Два человека вышли на крыльцо деревенского дома. Утреннее, свежее, бодрое солнце щедро, наотмашь, фамильярно шлепнуло обоих по щекам, по голым плечам, по розовым животам. Припухшие сонные глаза и глуповатые улыбки на лицах выдавали двух счастливчиков. Ни то они были влюблены, ни то свободны, ни то без царя в голове. Определенно, что-то здесь было не так… не так как всегда, не так как у всех. Иначе, с чего бы им спозаранок улыбаться солнцу…? А солнце приятно грело и золотило кожу. А утренний воздух игриво холодил босые ноги. И вот тут, как всегда, встала проблема выбора: пойти ли еще понежиться в кровати, а точнее на двух матрасах кинутых на полу и под тяжелым, уютным, непреклонным в своем опекунстве, ватным одеялом или все же преодолевая детскую дремоту совершить героический поступок и решиться искупаться. В общем, проведя на крыльце несколько минут, нежась в лучах солнца и соке березовой листвы оба сделали большой глоток густого чистого живительного воздуха и молча согласились друг с другом и решили пойти понежится, мысленно переживая утреннее купание. А ведь если пойти купаться, то будет хотеться пойти еще понежиться… В общем в процессе нежинья нужно было обмусолить этот момент… да и много другое тоже нужно было обмусолить. И это был еще один аргумент в пользу кровати.

Когда они появились на крыльце во второй раз, ничего особенно не изменилось. Только солнце стояло чуть выше, да грело чуть жарче. А вот и нет! Появилась одна важнейшая деталь! Улица пахла теперь не утром, а пирогами. Оба еще не веря такой удаче и щедрости бытия, втянули воздух в самые желудки. Хватило пары секунд, чтобы понять, что пироги будут со щавелем и викторией. Не с клубникой, нет, нет! А именно с викторией. Ее кусочки сочнее, мясистее и кислее. И судя по довольной физиономии солнца, оно уже закинуло пару-тройку горячих сдобок и залило их самым питательным деревенским молоком.

От запаха грядущего наслаждения двое совсем потеряли контроль над выражениями своих лиц и эмоций. И обалдело понимающе молчали.

Купаться! И пусть все органы, кроме некоторых, которые и не ложились, еще спят, купаться необходимо. Это ритуал. Кто не купается утром, тот не ест пирогов с таким смаком! Но главное, тот не набивает полной ложкой полный рот самых простых и восхитительных удовольствий. Наши двое не из таких. Правда для купания пришлось одеваться: плавки и купальник – немножко слишком, но вечером будет компенсация – баня!

Попробовав воду кончиками пальцев оба пришли к выводу – это же как сейчас будет кайфово! Заходили ежась, с замиранием, набирая полные легкие и вынося все тело вверх, повыше от тяжелой стремительной воды; задирали плечи и выпучивали глаза. Самое острое – когда вода добирается до паха и заливается в согретые друг дружкой места. И вот в этот момент нужно нырять с головой – и тогда ты победитель! И плыть плыть плыть!... Известный факт – обувь после купания одевают только городские выскочки, а полотенцами укрываются кокетки и слабаки. Эти бежали босиком, мокрые, да еще и на перегонки.

Дома в небольшой кухоньке, наряженной в милейшие улыбчивые располагающие мещанские обои, уже стоял тазик с пирогами и большая банка молока. Внизу пироги уже теплые, а сверху – горячие. Ели с задранными головами, чтобы не проливать сок. Кусаешь аккуратненько и, главное, много. Жуешь на обе стороны и что-то говоришь, тогда вкус чувствуется особенно сильно, и молоко изобилием разливается по всем щелочкам во рту. Но тут был один секрет: поедая пироги, они пожирали глазами друг друга. И скользкая мякоть распаренной ягоды, которую языком можно достать из впадинки пирога, и даже (вот глупость!) размеры и форма пирогов, которые нормальных людей ни за что не заботят, только усугубляли однонаправленность их мыслей. А именно: направленность друг на друга и друг в друга, и в продолжение друг друга друг в друге, и на все простые, пленительные, щекотливые и щекочущие удовольствия, связанные с этим.

