В южной Македонии все было как в северной Африке. Солнце полыхало с утра до самого вечера, словно нанялось хорошенько разогревать эту оконечную часть материка. Но утренняя прохлада, привилегия тех, кто встает достаточно рано, чтобы понять, что жизнь существует только для них. Она неслась, стлалась над полем клевера, над полем кукурузы, над полем пшеницы тихим оазисом свежести, в котором не должно быть месту звукам. Однако они были.

Слепая Мальвина сидела среди овец, блеющего стада суетливо погруженных в свои примитивные мысли животных. Овец, и чистых в непонимании о своем предназначении, и грязных по своей физиологической сути.

Было тепло, хотя животные жались друг к другу у пустого стойла, и ей, восьмилетней девочке, было не одиноко, потому что звуки, издаваемые овцами, были чище и скромнее людских. Дома было плохо и страшно. Отчим, пятидесятилетний крестьянин, старался, для того чтобы похвастать перед Иоланом и Скуйбедой утренними победами в постели. Ее мама Кристя терпела, но и была заворожена натиском мужа. Она послушно раздвигала ноги, закрывала глаза и молилась. И ей представлялся ангел, который стучал себя по высокому лбу и кричал:

- Кристя, ну что ты молишься в этом непотребном состоянии? Как нам, твоим хранителям спускаться, когда твой муж рыскает по твоему телу, как Волк, загнавший жертву в овраг? И прекрати ты кричать в оргазме! Это невозможно слушать ни для какого ангельского племени!

Но Кристя кричала, целовала припухлые руки мужа, искала его соски в зарослях кучерявых волос на груди, поднимала их острием в небо ласкающем языком, и не думала о вечном Царствии Небесном. Оно было для нее здесь.

Мальвина не понимала мать, готовую за долю сомнительного удовольствия продать гораздо больше истинных чувств. Она тоже видела ангелов, удивленно склонившихся над постелью матери, которые никак не могли понять чувственного рабства земной женщины.

 

- Девочка, где я могу найти пристанище?

Она почувствовала, как ее руку взял некто едущий по большой дороге. От него пахло уставшей лошадью с очень старым сиденьем, табаком, собранным в других краях. Но это все не то, чтобы сказать ему о нем самом...Он протянул ей сахар, чтобы узнать дорогу к морю.

Сахар! Он бил в ноздри ветром тростниковых зарослей, он излучал поглощенный свет многих поколений людей. Колотый сахар в македонских селеньях. Он спускался на веревочке с потолка избы и все смотрели на него, истекая слюной. Это было чаепитие вприглядку. Лишь слепая Мальвина видела в нем нарождающееся существо, свободное от времени и пространства. Она уже знала его кристаллическую сущность как вектор судьбы того, кто только что держал в своих руках этот кусочек. И на ее сокрытом от света внутреннем экране души проявлялась сущность этого человека, которая была некоим оттиском ключа его души...

- Твоя судьба будет звездной, мой путешественник, - сказала Мальвина. - Она приведет тебя к власти. Ты станешь всесильным, но несчастным... Берегись людей, любящих тебя, хотя...

- Ты что там бормочешь, несчастная?

- Выстрелы, золото, море женщин...

- Сумасшедшая! - крикнул путешественник и поскакал дальше. Это был юноша Тито.

- И ты станешь моим мужем! - крикнула вслед Мальвина.

Но с этим ни согласиться, ни спорить было некому. Лишь овцы блеяли, просясь на новое пастбище.

 

Иосиф Броз Тито, могущественный коммунистический правитель Югославии, страны, вечно растекающейся в разные стороны, потому что народы здесь собраны благодаря причудам истории, лежал на смертном одре. Трудно было назвать одром его постель в специальной больнице, созданной только для его семьи и близких ему людей, потому что чуткие приборы и множество медиков, казалось, держали нить его жизни, защищаясь от невидимых ножниц Атропос.

Он смотрел краем глаза на ясное небо над Белградом, на небольшие облачка, на глазах меняющие свои очертания, и читал в этой игре свою судьбу. Но она была и судьбой его страны. И так захотелось ему узнать, что будет с Югославией после его смерти, что он вызвал молодого Роче.

