Юлия Витославски

 

Философ и Фавн

(Просто быть)

 

В густой траве пропадешь с головой,

В тихий дом войдешь, не стучась,

Обнимет рукой, оплетет косой

И, статная, скажет: "Здравствуй, князь."

А.А.Блок

 

– Этот гребаный автобан! Захочешь остановиться – так негде! На аварийной полосе, того и гляди, снесет какой-нибудь засыпающий дальнобойщик. Их и в хорошую-то погоду через всю дорогу мотает, а тут – с кофейком из термоса, да с музычкой, да под стук дождя, глаза, небось, сами закрываются. Нет, на аварийной нельзя... Ни зги не видно, пропади ты!.. Мне это вообще надо?! Доотказывалась! Нашла подходящий день, чтобы согласиться!

Целых две недели он слал фотографии всяких сдающихся в аренду домиков, затерявшихся в холмах, так называемой, Австрийской Тосканы, и проехал несколько сот километров, пока не нашел тот, в котором она согласилась провести выходные. Его звали Эрих, и он был старше ее на пятнадцать лет.

 

Щетки не справлялись. Водная толща на лобовом стекле расползалась дрожащими потоками в разных направлениях. Небесная вода была вязкой, как кисель, и тяжёлой, как ртуть. В какой-то момент Ольге даже показалось, будто она сидит в кабине бульдозера.

 

Разница в пятнадцать лет – это много или мало? Одна сокурсница Ольги в свои восемнадцать предпочитала общаться с мужчинами лет тридцати пяти. Ровесников она называла сопляками. Ольга же страдала болезнью, которую можно назвать "пределом воображения". Одним из симптомов болезни была невозможность представить себя и мир через определенное число лет. Например, через пятнадцать. Она понимала, что это просто болезнь, поэтому пыталась с ней бороться. Сегодня должна была состояться одна из таких попыток. Попыток, заранее обреченных на провал.

 

* * *

 

Они познакомились прошлой весной на одной из международных конференций, где люди общаются с помощью фраз вроде: «Вы позволите полюбопытствовать, какую фирму вы представляете?.. А! Ну как же, знаю, знаю», «У вас уже были проекты в том-то регионе? Вы слышали, компания Х понесла там страшные убытки в прошлом году!», «Да-да, очень сложные стали рынки, конкуренция на востоке сравнялась с западной, вот то ли дело лет десять назад».

Но что бы все не говорили, думали они лишь о деньгах, ну, или о проектах, из которых можно извлечь деньги. Людские лица были здесь совершенно второстепенны и никого не интересовали. Фразы произносились автоматически, глаза собеседников смотрели не друг на друга, а куда-то по сторонам поверх голов, будто надеясь увидеть где-то в другом углу зала пульсирующий сигнал верной и легкой прибыли.

Отсидев, отговорив, отработав положенное, Ольга разглядывала публику. Деньги... Если люди в одном помещении напряженно думают об одном и том же, то у них возникает примерно одинаковое выражение лица. Они даже выглядят родственниками, с отпечатанной на лбу одинаковой мыслью. Ольга допила чашку кофе у стойки и уже собралась переместиться в какое-нибудь более занимательное пространство, как вдруг из-за спины появился Эрих с двумя стаканами апельсинового сока.

– Прошу прощения, позвольте представиться. Эрих Штайнфельс, – сказал он, протянув визитку руководителя какой-то фирмы. – Вы очень красивая женщина. Я наблюдал за вами с самого утра и вдруг понял, что пропущу тут самое главное, если не познакомлюсь с вами.

– Так, один-ноль в пользу кривой козы, – подумала Ольга, будто бы уж узрев за этим классическим началом ослиные уши весьма банального продолжения. Но поскольку она успела утомиться от скуки, то позволила своему эго выгнуть спинку и мурлыкнуть от почесывания комплиментом.

– Чем занимается ваша фирма? – спросила она вежливо. Как в игре в баскетбол: если уж принял пас, то негоже забрать мяч, сказать "Спасибо", поклониться и уйти с поля, надо вернуть подачу.

– Мы конструируем разные машины для сельского хозяйства. – Мальчики выросли, машинки остались, – подумала она. Жест вежливости был сделан, и Ольга опять облокотилась о столик.

Мина ожидания.

– Из вашей сумочки торчит корешок Хайнца фон Форстера, – поспешно продолжил он. – Я не думаю, что многие из присутствующих здесь слышали это имя. Вы увлекаетесь философией?

– Нет, это не я, а моя собачка, – машинально вертанулся на языке отбой пустоте риторических фраз, но Ольга дала собеседнику еще один шанс. – Не то чтобы увлекаюсь, так – ищу ответы на некоторые свои вопросы. В том числе и в философии.

– И на какой из вопросов вам сумел ответить Форстер? – спросил Эрих неожиданно серьезно. С некоторым удивлением она ответила: – Ну, например, он объяснил, почему из одного и того же помещения два человека, договорившись о скорой встрече, выйдут, скорее всего, через две разные двери, а потом он будет ждать ее у аптеки, а она – искать его в кино. Ответила уже шутя, как с равным, и слегка напряглась от радостного предчувствия, что он может и отпарировать.

– Это потому, что каждый опирается в своей жизни исключительно на свой собственный опыт общения с действительностью, поскольку объективной реальности не существует. Я с этим тоже согласен, хотя мне потребовались годы, чтобы понять, что он имеет в виду, – с совершенно серьезной складкой на переносице, прямо глядя на Ольгу своими голубыми глазами, заявил Эрих.

– Один-один. Ничья по эрудиции, – засмеялась Ольга тяжеловесному его ответу, совершенно не подходящему к легкости её фразы.

Хоть отпарировать у него и не вышло, но он абсолютно корректно отразил суть теории, стоящей за ее словами. Она представила себе маленькую девочку, которая подбегает к соседу-очкарику и протягивает ему куклу в прекрасном платье феи со словами: "Посмотри, какая красивая!" Мальчик берет игрушку, разглядывает и спокойно заявляет: "Ну да, я понял, это – кукла"

Она удовольствовалась малым. Порадовалась, что нашелся хоть кто-то, читавший больше, чем обязательные в бизнес-мире "Прессу" и "Стандарт". Порадовалась обычной радостью от встречи чего-то родного в чуждой обстановке и была благодарна за это. Эрих же отнесся к разговору совершенно иначе. Он засмеялся вместе с ней с обаятельной готовностью, хотя и смехом человека, который с удовольствием смеялся бы чаще. Складка на переносице разгладилась всего на мгновение и сразу образовалась опять, взгляд сверкнул было весельем и погас в привычной сосредоточенности. Но смеяться Эрих умел. То есть, не строить гримасу, думая, что знаешь, как выглядит смеющееся лицо, а смеяться смехом детей. Вы обращали внимание на то, как смеются дети? У них внутренний мир хохочет, каждый их внутренний орган в отдельности. Глаза же становятся одним из органов смеха, из них радость жизни брызжет. Взрослые же мысли своей не теряют: даже если смеются, продолжают анализировать или думать, что бы сострить дальше. Не могут отдаться радости. А любая наша мысль у нас в глазах – устроены мы так. Про НЛП слышали? Там все это объясняется. Вот и получается, что живот смеется, а глаза – нет.