Перед домом, в самом благоприятном по шкале благости месте висит гамак, стоит столик с двумя лавочками. Он лежит в гамаке в полудреме под рассеянными (как сеют муку через большое сито, чтобы приготовить домашний хлеб) лучами солнца, разбавленными березовой и рябиновой листвой. Она сидит на лавочке как куренок, с задранными до ушей ногами и читает книжку. Вслух. Читает плохо и с запинками, путая и слова, и интонации, и строчки. Книжка нужна только для того, чтобы слышать и слушать. Толку в ней нет, но если не читать, то они совсем забудут, как говорить, потому что руками можно показать больше, чем сказать, глазами можно посмотреть ярче, чем сказать, дотронуться можно горячее, чем сказать, лизнуть, понюхать, подумать, вздохнуть, поцеловать, прижать, обнять, подмять, раздавить – понятнее, чем сказать. И это особенно важно, потому что они уже несколько часов не проникали в самые закоулочные закоулки друг друга.

Он задремал, растопленный ласковым солнцем и жаркими лучами ее нежности с мягким отблеском материнской заботы. Наготове марлевая накидка, чтобы солнце, увлекшись и залюбовавшись, не дай Бог, не оставило на нем следов своего душевного тепла. И все вокруг замерло, и все вокруг стало тихим, выразительно приложив палец к губам и сделав тссссс. Даже запахи стали тоньше, даже птицы запели колыбельные, даже река приостановилась и с любопытством заглянула через обрывистый берег и понимающе улыбнулась. Вся вселенная смягчилась ради его тихого сна, вся она замерла и прикрыла мечтательно глаза, посылая ему самые легкие сновидения… тонкие, как шелк, и приятные, как песок, струящийся сквозь пальцы, сновидения.

Она же тихонько пробралась через мир в самую гущу огорода. Надо было собрать спелых ягод, и овощей, и фруктов, причем всех сразу, потому что она сомневалась в правильности своей догадки о том, чего он захочет, когда проснется. А нужно быть во всеоружии. Начать со свежих огурцов, покрытых пупырками от какого-то своего ядреного удовольствия; с зардевшейся в румянце и потому слегка с горчинкой редиске; с недоспелых тугих веселых помидоров; с разухабистой зелени. Салат для его удовольствия и здоровья. Дальше: ягоды. Виктория: потолочь или оставить целой?… Он мужчина – значит, оставить целой. Малина: обцарапаться или одеть рубаху средь бела дня под солнцем?... Конечно, обцарапаться. От солнца царапины становятся темными, в этом есть изысканность плебейской красоты. Интересно, он также любит надевать ягодку малины на кончик зыка, прежде чем ее съесть? Смородина. Красная или черная? Вот это да! Она не знает, любит ли он черную смородину! О! Какое удивительное открытие сегодня она сделает! И красную и черную!...

Нет, день не прошел без затруднений. Существенный вопрос возник с тем, кто будет рубить дрова для бани. И только после того, как она в очередной раз чуть не отрубила себе указательный палец, вопрос был решен жестко и окончательно. До следующего раза.

Дым из банной трубы всегда валит так нахраписто, скоро и запашисто, и это подогревает желание скорее ввалиться в банную тесноту. С веником, с квасом, с медом, с ним! Вот оно – место, где не место одежде, где одежда неуместна. К тому же, солнце уже садится…

Тела начинают таять, сочиться. Противостояние заканчивается безоговорочной победой тела. Голова в банном жару и горячке желания уступает позиции, не без удовольствия капитулируя, признавая поражение, сдаваясь, отдаваясь, склоняясь.

Усадила его на полог, села на лавку и повернулась лицом. Уткнулась в самый низ живота, в самый горячий, таинственный, нежный, изнеженный низ живота. Туда, где сила и уязвимость. Где разрушение и созидание замешены на блаженстве и распущенности. Пушистый – трогательный. Зверь. То ли довериться ему, то ли приласкать, то ли подразнить. Сколько времени прошло, а это все еще тайна, далеко еще не просто тело. Что за животное просыпается во мне? Где-то между ребрами потягивается в этот самый момент. Будь ты леденец, всю жизнь не выпускала бы тебя изо рта. Сначала кончиком языка, чтоб разбудить. Губами, потому что самой не терпится. Хочется скорее наполнится. Я хочу довести тебя до этой легкой дрожи, до постанывания, кода разница между тобой голым со мной и одетым в миру с людьми колоссальна, когда ты уходишь в отрыв от самого себя; себя – до ощущения тебя во всем теле. Глубже и властнее. Глубже и властнее! Мне нравится, когда ты мне помогаешь. Чуть-чуть втягиваю в себя, как будто готовлюсь проглотить. Пододвигаю тебя ближе, хотя глубже уже некуда. Зажми меня ногами, сейчас мне не нужно воздуха. Каждый раз с ревностью отпускаю, отдаю. И каждый раз торжество и гордость разливаются во мне, когда тебе хорошо.

