За окном идет дождь, и нет сил не писать об этом. Его течение бесконечно. Оно размывает пространство и время. Оно делает мир абсолютно неопределенным, непознаваемым в полной мере. И только грусть улыбается прямо в лицо. Ей нечем меня беспокоить. Она единственное, что во мне уже навеки - она моя сущность.

Говорят, что приходит в дождь, то остается надолго. Этот дождь родился вместе со мной, и я до сих пор подбираю его капли. Мягко и неназойливо он сопровождает меня на любом пути.

Шагаю по мокрому асфальту. Тот черен глухой смолью, но нет - нет, да и сверкнет в нем яркими, радужными гранями не прошенный в скучной серости бриллиант. Я не признаю шапок, и вода с неба не медлит забраться за воротник. Разве это куртка? Карманы промокают и подклад никакой. Но мне нравится кожа, и воротник торчит торчком. Это как у чекистов.

В общем-то я не злой, но жестоким приходилось быть не однажды. У каждого двора свои законы. Один из моих старших дворовых друзей предложил славный рецепт - бить первым, и был абсолютно прав. Иногда я не успевал, но в целом нехитрый секрет срабатывал неплохо. Мы играли, спорили, ссорились, выясняли старшинство. Это очень похоже на взрослых - они наши учителя. Они придумывают для нас правила и жестко вводят их в жизнь. Вот только кулинарные книги изнашиваются гораздо медленнее, чем их обладатели. И нет уже того яркого привкуса победы, достижения. Похоже, у меня к ним основательный иммунитет. Кто виноват? Просто я сам предаюсь течению реки прожитых лет...

Слышать падение самой обыкновенной капли дождя занятие не из слабых. Но ничто не сравнится с падением сумеречной громады этого мира через твою душу. Время для нас лишь отблеск извечного сожаления о себе и через себя. Тела догоняет старость, мир постигают утраты, но разве мы не знали об этом?

Сожалеть или процветать в солнечном тумане незнания? Нет, я предпочитаю поток. Он и символ, и действие одновременно. Меня увлекает его всеохватность и всепрощение. Я только малая часть его неудержимой силы, капелька - с глазами осознания, прорезанными вовнутрь.

И все-таки это колоссальная удача - иметь такой город детства. Роскошь, выпавшая на долю далеко не каждому. Не знаю, для кого его строили. После долгих размышлений я понял - это абсолютно не важно. Ведь город - он мой. Я не обязан делиться ни с кем, даже с мнящими себя его хозяевами. Алма-Ата - она удивительна в любое время года, но осень отчетливей и любимей вдвойне.

Я возвращаюсь в тот серый осенний день не потому что он был отмечен печатью событий и движения. Хотя помнится, что какая-то совершенно незнакомая девчонка предложила сходить с ней в кино. Это странно, но это лишь отблеск настоящего.

В нем, настоящем, со мной ничего не произошло. По крайней мере, сторонний наблюдатель прошел бы мимо равнодушной походкой, ничего не отметив в блокноте. Но это был день падения Мира для меня. Что-то случилось... Накатило волной.

Опадали листья с дубов и кленов - большие, желто-зелено-яркие, нереальные в законченности и новизне. Каплями дождя опадало к земле бесцельное, мутное небо. Оно не знало, к чему длится этот день. Зачем он влачит столь жалкое существование и так долго не кончается ночью. Казалось, что вечер начался еще утром, когда прохожие, склонив озабоченные головы, спешили на службу. Да не дошли, заблудились в туманном круговороте. И окна в их невысвеченных конторах подернулись бельмом блеклости и неутоленного ожидания.

Два мира смотрели мне в лицо. Один был чужд всему человеческому и создан людьми для собственного, будничного время препровождения. Другой, зовущий надеждами в даль, не был реален. Так как НИКОГДА мы не сможем смириться с его сосуществованием.

А одинокие капли плодили одинокие пузыри на лужах, и дождь не решался закончиться. И все вокруг кончалось и не могло закончиться. И я подумал - куда течет время, и что стоит за столь обычным словом из пяти букв?

Вот секунда, нет, эта уже другая. Чем они различаются друг от друга? Что вмещает в себя тот неумолимо пролетевший миг, из которого состоит вечность? Когда и зачем время вошло в меня, и будет ли больно, когда оно уйдет?

И тут я окончательно понял, что обязательно умру, и время покинет меня. В единый миг став чуждым и холодно колким, оно безжалостно бросит бессильное тело в водоворот неизведанной глубины. Смерть представилась бездонной, темной ямой, в которую можно падать до бесконечности.

Я испугался. Я испугался за свое вдруг обретенное эго. Я понял, что существую, и мир мой не вечен. Я стал тем, кем остаюсь до сих пор.

 

1.

 

Стоял теплый, весенний вечер. Мы - лбы-переростки от скуки резались в мослы. На сгущающиеся сумерки всем плевать, а уроки попозже. Надвигаются праздники, за ними и лето. Весна не осень. Она несет ощущение движения. Как приятен воздух ее. Я могу снять пиджак и идти в одной рубашке. Свежий ветер еще холодит грудь, но спину греют жаркие лучи солнца. Все меняется, все растет.

Вдруг разом в одну из еще редких теплых ночей город становится чуть зеленым. Зелень робка, непостоянна, она скромно надеется на благополучный исход событий. Ее нежная, светлая нерешительность по-особому трогает за душу.

Скоро плодовые деревья станут бело-розовыми. Мягкая волна запахов затопит город. Она достанет и нас, обитателей унылых четырехэтажных коробок. Впрочем, нет, дом наш, заплетенный сплошной сетью дикого винограда, всегда был чем-то особенным. Немой участник и свидетель важнейших событий твоей жизни поневоле становиться живым.

Но день кончился, и на улице зажгли фонари. Там, где их не было, окончательно стемнело, и я подумывал, куда податься. На праздники, давали немного денег, и их можно потратить в свое удовольствие. Кто-то подкапливал на вино по рубль две, кто-то покуривал, и я в том числе. И еще нравилась музыка, но кассеты, слава Богу, иногда покупали родители.

Покуривал я почти официально. После того, как отец пару раз забирал меня из милиции за выпивку по подъездам и прочее, родители редко вмешивались в мои детские дела. И поэтому, когда двое пацанов из нашего двора предложили поехать на Капчагай отдохнуть, решение было принято безотлагательно и лично мной.

Не знаю, почему они подошли именно ко мне. С одним из них, отношения сложились более-менее приятельские - мы вместе носились с мячом по двору. Со вторым куда как сложнее.

Олег мастер разного рода похождений по подвалам, закрытым углам и чердакам. Я сопровождал его не однажды. Но он вкрутую помешан на приключениях такого рода. Ближе к этим событиям мы с ним пару раз жестоко, без причины подрались. Тогда радостный гомон - аккомпанемент наших сотоварищей заполнял вытоптанный пятак поля. Подзуживали старшие, гладиаторам нужен цирк. Из обоих сражений я вышел сухим из воды, а он с синяками и обидами.

И все же, он выбрал именно меня. Узнав тех, кто стоял за его плечами во время вербовки, я говорю - ничего удивительного. Ему так и сказали - маменькиных сынков не брать. А Олег? Он стал другим, и ребячьи обиды не имели никакого значения.

Мне доверительно сообщили, что едем мы с секцией, но это так, для отвода родителей. Отдохнем - класс. Да и мужики неплохие, без нудности. Собираемся в два часа на автовокзале, под башней с ходиками на кумполе. Посоветовали взять рюкзак, пару одеял и чегой-нибудь вкусненького дня на три, а лучше на четыре. Я так и сказал опешившим от неожиданности родителям.

Они не отказали, но и отпускали без всякой охоты. В секциях я занимался и раньше. Первым опытом было плавание, и тянулось оно довольно долго - года три. Затем пришло время бокса, которое закончилось забавным поединком толстого и тонкого. У тонкого были длинные руки и он нокаутировал меня в глаз.

Так все и осталось, правый глаз видел хуже чем левый, а бокс продолжался без меня. Позже приключился роман с борьбой, но длился он с перерывами, быстрой сменой тренеров и секций. Тренеры находили меня перспективным, как и остальных толстых мальчишек. Вот сало в мышцы перекачаем, такой парень получится, настырный и с головой, - говорили тренера.

Нудноватые ребята с определенной целью что есть мочи лупили груши, вели бой с тенью или подбрасывали человекоподобные тюфяки. Они стремились не оказаться обиженными, а я таковым себя не ощущал. Их целеустремленность в битве друг с другом не завораживала, а наводила зеленую скуку. Видеть Спартака в начале его карьеры не всегда интересное занятие. Да и кто ж из них вырастет в Спартака? Забавная, вечно лающая друг на друга стая, очерченная перебитыми носами и ушами в форме вареников.

А мы ходили в горы теплой компанией из нашего класса. Заправляла Ольга - пионервожатая. Маленькая росточком (мы перепрыгнули ее в этом очень скоро), она стремилась сделать из нас что-то, ведомое одной ей.

Рано утром, в очередное воскресенье, мы выходили с котомками из дому и когда удачно, когда не очень, пытались загрузиться в автобус, едущий в горы. По прибытии, мы обследовали очередное ущелье, доходя пешочком до самых высот, хватали очередную порцию пьянящего горного воздуха, холодную воду родников, и делали долгий привал. Там, наверху, начиналось пиршество. Компания опорожняла котомки на общий стол и проявляла завидный аппетит. Веселились не то что в школе. Ольга нас не стесняла. Кричали, орали, бесились до потери пульса. А потом домой, вниз. Для начала бегом, а в конце - еле волоча избитые ноги.

Однажды осенью, когда трава высохла, оставив хрупкую, почти невесомую подушку нежити по склонам гор, мы с другом Серегой приотстали от однокашников. Решили забраться вверх по мелкой осыпи к скале и покарабкаться.

Скала была белая и шершавая, сплошь покрытая сухим, пыльным мхом. Сергей испугался, а я полез наискосок. Склон круто ушел вниз, обнажив каменный отвес и оставил меня наедине с высотой. Я стушевался и не знал, что делать дальше.

Как-то особенно остро пахло полынью и иной горечью. Ноги ползли вниз сами, руки потели и разжимались. Я испугался и прыгнул. Очень быстро меня встретила мягкая осыпь и обидные колючки. Исполосовался как Винни Пух, от удара жутью болели суставы, но через пять минут мы с Серегой благополучно присоединились к остальным. Правда в каком виде? Всю дорогу домой Сергей смотрел на меня с укоризной и усердной крутил пальцем у виска в знак моего полного идиотизма. Но Ольга ничего не сказала.

А еще наша школа занималась геологией. Академия наук проводила детскую экспедицию на Курдай, и два параллельных класса попали на мероприятие республиканского масштаба.

Нас увезли за двести километров от родного дома и бросили вместе с преподавателями географии посреди сухих жарких предгорий Кунгей-Алато. Базовый лагерь разбивали взрослые геологи. Они каждую мелочь предусмотрели - и палатки, и быт. Рядом с лагерем текла мелкая теплая речушка, по берегу притулились искореженные долгим временем ивы.

Мы перегородили ее мутные, мелковатые воды, отрыли котлован и купались до умопомрачения. В свободное от занятия время молодые геолухи учились варить макароны и прочее, разводить костер, принимать радости походной жизни.

Народец пообтрепался и накуролесился вволю. Я нашел маленький полудрагоценный камень гранат, да и потерял его по простоте. Одновременно с добычей драгоценностей начиналась золотая лихорадка. Тесная трехголовая компания из параллельного "А" класса упорно намывала халькопирит в россыпи, как металл, исключительно похожий на золото. Кто-то раскопал нечто напоминающее серебро. В свою очередь наш тройственный союз с Серегой и Ник-Дилом отправился в разведку на скалы.

Я сдуру надыбал стенку, которую не могли пройти прочие слаборазвитые. Отваги хватало с лихвой, и приступ стены был неминуем. Немногие столпившиеся в отдалении зрители видели, как я с нее летанул. Сам помню скорчившихся внизу подельников. Видно никто из них не хотел быть подушкой, на которую так необходимо приземлиться.

Вторичный удар о грешную землю получился не слабый. Легкие намертво стянул огненный обруч, и я никак не мог расширить пространство груди. Сбежались сотоварищи, даже наша училка успела подтянуться к месту происшествия, а все никак.

Глаза лезли из орбит. Надвигалась жуткая, кромешная темнота, когда неожиданно отпустило. Опьяняюще сладкий, подкрашенный сыростью речки воздух ворвался в слипшиеся нутро. Говорят, я немного заматерился, но училка не ругалась, а лепетала что-то про запрещенного Господа.

Таким крайне нелепым образом я стал известен всем компаниям других школ, а синяк, добавочно поставленный Ник-Дилом, сделал мой побитый колорит практически неповторимым.

Синяк тот вышел в деле тривиальном, почти бытовом. Серега смастерил лук, здоровый и тугой как у Робин-Гуда. Стрелы у него получились явно нешуточные, наверное, сантиметр в диаметре. Тут нас есть позвали - кашу рисовую на молоке.

Не знаю, как лук оказался в руках этого идиота? Направил его на меня, натянул что есть мочи. Сиди, не двигайся - говорит. Я не сдвинулся, только ложка из рук выпала. Он этой дубиной прямо под глаз угодил. А если б дернулся? Тут я не матерился, а замолчал в тряпочку и ушел подальше.

Потом еще много чего произошло. И на ослах катались, и заброшенные урановые рудники осматривали, и между собой ссорились, и с девчонками, но так, общим фоном. Это уже не экспедиция, а сложности детства и прочее.

 

2.

 

Шествуем по улицам, дополна запруженным весенним Зеленым базаром. Снуют покупатели, призывно, деланно ласково вещают продавцы. Пахнет шашлыками, чебуреками, первой волной зелени с типовых прилавков.

Гомон шапкой повис в и без того плотном воздухе. Кто-то торопится и судорожно глотает. Кто-то лениво дожевывает кусочки ароматного, пропитанного саксаульным дымом бараньего мяса, запивая пивом или газировкой. И над торговым действом, сверху, еще выше парят задиристые трели грамзаписи. А то еще шоколадом дохнет с недалекой кондитерской фабрики. Тут такое споешь.

Солнце слепит вовсю. Я топаю вниз к автовокзалу широким шагом с прихлопыванием подошвами ботинок об асфальт. Мы спешим, автобусы не любят опоздавших.

Непривычно шагать под рюкзаком. Задеваешь прохожих заплечным горбиком, они оборачиваются. Успеваю скользить взглядом по непрерывным рядам стеклянных киосков. Что только здесь не продают и не покупают. А еще чинят сапоги, часы, гравируют и паяют вполне недорого.

Мы прошли базар и это его не государственные останки. Здесь много цыган, чеченцев, ингушей и прочих подобных. Стоят возле национальной гордости - вазов-шестерок и в очередной раз смахивают пыль с шоколадно-лакированных боков. Их мир - купля-продажа, а мы так – атрибутика, чудаки без денег. Купил пачку «Стюардессы», на природе пригодится.

Вот и автовокзал. Отсюда отъезжают продавцы - огородники после многотрудного торгового дня. Сутолока еще та. Когда-то здание Автовокзала было белым, но сейчас... Теперь от дождей ему достались водяные орнаменты желтого и серого цвета а-ля Восток. Местами покрытие пообсыпалось, обнажив черный, пузырящийся на солнце гудрон.

Мы двинулись не к главному входу, а чуть правее, к высокой стелле - часам. Она сделана из литого бетона, украшенного штукатуркой в наплыв. С ее ближней стороны коротала ожидание смехом и разговорами небольшая компания из парней, девушек и даже мужчин.

- Новички? - утвердительно спросил у Олега невысокий, но плотный светловолосый детина.

Его лицо светилось уверенностью, даже самодовольством, но оставалось открытым и веселым. Он щурился, как все близорукие, не носящие очков. Но и это его нисколько не смущало.

- Так, колбасу взяли? – балагурил венценосно-напыщенный мужичек, - ну вот, опять никто. Я этому Никто памятник скоро поставлю. С колбасой каждый раз только он. А зовут меня Володя. И я ваш тренер. Так что слушать - прямо сюда. Поняли?

Я понял, но особой радости не испытал. Я же отдыхать еду. Да пошли вы все. Но странно, до чего они яркие, веселые. Что-то общее и правильное связывает их. Наполняет им одним ведомым значением. Предвкушением чего-то большего, какой-то единой цели.

Кажешься лишним среди улыбок, похлопываний по плечам, радостного оживления при виде вновь прибывших. Стоим с Лосевым в сторонке, потупив в землю глаза, а народ прибывает.

- Верунья! Какие люди! Фаиночка, заварку взяла? Ну ты молотуля! - не уставая, обволакивающе-счастливо причитает наш "тренер".

И именно тогда захотелось разделить это. Быть небезразличным.

 

Кого-то ожидали, а он запаздывал. Наконец джентльменское время вышло, с каждого носа собрали по рубль десять, и мы поехали.

В окнах автобуса сквозит прохладный встречный ветер. Красные шторки высунулись в верхние окошечки и полощутся снаружи. Смесь света и тени до слез рябит в глазах. Солнце сквозь листву. Зелень деревьев яркая, сочная. Солнце еще не иссушило ее, а весна не позволила покрыться бледным налетом пыли из-под колес автомобилей. Глаза закрылись сами. Я прикорнул чуток.

Проснулся от жары. Солнечный зайчик давит на руку как из-под увеличительного стекла. Дремота лениво ломит тело. Затекли ноги, отсидел задницу. Пот течет прямо по позвоночнику, липкий, противный. Я потянулся и слегка въехал кулаком в Олега Лосева. Тот не проснулся, только прочмокал что-то во сне.

Автобус несется по черной, раскаленной лаве асфальта. Она перечеркнула надвое бело-желтое, выжженное тело пустыни. Местами из песка, пыли и еще чего-то солнце слепило сияющие чернотой обсидиана оплавленные проплешины.

Травы не осталось. Ее время кончилось с апрелем. Сухие ржаво-зеленые обвертки жизни отделились от тела пустыни и перекати-полем шатались между барханами. Тонким шелестом осыпался сухой песок.

В пологую горку мотор ревел до предела надсадно. Стало еще жарче. Непроходимая, обнявшая мир теплота лезет под одежду, проникает в каждую пору. Почти все пассажиры спят. Азиатская сиеста. Рты открыты. Кое-кто храпит почище мотора. Бисеринки пота, словно гнезда насекомых, притулились на разнообразных лбах и загривках.

Но наш тренер не спит. Замерев на секунду, он смотрит мимо, будто вникуда. Я уже знаю, что его зовут Володя Горбунов. Он настоящий кандидат в мастера спорта по скалалазанию.

Будто уловив из пустоты важную и единственно верную мысль, Володя переключается и с жаром объясняет молодой, симпатичной девушке, куда надо ставить руки и ноги. На скале, конечно. Как это выглядит? Ей лет семнадцать. Заворожено смотрит ему прямо в рот и послушно кивает головой. Забавно. Володя почти смеется, а она почти плачет. Она напряжена. Почему? Я не слышу - мерный, тяжелый гул движения перекрывает звуки голосов.

Но вот переключили скорость. Мы выбрались на бугор. А впереди горизонт вспарывает узкая, быстро растущая, перенасыщенная небом вязкая голубизна. Словно женщина посреди пустыни. Вода, озеро-море Капчагай. Влага манит ярким, наманикюренным коготком мои губы к себе. Ох как жарко. Я хочу это.

Автобус зашевелился. Хлопают по плечу спящего соседа. Тот подбирает слюни. Приехали. Дорога кружит стальными каемками транспортной развязки. Эстакада.

Посреди пустыни, рядом с обширной чашей влаги, из песка вырос молодой, квадратно-панельный город. Тоже Капчагай. Чахлые, неокрепшие деревца карагача борются с неподатливой на жизнь почвой. А пятиэтажные каменные коробки домов борются с населением за выживание. Человек недавно пришел сюда.

 

Вот вруны, Капчагай здесь ни при чем. Ну Олег дает. Оказывается, нам еще добираться километров тридцать. Едем к реке Или. Это в сторону Баканаса. Народец разминает конечности, трется около кучи рюкзаков. Здоровые такие кули, зеленые, удобные. Абалаковские называются.

Длинноногий, худой парень лет двадцати пяти Сергей Квашнин идет в местную забегаловку за лепешками и лимонадом. Его горло прикрыто налетом черной, густой щетины. Внимательные глаза под низко посаженными, кустистыми бровями. Тоже командир.

Дороговато, но хочется и того, и другого. Съестного и влаги, побольше, побольше! А буфет похож на помойку. Здесь цедят пиво из засиженных мухами кружек. Небритые мужики цепляют презрительными взглядами. Мы - дураки под рюкзаками.

Песок раскален так, что прожигает сквозь кеды и носки. Ноги по щиколотку уходят в дышащую жаром, белую массу. За борт обуви набиваются сухие колючки. Они мелкие и острые как рыболовные крючки. Приходится останавливаться и отсекать наживку пальцами. Пренеприятно волочить ноги за собственной тушей.

Шлепаем в сторону заправки. Недалеко, метров пятьсот-шестьсот от местного автовокзала. Дальше будет хуже! - радостно, наперебой сообщают важные старички. Похоже, ребята тащатся от того, что будет. А я не очень. Дорогу, говорят, продолжим автостопом. Незнакомо. Я так еще не ездил. И какой дурак возьмет нас за просто так?

Замазанными пальцами водители теребят путевки и комкают талоны на бензин. Вечно спешащие, они отрицательно мотают головой в сторону надоедливых просителей. С отъездом проблемы, но обстоятельства нисколько не смущают моих спутников. Они задорно снуют между машинами, разыскивая сочувствующих.

Наши девушки с рюкзаками сидят под навесом мастерской по ремонту покрышек. Мужская компания зовет их тетками. Подумаешь, бабушки какие, по шестнадцать и чуть более лет. Но так их величать и придется, из всех не выпадешь.

Несмотря на то, что мы подпрыгиваем, а они сидят, тетки уезжают первыми. Их берет на борт новенький фургон-головастик. Но мужики тоже не промах. Бегу с рюкзаком наперегонки и с маху вваливаюсь в пустой кузов грузового ЗИЛа.

Ветер отчаянно треплет волосы, щурит глаза. Но в кузове удобнее, чем в автобусных креслах. Уселись мягко, не жарко к тому же. Проезжаем Капчагайскую ГЭС. С моста через реку Или хорошо видно серое, строгое здание. Тут из моря рождается река да и вертит турбины.

Машина гудит на новом подъеме. Поворот черной ленты в сторону Баканаса. Вот уже и не видно нашего рукотворного моря. Еще подъем. Я впитываю кожей восхитительное зрелище. Аж мурашки.

Над жарким маревом уходящей за горизонт пустыни перегретыми потоками от земли к небу колышется воздух, делая сущее нереальным. Там, в заоблачной бирюзе, медленно плывут белоснежные, гигантские конуса гор Заилийского Алатау.

Будто айсберги, решившие пересечь пустыню вереницей пространства, вершины тянутся по задворкам горизонта. Только что я был там, у подножия горного храма. И спустя миг жизни я здесь - в другом, оторванном от прошлого жарком, пологом мире.

Забарабанили ладонями по гулкому железу кабины нетерпеливые. Тетки стоят у обочины, улыбаются и призывно машут руками. Вокруг них ровная как стол, выжженная зноем желтая равнина. Горьковатый запах перекати-поля, горячей, пыльной земли, смешанный с чуть слышным привкусом плавящегося асфальта. Машина тронулась, легко покатилась по пологой нитке дороги. Вот она уже лишь черная точка в мягком, колышущемся мареве далека.

- Вон, видишь Кер-Булак, - говорит Маликов, разворачивая мой взгляд направо, - случай, один потеряешься, так топай на него. Может, выживешь.

Маленький магазинчик, слепленный из стекла и серых бетонных панелей. На покрытой битумом крыше труба метра два высотой, да полукругом стоящая вывеска из пляшущих букв. Немного скошенного забора, строительный мусор, больше ничего. Карточно-опереточное жилстроение на фоне бескрайнего, пустынного горизонта.

- А сейчас куда?

- Видишь, налево от дороги линия высоковольтных опор? Между пятой и шестой.

- Чего-чего ?

- Правим между пятой и шестой, от первой левой видимой.

Мы раздеваемся до плавок и двигаем между пятой и шестой. Жар уже спал. Огромный, кроваво- красный диск солнца колышется прямо по курсу, в такт противовесу рюкзаков. Ноги холодит свежий, чуть слышный ветерок.

Оглядываюсь. Домик с радугой из букв то скрывается, то появляется как последний ориентир возвращения. Тонкие спицы опор растут почти неощутимо. Все время кажется, что они ближе, чем на самом деле. Но идти довольно приятно. Ровно, мерно, без особого напряжения ноги размеряют пространство шагами, и оно меняется.

Пустыня похожа на море с застывшими, пологими буграми исполинских волн. Слева направо ползет солнце, и тени вкрадчиво нарастают на барханы. Мы проходим между пятой и шестой опорой, давно устав ждать столь торжественного момента. Телепаемся мимо остатков кошары - жалкого жилья для баранов и шлепаем, шлепаем ступнями о непрекращающийся путь.

Оказывается, мы шагаем слишком бодро для моего хлипкого тела, и я давно устал. Рюкзак оттянул, стер плечи и немилосердно лупит под зад. Даже хребет болит. А затекшие, непривычные к ходьбе ноги пора менять на костыли.

Мне говорят - не ной. Они вспоминают свой поход сюда на восьмое марта. Тогда на земле лежал снег, а под ним по щиколотку ледяной воды. Здесь вода? Я не верю. Здесь не бывает воды. А они вспоминают, как было плохо, и им весело.

- Помнишь, как ты провалился в речку под снегом по самые..., - говорит один и смеется.

- Помню, - говорит другой и улыбается в ответ.

Нас догоняют опоздавшие на автобус. Это Гриша. Годов ему к тридцати, и ведет себя дядя достаточно независимо. Они с женой утверждают, что мы выбрали неправильное направление и идут чуть в стороне от прочей компании.

Споры о правильном направлении, самой близкой дороге не прекращаются не на минуту. У каждого личные ориентиры, а может, их и нет вовсе. Я вот не ощущаю. Наши ноги не нуждаются в специальной колее. Дорог великое множество. Вытянувшись в линейку, мы шагаем каждый своей. Здесь важно лишь направление. А впереди блюдцем маячит пупырь со срезанной макушкой. Идем на него. Это с непререкаемым авторитетом решает Володя.

Выбираемся на очередной, пологий бугор. Природа разом щедрится на краски. Равнина обрывается, распахнутая вниз крутым каменистым спуском. Там, в тенистом огромном провале, призывно блестя голубизной, тянется река Или.

Она совершенно спокойна в медленном, неспешном движении. Ее изгибы уходят в немыслимую даль, теряются за горизонтом. Ее окаймляют зеленые чащи кустарника, травы, да редкие скопления небольших деревьев. Внизу много скал. Они причудливы, закруглены фигурами и фигурками великанов из сказок, неведомых духов прошлого.

Ноги идут сами, смешно зависая в воздухе. Появляется тропа. Она усеяна плоской галькой, наступив на которую, легко прокатиться в тартарары. Иногда бредем по мелкой осыпи, а та двигается вместе с нами и шипит будто гадюка. Под конец лезем прямо по скалам. Они похожи на стертые в веках ступени, но, слава Богу, пологи и не так велики.

Над нами, новичками, смеются, показывают как ставить ноги, чтобы они не ползли. Но это не трогает меня. Мы почти у цели, и наконец-то можно отдохнуть. Но оказывается, заботы только начинаются. Ставим палатки, натягиваем и разглаживаем их непокорные бока. Я в палатке с двумя Олегами. Нами, новичками, командует кто попало - "принеси, подай, унеси".

- Продукты в холодильник, - указывают мне на глубокую яму под камнем.

- А не стибрят ?

- Да кто тут...?!

Непривычно.

Приятная пора - сумерки. Они здесь долгие, не то что в предгорьях. Там раз и закончились. А тут от захода солнца до темноты порядочный промежуток времени. Здорово шастать в прозрачно чистом и теплом воздухе. Он обволакивает, обнимает тело. Ох как не хочется чего-нибудь надевать. Скорей бы смыть с себя пот.

- Кто за водой? - спрашивает Володя.

Конечно, я. Мы собираем котелки и с двумя Олегами двигаемся к реке. Остальные мужики заняты работой. Никто не сидит на месте. Походники развивают кипучую деятельность по обустройству территории. Мужики правят стол, сложенный из каменных плит такой величины, что сами строители смотрятся пигмеями.

Почти стемнело. Место, где находится наша стоянка, называют Гавань. Похоже. Слева скала огромная, величавая - называется Броненосец.

- Основной массив со стороны реки, но мы будем лазать в Гавани, - важно сообщает Маликов, - по Основному старички лазают.

Олег в секции целых два месяца, и я смотрю на него с уважением. Остальные сотоварищи - осенний набор прошлого года. Юра Горбунов - младший брат тренера, быстрый хваткий, говорливый. А вот Гриша вообще особый. Он КМС так же, как и Володя. А мы? Мы б/р – как есть безразрядники и новички к тому же.

В сумерках река блестит белым. В ней отражается светлая полоска западного неба. У берега свежо и насыщенно пахнет речным илом, мокрой зеленью. На той стороне мерцают огни костров.

- Рыбаки и матрасники, - так же весомо и чинно поясняет Олег, - нажрутся и в воду лезут. Тонут, как коты.

Хорошо слышно голоса с того берега. Кажется, рукой подать. Правда, слов не разобрать. Звук свободно скользит по гребешкам мелкой ряби, но быстро теряет смысл в отражении от еле видимых, темных скал.

Я захожу по колени в теплую воду. Объемно зудит мошка. Слава Богу, пока никто не кусается. Умываюсь - купаться по ночи прохладно. Затем аккуратно набираю полные бачки, стараясь не вымазаться в жирной саже их стенок.

 

Компания удобно устроилась за каменным столом. Чай готов. А принесенная вода для мытья посуды. Нам достаются незавидные места.

- Кто не успел, тот опоздал, - утверждает Володя.

Это закон, с которым мне придется в начале активно мириться, а затем так же активно пропагандировать и применять.

Чего-чего, а аппетиту сейчас не занимать. Но почему-то мы болтаем как заведенные. Нити разговора сплетаются вокруг тренера. Он сыплет историями из личной и не личной жизни, поговорками свежайшего производства. При этом бравый наставник успевает первым дотянуться умелой и быстрой ложкой до каждой баночки со вкусненьким домашним угощением.

В конце концов темы скатываются на скалы. Зацеп, карман, кулуар - слова режут уши, не наполняя мозг смыслом. Увлеченность скалолазанием захватывает компанию. Мельнично размахивает руками высокий и нескладный как Дон Кихот Квашнин. Перебивает других Горбунов-младший. И тетки в карман за словом не лезут.

Шумный говор перемежают раскаты смеха. Юмора здесь - на полные двести процентов. Я пока понимаю лишь в общем. Кого-то ругают, кого-то потчуют, а над прочими слегка насмехаются, сравнивая с такими вещами, как матрасы и чайники.

Распорядок следующего дня таков: под руководством Мархлевского мы будем тренироваться на беговухе. Он старше меня года на два. Почти старик и большой человек для новичков. Второй после тренера. А говорят, что я неплохо бегаю, завтра посмотрим.

Володя взял гитару и запел громко и весело. За его спиной, в отблесках костра - ночь. Она обрывает пространство, делает непроницаемым. Тренер щурится. Поет, уходя в себя. Я думал, так только в кино. Я не знал, что в нашем мире существуют такие песни. Простые и сложные одновременно. Обо всем и ни о чем. О людях, горах, друзьях и вообще...

У Мархлевского мягкий и душевный баритон. Он доверяет нам самое - самое. Черные цыганские кудри наползают ему на лоб, глаза в задумчивости. Я совершенно не привык к полной открытости, без страха. Это завораживает. Другие подпевают. Даже Маликов, а я не знаю ни одной песни. Обидно...

Блики от света костра выхватывают лица. Они разные, но нет в них злости, позы. Они здесь такие, какие есть. Какие есть на самом деле. И это удивительнее всего.

