Был прекрасный летний вечер. Бархатные лучи закатного солнца ласково устремлялись…или опускались… нет, запускались!.. или что-то там еще на «ись»…

Нет, извините, я так не могу. Это же начало какого-то очередного детективного пирожка с отрубями или женского зефирчика с вензелями – нет, я так не могу.

Вполне обычный был вечерок. Правда, я только что пережил последний звонок и начал готовиться к выпускным экзаменам… И собственно говоря, именно этим-то и был особенно хорош вечерок. Взрослая жизнь совсем уже сидела на носу и рьяно обещала очень многое из того немного, что я еще не перепробовал. Весь мир лежал на ладони. И я готовился его прихлопнуть.

Я шел по своему родному городу. По главному проспекту. Хотя пока и без оркестра… Я держал голову на отлете – впереди была жизнь, слава и все такое прочее, и я готовился их презирать, в крайнем случае, обдавать холодным незамечанием… Мне казалось, весь этот мир уже почти не дорос до меня, но я был щедр и оставлял ему надежду. А экзамены… экзамены, в конце концов, – всего лишь эпизод, еще одна разновидность фейсконтроля.

Я шел по главному проспекту нашего маленького города.

Но вдруг…

Отвратительный оборот. Как раз-таки из детективной ватрушки или женского желе. Никак не могу от него избавиться.

Нет, ну, согласитесь, у хозяина жизни – хотя бы пока еще только своей – никаких «вдруг» быть не может: у него все должно быть под контролем. И что это за «друг» такой еще мне на шею, что вечно так и норовит все перепортить?! Нет, Витька правильно говорит. В этой жизни каждый – сам за себя. И нечего рассчитывать на манну небесную. А те, что вечно канючат да стараются прожить за чужой счет, – они и жизни-то недостойны! Впрочем, Витька – тот еще вещун, его только слушай...

Так вот. Иду это я по главному проспекту нашего города. Уже пережил последний звонок, а выпускные экзамены – а куда они денутся? Держу голову на отлете и курю одну из первых сигарет в своей жизни. Я вас умоляю!

А тут какое-то там слевое «мяу».

Ну как же это мне – хозяину города! – да пройти мимо?!

Возвращаюсь.

Комочек жизни с непрорезавшимися еще глазками и расползающимися задними ножками. Тычется мордочкой во все близлежащие кочки и – как все мы – требует места под солнцем. Господи, всего-то – пригоршня, а туда же!..

– И какая ж сволочь тебя тут?!…

Совсем крохотный. Да я-то здесь при чем?! Что, мне больше всех надо, что ли?

Ухожу.

Да возвращаюсь.

Ну, как же?! это ж – мой город.

Да при чём тут город… мой, не мой – при чём тут это…

Нет. Ни одна кошка его уже не примет. Ну, а люди… вот, полюбуйтесь, что делают люди…

Я опустился на корточки.

Какой там – крохотный, новорожденный! Вон и пуповина еще не высохла…

А что тут можно придумать? Ни одна кошка его не примет. А уж моя-то – тем более. На девятое?.. да, кажется, на девятое мая к нам в квартиру забежал соседский котенок. Моя Кося выгнула спину, заурчала, зашипела – котенок с перепуга под диван. Я с трудом и руганью – он же еще и царапался, зараза – выудил его оттуда. И только выпрямился, как Кося прыгнула и всеми когтями вцепилась в мои руки с котенком. Как только вены мне не вскрыла. А потом два дня пряталась.

Нет, ни одна животина его не примет. Да и не знаю я никого, у кого была бы кормящая кошка. Или хотя бы собака.

Котёнок, похоже, почувствовал мое присутствие – ринулся из последних сил в мою сторону. Я отшатнулся.

Господи, и какая же сволочь тебя тут?!.. Уж лучше б утопили.

Котенок затих. Я вновь опустился на корточки.

Да какой же это к черту мужик, тот, что не может сам решить свои проблемы! Чего уж проще – в унитаз спустить. И меня тут, как черт направил… к крохе этому…

Взвыл, приближаясь, автомобильный гудок. К нему присоединился второй, третий. Свадебный кортеж пронесся мимо и с гангстерским визгом колес остановился у скверика центральной площади. Гости вывалили из машин, сбригадились за молодыми и пошли возлагать цветы к памятнику – всё по взрослому.