Совсем вечером, после бани, горячие и разгоряченные, сплетенные. Она вся в нем, под его руками, уткнувшись в его грудь, вдыхая его чистого без примеси навязанных стремлений, замирала, гладила. Закрывала глаза и летела, теряла контроль и не хотела найти. Он сжимал ее как добрые дети сжимают игрушку, зная, что она живая и что о ней нужно заботится, кто бы что не говорил. Как одинокий ответственный ребенок, которому наконец-то подарили щенка, и вот теперь вместе – они сила. Как большой и сильный мужчина сжимает свою женщину. И при таком раскладе ей хотелось быть его женщиной, ей хотелось быть его.

В темноте уверенный поцелуй. Влажный, в самые легкие, бескомпромиссный, не терпящий возражений, с силой. Здесь ты другой. Вот здесь, в этом поцелуе я открываю еще одну дверь твоей вселенной. Вот для чего ты такой, какой ты есть! Вот в чем разница между мной, жениной, и тобой – мужчиной. Еще! И ляг на меня, навались на меня, подомни меня. Я хочу знать и чувствовать, что никуда не денусь. Какой ты большой! Нет времени на то, чтобы изучать неизученные уголки. Их слишком много, оставим их на потом, потому что самыми простыми вещами еще не насытились. Просто здесь и сейчас войди в меня. Без ожидания. И не задерживайся, а то можно сойти с ума. Твой палец во мне – сколько в этом неприкрытого цинизма и признания твоей власти. Как селянка с задранными юбками, когда сопротивление и согласие одновременно так обостряют удовольствие. Если я приложу все силы, что сейчас есть во мне, я раздавлю тебя, разорву тебя. Я сожму эту вселенную до размеров клетки в моем организме и взорву ее снова, чтобы все завертелось опять.

Движения ритмичные, по нарастающей, все настойчивее и сильнее, как самолет, набирающий скорость на взлетной полосе, как камень, со свистом выпущенный из пращи. Расходись – я сильная, сильнее – я крепкая. Два зверя. Звери, у которых есть секрет, который они скрывают под одеждой. С трудом скрывают, прячут по будням, в кабинетах, в машинах, в магазинах, в метро. Но с гордостью носят его при себе и дразнят бедных напуганных людей светящимися саблезубыми улыбками единоличного зверского удовольствия. Изможденные и удовлетворенные. Разогретые, гибкие, неутомимые. Оборотни. Пересекают границу, незаметно засыпая в теплых складках друг друга, обнятые снисходительным одеялом-свидетелем.

Рано утром, чуть солнце зазевалось на горизонте, она вышла на крыльцо. Зябко поежилась, огляделась… Все ли готово для нового дня свежего, беззаботного, детского счастья?... Чистый воздух, высокое небо, большое теплое солнце, река, сосновый бор... горизонт и тысячи дорог, дорожек, тропинок, стежек. Захочется ли им идти, или еще понежится на двух матрасах, небрежно брошенных на полу под деревенским по-домостроевски заботливым одеялом… Это они решат через пару часов, когда вдвоем выйдут на залитое солнцем крыльцо.

Она юркнула в дом, тихонько пробралась к нему под крылышко, под самую мышку. Весь он пах теплом, ею и сном. Обнял, как большой медведь. Не проснулся, только слегка улыбнулся от прикосновения прохладной кожи. Она забралась под одеяло с головой и задремала, уткнувшись в ароматное мягкое тело, в светлую теплую душу, в воплощение Божьей милости.

 

Посвящается человеку, который каждый день моей жизни делает солнечным.