– Бедный, – подумала Ольга. – Фирмой руководит, машины конструирует, а душа-то совсем от другого веселится. Скучны ей машины-то. Жизнь в другом чует.

Ольге вдруг захотелось еще не раз увидеть эти глаза смеющимися, отколупать коросту серьезности; словно птицу, высвободить радость. Сделать так, чтобы в мире на одного, если не счастливого, то смеющегося человека стало больше... Она уже не раз и не два пробовала таким образом "осчастливить" кого-то. Удавалось редко. Почти никогда. Но отказаться от искушения не получалось. Поэтому когда Эрих пригласил ее на следующей неделе в театр, она согласилась.

 

Дом Эриха был где-то в Каринтии, в Вену, где жила Ольга, он приезжал частенько по делам. У них появилась традиция хождения по театрам. В тот год они пересмотрели все лучшие постановки. Традиция обросла еще парочкой деталей, пока не стала совершенной: они дарили друг другу книги, нашли один милый сербский ресторанчик, где замечательно готовили рыбу с магольдом, – сюда они заезжали после спектаклей. Потом Эрих отвозил ее домой, и, прощаясь, неизменно вытаскивал из багажника роскошный куст бордовых роз, под который пришлось приобрести соответствующую по размерам вазу. Он уезжал, а розы радовали Ольгу еще в течение недели.

Однажды, после замечательного спектакля по ЛаБьюту "Форма вещей", они сидели в ресторане, и Эрих, томно улыбаясь, опустив глаза и чертя вилкой узоры на скатерти, спросил:

– Можно, я кое-что скажу?..

Ольга напряглась. Именно этим обычно заканчивались попытки "осчастливить", и избежать этот конец было практически невозможно. Она сказала: – Нет.

Он удивленно поднял бровь.

– Почему – нет?

– Посмотри на меня. Посмотри внимательнее, прекрати купаться в собственных эмоциях... Ты видишь ответ?

– Да.

– Тогда зачем произносить какие-то слова? Ты только поставишь меня ими в дурацкое положение, заставив подбирать выражения, которые тебя не обидят. Слова произведут на свет слова. Чувства от этого не изменятся...

Ольга усмехнулась внутренней мысли и добавила: – Один мой приятель выразил это так: "Поскольку слова и группы друг друга любят, они формируют словесные группы. Словесные группы обожают словесно-групповой секс"... Это так, к слову.

– Мне кажется, что тот ответ, который я вижу сейчас в твоем лице, не окончателен. Что он еще может измениться. – Не думаю.

Все же неловкого положения, а также ненавистной ей гимнастики "словесного выкручивания" избежать удалось.

– Тебе плохо? – спросила она.

– Нет, мне замечательно.

– Ну, вот и наслаждайся. Плохо становится, когда мы думаем, что нам чего-то недодали. Это происходит, когда ты не наслаждаешься текущим моментом, а мечтаешь о каком-то несуществующем будущем. Придумываешь что-то, чего нет и не будет. Забавно, что именно это несуществующее "что-то" лишает нас радости сегодня, заставляет печалиться. Дурацкое занятие, не правда ли?

– Да, нам всегда хочется большего.

– Попробуй вернуть себя в настоящее простым вопросом: мог бы ты провести сегодняшний вечер лучше, чем он прошел?

Эрих засмеялся:

– Точно – нет.

– И я тоже – нет. Это ли не радость?

– Я хочу, чтобы эта радость стала ежедневной, чтобы она меня до конца дней моих сопровождала.

– Я понимаю. – Она задумалась. – Ты любишь горы? Тебе понятно, что их нельзя поставить на комод в твоей комнате в виде украшения? То есть, чтобы увидеть их, ты спокойно садишься в машину и едешь часок-другой на встречу с ними. И ты не любишь их меньше оттого, что они не являются к тебе в вечерних нарядах на воскресный ужин.

– Ольга, я не уверен, что чувство к тебе способно оставаться просто дружбой. – Это тоже просто. Реши, хочешь ли ты иногда посещать театральные постановки и делиться своими философскими открытиями в том числе и со мной. Для второго, кстати, можно присоединиться к какому-нибудь философскому кружку в Каринтии – уровень обсуждений явно будет выше.

– Да-с... Я попробую, – произнес Эрих неубедительно и слегка погрустнел.

 

Дома Ольга включила чайник, приготовила для заварки любимый сорт черного чая – душистый High Land Toffee со стружкой кокоса – потом зажгла свет в комнате. Предметы, стоящие там, тщательно подобранные ею по цветовой гамме, по типу дерева и тканей, вновь, как каждый вечер, приветливо и уютно улыбнулись навстречу. Она поиграла выключателем, заставляя их улыбнуться еще и еще раз.

Смешно. Сколько нас живет на свете в данный момент? Шесть миллиардов? Больше? Со сколькими людьми мы знакомы лично? С парой сотен? Сколько из них нам действительно интересны? Десять? Двадцать? У кого как. Из этих, скажем, двадцати человек пять-семь созвучны нам настолько, что мы испытываем к ним сердечную привязанность. Но как обращаться с этой привязанностью – мы зачастую не знаем. Кого мы называем друзьями: тех двадцать, или этих пятерых? Зависит от степени откровенности с собой и наличия максимализма в числе жизненных установок.

Тут Ольга вспомнила одного знакомого, который всех людей, с которыми он был знаком чуть более, чем шапочно, называл "друзьями". На самом же деле, это был очень одинокий человек. Человек, не хотевший ни себе, ни, Боже упаси, другим признаться в собственном одиночестве. Может быть, ему удастся скрыть от себя этот факт до конца жизни? Что ж, тоже выход, – подумала Ольга и вернулась к своим рассуждениям.

Вместе с сердечностью часто просыпается эгоизм. Мы вдруг хотим, чтобы тот, к кому мы испытываем такие чувства, испытывал такие же, причем только по отношению к нам. Вот это и есть тот самый порог, перешагнуть через который нам так тяжело. Если нам что-то нравится, мы хотим этим владеть. Почему мы не можем просто быть? Почему не можем позволить другим людям и предметам просто быть? И испытывать благодарность от чувства близости?

Ольга выглянула из окна. Там, в просвете крыш, виднелся кусочек неба, на котором светилось три звезды.

– Хорошо, что их больше, и я знаю об этом, – подумала она, вдыхая свежий ночной воздух.

 

Выяснением отношений с Эрихом дело не кончилось. Вдруг раздался звонок по телефону:

– Это говорит фрау Штайнфельс. Я бы хотела узнать, где находится мой муж? – дрожал от негодования голос.

– Добрый вечер, – спокойно ответила Ольга. – Ваш муж выехал пару часов назад из Вены, стало быть, еще через пару часов он будет дома. – Скажите, а что это все вообще значит? – голос фрау Штайнфельс сорвался на крик.

– Это значит, что он пригласил меня сегодня в театр, на что я согласилась, а после этого мы ужинали в ресторане, – искренне сообщила Ольга, не видя основания что-либо скрывать, и мысленно упрекнула Эриха за то, что ей приходится ставить в известность о происходящем его жену и вообще вести этот неприятный разговор в час ночи.

– Да, то же самое он мне рассказывал в прошлый раз, – сказала женщина слегка успокоившись, но окончательно не веря. – А вас не смущает, что вы занимаетесь этим с женатым мужчиной?

