Она была прекрасна… Прекраснее солнечного луча, пронзающего утренний сумрак, прекраснее яркой звезды, озаряющей мрак небосвода – она была прекраснее всего, когда-либо созданного ее Отцом. Белоснежные одежды обвивали нежное тело, легкие, как паутинка, но густые, как струи водопада волосы, развивались от малейшего движения, создавая чудную гармонию полета, ясные глаза сияли светом понимания и любви, трепещущие крылья за спиной, прозрачные, слегка мерцающие, были похожи на дивный плащ. Ее звали Мысль, Светлая мысль.

Люди по-разному называли ее отца: кто-то Богом, кто-то Творцом, кто-то Единым - много, очень много имен давали ему люди, но мало кто знал настоящее. А она знала, да и как ей было не знать, если она - любимое его творение, дар тем, кто хотел узнать его имя. Его звали – Любовь, да-да – Любовь. Конечно же, она родилась не одна, у нее было много сестер, и она помнила те времена, когда они все вместе летели в мир, касаясь крылами тех, кто искал их. Век человека короток, и когда приходила пора их избранникам покидать свой мир, они нежно обнимали тех, с кем были слиты при жизни, и они умирали со Светлыми Мыслями, и они несли его душу в дом Отца своего.

Но, постепенно сестры стали меняться, Мысль не знала, что явилось причиной этих изменений. Может мысли самих людей оказались сильнее и соблазнили многих из сестер, а может виновата была любовь, совсем другая любовь, которая связывала не человека с Мыслью, а Мысль с человеком – ведь это их должны любить, а они дают лишь знание о Любви…Но сестры изменились, более того, она стала враждебна им. И даже Отца забыли сестры. В темных одеждах, с черными струящимися волосами они без устали летали среди людей, находя без труда все новых и новых возлюбленных. Она боролась с ними, как могла, но она была сама Любовь, а для серьезного сражения нужна была Ненависть. А потому Светлая Мысль, изнемогая от усталости, не покладая крыльев, летала и искала тех, кто ждал ее, кто желал ее, кто тянулся своими мыслями к ней. И когда находила. отдыхала в душе его. И от такого единства рождались дочери - Светлые, прекрасные, но очень слабенькие в этом мире, и часто либо проигрывали в сражении дочерям Темных сестер, либо умирали вместе с земным отцом.

И, однажды, не выдержав борьбы, поднялась она к Отцу своему, и сказала: «Отец мой возлюбленный, зачем Ты оставил мир Тобою созданный? Почему не проявишь силу Свою? На земле мрак и в душах зло, и никто не желает знать истинное имя Твое, уподобляя Тебя врагу Твоему. И сестры мои предали Тебя, извратили свет любви Твоей, но стали мыслями о власти, да о господстве…» Улыбнулся тут Отец и так сказал: «Дочь моя, зачем же ты хочешь Меня уподобить сестрам своим? Зачем просишь проявить власть Мою? Не приемлет Любовь насилия и не ищет своего, лишь в свободе дух Мой». Опустила голову Светлая Мысль, и, вздохнув тяжело, ринулась с высоты на землю.

Вроде бы, совсем недолго пробыла она у Отца, а увидела землю и заплакала. На земле-то прошло много времени, и узнать землю совсем невозможно. Мрак царит кругом. И не ищет ее никто, напротив, если к кому она и приблизится – гонят ее от себя. Потому как думать опасно стало. А Отцу ее хоть и молятся, но молитвами страшными, как будто смерти самой, а не жизни.

