Властелин ночи

 

Нежное, легко ранимое Добро.

И сильное, жестокое, непобедимое Зло.

Что возьмет верх в душе призрака?

 

До недавнего времени я любил людей, а теперь ненавижу. Как комаров, от которых нет спасения душной летней ночью. Моя ненависть холодна и спокойна. Она не мешает трезво оценивать ситуацию, и добиваться намеченной цели.

 

- Ты кто такой? – обнажая в наглой улыбке гнилые зубы, вопрошает выскочивший из кустов мордоворот, схвативший моего коня под уздцы.

Меня раздражает мерзкий запах из его пасти. Я молчу. Если сказать правду, он не поверит, а придумывать историю, объясняющую мое появление здесь в столь поздний час, нет желания. Впрочем, еще вовсе не поздно. Солнце село немногим более часа назад, и ночь только начинается, но путники стараются с наступлением темноты не появляться на этой лесной дороге, ведущей к замку, вполне обоснованно опасаясь встречи с разбойниками.

- Не хочешь отвечать?! – рычит бандюга, потрясая громадным топором. – А ну слезай с коня, Живо!

Сейчас он вынес себе смертный приговор. Окончательный, не подлежащий обжалованию. Легко спрыгнув на землю, я откидываю капюшон, и через узкую щель опущенного забрала разглядываю грабителя, поражаясь его самоуверенности и наглости. Из – за дерева появляется его напарник, решительно сжимающий длинный двуручный меч, с которым, по всей видимости, еще не научился обращаться, как следует. Сзади слышится тихое сопение и шорох, позволяющий сделать безошибочный вывод, что там есть еще кто-то.

Итак, трое. Трое против одного. На первый взгляд, расклад сил в их пользу, но неосведомленность о том, кого они пытаются ограбить, станет для них роковой.

- Сейчас ты снимешь плащ, доспехи, отдашь нам коня, оружие, деньги, но сохранишь свою жизнь, - ухмыляется громила, который, по всей видимости, у них за главного.

- Мне не нужна моя жизнь. Я лучше заберу ваши.

Разбойник вздымает над головой свое оружье. Послушное моему желанию, время замирает. Ночь это моя стихия, и ночью я могу превратить мгновение в вечность, и сжать вечность в миг.

Перекошенная от ненависти физиономия, распахнутая на груди домотканая грязная рубаха, побелевшие от напряжения пальцы, сжимающие топорище, широкое, остро отточенное лезвие, под острым углом опускающееся к моему плечу – незабываемая картина, наполняющая душу сладостной тревогой.

Пожалуй, у него есть реальный шанс рассечь меня пополам, несмотря на доспехи. Вернее был, потому что сейчас на прежнем месте меня уже нет. Я перемещаюсь вперед, оказываюсь у него за спиной, и ребром ладони наношу удар в то место, где шея соединяется с телом. Именно с телом, а не с головой, потому что в этом случае он моментально погибнет, даже не успев понять, что произошло, а уготованный мной конец намного интереснее. Перелом шейных позвонков и паралич рук и ног при полностью сохраненном сознании, будет достойной платой за нанесенное оскорбление. Умрет он только через несколько часов от зубов лесных хищников, из тьмы наблюдающих за ходом поединка.

Теперь можно заняться вторым. Я делаю шаг вправо, и оказываюсь лицом к лицу с коренастым пареньком лет восемнадцати, удивительно похожим на того, который, выронив топор, медленно оседает на сырую землю, еще не успев осмыслить произошедшего. Ничего, времени для этого у него будет более чем достаточно.

Парень не на шутку растерян и перепуган. Он даже не пытается поднять меч, так что у меня есть возможность рассмотреть его во всех подробностях. Я понимаю, что это сын моей первой жертвы, совсем недавно приступивший к освоению нелегкого мастерства ночного разбойника.