 

Утро непривычно раннее. Кто-то стукнул по рыжему тенту палатки.

- Подъем!

Я потянулся и вылез наружу, ежась от накатившей свежести. Сон слетел с легкостью паутинки. Прямо передо мной метрах в ста, огромная, серая, мшистая вертикальная стена. Мы меж двух длинных скальных гряд. Они расходятся вниз, открывая выход к реке. Далеко и плавно.

- Витюля! С новичками бегом до шхельды. Разминка и обратно, - командует тренер.

Бронзовое от загара лицо Витюли в следах оспин. Он сложен как греческий атлет и довольно немногословен. Короткая стрижка, жидкие волосы, мощный, уверенный в силе торс борца. Более прочего, ему подходит неторопливость и основательность. И зарядка для него почти священнодействие.

Остальные старики вместо разминки пошли вешать трассы. Они обмотались барахлом как домовитые ежики. Чумазые дежурные деловито копошатся у костра. Солнце еще не встало. На небе ни облачка. Представляю, как здесь жарко днем.

Бежим. Дышим. И работаем ногами. Ну сейчас я им задам. Чуть побыстрее. Поравнялся с Витюлей. Поиграем в догонялки. Остальные отстали. Вдоль реки тянется скала. Не то что в Гавани. Страшная с мощными, вертикальными стенами.

- Все, хватит! - кричит запыхавшийся начальник. Я останавливаюсь и заворожено смотрю вверх. Стены скал темно-коричневого цвета, будто запекшаяся на жарком солнце кровь. Суровые в утренней тени, они недоступно крутые и гладкие, отполированные ветром до совершенства. Огромные вертикальные складки - строгие, величавые.

Только черные точки галок и ворон на полках, белые подтеки птичьего помета да треугольнички, нарисованные кем-то и зачем-то. Так высоко, что дух захватывает.

Активно трясем руками и ногами. Вертим башкой, задираем ноги повыше. Разминка называется. Затем идем к речке. У старичков полотенце на шее. Опыт есть. Витюля даже искупался. Его оханье и фырканье длинно несется над рекой. Вода прохладная и чистая как стеклышко. Я все одно не полез.

В лагере на столе долгожданный завтрак. Мы теперь не последние. Мужики с трасс приходят гораздо позже, но их терпеливо дожидаются у стола (заранее вооружившись ложками).

Завтрак съедается в три минуты. Народ поторапливается на скалы. Володя распределяет маршруты, разбивает на группы и двойки. Опять незнакомые слова - Бастион, Серп, Енбек, Город ...

Нам в Гавань. Будем тренироваться у самой стоянки. Старший - Мархлевский Александр. В Гавани скалы более пологие. Крутых мест почти нет, взгляд мягко скользит по округлым выпуклостям и впуклостям. Это для новичков - бегать по беговухе, как на разминке.

 

Боже мой, они меня опять накололи. И это называют беговухой? В целом щель довольно пологая, не то что у реки. Но вверху - там просто вертикально. Низ я прошел почти пешком. Первые три метра - бегом для приличия. Саня показал нам маршрут снизу до верху, легко и даже очень. А у меня...

Для начала я поломал ноготь. Не то чтобы он вырос очень длинный. Я внимательно посмотрел вниз на страховщиков, держащих веревку хором словно волжские бурлаки. И это меня не убедило. Я очень живо представил, как загрохочу вниз до их маленьких, слишком маленьких фигурок.

Этаж седьмой, наверное. Кошмар. Пальцы вдавились в камень сами собой. Но отступать было некуда. Вниз еще хуже, да и веревка не пускала. В ход пошло все - колени, локти, пузо. Я не цеплялся за скалу разве что зубами.

- Не смотри вниз! - кричал Саня.

- Что!? - судорожно вопрошал я, уставившись на страховщиков.

- Ноги ставь! - подсказывали уверенные в своих силах и очень серьезные бурлаки.

Но кеды не держали совершенно.

Последние два метра до карабина были вертикальны и ужасны. Я висел на руках и скреб ногами в тщетных поисках опор. Карабин помню. Как спускали – не твердо. Давила страховочная обвязка и пояс на желудок, а еще больше - дрожь и апатия. Туго выдавали веревку, я задыхался.

Я пытался держаться за скалу отключенными в боль руками. Они вздулись невесть откуда появившимися буграми мышц и не слушались, хоть убей. Снизу орали не умолкая. Как пупки не надорвали? Оказывается, ставить ноги на колени в местной компании считается неприличным. У меня не то что колени, каждая часть тела в ссадинах. Будто наждачкой прочистили.

- Вот так. Берешь зацепы руками и ноги ставишь на носки, - объяснял Саня.

- Вот так, - с жаром повторял Лосев, не подозревая худшего впереди.

Но полез сам и не добрался до страховочного карабина. Я был так доволен, что перебивал криками старших сотоварищей.

До прихода к власти жары мне пришлось пролезть еще раз, и этого оказалось откровенно достаточно. Хотя во второй раз лезлось значительно менее страшно и значительно лучше. Если немного стоять на ногах, а не лежать на пузе, двигаться вверх проще и естественней.

За нашу мелкотравчатую компанию лазил начальник Александр, а мы втроем, в рукавицах держались за страховочную веревку, будто бурлаки. По технике безопасности - как полагается. Особенно интересно, что лазал Саня в обыкновенных азиатских калошах. Черных, остроносых какие носят старые казашки. Говорят, что галоши - самая удобная обувь на скале. Придется покупать.

Потом носили камни и стелили дорожки, придавая лагерю праздничный вид. Завтра первое мая, будет парад и прочие торжества. После обеда и довольно продолжительного отдыха старики опять подались на ту сторону Броненосца. Их ждут река и крутые стены. Нам с нашими хилыми пупками там делать нечего.

Мы, сердечные лазали траверсом. Это когда не вертикально, а вдоль скалы и по самому низу. Мархлевский ушел к старикам, а мы остались на попечении Маликова. Он имеет черные, слегка потертые калоши и красную спартаковскую майку - есть чему поучиться и что потрогать.

Кусок траверса, который предстояло выучить - прямо под беговухой. Я помню его с закрытыми глазами : левой рукой за балду горизонтально, правой чуть ниже. Потом спускаешься по отрицательному углу почти донизу. Обнимаешь выщербленное ветром, колкое ребро обеими руками, и тут самое сложное. Надо качнуться вправо телом и четко взять откид для трех пальцев. При этом желательно удержаться ногами на скале, а не слететь на землю. И далее...

Ну в общем получалось как в первый раз. То есть ничего не получалось совершенно. Мы устали до изнеможения, но траверса никто не пролез, в том числе и Маликов. Он ведь тоже из новичков, хоть и пришел на месяц или два раньше.

Когда наупирались окончательно, пошли на другую сторону, смотреть на старичков. Там пекло настоящее, скалы на солнце плавятся. Под маршрутом, около анкерного столбика с кольцом для страховочной веревки, сидит Горбунов старший и орет что есть мочи:

- Ногу вправо! Еще правее!

- Да не туда! Корова. Руку выше! Еще выше, в откид...

А наверху, на высоте двенадцатиэтажного дома, кто-то из стариков упрямо шевелит конечностями и слушается начальственных указаний. Как паучок на потолке, веревочкой привязанный.

Причем, подсказывали друг другу все, и каждый громче, чем предыдущий. Мне это дело так понравилось, что за излишнюю в нем активность тетки посоветовали заткнуться напрочь. Я обиделся - хотел же как лучше. Но предложили пролезть стенку самому, а потом давать ценные указания. Да я двумя руками «ЗА!», но не пускали же.

 

Вдоволь наглотались терпкого, круто заваренного чая с сахаром. Вечер растворился в ночи последней вспышкой зарницы на западе. Отходишь от костра метров на сто, - и он будто зажженная в темноте маленькая, одинокая спичка. А мы вдвоем с Лосевым решили смыться и покурить.

Ночь здесь удивительна. Звезд мириады и они так близки, что кажется, видишь тень на земле от собственного тела. Вот где по-настоящему Млечный путь. Он действительно молочный и ничего не прибавишь. В горах небо глубже, здесь ласковей. Оно не холодит, притягивает взгляд и само тело в непомерную, растворенную объемность.

Огромные камни - истуканы окружают пространство котловины бесконечной вереницей. Беззвучно блестит серебристая река. Мы сидим на вобравших дневное тепло огромных валуганах и курим. Сигареты затхлые, невкусные. Не дымили два дня, отвыкли от табака.

Опасаемся ядовитых насекомых. Наслушались о фалангах и скорпионах. Сами пока не видели, но и так не приятно. Дружно, хотя и неожиданно для себя, решаем бросить курить. Это последние - и скомканная пачка летит в безвестность.

Мы уже полностью отданы новому миру, а в нем не курит никто. Мы хотим быть стариками. Мы желаем лазать как они и даже лучше. Нам нужны спортивные разряды и место среди их мужества и силы. Мир рисует новые, яркие картинки, творя невесть что с моим воображением. Я мечтаю о новых маршрутах.

Украдкой, пристыженно возвращаемся в лагерь. В нем нет места для слабости или лжи. У полупотухшего костра Володя без устали продолжает объяснять кому-то из стариков, как тот должен пройти стенку. Обязательно пройти! Он неистощим в своем увлечении.

Но нам уже все равно. И пусть острые камешки впиваются в бока, продавливая тонкий спальник. Пусть комар назойливо гудит под носом с явно агрессивными намерениями. Пусть кто-то неопознанный, маленький, но опасный забрался в запретную теплоту моего спальника и мелко копошится насекомыми ножками.

Мне плевать. Я устал до такой степени... Я видел в этот день столько, что видеть его более не могу.

 

Сегодня великий день - праздник Первого мая. Нас, словно уток к столу, фаршируют ожиданием прямо с утра.

- Готовы? - спрашивает сияющая Татьяна.

- К чему ?

- А увидишь, - и они смеются с хохотушкой Веруньей в кулаки. Смех комкает их лица, обещанием сияют глаза. А мне неуютно.

Я не заметил, что вчера вечером к нам присоединилась куча народу. Окружающее пространство утыкано палатками разнообразной формы и наружности. Желтые, красные, синие – они будто разноцветные грибы повылазили вокруг нашего лагеря.

Прямо напротив и ниже по склону метров на триста расположился «Локомотив». Выше, там, где кончается Гавань, проявились сине-белые цвета флага «Буревестника». Ближе к реке, рядом с огромным плоским каменюкой, кто-то, не стесняясь, написал «Енбек» на боку личной палатки. Да кого тут только нет. Человек триста – четыреста, не меньше.

Спортсмены и матрасники копошатся как вши в муравейнике. У каждого лагеря собственный дымок, а то и два. Стоят машины, мотоциклы, автобусы, грузовички. Выгружают снаряжение, продукты. Шастают в трусах, гоношатся, подпрыгивают.

Я смотрю дисциплины в «Спартаке» побольше, чем у большинства. Вон мужики стоят и курят, не скрываясь. А что мне до них? Я теперь спартаковец. С утра мне и остальным новичкам выдали личные обвязки. Сияющие чайники щеголяют в новой символике : "Спартак скалолаз". Я горд необычайно и не снимаю ремешков с торжественного момента получения.

Был праздничный завтрак - с тортиком соответственно. Граждане остались основательно довольны. Даже брюзга Маликов. Сейчас собираемся на парад. Говорят, ожидается грандиозное представление. Нас сбивают в кучу и распределяют на тройственные связки. В них мы прицеплены друг к другу, а прежде всего к старичкам веревками для пущей безопасности.

Новичкам тем, кто пришел только сейчас и вообще в этом году, прикрепляют сзади воздушные шарики. Нас так пометили. Остальные смеются. Со стороны очень весело. Отправляемся делать траверс Броненосца. Несем с собой флаг, где-нибудь повесим.

Полезли на Броненосца с самого его хвоста. Здесь он мал и тонок как древний динозавр. Первые пять метров прошли не напрягаясь, почти пешком. Но вот расстояние до земли такое, что в два счета можно сломать шею, и страховка ощутимо напряглась. Еще через несколько метров настоящая стенка. Вниз круто и далеко. Ноги задрожали, но тут же получаю пинка от более опытных сотоварищей.

- Не трусь! – хищно кричит Квашнин.

Опять граждане ржут лошадьми.

Выхожу за перегиб, там на хребте полого. Неимоверно счастливая толпа лежит кверху пузом и глазеет на обалдевших новичков.

- Ну как? - наперебой спрашивают тетки.

- Нормально, - отвечаю я, стараясь не глазеть по сторонам.

Под нами справа - Лева, слева - наша любимая Беговуха. Вижу широкую скальную полку - окончание вчерашнего маршрута. Внизу копошатся маленькие фигурки. На реке кто-то купается. Видно далеко-далеко. Или течет прямо из Китая.

- Не спи, замерзнешь, - сверху дергают веревку, и я подымаюсь еще и еще.

Тропинка, по которой мы шагаем, на краю вертикальной пропасти. Вернее, хуже. Давящая высотой пропасть с обеих сторон, но с одной стороны чуть пониже и покруче.

- Город, - основательно итожит Витюля.

Его лицу чужда и тень страха.

Но я вижу одну нескончаемую, плавную ленту реки. Кажется, она у самых ног, а я балансирую на лезвии бритвы над бездной. Меня за шкурку теребят неунывающие тетки. Слишком выпучил глазки наружу. Это весело.

Двинулись к Серпу и Енбеку. За перегибом скалы веревка медленно ползет через сдвоенные, страховочные карабины на анкерном столбе. Кто-то лазит по трассам и в праздники.

Я наклонился через край и впритык, близко увидел руку и каску. Конечности вместе с их обладателем чудом держались на гладкой вертикальной стене. Пальцы вцепились в крошечные зацепы. Их кончики белые пребелые.

- Куда прешь! - праведно и истошно заорали соплеменники.

Я получил легкую взбучку. И опять подъемы, спуски и подъемы. Внизу Бастион. Здесь крупноблочно, габаритно. Мы над стеной, на массивном выступе козырьке. Он обрывается вниз не стеной, хуже. Под ногами голимая пустота. Край мира.

- Исторический кадр, - балагурит Володя.

Его движения, ужимки опереточно вызывающи, смешливы, резки. Высота, будто пьянящее море его стихия.

- Тетки, ко мне, - он по-отечески берет за самостраховки Татьяну и Верунью и вместе с собой пристегивает их к страховочному тросу.

Они боятся, но тренеру наплевать. Он мягко, неумолимо настаивает, и бравая троица откидывается с отвесного края карниза над бездной. Тетки в притворном испуге мельтешат руками, мило улыбаются остальным…

Трос был - миллиметров двенадцать. В процессе тренировки, срыва на нем повисают два человека. Случаются пиковые нагрузки, рывки. Может в секунду кг сто и потянет. Но его ржавому железу уже тогда настучало лет десять. А их трое, на одном волоске… Я до сих пор боюсь за эту троицу над Бастионом. Она замерла во мне навечно.

 

Ноги смешно задираются вверх. Будто сами по себе. Качусь подошвами по мелкой осыпи. И ни капельки не страшно. Нахрапистая уверенность. Внизу лагерь. Накрыт стол. Эх, пообедаем.

- Ожили ? - подтрунивает Володя.

Конечно ожили, не то что на высоте. На мох ногу не ставь. Зацеп подергай, а потом бери. Да, неприятственно, когда под тобой лишние семьдесят метров полета. А ветер шевелит волосенки.

- Шарики отвязывай! Приехали! – галдят старики.

Мой лично лопнул Юрка - брат Володи. Зато разрешили снять сбрую (так Квашнин обвязки называет). Полегчало. Особенно за чаем.

Но отдохнуть по-настоящему опять же не дали. Я последние чаинки сплевывал, когда мужички загоношились.

- С горки кататься будем, с горки, - и усмехаются не добро и загадочно.

Долго перлись по пыльной осыпи вверх и на противоположный склон. Правда, и по скале шли немного, но так - в связки не цеплялись. Полого. Наверху скала странная - в дырочку. Сама круглая и дырки такие же. Метров сорок - сорок пять высотой. На ее темечке глыба с дом - чудом каким-то прилепилась. Я лезть на макушку не захотел. Она над пропастью почти половиной тела нависла - того гляди, вальнется.

- Она не падала ? - спрашиваю у мужиков.

- Падала, - со вкусом и весомостью отвечает Горбунов, - три раза на место ставили.

Ну ржут хором. А что смеяться, когда из щели арматура, трубы торчат. Значит кто-то сдуру пробовал махину свалить. Но куда там - в ней тонн сто, не меньше.

Мужики трос натянули между двумя скальными огромными болдами. Вот тебе и горка. Под тобой метров пятнадцать не меньше. За трос карабином цепляешься - и поехали на салазках. Весь в веревках будто паук в паутинке. Страхуемся по полной программе. Но тетки орали как резаные. Я и не пикнул. Скатился целых два раза и кучку синяков заработал.

Тут ведь не рассчитаешь. Веревку то передадут, то зажмут лишнего. А карабин по тросу - сыр по маслу. Скорость в три секунды набираешь. Дух захватывает.

Поздно вечером, при свете костра, нас принимали в скалолазы по-спартаковски. Вот это было зрелище. Нет, нас не мазали пастой и сажей. Нас не били калошами по бренному заду. Первый тест - на боязнь высоты. Мы, новички сидели в палатке и нас вызывали по одному.

Я вышел вперед, чтобы не ждать. Предложили с завязанными глазами прыгнуть вниз с доски. Предупредили, что двое будут подымать ее над землей повыше, а я могу держаться за их головы.

Из-под повязки ничего не видно. Как курица на хлипком насесте. Доску оторвали от земли, она заходила ходуном под моим весом. Я придерживался за макушки подымающих доску. Она медленно уходила вверх, а головы вниз.

Вскоре я был вынужден присесть, чтобы не потерять дружеские опоры под руками. Вокруг кричали - прыгай, а я не решался. Я не видел землю из-за повязки и боялся подвернуть грешные ноги. Наконец смущение одолело страх, я переклонился... И сразу же ткнулся коленями и носом в заботливо расстеленный спальник.

Сорвал повязку, мои провожатые катались по земле и камням, крепко держась за животы. И правда, в этой ситуации лопнуть от смеха не мудрено. Я потом сам испробовал на сотоварищах. Доску поднимали долго и упорно, сантиметров десять над землей. А те, за чьи головы ты держишься, садились на карачки медленно и равномерно. Иллюзия полнейшая.

Все уходит вниз, и тело теряет опору. Оно трепещет перед высотой, не представляя ее реальных размеров. Она кажется гибельной. И ты не веришь ни во что. Не веришь крикам, что ЭТО надо, что ЭТО надо делать только так, что ВСЕ будет нормально.

Я новичок. Я действительно не верю в руки, которые держат мою жизнь на страховке, на траверсе, на турнике. Я еще не знаю, что здесь невозможно предавать, даже если на карту поставлено главное, что имеешь - жизнь.

Это самое сложное и самое заманчивое. Учиться не предавать и не быть преданным. Наверное, именно это искусство и заворожило меня, втянуло в новый мир как воронка. Ведь путь - это шаг, а страх лишь повод для преодоления.

Затем преподнесли великое множество развлечений: битвы на подушках, телескоп, чихи. Не стоит выдавать маленьких, местных секретов, но, поверьте, каждое оказалось исключительно забавным.

А потом начались послепраздничные будни. Я мог делать по пять подъемов в день, но хотел большего. Болели в кровь сбитые колени. Тело покрылось ссадинами и царапинами. Скалы обтирали меня наждачной бумагой. И уже казалось, что иначе и быть не может. Я привыкал терпеть.

Зато перезнакомился с каждым и обрел назначенное место в новой компании. Оно не оказалось значительным, но цели, которые маячили впереди, обещали многое. Ради этого можно поступиться любым самолюбием. А может, я слишком сильно верю и желаю большего.

 

Обратно возвращались той же дорогой, правили на ту же опору. Хотелось домой, в город. Он теперь не казался жарким и душным. Здесь втройне жарче. Водички бы сейчас. Чтоб из-под крана. Почувствовать, как она пробегает холодом из горла в слипшийся желудок.

Дорога пыльная и более долгая, чем в первый раз. Полдень. Солнце висело над нашими макушками, и тренер вследствие сложившихся обстоятельств, и личного желания шагать без майки сгорел как рак в течение получаса. Но Горбунов не умеет унывать, он поойкивает, смеется сам, а более веселит других. Даже в автобусе до долгожданного города.

Добрались домой поздним вечером. Я загорел и подгорел довольно основательно. Особенно это проявлялось на бледном фоне окружающих. Слишком быстро ем и слишком много рассказываю. Глотаю разнообразные морсики и кваски литрами. Пустота желудка голодного волка. Сам не заметил, как свалился под бременем усталости и заснул.

Но и ночь не успокоила внутренности. Несколько раз просыпался от жажды. Жаркое солнце Или подсушило меня как рыбу на коптилке. До него я был слегка покрыт салом бездеятельности, а теперь в силу обстоятельств, жирок потихоньку вытапливался.

 

3.

 

Хожу на тренировки в понедельник, среду и пятницу. Играем в футбол, бегаем, растягиваемся, ну и силовая часть. В футбол я им дал по самые уши. У меня мячик к ноге привязанный. Подтягиваюсь не очень, зато отжимания идут, дай Боже.

Недавно видел, как Гриша подтянулся на турнике двадцать раз подряд. Это смотрелось. Ровно, уверенно и больше чем может присниться. Гриша вполне самостоятелен, не то что мы. С Володей он особенно неуступчив, вызывающ. И наш тренер не разговаривает с ним как с прочими неучами. А я пашу словно бобик, и любой меня учит. Ну ничего, где наша не пропадала.

Экзамены после восьмого класса сдавал без особой напруги, мешая тройки с четверками направо и налево. Чего жадничать? Мне разрешили не появляться на тренировках, но я все равно приходил. Мужики упорно наставляют меня, как делать то или это. У каждого свои подходы, своя рассудительность. Но серьезные, аж жуть.

Тетки то ко мне, то от меня, но тоже важные. Особенно Татьяна. Я пока плохо разбираюсь в дворцовых перипетиях. А новички как новички. Лосев, тот почти на тренировки не ходит и курить снова начал.

Олег Маликов покруче - пришел пораньше и нас привел. Парень основательный. Если пожрать, так из своей посуды, если снаряжение, то для себя - личное, меченное. Ну остальные, Ольга Мусаева, еще девчонки. Долго не протянут. Нагрузки и прочее.

А старики? О Грише я рассказывал. Он стоит если не над всеми, то поодаль. Он КМС, женат и самое странное, хочет завязывать. Это так далеко от меня, как и его двадцать девять с хвостиком лет от моих неполных пятнадцати.

Вот разрядники - другое дело. Очень даже рядом. Например, Игорек Трусилов. У него первый взрослый, но бегает вразвалку и со свистом, да и подтягивается кое-как. А Якунин имеет только второй, но здоровенный, будто Геракл.

Я видел, как в клубе альпинистов Витюлю торжественно поздравляли с присвоением спортивного звания. Наш Геракл светился словно пряник, когда трясли его руку. Далековато мне до принародных поздравлений.

Горбунов младший, тот на тренировке лентяй, но, говорят, лазает очень не слабо. А вот Татьяна, у нее хоть и первый разряд, зато она на городе третьей была. Там выступает по сто участников, КМСы разные, а она третья. Поэтому Горбунов вокруг нее и вертится - талант.

Это, так сказать, коренные старики. А есть и помельче - Мархлевский, Амирка Минбаев, Саня Якно. Они не намного и старше, как вначале показалось. Просто поопытней.

Сразу после экзаменов я стал готовиться к новой поездке на Или. Это вам не просто так, а почти спортивные сборы. Продлятся черт те сколько - недельки две. На одной из тренировок нам предложили задержаться. На лавочке у входа в стадион. Распределили что из продуктов брать, что из снаряжения. Самый почетный и тяжелый рюкзак у Витюли. Все железо на нем.

А нам – новичкам, кишка тонка. Продуктов мелочь, а из прочего снаряжения мне достались веревки сорок метров, да кувалда. Веревку дали, кувалду я на стройке спер. На пару с вездесущим Маликовым.

Собираясь, складывал рюкзак по новым правилам: мягкое под спину, тяжелое на самый низ, а что повкуснее, то поближе. Кувалду решил нести в руках - для пущей важности. Так к автовокзалу и отправился, при полном вооружении.

В этот раз в ожидании автобуса под стелой с часами старики нашли для себя довольно экстравагантное развлечение. Сама стела состояла из вертикальных ребер жесткости, и представляла собой заманчивый тренажер. Поглазеть на игры идиотов народу сбежалось предостаточно. Хорошо хоть не милиция. А мы забирались кто выше. Ноги в распор, как на картинке.

По времени всех приколол Гриша, но Горбунов рассмешил еще более. Он расклинился в межреберном пространстве стелы на высоте метров так-эдак семь. Пятой точкой в одно ребро, ногами в другое. Володя вместился так замечательно, что скрестил свободные руки словно циркач в трюке - на животе. Даже Гриша смеялся: так удобно, будто в кресле, расположился наш тренер на эдакой высоте.

 

Вы никогда не пробовали носить десятикилограммовую кувалду по степи пять километров под ряд? Если нет, то попробуйте - изумительное занятие. На четвертом забываешь обо всем, кроме самой кувалды. Мне советовали положить ее в рюкзак, но я бурно отказался. В конце концов, должен же я иметь хоть капельку собственного мнения?

Так и получилось : лень нашла мне работу, а упрямство довело до абсурда. Упрямство вещь непроходимая. Я оттянул руки так, что почти не мог лазать на следующий день. Чем заработал втык и внеочередное дежурство.

Главное дело – лазанье - получалось у меня из рук вон плохо. Я с детства привык, что любые упражнения идут у меня почти с первого раза : и учеба, и игры, и тренировки. А тут что-то заклинило, шестеренки не проворачивались, ну никак. А хочется, Бог мой, как хочется.

Вот у Амира на скале выходит лучше, складнее. По беговухе он летает как заводной. Мы осваиваем другие трассы в Гавани, но он и тут впереди на шаг, а то и на два.

Прямо напротив нашей стоянки еще одна скала. Она посложнее. Впрочем, скал, простых для тренировки, нет. Просто у кого-то мало воображения. Ограничьте себя слева и справа. Представьте коридор, который может быть прям, как натянутая струна или запутан, как хороший кроссворд, и вперед. Шаг вправо - нарекания страхующих товарищей. Шаг влево, и злишься сам на себя - ведь мог же?

Новая скала начинается вертикальной, местами нависающей стенкой высотой метра четыре. Этот пояс у самой земли, и он обрамляет ее по горизонтали. Дальше - полого и забегано стандартными маршрутами. А здесь - внизу штук пятнадцать выходов. Все разные. Каждый сложен по-своему. Я уже искарябан с лодыжек до кончика носа. Я никак не могу пройти Одуванчик.

Нет, этот выход похож на свое пушистое название только формой закругления стенки снизу вверх. Весь он покрыт острыми мелкими зацепками, величину коих никак не хотят осваивать мои бедные пальцы. Разжимаются, хоть тресни.

А вот Амирка Минбаев играючи проносится мимо нас. Горбунов лихо щелкает секундомером и орет "Давай!". А нам что давать? Мы переходим в разряд простых смертных, а Амир в личность с намеком на чемпионство. Обидно до одури.

 

Утром побежали на зарядку подальше - до Бастиона. Я еще не обследовал эти места, пока столько обязанностей, что ничего не успеваю. Нами как обычно руководит Мархлевский. Ноги легко шлепают по каменистой тропинке. Справа река, слева за нагромождением огромных глыб, утыкавших склон, основание Броненосца. Саня сосредоточенно работает ногами чуть впереди меня.

Теперь я не рвусь вперед. Все одно, если побежать быстрее, ему меня не догнать. Витюля - тот достанет, когда захочет. Но он равномерен как машина, на зарядке мелочиться не станет. Подрыгали ногами и руками тщательно и со вкусом. Разминка по правилам. Пошли с Витюлей и Александром смотреть скальные рисунки, давно хотел.

Почти у подножия скалы - гладкая, круто стоящая плита метров десять по периметру. Солнце и ветер славно отполировали ее, сделали зеркально-коричневой. На ней выбито резцом штук шесть изображений Будды. В центре Просветленный сидит в позе Лотоса, улыбчивый и шестирукий.

Красиво, как в музее, но ничего особенного. Похлопали Будду руками. Я сильно высоко не лазал, не то что Мархлевский. Страшновато без веревки. Мужики говорят, здесь был караван сарай на пути в Китай. Некоторые камни закопченные дымом костров, черные.

Веет стариной. Найти бы какой кувшинчик, желательно позолоченный. Да в многочисленных расщелинах кроме дерьма, мусора и паутины подозрительной ничего не обнаруживается.

Но это еще довольно безобидно. Пыль, ветер и солнечный жар переработают отходы в считанные дни. А вот современное рисовальное творчество... Как видно вдохновленные близостью загадок древности, наши горе художники избороздили порядочное количество камней неверной, но щедрой на дурную фантазию рукой.

Сообщения их до глупости стандартны - нарицательные имена, даты, кто кого любит и уважает. Маликов кричит, что за надписи надо давать по мордам. Я с ним согласен, но можно и пинка хорошего. А пока мы не спеша возвращаемся в лагерь, умытые и проснувшиеся окончательно.

Сегодня дежурит Горбунов младший. Худой, резкий как пистолет. Все ему не так. Красная майка из-под трико выпущена, принеси, подай, что сиднем сидишь? Хоть дух перевести? Так нет, не дает. А сам готовит неважно, не то что тетки.

Юрка личность непростая, себе на уме. Играет на гитаре отменно, лазает лучше большинства. К работе привычный, балагур еще тот. Да вот между братьями идет война. Не Великая Отечественная, больше смахивает на холодную. Но фитиль тлеет не переставая.

Юра ерепенится, пытается встать в позу частного лидера. Но с Володей в одной компании такое вряд ли возможно. Хотя, так сказать, оппозиция. И глубокая, как оборонительный окоп. А тут ежевечерние разборы тренировок и поведения.

Дело началось с восхождений, так они объясняют. На горе ругаться нельзя, неизвестно в какой срыв вылезет. Ну слезут, встанут на ровном месте и пошло: ты пошто каменьями сыпешь, ты на каком месте узел завязал...

Занятие понятное и нужное. Когда последняя жизнь на страховочке в руках у другого, и лететь ой как далеко, не пожелаешь, чтобы рядом из себя идиота строили. Я ни разу не слышал о том, что бы кто веревку выпустил, с испуга или по недомыслию. А вот как петелька сверху повешена? Она туда-сюда, туда-сюда под страховкой болтается.

Если правильно подвесить, ей сносу нет. А ведь может и за день каюк настать. Ладно, порча имущества и хамское вредительство, а если летанет кто, и, извините, насовсем? Ну вот и вздорят, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. По правде, заметьте, вздорят, до хрипоты и соплей в лицо окружающих.

Много чего копытят они по делу и без оного. А нам новичкам, как снежный ком - отходи, абы не задавило. До автокатастроф Володя, при всех своих амбициях, спор не доводил. Вскроет клапаны и пар наружу.

А воевали братцы за чудную девицу Татьяну. А она никого из них не выбирала. Старший, при прочем лидерстве, был женат. Младший оставался младшим, хоть и шороху наводил. Татьяна же - безусловный женский чемпион и в компании, и на скалах. Что может быть естественнее битвы мужчин за женщину?

 

Намечались соревнования среди новичков. У меня накопилось ноль скального опыта и тем не менее приходилось выступать. В конце концов, спорт есть спорт. На мое неподготовленное, а потому ознобное, дерганое тело надели красную, эмблемно-спартаковскую майку, дали красную альпинистскую каску. Меня научили спускаться со скалы вниз дюльфером по веревке, цельный день на работы с веревками убили.

И я полез. Трассу забабахали на скалах со стороны реки. Вокруг стены вертикальные, гладкие, страшные, но мы до них, увы, и на соревнованиях не долазили. Наш маршрут почти горизонтальный, проще не придумаешь.

