Чтобы лучше ощущать полноту и многоцветие жизни, Петров завел Лошадь.

Нет – не так.

Чтобы Петров лучше ощущал полноту и многоцветие жизни, к нему пришла Лошадь. Такой вывод сделал сам Петров – как человек в эзотерике разбирающийся и на раз–два понимавший, что на всякое следствие есть своя причина.

Вообще – все, конечно, началось не с этого.

Петров и так вовсю ощущал наполненность этой самой жизни, поэтому он каждое утро обливался холодной водой. Прямо вот так – брал два ведра и обливался. Когда–то он познакомился с учением Порфирия Иванова и принялся последовательно учение исполнять. Петров завел черные сатиновые трусы, и каждое утро набирал два ведра холодной воды. Сначала он выливал воду на себя в ванне, но вскоре ощутил, что вступает в противоречие с сермяжными законами природы, и так он просветления не достигнет. Тогда Петров начал выходить во двор многоэтажки, в которой жил на седьмом этаже. Он шел по лестнице в сатиновых трусах, ступая по бетонным ступеням босыми ногами и расплескивая на лестнице воду из переполненных ведер. Конечно, он мог бы спуститься и на лифте, но во–первых, он считал это действие вступающим в конфликт с чистой верой, а во–вторых старушка–лифтерша его боялась.

Так Петров выходил с ведрами во двор, становился на детской площадке среди грибков и песочниц лицом на Восток и выливал на себя два ведра воды. Потом он задумчиво смотрел по сторонам, брал пустые ведра и шел домой, оставляя на лестнице мокрые следы.

После этого он чувствовал себя другим человеком. В понедельник он чувствовал себя Петровым, во вторник Ивановым, в среду Сидоровым. В четверг опять наступала очередь Петрова, в пятницу Иванова и в субботу Сидорова. И лишь в воскресенье он чувствовал себя Исааком Майзелем. Как справиться с этой неожиданной метаморфозой он тогда не знал, а смириться с ней не мог, и оттого в душе Петрова происходил внутренний конфликт. Но так было в самом начале. Потом мало–помалу Петров привык, всё устаканилось и ему даже нравилось каждый день ощущать себя иным человеком.

Вот тут–то в воскресенье к нему и пришла Лошадь.

Раздался звонок в дверь. Петров открыл и увидел на пороге Лошадь.

– Ты кто? – спросил Петров.

Лошадь тихо заржала в ответ.

– А я Исаак Майзель, – сказал Петров и пошире распахнул дверь. – Заходи.

Лошадь смешно процокала копытами в кухню и принялась пить воду из блюдечка для тараканов. Тараканов у Петрова не было, их всех вывела СЭС, но Петров подумал, что если они вдруг опять заведутся, то могут захотеть пить и ведь должен быть кто–то кто подаст им кружку воды перед смертью от СЭС.

Петров сел на табуретку, достал из пачки «Мальборо» сигарету «Дон», закурил и принялся рассматривать Лошадь. Это была обыкновенная лошадь, только маленькая, ростом с собаку. Она была чисто белой масти с роскошной гривой и шикарным белым хвостом, которым она помахивала из стороны в сторону.

Лошадь допила воду, подошла к Петрову, благодарно ткнулась носом ему в колено и потянулась к сигарете.

– Тебе нельзя, – сказал Петров, убирая сигарету подальше. – Ты что, не знаешь, что капля никотина убивает лошадь?

Лошадь тяжело вздохнула и заплакала.

Петров некоторое время сидел, обнимая лошадь за пышную, красивую гриву. Потом он встал, накрошил ей хлеба и сказал.

– Прости. Дела не ждут.

 

Вы только не подумайте, что Петров был таким одиноким, что без памяти радовался всякой Лошади, которая к нему приходила.

Отнюдь.

У него был друг – Михалыч, и их связывала крепкая мужская дружба на почве алкоголизма. Вообще–то, Михалыч был инженером–теплотехником и химиком–технологом и славился широтой взглядов и высотой устремлений. Но сейчас он временно работал дворником, и окружающие недальновидные люди считали его тупым и ограниченным. Петров так не считал.