За спиной слышится тихий звук спущенной тетивы. Я отодвигаюсь в сторону, одновременно поворачиваясь боком. Нацеленная мне в спину стрела проносится мимо, и по самое оперение вонзается в горло стоящего рядом юного грабителя.

Не ожидающий такого поворота событий лучник удивленно лупает глазами, затем тянется к колчану. Выхватив кинжал, я стремительно разворачиваюсь, и метаю свое оружие. Клинок, прошив кольчугу, входит в грудь негодяя, намертво пригвоздив его к стволу векового дуба. Он хрипит, сотрясаясь в предсмертных конвульсиях.

Впрочем, это уже неинтересно. Пора двигаться дальше. Я вскакиваю на коня и направляюсь к замку, обители греха и беззакония.

Раньше я любил людей, а теперь ненавижу.

 

Я собираюсь разделаться с колдуном, которого хозяин замка привез с собой из крестового похода. Козни заморского злодея испытали на себе многие из окрестных крестьян, не желающие отдавать сборщикам подати последние крохи выращенного с таким трудом урожая, и обрекать свои семьи на голод.

Теперь герцогу нет необходимости направлять для этой цели отряды наемников, которым нужно платить, и немало. Проще наслать на земли неугодных засуху, болезни на их родных и близких, мор на домашний скот. По имеющейся у меня информации колдун вполне справляется с возложенной на него задачей, не покидая пределов замка. Но слухи о нем, усиленно распространяемые герцогом и людьми из его ближайшего окружения, держат в страхе население всего графства, а теперь дошли и до меня. К сожалению, не только слухи. Совсем недавно я побывал в деревеньке, жители которой осмелились обратиться к королю с жалобой на грабеж и беззаконие. Все они вскоре погибли от страшной, неизвестной в наших краях болезни, так и не узнав о результатах рассмотрения своего прошения.

Я содрогался от ужаса, проезжая мимо лежащих возле убогих лачуг раздувшихся, разлагающихся мертвых тел, покрытых страшными язвами, с пустыми глазницами, над которыми сидели стаи воронья, облепившие голые ветви деревьев, с нетерпением дожидаясь утра, чтобы продолжить кровавую трапезу.

 

Вот и замок. Старинный замок, построенный более трехсот лет назад, серой громадой возвышающийся на вершине невысокого холма. Сделанные из грубо отесанных, почерневших от времени дубовых бревен, для надежности обитых толстыми полосами железа, ворота закрыты. Их всегда закрывают с наступлением темноты, но меня это не остановит.

Приблизившись, я замечаю слабо светящийся сиреневый туман, просачивающийся сквозь щели бойниц крепостных башен. Первый сюрприз злого волшебника. Однажды мне довелось наблюдать агонию одного из тех, кто случайно вдохнул этот дымок, и погибал от удушья с выпученными от страха глазами, и кровавой пеной на губах.

Мне это не грозит, но я натягиваю поводья, и останавливаю коня. Ведь мой скакун обычное животное.

Итак, вызов брошен, и я его принимаю. Чтобы развеять туман, нужен ветер. Я концентрирую внимание, и останавливаю взгляд на вершине соседнего холма, куда устремляются воздушные потоки со всей округи, вздымая в небо сухую траву, и опавшую листву. Невиданное для наших северных краев природное явление – смерч, стремительно набирает силу, прямо на глазах превращаясь из тонкой, раскачивающейся из стороны в сторону нити в толстую колонну послушного моей воле исполина. Свист ветра переходит в грозный гул.

Пора начинать. Отъехав подальше от ворот, я, вытянув руку, показываю своему верному слуге направление удара. Туго скрученная пружина стремительно развертывается, и по широкой дуге воздушный таран с неимоверной скоростью несется к намеченной цели. Ворота срываются с петель, и с глухим стуком падают, едва не придавив двоих охранников, с ужасом и любопытством наблюдающих за необычным явлением. Ветер моментально стихает, усыпая дорогу и лежащую за воротами небольшую площадь горами мусора.