Его накрутили по самым большим и пологим полкам. Но мне и полок хватило по уши. Меня била мерзкая дрожь. Я торопливо суетился, кидался грудью на стены, не замечая обходов. Тыкался каской куда ни попадя, со стуком и касочным звоном, забыв, чему учили и даже большее.

Мужики сказали, что лез я отвратительно и все-таки стал четвертым среди прочих первобытных. Удивительно. А Минбаев выиграл и выполнил третий разряд с неимоверным отрывом. Маликов хоть и был впереди меня, ничего не выполнил. Ходил грудью вперед, важный как индюк - нашел чем гордиться.

Маликов здорово отличается от нашей честной компании. Декоративная серьезность охватывает его существо до одури. В нем горит романтика походных вещей, быта сборов, снаряжения. Котелок, складные ложки, вилки - снаряжение до тряпочки именное, подобранное, помеченное.

Остальным мужикам, да и теткам, это не нравилось. Маликову доставалось. Со мной же он оставался старшим по званию навсегда. Я вначале обижался, затем выкинул собственную дурь из головы. Уж очень хотелось лазить хорошо, не до мелочности.

Долго упрашивал стариков дать пролезть настоящую трассу со стороны реки. Наконец, Витюля с Юрчей устали и решили поразвлечься. Близился полдень. Солнце перевалило на эту сторону Броненосца. Друзья валялись на теплых, еще не разогретых до обычного состояния камнях около страховочного анкера. Лазать наверное не моглось, и тогда запустили меня.

- Давай, - сказал Юрча, - но по полной программе, до страховочного карабина. А то подвесим на середине маршрута за надоедливость. Сами уйдем на обед. Оголодаешь.

Прицепили, надели каску, и я остался наедине со скалой. Серп - абсолютно вертикальная, зеркально-гладкая стена с серповидным отколом по названию, прямо по середине. Маршрут - не плевое дело. Из наших теток его пролазила одна Татьяна. Перворазрядница.

До самой стены лезлось не плохо - там полки. Одуванчик явно покруче. А дальше... Я в нерешительности потоптался перед ее вертикалью, но мужики вниз не пущали, и пришлось двигаться дальше.

Прямо подо мной оказалась река. Пространство неожиданно, веером расширилось во все возможные стороны. Я вдруг показался себе маленькой, неловкой мухой, прилепленной к вертикальному потолку. Перед издевательством какой-то садист оторвал мне крылья и срезал парашют. Шансов, кроме страховочной веревки, не оставалось никаких.

Самое интересное началось, когда я пролез половину непосредственно Серпа. Скол, по которому я карабкался, истончился и исчез окончательно. Передо мной гладкая плита почти без признаков рельефа для ног и маленькая, прерывающаяся щелка для рук. А влево, есть почти ступенька, но далеко, не удобно.

Надо расстараться и сделать хорошее мускульное движение, чтобы перевалиться на ногу. Галоша на ней завернулась рулетом. Что там будет стоять - нога на зацепе, или прочее дыбарем, я не понял. Висел как слон на обрывающейся вниз стенке высотой с двадцатипяти- этажный дом и не верил ни в галошу, ни в тоненькую нить страховки.

Страх ухватил за тощее горло. Рот моментально пересох. Страх перерезал нити артерий моего бренного тела. Руки и ноги сделались ватными, чужими. Я бы тут же сдался, если бы кто-нибудь смог меня оторвать от зацепы (например, на вертолете). Орал, что "НЕ МОГУ!", как поп молитву, но снизу отвечали : "МОЖЕШЬ!!!", и громким хором.

Там было весело. Там подпрыгивали как попугайчики и собирали очевидцев - невероятцев. Я сделал шаг скорее от безвыходности перевалился на ногу и кое-как выгреб на полку. Серп оказался подо мной, но радоваться не приходилось. Ночевать на ней без малейшей возможности, а карабин висел за еще одним ключиком, на высоте метров шести - восьми.

Карманы виднелись хорошие, даже очень. Да вот плита над полкой отрицательная, хоть плачь. Руки корежили синие, бугроватые вены, несколько ногтей на пальцах лопнули от напряжения. Я смотрел вверх на блестяшку карабина и, забыв про ноги, лез на руках.

Страха уже не было, тошнотворная усталость задавливала тело. Пальцы не разжимались, но все-таки я ее вылез. Я стоял на крохотной полочке и держался за удобный горизонтальный карман. Оставалось пара шагов, но вот беда - движение на чистом равновесии. А самое главное, пришлось бы отпустить такую удобную зацепу.

Изорался вниз на нет. Язык распух и из-за высохшей во рту слюны как клапан закупоривал рот. Лицевые мышцы почти не повиновались. Щас бы зеркало – испугался. Шарики закатывались, близился обморок от перенапряжения. Со мною было кончено. Да вот руки не отпускались.

Снизу скандировали хором : "Можешь! Можешь!" Но и столь откровенное издевательство из оцепенения не выводило. Еще раз посмотрел влево, на последний в нелепой жизни карман. Он совсем рядом с карабином, игольчатый такой. Неожиданно я смог. Я прыгнул. Я вцепился онемевшими от боли пальцами за верхнюю зацепу.

 

4.

 

Со сборами на Или было покончено. Мы попрятали котелки и часть веревок в потайных местах, от дурных глаз. Наша маленькая хитрость. Зачем таскать на горбе лишнее. В недрах разветвленного, сухого скального фиорда снаряжение в полной сохранности. Теперь фаланги да скорпионы будут за ним присматривать.

В пустыне так жарко, что невозможно ходить босиком. И как река не пересыхает? А скальная стена маршрута Серп к вечеру наверное раскаляется докрасна.

Но пустыня нам не страшна, она далеко. Я же говорю, с ней покончено. Попрощались до осени. В горах прохладнее. Хотя и здесь в полдень не полазаешь. Зато утром и вечером благодать. Тени нисходят на скалу, и она теплая и шершавая ложится зацепами под пальцы.

Мы снова и снова собираемся в путь-дорогу. Правда, она не так далека, как ранее. Внизу, около зеленого базара, остановка шестого автобуса. Это в десяти минутах ходьбы от моего дома. Маршрут «шестерки» вертикально рассекает город прямо вверх, к подножью прохладной череды белых шапок Заилийского Алатау.

Потом въезжаем в петли поворотов вокруг курчавых, в плодовой зелени склонов предгорий. Совершенно рядом с трассой речка Малая Алма-Атинка тараторит пенной, чистой водой.

В распахнутые окна автобуса врывается долгожданная прохлада. Солнце сквозь зелень вспышками слепит глаза. Я жмурюсь. Но уже теребят за плечо, и пора выходить.

Напротив нас Лесничество. К крутому склону прилепилось несколько кое-как сделанных строений, сарайчики, городушки. Все это там, в легкой серебряной дымке, на противоположной стороне ущелья. Там, еще выше - царство вечных снегов, здесь круговерть шиповника, боярки, крапивы и прочей травоядной зелени. Запахи, аж до горечи. Но по утрам свежо, воздух чист и прозрачен, почти нереален.

Тело ущелья перегорожено стальной стреказяброй селеуловителя. Высота метров десять, буквы в рост : что-то про ГТО на макушке. Надпись упирается ребрами прямо в скалу. А стенка принципиально другая, не то что на Или. Не большая и по площади, и по высоте. Метров двадцать, в пику двадцать пять. Скалка дополна изрезана трещинами, усыпана сколами, небольшими карнизами.

Ноги на зацепах стоят плохо, выскальзывают. Порода другая - гранит. Но ничего, вполне проходимо. Учим ее наизусть. День ото дня я набираю скальный опыт. Не то что раньше. Когда и до пятнадцати подъемов за день успеваю. А это - шестьсот скальных метров.

Мое тело само привыкает к разнообразию новых движений, его окружающих. Я вживаюсь в скалу, срастаюсь с ее ритмом и духом. Пунктир подъема последовательно ведет меня до карабина. Руки берут карманы, ноги находят точное место для следующего шага. Тело раскачивается в такт маятником равновесия. В эти минуты нет ничего кроме движения ни страха, ни усилий, ни боли. Движение вверх поглощает меня.

Как водится, советуем друг другу до хрипоты. Старички отлично помнят каждый зацеп, каждое движение. А Володя знает даже больше - каждую мышцу, работающую при этом, каждое наше колебание, каждую боль и страхи.

Его голос толкает в неизведанное, и скала принимает меня, подсвечивая тело непривычными нитями двигательных ощущений. Бывает, старшаки обижают нас излишней опекой. За меня думают, решают, насколько высоко можно забираться на траверсе без страховки. Но леди Романтика прочно вцепилась в сердце ласковыми коготками. Я не злюсь.

Впрочем, и в этом я не один. Любой из наших отдаст за горы, скалы и людей рядом последнее, что у него имеется. Походы для мытья холодной водой жирной посуды кажутся незначительными по сравнению с самой ночью в горах. Проникающая свежесть, насыщенность высотных запахов, объемность неба - где тут место для обыденности и раздражения? Просто смешно.

Как-то я лазал по траверсу без страховки и очутился чуть выше дозволенного. Так, метра три над землей. Тут же был наказан одним из "старичков". Саня Якно не столько больно, сколько обидно стегнул меня страховочным ремнем.

Непривычно и неприятно быть безответным, но я не тронул его. Хотя ох как хотелось. В новой среде мое гавкающее дворовое стало абсолютно неприемлемым. Я мог наказать его единственным способом - выиграть на соревнованиях. Вот истинное мерило наших отношений.

Большую роль играет и возраст, и количество лет, проведенных в горах. А еще надежность в деле до мелочей - страховка, снаряжение, знание палаточного быта. Но отношение в компании в большей степени преломлялось сквозь чистую и верную призму - работу на скале, лазание. Кто кого выиграл, и все тут.

Да и так мне доверяли почти по крупному. В конце концов, я не один из залетных, случайных новичков. Ушел Лосев, попавший в секцию в один со мной день. И после нас набирали желающих, а народу не прибавилось. Сито испытаний походами и тренировками для них оказывалось слишком мелким, и оставались немногие.

Они приходили, пробовали кусок не шибко сладкого дорожного пирога и чаще всего выплевывали обратно. А я прижился. Правда был еще один неприятный момент, пережитый за этот месяц.

Мои редкие появления во дворе, нежелание подходить и здороваться за ручку с теплыми компаниями, оказались восприняты довольно превратно. Я поимел очень серьезный разговор со старшим, из которого вынес разбитый нос и фингал под глазом. Но действие оказалось только прощанием. Дело в другом.

Вследствие упомянутых бегов по пересеченной местности, я несколько раз не появился на тренировках. Коллегия собралась на лавочке у входа в Центральный стадион. Судили строго. Особенно наседали тетки, во главе с Татьяной.

Ведьма с зелеными глазами. Стелет как по писаному. То шумлю слишком много, советую. То нос высоко задираю. А на тренировки опаздываю, и надежности никакой. Ее огромные, влажные глаза пропитаны правильностью и назидательностью. Но я же согласен, просто так получается?

Приговор мог стать фатальным, и я расстроился окончательно. Но неожиданно за меня заступился сам тренер. И волна отступила. А это было так важно. Прошло чуть более месяца с начала тренировок, но я изменился.

Я чувствовал себя сильным, ловким, уверенным. Я подтягивался больше десяти раз. До Витюли еще далеко, но Амиру уже наступаю на пятки. По крайней мере в физической подготовке. А будни тянулись как заговоренные. Тренер шутковал: представьте, что за вами гонится целое племя разъяренных индейцев, и ноги в руки. Так мы и бегали.

 

Пришел месяц июль. Город казался скопищем раскаленных добела каменных коробок и кварталов. Да и на Лесничестве становилось невыносимо.

Скала целый день в лучах солнца, и лазать по ней сплошное издевательство. Галоши плывут с зацепов, растягиваются, плавятся на солнце. Пальцы становятся мокрыми, а потому скользкими. Шагаешь в напряжении, и простое становится сложным.

Володя и большая часть мужиков собираются в альплагерь Талгар. Денег не было, и ехали работать в местную пекарню. Зато положение сие дозволяло время от времени сходить на гору гораздо чаще, чем прочим недалеким участникам. Собирался в Талгар и Маликов. Он-то нашел деньги на столь важное мероприятие. Из-под земли достал.

То ли в честь этого отъезда, то ли время пришло, устроили соревнования внутри секции. Для этого переехали на новую скалу - Азиатскую. Она почти у Медео, между Просвещенцем и конечной остановкой. Утро выдалось яркое и светлое. Но свежие потоки воздуха с нетающих панцирей снега и льда высокогорья достигали этих мест. Не жарко, а до нереальности прозрачно и по-особенному легко. Жизнь будто заново.

Красными лентами Володя отметил границы маршрута. Вылезти за них означает то же самое, что и сорваться. Старики показывают, как надо разминаться перед стартом.

Лазаем туда, обратно траверсом по пологой стенке, машем руками и ногами, как перед тренировкой. Говорят, наша трасса проще чем у них. Может, оно и так, но меня смущает здоровенный карниз без видимых выступов, прямо по середине «легкого», новичкового маршрута.

Для начала на нем дружно попадали молоденькие тетки, затем пустили нас. Когда на карнизе приплыл Маликов, я сдрейфил окончательно. Теперь моей целью было долезть до карниза. О большем и не мечталось. Что я и сделал, только коряво маленько. Затем висел на руках, долго не решаясь на срыв. Но хоть данное действие удалось, и я повис на веревке. С облегчением.

 

Тренироваться на Азиатской оказалось значительно интереснее. Напротив нее хвойной громадой нависала гора Мохнатка. Чуть далее, в небесной дали парили вечные снега вершин Ала-Тау.

Это были настоящие горы, хоть и в часе езды от города. Нам позволили роскошь ночевок под скалой. Невдалеке от дороги расположился палаточный лагерь. Он притулился на зеленом, тенистом от растительности островке. С одной стороны его ограничивала пенная, говорливая Малая Алма-Атинка. С другой - плотное темное тело шоссе, уходящее на Медео.

Тайком от лесников мы жгли костерок по вечерам и готовили настоящее походное варево. Иногда шли дожди, но они лишь прибавляют ощущения жизни. Житие здесь оказалось таким же чистым и свежим, как горы и зелень, окружающие стойбище, как свежий ветер, накрывающий нас вечером и нехотя уходящий по утрам.

Лазали столько, что дух захватывает. Каждый день с рассвета до заката муравейчики, оплетенные веревкой, сновали по скале. Дни отмечаются трехразовым приемом пищи. Чаще прочего хочется съесть больше, чем дают и спать больше, чем влезет.

Я прошел и злополучный карниз и еще многое другое, когда грянул такой дождь, что мы вынуждены были ретироваться в город на время, хотя бы для просушки. Сначала снимали веревки, а ливень напрямую окатывал нас упругими, косыми струями. Клубы пара от разогретой земли стелились саваном, плыли в неизвестность. Потом пережидали поток в палатках, да чуть не уплыли вместе с ними.

Володя разжег в соседней палатке примус и заиграл на гитаре. Они смеются, но и в нашей палатке не холодно, а мокро. Лето. Парит асфальт. Даже не от солнца, оно еще не проявилось из-за туч, просто так. Земля впитала в себя бездну тепла.

Придется тащиться домой под грузом. Одежда и снаряжение промокли до ниточки. Мы топаем вниз к остановке, сгибаясь под неимоверной тяжестью мокрых рюкзаков, а я испытываю разочарование. Мне не хочется уезжать отсюда ни на секунду.

 

Но мы вернулись, и снова вечер. Солнце уйдет за гору, нас покинет его последний оранжевый луч. Мы уйдем в лагерь. Я буду сидеть у речки и опускать в ее ледяные воды руки и ноги. Так хорошо. Горит стертая кожа на кончиках пальцев. Саднят ушибы и порезы.

Самое главное не идет. Я злюсь на себя, на скалу, которая никак не хочет меня принимать. Делаю по двадцать подъемов за день. Это норма старика - 800 метров, но лишь простые маршруты лезутся хорошо.

Как она надоела - беговуха. Презрительное занятие для новичков. Неужели я более ничего не могу. Юрка Горбунов отлично понимает меня. Но они почти постоянно лазают вместе с Витюлей. Связка, ее не разбить.

А мне Юрча рассказывал о жизни в России. Там по другому. Сложнее, что ли. Интересно, как это взять и уехать из дома? Найти что-то новое, может быть, навсегда.

Юрка отличный парень. Я во многом подражаю ему. Зря старший братец забивает Юрчу на корню. Тренер, а личной инициативы не проявляй. Делай, как сказано. Кроме скал у Юрки нет ничего. Вообще ничего. Вот бы мне так. Раствориться в единой цели и только жить ею.

- Хорошо, - говорит старший товарищ, - давай, попытаешься сделать так, как я тебе расскажу.

- Ладно, - сразу же соглашаюсь и цепляюсь карабином за узел на страховочной веревке.

Передо мной низ зеленой стенки. Это вам не конские бега. Это как раз то, что у меня не получается ни наскоком, ни через не могу.

Я полностью повинуюсь словам человека за моей страховкой, а он смело ведет меня по вертикальным поворотам на скале. Телу приходится вытворять непривычные движения.

Откидываюсь на руках как Ванька-Встанька из стороны в сторону. Перехожу из противоупора в упор. Для меня нет горизонтальных зацепов, одни наклонные и вертикальные трещины и ноги, и руки в них. Неторопливой каруселью доплываю до карабина.

Спуск вниз точно так же, болтаясь на зацепах маятником из стороны в сторону. Кружится голова, но не от высоты, от непривычного движения в раскачку, в неостановимую динамику. Желтым светом горят фонари рядом на шоссе. Их свет чуть приоткрывает серое в темноте тело скалы. Это пятый подъем. Устал окончательно, но счастлив как никогда.

Научился тому, чего не мог одолеть до сих пор. Шагают не только ноги. Шагает и тело, делая неудобные зацепы удобными, непроходимые щели проходимыми. С тех пор Зеленая стенка для меня - самый привычный и приятный маршрут.

 

5.

 

Толпа поразъехалась кто куда. Как неприкаянный арлекин брожу по пустому городу, дворовые забавы глупые и чужие. Мужики веселой толпой собрались в горы, а для меня не оказалось даже путевки в альплагерь. Ведь нашел же деньги, да говорят поздно.

На тренировках по пять - шесть человек. Новички - бодальчики, Ольга Мусаева да Игорь Трусилов. Нам и в футбол не поиграть в нормальную силу.

Без присмотра Горбунова тренировки проходят вяло и скоротечно. У тренера есть жена Люба, и мы остались под ее опекой. Хотя, больше чем за нами ей необходимо присматривать за маленькой дочуркой Аришей. И она редко отрывается от этого занятия, ради кучки неприкаянных новобранцев.

Но все же мы подружились. Люба не столь требовательна как Володя. Это словно летние каникулы после долгих сборов. Хотя советы ее дельные, но какие-то другие, расслабленно непривычные. Любе больше нравится лазать по Лесничеству. Мы приезжаем туда одни и бывает подолгу ее ожидаем. У нас в компании опять новички - девчонки. Для них Люба - скальный Бог, и они прикидываются ее маленьким домашним хвостиком.

Под ее блекло-зелеными глазами сеточка мелких, тонких морщин. Люба редко улыбается, только чуть поднимет уголки губ и полнит теплотой взгляд. Еле уловимый налет усталости припорашивает лицо, она спокойна и нетороплива. Маленькие, сильные руки легко справляются с мужской работой, страховкой. На скалах ей все привычно и естественно.

Мне забавно смотреть, как девчонки карябаются по пологим стенкам. Мы сами давно осваиваем лбы, карнизы, отрицаловку. Нас научили вешать веревки, и я вполне справляюсь со столь ответственным заданием.

Накоротко сошелся с Игорем Трусиловым. Мягкий в общении парень, немного старше меня. Он слегка заикается, когда что-нибудь объясняет. Волнуется, будто пытаясь оправдать твои надежды. А объясняет он много. Почти каждую серьезную трассу на Лесничестве надо заучить, а я знаю одни скачки по беговухе. Особенно трудно даются спуски лазаньем.

Улавливаю некоторое внутреннее сходство между Игорем и Любой. Они много что мне дозволяют, особенно Игорь. Он не находит ничего страшного в лазанье без страховки. Другие за это занятие карают сурово и напрочь. Можно и из секции вылететь.

Мы бегали с ним без страховки, на время пологий, но высокий кулуар. Из него в принципе довольно сложно выпасть - щель, хоть и широкая. Но дух как надо захватывает.

Тут приехала Люба. Наше занятие не вызвало у нее ни негодования, ни громких отрицательных эмоций. Наоборот, она лазала без страховки сама и нам показывала, как двигаться быстрее и надежнее.

На Лесничестве глубокие в тишине, приятные вечера. В предгорьях не жарко, но и холод ледников еле доносится сюда. Курчавые от кустарника склоны кажутся пологими и округлыми. Как стая сказочных животных, застывших на бегу. Ветерок с дальних гор быстро насыщается запахом зелени и ее мягким теплом.

Время неторопливо. Удивительно долго, до ночи, алеет запад, даже не алеет, а пропитывается добрым, рыжеватым цветом какого-то обещания. Я сижу, свесив ноги с дамбы и прощаюсь с ушедшим днем.

Игорь затащил меня вверх по склону от Лесничества на скалу, называемую Палец. Там, в полном соответствии с наименованием у подножья стенки торчит скальный выход как гигантский палец метров шесть высотой. Мы лазали по его некрутым склонам скалы с удобными округлыми зацепками без страховки. Нашли пропасть метра полтора шириной и метров десять глубиной и прыгали через нее. Лекарство от страха. Глубокая и темная внизу, таящая высоту в темном чреве. Особое удовольствие рисковать вот так, ради самого риска.

Как-то мы с Игорем, без Любы, запускали на беговуху новичков - девчонок. Девчонки не могут держаться на ногах, даже на самых простых маршрутах. Застрянет подружка посреди стенки и плачет от обиды на себя и слабые ручонки.

На нас насмотрелась. У нас же на скале естественно, легко. Топ-топ ножками и полный порядок. Игорь предложил мне подлезть к ней и показать на месте, как дело делается.

- А кто страховать будет ? - я его спрашиваю.

- Ты там сто раз был. Без страховки слабо?

Ну, надел калоши и полез. Мне Люба показала, как подгонять калоши под ногу, как киперкой обматывать, чтобы не болталось лишнего. Искусство целое. Но когда калоши сидят на ноге плохо, на зацепах ноги не стоят совсем. Ты слишком сильно прихватываешься руками. А ноги у человека в десять раз сильнее рук.

Я лез осторожно. Страх чуть сковывал тело, ноги подрагивали. Но было уже так привычно. Я знал точно, что делать. Выбрался на карниз по самому простому выходу. Без этих там наворотов. Руки и так брались за зацепы сильнее, чем обычно. Девчонка встретила меня выпученными глазами. Похоже, ей еще страшнее. Губы сухие, потрескались от напряжения. Пот в глаза с бровей капает, а она отереть боится.

Я же приободрился. Когда веревка рядом - и привычнее, и уцепится на крайняк есть за что. Несколько раз показал, как сделать ту стенку и еще стоял на полке, когда она пошла вверх. Похоже, моя уверенность передалась и ей.

Потом весь вечер подружка смотрела на меня, как на героя, строила глазки. Необычное, но приятное ощущение.

 

Но Лесничества маловато. Хотелось большего общения с горами. Мужики там, в Талгаре, ходят на настоящие, суровые горы, а мы развлекаемся на мелких скалках. Трусилов предложил смотаться на Ким-Асар. А тут еще нашу жидкую компанию разбавил мой друг и одноклассник Ник-Дил. Я, получается, привел, лично.

Игореха непомерно высок ростом и от этого нескладен до безобразия. Скалолазание дается ему еще хуже чем мне. Когда он лезет, я вижу, как страх спутывает его по рукам и ногам. Он не может выйти самые простые участки. Зато Игореха компанейский парень и без звука признает мое первенство. Порядком надоело быть самым младшим и опекаемым.

Вышли от автостоянки на Медео и медленно подымаемся по старой асфальтовой дороге. Горы за спиной уменьшаются с каждым шагом, а впереди будто растут. Бесконечная история.

Пересохшая к концу лета речушка чуть тлеет белой струйкой на дне ущелья. Дело к вечеру, и спустя два часа на вздымающийся вверх склон прямо по курсу нашего движения упали отсветы красного заката. Погода будет хорошей.

Трусилов гордо вышагивает под настоящим абалаковским рюкзаком. Он добит чем-то под самый верх, хотя особого снаряжения нам не потребуется. Полный рюкзак - предмет особой гордости для каждого. Мы ревностно делим снаряжение и продукты, строго контролируя, чтобы поклажа товарища не оказалась тяжелей. Груз снаряжения - часть наших тренировок, а уступать хоть в чем-то я не намерен никому. Хотя бы тому же Витюле.

Дышится не слабо. Легкие слегка покалывают иглы разреженности воздуха. Топлива не достает. Так высоко в горах я еще не был. Запас моих сил тает удивительно быстро. Ник-Дил сдох окончательно и пялит рожу на воротник.

У девчонок рюкзаки до предела бутафорные, но и им не сладко. Мы трижды прокляли Трусилова за обещание скорой дороги. Оно не сбывалось. На что тот резонно отметил - вы со мной, а не я с вами.

Что тут поделаешь. Игорь действительно знал каждый из поворотов, так как точно предсказывал дальнейшее. Пришла ночь, а луна как назло не появлялась. Шлепали вверх, будто наугад. Крутая сыпучая тропинка средь одиноких елей тянулась куда-то к звездам, в нескончаемость.

Даже по моим меркам прогулочный поход весьма смахивал на крутую авантюру. Не оставалось никаких сил, а Игорь не обнадеживал скорым прибытием. В конце концов стали отдыхать чуть ли не через каждые двадцать метров.

Вдруг тропинка резко повернула вправо, разом прекратив подъем. И вовремя, кое-кто из нас уже не мог передвигать ногами. Метров через пятьдесят мы скорее ощутили, чем увидели в темноте приземистое, крытое жестью строение. Скрипнула откровенно несолидная дверца, и нас обдало теплом и запахом заспанных одеял и матрасов.

Накоротке отдохнули и подкрепились, съев по одной помидорке из общих припасов. Надо идти за водой. Нам с Трусиловым, а кому же? Вниз вела не тропа, а почти обрыв с нетвердыми кочками под ноги. Глубоко внутри в черноте ущелья призывно шумела речушка.

Ознобом кожи чувствую пустоту пропасти, но окружает вязкая темнота. Висим руками на колких кустах можжевельника. Кряхтит Трусилов, и ему не сладко. Хоть это утешает.

Умылись, напились от пуза, для уменьшения потребления воды на месте ночевки. Ведерца набрали до самых краев. Впрочем и я, и Игорь откровенно не надеялись дотащить их до верху в таком наполнении. И ближе к домику, когда силы покинули наши тела окончательно, мы обильно орошали кусты вокруг драгоценной влагой.

До дурноты пахло можжевельником. Мы то и дело терялись в неподатливых кустах, иногда находились, но все же пришли. Остальные где-то нашукали дров, потрескивала угольками печка. В лабазе горела свеча, которая ничего, кроме матрасов не освещала.

Но чай удался славный, с непередаваемым высотным ароматом и насыщенностью. Его не просто пьешь, он входит в тело как благость, насыщая клетки теплотой, возвещая каждой мышце, что мучения закончились, и можно расслабиться и отдохнуть.

Мы с Ником уложились не внутри, а снаружи. Специально разровняли площадку, притащили из лабаза матрасы и одеяла. Долго копошились, а улеглись и обнаружили, что сон убежал куда подальше. Может впечатлений слишком много. Или это запахи арчи (можжевельника) нас так взбудоражили.

Обнаружили отсутствие Трусилова. Пошли на поиски, вверх по наугад выбранной тропинке. Темные кроны елей неожиданно расступились, открыв небо.

Стало почти светло. Млечный путь сиял так, что мы наконец увидели друг друга. Пронзительно свежо. Откуда-то сверху, из нескончаемо-темной кручи подъема волнами опадает холодный воздух. Там вдали, настоящие горы. Именно они манят нас величавостью и недосказанностью. Там вдали...

На пологой возвышенности, плешивиной возвышающейся над остальным, стояла лавочка. На ней мирно устроился пропащий Игорь. К моему вящему удивлению, он курил. Правда, чуть поперхнулся при нашем появлении.

Заикаясь от торопливости, Игорь объяснил свое поведение больными зубами. Это хорошо помогает - утверждал он. Мы не стали настаивать. Кой-какой осадок, конечно, остался. Но пообещали никому не говорить о случившемся конфузе. Да и не до того было.

Внизу, в разом открывшейся бездне пространства, мягко переливаясь электрическими блестками, лежала Алма-Ата. Она тянулась нескончаемостью, и до предела раздвинувшийся горизонт не мог вместить ее теплого света.

Цепочки огней терялись, прерывались, но снова мерцали далью и уходили в черноту. Холодно. Мы закутались в куртки. За нашими спинами нависла суровая в непроницаемости и тишине горная ночь. А у наших ног, будто бесчисленные угли костра, лежат желтые огоньки родного города.

Свет устремляется в тебя весь сразу, единым чувством сердца, полно и навсегда. И огоньки, будто нити мириадов судеб, тянут руки - лучи прямо в душу. Город принимает нас в себя и входит в нас. Издали его голос становится таким понятным и близким. И пусть пройдет этот миг, и мы заторопимся к теплым спальникам, но новое движение не разорвет ни одной нити. Теплота южного города стала не фоном, а частью нашей жизни. Сделала ее общей.

 

День начался очень рано. Утро свежее, пронизанное еще слабыми лучами Солнца. Поели, попили. Рысью с ведрами сбегали вниз к ручью по тропинке. Без проблем, чай не ночь. Торопимся на наше первое восхождение. Мы выходим на него без разрешения спасотряда, под чутким руководством начальника Трусилова.

Тяньшанские ели становятся редки сразу за домиком. Высотный барьер. Склоны заселены нежной растительностью с мохнатыми, почти пушистыми стебельками. Это защита от вездесущего холода. Такие вот южные альпийские луга.

Выше 2800 м над уровнем моря тяньшанская ель не забирается. Недалеко от нас ровная, лысая каменистая гора - пик Профсоюзов. Один "Б" категория сложности для зимы, но это не так важно. Настоящая альпинистская гора.

Шагается почти легко. Рюкзаки оставили в домике-ночлежке. Отсюда он похож на крытую ржавым железом полубочку. Но и на том спасибо.

Блеклый мох, венчики эдельвейсов, мшистые осколки флоры. Остальное – суровая безжизненность скал, коварность осыпи, бронзовые фигуры отдельных камней. Слева от нас степенно вырастает из-за скрывавших его склонов пик Талгар.

Талгар - самая высокая вершина Заилийского Алатау. Его мощное тело вздымается над тяжестью прочих гор. Почти пять тысяч метров над уровнем моря. А у нас подъем сменяется подъемом и, кажется, не закончится никогда. Но вот земля как-то сужается и выполаживается под нашими дрожащими от усталости ногами. Мы на вершине, но она потеряла свою величественность и высоту.

Район Талгара нависает над нами первозданной белизной. Справа широкая, темная полоса - хребет Бутаковский. А прямо, близко как на ладони пик Комсомола ослепительно блестит зеркалами ледников. Остроконечная, в небо летящая вершина. Легкая проседь скальных стен, на которых и снег удержаться не в силах.

Мы перекусываем перед спуском. Запиваем снедь водой из фляжек. Какие здесь сладкие конфеты. Я не люблю карамель там внизу. Игорь опять лечит зубы дымом чуть в стороне, почти не таясь от нас. Но это его дело, хотя я и не согласен.

Вниз тоже не легко, но гораздо быстрее. Перекусываем в полубочке и дальше до дому. С каждым шагом прибавляется сил, теряется ощущение высоты. Оживаем. Тепло, лицо жжет то ли от нагрузки, то ли от быстрой смены температур. Или просто загорело там, наверху.

Груз продуктов из рюкзаков перекочевал в животы. Но мы же облегчились в конце концов. Иду, зависая ногами в воздухе.

 

6.

