

Сказала, что одинока. Вот, правда, иногда к ней из Алуксне приезжает мама, которой уже исполнилось девяносто лет. При этих словах я так и подскочила:

– Как мама?! Это же, значит, моя бабушка?! Я хочу познакомиться с ней!

Лицо Эммы стало непроницаемым, и она отрезала:

– Это ни к чему. Она ни слова не понимает по-русски.

Разочарованная и обиженная, уходя из гостей, я думала: «Ну и ладно! Ну и не надо! Наверное, все латыши такие». Вот и на работе мой непосредственный начальник, Ян Янович, при знакомстве спросил почему-то сердито:

– Откуда у вас латышская фамилия?

Так сердито, что можно было подумать – я её украла!

Тётю я больше не навещала, да и Эмма не искала встреч. А вскоре я вышла замуж и уехала из Латвии.

Прошло много лет. В нашей стране началась «перестройка», откровеннее освещалось прошлое, раскрывались многие архивы… И стали происходить чудесные вещи…

Сначала в нашей ленинградской квартире появилась рижская журналистка, которая хотела побеседовать с моей мамой и написать статью об отце.

Ну, а потом всё завертелось, как в калейдоскопе! Эта статья счастливо попалась на глаза двоюродному брату, Эдвину, который всё-таки имелся в Латвии, хоть тётя Эмма это и отрицала! Он оказался сыном Алмы. Прочитав об Августе, Эдвин сразу позвонил в редакцию… Сколько всего мы с сестрой узнали о своих родных, сколько фотографий подарил нам Эдвин! В том числе снимок бабушки Мале в день её столетия! Узнали, как тосковала она всё время по старшему сыну, нашему отцу. Вместе с Эдвином и его женой Илгой побывали мы в родном городе отца, живописном Алуксне, бывшем Мариенбурге. Посетили там могилы бабушки, дедушки и других родных, приурочив это посещение к первому воскресенью августа – Дню поминовения усопших, «Kapu svetki».

Более того, благодаря той же статье, мы получили в подарок от рижского художника, увлекающегося составлением родословных по церковным книгам, два генеалогических древа – по линиям дедушки Отто и бабушки Мале. Два больших листа, испещрённых маленькими прямоугольниками, стрелками, именами. Обе родословные берут начало с первой половины 18 века! Первое время они, как магнитом, притягивали меня к себе. Вглядываясь во множество латышских имён, дат рождений, смертей, свадеб, я пыталась представить, как жили, какими были эти давно ушедшие люди. А, может быть, мы с Ириной на кого-то из них похожи?..

О, как жалею я теперь, что в те годы не ослушалась тётю Эмму, не поехала в Алуксне и не нашла там свою бабушку! Ведь не умерла бы тогда Мале Звиргзда, так и не узнав ничего о жизни своего сына Августа в России и о том, что есть у неё там две внучки.