- Да, мой Тито, - тотчас же появился перед ним хитрый, изворотливый Роче, мальчик по поручениям.

- Я давно слышал о Мальвине, но не хотел поддерживать ее, - тихо сказал Тито в ухо юноше.

Тот мгновенно понял:

- Привести, а после сбросить со скалы?

- Веди...

Всегда приказы Верховного главнокомандующего, генералиссимуса выполнялись четко и быстро. Тито закрыл глаза. Он видел, как его коммандос уже сидят в вертолете и машина, как гончая собака, опустив нос, без промедления поднимается в воздух. Туда, в Македонию, в маленькую деревушку Свиты. Через час эта старуха будет у его кровати. Надо дожить.

Он закрыл глаза, впав в беспамятство. Но новые голоса пробудили его. Услышав их Тито воспарил духом. Ну, да, она уже у дверей. Ох, этот Роче! Он все предугадывал! Молодец! Вот кому надо отдать власть...

- Бедный Тито, - сказала входя Мальвина трескучим от долгой жизни голосом, - пришел твой час.

- Я и без тебя знаю, что со мной, - раздраженно сказал Тито.

Автоматы невидимых из-за штор у стены коммандос поднялись, определив цель. Хотя албанец Агим предпочел метнуть нож в сердце бабки, говорящей всякую чепуху Солнцу Его Родины.

- Нет, не знаешь. Вот возьми сахарок, да отдай мне его.

- Сахар, - улыбнулся Тито. И протянул руку.

Его пальцы столкнулись с пальцами женщины. Говорят, ей было много лет, но Тито почувствовал мягкость и упругость кожи молодой женщины. Он от удивления еще шире открыл глаза.

- А ведь я вспомнил, это я тебе давал сахар, когда искал путь к морю.

- Ну вот, круг замкнулся, мой друг.

- Ты еще что-то кричала мне вслед.

- Да, мое пророчество, что ты станешь моим мужем.

- Совсем ума лишилась. Это я тебя вызвал!

- Я сама пришла из Свиты пешком. И не думай, что это сверх распорядительность твоего Роче. Я стояла за оградой этого особняка, ожидая, когда ты вспомнишь обо мне.

- Ну, ладно, что скажешь о будущем моей страны?

- Пока она будет под российским влиянием, она будет единым пирогом, - ответила Мальвина.

- Но ведь в Кремле остались одни недоумки!

- А после она станет рушится, - не обращая внимание на реплику Тито, продолжила ясновидящая. - Появятся прежние княжества, и будут они, раздираемые противоречиями, стремиться к своей государственности. Как многочисленные наследники в одной семье...

- Вот сучьи дети! - выругался Тито.

- Но народится еще один наследник, - тихо говорила Мальвина и посмотрела в сторону шторы, за которой стоял албанец Агим, готовый метнуть в ее сердце нож. - Он будет мил дяде Сэму, который перехватит власть Кремля над этой страной. И будут гореть церкви, и прольется море крови, и хищные птицы сбросят на твою землю страшные бомбы...

- Стой, старая, - воскликнул Тито.

Перед его взором прошли пугающие картины пророчества. Он догадывался, что так оно и будет, потому что люди косны и неповоротливы, хотя каждый народ его страны великим трудом и большой кровью отвоевывал свою горсть земли среди скал этого южного края...

- И будет болтаться в петле великий серб. Любезные крепкие страны Старого Света отдадут его под суд ради улыбки из Белого дома...А маленький и гордый народ веками считавший себя в плену православных... Ах, ну вот, и я дождалась своего часа, часа смертного венчания...

Женщина со счастливой улыбкой на лице медленно осела на пол. В ее груди торчал нож.

- Ты же мог промахнуться, Агим, - сказал Роче, бледный от страха. Он слышал пророчество. - Она же стояла рядом с Тито!

- Зато она не промахнулась, - сказал албанец и кивнул в сторону Тито. Тот лежал недвижно, глаза его были открыты, но в них не проникал свет. С свисшейся руки скатилось кольцо. Оно спряталось где-то в складках платья прорицательницы, и когда ее волокли за волосы, кольца нигде не оказалось.