Центр города. Машины беспрерывные. Люди туда-сюда шастают. Парень с девушкой мурлычут куда-то, приобняв друг друга за талию. Кавалер одной рукой сигарету держит, а другую запустил под пояс своей спутницы. Тёханка с новомодной корзинкой и пекинесом на поводке чешет на базар, а псина метёт мусор своей шерстью и тянется носом к каждому столбику. Другой парень на ходу перетирает что-то по мобиле: на ухе болтается припёка блютуза, а руки теребят блокнот да локтями отводят встречных с пути. Молодожены со свитой выстроились у памятника полукругом, готовят цветы. А бомжик привалился к киоску и спасается пивом. И плевать ему на то, что справа и что слева. Деревья – те вообще равнодушны ко всему, кроме выхлопных газов. И только я тут с этой каплей жизни… Господи, да что ж это за мужик такой – подбрасывать свои проблемы другим? Яркие наряды женщин, рубашки мужчин, платье невесты с необъятной юбкой, блики солнца на листьях, на белых камешках асфальта – все сколь-нибудь светлое точно выпрыгнуло вперед, набухло, впилось в зрачки, сдавило глаза. Нестерпимо заломило в висках. И накрыла тишина – та, давняя, слепящая. Все глуше, все неизбывнее. Та, что с каждым вдохом, с каждым ударом сердца – всё увереннее, всё хохотливее… и всё – под ложечку, и всё – под дых!..

Я, помнится, тогда перешел в пятый… или шестой?.. нет, точно, в пятый класс. Мы приехали к родственникам в Вишневую Балку. Взрослым-то хорошо: они – за стол, а что делать мне? Дом хоть и частный, с участком, да вся земля занята парниками. Вот я и оказался на улице. Познакомился там с Вованом и Шуркой.

– Айда в штаб! – сказал Вован.

– А это далеко? А то мне…

– Да тут! Рукой подать… – парень махнул в сторону Вишневки.

Казалось, и в самом деле всего в двух шагах сквозь прибрежные кустики поблескивала вода. Дома нашей стороны улицы как раз и выстроились по-над обрывом левого берега балки, а до ближайшего проулка, ведущего к спуску, – всего-то пять дворов. Но впечатление оказалось обманчивым. Тропинка вниз шла не прямо, а весьма полого, поскольку яр, высотой с трехэтажный дом, был очень крутым. Хоть сама Вишневка, прижимавшаяся к правому склону, была скорее ручьем, но дно балки вполне могло бы вместить пять, а то и шесть футбольных полей.

Наконец, мы пришли к правому супесчаному обрыву. Выше половины шли в три ряда норы береговых ласточек, а внизу местная детвора нарыла пещеры. Одна из них, спрятанная за колючим кустом лоха, и была штабом моих новых знакомых. Устроен он был по лучшим правилам мальчишеской фортификации: мало того, что куст таил его от посторонних глаз, так и сам лаз был узкий и невысокий – только-только проползти по-пластунски – длиной в полтора нашего роста. Зато внутри можно было сесть на вырубленную по кругу скамью, а в центре стоял ящик со штабным имуществом. Вован зажег крохотный огарок, выговаривая Шурке, что давно уже надо принести новую свечку, и стал доставать игрушечные автоматы, пистолеты, самодельную карту и настоящую красноармейскую каску. Каска меня, конечно же, сразила наповал. Да еще и с родными кожаными ремешками! Заскорузлыми, почерневшими, но родными. Я рассматривал каску, её ремешки, едва заметные следы от красной звезды, раз за разом примерял то на себя, то на Шурку, сидящего посередине, и все не мог налюбоваться.

Тут что-то негромко ухнуло, волна воздуха ворвалась в нашу пещерку, наполнив её тьмой и пылью.

Дышать стало нечем: пыль забила глаза, рот, лезла в легкие. Мы закашлялись чуть не до рвоты. Я натянул футболку на лицо, цедя воздух сквозь неё и пытаясь протереть глаза.

– Что это? – едва смог выговорить Шурка.

Вован молча чиркал спичками, стараясь вновь зажечь свечу, но парафин растопился, расплылся по дну жестяной банки, и фитиль, сгоревший почти до конца, никак не схватывался.

Догадка ужаснула меня. Я схватил карту, скрутил в рулон, поджег и кинулся к лазу. Его не было. То есть где-то на локоть в глубину он еще сохранился, но дальше – стена.

– Мужики, нас завалило!

– А-а-а!.. – в полный голос заревел Шурка. Вован все также молча дал ему пару тычков под ребра и накинулся с кулаками на меня.

– Ты чего? Чего? – закричал я, защищаясь от ударов.

– Это всё из-за тебя! – наконец процедил Вован во вновь наступившей темноте: в борьбе я выронил факел, и тот погас; к пыли, все еще висевшей в воздухе, добавился дым.