Однажды, в соответствии с внутренним противоречием с окружающим миром, у Михалыча открылся третий глаз. Он открылся прямо во лбу, посередине и чуть повыше других прочих, но сиял очень ярко и Михалыч стал похож на шахтера, вышедшего в степь донецкую в каске с лампочкой–коногонкой. Михалыч глаза стеснялся, зажмуривал и заматывал его бинтом, говоря любопытным, что расшиб голову по–пьянке.

Но долго так продолжаться не могло.

Однажды в программе «Время» Михалыч увидел, что в Москве есть такой профессор Грюнвальд – крупнейший специалист по третьему глазу. Денег на поездку в Москву не было, и тогда Михалыч закрыл дворницкую, отдал ключ Петрову, взял посох и пошел по Руси. Шел он шел, и дошел до МКАДа. Здесь–то его и сбил мусоровоз. Сбитый Михалыч лежал на дороге, смотрел в нависшее зимнее небо, и слушал как водитель орет:

– У тебя что, глаз нету? Не видишь, куда прешь, деревня? Понаехали тут.

Знал бы он на кого орет. Но Михалыч только подумал, что он не понаехал а понашел, и тут приехала машина «Скорой помощи» и ГИБДД.

Мусоровоз оказался правительственным и имел мигалку. Поэтому менты развели руками и сказали:

– Ты понимаешь, Михалыч, он мусор из Кремля вывозит. Что ты с ним сделаешь?

Виновным во всем признали Михалыча, погрузили в машину и повезли оказывать скорую медицинскую помощь. По дороге ему хотели размотать грязную, замусоленную повязку на лбу, и тогда Михалыч вздрогнул и вспомнил зачем он вообще сюда пришел. Он строго посмотрел на санитаров, отвел в сторону их жадно протянутые к третьему глазу руки и сказал:

– Везите меня прямо к профессору Грюнвальду.

Таким его и привезли к профессору: с сотрясением мозга, переломом двух ребер и вывихом левой руки, и он предстал перед светилом науки с безвольно повисшей вдоль организма конечностью. Профессор поморщился и велел санитарам размотать бинт на лбу Михалыча. Тут–то он и увидел глаз во всей красе. Глаз жалобно моргал и плакал.

Грюнвальд восхищенно поцокал языком и сказал:

– Это все, прочее, батенька, – ваша рука и ребра – это полная херня. А вот глаз это сильно! Дас ист фантастишь!

И он принялся исследовать Михалыча и писать про него докторскую диссертацию, которых у него и так было уже целых три штуки. Ну, такой вот он был человек – увлеченный наукой.

Да только – не суждено.

Тут–то от него и ушла жена, которая сказала, что не желает жить с таким ничтожеством. Даже подонки вроде Михалыча имеют третий глаз, а Грюнвальд до сих пор не имеет даже паршивой Нобелевской премии, и оттого профессоровой жене стыдно смотреть в глаза подругам.

С горя Грюнвальд решил запить. Но оказалось, что запить ему было не с кем – вокруг были только сотрудники или завистники и первые с ним пить боялись, а вторые не желали. Так и получилось, что единственная родная душа у него оказался Михалыч.

Вот они и сидели в клинике долгими зимними вечерами, пили чистый медицинский спирт и жаловались друг другу на жизнь. Профессор вздыхал и приговаривал: «О! Майн Гот», а Михалыч, по русскому обычаю, плакал тремя глазами.

А потом Михалыч сказал:

– Слушай, Гельмут! Бросай ты эту херню! Пойдем со мной, я тебе настоящую жизнь покажу.

И Грюнвальд бросил мир роскоши и гламура, тоже взял посох и отправился с Михалычем по Руси на михалычскую Родину.

Так что, на самом деле, у Петрова было два друга – Михалыч и Грюнвальд.

Вот.

 

***

 

Кажется, Петрова мы оставили там, где он встал и сказал Лошади:

– Прости, дела не ждут.

Наверное, вам интересно какие дела могут не ждать человека по фамилии Петров. Вот как бы вы думали, кем может быть человек с такой фамилией?

Нет, если б была фамилия Абрамович или там Гольдштейн… – тут дураком надо быть. Но вот Петров…

А вот – фигушки. Петров был небогатым нефтепромышленником.

