Вольдевей

 

Где у стен есть уши?

 

Рассказ

 

Две машинки были из дерева. И обе их смастерил дядя Семен. Он отдал их Алешке, когда тому исполнилось пять лет. Одна поделка была автобус, с широкими боками и узким носом. Машина была красной, как пожарная. Но восхищенный малыш воскликнул:

- Как собака!

Другая была полуторкой, с кузовом, в которой могли влезть несколько спичечных коробков. Она была зеленого цвета.

- Крокодил!

- Как так? – поразился дядя Семен. - А крокодила видел?

- Да, да, на картинке в книжке про муху Цекатуху.

- Я сдаюсь, - поднял руки дядя Семен и подмигнул маме, стоящей рядом с сыном, - отметим день рождения?

- Приходи к шести вечера.

До вечера Алешка играл на подоконнике. Тот был такой широкий, что мог вместить многих мальчиков. Иногда Алешка уставал возиться. Один раз автобус свалился на пол.

- Авария…

Алешка спрыгнул и по табуретке снова залез. Но уже внимание его переключилось на улицу. Там ходили люди, но так, будто что-то вдруг потеряли. Они встречались друг с другом, о чем-то говорили. Немного. Женщины оглядывались. Мужчины растерянно разводили руками. И слышно было: «Надо же такое?».

Не успел мальчик вновь приступить к маневрам машин, как в комнату вошла мать, тут же прибежала сестра Аленка, бросив свой портфель в угол за кадку со швейной машинкой. Так она делала, когда приходила в день перед каникулами.

Аленка закричала:

- Сталин враг! Алешка, ты помнишь Сталина?

Алешка не знал Сталина. Или забыл, кто такой, ведь у него появились машины!

- Ну, того, дядьку с усами?

- Аля, прекрати, - в ужасе зашептала мать.

- Тупой ты, братец, - не отставала сестра. – Его в кино показывали на Мавзолее Ленина? И он, оказывается, враг народа!

- Аля, что ты кричишь? Люди услышат! - снова зашептала мама.

Она подбежала к дочери и закрыла ладонью ей рот. Не сильно.

В это время в дверь постучали.

- Войдите!

В комнату вошло трое человек. Это был сам директор школы Антон Степанович, классная руководительница Аленкиного класса Серафима Викторовна и женщина, из тех, в которых всегда можно узнать активистку-общественницу. У нее был жесткий взгляд ревизора нравственности.

Мама держала Аленку около себя с зажатым ртом.

- Поздно, - сказал, входя, директор школы.

- Что поздно, Антон Степанович? – с ужасом в голосе спросила мама.

- Поздно рот ей зажали, Альбина Сергеевна, - сказал директор.

- Ей бы руки еще надо привязать, - с вызовом вставила свое слово общественница.

Серафима Викторовна с укоризной смотрела на Аленку. Но Алешке показалось, что и в глазах строгого дяди, и в сжатых губах тетеньки, которую он знал, как учительницу Аленки, что-то дрожало.

- Что же ты такого натворила, дочка? – спросила мама. Она оторвала от себя Аленку и поставила ее перед собой. Затем присела на колени и стала смотреть в лицо дочери.

- Она разбила в классе портрет, - сказала общественница.

- Как? Он же высоко, над самой классной доской?

Мама недоумевала. Аленке уже было восемь лет. Она была опрятной и чистой девочкой. Мама плотно укладывала ее волосы в косы, и дочь выглядела в форменном платье и черном фартуке ученицей с картинки в букваре.

Аленка держалась так, словно ничего не произошло.

- Ты что, залезла на стол и ударила по портрету? – спросила мама дочь, а после подняла лицо к гостям. Они готовы были стоять долго. Да и сесть здесь кроме одного стула и кровати было некуда. – А чья там была фотография? Пушкина?

- Сталина, милочка, там был портрет самого Иосифа Виссарионовича! – воскликнула общественница. – И твоя дочь бросила в него камень!

Лешка видел, как мама застыла. Так превращаются в сказках люди в каменные глыбы. Это рассказывала Аленка.

- Не может быть? За что?

- Разве вы не слышали радио? – спросила, наконец, учительница.

- Да когда мне слушать? Я готовила праздничный обед. У Лешки сегодня день рождения.

- В Москве прошел съезд, - сказал директор, он косо посмотрел на общественницу, - на котором был развенчан культ Сталина, но бить портреты…

- Еще не было команды снимать портреты! – сказала общественница.

