Что хочет автор. Литературные конкурсы

Фотографии из бабушкиной шкатулки, знакомые мне с детства. Она с дочерью в Анапе – худенькая, стройная, стоит в воде у берега, смотрит на пенящиеся волны, чуть наклонив голову, улыбается. Первая поездка к морю, первый настоящий отпуск за последние двадцать лет. Она вспоминает виноград, который продавали и покупали за гроши вёдрами, груши, персики. Когда она видела фрукты? Должно быть, только в раннем детстве, пока были живы родители, и вся семья любила, баловала больную, слабенькую девочку.

Бабушка в химической лаборатории. Тонкие пальцы, переставляющие стеклянные колбы, сосредоточенный взгляд. Её уважают и любят уже открыто, без оглядки на политическую неблагонадёжность. Лаборатория разрабатывает новые, сверхпрочные красители для овчины, публикует научные труды. Бабушка и её руководитель Натан Исаакович Голанд неоднократно награждаются медалями ВДНХ, получают денежные премии. Жизнь бесповоротно налаживается, отступает бедность, а с ней и болезни.

На общем снимке сотрудников бабушка заметно выделяется – аккуратно причёсанная головка, белый воротничок, узкое, правильной формы лицо с высокими скулами, мягкая улыбка. Благородного вида женщина из прошлого века, невесть какими судьбами занесённая во двор Института меховой промышленности, окружённый обшарпанными домами с маленькими тёмными окнами.

Свадьба сына в 1957 году. Та же самая комната-«фонарик», но хорошо обставленная, уютная. Бабушка сидит за столом в белой шёлковой блузке с короткими рукавами, за ней на подоконнике – высокая ваза с игольчатыми астрами, красивые тяжёлые занавеси.

На диване расположились гости – Серафима Ивановна Кротова, добрый и верный друг, проверенный десятилетиями несчастий, соседи, спокойные, мирные люди, с которыми жилось без обычных для коммунальных квартир ссор. Моя мама – совсем молодая, в новом платье, смеющаяся, хорошенькая, счастливая. Серёжа в тёмном костюме, немного смущённый, рядом со своей невестой. Как будто не было тех страшных лет...

На изящной бабушкиной руке – золотые часики с браслетом. Я любила прикладывать их к уху и слушать, как они тикают – кругленькие, с выпуклым стёклышком, холодные даже в жаркий день. Она надевала их по праздникам, берегла. Как сейчас вижу бабушку в кремовом летнем костюме из плотного шёлка, даже чувствую её особый, сохранившийся до глубокой старости нежный запах – смесь каких-то духов, женьшеневого крема, аромата свежевыглаженной ткани. Крошечная, складненькая женщина, от которой исходит сияние телесной и душевной чистоты, слишком, казалось бы, хрупкая и беззащитная для грубоватой, суетной московской жизни. Она спасалась от немилосердной повседневности в кругу семьи, в библиотеке, в общении с немногими приятными ей друзьями.

С 1953 по 1993 год – ровно сорок лет – судьба была явно благосклонна к бабушке. Дети выросли, получили хорошее образование. Галя стала членом Союза художников СССР, работала в области декоративно-прикладного искусства. Серёжа трудился в полиграфической промышленности, профессионально занимался спортом. Рождались и радовали её внуки. В 1980 году появилась на свет первая правнучка – моя дочь Катя, выпестованная бабушкой с первых дней до пятнадцатилетнего возраста. Почти до девяноста лет (!) она опекала, воспитывала, вразумляла Катю, следила за её здоровьем, питанием, школьными успехами.

Конечно, не всё было сказочно благополучно – жизнь есть жизнь. Умерли обе родные сестры. Старшая, Ольга Михайловна, уже смертельно больная, приезжала из Пошехонья в Москву и подолгу жила у бабушки, отогреваясь её теплом и заботой. Другая, Мария Михайловна, приютившая у себя когда-то Константина Тимофеевича, страдала от тяжёлой болезни сердца. Скольких врачей обошла бабушка вместе с сестрой, сколько лекарств достала и переслала в Углич! После смерти матери часто приезжала к нам бабушкина племянница Гета, тоже очень больной и несчастный человек. И для неё у бабушки находилось доброе слово утешения, разумный совет и время, чтобы записать Гету к хорошему специалисту, подлечить её, успокоить.

В Пошехонье оставалась бабушкина подруга детства Аня Внукова, одинокая, нуждающаяся пожилая женщина. К каждому празднику собирались и отправлялись посылки с продуктами для Ани. Не забыт был и Николай Эрнстович Гайле, распределявший работу в сталинском лагере, и многие другие, часто малознакомые люди, обращавшиеся с различными просьбами. Однажды я спросила у бабушки: «А почему тебе никто ничего не присылает?» Она на минуту задумалась, пожала плечами и мягко ответила: «Люди думают, что мне ничего не нужно, ведь я никогда ни на что не жаловалась. Да мне и вправду ничего не нужно. Лишь бы вы все были здоровы». Бабушкино имущество умещалось в двух небольших чемоданах, она не считала свои копейки, не копила деньги. Если получала премию на работе, тут же тратила её на подарки детям и внукам, на лекарства старым больным друзьям.