– Да я-то тут при чем?! Ты что, с катушек спрыгнул?

– Ты – чужой. Нельзя было тебя сюда… Всё из-за тебя.

Но он уже отстал от меня и принялся искать спички.

– Да где ж они? Там еще с пару было…

Дым ел глаза. Я вытер выступившие слезы.

– Подожди! Ты что? Хочешь зажечь?

– Да.

– Стой! Не надо. Только воздух выжжем. Копать надо, быстрее копать.

Я нащупал каску и принялся выгребать ею супесь из лаза.

Шурка все еще всхлипывал. Вован, как я слышал, дал ему еще пару тычков.

– Да отстань ты от него! Лучше землю подальше отгребай.

– А что он тут… нюни распустил!.. И без него тошно… – проворчал Вован, но все же принялся за выкопанный грунт. Потом к нему присоединился и Шурка.

Поначалу работа шла споро. Каска хорошо вгрызалась, и мы быстро углубились настолько, что каждый раз приходилось уже не просто нырять, а ползать по-пластунски.

– Давай сменю, – предложил Вован.

Я без слов на ощупь передал ему каску, пробрался в дальний угол и отвалился к стенке.

– Эх, водички бы сейчас, – вздохнул Шурка, пока Вован чертыхался, пристраиваясь поудобнее.

– Ага… и сплит-систему, – просипел я, вытирая пот с лица футболкой, грязной и жесткой, как половая тряпка.

Водички?.. Да, водички бы сейчас. Рот пересох, песок скрипел на зубах, а в груди, казалось, осели уже пласты пыли, и беспрестанно душил сухой, саднящий кашель. Воздуха не хватало. Сердце молотило, как после хорошей тренировки, в ушах стоял непрерывный тонкий звон, и перед глазами плавали светящиеся точки.

Но совсем не до отдыха было, и, лишь слегка переведя дух, я присоединился к ребятам.

Работа теперь шла намного медленнее. Это поначалу, когда еще я копал, все было просто: вытянул руку, зачерпнул каской супесь и вытащил наружу, а там уже её подхватывают другие руки, переносят в дальний угол, высыпают. Теперь же Вовану каждый раз приходилось сначала ползти на локтях, толкая каску перед собой, а затем, зачерпнув грунт, также по-пластунски, но уже ногами вперед и подтягивая каску за собой, выбираться обратно. Притом вылезать надо целиком: иначе каску не вытащить. И всё это – в полной темноте, в постоянной пыли, оседающей коркой во рту, в ноздрях. А мы с Шуркой в основном просто сидели.

– Как думаешь, – прошептал Шурка, – нас сильно завалило?

– Копайте, Шура, копайте…

Отсюда разве поймешь. Хорошо, как обвалилась только часть хода. А если весь пласт?..

– Всё, не могу больше, – сказал Вован, передав каску Шурке. – Дыхать нечем…

– Много еще?

– А я… знаю? – Вован всё никак не мог отдышаться и потому говорил тихо и невнятно, коротко и с большими паузами, точно выталкивая звуки. – Он еще спрашивает… Ага… интересуется!.. А вот поди-ка сам посмотри. Чего сидишь – твоя очередь.

И тут опять ухнуло и нас обдало волной воздуха.

Мы замерли.

– Всё. Кранты… – наконец прошептал Вован. И тут же закричал изо всех сил: – А-а-а!.. – и стал лупить каской куда ни попадя. – Всё! Кранты!!..

После того, как он хряпнул меня сначала по плечу, а потом еще и по ноге – по самой кости – я бросился на него и сграбастал в охапку.

– Ну всё, всё…

– Что – всё? Что – всё? Во именно, что – всё, сдохнем мы здесь! Не откопаться нам, понимаешь, не от-ко-пать-ся…

– Дай каску.

– Не дам! Всё равно сдохнем.

Шурка помог мне отобрать каску, но Вован раскорячился, уперся у входа в лаз:

– Не пущу! Все равно мы здесь сдохнем. Сдохнем! Сдохнем!!..

Пришлось двинуть кулаком. Мне повезло: попал ему под дых, Вован схватился за живот, скрючился и отвалился в сторону. Я схватил каску и полез.