 

Приятная неожиданность - нам можно попасть в настоящий альплагерь Талгар к Володе. Они не слабо прижились рядом с местной пекарней и зовут нас - огородников к себе в гости. Мы новичками и собрались.

Руководили поездкой невесть откуда взявшиеся тетки. Как на тренировки, так они ни ногой, а тут самые главные. Нашли грузовую машину за червонец. Тщедушный газик-головастик стонал и хрипел от тяжести нашей поклажи.

Я попытался заснуть, но водитель ругался так, что слышно даже в кузове. А когда у него вылетело заднее колесо, причем пулей обогнало саму машину метров на 60, шофер на дерьмо извелся. Но починили и благополучно доехали до перевалочной базы.

На перевалочной базе удивительный бардак, но душевно. Каждый занят только собой, копошатся вразнобой, как жучки навозные. Но чаем угостили, песни пели. Ночевать улеглись общим скопом, на полу, поверх спальников. Мужики бородатые из России откуда нас знают? Да и знают ли? А привечали и устроили в общей куче без вопросов.

Район Талгара сильно отличается от уже виденного мной. Он строже, напряженней. Мне кажется, здесь всегда царит дождевая погода. Дождь или сейчас закончился, или вот-вот начнется. А то без особых выкрутасов идет себе целые сутки подряд. Пропитанная влагой трава подымается в человеческий рост. Мох, словно утробная губка, вобравшая в себя океан влаги. Ели по-особенному мохнатые, мощные и широколапые.

Топали от базы до лагеря четыре битых часа. Тропа скользкая, земля жирная до черноты. Перенасыщенные запахи перемежает свежесть. Сумрак. Белые клочья тумана прикрывают определенность. Только монотонная вереница тропы вверх.

Нас нагрузили лагерными продуктами, медикаментами. Пропуск, так сказать. Лагерь стоит на левом склоне ущелья. Домишки с шиферными крышами как скворечники. Никакой основательности. Там вместо стекла фанера. Тут стена как клетчатая рубашка.

А ярких плакатов с прикольными надписями вполне достаточно. Шутят, а что же им делать? На горы почти не ходят - дожди-с. Жрут, песни орут, да хохочут. Мальчики, девочки за тридцать лет. А мы постоянно работаем.

Пилим и таскаем уйму дров – будто готовим на зиму. Камнями отсыпали целую тропу к пекарне. Все дни в заботах ударной стройки. Вечерами внизу, под нами, угрожающе тяжелым потоком со взвесью земли и каменьями грохочет река Талгар. Она прихватывает с собой все, что под руку попадется - ветки, валуганы, щас сами горы поплывут.

Сидишь за запотевшим квадратиком оконного стекла и смотришь, как они проплывают - река, нахохлившиеся на ночь ели, горы и весь унылый, оставшийся в дожде мир. Отрезанность и отрешенность, безличность и пустота.

А Горбунов старший выглядит как новобрачный поросенок. Он отъелся и слегка разжирел на лагерных харчах. Рожица его, розовая и довольная, поблескивает веселыми голубыми глазками. В пуховичке красного цвета, поверх еще и лагерная черная штормовка, тренер ходит вразвалочку, носки абалаковских новых вибрамов разбрасывает по бокам наружу. Нам пальчиком на работу указывает.

В секции, похоже назревает бунт. Младший братец потихоньку вскрывает перед нами не вполне приличные вещи. Почему старший тренер собирает деньги в секционную кассу, а потом тратит их не оглядываясь? Где новые веревки, которые на них обещал приобрести?

Володя утверждает, что купил две пуховки на команду. Хорошо, но одну носит сам, а другую отдал во владение личной подруге Татьяне. Мне тоже не нравится вкалывать на дядю, таскать полные носилки, собирать бумажки вокруг личного бунгало. Злюсь выше меры.

Мужики, что работают вместе с ним в пекарне, жалятся на тренера. Володя использует их как наемную, но бесплатную, хозработную силу, а сам ходит гору за горой. Толпа гудит как линии высоковольтного напряжения.

В последний вечер пекли хлеб. Специалисты буквально все. Чем смазывать формы, сколько. Как тесто должно подойти. Печь русская с раскаленным, пышущим жаром полукруглым зевом.

Когда запах свежего хлеба превращается в нечто осязаемое, мы превращаемся в специалистов по советам. А хлеб парит, разламывается руками и со сладким чаем утверждается в моем вечно пустующем желудке. Но и это чудо не остановило бучу.

Первыми в бочку полезли Квашнин и Якунин. Оба принципиальные, аж жуть. У доктора Квашнина небритый кадык дергается, голос на сип исходит. Витюля злой в дрободан, бурчит и вопросы на рык изводит. Глаза маленькие, колючие.

А мудрый младший братец из-за чужих спин почти не высовывался. Так, следил за борьбой и вопросы проблемные подкидывал. За подающего. Борьба же проходила с переменным успехом. Веревки вроде нашлись, на пуховку установили списочную очередь ношения. Мне точно не дождаться.

Володя - великий мастер игры со словом, умелец превращений черного в белое, неприятного в необходимое. Под его магнетическими движениями гнет опадает, становится нереальным.

Вот уже все, во всяком случае я, заворожено слушаем нескончаемое повествование, в котором главным героем удачливый друг Володи Рауль. Он так велик этот Рауль, что Алдар Косе просто смешон с ним рядом.

Рауль путешествовал, гордо подняв голову и наказывая обидчиков по альплагерям и базам, по необъятному Союзу. Он был в далеком сибирском городе Красноярске. Там есть чудная, почти сказочная страна - Столбы. Они знамениты тем, что именно там Рауль надсмехался над Абреками, водил их за нос и бил рожи сразу пятерым за раз.

 

7.

 

Наступала осень. Я снова отправился в школу, но какой непривычной она мне показалась. Каким непривычным оказался я для нее. Ощущались перемены, происшедшие за это лето. Толстоватый и вечно мучаемый собой тюфячок бесследно растаял с последней каплей рыхлого жира. Я больше не влачил бесцельное, ожидающее дальнейшего существование, а торопился жить.

Мое дочерна загорелое лицо, уверенность и резкость движений произвели на одноклассниц и одноклассников должное впечатление. Меня почти не узнавали. Впрочем, изменился и весь класс. Возраст. Каждый приобрел новые черты или по крайней мере усугубил старые.

Нас выстроили на первую линейку, причем наш класс стоял на одну ступень ниже выпускного. Да и стал он совсем другим. Бесследно растаяла та компания, что скопом крушила мое правдолюбие год назад. Вот только Илья. Остальных выплюнули в жизнь, в ПТУ там и прочее. Ну да это не так страшно.

Не обошлось и без огорчений. Переехал на другую квартиру и ушел из класса мой друг Ник-Дил. Зато с Журбиным мы уселись за одну парту. Этот оригинал вымахал за лето сантиметров на десять, а то и более и ни в моей, ни в чьей-либо опеке не нуждался. Довольно часто бываю у него в доме. Гоняем в шахматы с переменным успехом и смотрим книжки Битструпа. Забавная штука его карикатурные ряды. Жизнь в движении.

А еще в его библиотеке я нашел Джека Лондона. То же самое, что и в горах - костры, походы, люди и быт на природе. Много общего и притягательного.

Когда проигрываю Журбину в шахматы, скачу за ним с шахматной доской на предмет одевания ее ему на голову. А он травит меня дворовой собакой. Необычайно весело.

Однажды, выйдя на переменку, я увидел прошлогоднего заводилу моих обидчиков Саломахина. Он сделался ростом выше меня и уже не выглядел беззащитным. Его физиономия приобрела надменно-нагловатый оттенок, а губы уголками опустились вниз, слегка обрюзгли.

Около Салы волчком крутился Илья. У нас намечались трения. Братан нуждался в уважении и видно призвал помощника. Мне приказали не задирать нос и прочие конечности, грозили короткой расправой. Недвусмысленно давали понять, что честной драки теперь не будет.

За их спинами в прозрачной тени скрывались люди, куда как поширше и постарше. А у меня подрастерялось желание играть в их дурацкие игры и амбиции. Я ответил, что понял, чуть вызывающе помахал ручкой и отвалил.

В общем-то правильно, как оказалось. Илья учился убого. Ему хватало и собственных проколов и неудач. Главное, чтобы списывать не мешали. А дела класса так ... Улица всосала его вместе с ботинками. Он стоял на колесах (глотал таблетки, крутил дела). Ему не до учебы.

А мне до тренировок. Они ведут меня за собой, отнимают массу усилий и времени. Даже в школе моим любимым уроком стала физкультура. Круче и спортивнее меня в классе только Славка Бузауф. Он поимел первый разряд по самбо и накачал мышцу до лопанья кожи.

Есть еще переросток Деливер, могучий с пышными усами, старше нас на три года. Я с ним как-то подрался. Хлестать по щекам эту неповоротливую глыбу одно удовольствие. Но когда он меня поймал и принялся стучать об пол сразу всем телом... Мое безжизненное реноме едва успели вырвать.

 

Но соревнования, опять соревнования. Правда, для меня будто в бирюльки играют. Я за новичков на Лесничестве, а Амир за разрядников на Азиатской. На Лесничестве судьи улыбаются, сюсюкают, на старте одергивают дюльферки у участников. Толпа посматривает наверх, туда, за повороты ущелья, где облачно. Там-то по-настоящему, без дураков, там парни хваткие.

Новичков много, как грибов. Разминочная стенка в веревках, словно отвес в паутине. Траверс лазают прямо в вибрамах. Ловкие такие, смешно смотреть. Полное впечатление, будто половина из них скалу в первый раз щупает. Но важные, как разогретые самовары. Не зря Горбунов говорит, чтобы мы поменьше с ними общались - чайники.

Старики с Амиром там, наверху. Мы готовимся к старту вкупе с Маликовым, Мархлевский руководит. Его наверх не допустили почему-то. Разминались серьезно, на прочих не смотрели. А пришлые устраивались компаниями где попало, даже на нашем отхожем месте.

Стартанул по привычному. Потому и не дергался особо. На этой скале меня удивить чем-либо довольно проблематично. Трасса по стандартным карнизам, половина новичков внизу попадала. Но сегодня я на коне. Что для них трасса, для нас рабочее состояние.

Я стал лидером среди наших и не желаю считаться с мнениями других обществ. У меня есть законная, красная спартаковская майка и белая дюльферка расчерчена следами от спусков вниз по веревке. К трассе готов.

Она идется, успевай смотреть под ноги и перебирай руками. Легкий мандраж. Я возбужден и почти не ощущаю собственных усилий. Только не забывать про ноги, не прихватываться руками за скалу слишком сильно, не висеть на руках.

Но вот и конец маршрута. Красный флажок, касаюсь рукой. Теперь спуск. Лихорадочно набрасываю дюльферную веревку на плечо. Пошел. Отрываюсь от скалы и лечу, расправив крылья.

И все-таки есть соперники. Некто Витя Барановский. Тренируется у братьев Архиповых. Он обскакал меня на две с половиной секунды. Плевать, я счастлив. Вы скажете – подумаешь, третий взрослый? Но мне от роду на скалах, ровно четыре месяца. А я второй в городе, правда, среди безразрядников. Нас даже сфотографировали, как призеров.

 

Закрытие спортивно - соревновательного сезона наша компания справляла в кафе «Аку-Аку». Это там, в сквере у старой площади. Неглубокий, ухоженный пруд, да парочка островков посредине.

Ивы сиротливо опускают усыпанные мелкими листьями ветви прямо в черную, прохладную воду. Летом здесь плавают белые, гордые лебеди с подрезанными (дабы не улетели) крыльями. Сюда бросают монетки на счастье или чтобы снова побывать в моем городе.

Взрослые не позволяли малышам-голышам доставать монеты себе на мороженное. Гоняли со свистом. Я ходил в промокших от плавок шортах. Ныряли во все лужи в городе. Давно ли это было?

А наша толпа преобразилась. Витюля в пиджачке - костюмчике. Тетки с дамскими сумочками, в юбках, на каблучках. Прячут исцарапанные руки со сломанными ногтями. Ну цивильные... Костюм принуждает Витюлю быть галантным с нашими дамами. Они с Квашниным пошли заказывать, что поесть и что выпить.

Серега скоро закончит что-то там медицинское и будет доктором. Кадык на худой шее галстуком прикрыть, интеллигентом станет. В винах с дядей Витей разбираются. Подайте эту, а скажите, сколько в той сахара, и чье производство?

А тренеру одинаково. Столы сдвинул в кучу, чтобы компания теплее была. Хохочет, хорохорится, анекдоты рассказывает. Принесли (вот неожиданность) две бутыли вина из-за стойки. «Монастырская изба» называется. Зрелая, тягучая жидкость смотрится по крайней мере благородно.

Бокалы из тонкого стекла с золотыми ободками бренчат как хрустальные. Я ем мороженое и нисколько от этого не страдаю. Обидно, что не участвую в общем священнодействии. Вроде как младшенький, но ведь разрядник же?

Компании не доставало привычного уюта. Сели на автобус и поехали домой к Верунье. Тут уж было весело. Никто не пил вино, зато ели как на сборах - в две руки и в четыре глотки.

Всеобщее переедание оказалось так велико, что повергло компанию в такое же всеобще - лихорадочное веселье. Мы топали ногами под пластинки, мы надрывали голоса под гитары. А невозмутимый, солидный Витюля упрямо поглощал остатки в многочисленных банках из-под сока, доедал никак не кончавшиеся тортики. Его ненасытная утроба вызвала новый взрыв безудержного смеха. Мы почти любили Витюлю за его ненасытную пропасть - утробу. Мы были так сыты сами, что героические движения чужого чрева вызывали в нас неподдельное восхищение.

Под ручки скитаемся по гулким, пустынным в ночи улицам. Постепенно теряем нашу общую численность. Провожаем девчонок до самых дверей. Еще долго будет тепло. Еще впереди бабье лето. И холодные ветра впереди. Мы не заглядываем в будущее, потому что счастливы в настоящем. Потому что нет обид, претензий и ссор. Они вне нас, вне времени, не в настоящем.

 

8.

 

Нам необходимы новые скалы. Мы должны наращивать не только объемы движения, но и разнообразить их. Скалы на реке Или далеко. Иссык и Тургень - тоже поездочки не на день и не на два. А Лесничество и Азиатская скалы - массивы маленькие, изученные до последней зацепы.

Еще летом, частично предоставленный сам себе, я бурно взялся выполнить сию задачу. Но, видно, многие пытались сделать это и до меня. Результат путешествий получался почти нулевой - убогие, маленькие скалки с пологими стенками.

Нужна же была не простая скала - тренировочная. И я не сдавался. Так хотелось сделать хоть что-то, что не удалось прочим. Хотелось, чтобы другие, лазая на новой скале, помнили, кто ее нашел для общего пользования.

Еще во времена наших детских хождений с Ольгой в горы, мой одноклассник Борька показал нам настоящий водопад. Я не помню деталей. Мы с большим трудом добрались до места. Несколько раз готовы были повернуть обратно, перессорились.

Но зрелище стоило того. Водопад оказался очень высок и окружен еще более величественными скалами. И вот я отправился на его поиски. Пара бутербродов с сыром и фляжка с чаем составили мое снаряжение.

Жара. В будничный день на Медео не оказалось почти никого. «Шестерка» шла совершенно пустая. Тогда с одноклассниками мы шли через Бутаковку. Но сейчас я разбирался в горном рельефе гораздо лучше и выходил через стадион.

А может наше путешествие в Ким-Асар сильно сместило угол зрения, и я воспринимал горы теперь только через него. Скитался целый день. Оголодал. Нашел заброшенные яблочные сады, нажрался от пуза кислятины, до дыр стоптал кроссовки и сгорел под палящим солнцем довольно ощутимо.

Но не безрезультатно. Все-таки нашел водопад. К сожалению стена оказалась небольшой - метров двадцать пять-тридцать, да крутая, и находилась она значительно дальше, чем я предполагал. Но досадные обстоятельства не смущали. Дойдем в часа четыре ходу, как не в три. Не весь же день добираться. Я настойчиво призывал секцию на новые скалы.

 

В это путешествие мне удалось прихватить с собой друга и одноклассника Журбина. Он склонен откликаться на каждое заразное увлечение. Но спорт, совмещенный с громадным количеством пахоты на тренировках, энтузиазма у него не вызывал. Приводы в секцию новичков поощрялись тренером, и я отчаянно старался, воздействуя красноречием не только на него, но и на его родителей.

А они у него были бывшие геологи-поисковики, и отпустили сына в экспедицию с одним условием. Условием оказался геологический спальник, более похожий на двойной матрас и абсолютно не транспортабельный.

О его почтенном весе и говорить не стоит. Словом, дорога оказалась дольше, чем я предполагал. Когда я вытащил не только язык набекрень, но и спальник, и его счастливого обладателя Серегу на площадку у водопада... Мужики сидели у костра и смеялись надо мной и моей романтикой. Дурная голова ногам покоя не дает - шутили они. И это скала? - вопрошали потребители. Во-первых, высоко и далеко. Во-вторых, сыпучая и площадь не большая. Я краснел и кашлял, заведовал костром и ужом елозил перед разгневанными тетками.

Но пили чай у костра и играли на гитаре. Никто особенно не драматизировал, и скоро согрелись и я, и друг мой Серега, и спальник геологический. Ночь прошла отлично, спать в спальнике вдвоем тепло и мягко. Хоть на это он годился. С утра мы общипанные, но не побежденные отправились вниз по тропинке. Возвращались другой дорогой.

Володя решил, что можно существенно сократить расстояние, если не повторять мои петли, а идти так, как ходят в горах прочие, берегущие силы. Благо, со мной был мой друг Серега. Он шумел всю обратную дорогу - не тот, я тебе говорю, не тот. Я тоже засомневался и принялся озираться по сторонам.

Компания остановилась у небольшого ответвления от ущелья, и тут вспомнилось. Кое-как удалось уговорить остальных подождать еще раз. Не ходить, а просто подождать нас. Нашлись добровольцы.

Мы перешли мелководную речушку по скользким камням, раздвинули заросли высокой, пахучей по-осеннему травы и ринулись в перспективный боковой проход. Метров через сто нас с Серегой пытались остановить, но поздно. Мы оба вспомнили окончательно. Это была настоящая удача.

Замкнутый цирк с крутыми, покрытыми елями склонами. Ущелье обрывалось неожиданно резко и безоговорочно. Но как... Мрачная, темная стена метров под восемьдесят заслоняла полнеба широким и мощным сводом.

В правой части она разрывалась плотным потоком воды. Нечто среднее между речкой и обыкновенным ручьем, но вода падала буквально с неба. Метров с сорока, а то и выше. Феерия брызг и красок, выхваченная из обыденности яркой речью солнца. Сталагмиты изо мха, свисающие зеленью вниз с уступов. Справа от водопада вторая стена, правда меньше чуть более пятидесяти метров, но все же больше, чем на Или.

Мы скакали от восторга, как бешеные. Скалы, да еще какие, принадлежащие не всем обществам, а одним нам. Наши скалы. У нашей секции есть не новый зал, не вагон снаряжения, а настоящие, никому не ведомые скалы. Плацдарм для разбега в будущее.

Даже Горбунов вышел из невозмутимо-насмешливого равновесия. Он светился огнем, он мечтал. Мы построим настоящий скалодром, - утверждал тренер. Не просто лагерь. Очистим скалы ото мха. Наладим страховку. Выроем площадки под стоянки. Целый город воображения.

Толпы новичков благоустраивали горный быт и выполняли тренировочные задания. Мы назовем эти скалы АС - альпинизм, скалолазание (Алма-атинский Спартак для посвященных). И уже виделось новое, сильное. Оно маячило нескончаемой чередой побед и достижений.

Большая Бутаковка… В ту осень все наши субботы и воскресенья остались под ее серыми стенами. Мы трудились, чистя, облагораживая скалу. Строили стоянки, заплетали страховочные тросы, вбивали крючья в пункты для верхней страховки. И сразу же начали лазать.

Она оказалась не простой стеной. Она не торопилась отблагодарить первооткрывателей. Да и были ли мы ими? Говорят, когда-то раньше, ее пытался освоить Буревестник, во главе с легендарным Олегом Космачевым. Но они отступили перед ее величавым безмолвием.

А Юрка чуть не лишился правого глаза. Тащил в руках бревно для стоянки и напоролся мордой на острую, коварную ветку. Веко порвал. Кровище хлещет, Татьяна вокруг него суетится. Старший братец губы кривит. Но обошлось.

Высокие, глухо отрицательные стены с мрачным налетом черного мха хранили тайну. Холодные ночи и вечера в извечно ветреном, как труба пылесоса, ущелье могли отпугнуть многих, абсолютное большинство. Я видел ночами сны, как срываюсь с ее стен и лечу без страховки.

Я побаивался скалы. Может и другие, но не наш тренер Володя, с его непотопляемым энтузиазмом. Он сам работал больше всех. По локоть в земле рыл места для стоянок. Часами висел на веревке, очищая широкие плиты от заскорузлого, черного мха.

Надвигалась зима. В одну из холодных ночевок Горбунов-младший с Якуниным примерзли к земле спальником. Хорошо, хоть не голыми задницами. И откуда под ними жидкость?

Уже никого не удивлял лед в ведре с оставленным на ночь чаем. Освободилась от листвы чахлая тополиная рощица на одном из нижних склонов. Желтели, сохли травы и кустарники.

Мы собирали подножный корм - шиповник и прочую лебеду для чая. Как-то набухали в котелок откровенного лишку, и потом вся компания судорожно хватала ледяную воду и просила валидольчика у доктора Квашнина.

Но природа вокруг смолкла, и наша суетливость на фоне столь мрачной определенности казалась неуместной и глупой.

Мы сидим у костра на дне чаши с гигантским природным рефрактором, развернутым к небу. Полярники завернуты в почти зимние одежды и тянут задубелые руки к огоньку. Рассказывают обычные в ночные часы жуткие горные истории про непонятное, но страшное.

Многим и сейчас не по себе. Что только не увидишь под кристальным ночным небом, заглядывающим глазами - звездами прямо в душу.

Володя сразу же обыграет момент. Он подцепляет компанию чем-то веселым, и она безудержно хохочет над ночными страхами. Дольше всех темпераментная, темноглазая как цыганка Фаина. Ее раскатистый, глубокий хохот вдруг обретает самостоятельную многоголосость в эхе от черных, настроенных на иное стен.

Смех отрывается от непутевой хозяйки, дробится на невообразимые оттенки в чуждой человеческому жизни. И эхо смеется над нами, а мы молчим. Но не Володя. Тренер предлагает протянуть трос от скалы к противоположному склону, прицепить к ней ступу, загрузить в агрегат Фаину с метлой и ее смехом. А внизу туристы. Целый слет маленьких, туго напуганных туристиков. Звезды, темнота и колдовская вакханалия. Во полет, во картина.

Но воспитанники молчат. Они заворожены неподдельной магией окружающего - мшистых осыпей, чахлых на горной высоте березок. Всего того, что с неуемной, глуховатой силой стремится выжить здесь, среди надвигающегося безмолвия. И глупая шутка кажется естественным продолжением безумия, реальностью, выходящей за рамки человеческой, а от того ужасной.

Скала наказала меня. В тот самый момент, когда, кажется, уже смирилась с участью быть покоренной. Горбунов командует нами как партией военных десантников. Мы челноками снуем по привычным маршрутам, и только высота сказывается на дыхании.

Это приказ, и мы работаем по три подъема на скорость до полного изнеможения. У меня трескается грудная клетка от судорог и недостатка кислорода. Высота - она пьянит, ослабляет бдительность, и я двигаюсь как автомат с заранее предсказанной целью.

Я больше не могу, но лезу трубу с ее отрицательностью напряженностью, невозможностью для ослабленного высотой тела и срываюсь. Веревка заклиниваются узлом в путанице карабинов. Мне кричат снизу, чтобы я попытался прилепиться к стене, но сил нет. Я смирился. Окружающее кажется холодным, мрачным сном.

Бесполезно, я не муха, чтобы сесть с разбега на потолок. Грудная обвязка петлей напряжения стягивает легкие. Я задыхаюсь. Я не могу подтянуться на поданном мне дюльфере. Я пас, и это навсегда. Радужные, красные блики.

Мне помог Амир. Он подлез под меня, поймал безжизненное тело дюльферной веревкой и подтянул к себе. Потом невообразимым трюком усадил меня на свои плечи и сделал шаг вверх.

Один лишь шаг. Так, чтобы ослабла веревка и освободила легкие. Один шаг, чтобы прощелкнули узел, и я мог спуститься на землю. Он спас меня и долгое остальное.

 

9.

 

Последний поход нашей секции к Большой Бутаковке. Последний и самый славный. Надвигался вечер. Конечная «шестерки» на Медео удивительно пустынна и одинока.

Конец смены. Водитель нацелен вниз домой, немногие пассажиры-работяги, обслуживающие высокогорный каток, тоже торопятся. Они удивленно оглядываются на нас. А як же... Местный колорит - люди с большими зелеными рюкзачищами.

Скоро пойдет дождь. Мрачные, черные тучи напрочь облепили прилежащие вершины. Ели сразу посерьезнели, набрались из тяжелого, плотного холодом воздуха серости и угрюмости. Они целиком в зиме, они к ней готовы.

А нам плевать. Мы перекидываемся язвительными шуточками и рвемся в бой. Наши ноги зудят в предвкушении нагрузки. Спины самостоятельно подбрасывают рюкзаки, располагая их поудобнее. Мы одеты легко, в маечки с коротким рукавом и джинсики, но наше снаряжение за плечами в рюкзаках на уровне и в полном серьезе.

Вот и дождь. Его холодные мелкие капли нисколько не смущают толпу. Идем с Олегом Маликовым передовой группой, на шаг быстрее остальных маломощных. Там с ними тетки, а женщинам по прибытии под скалу и костерчик необходим, и палаточка установленная, дабы переодеться. Вот и поторапливаемся нога за ногу.

Темнеет удивительно быстро даже для гор. Еще не успели спуститься с перевала Ким - Асар, а уже не различишь, что с тропой, только лыжи разъезжаются. Дождик незаметно превратился в мокрый снег, и склоны вокруг стали бы белыми, если бы не темнота. Чуть журчат ручейки и речушки. Они буквально везде, и башмаки давненько промокли.

Но ноги не самое противное. За лето в пояс поднялась трава, обрамляющая тропу. Она набухла снегом, как колосья зерном и жжет будто крапива. Снег мокрый, холодный, я плыву в нем каждым шагом, как ледокол «Ленин» в Арктике. Вечная, обжигающая мерзлота. Переодеться бы потеплее. Боже мой, разве это возможно? Вот так, посреди тропы? Там наверху сделаем костер, тогда...

Спуск траверсом с перевала закончен. Мы в Бутаковке. Олег скрипит зубами, хочет что-то сказать. Я понял, я иду первым. И вот уже не его спина маячит передо мной, а наоборот. Одежда, как ледяной панцирь, острыми чешуйками карябает тело. Снег кончился. Воздух обжигает легкие. Накатывает бездна усталости. Сейчас бы лечь. Темно, спотыкаемся через шаг, но надо дойти. Им нужен костер на стоянке.

Не выдерживают боли, стекленеют и хрустом трескаются пальцы. Я начинаю орать фальцетом какую-то песню. Мы орем что есть мочи ее вместе. Губы лопнули от холода, соленый вкус крови. Лицо будто покрыто ледяной панцирной коркой. Рот не открывается, сводит скулы. Кажется, что трещит кожа.

Я не могу идти, я падаю. Но останавливаться нельзя. С ужасом понимаю, что нахожусь на самой грани. Остановиться - значит замерзнуть. Мороз, настоящий мороз выстудил все живое вокруг нас. И он же сковал нашу поверхность - одежду, склеил губы, резью заморозил глаза. Положение почти безвыходно. И тут нас кто-то догоняет.

Он с фонариком. Одет тепло, весь в шерсти. Луч света выхватывает горы пара вокруг фигуры. Это Витюля. Он насильно вливает в нас что-то горячее, может, спиртное, и мы поворачиваем назад. Он спешит.

Вниз не вверх, и силы заново приходят в тело. Мы согреваемся. Только усталость и боль отходящих от мороза конечностей. Это вполне нормальное состояние. Я знаю. Топаем ножками у перевала. Внизу расцвечены ночными огнями домики на Медео. Там теплая автостанция с лавочками, на которых можно полежать. Но здесь еще теплее, даже жарко с одной стороны. Горит большой, яркий костер. Нас кутают в одеяла. Нас ждут. Над нами смеются и хлопают по оттянутым грузом плечам.

Страшная, казавшаяся неотвратимой пелена уходит. Мы вместе, нас так просто не возьмешь. Вот так и учишься ждать других, думать о других. Идти к ним на помощь и побеждать.

Побеждать вместе с ними, а если надо, то и за них. Горы не признают равнодушия, они мстят за него со всей возможной силой. Горы не прощают нерасчетливости малодушия - они могут убить вас за фальшь. Такая здесь мудрость. Нужно понять ее голос.

 

К осени вечерами темнеет раньше. Когда заканчивается лето, закачивается что-то в твоей жизни. И хоть мы собираемся каждую неделю вместе, смеемся, танцуем, поем, балагурим - время не уступает нам.

Я бегаю длинные кроссы в среду, пятницу и воскресенье перед скалами. Я иногда бегаю кроссы сам, просто так. Немыслимое расстояние уходит из-под ног за одну маленькую неделю - шестьдесят, а то и более километров.

Ведь и на обыкновенной тренировке мы бежим не менее пяти – семи. И самое трудное в среду. Самое приятное в среду. Мы добавляем и добавляем километраж. Мы доведены до сумасшествия. За одну тренировку - тридцать километров кросса!

Горбунов по капелькам вдавливает в нас силовую выносливость. Начитался какого-то венгра - гиганта десятиборья - и с ума на наших шкурах сходит. Сам-то не очень бегает. Через раз.

У меня два конкурента. Квашнин и Якунин. Один двигает костылями, делая шаги в два раза больше моих. Другой дышит исключительно носом и производит впечатление парового механизма, коему усталость неведома в принципе.

И мы мотаем, мотаем круги по периметру равнодушного, серого стадиона. Мелькают окна, удивленно оглядываются прохожие, и день сменяет следующий, и неделя - неделю. Это самое трудное для меня. Не выношу монотонность.

Квашнин медик. Он говорит, что такие нагрузки не доведут до добра. Горбунов усмехается, отвечает, что сам бегал марафон два раза в неделю. И это не такая уж трудная штука. Организм, он не дурак. Он сам выключится, когда придет время. Он не даст пробежать лишнего и нарушить баланс.

Горбунов читал и лично пробовал это, мы верим. Но выключаются мужики, не ходят на тренировки тетки. Даже Амир пошел на понижение объемов. А остальные не пробегают и половины. Но не наша троица.

Я работаю над педаляжем. Смотрю, как бегают профессиональные легкоатлеты. Учусь не делать ни одного лишнего движения на дистанции. Старшие говорят, что сила в человека приходит через нос. Учусь дышать только носом, как Витюля. И терплю, стиснув зубы.

Но вот и баня, в эту же среду. Благодать Божья. Костыляем на негнущихся ногах через весь город, а потом еще стоим в очередь. Горбунов машет запаренным веничком - и вот уже и парилка. Благодать. Тепло треплет мои мышцы. Тепло забирается вовнутрь тела и влажной волной истомы снимает усталость, превращая ее несгибаемость в недвижимость.

Я растекаюсь по полатям как студень, растворяюсь в воде бассейна, не хочется даже дышать. Я кожей впитываю изгнанную кроссом из тела влагу. Я пропитываюсь, наполняюсь ею и прихожу в себя. А потом мы паримся до умопомраченья.

Развалились на лавочках, завернутые в белые простыни, счастливые, как сытые поросюки. Мы обмякли, мы снова готовы внимать нашему тренеру. Он, розовый в красное пятнышко, достает термос с чаем и счастливо таращит на нас голубые близорукие глазки.

- Вот кабан, - указывает он на Витюлю. - Ахиллес. Где вы еще видели человека с таким телом?

Витюля и правда сложен великолепно. Он сух, но могуч. Его плечи в два раза шире, чем талия. Пожалуй, он немного большеват для скал. Маленьким лазать легче. Но труд замещает и большее, чем плохие данные.