Он стал им год назад, когда ему по электронной почте пришло предложение купить контрольный пакет акций Арабско–Эмиратской нефтяной кампании Standard Oil Mobile. И очень недорого. Всего три тысячи долларов. Петров тогда занял денег у своего лучшего друга Михалыча, и отправил все шестьсот рублей на адрес, который был указан в почтовом отправлении. В письменном сообщении он написал, что благодарит за оказанное доверие, всех денег он собрать не смог и просит продать ему ту часть контрольного пакета, которая причитается на высланную сумму.

Так что, теперь Петров мог спокойно почивать на лаврах, зная, что где–то, далеко в Арабских Эмиратах у него есть нефтяная скважина и из неё круглые сутки бьет тугая струя черного золота, ежеминутно увеличивающая счет Петрова в «Арабскоэмиратскомбанке». Вот потому Петров встал и пошел проверять электронную почту.

Из Эмиратов опять ничего не было. Наверное ещё Петровские дивиденды не посчитали. Зато пришло письмо от Учителя. В письме Учитель писал, что у них все хорошо, погода стоит отменная и спрашивал как ему переправить очередной урок – ментальным способом или на DVD диске, наложенным платежом.

С Учителем Петров познакомился месяц назад, как раз в тот день, когда он ощущал себя Ивановым. В тот день он был активным читателем рассылки «Школа своего Дела» и полдня сидел, размышляя какое дело ему следует считать своим и как лучше и правильнее его начать. Петров всегда был человеком высоких моральных принципов и никогда не позволил бы себе заниматься каким–нибудь нечестным делом вроде создания фонда помощи малому предпринимательству или избранию на пост мэра небольшого российского города.

И тут, словно услышав Петровские рассуждения, компьютер дилинькнул и выплюнул новое письмо. Это и было письмо от Учителя. Петров тут же принялся его читать, и оно захватило его с первых строк. Учитель писал, что самое главное для человека это найти свой Путь. А прежде чем найти свой Путь следует понять – где он пролегает, и именно этим Учитель и занимается последние пятьдесят лет, помогая заблудшим. Там же была фотография, на которой Учитель в зеленой чалме сидел в окружении любимых и самых способных учеников. Некоторые лица Петров узнал: среди них были Билл Гейтс, Виктор Степанович Черномырдин и Регина Дубовицкая. Остальные были незнакомы, но тоже производили приятное впечатление. Но самое главное – был взгляд Учителя, который стекал с фотографии теплым, ласковым потоком и обволакивал Петрова волшебной аурой.

Конечно, Петров тут же написал ему письмо и записался в любимые ученики. Первые десять уроков были бесплатными, и Петров с удовольствием и старательностью выполнял все наставления Учителя. В рассылках Учитель писал, что если ученик все делает правильно, то результаты он почувствует практически сразу после нескольких занятий: восстановятся семейные отношения, улучшатся дела на работе и начнется необыкновенное везение. Семейных отношений у Петрова не было, дел на работе тоже, но везти ему начало сразу после третьего урока. Сначала он нашел в подъезде рубль, а в тот же день ему пришло извещение по электронной почте, что его электронный адрес выиграл в ежегодной американской лотерее сто тысяч долларов. Там внизу была ещё какая–то приписка, но Петров английский понимал плохо и потому просто отправил им свой домашний адрес, чтобы они знали куда отправить выигрыш.

После десятого урока перед Петровым открылся Путь.

Утром он встал, как обычно набрал два ведра холодной воды и приготовился идти обливаться. Но что–то было не так, что–то Петрова беспокоило. Он посмотрел в зеркало, оттянул веки, проверил белки глаз и показал отражению язык. Язык был обычный – цвета старой говядины с белесыми разводами. И вдруг Петров понял в чем дело… – он больше не ощущал себя Петровым. Это бы ладно, это полбеды. Но он не ощущал себя и Ивановым и Сидоровым и даже Исааком Майзелем. Петров опять всмотрелся в свое отражение и внезапно понял кто он на самом деле. Перед ним, в черных сатиновых трусах, стоял индийский раджа по имени Кукухаи Калдивара.

Сомнений в этом не было никаких.

