Чем пахнет слово «Россия»? Что чудится мне, когда оно вдруг словно из небытия возникает и звучит, звучит отовсюду в душе моей? Россия - запах свежего снега и конского тепла, саней и сена. Хрустит снег под копытами, свежо скрипит под полозьями низких саней, и едем мы с дедом моим дальней зимней дорогой посреди русской земли…

Так и было оно когда-то в детских моих пензенских деревенских краях, где бабушка пела сквозь густеющие сумерки тихие песни, а в печке, будто голосу её внимая, чуть слышно, трещал огонь. «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок…» и тянешься невольно улечься поближе к ней, родной бабуленьке, которая непременно укроет и спасет от всяческих сказочных напастей.

Всё это осталось там, где ещё неведом предрассветной детской душе таинственный и тревожный лермонтовский парус, тот самый, белеющий «в тумане моря голубом». Парус мальчика Миши, чьё детство прошло на той же земле и тоже у бабушки совсем неподалеку, в Тарханах.

Не он ли подвигнул однажды меня, несмышленого мальчишку, сколотить плот из старых досок, лежавших возле сарая, взгромоздить его на дядькину телегу, запряженную серым в яблоках конем-Воробьём, и спустить на воду в ближней речонке? Мечта о далеких странствиях, о морях-океанах, о невиданных и неведомых, неслыханных и неизведанных землях.

Не от того ли она и возникла, что было нечто в самом том воздухе, которым мне дышалось, и чему не дано было отыскать в ту пору достойного объяснения? Увы мне, увы… Да, я видел зарастающие ряской, старинные пруды, ходил по берегам с удочкой, отлавливая карасиков. И был я даже наслышан о барском доме в соседнем старинном селе со странным для меня, казавшимся тогда даже забавным, названием Загоскино, размышляя по неразумию своему: с чего это дали простому селу этакое странное прозвище? За - гос – кино. Причем тут государственное кино? Зачем и кому его надо заготавливать, если в селе том никакого кина отродясь не снимали?

И только теперь забрезжила мне догадка о том, чей дух незримо, незаметно, но неотвратимо влёк и влек меня из совершенно тогда домашнего юного существования в далекие и опасные странствия… Потому и село звалось Загоскиным, что жил в нем некогда барин по фамилии Загоскин. И было имя тому барину Лаврентий Алексеевич. Русский морской офицер, путешественник, исследователь Аляски.

Детство Загоскина прошло в тех же местах, что и моё. И учиться он, как и я, отправился годы спустя в Санкт-Петербург, только не по горному, а по морскому ведомству. По окончании же учебы служил Лаврентий Алексеевич на Каспийском море, ходил на кораблях из Астрахани в Баку да в устье реки Куры. Случайно ли именно туда направила его судьба, где много позже довелось мне родиться, учиться в школе и работать вначале своей взрослой жизни? А потом, много позже, занесло и меня, как его, в Заполярье, только на другой полуостров… Случайностей не бывает. Не верю я в «случайности», особенно, когда их становится шибко много.

30 декабря 1838 г. лейтенант 15-го флотского экипажа Лаврентий Загоскин, переведенный по разрешению Главного морского штаба на службу в Российско-Американскую компанию, отбыл из Петербурга к месту службы. По дороге он на несколько дней задержался в родной Пензе, попрощался с близкими, поклонился тому самому отеческому «барскому» дому, образ которого сохранили мои детские деревенские воспоминания…

Богата пензенская земля на имена, прославившиеся в русской литературе да и не только в ней. Для писателей Александра Куприна, Михаила Загоскина, Александра Малышкина, историка Василия Ключевского, изобретателя Павла Яблочкова, ботаника и географа Андрея Бекетова и брата его, основоположника физической химии Николая Бекетова , хирурга Бурденко, маршалов Тухачевского и Крылова, художника Борисова-Мусатова, режиссеров Мейерхольда и Пудовкина – здесь родина. Светлые детские годы прошли на этой земле у Лермонтова, Радищева, Белинского…

Неразрывно связаны с Пензенской губернией истории таких дворянских фамилий, как Арсеньевы, Шан-Гиреи, Шереметевы, Шуваловы, Голицыны, Куракины, Татищевы, Долгорукие, Суворовы, Воронцовы, Разумовские, Бекетовы, Загоскины.

И вот ещё какая странная параллель…

Известно, что географический центр России находится в Красноярском крае, в Эвенкии, на речке Виви, где установлена памятная стелла с соответствующей надписью. Впрочем, когда я впервые оказался в здешних краях, то, естественно, об этом и не догадывался.

И уже почти совершенно случайно узнал я недавно, что по расчетам специалистов Федеральной службы геодезии и картографии России, именно село Загоскино является географическим центром Пензенской области!...

В феврале 2007 года в 117-ю годовщину со дня смерти полярника, исследователя Аляски, морского офицера Лаврентия Загоскина всемирно известный красноярский (именно красноярский!) путешественник Фёдор Конюхов приехал в Пензенскую область для открытия мемориальной доски на стене сельской школы, в которую давно уже превратился тот самый «барский дом»…

Странные, волнующие душу наименования рек и поселений полуострова Аляска звучат со страниц классического произведения российской географической науки, труда Загоскина «Пешеходная опись»: Юкон, Квихпак, Нулато, Кускоквим, Селкирк… Эхом отзываются им в моей памяти имена рек, озер и факторий заполярной земли Тасу-ява, куда не раз заносила меня судьба: Тибей-сале, Мессояха, Сыраяха, Ямбто, Турхуты-Харвут…

Вот уже третий десяток лет живу я возле центра России, в том самом городе, где покоится прах другого известнейшего путешественника, уже в наши времена более прославившегося не столько славными делами в далекой Русской Америке, сколько прекрасной романтичной, печальной историей любви. Речь идет, конечно, о командоре Резанове и его верной испанской невесте Кончите. Ему не довелось, подобно Загоскину, дожить до преклонных лет, но память о нем осталась. И то место, где лежит теперь командор, посыпали недавно землей, привезенной с могилы его возлюбленной. А землю с его могилы доставили к ней…

Каждое деяние далекой эпохи эхом отражается на судьбах грядущих поколений. Кто знает: не станет меня, и, может быть, через многие-многие годы вдруг чья-то юная душа так же вздрогнет невольно. И впервые возьмется мальчик за топор, гвозди и доски. И соорудит из них свой первый в жизни плот. И спустит его на воду.

И невдомек ему будет тогда: кто я был таков и зачем был… Да и неважно это, наверное, совсем неважно, когда там, на самом горизонте снова белеет парус.