После многолетнего молчания неожиданно объявилась дедушкина сестра Александра – позвонила нам и пригласила к себе в гости. Бабушка иногда переписывалась с её дочерью Надей, жившей в Харькове, вернее, отвечала на поздравительные открытки, которые мы получали от Нади. Ехать к Александре бабушка отказалась, а мама приглашение приняла. Мне было тогда лет двенадцать, в подробности семейной драмы родители меня не посвящали, поэтому я обрадовалась – увидеть новых родственников! Мы взяли с собой дорогих шоколадных конфет и отправились на другой конец Москвы. Александра Тимофеевна показалась мне вполне благообразной, ухоженной старушкой, ещё довольно бодрой и подвижной. Помню, что меня поразило её внешнее сходство с моей мамой. У неё гостил внук Алёша, молчаливый и очень красивый чернявый мальчик. Мы провели время за чаепитием и за игрой в русское лото. Александра Тимофеевна о прошлом не вспоминала, шутила, и никто напряжения не чувствовал. Справедливости ради надо отметить, что богатства за годы служения в НКВД дедушкина сестра не нажила – у неё были две маленькие комнаты в коммунальной квартире, обставленные старой, сборной мебелью. Почему-то мне запомнилась вата, торчащая из оконных рам.

После нашего визита Александра стала иногда позванивать бабушке, рассказывала о дочери, о внуках. Через некоторое время она заболела и попала в больницу. Надя попросила бабушку навестить больную, поговорить с врачами. Отказать в просьбе помочь больному человеку бабушка не могла, собрала гостинцы и поехала! Навещала она Александру Тимофеевну в больнице ещё не раз, пока та не скончалась от гангрены. О чём они говорили, я не знаю. Но бабушка никогда не упоминала, что Александра Тимофеевна перед смертью раскаивалась в отречении от брата или сожалела о его загубленной жизни.

Надя пыталась подружить внуков – меня и своих детей, Алёшу и Наташу. Ничего из этого не вышло. Мои троюродные брат и сестра бесконечно гордились Александрой Тимофееевной, называли её «настоящим коммунистом», а при случае выдавали самих себя за жертв сталинского террора, поминая, что и у них «был тридцать седьмой год». Бог им судья.

1993 год стал поистине трагическим для нашей семьи. В апреле в возрасте 58-ми лет скоропостижно скончался Сергей Константинович. Бабушка держалась очень мужественно. Всего один раз, когда мы ехали на похороны, она заговорила о своём глубоком горе, произнеся почти шёпотом: «Не было у меня в жизни тяжелее дня...». В церкви на отпевании она отказалась присесть, так и простояла до самого конца, держа меня под руку, со свечкой, неотрывно глядя на сына. Потом, на поминках, она сидела за столом, тихо плакала, вытирая слёзы платочком, вложенным за манжет тёмно-синей кофточки, ставшая сразу совсем старенькой, беззащитной...

Через полгода мы пережили ещё одно несчастье – ушёл из жизни мой отец. И бабушка, собрав всё своё мужество, переехала от нас с Катей к дочери, совершенно растерянной от обрушившегося на неё несчастья. Через три месяца после смерти мужа мама похоронила и свекровь. Бабушка, которой в то время было уже 86 лет, приняла на себя часть маминой беды, поддерживала её, утешала, взяла на себя повседневные бытовые заботы. Горе сблизило и сплотило нас всех.

И вновь жизнь брала своё. 30 апреля 1995 года, в день дедушкиного 90-летия, родилась вторая его и бабушкина правнучка София. Мы восприняли это событие как дар небес, принявших душу нашего страдальца-деда. Соня очень похожа на бабушку, такая же деликатная, скромная, ласковая...

Сколько ещё будет счастливых лет, семейных праздников, новогодних ёлок! Мы будем жить на даче, где вечерами особенно ароматно пахнут флоксы и петуньи, где в дождливые дни топится камин, где на террасе кипит самовар и в фарфоровом чайничке заваривается чай с мятой. Бабушка, как всегда, печёт к ужину оладушки, какие умеет печь только она – пышные, в дырочках, золотисто-коричневые. На ночь она читает Соне сказки и не уходит в свою комнатку, пока девочка не уснёт.

Наступит и время, когда бабушка уже не сможет ходить и будет сидеть в кресле под большой, раскидистой яблоней в саду. Теперь даже самая маленькая, трёхлетняя правнучка Полина понимает, что бабушка слабенькая, беспомощная. Она подходит к ней и осторожно, крошечной пухлой ручкой гладит бабушкины гладкие волосы, забранные на затылке круглой гребёнкой: «Бабушка, беленькая...». О бабушке заботятся, как о ребёнке. Она по-прежнему тихая, кроткая, трогательная...

***

Бабушка умерла 14 сентября 2005 года, не дожив двух месяцев до 98-ми лет.

Раньше она всегда говорила, что дата рождения в её паспорте проставлена неверно, и мы поздравляли её не 13-го ноября, как было записано, а 14-го. Она угадала число своего второго рождения. По странному стечению обстоятельств хоронили бабушку 14 человек. А сороковой её день пришёлся на день смерти дедушки – 23-е октября.

Верю, что их добрые и любящие души, наконец, соединились на небесах теперь уже навсегда.

Памяти бабушки

Почти сто лет... И надо ль столько жить?

Ловлю я еле слышное «Попить...»

и подношу к губам твоим горячим

глоточек чая.

Жизнь ещё отчаянно

во взгляде и в артериях клокочет.

Но тело бедное уже покоя хочет,

и всё слабей пожатие руки.

Не уходите тяжко, старики!

Усните, как и жили, терпеливо.