- Через год, два, - обещают нам, - вы будете такими как Витюля. Все без исключения. Сила и легкость, помноженные на гибкость и координацию.

И я мысленно представляю эту картину, мне нравятся славные перспективы. А Горбунов рассказывает нам о правильной работе ног на скале. Объясняет доталкивающий момент ступни, важность перетекания движений из одного в другое. Он весь в движении, он живет силой движения словно сомнамбула.

Наконец, разговор сворачивает на что-то обыденное. Квашнин рассказывает, как он гонялся за подглядывальщиком:

- Бегу круг, - стоит у окна в женскую раздевалку. Бегу второй, - стоит, таращится. Я как заору - иди сюда гад. Он как полетит, будто блин ошпаренный (в Квашнине роста метр девяносто и голос как у педагога). Ну я пробежал кругов десять, разогретый значит. Мужичишка виляет накоротке, меж кустов, но сдох быстро. Упал – лапки к верху, губенками трясет. Я ему говорю: еще раз увижу, шкуру спущу.

Хохочем долго, с расчетливым наслаждением. Приятно отдыхать, не торопясь. После бани пьем кефир - алкогольный напиток, целых два градуса, холодненький и резкий.

 

10.

 

В тесной комнатенке тени отделились от предметов, их породивших. Тусклая лампочка под грязным абажуром не справляется с густеющей темнотой. Притихшие и удивленные мы глотаем слова и убиваем надежды. Наша компания дала дуба. Факт очевиден, но в худшее еще не верится. Большинство из нас хочет добиться многого, слишком многого. И выбор вроде один - наша секция.

Мы живем спортом, мы пропитаны стремлением вперед до самых кончиков пальцев. Мы как семья, мы сжились по-настоящему. И все же наша компания дала дуба. В ней плотно стоит завеса недоверия, и похоже ее не пробить.

Буча началась и катится в мою сторону, словно лавина серости. Я краснею от стыда за несделанное, виню в чужих грехах только себя. Маленькая комнатенка переполнена нашей компанией. И каждому хочется вылить накопившиеся обиды. Почему именно сейчас? Откуда у нас столько злости друг к другу? Почему мы хотим все сломать? Да черт с ними с этими карабинами, пусть носят пуховку медведи в Арктике, как можно предать нашу общую цель? Мы «Спартак», мы команда!

Но привычное обаяние Володиных слов вдруг не срабатывает, разбивается о непреложный случившейся факт. Одни хотят уйти в другие общества, другие вообще вникуда. И попытки отшутиться, замять ситуацию проваливаются одна за другой. Я замечаю, как у моего тренера слегка подергивается нижняя губа. Неужели он проиграл?! Каждый из нас часть его надежды, часть его самого. И это уходит. Словно песок сквозь пальцы.

Время неуемных, нерастраченных надежд. Его ахиллесовы тела, его думающие головы. Общее неостановимое движение вперед. Я знаю, он начнет сначала. Он подберет оставшиеся крохи эфемерной атмосферы удивительной целеустремленности, самоотдачи, искренних, взаимных симпатий. Он вырастит новое дерево, но оно уже не будет таким направленным в небо, таким удивительно размашистым и ветвистым.

В нем не будет нас, мы станем лишними. У меня оборвалось внутри, когда Игорек Трусилов сказал, что завязывает. Наверное только я знаю, что для него значит завязать с горами. Спорт не часть его жизни - часть его внутренней сущности.

Мучительно, когда умирает собственное «я», и у тебя не остается надежд. Зачем? Напряженно сжимает руки Юрка Горбунов. Он победитель, но что дальше? Кому нужен впавший в амбиции младший братец? Кому, кроме собственной семьи. Я, к сожалению, никогда не прощу ему этой победы.

Искренне расстроен Витюля. Ему некуда идти, но и невозможно остаться. Для многих из нас со спортом уже покончено. Не будет его для Татьяны, Фаины, Веруньи. Исчезнет Якно, уйдет в медицину принципиальный Квашнин. Яркого, вихревого праздника стремлений и побед уже не случиться никогда.

Компания валится, словно карточный домик, сбитый беспощадным порывом ветра. Умом я сознаю многое, но сердце рвется оставить прошлое на своих местах. Унылые, будто жернова пьяной мельницы разговоры. Они не действие, они шаги в пустоту. Доказательства взаимных притязаний. И все-таки, я остаюсь у Володи.

Упрямое самолюбие претендует на роль лидера в новых условиях. Оно верит, что тренер поставит мир в строгие, правильные рамки. Оно расчерчивает жизнь на белое и черное. Оно определенно знает, кто прав. Тренер будет работать надо мной, чтобы доказать остальным их неправоту.

Почти ушла суровая зима в бегах на выживание. Я выжил! Это они не вынесли нагрузок и сдались. Они слишком хотят дешевой славы, поездок, регалий. Им надоел необустроенный, навеки доморощенный «Спартак». Мужики уходят в архимогущественный «Енбек». Саня Мархлевский, Юрка Горбунов и перспективный Минбаев.

Они автоматически попадают в сборную Республики. У них будут звания, выезды на всесоюзные соревнования, снаряжение, спортивные костюмы. В славном спортивном обществе не надо думать, как достать веревку, рюкзак, карабины. Их ждут там молодых, перспективных. Что может дать будущим чемпионам Володя? Какие-то крохи, да и те из засаленного кармана.

Мы распадаемся. Осколками былой компании идем в кино на не интересующий нас фильм. Часть садится рядом с Володей, уходящие - демонстративно в другом, чужом месте кинозала. Закрепляем противостояние.

Они опять пытаются меня убедить, что тренер уже не нужен. И только? А как же наши мечты? Куда делись наши победы и поражения? Я по капелькам выдавил из себя жир, нарастил мышцу, сажусь на продольный шпагат, подтягиваюсь больше тридцати раз запросто. Мениск на левой ноге изводит меня болью. Спина ноет, тянет на радикулит, но я не хромаю и гнусь в рандате. Я выжил. Ради чего? Пуховка или покрытый эмалью карабин? Ради подачек?

Секция кончена. Володя перенесет в другие места тайники со скудным, обшарпанным снаряжением. Через несколько дней перестанут ходить на тренировки почти все тетки. Действие потеряет для них солоноватый привкус напряжения и борьбы. Взамен нас появятся угловатые, неловкие новички.

И я буду объяснять пришедшим, как вешать веревки, как ставить ноги на скале. Буду веселить их засаленными горбуновскими шутками. А Володя молча стоит в стороне, опустив руки. Да разве это сравнится с тем, что было? И он начнет тренироваться на скале сам, чтобы хоть как-то уменьшить привкус поражения. А у меня ничего путного не получается.

Я слишком много хочу, слишком нервничаю. Мои старшие товарищи находят меня после тренировок и еще раз, и еще - объясняют, как я не прав. Моя фигура становится средоточием правоты или неправоты, обретает неожиданно огромную, мнимую значимость.

Да, я великолепно готов физически, но я по-прежнему новичок в скалах и никакой не конкурент им. Мои друзья превращаются в источник мучений, а тренер прибавляет дыму в скользкой словесной суете.

Скучные, бесцветные поездки на скалы и непрекращающиеся бега вокруг стадиона. Даже не ощущаю приближения весны. Горбунов старший окончательно запутался в личных делах. Как снег на голову пришло известие о его разводе с Любой Дробышевой. Он так любит свою дочку.

Я приезжаю к ним вместо него. Странно, но Люба говорит, что ей от развода только легче. Ведь все эти годы именно Люба, работая массажисткой, кормила и содержала обоих бьющих балду братцев.

Юрча только начинал взрослеть и становиться на собственные ноги, а Володя и впрямь почти не работал. Чуть подкалымливал время от времени. Он фанатически захвачен скалолазанием. И ничто ни совесть, ни безденежье, ни дрязги не могут оторвать его от дела. Может, он подлец. Но мне трудно судить, я не беспристрастный наблюдатель.

Однажды Володя скажет мне, что Люба изменяет ему с Трусиловым. Что ж, если это так, то не ее винить мне. Я понимаю, как тяжко было ей работать в двух местах и возиться с Аришкой в маленьком, не обремененном удобствами частном домике. Как можно жить терпеливо, серо и буднично, когда рядом кипят настоящие страсти, когда ходят настоящие, красивые горы, лазают такие маршруты?! Почему они никогда не брали ее с собой?

Не оправдает их наша дальнейшая жизнь, но и не осудит. Она будет течь долго, наполняясь своими подъемами и спадами, надеждами и полной их потерей. А пока, взбаламошенный мечтами «Спартака», шатаюсь от одной скалы к другой, лазая в одиночестве. От одной души к другой, но они пусты и заняты собственными переживаниями.

Слишком много, слишком многое вобрала эта зима. Я доказывал и тренировался слишком много. У меня шалит сердце. Перенапруга. Диагноз подтверждает обследование в физкультурном диспансере. Врачи говорят - организм на пределе.

Новый козырь появляется в руках противников моего тренера. То, что прошло бы нормально при других обстоятельствах, не проходит сейчас. Все не так, это ясно даже фанатику Горбунову. Ушедшие сумели стать правыми. Чаша весов склоняется в противоположную сторону.

 

Тем временем начинаются долгожданные весенние старты. Мне опять советуют уходить. Молчит лишь нейтральный Витюля. Его подобрали армейцы. Он не распространяется о своем положении, но и Енбек его не прельщает. Меня тоже целят в Спортивный Клуб Армии. Это и есть место для второсортных. Да и вообще, кому я нужен с третьим взрослым разрядом? Ан нет. Я ведь еще и юниор. На пару лет младше Минбаева. Очки, баллы, впервые слышу о них. Борьба различных спортивных обществ за место под солнцем.

Открытие сезона на Лесничестве. «Енбек», «СКА-12», «Буревестник», «Локомотив», «Спартак», «Политех» - они все здесь. Холодно без солнышка, еще зима. Чай в дышащих паром термосах. Лиц великое множество. И мы явно не в лидерах.

«Енбек» выставляет откровенно слабый второй состав, но и в нем плотная конкуренция. Горбунов младший лезет как личник, даже в команду не попал. А советует, куда мне идти, горло срывая. Со старшим Горбуновым уже не разговариваю принципиально.

Руки дрожали. Левая скальная стенка стала за зиму еще отрицательней и холодней. Я повисел для приличия, но не вылез. Только ногти на пальцах посрывал. Без разминки недолго. И вот тогда появилась женщина с азиатскими чертами лица и не менее азиатскими повадками. Как ни странно, она родом из Красноярска. И это тоже в ней удивительно.

Маленькая, но исполненная собственной важности, Давыдова безапелляционно пакует меня в армейскую пуховку сразу же после неудачного старта. На руках золотых колец больше, чем я за всю жизнь видел. Глаза темные, лицо властное, губы яркой помадой крашеные. Она сама находит множество слов в мое оправдание и утешение. Я и пуховку-то до этого никогда не надевал, а эта - не простая абалаковская, будто импортная яркая, болоневая. Замерз? На, погрейся, не жалко.

Ирина Петровна чарует меня материнским подходом к делу. Народ так и называет ее - Мать. Я уже не чувствую былого падения. Я так захвачен новыми людьми, их оттенками, что выдохнуть некогда. Мне растирают забитые, вспученные венами руки, говорят, что в этой неудаче ничего страшного. Просто дело случая и плохой разминки.

Горбунов тут же, не отходя от кассы делает развод по-английски. Без шума, суеты и размахиваний руками. Отбирает обвязку и карабин. Удивительно - это все, нажитое за годы имущество. Но тренер проигрывает еще раз.

Как легко, как изящно скользил Володя по соревновательному маршруту. Он знал его наизусть, до единой зацепы. Но он только второй. Рыжий, кучерявый гигант из того же Красноярска наказал его на несколько секунд, стал первым.

Дюков тоже Володя. Он на две головы выше меня. Могуч похлеще Витюли. Разминается - пар со спины клубами валит. Прибыл для прохождения срочной службы в «СКА-12». Будем тренироваться вместе. Солидно.

Смотрел соревнования теток. Слабую половину дернула Ирина Петровна Давыдова. Петровна лазит быстрее и четче, чем я сам. Без проблем, мастерски, совсем не по-женски. А ведь в соревнованиях не участвовали сильнейшие енбековцы. Они в Крыму на сборах. Да, будет чему и у кого поучиться.

Еду в автобусе, окруженный новыми друзьями и заботами. Жизнь делает крутой и благоприятный вираж.

 

11.

 

Вываливаюсь из переполненного двадцать девятого автобуса. Уже тепло, можно ходить в пиджаке. В пять часов вечера темнота не заглядывает в окна домов, не заставляет их щериться желтыми электрическими лампочками.

И прохожие расслабленно пропускают себя через приятный, совсем не холодный вечер. Подставляют лицо рыжему, мягкому солнышку. Они подробно объясняют, как пройти к СКА-12. Там гаражи, можно и заплутаться.

У КПП солдат, застегнутый в белый парадный ремень. Наглухо застроченные ворота, и приказ не пущать. Жду, но вот и Витюля. Он напыщен и серьезен до безобразия. Всем своим видом и весомой, неторопливой манерой разговора старший товарищ призывает меня стать таким же.

Нарядился в свой старенький костюм. Как галстук забыл надеть? Будто не тренировка, а банкет. Туфли на ногах блестят лакированные. Короткие волосы на пробор в стрижку. На проходной нас расспрашивали кто мы и куда мы. Вот это организация. Хоть стой, хоть падай.

- Твои телячьи нежности здесь никому на фиг не нужны, - неназойливо, но несколько раз предупреждает Витюля.

Его бронзовое лицо спокойно и отрешенно. Он не удивляется ничему и даже более.

Что ж, так оно и получилось. Разве что Петровна относится ко мне как к дошколенку, а прочие не обращают никакого внимания. Они мастера, им собой заниматься необходимо. Делай как другие. Беги на Кок-Тюбе в начале тренировки. Не прыгай без надобности в поролоновую яму. Если кто поправляет, значит, так надо.

Где привычная горбуновская опека? Где его планы, расписания? Кому я на фиг здесь нужен? Но это одна сторона. С другой стороны, в такой недетской компании я будто старше года на два и целеустремленнее на три. А Витюля разговаривает со мной в крайней необходимости, почти на вы.

Солидная организация, я полностью захвачен широкой армейской волной обустроенности и налаженности. Господи, каким кустарным мне кажется наше предыдущее. Потуги с обшарпанными зальчиками в средних школах. Мы ютились и переодевались в коморках под лестницами центрального стадиона. Собирали куцую денежку на покупку снаряжения. Воровали веревки у других богатеньких обществ. Это смешно вспоминать.

Теперь меня ждет прекрасный гимнастический зал с батутом, поролоновой ямой, кучей турников, кольцами, пружинистой дорожкой для рандатов. Обо всем новом и приятном не рассказать, еще и раздевалки с горячим душем. Так то.

СКА-12 огромен. Летом, говорят, будем плавать в собственном бассейне. Стадион с трибуной и беговыми дорожками. Я очень много бегаю, потом пробую вышеперечисленные и еще не перечисленные спортивные инструменты. И до одури растягиваюсь, растягиваюсь, нынче мода такая.

Ирина Петровна здоровенная баба (хоть и махонькая ростком как шпендик). На турнике может подтянуться раз двадцать. Рассказывают и такое. Зашли как-то в зал борцы, подразмяться. Здоровенные, важные. Плечи навыкат, грудь на вкат. Во главе с командиром - супертяжем.

Тот вообще как культурист. Давай мужики над тетками и прочими прикалываться. Пупки не надорвите, мол. Чего, мол, под ногами путаетесь, шли бы по стенкам ползали. С Петровной бугаи поспорили - сколько бы она на турнике подтянется, они в два раза больше. А если нет, борцы из зала уходят. Так тяж ихний и сказал. Петровна двадцать пять раз подтянулась. Они даже не досмотрели, встали и ушли. Больше в нашем зале не появлялись. Я по крайней мере не видел.

Интересный парень Серега Самойлов. Мы живем совсем рядом. В детстве били рожу если не друг другу, то точно, очень близким соседям. У нас районы рядом. У него улица Виноградова - там одни шишки живут. Важные такие. Вот с их сыночками и схлестывались. У них белая кость, у нас черная. Они с ножами, мы с дубинами. Но Серега среди своих дворовых такой же изгой, как и я. Тоже за ручку с пацанами не здоровается. Да и отца у Сергея не было. Умер давно.

Зато сын мне с гордостью медали отца показывал. Серебро на чемпионате республики. Беговые лыжи. Мощный, наверное, мужчина был Сергеев отец. Сильный.

Сам Сергей унаследовал от родителя широкую кость да удивительно могутные ноги. Раньше он плавал, имел первый разряд. Теперь вот увлекся горами. Лицо его немного не пропорционально, но удивительно живо. Сократовский лоб мыслителя, мясистый большой нос и маленький, скомканный подбородок.

Сергей подчеркнуто ироничен по отношению к другим. С легкостью вышучивает окружающих. Пропитан таким количеством историй и анекдотов, что через несколько тренировок я ему в рот только и смотрел. Мы сблизились.

Стали тренироваться в двойке на скалах. Он лезет размашисто, быстро, но тяжеловат маленько, хотя это не его вина – конституция от природы. Серега выше меня почти на целую голову.

В подвале его дома находится секционный склад снаряжения. Я никогда не видел такого количества добра. Не подвал, а сокровищница. На удивление легко, у меня оказалось несколько карабинов, пара обвязок, сорок метров веревки, чтобы я мог сам ездить на ближние скалы.

А еще мне выдали спальник, каску, почти новый абалаковский рюкзак и штормовку с иголочки. Я оторопел от щедрот свыше. Но даже сейчас, ухоженный и сытый, я чувствовал ностальгию по нашей горбуновской компании.

Прошлое не повторялось. У меня опять есть друг, но где наша разбитная компания? Разбрелись по остальным спортивным обществам, и все?

 

Пришла пора ехать на сборы в составе новой секции. Мне дали солидное освобождение от занятий в школе. Подумать только, меня требуют к себе сами Вооруженные Силы СССР. В школе учителя на пол попадают. Не попадали, но освободили. Учился я, как ни странно, намного лучше чем раньше.

Поразительно количество вещей, которые мы брали с собой. Загружали сразу два Газ-66. Не одну машину, а две, и еще не влезло. Тетки брали по два рюкзака шмоток. Они там что, жить собираются? Мне здешний комфорт внове.

Мало того, что я в первый раз не платил за проезд на Или, нас наградили такой продуктовой массой, что съесть их за время сборов немыслимо. Грузили вчетвером - я, Самойлов, Витюля и Андрюха. Забавный мужик Андрюха, Серегины шуточки принимает на веру. Тот и старается. Смехом чуть до слез меня не довели.

На долгие собирушки приходил посмотреть сам Эрванд Ильинский. Его наши Шефом называют. Есть от чего. Серьезный мужчина. Взгляд колючий, резкий. Говорит лаконично, всегда по делу. Раздает указания. На правой руке не хватает пальцев. Самойлов говорит, это они на пике Ленина поморозились. Я о таких вещах в книгах читал. А в принципе Шеф руководитель заботливый - беспокоился, хватит ли нам продуктов. Еще как хватит. Это ж халява.

Однако выехали в два часа дня. Он сумрачный, солнце кое-как проглядывает через ровную серую занавесь облаков. Пасмурно, но тепло почти по-летнему. Чем ближе Или, тем скорее хочется раздеться и подставить тело мягкому весеннему воздуху. Как оно соскучилось по нему за зиму, понимаешь только сейчас.

Полулежим в кузове 66-го. Мягко, удобно, шмоток хоть отбавляй. Кое-кто, не стесняясь, дрыхнет в сумраке под тентом. Проехали автостанцию на Капчагае, даже не остановились. Обидно как-то, место родное. Сколько раз здесь выходили из маршрутного автобуса, меняли кожу. Дальше автостоп, и мы становились внецивилизованными бродягами с рюкзаками, что и попросить, и улыбнуться чужому сумеют, уговорят подвезти.

Вспоминаю, как тетки наши солдат уболтали до самого места добросить, а потом горе служивые выбраться из ущелья никак не могли. Там ведь не по всякой дороге проедешь. Вот им в части влетело, наверное.

А тут Серега рассказывает о команде скалолазов СКА-12. Она молодая, но люди в основном пришлые, да опытные. Дело в Шефе. Это он решил себе скалолазов заиметь. У него альпинисты чуть ли не сильнейшие в Союзе. Его компания золотые медали в высотно-техническом классе в прошлом году выиграла.

Там у него такие асы, такие горы хаживали. Мне даже нереальным кажется. Какие к лешему третьи разряды?! Выписал себе мастера спорта из Красноярска - Ирину Петровну Давыдову. Из Красноярска и Володя Дюков приехал, служить в спорт роту.

У Шефа размах широкий. Не на пустом месте строит дом. Люди в команду идут сами. Петровна один раз новичков набирала: Самойлов, да еще кое-кто из теток. Больше оказалось не нужно. Остальные пришли и попросились.

Вот Сергей в этом году поступил в спортивный институт. Он мужик с головой, а плечами с Витюлей потягается. Как Серега кроссы бегает, я почувствовал еще на первых тренировках. С ним самое время поупираться.

На скалы Или попали ближе к вечеру. Воздух плотный, вязкий. Наполнен ароматом едва проснувшейся зелени. Но пока не до нее. Распахиваем задний тент машины и начинаем извлекать наши богатства : палатка-шатер для кухни, палатка-шатер для продуктов, колья, стойки, кувалды, топоры, котлы величиной со спартаковскую палатку, большая газовая печь, малая газовая печь...

Жилых палаток штук двадцать, это не для одних нас. Могут приехать альпиноиды, и мы терпеливо устанавливаем палатки для возможных жителей. Как положено в армии, есть еда, но есть и обязанности.

Но все, даже долгое, кончается, и мы во главе с Витюлей идем вешать веревки. Это наше право и неотъемлемая обязанность. Хоть в лагере и командует женщина, за безопасность страховки отвечают мужики.

Так рано весной я здесь не бывал. Земля чуть сыровата, но уже дышит, полнится жизнью. Вокруг колышется призрачное море алых тюльпанов. Оно растворяется в гранях дня и ночи, и оттого кажется нереальным. Красное царит на земле, только редкие островки желтых альбиносов перемежают весеннее тело полупустыни. Она просыпается, отряхивается от зимы необыкновенно ярким ковром непрерывного цветения.

Тетки насобирали цветы в букеты попозировать перед фотокамерой. Слайд получится неплохой - цветник в цветнике. Вода в реке чистая и непривычно холодная. Ее пока можно пить прямо так - сырую. Чабаны еще не пригнали сюда бесчисленные отары овец, которые замутят, загадят ее, делая пригодной только для кипячения.

Я стою на самом лезвии Броненосца и вспоминаю, как недозрело-зеленым новичком попал сюда впервые. Смешно это. Да и сама стена, после суровости Большой Бутаковки, не кажется страшной и крутой.

Это ведь мои первые, родные скалы. Беговуха, Лева... Гомон галок и ворон говорит о весне, о свитых наново гнездах. Он будил меня зимними ночами, заставлял просыпаться в воспоминаниях о встречах.

 

Лазать без грудной обвязки в беседке с поясом мне уже приходилось. Но когда Серега полез без каски на пятидесятиметровый маршрут Города, волосенки на моей голове слегка вздыбились. Я отлично понимал, что и маленький камешек, сброшенный с высоты нашей же страховкой, войдет в голову как нож в масло.

Дисциплины и опеки в давыдовской компании оказалось на порядок меньше. Мне никто не говорил, как и где я должен лазать. Никто не работал над элементами техники - мотали метраж. Единственная метода для Ирины Петровны - больше лазай. Но может, так надо?

Получаю животное удовольствие от движения на скале. Спускаемся вниз парашютиком, это когда страховщик прицеплен ко второму концу веревки и не выбирает веревку, а отходит вниз, по мере продвижения напарника наверх.

Веревки трутся, аж пух летит, зато спуск - одно удовольствие. Сидишь в удобной беседке, отдыхаешь и осматриваешь окрестности. Под тобой провал и синяя лента реки, а в обе стороны тянется пустынная бесконечность.

Иногда полупустыня прозрачна и далека, иногда завешана почти призрачным пологом пыли. Она растворяется в неизвестном, и нет предела в ее течении.

Пот ест глаза, перетекая через брови. Я утираюсь сырым рукавом и начинаю новый подъем. Мне надо не отставать от Сереги, а до этого еще очень много скальных метров. У нас график. Три дня лазанья, четвертый день отдыха. Но это так, отдыхать разве что на кухне. А чем прочим заняться? Купаться рановато. Хоть и жара с десяти до вечера, вода очень холодная. Мужики с уханьем кидаются туда, если увидят серебряные плавнички плывущей вверх брюхом глушенной на плотине рыбы.

Но сие удовольствие явно не по мне. Уху попробовать, - завсегда рядом. А чтобы ничком в ледяную воду, ну никак. Брожу по пригоркам, окрестности обследую. Чудно здесь. Скалы будто волны из камня. Они пропитаны собственной древностью и силой по самые макушки. Иногда мне кажется, что скалы по-настоящему живые. Но это, конечно же, глупость. Я разговариваю не с ними, а с извечно меняющимся пространством.

Оно выглядит то строгим и крутым, то закругляется, образуя чаши с бесчисленными желобками высохших водопадиков, рябью застывшего бело-серого движения.

Скалы слагаются в скульптуры, фигуры, непонятные циклопические сооружения. А их тени? Они определенно живы. Даже вода не сравнится с их движением и изменчивостью. Лабиринты каньонов будто созданы волнами ушедшего во тьму тысячелетий моря. Я теряюсь в них и в собственном одиночестве. Серега не хочет бродить со мной. Он давно взрослый для пешего развлечения.

И снова подъемы, и метраж. Устаю до опупения. Хоть переходи на двухдневку. В день мотаем по 700-800 метров, довольно достаточно, надо сказать, достаточно. Подушечки пальцев болят неимоверно. Ноги и руки в ссадинах и ушибах. Но болят не только они, все тело ноет и просит о настоящем отдыхе с горячей ванной, баней и холодным кваском для желудка.

Хоть бы водички из под крана. Я согласен на самую малость. Этот чай, он горло в тошнотики вгоняет. Днем жарища за тридцать, ночью холод. Губы потрескались, лицо шершавое, обветренное. На зубах скрипит пыль, ее не счистить даже зубной пастой.

Но с благословения Шефа ели сытно и спали мягко. Так что жалобы мои к себе и на себя - на собственную непрочность и пониженную жаростойкость.

Петровна - женщина взбалмошная, подкидывает нам разные хохмочки. Когда в лагере заправляют тетки, поводов для конфликтов предостаточно. Мужики, как их хозяйственные придатки. Дамы командуют направо и налево, а мы тихо сопим в тряпочку. А потом случлось откровенное чудо. Давыдова золото с пальцев и с шеи по всему Или растеряла. Утром хватилась в голос, бегом от палатки до скал и обратно. Глаза зареванные. Половину богатства не нашли, но два дня вышагивали словно страусы, попом кверху. Квадратами прочесывали, кто найдет, тому поцелуй.

Я в счастливчиках не числился и благословения не получал. Не обнаружил ничего. Может, искал плохо?

Потом приехали другие общества, и стало веселее. Тюльпаны отцвели, но степь засветилась многоцветьем палаток. Гоняли в футбол команда на команду. Народ горячий до безобразия. По ногам съездит и не чихнет. Но я участвовал почти во всех баталиях.

Приехал и Горбунов с вновь набранными парнями - пружинами. Я к спартаковской стоянке близко не подходил. Так, смотрел издали. Обидно, столько камней переворочали, и кому? Горбунову передряги житейские хоть бы хны. Ржет как обычно, даже еще голосистее. А впрочем, откуда я знаю, что у него на душе.

Прибыли и наши альпиноиды. Они тоже лазали, но значительно меньше нас. Отдыхали, резались в карты и нарды, играли в мальчики - девочки с давыдовскими тетками. Потом, ближе к обеду, кто-нибудь с диким воем разгонялся под горку и кидался в холодную реку. Ему вторили придурошные, вода кипела.

Но мне не до их шалостей. Я занят, у меня начало получаться. Лазанье втянуло мое тело в какие-то новые, неизведанные ощущения. Скала становилась родной, она притягивала к себе и завораживала движением. Даже не зная маршрута, я отгадывал руками следующую зацепу. Только ноги еще маленько не успевали.

 

С ранья, до зарядки, ко мне подскочила Давыдова: - готовься выступить на открытом первенстве «Локомотива». Участвуют все, кроме КМСов. Я пошел разминаться. Трасса в районе Города.

Ждать старта пришлось довольно долго. Петровна умудрилась включить меня во вторую группу. А во второй лезут не новички, а за новичками. Можно было посмотреть, как трасса поддавалась безразрядникам.

Плоховатенько. Падали гроздьями. Особенно в одном месте. Значит, это ключ трассы. Я его снизу выучил. Всю последовательность движений. На страховке наши альпиноиды стояли. Подбадривают, улыбаются. Им доверять можно. Мужики такие горы ходили. Серьезные.

Шагалось до ключа неплохо. Жарковато, солнце палит. Руки потеют. Я на полке перед ключом сунул руки в дюльферные рукавицы. Там у меня канифолька в пыль размята. По совету Ирины Петровны. Уж она то знает.

Руки почти высохли. К скале аж сами липнут. Чуток горизонтального траверса двинул, а не прямо вверх. Встал в откид на вертикальной стенке. Ноги с полки ушли, и сразу стало тяжеловато. Желание - обратно на горизонталь прыгнуть. И как-то жмет меня, не то что бы страшно, но мандражит, подтрясывает.

Но вот и хорошие зацепы. Что-то и под ногами объявилось. Кажется, ключ вылез. Внизу Петровна визжит. Ну у нее и голосище. Потом разошелся и попер до верху. А там и дюльфер.

На том ключе сорвалось куча народу. В том числе многие перворазрядники. Я же выполнил норматив разряда, но второго. Мне сразу без проволочек закатали его в спортивную книжку. И я догнал Витюлю. Это была мечта.

Но оказалось, - самое начало. Похоже, у меня действительно получалось. Несколько дней спустя удалось пролезть сложную трассу на чемпионате Города. Попал в пятнадцать лучших, и, как следствие, выступал в финале.

Прямо перед стартом одно забавное происшествие чуть не уморило со смеху. За пару человек до меня выходил на трассу чайник-локомотивец. Он и его братец, похожие как капли воды, вертелись у стартовой площадки словно мухи.

Ребята серьезные, в годах, но большие фотолюбители. Коренастые, тяжелые, в огроменных желтых касках. Стартовал один. Второй фотографировал. Начало трассы - крутая стенка. Место напряженное. Метра через четыре братец попал в клинч и весьма эффектную позу. Фотограф снизу просил братца подождать, пока он не сделает исторический для семьи снимок.

- Замри так! - кричал фотолюбитель.

Первопроходец замер, и тут же летанул с маршрута. Повис на страховочной веревке, его спустили. Он отстегнул карабин по приземлении, подлетел к братцу и хлестанул его по носу. И тут такое началось! Кровь, крик, фотоаппарат разбили. Я бы смеялся до слез, если бы не трасса.

У меня с карнизом вышло удачно. Потихоньку, полегоньку вылез и зашагал. Как надо прошел, и самому удивительно. Не успел оглянуться, и флажок финишный. Тем более, что на этой трассе сорвался сам Володя Дюков.

Бывший чемпион стартанул и полез быстро, размашисто. Двадцать секунд - и он у карниза. Взялся в подхват, на себя потянул. Да скала его силы не вынесла. Раз, и с тем булыжником что отломил, внизу у стартовой площадки стоит.

Посмотрел Дюк недобро на судей, которые трассу делали. Каменюгу показал, те аж шарахнулись. Виноватые. Трассы чистить надо. Да где им на силу Дюкова рассчитать?

А финал, от низа до макушки, состоял из стенок не круче девяноста градусов. Но и не положе. Не по зубам нам пока. Я слинял, а Амир выиграл.