– Знаете, я занимаюсь тем же еще и с замужними женщинами и с незрелыми юнцами, – не удержалась Ольга.

На том конце провода наступила гробовая тишина. Ольга сидела в уютном кресле, покачивала ногой в мягком тапочке, попивала свой любимый чай и не торопилась эту тишину нарушать.

– Что вы имеете в виду? – почти шепотом спросила жена Эриха.

– Я имею в виду посещение театра. А вы?

– Вы знаете, что у него есть семья? – Да, он рассказал мне, что дети выросли, живут своей жизнью в разных городах и уже сделали его дедушкой. И даже фотографии показал.

– И вас это не смущает?

– Напротив. Я сказала Эриху, что он должен гордиться своей женой, самостоятельно воспитавшей таких замечательных детей.

В трубке опять воцарилась тишина.

– Вы ему это сказали? – совершенно ошарашенно произнесла фрау Штайнфельс.

– Да.

– А откуда вы знаете, что я их воспитывала одна? – Я видела фотографию тридцатилетней давности, где он изображен с вашим только что родившимся сыном. И я вижу его сейчас. Мужчины с таким выражением лица – бизнесмены-фанатики. Дома такие не сидят. Я уверена, что он всю жизнь провел на работе. – И это все вы можете сказать, взглянув на фотографию? – Это просто.

Фрау Штайнфельс стала звонить каждый раз, когда Эрих приезжал в Вену. Вне зависимости от того, встречался он с Ольгой или нет.

Разговор она всегда начинала с бури эмоций и обвинений, которые Ольга постепенно сводила на нет, так что в результате дамы желали друг другу доброй ночи или приятного дня. "Как в доме умалишенных," – думала Ольга, заметив, что симптомы от раза к разу не улучшаются.

 

Однажды звонок застал ее в книжном магазине, где она, стоя у полки с томиками поэзии, углубилась в стихи Георга Тракля. Попытка тихо объяснить фрау Штайнфельс, что момент для разговора неудачен, провалилась и после крика в телефон: "Что мне делать?!" Ольга выскочила из магазина на площадь, провожаемая удивленными взглядами покупателей, и слегка нервно посоветовала фрау Штайнфельс обратиться с этим вопросом к мужу. Причем не откладывая.

– Ну, а вы-то что думаете?! – крикнула та, очевидно рассматривая Ольгу уже не только как виновницу нарушения ее семейного покоя, но и как личного психотерапевта.

Ольга с тоской посмотрела вокруг, увидела пустую скамейку и направилась туда, понимая, что ей ничего не остается, как сообщить то, о чем она уже не раз размышляла сама с собой.

– Я могу вам сказать, что произошло с вашей семьей, но как вам теперь исправить ситуацию – я не знаю. Это можете решить только вы вдвоем. – И что же произошло, по-вашему?

– Произошло разъединение. Вы тридцать лет маленькими шажками шли в противоположные стороны, удаляясь друг от друга. Вы лично, например, воспитывали детей, а чем занимался ваш муж, когда он приходил с работы?

– Запирался в библиотеке и читал книги! – раздраженно крикнула фрау Штайнфельс.

– Вы поинтересовались, что он там каждый день читает? – спокойно спросила Ольга.

– Конечно, но я эти книги читать не могу, – успокаиваясь, ответила та. – Я тоже много читаю, но – другую литературу.

– Дамские романы, да? Возможно, ещё эзотерику?..

– Откуда вы знаете?

– Фрау Штайнфельс, несправедливость заключается в том, что женщины должны не только воспитывать детей, но и удерживать собственного мужа. Я знала одну даму, которая выучила имена всех вратарей и всех нападающих во всех известных футбольных клубов. А все дни чемпионатов она просиживала с мужем у телевизора, закупив к этому событию пива для него и нажарив картошки. Можете себе представить этот подвиг? Она до сих пор замужем.

– Но что же мне теперь делать?!

– Смотрите, ваш муж за эти тридцать лет не только наладил свой бизнес так, что его помощи в ведении дел уже не требуется, и он, наконец, может посвятить время своим интересам, но и стал истинным интеллектуалом. Это очень непростая в обращении разновидность людей. Удержать их кулебякой собственного приготовления получается редко... Разве что он найдет себе круг философов, с которыми ему будет интересно общаться, и, приходя домой, захочет только кулебяки. Но даже тогда остается опасность, что в воскресенье утром за чашечкой кофе ему захочется поделиться какими-то странными мыслями, которые посетили его во сне.

– А вы, что же, читаете только философию?

– Нет, теперь уже редко. Я предпочитаю эзотерику.

– Так же, как и я?!

– Да.

– Вы знаете, я понимаю, почему мой муж влюблен в вас. Я уже и сама влюбляюсь. Вы не против, если мы познакомимся, когда я следующий раз буду в Вене?

– Если до следующего раза у вас это желание не пройдет, я – не против, – искренне сказала Ольга, хотя знала, что у фрау Штайнфельс не хватит мужества сделать этот шаг.

 

Ольга сидела на солнечной площади, тупо глядя перед собой и чувствуя себя инопланетянкой.

- Бедные, как они все друг за друга цепляются. Эта несчастная ведь правда не знает, что ей с собой делать, если муж ее оставит. Ее жизнь сама по себе не имеет для нее ни смысла, ни радости. Только как дополнение к жизни Эриха. Дополнение в качестве кухарки и прачки.

Мимо прошла парочка молодых людей в обнимку. Ольга проводила их взглядом, не испытывая никаких эмоций. Обычно она радовалась при виде влюбленности, но сейчас ей мешал страх за них и за то, во что эта влюбленность может превратиться через несколько лет.

До последнего разговора Ольга не рассказывала Эриху о телефонном знакомстве с его женой. В основном, потому, что фрау Штайнфельс об этом просила. Но на следующий день, когда Эрих позвонил пожелать ей спокойной ночи, она призналась.

– Эрих, я всегда рада тебя видеть, но совместные походы в театр нам надо прекратить.

– Но почему?! Мы же ничего не скрываем!

– Да, но это не значит, что мы никому не делаем больно. Если кто-то кричит, значит, ему больно. Значит, твоя корректность и мои душеспасительные беседы не помогают.

– И что же мне теперь делать?

– Сесть напротив твоей жены и вместе с ней хором произнести этот вопрос. После чего попытаться вместе найти какое-нибудь решение. Они продолжали встречаться, но изменили традицию: встречались за чашечкой кофе в кафе, гуляли по городу. Ее сильно тронуло стихотворение Фрида, которое он отметил в сборнике подаренных ей стихов:

 

Без тебя – не «ничего».

Без тебя – не «то же самое».

 

Без тебя не «ничего»,

Но, возможно, меньше.

 

Пусть пока не «ничего»,

Но всё меньше, меньше.

 

Может быть, не «ничего».

Без тебя – нет многого.

 

Как-то Ольга упомянула, что хотела бы отдохнуть пару дней в какой-нибудь избушке в горах. Подумать, побыть наедине с собой. Эрих страшно обрадовался, сказав, что лучше Альпийской Тосканы ничего не придумать, а поиск избушки он берет на себя. Эта его радость несколько смутила ее. Она подумала, что он опять что-то нафантазировал, услышав не сказанное, а то, что он хотел услышать. Заметив ее смущение, он поспешно добавил, что рассчитывает всего лишь на прогулку в горах.