Новый завал оказался рядом и совсем небольшим, так что я убрал его в три или четыре ходки. Дальше дело пошло сложнее. Путь вперед казался бесконечным, мнилось, что мы выкопали ход уже в два, если не в три раза длиннее, чем он был изначально. Но помогала, подстегивала надежда, граничащая с уверенностью, что вот на этот-то раз каска пробьёт последнюю преграду, и к нам хлынут свет и воздух. Тем тяжелее было ползти обратно: мало того, что двигаться пятками вперед вообще трудно, так еще и отнимало силы разочарование на грани отчаяния. И тревога, отнимающая последние силы, тревога, доводящая до ужаса: сможем ли мы продержаться столько, сколько потребуется? Я заставлял себя не думать, гнал эмоции, старался превратиться в робота, в бездушный механизм. Поэтому, когда Вован предложил сменить меня, я только огрызнулся:

– Да пош-шел ты!..

Третий обвал накрыл меня в тот самый момент, когда я загребал очередную порцию.

Переждав немного, пошевелился, определяясь: засыпало только ноги. Позвал безответно:

– Эй!.. Эй!..

Попытался руками отгрести землю с ног, но не дотянулся: засыпало где-то до половины голени, немногим не до колена. Попробовал просто вытащить – нет, не пускает. Но и не держит совсем уж плотно – хоть это радует.

– Эй!.. Эй!..

Тишина. Или только кажется? Вот вроде что-то донеслось… Или это песчинки шуршат осыпаясь? И каждый шорох в этом могильном безмолвии, в полном мраке не только слышится, но и видится – слабыми точечными вспышками, точно промелькнувший в отдалении светлячок…

Я принялся ворочаться, освобождая ноги: топтался, крутился, вертел ногами, тянул руками за колени – бился как птичка в руке и все-таки вытащил. И тут меня, наконец-то, стошнило. И это принесло хоть какое-то облегчение: тело покрылось холодным потом, во рту – мерзко, кисло, но все же не сухая пыль, и дышать стало легче.

Я лежал на спине и утаптывал пятками завал, чтобы вытянуться в полный рост.

– Эй!.. Эй!..

Попытаться копать обратно, к парням? Но кто знает, насколько засыпан ход между нами? Да и не достать мне туда, к той осыпи руками. Придется сначала как-то разворачиваться. А насколько хватит воздуха? Да и потом, когда я докопаюсь до них, если докопаюсь, придется всё, что я пройду, откапывать заново. А может, они уже роют ко мне?

– Эй!.. Эй!..

Тишина. Слепящая тишина. Странно, если кричать, то кажется, что становится немного светлее…

Нет, нельзя терять время. Вперед. Только вперед. Ведь если где и можно найти помощь, то только там – там люди, там взрослые. С лопатами, с экскаваторами…

А у меня – одна каска. Да и проку от неё… Это раньше она очень помогала вытаскивать грунт в пещерку, но теперь, когда мне надо было лишь сгребать его за себя, она скорее мешала. Попытался спровадить её в ноги, но ход был слишком уж узок – лишь немногим шире самой каски – и некуда было деть моё собственное тело. Напялил на голову, уговаривая себя, что если и засыпет окончательно, то каска поможет сохранить хоть каплю пространства для воздуха. Но она постоянно сползала и впивалась краями в руки, плечи, спину. Пришлось опять приспособить её для копания.

Сначала, опираясь локтями, сдирая железом кровавые мозоли на ладонях, наскрести небольшую кучку грунта и руками, извиваясь что твой червяк на крючке, прогрести пониже колен, потом перевернуться на спину и пятками протолкать в конец, втоптать в перемычку. И снова перевернуться, опереться на локоть…

А когда переворачиваешься, то кажется и весь мир опрокидывается с тобой. И еще по инерции качнется пару раз, возвращаясь на место. А порой и просто растворяясь. И тогда иной раз видится наш городской двор. На своем новеньком спортивном велосипеде приехал двоюродный брат. Велосипед настоящий, для взрослых, с пятью звездочками на задней оси и тремя – на педалях. Серега хоть и старше и намного выше меня, но и сам с трудом достает до педали в нижней точке, а что уж говорить обо мне. Но если продеть одну ногу в прогал рамы, то наверняка обгонишь всех пацанов во дворе – надо только научиться. И вот Серега придерживает велосипед и помогает мне сохранять равновесие, а мама стоит в отдалении и держит руки нараспашку. А очнувшись, я вспоминаю, что у Сергея еще нет никакого велосипеда, а мне строго-настрого запрещено даже намекать брату о том, что мы придумали подарить ему на шестнадцатилетие. То мнится, что я лежу на спине под шпалерой винограда. Прямо надо мной висят спелые грозди. Крупные белые ягоды просвечивают на солнце и, кажется, вот-вот лопнут от сладкого сока. А черные продолговатые – я точно знаю – совсем без косточек и немного с кислинкой. И я выбираю, какую ягодку сорвать, а очухиваюсь от того, что меня опять вырвало.