Я въезжаю в замок торжественно и величаво, как великий император во главе многотысячной армии, входящей в покоренный город. Правда, я один, но способен на такое, что не под силу даже армии. И обитатели замка скоро убедятся в этом.

Двое стражей испуганно жмутся к стене, с ужасом рассматривая мою укутанную в черный плащ фигуру, с торчащей из – за левого плеча рукоятью меча, черный шлем с опущенным забралом, наполовину скрытый накинутым капюшоном.

Тот, что помоложе, тянется к копью.

- Ты что, придурок! – шепчет напарник, хватая его за руку. – Жить надоело? Ведь это Властелин Ночи!

- В нашей деревне говорят, что если отыскать его останки и захоронить по христианскому обычаю, призрак исчезнет навсегда.

Он прав, но вот только сделать этого никому и никогда не удастся, потому что прах моего сожженного на костре тела разнесен ветром не только по территории графства, но и далеко за ее пределы.

Я проезжаю мимо, удивленный популярностью, которой пользуюсь среди местного населения.

 

Возле двери, ведущей в покои герцога, охраны нет. Правда сама дверь сделана весьма добротно, и надежно закрыта на несколько засовов, но для меня это не преграда. Не стоит даже применять магию. Толстые брусья жалобно трещат под ударом кулака, а после второго удара рассыпаются в щепы. Я просовываю руку в зияющую дыру, и отодвигаю запоры. Путь свободен. По широкой лестнице поднимаюсь в большой зал. Ранее я бывал здесь не раз, и знаю расположение покоев как свои пять пальцев.

Зал освещен множеством свечей, расставленных вдоль стен. Герцог, в отделанном мехом плаще с крестом на груди и доспехах, сидит на высоком кресле в центре, положив ладони на рукоять меча. Рядом, на колченогом табурете примостился горбатый карлик, с коротенькими ручками и ножками, телом ребенка и головой взрослого человека.

- Мы тебя давно поджидаем, Генрих, и успели подготовиться к встрече, – скрипучий голос герцога заставляет сосредоточиться.

- Сегодня ты умрешь, исчезнешь навсегда, и народ скоро забудет о жалком шуте, нарекшим себя Властелином Ночи.

Губы моего врага растягиваются в змеиной улыбке, и он, не желая откладывать дела в долгий ящик, кивает карлику, преданно глядящему на своего повелителя. Тот что–то тихо шепчет на незнакомом мне языке, и вытягивает вперед руки с обращенными вверх ладонями, над которыми возникает маленький шарик.

Я с интересом наблюдаю за его манипуляциями. Шарик увеличивается в размерах до головы ребенка, и начинает раскаляться. Его цвет становится ярко – красным, затем белым.

Ого! Магия огня! До сегодняшнего дня я считал, что она не доступна простым смертным. Оказывается, ошибался. Шепот заморского чародея переходит в крик, сменяющийся какими-то жуткими завываниями. Его физиономия перекашивается, на лбу выступают крупные капли пота, руки подрагивают, и в такт им шарик начинает раскручиваться все с большей амплитудой, норовя улететь к потолку, или упасть на пол. Наконец карлик широко взмахивает рукой, будто бросает камень, и огненный шар летит в мою сторону.

Легким движением кисти я отсылаю творение черной магии обратно, с удовлетворением наблюдая, как сгусток пламени, угодив уроду в живот, расплескивается по телу, как вспыхивает накинутый на голову клетчатый платок, перехваченный в области лба тонким обручем, как от ужасного жара вылезают из орбит и лопаются глазные яблоки.

От дикого крика, эхом отразившегося от стен и высокого сводчатого потолка, закладывает уши. Карлик, закрыв лицо ладонями, падает на пол, и катается, в надежде сбить пламя. Жалкий глупец, едва начавший постигать азы магии потустороннего мира, он не в состоянии усвоить простой истины, что этот колдовской огонь пожирает не одежду, а тело, и потушить его намного труднее, чем зажечь. Впрочем, я мог бы сделать это, но не собираюсь прерывать экзекуцию. Крик стихает, сменяясь глухими стонами.

