В старом доме, под ступенькой деревянной лестницы, помнящей огромное множество разных шуршащих и шелестящих подошв, с незапамятных времен жил Скрип. Когда-то он был молчаливым и задумчивым. Днями, неделями, годами он думал обо всем на свете и молчал. Думал и молчал, молчал и думал. В доме слышались чьи-то голоса, разные люди сменяли друг друга; а Скрип все молчал. Но однажды кто-то наступил на его ступеньку и остановился, слегка покачиваясь. И зачем-то Скрип робко сказал ему: «Прривет…» Стоящий на его ступеньке человек не ответил. Он покачался еще немного и ушел куда-то по своим человечьим делам.

 

Скрип надолго задумался. Почему человек не поздоровался с ним? Это было немного странно и очень, очень обидно. Он сам не знал, почему, - но один-единственный раз подав голос, Скрип страшно, до скрипа, захотел общаться. В нем проснулась такая невероятная жажда общения, что иногда он стал разговаривать сам с собой темными ночами, когда и слышать-то его никто не мог. И всегда, когда кто-нибудь наступал на ступеньку, Скрип говорил: «Прривет!» Сначала тихо, еле слышно, потом все громче и громче, тщетно пытаясь привлечь к себе внимание в терпеливой надежде на ответ…

 

Как-то его ступеньки коснулся легкий, но очень острый каблучок. Скрип тут же поздоровался. «Прривет!» - сказал он и замер в сладостно-ноющем ожидании. И услышал невероятные, невозможные слова: «Сколько можно терпеть?! Ты что, не можешь взять гвозди и молоток и убрать этот надоевший скрип?!» Впервые за всю его жизнь Скрипу стало страшно. Они хотят убить его гвоздями! За что? За то, что он всего лишь здоровался, прося общения? Что в этом плохого? Сами люди ведь общаются друг с другом постоянно – Скрип слышал это!

 

Когда прозвучали тяжелые шаги к лестнице, ужасающая паника никогда не виденной им молнией пронзила всю его сущность. Он испуганно заметался и, вздыхая, быстро пробежал по всем ступенькам, скользнул по начищенному паркету и спрятался в двери. Здесь было неудобно, непривычно, но спокойно. Из своего убежища Скрип слышал жестокий стук молотка и жалобные стоны протестующей лестницы. Потом кто-то прошелся по ступенькам несколько раз вверх-вниз и другой голос, который принадлежал, как помнилось, кому-то в шлепанцах прорычал: «Ну вот, скрипа больше нет. Надеюсь, теперь ты довольна?»

 

…Когда дверь открыла чья-то рука, Скрип по привычке сказал: «Прривет!» Голос на острых каблуках совсем близко от него завизжал: «Ну вот, теперь этот скрип - в двери». «Завтра починю» - недовольно ответил голос в шлепанцах. Скрипу снова стало страшно.

 

Ночью он, стараясь передвигаться как можно тише, перебрался на свое обычное место под ступенькой. Несколько дней ему пришлось перебегать с места на место, спасаясь от страшных гвоздей, преследовавших его, где бы он ни таился. Несколько ужасных, невозможных дней. Когда стук беспощадного молотка прекратился, Скрип снова пробрался под родную ступеньку. Затаился там и дал себе слово молчать. И он молчал. Молчал до той поры, пока на его ступеньку не сел – именно сел, а не наступил – кто-то совсем маленький, почти невесомый.

 

- Привет! – тоненьким голоском сказал этот некто. – Ты здесь?

 

Скрип молчал. Молчал, хотя ему так сильно хотелось ответить, что лестница слегка покачнулась.

 

- Привет! – повторил голосок. – Почему ты не отвечаешь? Я же знаю, что ты здесь. Говори,.. пожалуйста, не прячься - и на ступеньку опустилась маленькая теплая ладошка.

 

- Прривет! – тихо сказал Скрип…

 

Теперь Скрип мог общаться. Маленький человек приходил к нему и рассказывал о своем садике, потом о своей школе. Часами беседовали они о жизни, о друзьях и знакомых мальчика; обсуждали все, что с ними происходит. Когда по лестнице проходили взрослые, Скрип молчал. Молчание давалось теперь легче, поскольку каждый день он много разговаривал со своим, пусть и единственным, но другом. Общение наполнило его жизнь каким-то новым, не знакомым ранее радостным смыслом.

 

Как-то мальчик сообщил Скрипу, что поступил в университет. Только тогда Скрип заметил, что мальчик стал тяжелее, и шаги его уже не так легко струятся по лестнице. Тогда он впервые задумался о времени. Ночью, когда обитатели дома спали, он пытался представить себе, что будет дальше; размышлял о своей судьбе и судьбе своего уже не маленького друга; ожидая и страшась перемен.

 

В разговоре мальчика появлялось все больше новых странных слов, которых Скрип не понимал. Это мешало общению. К тому же какие-то непонятные интересы заставляли мальчика все больше времени проводить вне дома. Разговаривали они теперь все реже и реже. Только неизменное «привет» по-прежнему скрашивало жизнь…

 

Прошли годы. В доме происходили какие-то события, раздавались новые голоса, но Скрип, углубленный в себя, не понимал происходящего. Он скучал и вспоминал то доброе время, когда они с мальчиком разговаривали часто и подолгу, прекрасно понимая друг друга. Как не хватало ему тех разговоров!

 

Потом наступил этот день… Тяжелые шаги недавнего, как казалось Скрипу, мальчика подошли к его ступеньке и зачем-то остановились. Скрип вздрогнул. Рядом с «мальчиком» прошелестели невесомые шаги нескольких маленьких людей. В своей тоске Скрип не обращал раньше никакого внимания на них, с удивлением ощущая теперь, как эти маленькие шаги наполняют его незнакомым чувством, сулящим что-то до невозможности хорошее. Надежда, как и должна была, пришла неожиданно и ниоткуда.

 

- А здесь, дети, живет Скрип, - внезапно услышал он ставший раскатистым голос «мальчика».

– С ним можно поздороваться, если дотронуться до ступеньки, и поговорить.

 

- Привет! - послышался звонкий тонкий голос, и теплая детская ладошка легла на ступеньку.

 

- Прривет… - не веря самому себе, сдавленно ответил Скрип.

 

- Привет! – сказал другой тонкий голос.

 

- Прривет! – прозвучал более уверенный ответ.

 

- Приветь! – присоединился к приветствиям третий голосок.

 

- Прррривет!!! – радость Скрипа была неподдельной.

 

С этого дня он получил столько общения, сколько и представить себе не мог. Целыми днями детские голоса, то по очереди, то все вместе что-то рассказывали ему, советовались, сообщали по секрету. Скрип отвечал им, подсказывал, успокаивал…

 

Долгими ночами, когда его маленькие друзья смотрели свои детские сны, он молчал и вспоминал эти разговоры, переживая их еще и еще – много раз подряд. Он сам не понимал, почему они так важны для него. Он знал только то, что живет теперь настоящей, бурно скрипучей жизнью. Если бы он был человеком, наверное, он бы назвал себя счастливым. Определенно - счастливым. И еще он понял одну важную вещь: радость общения, смысл жизни не могут исчезнуть до тех пор, пока в доме появляются дети. И пока взрослые помнят себя детьми. До тех пор будет общение, будет радость, будет жизнь…