Он разнес в пух и прах важнючую республиканскую надстройку сборной. Он впервые утер нос старикам из Енбека, которые верховодили много лет. Все-таки жалко, что такая радость, да не в нашей спартаковской компании.

 

12.

 

Надвигались весенние школьные каникулы, а с ними и новые старты на Или. Еще горел загар с уже оконченных сборов. Я бродил по двору и чувствовал себя победителем. Пацаны из толчковых компаний не приставали, в школе тоже о"кей.

А меня вызвал на беседу сам Шеф. Сказал, что будет ждать лично на Лесничестве в 14-00, и никаких опозданий. Я приехал и сразу понял, что попал в капкан. Рядом со скалой разбили небольшой лагерь детишки из СКА-12.

Они заняты собой, шарятся из палатки в палатку, ржут будто лошади и смотрят на меня, как на чужака. После взрослых отношений в давыдовской компании смешно смотреть на их глупые ужимки.

Ирина Петровна однажды сказала, что братья Архиповы хотят меня забрать к себе, но я не придавал этому значения. Я сторонился их детской компании, а братья близнецы мудро улыбались. Уж они то знают наверное.

Приехал Шеф на личном красном запорожце. В народе его машину прозывают скорой помощью. У Шефа очень жесткое и сильное рукопожатие. Оно как бы проверяет тебя на прочность. Свой ты, из скалолазов, или из мягкотелых соплячков. Я ответил, как мог, но руку все одно больно. Он предложил прогуляться, и мы пошагали вдоль дороги.

- Ты сколько собираешь заниматься горами? - спросил Шеф.

Я оторопел. Сколько... Как-то не задумывался над этим вопросом. Смешно думать о завязке, когда сделано так мало. Мне хочется еще очень многого. И увидеть те горы, на которые ходят по-настоящему альпинисты СКА-12.

- Я не знаю.

- Ну год, два, три?

- Да нет, больше, конечно.

- А тебе еще и в армии служить. Причем очень скоро.

- Так еще далеко.

- Это кажется далеко. Два года пролетят, не заметишь. Хочешь у Архиповых заниматься?

- А зачем ? У Давыдовой народ посерьезнее. Мне с дошколятами не интересно.

- Ну это как сказать. У них и компания для тебя полезней, и на соревнованиях юниоров выступать с ними проще.

- Да не очень-то и хочется.

- А я тебя не на год и не на два в команду беру. Лет на десять, а то и побольше. Хочешь потягаться на полную катушку, до самых соплей, так ты это еще успеешь. А если по молодости спину потянешь или чего-нибудь надорвешь, дальше не поиграешь наравне с другими. Так что давай, не пререкайся. На Или едешь вместе с Архиповыми или не поедешь вообще.

На том разговор окончился. Шеф умчался вниз на запорожце, а я пил чай вместе с архиповской детворой. Деваться было некуда.

 

Здесь победнее, чем у Давыдовой. Мы пасынки взрослых. Считаем палатки. Делимся на тройки и четверки. Нам не хватает спальников, и я опять вспоминаю систему личного снаряжения. Благо друг Самойлов меня не прижимал. Не забирал того, что выдано.

Но Бог с ним, нас тоже возят на ГАЗ-66 и отпускают дармовые продукты. Хотя попробуй, прокорми вечно голодную и разрастающуюся ораву.

На Или проводится чемпионат Республики среди юниоров. Я никогда еще не выступал на соревнованиях такого ранга. Собираемся на Первой Алма-Ате у Архиповых. Дом старый, сарай во дворе до верху забит снаряжением.

Подкормились сухим обедом. Все под счет: печенье, конфеты, консервы, сок. Не привычно. Да ладно. Сразу сошлись с Витькой Барановским. С тем самым, который надрал меня на Лесничестве.

Не знаю, чем я ему приглянулся. Он на гитаре играет здорово. Поет. С нами в палатке еще Толик будет. Они оба меня на год старше. Толик собирается нынче поступать в московский ВУЗ. Забавненько. А у меня экзаменов не будет вообще.

Наконец подошла машина, и мы загрузили барахло в кузов. Она тут же оказалась забитой по самый вершок, но другой не будет. Младшаки - второй сорт. Придется привыкать.

Тепло, апрель разыгрался вовсю. Под тентом жарко, пыльно, но Архиповы открывать полог не разрешают. Техника безопасности. Приоткрыли, только когда проехали Капчагай. Да и то - два братца сидят у заднего борта и контролируют наши передвижения. Детским садом запахло достаточно откровенно.

Разбиваем лагерь рядом с пустующей стоянкой моих старших товарищей. Пошли вешать веревки вдвоем с Сергеем Марковичем. Даже Барановского с собой не взял. Знает, что я по жизни страховкой занимаюсь.

Расспрашивает меня мягко, неторопливо. Так и светится благодушием и основательностью. Привлекает на свою сторону. Я нужен ему, он на меня рассчитывает. Борьба между ним и Давыдовой становилась довольно болезненной. Мать - женщина жесткая, азиатская. Лишнего без боя не отдаст. Но сейчас, Шеф был на стороне Архипова.

Забавно, он совсем не похож на Горбунова. Корчит из себя интеллигента. Лысоватый мужчина, высокий, мощный. Не реагирует на мелкие колкости, спокоен и обходителен. Как неловко Маркович двигается по скалам. Говорят, он мастер спорта по горному туризму. А в альпинизме и скалолазании - полный ноль.

Смешно смотреть, как новый тренер боится высоты. Скала уходит под нами вниз почти вертикально. Ручейки мелких камешков трепещут от одного прикосновения. Здесь все так зыбко. Мир камня изошелся трещинами. Он оторвался от земли. Броненосец летит над рекой Или, подставляя жесткие бока ветру. А ветер на гребне особенный. Назойливый, неотстающий от тебя прикосновением. Каждую секунду он напоминает о своем существовании, о высоте.

Мне то что, я привык. Скалы сами подставляют округлые, шершавые бока. А Архипову страшно. Зачем он здесь?

Но зацепило. Я увлечен, не братьями-тренерами, а новыми друзьями - Витькой и Толиком. Мы шатаемся по теплым берегам Или и во всю глотку распеваем песню из кинофильма "Смок и Малыш" : «Ты оставил дом, бросил уют, ветры лишь поют надежду...»

Витька здорово лазает. Движение по вертикали в нем обретено от природы, в одночасье. Он естественен на скале так же, как естественен с гитарой в руках. Он ровен в общении, нетороплив в разговоре, не назойлив и лишен напористой резкости. Как я хотел бы быть на него похожим.

Витя кожей чувствует скальный рельеф. Он не лезет, он протягивается по нему аки гад ползучий. Никаких лошадинных усилий, никакого жлобства. Зачем ему сильные руки, если он делает трассу без напряжения, походя.

Я показал ему наш траверс в Гавани, он слупил не глядя. А я никогда не делал такого с первого раза. Зато я придумал клички всем нам троим. Так здорово. Витька - Питон, Толик - Черт, он вечно ходит в черной штормовке и резкий до безобразия. А я - Клещ. Могу вцепиться в любую зацепу и висеть на ней до потери пульса. У меня руки сильные.

Очень интересно бродить по скалам просто так. Мы называем это дело траверсами. Для братьев Архиповых, в прикрытие. А еще говорим, что пошли на Шхельду. Так здесь называют сходить на горшок. Смешно, конечно. Мы находим новые и новые траверсы, вылазим снизу небольшие вертикальные стеночки метра по два.

Началось со скалы, которая рядом со спартаковской стоянкой. Год назад, мужики продемонстрировали мне больше десятка выходов с земли до полки. Стенка метра три в высоту, можно без страховки. Теперь, в свою очередь, я показал выходы новым друзьям, а дальше - больше. И мы часами бродили среди илийских скал.

Это волшебный мир. Он полон чарующей гармонии. Говорящие камни, нужно уметь понять орнамент их языка. Бесчисленные последствия смешения ветра и воды, солнечного жара и зимнего холода. В стране пересохших к лету водопадиков еще явственно слышится звон весенней капели. А сумрачные, теневые, полузакрытые амфитеатры таят эхо осенних, суровых ураганов.

Скальный мир полон фигур паяцев, бесов, гигантских невиданных животных. Он чарует совершенством и недосказанностью. Порой мне кажется, будто это мы, а не они застыли в беспредельно медленном движении. Под нашими ногами суетятся мураши и маленькие букашки. Один день между закатом и восходом для них вечность. Так же быстро, как наши годы, для каменных истуканов текут тысячелетия.

Здесь столько округлого, завершенного течением вод времени. Мы лезем вверх, по пути когда-то опавшей воды и вскрываем новые горизонты знания. Направление - черная полоса мха. Он влажен до сих пор. Сложенная из гигантских глыб беседка, обыкновенный балкон, ласточкино гнездо. Да... Эта ласточка должна быть величиной с птицу Феникс. А может, так оно и есть, и мы еще услышим шелест могучих крыльев?

Какие-то явно каббалистические знаки - вкрапления кварца в коричнево-красный фон скалы. Нашли настоящую сокровищницу. Но вот унести ее нет никакой возможности. Кварцевые и шпатовые друзы вмурованы в скальную шкатулку так тщательно, что без динамита их не оторвешь.

Есть место, где настоящая китайская пагода скрывает статую бога Шивы. Да мало ли что видится, например, Баба Яга с длинным крючковатым носом. Голова у бабульки - метров тридцать в диаметре.

Мы создаем свой мир, и путешествия в нем занимают нас гораздо больше остальных чудачеств. Хором получили строгий выговор от тренеров, с приказом не отходить дальше, чем на двести метров от лагеря. Но нашей троице остановиться уже не возможно, и Архиповым пришлось оставить нас в покое.

 

13.

 

С младшаками тренироваться гораздо проще. Нет бешеной гонки, сопровождавшей меня до сих пор. Я подпрыгивал до уровня взрослых, а это немного выше моей головы.

В большей степени с нами возится Сергей Маркович. Петру по нраву роль грозных карательных органов. Вертушка построена естественно и двухсторонне - один добрый, другой злой. Они спето и здорово дополняют друг друга.

Мне пока советуют одно - не зарываться. Сложновато, не привык. Еще у Горбунова я понял, что на скалах каждый день как последний. А тут игрушки в догонялки на пологих (градусов сорок) скалках. Ну где им меня догнать? Я и резче, и рисковее.

У братьев полный короб задумок как нас сделать великими. Они вечно цитируют нежно любимого ленинградца Маркелова. Чемпиона СССР, чемпиона ВЦСПС и так далее. Он то знает, как нужно тренироваться на скалах детям потомственных степей и круто делится своим опытом в своей книге.

По вечерам Сергей Маркович играет на гитаре. В душе он большой театрал. Знает не много песен, но они отточены до последней хрипотцы в голосе. Все одно слушать приятно.

Среди младшаков у меня нет особых антипатий, но получается, что с большинством я общаюсь редко. Поглощение еды происходит, на мой взгляд, слишком чинно. Не смейся, не болтай. Скучно, и рожи у едоков постные, как и пища.

Зато девчонки в секции в самый раз. Все меня немного моложе, не то что стракозябры Давыдовой. Я у них на прицеле, а они у меня. Как-никак почти лидер. Вечерами не скучаю, к бочку теплому притрусь.

Ко мне никто не лезет с советами на скале, Барановский страхует вполне аккуратно. Веревочка в натяг, беседка новая, удобная - девки сшили. Летанешь со скалы - висишь будто в люльке, не давит.

Существенно потеснил второго в компании - Игоря Галкина. Задумчивый парнишка, младше меня года на два. Он постоянно жует соломинку и смотрит на мир чистыми, удивленными глазами. Мы как-то полазили с ним в двойке, всего один раз, и оказалось достаточно.

Мотали метраж в районе Левого Города. Скала вертикальная, даже нависает чуточка, но есть пара пологостей. Я вылез левую стенку, оставил пологость справа. ( Мне интересно лазать сложное. Но много не могу, пальцы болят, да и психологическое напряжение). Потом ушел вправо на карниз и оказался аккурат над оной пологостью.

Вниз смотреть времени не оставалось. Пролез я метров пятнадцать, а мой задумчивый страховщик подобрал метров пять веревки - и опять жевал соломинку. Дальше веревка выбиралась за счет веса, провисом.

И тут на карнизе соскользнули руки, я полетел. В свободном падении недолго, до той самой пологой стенки. Дальше обозначился сладостный спуск вверх пятой точкой на четырех конечностях.

Не падение, а жесткая хороводная вертушка ударов, скачков и боли. Я не орал, а сосредоточенно не желал разбиться. В конце концов веревка натянулась, (он же выбирал-таки), и я повис рядом с землей, в соплях, поту и собственной крови.

Меня опустили до родной ровной поверхности, но уже чинно и плавно.

- Ты че!? - с ходу заорал я.

- Ничего. Все нормально, - спокойно ответил удивленный Игорь.

Перевозбужденный до слегка лихорадочного состояния, попытался ринуться вверх вторично. Но боль быстро остудила шоковый пыл. При своем скользящем падении, я содрал свои лыжи: обе ладони и протер левую калошу. Очень удачно, надо сказать, если учесть высоту, с которой упорхнул.

В лагерь ворвался напрочь рассерженный. Подлетел к Марковичу и отказался лазать с Галкиным. Тот говорил о командном зачете, считал, что молодых необходимо подтягивать до должного уровня. Но не за счет же собственной шкуры?

Да и травма накануне соревнований не сулила ничего хорошего. Опять растревожился мениск, вернулись мандраж и неуверенность в собственных силах. Архипову то что, а мне стартовать в полном порядке нужно. Я зачем тренируюсь!?

Но соревнования прошли удачно. Одну трассу я выиграл у Витьки, но проиграл Амиру. Не удивительно, ему все проигрывают. А на вторую трассу хватило одного Удава с его перетягиванием кожи от зацепы к зацепе, да кое-как чемпионской резкости Амирки.

Медленный Барановский, чуть не вздул Минбаева. Он прошагал трассу удивительно ровно, не останавливаясь, не суетясь. А чемпион частил в простом и колом стоял на ключах. Зато мы с Витькой выиграли связку, и я привез домой первый приз за чемпионство – маленькую, резную, деревянную шкатулку.

По воскресеньям вереницы машин рыбаков и отдыхающих тянулись домой в Алма-Ату. Мы примечали их городские номера на бамперах и тоже хотели до дому. Чай, компот из сухофруктов и прочие походные блюда давно приелись. Молодняк мечтал о лимонадике и котлетах. Домой, на отдых.

 

14.

 

Школьных экзаменов действительно не устроили. Хотя кому-то из учителей очень хотелось экзекуции. Зато нас отправляли в военный лагерь, и никакие старания не могли спасти от этой напасти.

Посадили в снятые с маршрутов автобусы. Со всех школ города насобиралась длиннючая колонна, которая, не переставая, верещала гудками и мигала фарами. Малолетним участникам действа выдали точные деревянные копии автомата Калашникова.

Бедовые парни по пояс высовывались из окон средств передвижения и угрожали расстрелом оторопелым прохожим.

- Лягай бабка! - кричали хулиганчики, - отползай, отползай, стрелять буду.

Старушки открещивались от будущих защитников, как от антихристов.

Для нас разбили настоящий палаточный лагерь. Ехать до него недолго - км двадцать. Место приятное - тенистые смешанные рощи карагача, тополей. Разбросали классами по палаткам и тут же устроили общее сборище на земляном плацу.

Не мешкая, решили приобщить к хваленому армейскому быту. Давали понять, что живем в строгом армейском коллективе, и у него свои, мужские законы.

- Мать вашу раз так и раз эдак! - орал при тысячном сборище полупьяный полковник.

- Едрить вашу в корень и в задницу, - вторили чины на ставку поменьше. Понурой толпой мы стояли в незнакомом обличье и глотали новые знания.

В первую же ночь хулиганчики наглотались спиртного. Толпа развеселилась и ржала переевшими лошадями. Палатка класса ходила ходуном. Прибежал школьный военрук майор. Одет вояка оказался забавно - трусы, сапоги, майка в полпуза и фуражка с блесткой кокарды. Заставлял дышать прямо на него. При этом сам отдавал существенным перегаром.

Утром перед сборищем демонстрировали падших алкоголиков. Причем, не только из нашего класса. Поливали штрафников отборным и безразборным военным матом. Им грозило вылететь из школы, и они давно перестали улыбаться.

Но не случилось. После окончания сборов военрукам стало не до них. Разгневанные родители требовали призвать к ответу злостных пьяниц и матершинников - самих военно-вожатых. Завязалась порядочная буча. Полетели головы в отставных званиях. Тем наши неприятности и закончились.

А пока мужичков гоняли по сопкам, заставляли рыть окопы по полному профилю и бегать марши. Но чаще мы с сержантами грелись на солнышке за первым бугром у второй речки. Первая речка всегда оказывалась занятой. А высшие чины из лагеря выползать не в состоянии.

Канат учится в параллельном "а" классе. Он выше меня ростом и явно пошире в плечах. Нас слабо интересовали дела параллельников, и компании двух классов срастались редко - от случая к случаю. Учителя стравливали классы с самого начала. Наш "б" класс, они считали недоумками. Туда и отбирали по этому принципу.

Канату не пришелся ко двору мой друг Серега. Затем он начал притеснять и Яреща. Серега бегал от него кругами, а большеростый хлопец гоготал над ним в компании умников. Мне это не понравилось. При случае я съездил ему по физиономии, неожиданно и удачно. Он растерялся, но жалобщиков в покое не оставил. Когда мне сообщили о столь прискорбных обстоятельствах, я устремился в палатку параллельников, прихватив макет личного деревянного оружия.

Потом пришлось разбивать орудие дальнего боя о более близкую голову обидчика. Он кричал, чтобы убрали этого бешеного альпиниста. Я был доволен. Меня увели одноклассники. Тем бы все и закончилось, если бы не Илья. Канат явно больше и просто сильнее. Победа над ним - оторопелая случайность. Илья не желал моего усиления в классе. Он сумел нас стравить еще раз, будто двух глухих идиотов на токовище.

Лагерь кончился. Нас довезли до школы и выгрузили. Я отправлялся домой, когда мне сообщили о предстоящем поединке. Доброжелатели чуть не под локоточки доставили до места. Там сидели мои "товарищи" - Илья, Крыса, Саломахин и их прихлебатели.

Друзья сказали, что брать в руки ничего не можно. Поединок ну совсем честный. Так меня уже били. Я помнил, но купился. Опять хотел доказать ублюдкам, хотя сам не знаю, что. Бесполезно. Толпа настраивалась на зрелище большой битвы двух идиотов.

Драка получилась скоротечной, но болезненно ощутимой для обоих лбов. Канат умел это делать. Он подпрыгивал и махал ногами в ножницы. Я засматривался на фокус и получил два фингала под оба глаза.

Некоторая озверелость позволила поймать противника пальцами за ноздри. Я порвал ему нос и поверг головой о землю. После чего меня трудно остановить. Но кричали прохожие, верещали милицейские свистки. Пришлось сматываться.

Сразу после событий, меня подкараулил старший брат Каната. Но, рассмотрев мои бланши, справедливо установил честность поединка. А я спрятал фингалы под темными стеклами очков и принялся размышлять о своей дурости. В секции пришлось врать, что на меня напали три хулигана. Пришлось проглотить и смолчать.

 

15.

 

Случилось несчастье, которое потрясло всю нашу секцию. В автокатастрофу попал Витька Барановский. Нелепо, глупо и бесповоротно. Архиповым не везло на автомашины. Морозов, их главная надежда, тоже залетел на этом. Тогда они возвращались с Или усталые и довольные. Машина - ГАЗ-66, кузов под тентом. Мороз облокотился ногами на тент с внутренней стороны, как в палатке. Проснулся от дикой боли, даже не уловив момента удара. Из колена хлестала кровь. Паника в компании, больница, костыли.

Встречная грузовая чем-то вскользь задела по брезенту. Впритирочку шла. Жесткая материя не разорвалась, на ней не осталось и следа. Полностью снесло только коленную чашечку. Несмотря на все старания врачей, ее не смогли восстановить. А пластик, пусть био - ущербная замена живой ткани. Морозов никогда больше не смог лазать. Он стал ходить, по жизни приволакивая негнущуюся ногу.

Случившееся с Виктором гораздо трагичнее. Он никогда не жаловался на отца. Но позднее я понял, что глава семьи и был основным источником ее бед. Папаша работал гаишником. Хозяином дороги, так сказать.

Вдребезги пьяный отец усадил сына в люльку служебного мотоцикла и помчался в Иссык. Ехали далеко, но быстро. Почти добрались до места, когда батя вздумал обогнать грузовик с прицепом.

Бешеная рулетка скорости, виляющий валетом прицеп, рытвины на дороге. Дело окончилось очень плохо. Они улетели в кювет. Сам папаша отделался ушибами, хотя на голове имел вшивый милицейский картуз. Витька был в шлеме, и он спас ему жизнь. Удар головой оказался настолько силен, что у парня парализовало левую часть тела.

Мы нашли Барановского в больнице Иссыка во вполне сносном состоянии. Самое ужасное давно позади. Витька нормально ходит, радуется нам и ожидает выписки из больницы.

Ему помогли слезы гор. Архиповы раздобыли мумие в халявном количестве (говорили, они приторговывают им). Нашли целый клад где-то в Левом Талгаре.

Все одно Витька сильно изменился. Движения растеряли пластичность и легкость. Правый глаз слезился, и мы уводили прямые взгляды. Его улыбка стала половинчатой. Она загибалась вверх одним краем и провисала в гримасу боли другим.

Мы насовали Виктору полные руки домашних гостинцев, обещали навестить еще. А он махал нам на прощанье здоровой правой рукой. Мне неловко смотреть на него. Чувствую себя виноватым. Почему он, а не я? Случайность. Но ведь у него получалось лучше. У нас была классная связка. С кем теперь лазить, не с Галкиным же?

Сито походной жизни оказалось достаточно коварным. Падения подстерегают нас за каждым поворотом. Я не знаком с людьми, которые выигрывают чехарду случайностей абсолютно. Удача только показывала хвост, а неприятности не проходили мимо.

Они нас не спрашивают. А мы уверены, что торопимся вперед сами. Сколько моих товарищей уже завязали со спортом. Ник-Дил так и остался в горном ущелье Ким-Асара. Он познакомился с владельцами домика полубочки, теперь катается с ними на горных лыжах и вполне счастлив. Ему не по душе гонки с препятствиями на выживание.

Из нашего бравого «Спартака» после развода выжило процентов двадцать. Вроде выжившие лезут не слабо, на соревнованиях в призах, но остальные? Из архиповской компании пропал Толик. Он, как и хотел, готовится к экзаменам в ВУЗ. Мне этого для него не хочется. Такая тройка была. Судьба расставляет нас по местам в порядке, понятном ей одной.

Витька Барановский никогда не станет чемпионом. На сборы и тренировки мы приезжаем без него. Иногда Витя возвращается посидеть у костра, попеть под гитару, но лазать... Время ушло. Оно и не думает считаться с моими желаниями.

 

16.

 

Шелестели машины, бестолково снуя по мокрому от дождя асфальту. Нет, город был сух, и солнце палило даже сквозь вязкую листву деревьев. Просто пришел дождь моей души. А он не выбирает времени года, ложится печалью на сердце в один взмах.

Мы целую вечность сидели на наших рюкзаках. Из праведного желания не опоздать, Архипов назначил общую встречу на час раньше прихода транспорта. Когда подопечным пятнадцать, а то и поменьше, нужно иметь про запас. Тот не успел, этот проспал.

У нас сборы высоко в горах. Высоко, в настоящем, но заброшенном альплагере Туюк-Су. Его Ильинский прихватил по случаю, для своих альпиноидов.

Было время, когда альпинистов возводили в ранг национальных героев. Победителей суровых вершин встречали толпы народа с цветами и овациями. Спорт работал на страну. Они же утверждали всемогущество нового, советского человека. Они становились героями по-настоящему. Цель оказывалась до предела высокой. И ее высота не разбавлялась мелочной суетой. Она слишком неподкупна и чиста для этого.

Голодные, полузамершие и обмороженные напрочь альпинисты возносили бюсты великих и величайших вождей в заоблачные дали. Их негнущиеся, почернелые пальцы готовы к обрезанию. Может, проще сбросить художественные творения с вертолета? Нет, величие собственных вождей люди несли на собственных горбах.

Создавались легенды. Лгали факты, они оказывались до нереальности насыщены мужеством и бесстрашием. Вырисовывались иссушенные, рельефные фигуры бойцов с природой за торжество разума.

Линялые, в струях пота гимнастерки, стоптанные в дым армейские сапоги, телогрейки с дополнительным слоем ваты. Счастливые лица на фотографиях, мальчишеские вихры на бритых мужских черепах.

Потом просто необходимо держать народ в теле. Если завтра в поход, если завтра война? Я примерно представляю, как весело было взойти на Эльбрус четырехколонным армейским строем. Но ходили же?

Альпинизм как массовое явление подневольного, военнообязанного спорта. Закатанные до колен галифе, крышки от консервных банок с прорезями для глаз - от снежной, яркой слепоты.

Потери в живой силе на суровых и не суровых маршрутах - естественное приближение к естественным условиям. Героический, красновато-кровавый оттенок мужества на теле вершины. Сила и величие тех, кто дошел до победы. Через боль и страдания.

Мы говорим - альпинизм не спорт, это образ жизни. Они утверждали жизнью: альпинизм это религия.

Старики вокруг нас выросли из ушедшего в даль времени. Говорят, на высоте мозг усыхает так же, как у алкоголиков. Медицина говорит. Наши дедочки мало чем отличались от алкоголиков настоящих. Герои прошлого не могли без цветной, настоящей картинки. Они панически не переносили мертвую скуку будничности.

Особенно забавно это действо проявлялось на Или перед соревнованиями. Уже темнело, когда вдалеке от лагеря участников, в непроглядном, смутном мраке ночи останавливалась судейская машина.

Глохнул двигатель, и начинался кавардак, сопровождающийся геройскими ухами и грохами. Визжали немолодые женщины, завывали позабытые походные и похабные песни. Горели костры, а иногда и палатки. В полночь доходили до ракетниц и осветительных патронов. Слава Богу, до газовых баллонов не добирались, водки не хватало.

Наутро мы бежали на зарядку, разглядывать поле бранного боя. Тут и там полустояли полузаполненные палатки. Валялось разбросанное взрывами и прочими коллизиями снаряжение. Больше всего попадалось бутылок из-под зажигательной смеси. Старички по-прежнему ходили в атаку грудью вперед. Их тела, застигнутые недвижностью где придется, грудью указывали на Запад.

Ущельице, куда мы ходили в туалет, ласково именовали Шхельдой. С чего повелось, не знаю, но догадываюсь. Исключительно популярная гора на Кавказе. Ну а на нашей Шхельде, по приезду судей, воняло дерьмом пополам с одеколоном. Это ж какая добавочка для опохмелки!

Героические, без спору, личности растворялись в стакане спиртного. Но их рассказы... До сих пор я слышу голоса стариков, до макушки пропитанных романтикой, силой, невероятной устремленностью, дружбой и верностью.

Бывшие альпинисты теряли многое, почти все. Часто личное, человеческое. Но горы не отпускали их и тогда. Они возвращались снами, бесконечными надеждами и беспредельной чистотой. Той, что стала стержнем души.

 

Но это осталось во вчера, там, на Или. А сейчас я лицезрел одну из легенд воочию. Этот сильный, исполненный энергии человек никак не вписывался в предыдущую осколочную картину. В его быстрых, уверенных движениях сквозила отточенная законченность. Каждый жест поражал внутренней просчитанностью и отсутствием излишков не по теме. Именно отсюда рождалось ощущение кошачьей мягкости и силы.

Космачев невысок ростом, не очень широк в плечах. Физическое совершенство не пришло к нему подарком от природы, простым наследием предков. Наработанная в немыслимом количестве мышца обволакивала не совсем удобный, интеллигентский костяк, полностью преображала, делала его особенно уверенным и гармоничным.

Я много читал об этом человеке. Он легко расправлялся со своими многочисленными и именитыми соперниками еще тогда, когда меня не имелось в проекте. Он не только ходил с самим Михаилом Хергиани, он соперничал с ним, он выигрывал у него. Он просто Космачев, а это уже фамилия.

Человек-легенда быстро и свысока объяснял нечто главное нашим новичкам Архиповым. Те кивали и сердечно улыбались в такт. Будто китайские болванчики братья прижимали лапки к груди с восторгом, в едином соглашательном жесте.

Из-под линялой спортивной майки легенды выглядывал бугристый бицепс увесистых размеров и завидной конфигурации. Кисть руки состояла всего из трех пальцев и двух обрубков. Она напоминала о холодном высокогорном ужасе, о чем-то запредельном и нереальном.

Отсутствие пальцев не уродовало его, наоборот, наполняло притягательной смесью страха и неизведанной мощи. Ущербная кисть казалась нечеловечески сильной и подвижной.

Время от времени державный перст в указующем жесте отправлялся куда-то за спину. Там, в блестках светотеней июльского солнца и зелени, стояла парочка малышей. Франтовато-уверенный пацан в фирменной козыречной кепке и плотно сбитая, длинноволосая девица.

Девица никак не могла найти место своим рукам, то теребила сумочку, то искала что-то в карманах. Ей, видно, не нравилось наше излишнее, малышковое внимание. Она терялась, зачем-то покачивала плечами. Стараясь ни с кем не встречаться взглядом, она исподлобья изучала асфальт и окружающую листву.

Человек-легенда имел потомков и хотел пристроить собственное чадо в нашу, ничем не примечательную компанию. Теперь с этим завидным фактом Архиповы будут долго подпрыгивать вокруг собственной оси и на достаточное расстояние.

Конечно, девчушка в течении обстоятельств не виновата, но мне никак не улыбалось, когда с ней примутся носиться словно с писаной заветной торбой. Хорошо, когда легенда бьет крылами в сторонке, и не очень, когда рядом.

Слава Богу, хоть папочка ее нас не сопровождает. Зато московский родственник - привесок с нами наверняка. Космачев отрывисто и громко гаркнул прощальную фразу, взмахнул рукой, хлестко ударил Серегу по ладони, закрепляя сделку, и откатил на личном Москвиче.

Как видно, не у меня одного возникали проблемы в общении со сверстниками. Вновь прибывшей так же, без особого выбора, предстояло освоить забавный вольер и ужиться с его обитателями. Она вынужденно, нехотя присоединилась к девчонкам, а пацаны вернулись к прерванному занятию.

Мы острили друг над другом и прочими. Это вызывало легкие уколы самолюбия и общие взрывы смеха. Особенно потешались над соперниками из других спортобществ. Сия древняя традиция пришла к нам от старших. Великоспартаковский шовинизм уже не казался чем-то особенным. Напротив, каждая компания имела личный флаг и поводы для его вознесения.

Армейцы гордились жутким профессионализмом и успехами мужиков в альпинизме. Буревеcтники - высоким уровнем высокообразованного любительства во главе с абсолютом Космачева. Угловатые интеллектуалы из университета, в очках и калошах на два размера больше нужного, радостно хихикали над всеобщей тупостью.

А на «Енбек» жаловались хором. Говорят, судьи из столь мощной организации готовят трассы исключительно под своих участников. Мужики у них выигрывают любые республиканские соревнования. Наказывают стареющий абсолют «Буревестника».

Народ располагался на сборах особняком. Там «Спартак», тут «Енбек». Уточками за тренером следовал «Локомотив». Хохмачки устраивали над друзьями - соперниками, в футбол вместе резались, но жизнь у каждой кучки своя, особенная. Редко когда собирались у общего костра. Ну это взрослые. Нам в таких делах явно попроще.

 

17.

 

Серебристые с обратной стороны листья тополей чуть трепещут от легкого вечернего бриза с гор. Он несет им свежесть, а мне еще незнакомые, зовущие запахи высокогорья.

Водитель распахивает мелкую, убогую дверку кабины и вываливается наружу. У него в руках пачка сигарет. Ему можно, он не спортсмен. Говорит о чем-то с Архиповым, улыбается, дышит ему дымом прямо в лицо. Тот в притворном ужасе машет руками, показывает в сторону нас, детей, пальчиком. Негоже, дурной пример заразителен.

