Море ласкало его ноги. Обычные ноги человека, которыми пройдены сотни тысяч километров. Эти ноги были ногами мальчишки, бегающего по тропам селенья, они были ногами юноши, который нес в руках самодельную бомбу.

«Берегись Иосиф, - предупреждал Нагаев, который заправил бомбу, - упадешь, лишишься, в первую очередь своих яиц».

Бывший семинарист поднимал глаза к небу, мол, это дело Бога.

И это вызвало бешеный смех Нагаева:

- Совсем с ума сошел, дурень! Ему, Богу, только и дел твои яйца стеречь! Урод!

...Нагаев был убит ножом недалеко от дома. Исполнитель заказа чеченец Алмаз только вытер о ветошь кровь бывшего коммунистического террориста… Но это случится 24 года спустя. Как говорится, а за урода, ответишь!

 

А еще ноги ласкали волны моря, которое было советским. Там, в далекой дымке был берег турецкий. Туркам было не до русских. То курды, то англичане, то персы… Все помнили, как резали армян. Бойня еще была та – острые клинки резали все, что кричало, в ход шли топоры, камни. Детям проламывали головы о стены...

Но, отсюда ничего не было видно, всего-то две-три мили просматривались. А дальше стояли лучшие корабли. Они охраняли его покой. Покой Самого.

Было только знание, что там – берег чужой.

Он лежал на берегу, отдав ноги воле волн. Не хотелось вставать. Не хотелось думать об этом государстве, которое свалилось как снег на голову…

 

Снег был в Гори каждую зиму. Было холодно и думалось о том, что такого не должно быть. Но холод был. Его ноги мерзли, обутые в сшитые Казбеком чеботы, продувало со всех сторон, и благодатный край превращался в нечто каторги.

- Мальчик, - ласково говорила мать, - не зазнавайся перед ребятами, тебя же побьют…

- А я их бомбой…

- Господи, где же ты про бомбу слышал?

- Слышал, матушка, она силу имеет!

- Силу имеет слово…

- Да?

- Позови Нестора, он тебе расскажет про борьбу ангелов и дьявола…

- Я слышал, но не понял, почему у него ангелы такие дурни! Они верят всему, что говорят дьяволы и ловятся на его подставы.

- Мне страшно за тебя, сынок.

- Тебе не будет страшно, когда я приеду, когда стану большим, приеду, мама… Тебя будут бояться…

- Господи Иисусе, о чем ты говоришь?

 

Волны лизали ноги, как тысячи псов, превращенных в воду. Будь сейчас столько же людей, как капель в море, и те бы стали лизать его ноги, которые держат знамя коммунизма.

«Я так и не пришел к тебе мама, - думал Иосиф, - ты стала безумной, считая, что я вошел в сговор с дьяволом. Но ведь это не так. Ни крови. Ни серы. И зачем вождю мать-дура?»

Он подумал еще о том, что не пришел ко многим своим друзьям в последние их минуты. Они ждали его, чтобы сказать нечто, что должно было, по их мнению, изменить Иосифа. Он хороший, но должен стать лучше…

Им было непонятно, как он умудрился взять на себя, невысокого крепыша с зачесанными назад волосами, аккуратными усами и пеньковой трубкой, наподобие которой он видел у князя Алимова в Аджарии, все? Такую огромную страну?

Ульянов, который был Лениным, тоже ждал его в один из январских дней, когда пронзительно ясны стали ошибки кадров. Но что в его пламенеющем от гнева взгляде "и ты Брут7" могло изменить? Крупская, обманутая жена и посредственная руководитель? Она обреченно видела, как уходит власть умирающего мужа.

Это были самые страшные дни Ленина, деятельного, необычайно живучего, не терпящего отдыха, так и признания в бессилии…Сколько дней такого состояния превратили его жизнь в ад? Ах, красивая сказка о Джеке Лондоне, под которую он умер! Он умер под взглядом жены, жалостливым и пустым от страха за свое будущее. Она была начитанной, и многое знала о сынах Французской революции. Те сорвали не тот куш, и не говорили, куда деть не приобретенное богатство. А приобретать - это дело расчетливых людей.