Речной дебаркадер в два этажа. Может быть и больше – мне не видно, но никак не меньше – музыка льется сверху. Дощатые стены в гирляндах, и с дощатого же потолка свисают китайские фонарики. И всюду цветы. Я в центре танцующей толпы. Только и танцами это назвать трудно. Медленно топчущиеся, практически неподвижные парочки соседствуют с теми, кто, взявшись за руки, кружится изо всех сил. Кое-кто пляшет себе в одиночку. А между всеми ними снуют бесконечные цепочки веселящихся людей… Да это же карнавал! Только не бразильский, какой-то другой: женщины хоть и в праздничных, светлых, но самых обычных наших платьях. Мужчины тоже в обычных костюмах. И никаких масок. Вот! Да это же Гриновский! Гриновский карнавал – я как раз недавно прочитал «Бегущую по волнам»Александра Грина – это его карнавал. Но всё же что-то не так. И вдруг я замечаю, что пол под моими ногами начинает разделяться. Вон, оказывается, в чём дело! Это не просто один дебаркадер, а пристань, с приставшим к ней речным трамвайчиком. Только их почему-то не разделяют никакие перила, оградки… И вот пароходик отчаливает, и палуба, казавшаяся до этого единой, разделяется, разъезжаясь под моими ногами. Я невольно переступаю с движущейся части и бросаю взгляд на отъезжающих. Некоторые весело прощаются с нами, а кто-то в шутку манит руками – идите, мол, сюда, смеясь, бросают в нашу сторону цветы. Но большинство даже и не замечает, что их кораблик покидает пристань. Оборачиваюсь к тем, кто остаётся со мной, и не обнаруживаю никакого праздника, никаких танцев. Люди с моей стороны стоят по одиночке, опустив руки, и провожают глазами речной трамвайчик. Некоторые делают один-два шага вослед, но большинство неподвижно. Нет, нет! Мне, конечно же, не надо с этими! Здесь скучно. Мне – туда, где праздник. И я перепрыгиваю на пароходик.

Миллионы маленьких иголочек впиваются в тело. Звон в ушах стремительно набирает силу и в тот самый момент, когда уже кажется, что голова вот-вот взорвется, менее резко, но все же стихает. Я делаю несколько непроизвольных движений, но уже чувствую, что могу дышать. Воздух! Я изо всех сил, отчаянным рывком кидаюсь вперед.

Выбравшись наружу – свет режет глаза даже сквозь закрытые веки – я наскоро перевожу дух и бросаюсь к другому берегу речушки.

– А! А! А!

Но никого не видно. И я мчусь обратно. Хватаю откатившуюся каску и ныряю в ход. Уже пятясь с полной каской обратно, я понимаю, что если я буду копать сам, то этой займет слишком много времени, слишком много. И вылезши из норы, я вновь бегу к поселку.

– А-а-а!..

Взрывы петард вернули меня в лето окончания школы. Молодожены и их гости вернулись от памятника к машинам и зажгли фейерверк. Котенок лежит неподвижно, распластав задние ножки. Я беспомощно огляделся.

На глаза мне попался кирпич. Я посмотрел на котенка. Мысленно сказал ему: «Прости, родной!...» Понял кирпич, отвернулся и – кинул.

Посмотреть на то, что я совершил, я решился только тогда, когда опять услышал это совсем уж тихое душераздирающее «мяу».

Кирпич лежал рядом.

Он лишь с полсантиметра не долетел до цели. Но зато сантиметров на пять врезался в землю. Но что в том?

Я снова поднял кирпич и отвернулся.

И двадцатый раз я понял кирпич и отвернулся.

Эта жизнь хотела жить.

Хотя и не могла.

Хотя… может быть, это я сейчас так думаю…

А тогда я схватил кирпич и стал бить им в том направлении, где еще теплилась эта никому не нужная жизнь и, отвернувшись, – долбил, долбил, долбил тем кирпичом туда… ну, вы поняли.

И когда я, наконец, остановился и взглянул на дело рук своих, то увидел вполне чистенький кирпич и хвостик с двумя ножками, торчащими из-под него.

Ножки уже не дергались.

«Вот и славно, – вспомнилось мне вдруг, – вот и славно – трам-пам-пам.»

А потом я шел домой – еще пятнадцать минут тому назад хозяин всего города – я шел домой с побелевшими от судороги кулаками и, набычившись на всю жизнь, шептал про себя:

– Гады! Гады! Ненавижу!!!

 

01.2008 © Patriot Хренов