– Ну, один-то день ты можешь мне подарить? – с такой радостной надеждой спросил он, что она согласилась, хоть и боялась подвоха. Она точно знала, что подвох будет. Подвох – как подвывих, когда вдруг подворачиваешь ногу. Ты не планируешь его сознательно. Он случается. Мы думаем, что мы вполне владеем собой, вполне отвечаем за свои слова – как бы не так! Помимо того, что мы осознанно думаем, есть еще что-то, чего мы бессознательно желаем. Вот в этом-то океане бессознательных желаний и скрыт источник всевозможных подвохов. Ольга знала точно, что что-то такое неуместное случится, но не стала омрачать момент чистосердечной радости пощечиной предвидения.

 

* * *

 

Теперь она ехала по автобану, ругала себя и дождь и хотела, чтобы произошло что-то… Зазвонил телефон.

– Привет, как дела? Ты где? – раздался в трубке голос, который она слышала раз в полгода. Любила слышать. Голос, который никогда не просил ее посвятить ему жизнь. Он не принуждал, не умолял, просто был. Позволял ей соглашаться, отказываться, просто быть.

– Привет! Вот еду в дожде по автобану в какую-то избушку где-то в горах. Собираюсь провести там выходные.

– Плюнь на избушку. Я в Париже, прилетай. Бери прямо сейчас билет и прилетай.

Ольга представила, как хорошо было бы сейчас оказаться с ним в Париже. Потом представила Эриха, сидящего на пороге избушки в ожидании ее, представила его лицо – воплощенную тоску, позвони она ему и откажись приехать.

– Слушай, я не могу. Никак не могу. Мне очень жаль.

– Мне тоже. Тебе бы понравилось...

Положив трубку, Ольга подумала, что первая попытка судьбы изменить будущее была не так уж и плоха, но она желала чего-то другого. Поэтому она поблагодарила своих ангелов и набрала номер подруги.

– Ты еще раздумываешь?! – удивилась подруга. – Нужен тебе этот Эрих! Поезжай в Париж! Развеешься, повеселишься. Тут тебя опять все выходные грузить будут. Тебе это надо?!

Телефон пикнул, и связь прервалась. Ольга и так знала, что она услышит, поэтому совет подруги изменить ее решения не смог.

– А вот зарядное устройство я, конечно, забыла, – подумала она и вдруг поняла, что не знает, как доехать до нужного места. Они договорились, что она позвонит Эриху на определенном съезде с автобана, чтобы узнать, как двигаться дальше.

На миг высветился и был проглочен дождем щит – кафе или ресторан, или что-то в таком духе. Совсем рядом.

– Ну, наконец-то! – обрадовалась она возможности отдохнуть и выпить кофе.

 

Ольга села за стойку бара.

– Человек в пути – путник, – подумала Ольга. – Времена меняются, люди путешествуют не пешком и не на лошадях, а атмосфера придорожных кабачков остается, наверное, постоянной. Мы все тут – в пути из точки А в точку Б, и это место – всего лишь вынужденная остановка. И сам-то путь – это пауза между состоянием А и состоянием Б, то есть отсутствие определенного состояния, а остановка в этой паузе это отсутствие отсутствия. Может быть, поэтому все люди здесь кажутся тенями.

Следом за ней из внешней бури вошел человек, весело, каким-то звонким, не подходящим к атмосфере кафе голосом, договаривавший последнюю фразу по телефону. Засмеялся, пожелал кому-то приятного вечера, смахнул капли дождя со своих волос и, подойдя к бару с застрявшей на лице улыбкой, тоже заказал кофе. Он, бросив взгляд на Ольгу, сообщил через стойку:

– На небесах сегодня катастрофа! Гера, должно быть, изменила Зевсу. Ох, уж эти семейные разборки! – засмеялся он, будто только что невольно подслушал гнев рассвирепевшего супруга божественной жены.

Ольга улыбнулась:

– Полагаю, что на этот раз кончится, по меньшей мере, изгнанием на землю. Приковыванием цепями к небесам она уже не отделается... Да и небес-то не останется, если так и дальше продолжаться будет.

– Причина, опять, наверное, в том, что он где-то на стороне зачал полубожественного ребенка, и теперь камуфлирует свои похождения, устраивая светопреставление.

– Вам лучше знать, как это делается.

– А вы, что же – храните священный обет верности?

– Нет, мне его как-то не случилось дать. Так что даже не могу сказать, хранила бы, если бы дала или нет.

– Мне вот довелось хранить пару раз в жизни. Давно это, правда, было. Моя последняя пассия паковала свои вещи под ноктюрны Шопена. Она ушла, а музыка осталась. С тех пор провожу вечера с великими композиторами, – лукаво улыбаясь, говорил человек.

– Вы их в симфоническом виде предпочитаете или в оперном? – осведомилась Ольга.

– В фортепианном. Один на один с роялем

– Хорошо вам. Для меня этот источник отдохновения до сих пор оставался закрыт.

– Вы не любите классику?

– Люблю. Причем в самых различных формах. Но вот формой музыки меня формально перекормили в детстве. С тех пор все как-то не откупорить. – Ну, наслаждаться-то вы ею умеете? – не сдавался собеседник. – Скажем так, если я каким-то образом попадаю в филармонию, я наслаждаюсь. Но вот, чтобы меня посетила мысль пойти и купить билет на концерт – такого не случается.

– В таком случае, это можно исправить. Например, я приглашу вас на "Летучего голландца" в субботу, пойдете?

Ольга ухмыльнулась и ничего не ответила.

– Ага, понял. Я повторю свой вопрос после второй чашечки кофе. Или... Хотите вина? Я вижу на полке славного Pino Grigo – надеюсь, эта форма классики вам доступна?

– Вполне. Хороший Pino Grigo способен скрасить и менее приятную встречу, – отблагодарила Ольга, как могла, за приглашение в оперу. Он ухмыльнулся и кивнул головой какой-то своей внутренней реплике, потом торжественно поднял бокал:

– За вас и за семейные ссоры на небесах, приведшие вас сегодня в этот ресторан!

– Спасибо, – сказала она.

– Последний раз я чувствовал себя так хорошо, когда сидел на ступенях пирамиды Хеопса, – заметил он вдруг. – Там тоже возникает ощущение полной гармонии, и все кажется возможным.

– Слово "гармония" как-то странно слышать в устах мужчины. – Так я же музыкальный фанат – это меня извиняет, – засмеялся он. – А когда вы были в Египте?

– В декабре.

– Странно, что мы там не встретились, – Ольга и сама удивилась. – А, так вы тоже любите пирамиды?

– Да. Я читала про них все, что в руки попадалось.

– Я тоже. Самая классная книжка – ... – он назвал незнакомого Ольге автора, – он утверждает, что принцип золотого сечения, воплощен во всех пирамидах мира, не только в Египте. А еще он рассказывает там об одном ритуале, ритуале воссоединения с Божественным, посвящения в вечную жизнь... – он задумался на мгновение, потом, мотнув головой, непринужденно добавил:

– У египетского семейства я бываю частенько. Езжу их навещать. – А я все мечтаю посмотреть на ту, отличную от всех, азиатскую пирамиду на Яве. – На Барабудур? Я тоже. Поехали вместе? Вы уже решили, где проведете отпуск в этом году?