Герцог, с ужасом наблюдающий за происходящим, с трудом сдерживает позывы на рвоту, затем изрыгает на пол остатки обильного ужина.

- Вам не нравится запах горелой плоти, ваша светлость? – вежливо осведомляюсь я, присаживаясь на табурет, на котором незадолго перед этим сидел колдун.

- Неужели вы, отправив на костер не один десяток еретиков и ведьм, так и не успели привыкнуть к этому сладостному аромату?

- Кстати, ведь он, - я киваю головой в сторону горстки пепла на прожженном ковре, - тоже был чародеем, трусливо укрывающимся за вашей спиной от суда святой инквизиции, которого вы, как высший представитель светской власти в своем графстве, обязаны были выдать нашему непримиримому борцу с нечистью отцу Густаву.

- Но святой отец посещает ваши владения не так часто, и мне сейчас пришлось выполнить и его нелегкую работу по расследованию, да и вашу тоже, предав тело колдуна огню, дабы спасти от скверны душу.

- Он здесь уже третий день, – мямлит герцог, успевший к этому времени растерять всю свою спесь.

- Вот как? – удивляюсь я, не понимая, почему главный инквизитор, наверняка осведомленный от своих фискалов о присутствии в замке терроризирующего всю округу колдуна, до сих пор не предпринял никаких мер по выведению его на чистую воду.

- И чем же он здесь занимается, если позволяет вашему сатрапу творить черные дела даже в своем присутствии?

- Он разбирается с ведьмой, - герцог начинает отходить от стресса, и в его голосе появляются уверенные интонации, - которая лечила крестьян, прибегая к помощи дьявола.

- А урод, насылающий на этих самых крестьян страшные болезни, что, обращался за помощью к ангелам?! – я чувствую, что начинаю терять самообладание, и невольно сжимаю кулаки.

- Получается, что первые борцы с мракобесием в нашем графстве сами погрязли в грехах, отправляя на костер невинных, и прикрывая злодеев?!!! Но ничего, сейчас вы сполна расплатитесь за все!

Герцог бросается на меня с мечом наперевес, надеясь прикончить раньше, чем я приготовлюсь к обороне, но начисто выпускает из внимания, что сейчас ночь, а ночью время для нас течет по-разному. Он наносит удар изо всех сил, в надежде, что его меч из дамасской стали перерубит мой, но булат, выкованный одним из лучших мастеров далекой восточной державы, с честью выдерживает испытание. Его клинок встречается с моим, и отскакивает, не оставив на остро отточенном лезвии даже зазубрины. С трудом удержав равновесие, он вновь бросается в атаку. Я парирую удары, в душе восхищаясь врагом, одним из лучших рыцарей королевства. Защищаться легче, чем атаковать, и к тому же мне не знакома усталость, а поединок с достойным противником для меня скорее развлечение, чем смертельная схватка, поэтому я даже не помышляю о магии. Наконец он начинает выдыхаться, и темп ударов замедляется.

Пора кончать. Молниеносным круговым движением мой меч вспарывает доспехи и живот неприятеля, и он, выронив оружие, замирает, с удивлением рассматривая обширную зияющую рану, и пытаясь ладонями удержать выползающие из нее розовые петли кишечника. Пошатнувшись, герцог делает неуверенный шаг вперед, и падает. Его глаза с расширенными от боли зрачками темнеют, вокруг тела растекается лужа крови. Скоро он потеряет сознание от кровопотери, но умрет только к утру. Пожалуй, его еще можно спасти, но я заниматься этим не собираюсь, а других лекарей, способных на такое, в графстве не осталось.

Я подхожу к телу герцога , полой его плаща вытираю меч от крови, и сую его в ножны.