А сестры летают вокруг – смеются, совсем чужими стали, кричат ей: «Дерзай сестра, вера твоя спасет тебя, мы даже мешать тебе не будем!» И возрадовалась она, стала летать вокруг людей: кого поцелует нежно, кого крылами обнимет – и чувствует, что не все сторонятся ее, что есть и те, пусть и немного их - кто начинает думать ею. И надежда появилась на то, что вновь, как и прежде, пойдут они по миру и понесут ее…

И понесли… Но, схватили их, и пытать начали, и заставляли отречься от нее, называя Мысль бесовской ересью. Тщетно пыталась она достучаться до умов судей жестоких, тщетно обнимала их, говоря: «Не именем Отца моего вы суд вершите…» Но, все напрасно. Лишь немногие ей верны остались, не сломленные пытками страшными, другие же отступились, раскаялись…И не судила она их за это, потому что и судить-то не умела, и боль человеческую ощущала. Вот только и отрекшихся не пощадили, всех на костер отправили…

И отчаяние охватило Светлую Мысль, и пошла она скитаться по безлюдным местам - не могла она быть убийцей. Она, которая всегда дарила жизнь, жизнь вечную...Но, недолго продолжались ее скитания – не могла она жить без людей. Это они могли жить без нее… И, однажды услышала она звук колокола и полетела на этот звук, и увидела монастырь затерянный. Обрадовалась мысль, что дом Отца нашла, вот только не могла понять она с некоторых пор, как так получилось, что Отец ее, которому принадлежит весь мир, Им же созданный, должен жить лишь в местах, что люди Ему отвели. Ведь слышала она и не раз, что и Церкви разные, не что иное, как дома Божьи…А как же небо, леса, поля? А как же дома обычные, в которых живут Его дети? Разве все это не Отцово? За что же заперли Его, лишили свободы? Да и в этих домах Божьих разве Он живет? А сестры – тут как тут: «На костер тебя – еретичку!»

Бросилась она в ворота монастырские, полетала немного, местечко высматривая. Видит, на отшибе кельюшка стоит, светленькая, чистенькая. Вошла она в нее, а там старичок седенький перед досточкой стоит, кисть в руках держит – по всему видать, художник. Вот только, вспомнила она тут, что художников, как прежде, уже нет, а это, скорее всего иконописец, что картинки пишет о Царстве Отца ее. Встала она у него за спиной, стоит, улыбается, слегка трогает рукой нежной волосики беленькие. А он тем временем угольком разметки делает. Потом кисточку взял – рисовать начал. И видит она, что-то страшное из-под кисти появляется – неужели он тех судей, что детей ее сожгли, решил изобразить на дощечке? Но, нет, истина куда страшнее была – это Отец ее на смерть отправляет своих детей…Огляделась она, а вокруг страшные доски стоят, одна страшней другой – и везде: муки и страдания, и дьяволы, и смерть, и огонь…И даже ангелы небесные, и те, с мечами стоят, смотрят грозно, да бесстрастно…

Но тут голос старца вывел ее из оцепенения; у него охра закончилась, вот он и позвал ученика,: «Франческо!» Смотрит она, а в келью юноша входит, совсем почти мальчик… Волосы русые по плечам разбросаны, глаза синие, ясные, как небо по осени. Увидела его Светлая Мысль и сердце защемило от нежности, а потом забилось часто. От радости забилось. Почувствовала сразу родное, теплое…А он старичку краску принес, сел на табурет и смотрит…И она на него смотрит и глазам своим не верит, потому как видит саму себя в нем, как в зеркале.

Подлетела к нему Мысль, обняла его крепко-крепко, целует в лоб между завитками волос, шепчет горячо: «Возлюбленный мой,…никому тебя вовек не отдам…» И вся сияет от радости. потому как чувствует, что и она ему дороже всего на свете. И весь темный мир ушел с этого мгновенья далеко-далеко. И время остановилось. Не расставались они ни на миг, бродили вместе по монастырскому саду, встречали рассветы на высоком холме, а ночью любовались россыпью звезд. И она шептала ему: «Видишь, как прекрасен мир, а там, за его пределами есть мир еще прекраснее этого. Это мир Отца твоего», а в ответ будто слышала; «Это мир Отца моего »…