 

Волны щекотали его ноги. Так делали бабы, которых Берия использовал на полную, как говорят сегодня связисты, катушку, потом превращал в рабынь. Он и ему, вождю, предлагал своих блудниц:

- Коба, у тебя же нормальный стояк! Ты просыпаешься, а он тверд. И нет женушки идейной рядом…

- Я расстреляю тебя лично, мой друг! – тихо говорил Сталин.

Он вызывал охрану и приказывал ставить Берию к стенке.

- Попугайте этого дурочка, - говорил он.

Раздавались выстрелы, Берия падал на колени, вращая близорукими глазами.

- Ну, что, понимаешь, как бывает твоим жертвам?

- Да, понимаю, Иосиф…

- Иосиф?

- Да, это же твое имя.

- А как меня звала мама?

- Сосо…

- Иди дурак, ко мне!

Они обнимались и пели горские песни, надрывные и красивые из уст любого грузина.

Офицеров, которые «стреляли» в Берию, отправляли в дальние гарнизоны.

 

Ногам стало холодно. Раз, и все! Стало невмоготу от морской волны.

Сталин поднялся и сел, подобрав под себя ноги. Вдали было море. Но оно видело его и вытягивало из себя плоские водяные руки, чтобы все-таки дотянуться до Самого.

Сбоку стоял военный корабль. Сталин подумал, что такой ритуал охраны будет еще много лет. Очень много! Это граница огромной страны, и он, глава государства здесь, на границе. И должна присутствовать мощь.

Хотя, какая там мощь!

Кольнуло сердце. Шел 1938 год. Не все будет так просто в будущем. Его теория классовой борьбы будоражит буржуев, они понимают, что гении марксизма-ленинизма нашли ахиллесову пяту их строя. Но кто схватит Ахилла за эту пяту? Кто?

Сталин встал и, не спеша, пошел в свои покои. Тихо склонялись перед ним пальмы и кипарисы. Униженно шуршал гравий под его ногами. Пяткам стало легче. Но на душе лежала печаль. Дети, милые, дисциплинированные, умные… до поры до времени. Отправить бы их в Гори, к матери, но ее уже нет… Да и чему бы она их научила?

Почему он не думает об отце? О буйном, шумном горце, не очень умном, но искреннем, когда он бил мать. Почему Виссарион так мало значит в его жизни? Наверное, он был слаб…

 

- Что думает о себе Ежов?

Он уже сидел в своем кабинете, курил трубку и раскладывал пасьянс. Помощник, известный всем помощник, тотчас же отрапортовал о том, что Ежов не понимает классовой сути момента. Ежов глуп.

- Я бы не сказал, - сказал Сталин. – Глупый много бы не взял власти. Как на базаре – товара. Не своего товара. А власть - это такая штука, что ее нельзя брать тем, кто рожден ею. Это что, Борис, афоризм? Запиши, брат. И принеси вина. Ну, не сам, скажи там…

- У вас складывается тема…

- Что складывается?

- Новый том сочинений.

- Ах, ты об этом? – Сталин оживился и благодарно посмотрел на нового помощника. Толков. - Понимаешь, нам нужно наладить надежный мир между нашими народами. В СССР столько всяких людей… Евреи есть. Они у меня везде, но народ они замкнутый. А что русским делать? Их надо выдвигать… Но деревня есть деревня. Рабочих хороших много не бывает. Бывшие солдаты – они уже стары. Молодые партийцы? Гнилы. Все, что рядом с властью, гниет быстро! Где взять свежих и нужных людей? Хоть лезь в лагеря! Да, там толковых можно набрать… Найди мне умных, вдруг война, и что? Вышедшие оттуда забудут об обидах. Не знаю, когда, но набирай их, друг! Я их всех генералами сделаю и баб им их верну. Можно и новых подобрать. Но это не моя забота. Твоя!