- Добей меня, Генрих, - хрипит герцог, пытаясь вытереть рукавом хлынувшую изо рта

кровь. – Прояви милосердие.

- Однажды я проявил его, спасая вас от болотной лихорадки. А вы в качестве благодарности отправили меня на костер.

- Это не я, донос написала Марта трактирщица.

- Толстая Марта? Та самая, которую я несколько раз спасал от приступов почек?

Слова герцога стали для меня неприятной неожиданностью. Он не лжет, на пороге смерти просто нет смысла лгать.

Моя ненависть становится еще сильнее.

 

Итак, с герцогом покончено. Часы его жизни сочтены, и теперь самое время встретиться со святым отцом, в свое время приложившим немало сил, чтобы обвинить меня в связи с сатаной. Мои шаги гулко разносятся по длинному пустынному коридору. Возле входа в угловую башню, где происходит дознание и пытки уличенных в ереси, обычно стоят стражники, но сейчас их нет. Завидев меня, они трусливо разбежались, даже не предупредив об опасности своего хозяина, вполне справедливо предположив, что это его уже не спасет.

 

Дверь не заперта. Я останавливаюсь у входа, рассматривая мрачное помещение, освещенное пламенем факелов. Здоровенный, голый по пояс детина в кожаном фартуке и островерхом колпаке с прорезями для глаз и рта, достает из жаровни раскаленный докрасна прут, и подходит к дыбе, на которой распята ведьма.

- Тебе придется немного потерпеть, дитя мое, - елейный голосок отца Густава, пожирающего похотливым взглядом исполосованное плетью нагое женское тело, вызывает у меня прилив жгучей ненависти.

- Сейчас мой подручный займется выявлением стигм дьявола, участков тела, оскверненных его прикосновением и не чувствительных к боли.

Священник подает знак палачу, и тот, наслаждаясь страхом своей жертвы, забившейся в путах, медленно подносит раскаленный прут к влажно блестящей от пота груди.

- Прекратить! – гремит мой голос, заставляя палача вздрогнуть, и повернуть голову. Он недоуменно разглядывает закутанную в плащ фигуру, очевидно принимая меня за одного из инквизиторов.

- Изыди, сатана, - помертвев от ужаса, шепчет священник.

Детина, расценив его слова, как руководство к действию, бросается на меня, размахивая раскаленной железякой. Я приседаю. Прут свистит над головой, палач валится вперед, и я останавливаю его падение ударом кулака в правое подреберье. Выронив свое оружие, он складывается пополам. На этом можно и прекратить, потому что множественные разрывы печени с обильным внутренним кровотечением относятся к повреждениям, несовместимым с жизнью, но я, не желая затягивать агонию, ребром ладони наношу удар в то место, где голова соединятся с шеей. Он испускает дух раньше, чем тело падает на пол.

Нотариус, худенький седой старичок, прижимая к груди листки с протоколом допроса, пятится к двери. Я предоставляю ему возможность выскользнуть в коридор, и подхожу к святому отцу.

- Сгинь, исчадье тьмы, - бормочет он, забиваясь в угол.

- Тьма наступает там, где меркнет свет, - злорадствую я, созерцая жалкую фигуру заклятого врага с трясущимися от страха руками, сжавшими большой серебряный крест.

- Попытайтесь вспомнить, сколько человек вы приговорили к смерти за годы службы в святой инквизиции, и сколько из них, по вашему мнению, действительно были связаны с дьяволом?

- Около сотни, - выдавливает святой отец, дрожа всем телом, - и все они сознались в содеянном.

Одним из них был я. В памяти всплывают события трехлетней давности: ненавистная харя инквизитора, затхлый, пропитанный запахом пота и горелой плоти воздух, дикая боль от ожогов, тысячами иголок пронзающая каждую клеточку тела. Ужасающая, непереносимая боль, помутнившая разум. Я собираю в кулак всю свою волю, пытаясь изгнать из памяти жуткие воспоминания.