– Я не принимаю решений, касающихся чего-то более отдаленного, чем следующие выходные.

– Значит, вы не находитесь в сковывающих рабочих отношениях. То есть, вы не служащая.

– Нет. Я сама по себе.

– Я тоже все раздумывал об уходе в самостоятельность, но как-то не решился. Да и работа мне моя нравится, как ни банально это звучит.

– Вы не издаете банальных звуков, как мне кажется, – заметила Ольга.

Разговор продолжался в том же ключе еще часок-другой. Они не говорили о прошлом и все же коснулись отдельных историй. Не говорили о будущем и все же набросали для него парочку возможных эскизов. В какой-то момент Ольга задумчиво взглянула на своего собеседника и встретила такой же задумчивый взгляд. Она ценила людей, относящихся к жизни будто несерьезно, идущих по ней играючи, в потоке позитивного драйва: позитивного отношения к людям и ежеминутного творчества. Она благодарно улыбнулась и заметила, что ей пора ехать, хотя она не знает дороги.

– Позвольте сопроводить вас эскортом! – сразу же вызвался он. – Я в этих местах каждый закоулок знаю. Я тут вырос. Как называется конечный пункт вашего путешествия? Ольга назвала место.

– Это в сорока минутах езды.

– Послушайте, я ведь даже не знаю, как вас зовут.

– Крис.

Ольга тоже представилась.

– Крис, у вас действительно нет лучшей альтернативы для сегодняшнего вечера, чем мотаться со мной по водным хлябям? – Это риторика, как вы понимаете.

Ольга улыбнулась. Он умудрился весь вечер проговорить ее языком, употребляя даже ее словечки. Перед выходом из помещения Крис еще раз остановился и, заматываясь в пиджак, в готовности выскочить под струи дождя, повернулся к Ольге:

– Следуйте за мной. На автобан мы больше выезжать не станем – поедем по дорогам... – он секунду помолчал, а потом добавил фразу, значащую чуть больше, чем должно, выбившуюся из хоть и очень любезного, но все же формального предложения помочь найти дорогу. – Доверьтесь мне. Вы можете мне довериться.

 

Ольга села в машину, продолжая улыбаться. Синий BMW Криса весело подмигнул ей левым и правым габаритом и плавно покатил в мокрые сумерки. За последние пару часов стемнело от приближения ночи, а не от дождя, который значительно уменьшился. В той стороне, куда они теперь направлялись, за холмами Штирии виднелось чистое розовеющее закатное небо. Дороги опустели. Мир был подавлен и прибит дождем. Тихий блюз в исполнении одной из многочисленных, в Европе не известных, американских групп, служил идеальным аккомпанементом вневременности происходящего. Они въехали в лес и, сбросив скорость, стали подниматься по скользкой от воды и сбитых листьев дороге. Вдруг Крис дал по тормозам так, что машину развернуло влево, и Ольга в свете фар увидела выпрыгнувшего из-под колес бурого зайца. Заяц мешком упал в придорожную канаву и больше не появлялся. Ольга вслед за Крисом выскочила из машины и побежала к канаве. Мокрый меховой мешок с дрожащими ушами сидел, не шевелясь. Он думал, наверное, что, чем больше прижмет уши, тем невидимее станет. Крис сделал шаг в траву и поднял зайца на руки:

– Глупое ты, глупое животное, – сказал он, гладя полумертвого от ужаса зверя. Ольга осторожно потрогала дрожь ушей. – Вот ехали бы мы сейчас в наш дом, взяли бы это дитя природы с собой и отпоили теплым молоком, – продолжал Крис. – А так – придется отпустить восвояси.

Он на мгновение задумался, копошась пальцами в шкуре зверя, потом спросил:

– Прости, может быть, это бестактно, но ты можешь сказать мне – в чей дом ты едешь одна ночью, не зная дороги?

– Могу, – просто ответила Ольга. – Один хороший, но, к сожалению, влюбленный в меня человек, снял для меня домик где-то на отшибе, чтобы я отдохнула там от сумасшествия дней.

Крис улыбнулся и кивнул головой:

– Вперед! Они посадили дрожащую тварь под лист лопуха у обочины и разошлись по машинам. Крис дал газу и исчез за поворотом. Ольга не спеша последовала за ним. Минут через десять в чаще леса она различила световой сигнал мигающих фар. Справа показался съезд на глухую лесную дорогу. Она улыбнулась и осторожно съехала с асфальта. Теперь продвижение стало совсем медленным, и Ольга опустила стекло, чтобы впустить в салон теплый влажный запах леса и уютный шорох шин. Вскоре она выехала на опушку. Крис, улыбаясь, помахал ей навстречу, открыл дверь, когда она остановилась, и помог выйти.

– Прошу пожаловать на уникальную рапсодию заката в исполнении скрипичного оркестра вечерних ангелов! – склонился он и поцеловал ее пальцы. – Мадонна... – предложил он руку, согнутую в локте.

Ольга усмехнулась, присела в реверансе и продела свою руку в предложенное ушко. Впереди на фоне ярко-алого неба возвышался крест. На скамейке, стоявшей под ним, Крис расправил извлеченный из кармана полиэтиленовый мешок и предложил даме сесть. Сам он присел на корточки у ее ног. Далеко справа, в черноте неба, еще были видны яростные всплески молний: там угрожающе громыхал Вагнер, здесь же – будто из-под пальцев Шумана, выпевался спокойный пейзаж – долгие холмы с обиженно-топорщащимися елями, окутанные влажной сизой дымкой. Щебет проснувшихся птиц вплетался в прохладное многоголосие вечерней рапсодии.

– И часто они тут для тебя играют? – спросила она, не заметив, как перешла на "ты".

– А вот когда заеду, тогда и играют... Есть еще и другие залы... Ты их все когда-нибудь посетишь, – Крис сидел, полуприкрыв глаза и покачиваясь в такт слышимой им мелодии.

Через какое-то время он встал:

– Хорошие театры славятся хорошими буфетами! Где душа ликует, там и тело жаждет. Тут прямо рядом – большой малинник – пойдем-ка подкрепимся!

– Так темно же, Крис! В лесу не видно ни зги.

– А у меня фонарик есть!

Следуя за Крисом, Ольга как-то равнодушно подумала об ожидании Эриха и о том, что сегодня они до места, скорее всего, уже не доедут. А потом спросила себя: "А что такое сегодня? Когда оно, собственно, началось? И что собственно – его конец? А Эрих? Он относится к сегодняшнему сегодня или уже ко вчерашнему?" Но ответы на эти вопросы увязли в ее сознании, так и не пробившись наружу. Свет фонарика выхватил из ночной листвы крупные ярко-красные ягоды малины. Красное на черном. Бизе.

Ольга потянулась за одной из мелькнувших ягод. Сзади ее обвила рука и притянула назад. Она оказалась прижатой спиной к Крису и закрыла глаза, давя языком на нёбе сладкую мякоть. Потом почувствовала, что Крис сделал какое-то резкое движение, и вдруг сверху посыпался крупный дождь. Ольга дернулась и вскрикнула от неожиданности.