И однажды, когда они были в келье вдвоем, Франческо взял дощечку и стал рисовать, а она с изумлением увидела, как из-под кисти появляется образ ее Отца, и узнавала знакомую улыбку и светлый взгляд. И они так увлеклись, что не заметили старца, который возвратился. А тот стоял и смотрел, и взгляд его постепенно менялся, из сурового и сердитого - в растерянный, а потом, как просветлел, но тут же затянулся слезами, как туманом…Подошел старый художник к ученику своему, обнял его, и сказал: «Мне бы учиться у тебя, да стар я уже, мне теперь о душе надо думать…Вот только, как мне теперь думать-то о ней? Когда всю жизнь свою я думал совсем иначе…» И засмеялась мысль, обняла одним крылом Франческо, другим старичка, поцеловала его легко-легко, чтобы не напугать с непривычки, а потом уже крепче и смелее…

Вот только не долго втроем они жили, художник совсем старенький был…Перед смертью пришли его исповедать, а он и стал говорить, о том. как ему свет истинный открылся…Счастье его, что умирал уже, а потому не стали тащить его в судилище, вот только предали анафеме, муками адскими пугать начали…А тут и сестры появились, целуют священников, сливаются с ними в изощренных проклятиях, ложью убить в умирающем Светлую мысль пытаются. Но и она не сдается, согревает тело немощное своим дыханием, крылами обвивает, и чувствует, что дух его не сломлен, что с каждым мгновением ее образ в нем сильнее становится…Вот так и умер он не расставшись с ней, вот так и ушел с нею вместе…

И снова остались они вдвоем, вот только покоя уже не стало. Сестры черные не отступают от них, кружат вокруг, как вороны, все пытаются ее возлюбленного крылами задеть. Сначала она испугалась, а потом видит, что он не замечает их вовсе, как будто их и нет, и успокоилась. Но сестры не сдаются, кричат ей: « Не убережешь Франческо! Мы не сможем – наши слуги смогут! Учителя-то его прокляли, а не умер бы сам – так засудили бы его. Вспомнят, что он ученик его, а и не вспомнят – так мы напомним!» И смеются – злорадствуют. Подкосились тут ноги у Светлой мысли, поняла она, что пощады нет, и не будет, что молить бесполезно… А еще поняла, что сестры-то правы, что у них уже не возлюбленные, но слуги, потому как не могут мысли черные возлюбленных иметь, и любить мысли черные никто не может, лишь служить могут им.

И не выдержала она - вступила в бой. Огнем праведным и гневным загорелась вся. И крылья алыми стали, как кровь. Взмыла она высоко в небеса, почти к чертогам Отца своего, увлекая за собой сестер. И стала с ними биться. У нее одно оружие – разящая мысль, у сестер же мечи острые.

А Франческо остался один, но не заметил одиночества, вот только свободу ощутил - как будто что-то исчезло, что удерживало его, да оберегало. Огляделся он вокруг, и как прозрение нашло. Учителя своего вспомнил, вспомнил, как изменился тот, как сказал ему однажды: «Мне бы учиться у тебя…» Понял Франческо, что мысли-то его - и не его вовсе, а свыше ему даны, чтобы не только он свет познал, но и другим бы дарил этот свет. И мир открылся ему, как впервые. Темный, застывший, в страхе, да ненависти живущий. И улыбнулся ему Франческо, и пошел в него…

А бой все продолжался. И редели ряды сестер, светом мысли ее пораженные, но и она была вся изранена… Нет, она не могла умереть, потому как была бессмертной, и раны затягивались на глазах.…Но боль, нестерпимая боль не унималась…

Она не могла понять, откуда эта боль? И тут вспомнила о Франческо…и увидела его, привязанного к столбу, и увидела языки пламени, уже лизавшего его ноги, и услышала его стон: «Боже…Боже, не оставляй меня…» И она ринулась вниз, обняла его своими крылами, и прошептала: « Я здесь…» Нестерпимая боль пронзала ее тело, но она была счастлива, потому что он уже не чувствовал боли...

***

«На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею…» (90 Псалом)