- Вы действительно считаете, что под пытками человек говорит правду, только правду, и ничего кроме правды?

- Впрочем, можете не отвечать, сейчас мы проверим данное утверждение, - я достаю из жаровни прут.

Раскаленный металл, прожигая ткань сутаны, касается кожи живота. Истерически взгвизнув, отец Густав роняет крест, и с неожиданным для его комплекции проворством отталкивает меня, пытаясь прошмыгнуть к двери. Увы, он не осведомлен о моей способности изменять ход времени, и, получив подножку, валится на пол.

С потолка свисает переброшенная через блок веревка с петлей на конце. Я хватаю инквизитора за ногу, приподнимаю, и накидываю петлю на лодыжку, затем подтягиваю, и привязываю второй конец к вмурованному в стену крюку, после чего отхожу, любуясь проделанной работой.

Тот, одно упоминание о котором внушало безотчетный ужас местному населению, заставляя умолкать на полуслове, теперь висит вниз головой, комично размахивая руками, в надежде уцепиться за что либо. Я предоставляю такую возможность, вложив ему в ладонь начинающий остывать прут, и он сжимает пальцы, оглашая помещение диким криком.

- Итак, святой отец, вы действительно считаете, что все, из числа отправленных вами на костер, были еретиками? – коротко размахнувшись, я наношу удар по свободной ноге, и она безжизненно повисает, неестественно согнувшись в бедре.

- Нет, - хрипит он, скривившись от боли.

- Пожалуйста, продолжайте, - прошу я, поднося пышущий жаром конец прута к его лицу.

- Они были невиновны! Все! – он отворачивается, в жалкой попытке отсрочить мучения.

- Вот видите, святой отец, какой это изумительный метод дознания – пытка! - самодовольно констатирую я, отбросив прут на пол.

– Итак, вы признаете, что отправили на костер сотню невинных, а это тяжкий грех, совершая который вы прикрывались именем Господа! По закону я должен передать вас в руки светских властей, но герцог уже не сможет выполнить почетную миссию по спасению вашей души от скверны, и этим придется заняться мне.

Я переворачиваю жаровню, и раскаленные угли рассыпаются по дубовому полу.

Распятая на длинном столе у меня за спиной девушка испуганно вскрикивает, предполагая, что ей уготована участь мучителя. Я подхожу к дыбе, и, порывшись в груде зловещих инструментов, отыскиваю небольшой, остро отточенный нож, которым пересекаю веревки, стягивающие лодыжки и запястья.

Она садится, глядя на меня со страхом и надеждой, и заливается краской стыда, пытаясь прикрыть ладошками обнаженные груди. Мой взгляд обшаривает помещение в поисках одежды, но ее здесь нет. Отец Густав, человек серьезный и пунктуальный, свято выполняет инструкции, и сжигает облачение еретиков сразу после их задержания. Впрочем, для того, чтобы прикрыть наготу, вполне подойдет и стяг святой инквизиции, длинный и широкий кусок плотной материи с зеленым крестом, свисающий с потолка.

- Так ты действительно ведьма? –вопрошаю я, размышляя, что делать со спасенной.

Без моей помощи она наверняка заблудится в коридорах, переходах и многочисленных комнатах большого замка, который скоро превратится в пылающий костер, и погибнет. Или попадет в лапы стражей, которые если не убьют сразу, задержат, и передадут в руки того, кто прибудет на замену святому отцу. В любом случае, конец ее будет не завидным.

- Нет, как вы только могли такое подумать? – ее голосок отвлекает меня от грустных раздумий. – Я просто лечила людей при помощи молитв и заклинаний.

- Лечила людей?!!! Молоденькая глупышка, не понимающая, чем они отвечают на добро, и едва не заплатившая жизнью за свои заблуждения. Сейчас она нуждается в моей помощи, и она ее получит.