Между пирамидальными верхушками деревьев проглядывают вершины. Они уже оторвались от земли. В их предгорьях вечер, и серая, почти черная растительность сливается в темное море, из которого растут белые, слегка розоватые айсберги льдов.

Загружены наши бытовые заботы. Архиповы перестают беспокоиться и подпрыгивать за забытым. Я устраиваюсь у краешка тента, чтобы хоть что-то различить в сумерках дороги. Но здесь трясет неимоверно, да и жестко. Все мягкое перетащили вглубь машины. Там и лежат вповалку, аки гады теплые и ползучие.

Глаза слипаются. Я отталкиваюсь от деревяшки сидения руками и с размаху падаю в общую кучу. Вой, ругательства. Но ничего. Устроился, растолкал боками нетерпеливых и уснул.

 

Только синева, насыщенная до черной глубины. Синева, которую почти не улавливаешь, она оттенок. Ее поглотила ночь. Что-то спряталось за могучей, угрюмой спиной скального жандарма и опускает бледные ниточки лучей на окружающее.

Луны нет, но прозрачность ночи так легка, что сумрак пересыщается звездами. Они падают на меня неисчислимыми мириадами миров. Они несут свежесть пространства, невообразимую даль безмолвия и печали. Темные, непроницаемые в ночи конуса елей направлены туда же - вверх. И живое может стремится в небо, и я могу.

Мне на плечи укладывают газовый баллон весом в пятьдесят килограммов. Напоминание о земном притяжении. Я подстраиваюсь к колоне несущих общественное барахло до нового пристанища, иду, потею.

Бревенчатый мост через шкворчащую в темноте речку. Даже в темноте я различаю белую пену на перекатах камней. Она спешит вниз, а мы приехали сюда. Похоже, надолго.

Тропа шпыняет меня незнакомыми бугорками и поворотами. Упал бы, да никак не можно. Баллон с газом на хребте не позволяет. Но приятно осознавать собственную немереную силу. Я знаю, что не каждый мужик так сможет. Взять и понести баллон.

Начальник возится с замком на двери. Сбрасываю ношу с плеч и оглядываюсь. Мы на самом дне ущелья. Его склоны обрывисты, они теряются в кромешной темноте. Из-за плеч Жандарма - мощной, двухсотметровой отдельностоящей скалы показалась Венера. Так вот кто сорил серебряными лучами в темноте. Вижу ее крошечный, платиновый диск. Необычайная, удивительная прозрачность ночного неба.

Сделали еще ходку к машине. Донесли остатки шмоток. Вот и домик, где нам предстоит обитать. Предбанник со столярным и прочим хозяйственным барахлом. Справа просторная кухня, слева пара комнат, одна большая, другая поменьше. В большой - одинарные лежаки, прикрепленные к стенам. В малой - нары в два этажа. Будем спать на втором. Наверху, в тесной и теплой компании.

Сергей Маркович берет в руки семиструнную гитару, и мы перебираемся в большую комнату. Слушаем песню об огромном таком полицае, который все плачет и плачет. Жлобства он, гад, натворил, что даже дочка ему простить не может.

Уютно до безобразия. Свечечки на столе мерцают. Тепло и пахнет чужими носками. Это чтобы служба не забывалась. Туюк-су заброшенный альпинистский лагерь. Он здесь еще до войны был палаточный, сезонный. В пятидесятых застроили кирпичными зданиями.

Мы вот живем в бывшей бане. Аркаша тут же предлагает попариться скопом, не отходя от кассы. Ржем как положено. Весело, как в настоящем альплагере. Вот только нет его. Два чудом уцелевших домика, да наш маленький коллективчик. А когда-то сюда стекались сотни людей со всех концов Советского Союза.

Но потом, альпинизм как массовость для народу, кончился вместе с лозунгами ДОСААФ. Народу приезжало меньше и меньше. Народу жить и кушать вкусно разрешили. А этим подсобнее заниматься дома.

С крутых склонов сходили зимние лавины. Огромные камни вламывались в пустые человеческие пристанища и навсегда становились их единственными обитателями. Нам уже зябко, и Маркович искусно поддерживает ночное настроение.

С Туюк-Су связана одна очень интересная легенда, - заводит тренер. В те далекие годы между нашей баней и административными постройками располагался палаточный городок, в котором три летних месяца жили альпинисты.

В один из сезонов в альплагерь прибыла красивая и яркая пара молодоженов. Высокий, складный парень, косая сажень в плечах, разрядник, силач и скальный технарь каких мало. Ему женой - чудная молодая женщина, такая, на которых мы заглядываемся даже в пыльной сутолоке города.

Молодожены были так увлечены друг другом, что более, их никто не интересовал. Парень перешел в группу своей суженой, хотя и имел разряд повыше. Они вместе любили горы. Поздними вечерами парень прокрадывался к женской палатке, где она спала и тихонько будил подругу. А то и просто выкрадывал ее и нес сонную вверх по склону, поближе к ночному небу.

Там наверху, под хвойными пирамидами елей, есть лавочка. На ней и оставались молодые наедине с любимыми горами. Наедине всю ночь.

Однажды ярким летним днем их группа пошла на очередное восхождение. В тот раз перед ними был пик Абая, с его сотниметровыми скальными стенами, темными, мрачными расщелинами.

Как всегда неожиданно налетела непогода и закружила бешеную, холодную круговерть. Ледяные снежные струи веером, с силой опадали вниз и мешали продвижению вперед. Из посредственного, почти для новичков, маршрут превратился в восхождение на пределе сил и возможностей. Если бы не присутствие в группе столь сильного участника как этот парень, они наверняка погибли бы среди страшных, укрытых панцирем льда скал.

Но люди шли вверх, шли мучительно долго, так как отступать не приходилось. Группа покорила вершину только когда день перебрался за хмурую грань ночи.

Вечер в горах мимолетен. Даже когда солнце вечерними золотыми отблесками укрывает стены ущелий, он длится какие-то пять минут. Но стоит ему спрятаться за горой, как наступает ночь.

Серые провалы межгорий вбирают черноту с удивительной быстротой. Тело изрезанной черными полосами земли меняется каждую секунду. А снежная высь одиноких вершин горит в ночи белыми светильниками еще долго. Затем меркнут и они.

Но солнца не было и в помине. Метель наконец утихла, но плотные, тяжелые снеговые тучи толпились стадом серых баранов. Они сорили в темноту мокрым, холодным снегом в безветренной тишине. Они обрастали клочьями тумана и разбивали реальность на множество отголосков. Скалы казались тенями, а тени скалами. Гигантские пропасти - тропами уходящими в бесконечность.

Восходители разбрелись в разные стороны, ища место для спуска. Вдруг раздался пронзительный женский крик. Женщина поскользнулась и упала пропасть! Его суженая. Парень дико заорал и ринулся следом. Но его поймали. Тогда он начал лихорадочно готовиться к спуску вниз вертикальной стене объятой темным покровом ночи.

Никто не мог удержать его от столь безумного дела, он был страшен и не понимал чужих слов. Никто не решился следовать ему в этом пути. После долгих поисков остальные альпинисты нашли безопасный обход и ринулись туда в надежде на чудо. Но когда они прибежали вниз, под стену, было поздно. Они увидели лишь безжизненное, юное тело. Женщина была мертва.

Альпинисты тут же вспомнили про парня, но рядом с телом не было его следов. Они долго искали, кричали, пытались увидеть хоть что-то в ночной тьме. Потом они возвратились на вершину во второй раз. В тщетных поисках прошло утро. Когда рассвет обнажил стену, они увидели, что его там нет.

Группа возвратилась во встревоженный, говорливый лагерь. Начались спасательные работы. Сотни людей прочесывали окрестности. Но парня так и нашли. Полетели головы начспасов и выпускающих. Хотели закрыть сезон, но он успел закончиться сам вместе с коротким горным летом.

Конец августа разразился столь мощным и обильным снегопадом, что не успели вывезти даже лагерные палатки. Брошенные пристанища стояли проваленные под белой тяжестью, прогибая каркасы, словно дуги спин. Так и дождались они одиночества и холода суровой тяньшанской зимы.

Но пришло новое лето, а с ним и новый сезон. Альплагерь подновили, привели в подобающий спортивный вид. Новая публика хлынула в Туюк-Су, совершать новые, геройские восхождения.

В то время альпинисты одевались достаточно своеобразно. Они были вынуждены пользоваться снаряжением, которое нам и не снилось. Огромные кованые крючья, веревки из пеньки, тяжелые трехслойные кожаные башмаки, горные альпенштоки с килограммовыми наконечниками, черные, глухие штормовые костюмы из брезента. Спорт для людей не слабых как телом, так и душой.

Однажды в лагерь спустилась группа с восхождения на пик Амангельды. Они травили байки, что видели на пике Абая Черного Человека. Сначала, они приняли его за каменное изваяние. Настолько тот был недвижим и поглощен созерцанием неведомой дали. Но потом изваяние упало на колени и дико закричало, посылая неведомые проклятия небу и попиравшим его горам.

Горное эхо подхватило страшное послание и понесло его отголосками ущелий, ледников, каменных круч. Удивленное пространство на секунду замерло, осмысливая случившееся, затем разразилось диким хохотом камнепадов и пьяной, неудержимой жутью снежных лавин.

В откровенно разыгравшееся воображение веселых товарищей никто из начальников не поверил. Но засим последовало событие, переполошившее весь лагерь, - на группу, мирно перекусывающую на привале, напал Черный Человек. Он разметал перепуганных спортсменов в разные стороны и забрал все съестные припасы. Голыми руками разрывал консервные банки напополам. Глубоким вечером того же дня случилось и вовсе ужасное.

Лагерь проснулся от дикого женского крика, удивительно долгого и безнадежного. Он удалялся куда-то вверх, но и не думал ослабевать, перемежаясь шумными, рыкающими вздохами большого животного.

Никто ничего не понимал. Начиналась паника. Мужики метались меж палаток, вооруженные чем попало и нацеленные против всех. Крик прервался. Инструкторы смогли объявить построение. Но умолкшую было ночь разрезал рык настоящего зверя. Он тянулся с высоты, был настолько ужасен, что холодило сердце.

Вдруг, до самых краев темного неба, ночь насытилось холодом и враждебностью. Казалось, она смотрит на сбитых в кучу людишек прямо из ниоткуда. Берет их за горло, каждого поодиночке, костлявой скользкой рукой.

Затем еще раз закричала женщина. Но коротко... Все прервалось хорошо слышимым стуком падения мягкого тела о земляной склон.

Ее нашли утром. Безжизненное тело юной женщины лежало прямо под скалой. Там вверху, где была их любимая, ночная скамейка. Кто-то сразу связал череду событий, но ему еще не поверили.

Поверили в следующую ночь, когда побежавшие вверх мужики стали свидетелями второй трагической сцены. Черный Альпинист стоял на самом краю пропасти и с нечеловеческой силой и ловкостью держал на вытянутых руках извивающееся тело в спальнике. Они не смогли ничего сделать с этим. И эта женщина стала его жертвой.

Лагерь немедленно эвакуировали вниз, район полностью закрыли для туристов и отдыхающих. Милиция и егеря начали широкомасштабную облаву на обезумевшего Черного Альпиниста.

Дело оказалось сложным, сопряженным с усилиями больших сил и долгим временем. Если бы альпинист ушел из района, его бы никогда не нашли. В метаниях, сменах приемов и разочарованиях прошло лето, и наступила поздняя осень.

Пару раз Черный Альпинист сам находил своих загонщиков. Он нападал на людей в поисках продуктов, бил безжалостно, с нечеловеческой силой, но никого более не убивал. Походил он на крупную, одевшую грязное хламье обезьяну, но никак не на человека. Лицо скрывалось за темной курчавой бородой, ходил он совершенно босой.

И вот удалось обнаружить место его постоянного обитания. Убежищем оказалась небольшая пещера около водопада, прямо у соединения ручья с бурной горной рекой. Пещера была выстлана шкурами животных, завалена остатками беспорядочной еды, скомканным альпинистским снаряжением.

Устроили засаду. Караулили в самой пещерке и еще в нескольких местах, для верности. Черный Альпинист появился поздним вечером. Он сгибался под тяжестью туши горного козла, добытого голыми руками.

Нечеловек почуял недоброе своим уже звериным нюхом, долго колебался, но все же зашел в скальную нору. Через несколько секунд жестокой борьбы с внутренней засадой, он неожиданно вырвался из пещеры, но снаружи его обложили хорошо подготовленные, мощные отряды егерей и солдат.

Облава сомкнула полукольцо у самой речки. Бежать было некуда. Могучая, бурная река несла не только тяжелые вечерние воды. Она перекатывала валуны в человеческий рост. Словно мельничные жернова, обломки скал каменно гудели и раздавили бы в лепешку всякого.

Но обезумевший человек, не видя другого выхода, бросился прямо в воду. Один раз показалась его голова, но он рычит, он борется. Его дикий взгляд с ненавистью блуждает по оторопелым лицам преследователей. Но река поглотила его тело. Совершенно бесследно, раздавив, размазав среди камней и бурой грязи.

Парень сошел с ума, не найдя тела любимой под коварной скальной стеной. Ему показалось, что она осталась живой и ушла в горное холодное одиночество. А он слишком долго спускался вниз, он потерял ее.

Потерянный человек метался среди хоровода цирков, ущелий и каменных жандармов. Он разминулся со своими спутниками и остался совершенно один. Он искал ее среди гор до полного изнеможения духа, мучительно, бесполезно. Искал, растеряв признаки человеческого облика, забыв о собственной цели, забыв счастье ушедшей жизни.

В один из летних дней, после года скитаний и болезни, он вернулся в лагерь к ее палатке. Он вспомнил. Его разочарование было ужасным. Оно выплеснулось предельной яростью на абсолютно невиновных в его горе людей.

 

Наверное, девчонки натерпятся страха нынешней ночью. Рассказчик позволил себе намекнуть, что, возможно, история о парне в черном, еще не закончена. Кто знает, может именно сейчас он заглядывает в эти окна и ищет похожее лицо. Ну да мы не девочки, и нас четверо на нарах.

 

18.

 

Утро. Маркович обвешал меня веревками как слона. Я тащу метров 160, он сороковку для петли, тросы и карабины. Довольненький улыбается, говорит, для зарядки в самый раз.

Для зарядки в самый раз - мужики в футбол гоняют. А тут прешься вверх и дышишь как паровоз. Сон с лица махом слетел. Особенно тяжко вверх по склону идти. Десять - двадцать метров, и легкие разрываются от желания привычной порции кислорода. Без акклиматизации значит.

Выбрали скалку высотой метров 60-70. Немного пологовато, коньи скачки, но и стеночки есть на пробу. Зашли обходом на самый верх. Даже елки закончились. На такой высоте не растут.

Арча, кустарнички, травка. Все карликовое и ужасно пахучее, как соответственные настойки в пузырьках. Маркович многое предоставляет мне делать самостоятельно. Доверяет. Далеко внизу, прямо под нами, белые петли горной дороги. Под ней речка, тоже белая - белая.

Очищаю скальный зуб для страховочных петель. Здесь никто до нас не лазал, так что будет вдвойне интересно. Макушка заросла тонкой пленкой бледно-зеленого, твердого мха. По щелям земелька, на ней ютятся кустики, клочки травы.

Расшатываю большой камень, килограмм на тридцать и сбрасываю вниз. Он явно лишний. Если оторвется, когда мы будем лазать, беды не миновать.

Каменюка летит далеко-далеко, гулко бьется о тело стены и разрывается бомбой. Внизу на склоне исходятся рваным шелестом вязкие кусты. Шрапнель осколков наматывает на себя живое, противится чужой силе. Зрелище.

Нахожу еще один живой камушек. Весом так центнера в три. Архипов обматывает меня петлей веревки еще раз. Страшно. Я упираюсь ногами нараскоряку в щель между камнем и плитой монолита.

Тяжелый утробный кряк где-то глубоко подо мной. Камешек явно больше, чем я рассчитывал. Повисаю на веревке, оставшись вообще без опоры. Бледнеет Архипов. Целая плита нехотя, неторопливо, как в замедленном фильме начинает движение вниз.

Она трудно скользит по пологости, затем разом набирает бешеную скорость в свободном падении. Звук удара такой, что отдается эхом в противоположный, далекий склон.

Мы дрожим вместе с горами. Внизу по склону - дождь камнепадов. Его волна долетает до самой дороги. Запах травы перебивает дым зажигалочного кремня насыщенный, объемный.

Архипов хитро улыбается и спрашивает, не страшно ли мне. Я живо представляю, как поскользил бы на этих салазках с горочки, к лагерю. Ну и лез бы сюда сам. Но молчу.

Пришли к домику только к обеду, голодные. А я еще и весь в земляной пыли, чумазый как черт. На кухне в измазанном фартуке дочь великого человека прячет длинные руки за спину. Забавно смотреть на такой домашний вид легендарности.

Девчонка смущена, будто я вижу ее за недозволенным занятием, но все-таки откликнулась на мое предложение и долго поливала меня вместо душа теплой водой. Грязный будто настоящий шахтер, я отмывался от черной, пахнущей травами земли. Потом откровенно весело. Оказывается, я сегодня еще и дежурю вместе с ней. А то, что я веревки вешал, не в счет.

Сначала вынести помои после завтрака, затем меня ждут жирные бачки. Надо пол подмести. Наталья продолжает прятать красные от горячей воды руки за спину. Как будто у остальных они после работы другие.

На речку за водой иду один. Надрываясь, тащу полный бачок перед пузом. Особый кайф делать на глазах у других то, что они не могут в силу собственной хилости.

После обеда гоняли в футбол на крошечной ровной площадке. Она обнесена довольно забавным забором, слепленным из чего попало. И спинки от кроватей пошли в ход, и сетки, и доски, и трубы какие-то. Как в ограде у домика Плюшкина. А мяч улетал в речку через верх.

До нее и добраться тяжело, по веревке приходится. Селем прорану вырыло, в отвес десять метров. Но благо мяч не уплывает. Там такие перекаты - камень на камне. Застрянет кругленький в водоворотике и вертится под струями воды, а не плывет.

С нами играл альпинист Влад Смирнов. Сухой, маленького роста мужичок. Резкий до безобразия. Пацаны давно уж повыдохлись, а он как юла меж нами носится. Справедливости сказать, в футбол Влад играет профессионально. Но вот больно спорить любит и выигрывать под крик и крутую луженость глотки. А проигрывать, ну никак. Тут мы и сцепились намертво.

Мне потом сказали: Влад – мастер международного класса по альпинизму. Чемпион Союза. Вот бы никак не подумал, совершенно простой, улыбчивый человек. Хотя здоровье у него феноменальное. Азарт на высокогорном футбольном поле спадает в пять секунд. Мы просто кучкой ходим за мячиком, вялые, квелые. А неутомимый Маркович (сам не играет) кричит :

- Гол, давай гол!

Развлекается. И только Влад бегает как заводной. А я супротив него играю. Он ведь старше даже Марковича. Чего его к нам занесло?

К вечеру, после долгого топтания нос к носу на кухне, мы с Натальей присоединились к общей компании. В мелко копошащейся комнате не утихали междусобойчики. Народ коротал время между тренировками и прочими нуждами.

Лагерный быт в высокогорье - штука однообразная до нудности. То погода прихватит, то хозяйственные заботы нападут. Выход на скалы целое событие. Почти час тащись до маршрута, с едой проблема. Водичку на горбе тащить. Не так просто.

Ловлю скошенный взгляд Натальи и тут же ухожу под надежную защиту собственных бровей. Снежная королева. Я злой на нее какой-то. Кажется, нечто связывает нас невидимой нитью, а это мне не очень нравится.

На пол в большой комнате бросили пару гимнастических матов. Ковер для борьбы – баритсу из высокогорной сказки про Шерлока Холмса и профессора Мориарти. По очереди стравливаются пары под хохот и аплодисменты затравщиков. Иногда мужская половина супротив женской, что добавляет забаве пикантности и новизны.

Маленький Андрюха проиграл Наталье. Обидно, но весело (не ему). Я уложил Макса на обе лопатки, грамотно почти профессионально. Под шумные одобрительные хмыки, на подиум выходит Аркаша. Он не страдает мелкотравчатостью, так сказать, могуч, вонюч и волосат. Приударяет за Наташей.

Да что они носятся с ней, как с бешеной ступой? И старичок Влад отпускает сальные комплименты. Ей, наверное, очень нравится быть в центре внимания. Чтобы мужики вились вокруг бешеными ужами. А Сергей Маркович распевает козлиным голоском : «Натали, Натали. Как вы могли. Эта ночь...» Что ж, пусть порезвятся.

Расправа была короткой. Аркаша ходил кругами, как загонщик. Широко разлапив руки, клиент сюсюкал и пускал слюни. Вот поймал и завалил.

- Ай! - орет зверолов.

У него из обеих ноздрей хлещет кровь. Совсем случайно получил пяткой по длинному носу - шнобелю. Карате и джиу-джицу в одном стакане. Уматывает под улюлюканье и свист охладить кровь горной водичкой.

Ну придумали. Я тоже уложил Аркашу, и теперь ожидают зрелища века. Битва гигантов. Да не буду бороться, я с девчонками не борюсь. Меня подзадоривают, издеваются. Она утверждает, что мальчики из класса боялись ее как огня. Ну да то мальчики. А я делать этого не буду.

Будешь, друг мой, еще как будешь. Мы истешем друг о друга все углы, да так и не прекратим этого занятия. Мы будем бороться с собой и другими еще долгие, долгие годы. Мы будем счастливы и натворим кучу глупостей от переполняющей нас силы. Мы станем измерять друг другом весь мир. И я буду драться за нее со всеми хоть скопом, хоть поодиночке.

Она станет другой, чужой но я никогда не поверю в это. И не дано нам в жизни ни большей радости, ни большего мучения. Ибо только в мимолетности воображения произрастают желания через край. И более всего человеку требуется как раз то, чему никак не случиться.

Лишь один горизонт может быть конечной целью нашего жизненного пути. А достичь его возможно, поднявшись над собой, над ветром человеческих судеб. Потому что мир не линеен и не трехмерен, как кажется нам в уютной и привычной суете городов. Мир бесконечен, но мы боимся и не умеем верить в эту непреложную истину.

 

Сидим втроем с ее троюродным братцем. Троеюродьевый, будто ты нам совершенно необходим. Цивилизованный братец взахлеб рассказывает о московских чудесах "маде ин Америка". Там идет фильм Кинг-конг, а у нас ничего подобного. Как же - столица.

У братца кепка ненашенская, и Наталья гордится пришлым, московским родством. Ну и чего ты приехал, если там так хорошо?

Наша маленькая тайна для других явно просвечивает блестками. Сергей Маркович усмехается в кулачок и ставит нас в пару для работы на скале. Дежурим тоже вместе. Сплошное противостояние. Ухожу в пустую комнату и часами играю с огоньком свечи. Странно, ее пламя не обжигает меня. Обволакивает руку, сочится сквозь пальцы желтой струей и не причиняет боли. Только тепло и вязь каббалистической пляски тени.

Скала отодвинулась на второй план. Она - фон нашей жизни, уже не главное. Но лезется удивительно легко. Еще бы дыхалку поширше, тогда все бы вздрогнули.

С легкой подачи тренера жуем витамины горстями, но толку мало. Высота пьянит и лишает тело силы. Она подсвечивает ощущения колкой новизной. Кажется, что каждое движение выходит на грань доступного, и за ним бесконечно расширенное пространство.

Навесили новую трассу и прочистили соревновательный маршрут. Я с метелкой и ломом не висел, Влад взял все заботы на себя. Я же участник и стартую среди прочих. Я не должен знать о маршруте, как и другие. Соревнования – значит, сборы подошли к концу. Жалко.

Приехал Витька Барановский. В нем поселилась непривычная неуверенность в движениях, разговоре, даже некоторая виноватость. Похоже, спорт для него ушел навсегда. К трассе шагали вместе, я тащил его рюкзачок. Дружище еле топает, ему тяжело. Я шучу, но что толку?

У нас все по-настоящему. Первый старт общий по трассе Влада, а потом финал для сильнейших. Финальный маршрут готовит великий Олег Космачев. Специально приехал, да еще и притащил почти всю компанию мастеров из «Енбека». Это чтобы нам, детишкам, посмотреть, как лезут большие люди. Авторитет.

Первую трассу стартовали только мы - архиповцы. Мужикам интереса нет. Я ее прочапал первым номером, с листа, не выходя из состояния некоторой задумчивости. Прицепился, прошагал и ушел подальше от суеты, в одиночество. Рядом перевальчик, можно позагорать, горки рассмотреть.

Развалился, почти заснул, слышу, народец кричит, глоткой надрывается. Наталья у меня трассу выиграла аж на двадцать секунд. За мной прибежали, в ладоши хлопают, хохочут. Будто не вся компания, а один я ей проиграл. Но обида не пришла, проснулось желание доказать. И я начал разминаться по-настоящему.

Сборники провели жеребьевку между собой. Они полезут первыми. У них эта трасса как прикидочная в отборе к чемпионату Союза. Усмешки слетели с лиц, пришла сухость, отрывистость, концентрация в каждом движении.

Особенно меня поразил Паша Попов. Он сложен почти как Витюля, но более легок и координирован. Архипов сказал, чтобы я глаз не спускал с его разминки. Паша делал дело основательно. Сначала растяжка, гимнастика и лишь потом разминка на скале. Лезет на время короткие куски, при малейшей заминке откидывается на страховке, спускается и повторяет движение.

Его друзья-соперники Шура и Стас явно поразгильдяйнее. Шуточки детишкам отпускают, не напрягаются и что-то жуют. Сам Космачев не разминался. Он финал делал, ограничения навешивал и пришел раньше всех нас. Он то трассу знает как облупленную. Его детище. Полезет первым, заодно прикинется, заодно маршрут покажет. Он и так в сборной.

Мастер лез с силой, неторопливо, но почти не стоял в сложных местах. В его движении чувствовалась необычайная опытность и уверенность. Он отлично знал, что и как нужно делать. Меня насквозь поразила мощь его бугроватых рук, умение правильно располагать тело в исключительно неудобных местах.

Но и трасса не слаба. На двух или трех ключах Космачев аж кряхтел от напряжения. Это вам не бегалки, а настоящий финал. Под конец мастер аккордно напрягся и более простой верх сделал на одном вздохе. Метров семь-восемь он летел как на крыльях. По флажку стукнул, мы хором вздрогнули. Сила.

Следом стартовали енбеки. На удивление здорово лез Стас. Он частил, суетился, но двигался легко, почти без заминок. Одно время казалось, что 9.15 мастера на секундомере не устоят. Мы заверещали, заулюлюкали, но Стас попал в глупый клинч, простоял минуту и чуть не свалился.

Шура упал, Паша шагал тяжело и медленно, а прочих я не смотрел. Тем более, что наши линяли, как груши с деревьев. Хотя и со смехом. Страховке работы хватало, и поводы для приколов находились.

Я разминался на траверсе, когда вдруг увидел, как лезет мой друг Витька Барановский. Его движения плавны до несуразности. Его медленность просто нереальна. Он не шагает, он перетекает телом с зацепа на зацеп. Как больно ему поднимать руки. Как больно, задрав голову, смотреть наверх и искать следующий карман. Но он и не делает этого. Он течет вверх, отрицая привычное земное притяжение.

Вязкость его движения захватывает меня. Я вижу трассу. Вижу ее слабость, силу, единственно верную нить правильных устремлений, ее естественное течение. Боясь потерять столь необычное состояние, мигом улепетываю разминаться. Растянутая оторопь движения поглощает мое тело. Я успокаиваюсь и лезу, лезу. Скала опьяняет меня.

Скоро старт. Подходит напыщенный Архипов на предмет дачи ценных указаний.

- Как полезешь трассу ?

- Семь минут до флажка.

Лицо моего тренера растягивается в широкой улыбке. Он не верит. Он убеждает просто сконцентрироваться, забыть о времени и хотя бы пролезть. Время у Барановского 14 минут. Но он лазает сложное лучше. Разве я могу объяснить, что понял, как Виктор делает трассы. Я понял.

Цепляюсь на страховку. Все. Марш. Неторопливая волна уверенности прокатывается сквозь тело. Еще секунду медлю и чувствую спиной удивленные взгляды других. Вторая волна прокатывается вязко, плавно. Она уносит прочь все, что осталось там, за моими озябшими плечами.

Скала возвышается надо мной, растет вверх прохладной тенью. Росчерки полок, трещин, карнизов собирают восприятие в точечный пунктир, и я беру первый зацеп. За спиной расширяется пропасть. Что-то поднимает меня над землей, вжимает в шершавость и дарует движение. Я не знаю о нем ничего. Просто живу им так, как воздухом полнятся мои легкие, как влагой живут уста. Оно естественно.

Карнизы, стенки, сколы подставляют себя, предлагают потрогать шершавость, гладкость, колкость. Иллюзион разнообразия крутится в замедленной пленке. Пахнет острой зеленью чабреца, сыростью чернозема, забившегося в трещины. Но я прохожу мимо.

С удивлением взираю на приклеенный к скале красный флажок. Автоматически хлопаю по нему ладонью и повисаю на страховке. Вниз, вниз. В уши врываются чуждые звуки, тишина исчезает. Ко мне торопятся друзья.

- 8.20 ! - кричит Архипов. - Ну ты даешь!

Из-под насупленных бровей оценивающе, с интересом на меня смотрит сам Космачев. Подошел и пожал руку. Я чуть не вскрикнул от боли. Он улыбнулся.

Наталья трассу не прошла. Не женское это дело. Зато Бутримова! Что творила на скале Бутримова. Она сорвалась, но не желала спускаться. Она плакала от боли и разочарования. Цирк да и только. Единственно, что ругалась не матерно.

Более всех досталось даже не страховщикам, а лично чемпиону Союза Владу Смирнову. Девчонка орала именно на него. Архипов хихикал, Влад краснел вареным раком. А мы засобирались вниз.

Неожиданно, прямо в конце августа, кончилось лето. Темная туча вечера принесла с собой мокрый, тихий, разлапистый снег и застелила белым еще не готовую к осени, сочную зелень. А Космачев собирал своих отпрысков до дому. Быстро, судорожно, почти в две минуты.

Интересно, куда он все время торопится? Прощания не вышло. Я отдал Наталье яркую шерстяную шапочку, связанную моей сестрой. Зачем? Будто у этой истории может быть продолжение. Она написала свой телефон. Как я ей позвоню?

Взмах руки из вьюжной темноты и одиночества ночи. Уже насовсем. Я один. Ее нет. Мокрые хлопья снега да непроглядность непогодной дали. Я надолго один.

 

Боже мой, зато как хорошо в школе. Пообчистившись от шелухи, наш класс вступил в пору золотого века. Исчезло напряжение, поводы для мелких ссор. Мы сдружились, мы притерлись, приклеились друг к другу. И от этого, необычно удобного ощущения, мы взбесились в припадке нереализованных сил - нам весело.

Довольно часто приходит дружище Ник-Дил. Я не пойму, где он учится, там или здесь? Вечно обитает в нашей компании.

Прямо у парка Горького есть домик. В нем живет наш славный друг Ярещ. С родителями и братом, но им до нас никакого дела. Свобода для праздника и приключений. Мужики винцо попивают, а мне и так ничего. Дошло до того, что наш класс поставили на учет в милицию. За драчки в основном. Мы же никогда первыми не начинали?

Военрук довел нас, а мы до поноса его фронтовое самолюбие. Мужики хором постриглись налысо назло врагам, и теперь мы смотрелись, как юные уголовники на малине. А как-то ехали с Вовкой в переполненном автобусе. Давка, духота. Стоим и лысинами потеем. В военных, защитных рубашках, как призывники на гулянье.

Вид у нас жалобный. А вокруг толпа локтями работает, к выходу пробирается. Ну, и толкнули кого. А мужиков двое, здоровые, животастые, лет под тридцать. А мы лысые и щуплые. Вовке как врежут бильярдного леща по башке, у него аж слезы брызнули.

Вовка обиделся, но молчит. Оба мужика выше нас на голову и вкупе весят более чем за два центнера. Дядькам же наша вежливая неразговорчивость откровенно понравилась. Выволокли как пацанов за шкворни из автобуса, на предмет расправы короткой.