– Тш-ш-ш, – шепнул он ей в ухо, крепко притягивая к себе. – Это омовение. Ты теперь причастна. Теперь ты тоже будешь слышать голоса ангелов.

– Чокнутый! – крикнула Ольга, вырвавшись из его рук, и дернула ветку дерева, под которым они стояли, с такой силой, что на них обрушился целый водопад. Оторопев на мгновение и расхохотавшись, побежали назад к машинам:

– Сегодня ночью малиновые нимфы одержали победу над промокшими от стыда фавнами. Но не возгордитесь! Фавны подсушат свои шкуры, подточат копыта и спасения вам не будет! А сейчас, поскольку и фавны и нимфы чавкают мокрыми носками как самые примитивные из земных существ, предлагается, дабы не уронить достоинства Леса, совершить таинство купания в быстрых водах рек. Чистые воды смоют позор и унесут его в страну забвения. Следуйте за мной, о, Неприступная!

Крис открыл дверцу машины Ольги, приглашая ее театральным жестом занять свое место за рулем, и громко чавкнул башмаками в знак почтения пред Высшим Созданием.

Они выехали из леса, потом свернули в холмы и скоро остановились на берегу реки. Противоположный берег круто поднимался вверх.

– Обращаю ваше внимание, о Несравненная, что воды здешних рек очень быстрые, поэтому лишь окунитесь у берега, и выходите, а то вас ни с фонариками, ни с ангелами уже не выловить будет.

После этого он вернулся к машине и включил «Мессию» Генделя. Они разделись и запрыгнули в реку. Вода обожгла до костей, открыв какое-то новое дыхание. Когда Ольга вышла на берег, в ушах стучала пульсом тишина. Звуки реки и музыки будто исчезли. Она обвязалась полотенцем и посмотрела на Криса. Тот, в набедренной повязке, с ухмылкой на лице сказал:

– Мое почтение вашей смелости, сударыня! За смелость эту, за доверие к случайным лесным фавнам, за великолепие ваше, позвольте поднести вам еще один подарок, который, теперь я знаю, вы оцените.

С этими словами Крис указал рукой куда-то вверх. Ольга подняла голову и увидела освещенный купол храма постройки раннего средневековья.

– Вперед, моя Диана! – Крис подал ей руку и подвел к лежащему через реку широкому бревну. – Смелей! Мой дар превзойдет ваши ожидания! – добавил он и помог ей взобраться на бревно.

Река внизу текла так быстро, что у Ольги, наверное, закружилась бы голова, но тут будто невидимая сила взяла ее под руки и повлекла вперед, сопровождая на другую сторону.

– Слава отважным Богиням Лесов! – пел сзади Крис, пока она уверенно ступала по переправе. Крутой каменистый откос упирался в высокую стену, построенную из огромных глыб песчанника. Преодолев ее, они вступили горящими от карабканья ступнями на освещенную паперть, выложенную шероховатыми, но ровными и прохладными каменными плитами. Посреди паперти в чаше, будто сплетенной из ажурного камня, тихонько журчал фонтанчик.

– Моя фея, позвольте омыть ваши ноги перед вступлением в Храм, – сообщил спутник Ольги, склонившись в поклоне.

Фея со знанием дела, будто в собственном дворце, приняла величественную позу на краю фонтанной чаши, протянув слуге своему божественную ступню. Слуга осторожно опустил ее в воду и принялся ополаскивать, после чего вытер драгоценный дар краем своей набедренной повязки, и, встав на колено, положил на свою ладонь. Горячий ток пронзил тело Богини, и она, закинув голову, со стоном закрыла глаза. Слуга осторожно касаясь губами, покрыл поцелуями внешнюю часть стопы от сгиба до впадинки у большого пальца. Затем он так же осторожно, будто хрустальную, поставил божественную ногу наземь и повторил тот же ритуал со второй.

После окончания третьего омовения они вступили в Храм. В пустоте Храма золотом мерцал приглушенно освещенный алтарь. Перед изображениями Христа и Мадонны, а также вокруг жертвенной плиты алтаря, горели свечи. Со стен смотрели обведенные черным греческие глаза фресок. Мраморные статуи святых с выражением вечного блаженства застыли вдоль стен и у винтовой лестницы кафедры. Вдруг раздались звуки органа. Крис стоял на коленях пред алтарем.

– Я нашел ее, Сестру нашу, и привел к вам для благословения. Позвольте совершить святой обряд в Присутствии вашем, – произнес он и склонил голову. Ольга, или кем она сейчас была, Дианой, Мадонной, Сестрой Ангелов, почувствовала вновь, что ее взяли с двух сторон под руки и повели к алтарю. Крис стоял на коленях сбоку от алтарной плиты. Сложив молитвенно руки и склонив голову, слегка покачиваясь из стороны в сторону, он пел что-то на латыни. Девушка сняла обернутую вокруг своего тела ткань, расстелила ее на плите и легла сверху, закрыв глаза. Не воздух вдыхала она, но запах свечей и звуки органа. Вдруг тело ее пронзил свет, вибрировавший в такт величественным аккордам. Смутно она слышала стихи, звучавшие речитативным шепотом, как заклинание:

 

Умиротворением полон твой лик,

Роса дрожит в прядях волос.

Ты – моя крона, я – твой дождь.

Вино несравненное – тело твое.

Мы пьем его вместе.

 

Продолжалось это долго, сначала на уровне физическом, потом – где-то на небесах. Приоткрыв ресницы, она увидела внимательные, видящие ее насквозь и полные любви глаза не то Криса, не то Христа, потом – только дрожащий, окутывающий все вокруг свет. Потом она забылась.

Спустя часы, а может столетия, Ольга почувствовала, что ее берут на руки и куда-то несут. Вновь дуновение теплого воздуха ночи. Она открыла глаза. Крис поставил ее на землю возле машины и поцеловал сначала в лоб, а потом – в ладони обеих рук. На капоте лежали сухие вещи. Сам он уже успел переодеться, смутно заметила она, и теперь помогал одеваться ей, шепча какие-то нежные слова, которых она не понимала. – Ни о чем не волнуйся, езжай за мной. Ты в полной безопасности, – сказал он, усадив ее за руль и закрывая дверцу машины.

Как и куда они ехали – Ольга не помнила. Остановились они на лесистом холме у одиноко стоящего на лужайке высокого дома с террасой. Крис толкнул оказавшуюся запертой дверь, пошарил над дверным косяком, выудил оттуда ключ и отпер. Включил свет, исчез ненадолго внутри, потом вернулся, снова взял Ольгу на руки и отнес в постель.

– Спи, небесное создание. Когда проснешься, не допускай мысли, что все это был сон. Я вернусь. Доверься мне. Спи спокойно.

 

* * *

 

Утром Ольга проснулась от грохота посуды где-то на нижнем этаже. Вставать не хотелось. Ей вспомнилось что-то божественное, что случилось вчера, она сладко улыбнулась воспоминанию, натянула на голову одеяло и опять провалилась в сон. Проснулась вновь от топота шагов по лестнице. Одеяло поползло с ее лица, мелькнула искорка досады, и сквозь прищуренные ресницы она увидела сияющее лицо Эриха:

– До-о-оброе утро! – радостно сообщил он. Ольга в ужасе подпрыгнула на кровати в сидячее положение, натянула до подбородка одеяло и спросила:

– Я где?