Я на мгновение замираю, пораженный этой мыслью. С каких пор я начал помогать людям?

 

Впрочем, сейчас нет времени на размышления. Языки пламени перекидываются на стол, и лижут стены. Истошные крики святого отца прерываются приступами кашля от едкого дыма, наполняющего помещение. Пора уходить.

Звук моих шагов заставляет обитателей замка в ужасе разбегаться, освобождая дорогу. Девушка семенит сзади. Зайдя на кухню, я кидаю в большой холщевый мешок несколько окороков и буханок хлеба, после чего направляюсь к месту, где оставил коня. Скакун, словно прочитав мои мысли, пускается рысью, и скоро замок, освещенный вздымающимися над левым крылом языками пламени, остается далеко позади.

- Как тебя зовут, целительница?

- Мария, - девушка поворачивает голову, пытаясь разглядеть мое лицо за прорезью забрала. – А Вас?

- Теперь Властелин Ночи, а раньше меня звали Генрих. Лекарь Генрих.

- Я слышала о Вас! О том, как Вы спасли от неизлечимой болезни герцога и многих, многих других. О Вас ходили легенды, и я с детства хотела быть похожей на Вас, и тоже спасать людей! Мечтала повстречаться с Вами, и попросить обучить тому, что Вы знаете и умеете.

Обучить? Значит, в нашей округе есть человек, желающий продолжить дело, которому я посвятил всю свою жизнь, и за которое умер!

Я направляю коня в лес, и он несется по непроходимой топи, едва касаясь копытами темной воды. Решение принято, и теперь на учете каждая секунда. Приближается полночь. Наступление утра можно отсрочить надолго, очень надолго, но не до бесконечности. Поэтому я тороплюсь.

На островке посреди болота стоит хижина. Моя обитель, где хранятся сборы целебных трав, настои, мази, отвары, и главное – книги. Множество книг по искусству врачевания и магии, единственному средству, при помощи которого можно победить считающиеся неизлечимыми заболевания. Это белая магия, посредством которой я обращался к Богу, ибо именно он, а не дьявол помогает совершать добрые поступки.

Я укладываю Марию на топчан, роюсь на полках, отыскиваю мазь, которая не потеряла своей целебной силы за годы, прошедшие со времени моей смерти, смазываю страшные раны на теле девушки, и, положив ладонь ей на лоб, шепчу заклинание. Она засыпает, следы от ожогов бледнеют, и начинают затягиваться рассеченные плетью участки кожи. Процесс заживления займет несколько часов, а я за это время успею нагреть воды, чтобы дать девушке возможность

смыть с тела грязь инквизиторских застенков.

 

- Вот пучки целебных трав. Они успели высохнуть, и готовы к приготовлению снадобий. Вот книги, в которых описаны методики их приготовления, и инструкции по применению. А это книги по магии. Изучи их, но пользуйся полученными знаниями крайне осторожно. Помни, что люди злобные и жестокие твари, зачастую забывающие отблагодарить спасающих их от болезней и смерти, но не прощающие тех, кто не сумел этого сделать.

Я вспоминаю свистящую и улюлюкающую толпу, забрасывающую мое корчащееся в пламени костра тело гнилыми помидорами и тухлыми яйцами, и сжимаю кулаки.

Мария, одетая в мою старую рубаху сидит, поджав ноги, и внимательно слушает мои разглагольствования.

- Учитель, снимите пожалуйста шлем. Я хочу увидеть Ваше лицо.

- Глупышка, у меня нет лица. И тела тоже нет. Только душа, облачко белесого тумана, которое бесследно растворится в первых лучах восходящего солнца.

За окном сереет. Положив перед своей подопечной мешок с продуктами, и пообещав навестить ее с наступлением темноты, я выхожу из хижины, с удивлением замечая, как в душе зарождается робкое чувство любви и сострадания к запуганным, униженным, озлобленным и прозябающим в голоде и нищете представителям рода человеческого.