Бажанов просто отступил чуть в сторону, словно уважительно пропустил мимо себя, к двери, мысли вождя. На самом деле он уже мысленно подготовил поручения, которые будут иметь силу необычайную.

Ежову оставалась власть еще на год...

 

Новый том собрания сочинений Сталина громко отозвался сначала в партийной периодической печати, затем – в трудах ученых. Застрочили перьями доктора и профессоры, обозначая каждую извилину мысли вождя о торжестве пролетарской идеологии в межнациональных отношениях. Все было просто и не мудрено.

Если брать за основу отношение к труду, то все сходилось на том, что труд объединяет, отбрасывает в сторону различия в коже, языке, обычаях. Трудности начинаются тогда, когда приходит время делить плоды этого труда. Но в СССР дележа нет, потому что труд на общее благо. В СССР нет капитализма, который требует продать товар так, чтобы на него оставался спрос. А если и остается, то его надо взять в тиски, в пролетарские!

…Море уже далеко. В Москве морозно. В скромной квартире Сталина тепло. Вождь лежит в на диване и читает свою книгу. Он думает о том, сколько его личного труда здесь, а сколько ему преподнесли на блюдечке умные люди. Умные то умные, но не умнее его. Потому что только он знает, что будет дальше…

Те, кто знал, уже расстреляны. Они ушли потому что, имели свои мысли, свои суждения. Они понимали Сталина. А его нельзя понимать. Понятый вождь – пустое место! Это то же, что понятый муж – обводи вокруг пальца, как хочешь! Уж ему нарассказали, под его короткие смешки, как самые высокие партийные товарищи обзаводились красивыми рогами!

 

О его ноги терлась Маруська. Серая, с какими-то обводами из желтого, но со смышленым взглядом. Она нюхала его ноги. Они попахивают еще с окопов под Царицыном. Профессора смотрят на желтые ногти и видят лишь приговор себе.

- А вы серной кислотой их, - сказал как-то Иосиф. – Шутили же во Французскую – голова болит? Под гильотину ее!

Тоска схватывает сердце. Все зря! Разве выжжешь из человека желание обладать своим? Только своим? Вон, дай дачу, через день-два она уже родная. Чтобы отнять, надо уже ссылать! Ротация, только ротация! Лишь только он один может сидеть сиднем на одном месте и никакого барского привыкания! А люди – жадные твари. Только жен своих с готовностью отдают по идейным соображениям. Ха, уже стары, да ворчливы…

Сталин выдохнул дым. Так, как делал тот князь из Аджарии. Он подумал о море. О теплом море. А после - о холодном доме, где прошло его детство, о семинарии, где попы были тупы, как аристократы. Еще вспомнились ссылки, Сибирь…

А что, если бы не вернулся Ленин из Шушенска? Да, что? Шел мимо разбуженный охотниками медведь, да и разодрал бы теоретика эмпириокритицизма… Или в Стокгольме карета на узкой улочке наехала… Нет, зря он, Сталин, так. Без Ильича какая была бы у него власть? Нет, он ее сцементировал в прочнейший камень убеждений! Это праща, которой надо поразить весь мир капитализма!

 

1953 год. Морг. Тело Сталина изучают научные светила под присмотром самых высоких чинов из министерства безопасности. Берия, покрутишись, уже ушел. Ему стало совсем неинтересен этот покойник.

Синюшный цвет, даже как бы перецвет, голени, подступающей к пятке, беспокоит профессора Димова. Но он не подает виду. Не совсем уж синюшный.

О его работе, связанной с признаками отравления, имеющие природу гангрены, но более стремительной, почти мгновенной, никто пока не знает… Нет, пока никакой работы! Да и на это нужны еще сотни опытов. И дадут ли доказать?