– Ты в том самом чудном домике, который я снял для твоего отдыха и в котором прождал тебя вчера до полуночи. Дольше я ждать не мог – надо было ехать домой. Ты что же, мою записку не читала?

К Ольге постепенно начали возвращаться отдельные воспоминания из какой-то, будто чужой жизни.

– Который сейчас час?

– Семь утра.

– Безумие какое-то... А что делаешь ты в семь утра в моей спальне? – Я приготовил тебе завтрак! Я решил, что как гостеприимный хозяин должен угостить тебя завтраком. Кроме того, я хотел еще перед работой тебя увидеть. Эрих опять пребывал в своем нафантазированном мире, слыша и чувствуя только себя, игнорируя очевидное, не обращая внимания на состояние Ольги, не думая о "слонах в фарфоровых лавках" – в общем, он явно не понимал абсурдной слоноподобности ситуации.

– Эрих, послушай, во-первых, я не завтракаю в семь утра. Я в семь утра даже жить еще не могу. Во-вторых, я согласилась приехать сюда, чтобы побыть наедине с собой. Мы не договаривались о проведении "Weekend for two", или я что-то забыла? – взмолилась Ольга.

На лице Эриха читалось одновременно смущение и непонимание, точнее – совершенный отказ что-либо понимать. Эрих хотел сию же секунду осчастливить Ольгу завтраком, даже если тот встанет ей поперек горла. Поняв это, она резко добавила:

– Извини, но завтрака не будет. Я сейчас лягу и усну опять, а ты поедешь на работу. Когда я проснусь и почувствую себя в состоянии принимать гостей, я тебе позвоню. До свидания, – и улеглась снова, накрывшись с головой. Эрих походил по комнате, потом опять отогнул одеяло и собрался что-то сказать, но Ольга рванула одеяло назад. Через какое-то время он опять отвернул одеяло и сообщил:

– Ну, я, к сожалению, должен ехать. Завтрак на балконе. Ольга не знала до этого момента, как ощущается насилие, не знала она и того, что способна испытывать ярость с утра пораньше. Однако сейчас она чувствовала биение пульса в висках. Это биение стало ослабевать лишь по мере удаления шагов по лестнице и утихло совсем со звуком захлопнувшейся двери. Она, наконец, уснула.

 

Проснулась окончательно около полудня. Улыбка, как положено, сияла на губах. Ольга потянулась и направилась на балкон. С косогора вниз, в просвет между деревьев, окаймляющих лужайку, была видна холмистая местность, подернутая дымкой: земля оказалась не в состоянии испарить так скоро всю вылитую на нее вчера влагу.

– Приветствую тебя, мир! – согнулась в поклоне девушка. Теперь она заметила стоящий на столике завтрак. Морщинка мелькнула на ее лбу, но мгновенно исчезла.

– Ага, так, значит, завтракают в Каринтии, – подумала она, рассматривая толстые ломти черного хлеба, поставленные в стаканчики яйца, кусок масла и банку джема, расположившиеся на плетеном подносе. – Занятно, занятно, – сказала она себе и пошла в кухню, искать чего бы поесть. Среди стоящих там багажных сумок она отыскала ту, в которой была провизия, достала фрукты, положила их в большую чашу и – прямо в ночной рубашке, босиком – отправилась на улицу готовить себе завтрак.

Во дворе журчал одетый в камень ключ, прозрачная вода которого скапливалась в глубокой каменной ванне. Ольга поставила в траву чашу с фруктами и, словно завороженная, направилась к источнику. Движением плеч она позволила ночной сорочке соскользнуть вниз и шагнула в холодную воду. Словно острием пронзило ее воспоминание последней ночи.

– Мне все это приснилось, или было на самом деле? – сосредотачиваясь, подумала она и вылезла из ванны. Легла в траву и посмотрела в голубое небо. Полежала чуть-чуть, вспоминая. Затем подняла вверх руки. Они были покрыты царапинами. – Это, вероятно, от бега в малиннике, – мелькнула догадка. И вдруг – точно колючая золотая метель пронеслась внутри ее тела, распространив в каждом его закоулке физически ощущаемое тепло. Ольга вспомнила Храм. Порывисто села и уставилась в никуда. Руки машинально погладили живот, проверяя, все тот же ли он, что был всегда. Потом она покачала головой и пошла доделывать завтрак.

Перекусив, полежав на лужайке, поплескавшись в ключе, почитав книжку, Ольга позвонила Эриху. Не потому, что хотела, а потому, что пообещала.

– Прости, что я потревожил тебя утром. Я понял, что ты – не жаворонок, – сказал он тоном просветленной разумности. "Есть люди, которые руководствуются интуицией или правилами поведения, или которые просто мгновенно реагируют на неожиданные для них ситуации, а есть те, которые должны понять. Намеки тут бесполезны. Эмоции – само собой, тоже. Все надо долго и тщательно объяснять. Тяжело, когда органы чувств непременно нуждаются в костылях рационального мышления", – думала Ольга.

– Я заказал сегодня на вечер столик в одном красивом ресторанчике неподалеку. Тебе понравится.

– Эрих, мы договорились, что в субботу пойдем в горы. До субботы я не хочу ни завтраков, ни ужинов. И не важно, понимаешь ты это или нет, просто услышь. Пожалуйста.

Но он не мог.

– Ну как же так? Ты же – мой гость. Это же долг гостеприимства! "Штамп! шлямп, шлямп... Еще один костыль. Кроме того, он хочет пойти сегодня ужинать. Глухость в квадрате. Глухой с обмотанным вокруг головы одеялом".

Ей приходилось узнавать Эриха с новой стороны. С той стороны, которая была ей неинтересна, про которую она ничего не хотела знать. Встречаться с ним два раза в месяц на улицах Вены и мило беседовать о том, о сем доставляло ей удовольствие, а вот объяснять дважды в день, что она любит, а что – нет, казалось полным абсурдом.

– Хорошо, Эрих, мы пойдем ужинать, – сказала она.

– Ну, вот и отличненько! Я заеду за тобой в семь.

 

В псевдоиспанском, по-андалузски оформленном ресторанчике в одном средневековом городке Штирии Эрих аккуратно расстелил салфетку на коленях, внимательно изучил меню и обстоятельно сделал заказ. Ольга не замечала в нем раньше этой тотальной обстоятельности. Ей становилось все грустнее и грустнее от того, что ее заставляли замечать ненужные ей вещи.

Она приличия ради поковыряла заказанный салат.

– Я думал над тем, что произошло утром. Ты так привыкла жить одна, что не можешь никому довериться, не понимаешь, что жизнь вдвоем – гораздо богаче одиночества! Как это важно: делиться с любимым человеком своими мыслями, зная, что тебя поймут! Стабильность и надежность семейной жизни – это то, чего тебе не хватает... Эрих опять говорил о себе. У Ольги создалось физическое ощущение, что она огромной деревянной ступой мучительно мешает в огромном чане цемент. Только она представила себе эту картинку – хрясть! – и ступа сломалась. Вдруг стало абсолютно бессмысленно дожидаться окончания ужина.