 

Для Петрова наступили тяжелые дни дисгармонии. Раньше все его сущности прекрасно уживались и делили между собой неделю соответственно некоей внутренней логики и субъективной справедливости. Но появление Кукухаи Калдивары внесло в мирную обстановку раздрай и диссонанс. Ночью, когда Петров спал, сущности устроили толковище. Калдивара поставил вопрос ребром:

– Почему это у Майзеля только один день в неделю, а у Иванова, Петрова и Сидорова по два? Предлагаю каждому отвести по одному дню, а на два свободных дня в неделе пригласить две свободные, незанятые сущности. У меня, кстати, есть знакомый монах с Тибета.

Майзель поднял руку и сказал:

– Целиком и полностью поддерживаю предложение товарища Кукухаи. Будет очень справедливо взять и поделить. И, между прочим, у меня тоже есть кандидатура – знакомая танцовщица. Подрабатывала стриптизом, так что трудностей не боится и в общении весьма комфортна.

Молчавший до этого Сидоров хмуро прорычал:

– Вы что тут, вообще ебанулись? Гомосека из хозяина сделать хотите? Так я категорически против пидарасов вообще и хозяина–гея в частности. А для некоторых особо настойчивых, – он ткнул пальцем в Калдивару и тяжело посмотрел на Майзеля, – есть препараты и методы соответствующие. Так что не парьтесь ребята и ведите себя прилично. Ещё нам здесь межэтнических конфликтов не хватало.

Майзель доброжелательно заулыбался и развел руками.

– Так я что – я ничего. Это вот, новенький права качает. Мне и так хорошо.

Общим собранием сущностей постановили для Кукухаи сделать скользящий график. То есть Иванов, Петров и Сидоров будут добровольно по очереди отдавать ему один свой день недели. Майзеля, в память о холокосте, решили не трогать.

 

Проснувшийся утром Петров решил, что ему приснился странный сон. Он долго тер лоб и мучительно вспоминал подробности. Затем он встал, прошлепал к настенному календарю и, шевеля губами, проставил у некоторых дней большую красную букву К.

Одновременно он почему–то решил, что с Учителем надо завязывать, а то добром это не кончится. Но ведь это он решил, а Учитель про это ничего не знал. Поэтому Петрову все равно аккуратно приходили письма, в которых Учитель сообщал, что очередной урок он отправил Петрову ментальным способом и спрашивал, как ему понравился предыдущий в котором Петров с Учителем гуляли в райском саду и беседовали о бесконечности сознания.

Петров на письма не отвечал.

 

***

 

В дверь позвонили, и Петров пошел открывать.

Возле унижающей человеческое достоинство фразы, написанной мелом на стене, стоял Михалыч. У лестницы застенчиво улыбался Грюнвальд. Петров склонился в вежливом индийском полупоклоне и, молитвенно сложив ладошки, сказал:

– Входите в мой дом, господа.

Господа вошли. Из кухни в прихожую процокала Лошадь.

– Это кто? – строго посмотрев на Лошадь, спросил Михалыч?

– Лошадь, – пожав плечами, ответил Петров.

– Я вижу, что не гиппопотам. Я спрашиваю – зачем она тебе? Лошади бывают у крестьян, а ты ведь – пролетарий! Рабочая косточка.

– Во–первых, я пролетарий умственного труда, а во–вторых, она хорошая.

– Тогда ладно, – согласился Михалыч и достал бутылку, – ты бы предупредил, что у тебя такое завелось, мы бы ей сникерс купили.

Лошадь отрицательно потрясла гривой и благодарно взмахнула пушистыми ресницами.

– Вы подождете несколько минут, пока я совершу омовение в водах священной реки Ганг? – спросил Петров, указывая на полные ведра.

– Ага, подождем… хоть до вечера, – ехидно сказал Михалыч, подмигивая Грюнвальду третьим глазом, и поставил бутылку на стол.

 

Петров взял пластмассовые ведра и отправился на улицу. Но прежде чем выйти из квартиры он сунул руку в карман своей куртки висевшей в прихожей, достал сторублевую бумажку и прищемил её к животу резинкой от трусов.