- Наверное, будет… - робко предположила классная руководительница.

- Вот когда будет, тогда и начнете снимать! – жестко сказала общественница.

- Ульяна Максимовна, - спросил ее директор, - вы член партии?

- А почему такой вопрос? – подбоченилась общественница.

- Это линия партии. Какое имеете вы отношение к партии?

- У меня муж член партии с 1936 года.

- А вы?

- Я была комсомолкой… И что это, допрос?

- Это вы устраиваете нам нечто… Почему вмешиваетесь в линию партии? Я вас спрашиваю?

И здесь общественница сникла. Она тотчас же потеряла всю свою воинственность.

- Идите по своим делам, дорогая вы наша Ульяна Максимовна, идите. А мы взыщем с семьи Петраковых за разбитый портрет.

Как только дверь за общественницей закрылась, Серафима Викторовна улыбнулась.

- Господи, - сказала она, - сколько в нас этой непримиримости и…

- Полноте, Серафима Викторовна, - дотронулся до нее директор. – Что же ты Аленка, поспешила?

- Вы садитесь, - сказала мама, - мы поговорим… Сколько стоит портрет?

- 25 рублей!

- У меня нет таких денег. Вот все на день рождения Лешки потратила.

- Мы составим акт, что девочка бросила камень нечаянно. – Сказала учительница. – Правда, Антон Степанович? Да и не камень это был, а чернильница. Пустая чернильница! Так же, Алена?

- Нет, я нашла этот камень в кадке с фикусом, который стоит в коридоре.

Директор школы спросил:

- Ты специально стала искать камень, чтобы разбить портрет? И почему ты решила бросить? Сталин, - Антон Степанович оглянулся на окно, а затем на дверь, - тебе сделал что-то плохое?

- Он сделал это другим, - ответила Алена.

- Откуда ты это знаешь?

- Я была в учительской, а все слушали радио.

Директор и учительница переглянулись.

- И ты решила, что надо бить стекло?

- Да, за ним был враг народа!

- Но ведь…

Антон Степанович снова оглянулся и тихо, еле слышно спросил:

- Ну, почему?

- Мой папа воевал, он шел в бой и кричал, что идет за Сталина! Так мне бабушка рассказывала. А папу убили, прямо перед Берлином…

- Как убили? - соскочил с подоконника Алешка. – Мне бабушка говорила, что он живой, но в командировке… Я не хочу, чтобы его убивали!

- Идите сюда дети.

Мама обняла дочь и сына, прижав к себе.

- Вы меня извините, они же от разных…

- Мы понимаем, понимаем, Альбина Сергеевна, это же дети… - Серафима Викторовна стала гладить мальчика и девочку по голове. – Сколько же вам пришлось вынести? Сколько всем нам досталось горя?!

- Да, мы пойдем! – директор поднялся. – Мы пойдем.

- А как же портрет?

- Что? А, бросьте, вот вам 25 рублей.

Антон Степанович протянул маме деньги.

- Берите, но… мы создадим комиссию. А это Лешке на подарок в день рождения. Только тихо, не надо пока кричать. Договорились?

- Спасибо. Может, останетесь, я немного гостей позвала, - сказала мама.

- Нет, мы пойдем. Да и как я у своих школьников буду в гостях? – спросил Антон Степанович. – Не поймут… Правда, Серафима Викторовна?

- Сегодня не поймут, - согласилась учительница.

Они ушли.

Мама и дети остались втроем.

- Алена, ну почему ты так?

- Ты всегда говорила, что папа был всегда самым справедливым на земле! Я тоже хочу быть справедливой! Сталин…

- Та тише ты, дочка, тише, ради Бога! Услышат же!

- Кто, мам, услышит?

- Стены услышат…

День рождения прошел скромно. Дядя Семен, сестра мамы и ее дочка, соседка с мужем и их дочка – вот и вся компания. Пели песни. Мама всегда запевала своим переливчатым сильным голосом, в котором угадывалась постановка волжских цыган. Когда-то проходил мимо деревни табор, да и уговорил цыган бабушку Алешки и Аленки показать ему сеновал…

Когда все разошлись, мама легла рядом. Аленка не проснулась, а Алешка спросил:

- Мам, покажи мне уши.

- Зачем, я устала.

- Ну, покажи.

- Смотри, - мама подняла прядь темных волос…

- Да нет же, не твои! Где у стен уши?

- Горе ты мое, - сказала мама, - спи, мой именник. Спи…