– Эрих, год назад у нас начались отношения, которые я для себя назвала дружбой.

Он опустил глаза.

– Ты пытаешься насильно вырваться из предложенного тебе помещения и вломиться в комнаты, для тебя закрытые. То, что я, видимо, понимаю тебя, не означает, что мы ежеминутно дышим в унисон. Твое представление об одиночестве и мое одиночество – ничего общего не имеют. То, что я не хочу стать твоей женой, не значит, что я никому не могу довериться. Но это все не наши с тобой темы. Тебе не надо знать, что я ем на завтрак, на какой стороне от мужчины я сплю, какой цвет загара я предпочитаю, и что для меня значит доверие... Твоей целью стало сделать меня своей женой, но ты не знаешь меня...

– Как же так?! – Тот идеальный партнер, о котором ты мечтаешь, и я – это два разных человека. Да и потом – в тебе мало места не только для меня, но для новой жизни вообще. В тебе – твои дети, проблемы с твоей женой и имуществом, страх остаться в одиночестве – целый ворох всякой всячины. Ты – скала, скованная обязанностями, сложившимися понятиями, штампами, клише, приличиями, но постепенно разрушаемая ветрами желаний и сомнений. Я – ветер, воздух, вечерняя гроза и послегрозовая радуга. Я создаю понятия утром, а вечером их отвергаю, беру на себя временные обязанности, с которыми потом расстаюсь. Штампы вводят меня в депрессию. Что общего? И давай не будем больше об этом. Не выламывай, пожалуйста, закрытую дверь.

Ольга встала.

– Спасибо тебе за желание сделать меня счастливой. Ты просто не заметил, что я уже была счастлива. Твое представление о счастье и мое счастье – разные вещи. Я позвоню тебе через год, быть может, у нас опять найдется о чем поговорить. – Господи, Ольга! Как же ты доберешься до дома? Уже ж темнеет! – Как всегда, Эрих, не волнуйся, пожалуйста. Мне не знакомо чувство страха. Не причинить боль не получалось, она сама испытывала ее, глядя в глаза своего спутника, полные непонимания. Ольга обняла Эриха прощальным взглядом и вышла прочь.

* * *

Удалившиь от городка, Ольга отправилась напрямик через луг и углубилась в лес. По ее расчетам до домика было около сорока минут хода. "Стабильность и надежность – вот, значит, чего они ищут", – всплыли у нее в голове услышанные недавно слова.

Она остановилась у высокой сосны и обняла ее ствол:

– Тебе хватает стабильности, сосна? – Ольга облокотилась о ствол спиной и тихонько съехала вниз. – Вот я о тебя обопрусь, а ты научи меня этому. Посидев минутку другую, она заметила одинокий желтый цветочек, протиснувшийся меж мощных корней дерева, легла на землю, обняла его ладонями и поцеловала в желтую макушку:

– Ты слышал что-нибудь о надежности, цветок? Нет? А как же ты можешь расти тут совем один, в густой тени, среди таких большущих корней? – Ольга приподняла голову повыше и вдруг рассмеялась, – Ах, прости меня, глупую, это я тебя своими страхами пугаю. Корни спасают тебя от ветра, да? Они не опасность, а защита. Да и наступить на тебя здесь сложно. Сам выбрал такую крепость, или так получилось? Живи, а я пойду дальше. Пока-пока!..

Она шла по вечернему лесу, то слушая птиц, то напевая сама. Ветки, промокшие от вчерашней грозы, почти беззвучно гнулись под ногами, не издавая хруста. На знакомой лужайке Ольга услышала соловья и замерла с закрытыми глазами:

– Ты знаешь что-нибудь об одиночестве, соловей? – спросила она, когда пение прекратилось. – Ты когда-нибудь думал об этом? Вот и правильно. Если бы ты задумывался об этом снова и снова, то, скорее всего, узнал бы, что это за страшный зверь такой, и тоже начал бы его бояться, как все. Спой лучше еще одну песню! Соловей запел, а девушка, улыбаясь, шагала через луг к дому. На пороге лежал букет лесных цветов с воткнутым в него письмом. – Когда он дарит бордовые розы – это с ним рифмуется, но я не представляю Эриха, собирающего в лугах цветы. Да и когда он успел? – подумала Ольга, с восхищением крутя перед собой изысканный природный кунштюк. Тут были и цветы, и ветка с гроздью рябины, и колоски пшеницы, и даже веточка черники. – Ну, словно от лесного духа! – развеселилась было она, но вдруг догадалась. Выронила букет и схватилась за письмо.

Ты мой диез и мой бемоль, Мой септаккорд и квинта, Желаний всех моих аккорд, Звук сфер небесных мне ты. Тон сердца твоего пронзит Так грудь мою навылет, Как хор подлунный не осилит И звук небес не повторит.

Ольга опустилась на порог и уронила голову в листок бумаги. Когда теплая волна радости укоренилась в ее теле, сделав его более гибким и менее земным, Ольга встала и вошла в дом. Снизу, из сауны, доносились тихие звуки барочной музыки.

– Он сказал: "Теперь ты причастна", – вспоминала она, спускаясь к музыке. – Я согласна, быть ко всему этому причастной. Как ветер к ветру, как свет к свету, как звук к звуку.

Внизу была растоплена печка. Огонь весело и громко трещал и метался за стеклянной дверцей. На столике стояла чашка с лесной малиной. Лежа на мягком полотенце в сауне и вдыхая запах эфирных масел, Ольга вспомнила алтарь и вдруг необычайно остро, физически почувствовала присутствие Криса. В потерянном в лесу одиноком домике она была не одна…

 

В спальне, на кровати у подушки лежало еще письмо.

Тебя, как воскресенья, не хватает,

Ты на моих ресницах – солью.

Рисуешь в сердце ты моём открытие.

 

Созреет летнее зерно в ночей десяток.

И расцветёт миндаль в ночей десяток.

 

И мне, уже слепому от желания,

Твоё свечою будет тело и соитие.

Ей снился чудный сон, наполненный ярким светом, в котором она водила небесные хороводы с ангелами под внимательным взглядом кого-то незримо присутствующего. Проснувшись утром, Ольга поняла, что беременна. Спустившись вниз и еще не осознавая до конца того, что произошло, она взяла кувшин и отправилась к ключу за водой. На каменной ванне сидел Крис. Сидел, покачивая ногой, и лукаво улыбался:

– Я видел сегодня странный сон. Сон длился десять ночей. Колосилась рожь, цвели миндальные деревья, а в небе летал белый голубь. Я был этим голубем, потому что видел эти поля и сады сверху, и одновременно им не был, потому что видел голубя, стоя в полях. Разгадать этот сон можешь только ты. Он продолжал улыбаться и смотреть на Ольгу, стоящую на крыльце в ночной рубашке и обнимающую кувшин. Поскольку она ничего не сказала, он продолжил: – Проснувшись, я подумал о двух вещах. Первое, что я должен немедленно узнать значение сна, – он опять ухмыльнулся, – второе, что твое пребывание в этом домике закончено. Мы вернемся сюда когда-нибудь снова, а сейчас, кажется, пора лететь на Барабудур. Что-то подсказывает мне, что у нас там дела... Здравствуй, моя красавица.

– Здравствуй, князь.

июль 2007