Двор ещё спал. Весеннее утро наливалось звуками: шумом автомобилей, птичьим чириканьем и криками грузчиков таскавших товары в круглосуточный магазин. Петров стал у детской площадки, повернулся лицом на Восток, покосился на кучку собачьего дерьма у своих ног и закрыл глаза ожидая прихода.

– Всё обливаешься, Петров? – окликнули его сзади?

Петров медленно открыл глаза и обернулся. Позади стояла «pinches tiranitos» как он называл её – соседка ежеутренне выгуливавшая собаку, облезлую болонку – обладательницу визгливого, противного голоса. Обычно Петров успевал закончить водные процедуры до того как эта сука появлялась во дворе, но сегодня его задержали приятели. И каждый раз, когда соседка видела Петрова с ведрами, она задавала один и тот же вопрос:

– Всё обливаешься, Петров?

На что он всегда давал один и тот же ответ:

– Ага. Всё обливаюсь.

На этом диалог прекращался.

Петров опять повернулся на Восток, сосредоточился и, почувствовав, как откуда–то изнутри возникает движение огромной нарастающей пустоты, подхватывающей и влекущей Петрова вверх в бесконечность, быстро подхватил одно и второе ведро и вылил их на голову. Пустота внутри ахнула, раскрылась огромным цветком и вытолкнула Петрова из себя во Вселенную. Петров беспомощно закувыркался, пытаясь зацепиться взглядом за какой–нибудь предмет в сияющем хороводе вертевшихся вокруг него огней и сверкающих точек, и тут Вселенная обняла его теплыми руками и ласково прижала к груди…

– Петров! А чем вчера сериал «Счастливы вместе» закончился? – раздался позади все тот же голос.

Петров медленно открыл глаза, повернулся и посмотрел на соседку. От его взгляда та отшатнулась, что–то забормотала и чуть ли не бегом кинулась в противоположный конец двора, волоча за собой собачонку и оглядываясь на Петрова.

Он поддернул мокрые трусы. На землю упала сложенная сторублевая бумажка, о которой Петров в процессе мистерии забыл. Вложив ведра одно в другое и подобрав деньги, он направился к магазину. Подпружиненная дверь из пластика, мягко открывшись, втолкнула его внутрь, и Петров подошел к прилавку. Невыспавшаяся продавщица оторвалась от книги, увидела Петрова в мокрых трусах с пустыми ведрами подмышкой, и взгляд её округлился. Истошно взвизгнув, она присела за прилавок, упала на коленки и на карачках поползла в подсобку. Всё произошло за несколько секунд.

– Девушка, – окликнул её Петров, – вы не бойтесь, у меня деньги есть. Мне бутылку «Кедровой» пожалуйста.

Продавщица осторожно выглянула из–за угла и с недоверчивым прищуром посмотрела на покупателя.

– А вы не маньяк?

– Ну, какой же я маньяк, когда я в этом доме живу. В семьдесят шестой квартире. Да вы меня знаете, я у вас вечером кефир покупаю; в костюме спортивном и шапочке захожу.

Продавщица отрицательно покачала головой.

– Не похож. А ну–ка… ведро на голову оденьте, как шапочку. Может тогда будет похоже?

Петров вздохнул и одел на голову ведро. В этот момент дверь открылась, и в магазин зашла бабулька, с порога задавая вопрос:

– Милая, а хлеб ещё не приво…

Увидев Петрова в трусах, с ведром на голове, бабушка заорала дурным голосом и с неожиданной прытью выбежала вон. Петров, снял ведро, и устало спросил:

– Ну, что, похож?

– Вроде похож, – сказала продавщица и выставила бутылку «Кедровой», – сто рублей.

Петров положил перед ней мокрую бумажку.

 

Когда он вошел в кухню Михалыч и Грюнвальд кормили Лошадь вчерашними макаронами. Увидев в руках Петрова бутылку, Михалыч хлопнул себя по коленям.

– Ну! Видишь! Что я говорил? Говорил – принесет. Он сегодня хоть и Майзель, а человек порядочный, на халяву пить не будет. Правда, Петров?

Петров поставил бутылку на стол, рядом с первой и сказал:

– Лыхаим.

 

(продолжение следует)