И с рук бы им сошло, и мы бы свое получили, молча в тряпочку. Куда супротив горы мяса полезешь? Да вот в сумке у двух поросюков оказалось больше десятка кухонных ножей. Везли, видать для заточки.

Улица малолюдная, вечер. У них ножи в руках. Глаза как блюдца.

- На колени! – орут. - Сукины дети, на колени!

Меня взяло. Лбы здоровенные, да еще с ножами. Явно перебор. Нагнулся, подобрал кирпич и метнул в одного что есть мочи. А дядек ловкий попался, успел развернуться. Кирпич в ребра со спины и вошел.

Как они бежали. Как лихо бежали... Побросали ножи, орали, что убивают, милиция. Но мы не преследовали, так пару-тройку камней вдогонку по спине. Ножи выбросили в строительный котлован, плюнули и пошли.

И опять события торопят дни. Иногда кажется, я свидетель, а не участник этого безудержного потока. Щепка в волнах… Неожиданно для себя, прямо посреди обычного урока физики, я подозрительно заинтересовался девичьей спиной.

Мы два года сидим в одном классе, и как я ее не замечал? Ирина пришла к нам из другой школы. Какая она притягательная, сильная, стройная, яркая. Ее подружка Света делает загадочные намеки. Сама Ирина подчеркнуто сторонится нашей компании. А ведь мой лучший друг Серега положил на нее глаз. Черт подери, я буду сдерживаться.

Но как назло, у Сереги день рождения. Мы собираемся всем классом. Разве здесь сдержишься? Именинник бегает в костюмчике с фотовспышкой и снимает что ни попадя. Махонький Вовка отхватил необъятную Елену и выплясывает бравого гопака. Духотища, нас так много, что не протолкнешься.

Кто-то поставил белый танец, и приличия летят в тартарары. Серега щелкает фотовспышкой, а мы кружимся в вальсе. И через секунду, нам не до прочих.

Какое у нее удивительное лицо. Огромные глаза, чуть припухлые губы. От нее так и веет свежестью. Иссиня-черные волосы и голубые глаза - как необычно. Ей смешна моя оторопелость. Она разглядывает меня в упор и прижимается все теснее.

- У меня жмут туфли.

- Что?

- У меня жмут туфли, - доверительно сообщает Ирина.

Она сдергивает ненужную обувь с ног и наступает ступнями на мои. И мы не видим никого кроме друг друга.

 

Кто-то придумал УПК - учебно-производственный комбинат. Мужиков делят ровно на три весовые кучки. Я выбрал вторую по престижности. Хотя можно было настаивать на первой, но лень. Права водителя профессионала той настойчивости стоят, но мужики и так переругались в дым. Отдельные индивиды и их родители стояли насмерть, как под Москвой. А мы с Серегой решили учиться на ремонтников вычислительной техники.

Мы же здраво рассуждаем, жать на газульку может каждый, а ремонтировать ЭВМ нам подходит. Но до настоящих ЭВМов дело не дошло. Печатные машинки разные да ссудокалькуляторы весом в тридцать кило. Настоящее чудо техники. Уму нерастяжимо, как можно умножать или делить посредством гнутиков. Только немцы могут изобрести такое чудо.

Каждую пятницу ездим в Малую Станицу. Район боевой. Нам инструктаж провели, чтоб до местных не дергались. Милиция предупреждает, что возить нас на учебу в бронированных машинах никто не намерен. Тут такая дикая смесь населения, национальностей... И уголовниками через двор разбавлено. Бобик постовой напролет у здания УПК дежурит.

Занятия заканчиваются в час, а то и в десять утра, халява, но прихожу домой вечером. Поел - и сразу на тренировку. Пока Ирину до дома проводишь, пока она меня проводит, и так по кругу.

А однажды я зашел к ней в дом, да так и остался. У Ирины добрая мама, она молчит, улыбается и не тревожит нас. У нее в доме мы почти одни.

 

19.

 

У нас прекрасный тренировочный зал в строительном техникуме. В нем как положено: и расписание тренировок на лобном месте висит, и с семи до полдесятого зал за скалолазами. Я почти отвык от горбуновской неприкаянности.

Братья Марковичи притащили высокий деревянный щит, обклеенный пятнышками наждачной бумаги. Тренажер называется. Ставим разный наклон и ходим вверх без рук. Отрабатываем скальное равновесие без скалы. Много растягивания и мало силовых упражнений. Точно, маловато. Зато есть баскетбол.

Тайком хожу на тренировки к Давыдовой - Маркович ругается. Они так и воюют, а я-то тут причем? Жизнь не стоит на месте, народ перемещается по кругу и попадает в разные ворота. В компании СКА появились младший Горбунов и Мархлевский. Конкуренции с Минбаевым не выдержали? Поездок и сборов не хватает?

В «Енбеке» и так тесно. Тройка - Паша, Шура и Стас лишних не терпит. А Амиру на них плевать. Он на голову сильнее. Мест в сборной три, а мужиков выше крыши.

Юру Горбунова никогда спинной мозг не подводил. Загодя чует, к чему дело клонится. Им по девятнадцать, никакой техникум не поможет. Пора в армию, а куковать в военной части на Сахалине - занятие не из радостных. И вот Юрча (так тетки его обзывают, ласково) под широким крылом у Матери и в списках призывников СКА-12 на весну.

В секции появилось два клоуна, работающих в паре. Валера и Андрюха. Один черный, другой белый. Один язвит и хохмит, другой плачется в жилетку. А без Валеры Андрюха - душа парень, правда чуть тронутый на альпинизме. Ему кроссы нравятся, и мне он симпатичен.

Самойлов конфликтует с Юрчей, а Мархлевский для него вообще не мужик. Те на него шумят, но от Сереги можно схлопотать по мордам. Горбунов младший уговаривает перейти в СКА Амирку, но тот не слушается. Его сюда и так возьмут - он чемпион Республики.

 

Хлопоты к Новому году дело приятное. А если его на Туюк-Су отмечать? То-то и оно, что вспотеешь. Гулять буду у Архиповых, но продукты таскал и для старшаков. Два дня угробили, вот сколько съедим.

Хотел завести в компанию (хоть на два дня) Ирину, да так и не понял, то ли она постеснялась, то ли Архипов не разрешил. «Сборы, - говорит начальник, - для спортсменов». А я что - не спортсмен?

За последние полгода Туюк-Су обрел вполне домашний вид. Окольными путями народ понастроил кучку домиков и домишек для горно-спортивных нужд.

Эрванд Ильинский окончательно пробил вопрос о передаче развалин альплагеря Туюк-Су альпинистам СКА-12. Архиповы выбрали бывшую баню. Она неплохо сохранилась, да мы подработали. Живи и не кашляй, хоть круглый год.

Для альпинистов подняли из руин аж три дома. Кустарно, аляповато, в основном из подсобных материалов, но каждой компании по комнатенке. А тут и киношники подкатили. Чуть выше лагеря, на площадке поворота выстроили "Отель погибшего альпиниста". Замечательное название, для фильма конечно.

По ночам светились прожекторы, доносилась ругань по мегафону. Белые лучи прорезали тьму и выхватывали куски заиндевелых скал, нахмуренных сосен. В этой праздничной суете есть что-то нереальное, лишнее, но она притягательна.

Походы по гостям, катания на санках, лыжах, самокатах в общей куче расцвечивают время непрерывной чередой встреч, общения, новизны. Я будто заново перезнакомился с целой толпой народа. Отсутствие соревновательной гонки неуловимо меняет моих друзей. Расслабленность предполагает откровение. Исчезновение рангов и разрядов заставляет оценивать друг друга по иному, проще и четче.

Четыреховатое движение в горной высоте распирает легкие, заставляет дышать полной грудью, жить на все сто. Любая работа как тренировка, а тренировки - игра взахлеб, наперегонки.

В самый момент кульминации, вечером тридцать первого, привезли Наталью. Вот так неожиданность. Она будет с нами оставшиеся десять дней.

Наталья неуловимо изменилась. Будто разом стала старше, спокойнее, притягательней. Какая-то мягкая нотка печали подкрашивает каждое ее слово, поступок, взгляд. В ней все совершенно, она как высота, до которой не добраться, а можно, задрав голову, смотреть, смотреть и смотреть.

Мы поздоровались даже не коснувшись друг друга рукой. А потом начался праздник, и время смешалось, закружило нас в общем хороводе, который развеял лед встречи, как дым.

Кружась в танце новогодней ночи, в темноте, подсвеченной искорками елочных огней, я вдруг поцеловал ее в губы. И она ответила мне. Из ее карих глаз разом вылился весь поток безысходности, так наглухо разделивший нас. Мы стали одним целым. Все та же, четыреховатая череда захватила время в свои мягкие лапы, сжала нас в тесноте, завертела в вихре.

Мы опять очутились в нашем мире, интерес стал общим, дыхание одним. Я не отхожу от нее ни на шаг, да и Маркович ставит нас в двойку, пару, одну команду.

На тренировках Наталья выкладывается на двести процентов. С ней в связке работать, еще пожалеешь. Мне же наоборот, от резкости уходить надо. Холодной головы не хватает, завожусь слишком быстро. Вот и дергаемся, как два попугайчика на пружинках. Кто кого перекричит. Но не ссоримся, я не могу.

 

И станет тайное явным. Так оно и есть. Когда в зал, где тренируются дети, приходит мужчина, секрет его появления скоро становится притчей во языцех.

Влад Смирнов невысок ростом, предельно подвижен и довольно говорлив. Он здорово отличается от неторопливости и основательности остальных альпинистов. Впрочем, откуда мне знать, какие они в деле? Я с ними на горы не ходил.

В компании пацанов Влада недолюбливали. Его вечно-соревновательный пыл достает нас каждую секунду тренировки. И тут он лучше, и там не слабже.

Приходится тягаться с ним не только на скалах, но и на футбольном поле, на каждом косогоре, перекладине. Его феноменальное здоровье, легкость, уверенность щелкают по нашим носам весьма болезненно.

Аккуратность Влада не знает предела. Застежки, крючки, карманчики, лыжные палочки, ветровочка в рюкзачке. Он напихан удобствами быта, как фокусник голубями из рукава и зайцами из-за пазухи.

По идее, мне нечего с ним делить. Влад ухаживает за Бутримовой. Здесь, как и во всем прочем, он настойчив, предупредителен и аккуратен. Иринка девчонка сложная, ей трудно жить.

В чем они с ней едины, так это в упрямстве до одури. Сколько раз мы видели ее плачущей, а его в роли утешителя и объяснятеля. Каждый старт, каждая прикидка должны нести ей победу, иначе срыв, вопли, слезы. Хотя получается у нее явно лучше, чем у других.

Влад знает великое множество горных историй. Рассказывает их легко, со вкусом, не сбивая дыхания. Ходить с ним в далеко, одно удовольствие. Каких стран он не видел, где не побывал? Но я уступать не люблю, вот и воюем потихоньку, наперегонки доказывая, кто сильней.

 

20.

 

По физике ничего, даже весело. По математике так себе, даже скучно. По остальным - где лучше, где хуже, а по химии полный завал.

Преподаватель физики - Валерий Петрович, личность известная, главным образом за многочисленные эксперименты над своими родными учениками. Кино затеял на перемене показывать, поединок боксеров. Включаем (мы с Борькой в физическом кружке), а на экране негр белого мочит.

Народ радуется, болеет за угнетенных чернокожих. А у нас лента вкруговую, метров тридцать. На пятом кругу тупая пенка доходит до самых наблюдательных, зарождается буча. На седьмом кругу они ломятся в подсобку, но мы не можем, в лежку - уже пять повторений. Как животы не надорвали?

Я к электричеству приобщился. Электронный экзаменатор собирали, на Выставку достижений народного хозяйства. Медаль он там получил, грят, двоек обалдуям наставил. Они кнопки давят, он листает и двойки ставит. Кол мы не предусмотрели.

А электронный он, потому как электродвигатель там имелся. А к двигателю такому стартер требуется. У меня в руках проводочки, у Журбина коробочки, а у Борьки электродвигатель. И тут интерес разобрал, а что будет, если красный проводочек с зеленым соединить. В.П. сказал, что уши завянут, но я не поверил. Тупо так соединяю, медленно.

Смотрю, мы в другой комнате, с теми же с проводочками. Их намертво заварило. А в глазах белый-пребелый шар, ослепительный, яркий. А в противоположном углу В.П., тоже белый - белый, но не очень ослепительный, жалобный какой-то.

Ну и ругался он тогда, как гладко ругался... А ему намедни кабинет от пожара спасли. Знали бы что он такой говорливый, добра бы не делали. Борька Макошин в том месяце пожар устроил. Он же деятельный, важный такой. Все знает. Взялся девкам объяснять, как трансформатор работает. Учебный трансформатор, кгов так пять, не меньше. Борька, разгильдяй, вход с выходом попутал. Двенадцать вольт сунул в двести двадцать, на выходе молния от к.з., а по периметру электропроводка праздничным фейерверком и бенгальскими огнями.

Пленка в нашем киноаппарате старого образца. Горючая до полыхания. Но мы же ловкие до техники безобразия. Я пленку чьей-то хламидой кислорода лишил, Борька деревяшкой вилку из розетки выудил, а Журбин успел добежать до рубильника. Но дыма, вони набралось по полной программе. Потом за неделю кабинет в порядок привели, новые шторки навесили.

По математике - конфликт с классной руководительницей. Теорему Пифагора по своему доказал, а она доказала мне, что я умник и неуч. Тройки иногда ставила, четверки по праздникам. Как тут не взъерепениться?!

О химии говорить сложно. Хорошо, Ирина за меня взялась. Два балла в четверти светило. А она лучше всех. Мы до этого с мужиками вулканами, бертолетовой солью, солями серебра и натрия занимались. Воняло и бабахало так, что дух захватывало.

У нас с Ирой долгие вечера. Она с букварями, я иногда через плечо заглядываю. Кое-что запомнил. Сидим за одной партой, она на меня отвлеклась, ну меня и спросили. Десять формул кислот. Ну написал. Ирина в ладони смеется. А завуч без комплексов, двоечнику пять баллов в журнал и четыре за четверть. Ей тоже моя подружка нравилась.

О нашей дружбе знает вся школа. Даже директор знает, что мы не расстаемся вечерами. Плевать, сейчас не до этого. В жизни самое страшное будничность. Ее нельзя поправить, она самостоятельна и безысходна.

Шел урок химии, меня вызвали к директору. Сначала завуча, а потом и меня. Сказали, только что, от сердечного приступа, у Ирины умерла мать. Я должен сам ей сообщить об этом. Мне страшно, но я вошел в кабинет химии…

Она почти висела на мне. Который час мы шатаемся по серым, унылым улицам Алма-Аты. Близится вечер. Суетливые прохожие маятниками снуют от остановок к магазинам, от магазинов к остановкам или подъездным дверям.

Идти вникуда... Наше несчастье всегда и везде с нами. Сонная, скрученная в комок нервов нелепость. Мир обрастает тенями, стаи ворон карканьем заполонили небо. Мутно. Герои этого мира - люди из сна. Они приходили из ниоткуда, исчезали в никуда. Они давали расплывчатые советы голосами из пепельного тумана. Их взгляды терялись во мгле.

Не помню их. Помню Ирину. Траурную кайму ее глаз. Помню тихую радость, когда мои нелепые, дурацкие выходки выводят ее из темноты оцепенения. Наверное, больше ничего и не было. Мы перестали ходить в школу. И ничего. Иногда заявлялись друзья, неловко, угловато, боязливо. Прошли похороны, прошло все. Но мы не желали проходить мимо друг друга.

Однажды, в один из безликих, темных вечеров, она предложила остаться с ней навсегда, и пришла ночь. Мы были первыми друг у друга. Как смешна и нелепа наша угловатость. Но чувство сильнее ее. Оно не проходит, оно ведет за собой.

Бешеная жажда сжала тела в одно, и боль растворилась. Глаза моей маленькой женщины стали бездонными. Я терялся в них словно в омуте, я растворялся в блаженстве каждой клеточкой тела.

Можно часами смотреть на наготу любимого тела. Каждый изгиб его кажется открытием и совершенством, каждое движение законченной грацией, от которой сойдешь с ума. Мои руки не желали отрываться от нее. Я живу прикосновением. И дни тянулись невыносимо долго, они жаждали новой ночи, и она приходила.

 

21.

 

А на Лесничестве меня вздули старички. Попал где-то в десятку. Так далеко, что и не рассчитывал. Тяму не хватило. Но огорчения ни капли. Двоеборье - соревнования с альпинистским уклоном. Кроме лазания, бег в гору на время. Из пункта А в пункт Б. Как альпиноид, гожусь. Время в гору четвертое. Оказался среди группы лосей со стальными легкими. Я доволен.

Непогода на скале прихватила, вот беда. На старте туман, изморозь, а полез, снег пошел. Отморозил кончики пальцев. Еле-еле трассу вылез. Спустился, а ног и рук не чувствую. Фаланги пальцев белые, почти мертвые. Посмотрю на них, аж тошнит. Страшно, будто уже не мои. Как больно, когда они отходят. Господи, как больно. Лучше не вспоминать.

Почти год, как развалился наш «Спартак». У всех хоть что-нибудь, да получилось. Даже Маркхлевский лезет под КМСа. Витюля, Юрча попали в сборную. Об Амире и говорить стыдно. Он всех дует, без разбора. Честно сказать, я ему до сих пор завидую. Умеет выкладываться без остатка, абрек горный.

Веселый янычар. Глаз вороной. С ним легко, он уверен, что делает дело правильно. Если сомневаешься - попробуй, потягайся. Хочет доктором стать как Квашнин. Отслужу, грит, в армии и поступать буду.

Да что там говорить, мужики уже выросли в кого-то. Они оперялись, обрастали амбициями. Юрча, наконец, оторвался от старых обид и стал мягче. Он опекает меня, и я не встаю в позу. Мы друзья.

Витюля продолжает наращивать свою основательность. Надежен до безобразия. Может в скалах у него не так получается, зато в быту, в горах, он самый лучший. У них с Юрчей классная связка. Они дополняют друг друга, расторопно, спокойно, без мелочной суеты.

А Ирина болеет за меня. Ей очень хочется, чтобы получилось. Она так уверена во мне. Она говорит - я отлично сложен. При моем бараньем весе в 59 кг. меня обзывают культуристом. Жира нет совершенно, а мышца отточена до предела. На межшкольных соревнованиях я подтянулся больше всех в городе. А что толку?

 

Люблю тепло. На Азиатской почти жара. Загораю в одних трусах. Архипов ругается слегка, а мне смешно. Теплая, родная скала. Прошлым летом я так мучительно привыкал к ней. Сколько ссадин, ушибов пришлось от нее претерпеть.

Постоянная, непроходящая неудобность, всегда чего-то недоставало. В самый неподходящий момент бьешься макушкой о карниз, в самый отчаянный - теряешь равновесие. Был, правда, один маршрут любимый - Тура. Я на ней Маркхлевского наказал...

Теперь по другому. Почти каждый маршрут мой любимый. Ноги складываются и распрямляются сами. Не спрашивая, как и зачем, руки берут зацеп за зацепом. Исключительно ловко уворачиваясь, откидываясь, зашагивая, мое тело торопится вверх. Автоматизм - вещь великая, но приходит тяжело.

Снизу, с земли, есть стенка слегка отрицательная, Гном называется. Метров пять - шесть. Копейки, а разговоров о ней. Там так тяжко, что в пиковом положении, почти на одной руке подтягиваешься. А иначе никак.

Серега Самойлов при мне из мужика за нее бутыль шампанского выдавил. Тот не верил, а Серега вылез. Мужик, видать, из бывших скалолазов, аж рот настежь раскрыл.

- Полезешь? - спрашивает Архипов.

- Ага.

- Давай на время?

- Можно.

Подшагивание, откид, вис на левой, перехват правой и рывок на ней же вверх. А дальше врубаю автомат и пошло, поехало. 37 секунд до карабина. Архипову аж кнопка секундомера понравилась.

Один маршрут, второй, любой из сорока секунд выхожу. Тепло, мышцы тянутся как резиновые. Кайф.

- Если так на соревнованиях пройдешь, приз Кудерина наш будет, - утверждает тренер.

А что? Главное, чтоб настроение и солнышко.

 

Шоссе черное и мокрое. По его краям, играя блестками, текут ручьи талой весенней воды. Жмурюсь - больно смотреть. Начало весны, а день хоть куда. Девчонки рассыпались по окрестным склонам и собирают подснежники. Нежные, дикие, им плохо в человеческих руках. Зачем рвать цветы? Они вянут и умирают почти мгновенно.

Хорошо нашей малышне. Почти никто не стартует. Как обычно, заняты своим детством. Гоняют с ним в догонялки. По приказу Архипова иду разминаться.

- Бегом! - кричит.

Бегу подальше за угол, отлить лишнего. Какая тут разминка? Чутка траверса, растягивание - и все дела. Веревку никуда не повесишь, скала закрыта. Соревнования. Она ж маленькая. Разминаешься, а в десяти метрах красные тряпочки ограничений. Так не бывает.

Построили. Ох и толпища. Вышел кто-то, пожал кому-то руку. Меня поставили в сборную СКА-12, номер два. Великая честь. В команду номер один рылом не вышел. А номер два означает, что мы лазаем ровно в два раза хуже первых. Зато с Самойловым в одной команде.

Надо рассказать, что такое деление по группам. Итак, есть трасса, есть участники, есть команды. Жеребьевка ведется по трем группам, группы делят тренеры. Участники, что в первой, выступают в первых номерах, а последним торопиться сам Бог велел. Они выучивают трассу снизу. Они запоминают все подряд: зацепы, ключи, направление движений. Но главное, они разгадывают темп трассы, они привыкают к ее скорости еще на земле.

Мы отлично знаем, кто и с какой силой лезет. Какой техникой и технической подготовкой он обладает. По сути, мы начинаем соревноваться еще лежа на камешках с биноклями в руках. Вот и получается, что последние лезут чуть не вдвое лучше, чем первые, хотя поставь рядом, они равны.

Трудно претендовать на группу сильнейших, Маркхлевский выглядит гораздо солидней, старше. Но Самойлов мне вторую группу уступил добровольно. Дружище. Будем довольны - раньше сядешь, раньше выйдешь. Отстреляюсь и смотаю удочки к Ирине.

Трасса оказалась на прохождение - срываются два из трех. Выступает человек шестьдесят, а я сорок третий. Время поглазеть есть. Начало довольно сложное. Отрицательная стенка метров двенадцать. Тут и виснут граждане гроздьями. Дальше спуск, который в прошлом году Юрча показывал, а потом скачки лошадиные. Там и прорвемся.

Ну и полез. Ощущение неторопливости, слава Богу, пришло. С толком, с чувством, с расстановкой. На первой стенке есть что и под ноги, и под руки. Зачем линяют?

Маленький момент на равновесие, но и не такое делали. Вниз почти плавно, но без остановок, на полном автомате - знакомо. Встал на заботливо подстеленные деревяшки, ноги о трико отираю. На земельку где-то на полке заступил. Что орут то, как бешеные? Пожар что ли?

- Что орете? - повернулся к толпе вполбока.

- Давай! Что стоишь, время лучшее!

Я аж напугался и дунул, как на тренировке. Нога за ногу, зацеп в зацеп. Контрольное время 35 сек., не больше. И дюльфер как положено.

Придти в себя - это одно, тут другое. Чудеса, оказывается, и в спорте имеются. Только что был никому не нужным, ничем не примечательным второразрядником, ребеночком. Теперь все тыкают пальцами в сторону моей персоны, жмут руки, дружески шлепают по плечу.

Круговоротом, по очереди подходят наши бывшие спартаковцы, говорят хорошее. Советуют не задаваться. Я попробую... Принимает поздравления и Сергей Маркович. Светится как эмалированный чайник. Я у него первая ласточка. Второе место на первенстве города. Никто из наших малышей так не попадал.

Проиграл Стасу из "Енбека". Две секунды. Протоптался на дощечках. Сам виноват. Да не жалко. Можно опьянеть от значительной, новой роли в этом мире. Перспективы заманчивы запредельно. Будто приоткрыл дверь, заглянул, а там что-то пока не знакомое, но очень приятное. Буквально все останавливают меня, здороваются, поздравляют. Можно потеряться среди новых знакомств. На автобус, вниз и домой. Там разберемся.

 

Белоснежная пелена раннего утра. Зима следом за весною, явно не моя погода. И как сегодня выступать? Сплошная невезуха. А если по правде, то зачем? Стать первым на городе и в Казахстане? Вряд ли, слишком круто. Бесцельность. Цель так долго маячила перед носом, но отодвигалась, отодвигалась. Я хотел быть большим спортсменом, вот и стал.

У нас в республике десятка кэмэсов не наберется. И два мастера спорта, только не действующих. Космачев в году так шестидесятом, да Денисенко, которого я никогда не видел. Есть еще Спицина, но она вообще на уровне легенды. Говорят, уж лет пять, как эта женщина стала таксистом - одна на весь город. А скалы? Наверное, они ей теперь не нужны.

Денисенко бросил спорт, когда достиг своего пика - выполнил норматив мастера спорта. Может и мне бросить? Нет, скучно, аж скулы сводит. Куда мне без веселой компании? Я думал, КМС - человек особенный. У него в жизни по-особенному. И другие к нему тянутся, и сборные разные, поездки, снаряжение. Он важный такой, все может. А что я могу? Да ничего.

Ирина обрадовалась. Тортик спекла, как на день рождения. Для нее я точно особенный, без сомнений. Архипов говорит, что теперь выступать будет еще сложнее. Нужно бороться за место в первой сборной СКА-12, еще и в третьей группе.

Если я хоть раз стариков наказал, то можно и еще, и еще! Хотя, какие они старики. Сам уж явно не новичок. КМС все же. А Космачев с трассы слетел. Лично видел. Хоть и лез мастер в группе сильнейших. Значит, не такой и сильный. Прощай, легенда...

Снег валит безостановочно. Трасса по уши в белом, нарядном пухе. Не трасса, а лыжные гонки вверх по вертикали. Архипов говорит, чтобы я, с моими ручками помороженными, и не дергался. А я что, я не против. Три метра, до первого ключа, как пальцы больно стало, так разжал. Как самозванец - без борьбы и бесславно.

Маршрут пролез лишь один участник финала. Воспитанник Космачева - Адиль. Он мужик с альпиноидным стажем, опытом холодных ночевок и срывов с самозадержанием. Чего сумел, того и добил.

Веревка под карнизом зацепилась - и никак. А Адиль выше лезет. Петля ниже него, не дай Бог летанет, скользко. Судьи снизу как тараканы забегали. А Адиль лезет. Вдруг у него нога с обледенелой зацепы пошла, он вниз на метр. Женщины аж завизжали. А Адиль руками поймался и лезет. Упорный мужик.

КМСа Адиль не выполнил, обидно. Баллы за срыв ему сняли, а мне звание присвоили. Как положено, в спортклубе в торжественной обстановке значок вручал председатель с лысиной и очками.

Памятуя опыт Витюли, я держался достойно, почти солидно. Знал, что друганы мои по «Спартаку», уже КМСы, а я самый молодой КМС в республике.

 

22.

 

Коричневые отрицательные стены, зеркальные сколы, тяжкие карнизы, бременем провисшие над тягучей рекой. Хмурое утро, разбавленное саваном тумана. Еще прохладно, но весна берет свое. Зеленеет кустарник, трепетное море венчиков первых цветов разукрасило землю. Капельки росы на нежных, слабых лепестках словно бусинки драгоценности.

И шумят стаи разбуженных весенним гоном птиц. Суровая призрачность покоя тает под напором их многоголосья, жизненной суеты. Отрывисто каркают вороны, базарно галдят сороки. Выписывая виражи высшего пилотажа, чуть не задевая течение вод крыльями, одиноко вещают редкие чайки.

Меня знобит от ожидания новых встреч, воспоминания наслаиваются, складываются в гротески. Витиеватая нить дальнего пути растворена веером горизонта. Завтра отваливаем на Или, и ночь коротается бессонницей ожидания. Скорей бы пришло утро. Уложен рюкзак, собраны продукты, снаряга, вещи. Готов на все сто, вот только рассвет задержался.

Выезжаем объединенной компанией из СКА-12: и архиповцы, и старшаки. Наши отношения весьма упростились, я почти равный. Самойлов уже не ехидничает, ему не до того. Говорит, если в этом году не выполнит КМСа, уйдет в альпинизм. Молчу, соболезновать глупо. На меня надвигается Шеф.

- Уяснил, почему не нужно тренироваться со взрослыми?

- Да. Мне было проще. Никто не давил, получилось само собой.

- Ладненько. Давай в том же духе. Не зарывайся, а спуску тебе Архипов не даст. Юниорствуй, - дружески подытоживает Шеф и хлопает меня по плечу.

Непривычно видеть улыбку на его лице. Преждевременная седина, сухие морщины, опытность, расчетливость, чего в нем только нет. Кажется, Шефа ничем не удивишь.

Ребятишки - архиповцы дружно жмутся в дальний угол, к своим маленьким рюкзакам. Они здесь чужие, а я родной, местный. Хочу ехать в машине с компанией Давыдовой. Тяну за собой младшего друга Димку. Он стесняется. Да плевать, и мы вдвоем едем в головной машине.

Но на чемпионате города удивить новым достижением никого не удалось. В общем зачете попал в десятку, зато в парных гонках пятый. Даже КМСа подтвердил. Приятно чувствовать, что тот весенний старт не случайность.

Дюков успел побывать в войсках и вернуться в спорт роту. Тренируется во всю, как лошадь. Шатается по Или в рваном трико или ветхих плавках, загорелый до безобразия. Стартовал с ним в парной гонке, одну трассу выиграл, на другой застопорился. Он то второй, а я не в призах, обидно.

Володя Дюков - супергигант. Рост под сто девяносто, необычайная развитость мышц, рельефность, отточенность. В сочетании с загаром смотрится как рыжий негр. Но попробуй обзови, раздавит. Уже было, с Амиркой. Амирка тоже в СКА перешел, служить-то надо.

Служивый негр появился на Туюк-Су прямиком из Отара, злой и нервный. Жрал, что попало, почти непрерывно. Чай пил чайниками. Время от времени недобро щурился и вещал призывникам о нравах в рядах СА. В воздухе витал тухлый запах дедовщины. Но на нас он еще не кидался.

Обустраивался сибирский мужик с толком, с чувством, расстановкой. Барахла привез с собой аж три рюкзака под верх забитых. Комнатку в общем домике ему выделили. Он на стену портрет главнокомандующего в регалиях повесил, ну как в армии положено.

Рядом, через небольшой коридор, в двух комнатах побольше толпилась остальная предпризывная братия. Кухня со столом, печка углем топится, тепло в горах никому не помешает.

Ее-то, коварную, Амирка никак растопить не мог. Что только не перепробовал, и веточки, и бумажки, и кора хвойная, и хвоя подсохшая. Ну никак. Решил Амир соляркой попробовать.

Пыхнуло так, что из всех щелей полезло. Гляди домик загорится. Амирка бегом за ведром с водой и залил печку по самые уши. Дым столбом, пламени ноль, горе - истопник расслабился и решил пошутковать.

- Пожар! - сдуру кричит.

Что-то прогрохотало в коридоре. Амир выглянул для порядку. Из соседней комнаты наружу челноком сновал Дюков. Через минуту на полянке перед домом образовался порядочный бивуак личного шмотья. Сосредоточенность могучего несуна уже тогда выглядела зловеще животно.

Но потом, когда гигант раздробил печку, залил осколки водой, выбил никому не мешавшую дверь и разогнал дым, стало ясно, что пожара не было.

- Ты что орал? - спросил он у истопника.

- Я пошутил, - слабо ответил потерпевший.

- Пошутил, говоришь! - Дюков зарычал, как раненый в сердце зверь, и зачалась погоня.

Но, к сожалению, высота. Три дня бесплодных гонок гиганта за маленьким прикольщиком выявили всю недостаточность концентрации кислорода над уровнем моря. Масса требовала топлива, а легкие не справлялись. Хотя бега выглядели эффектно. Злость догоняющего расплескивалась обширной слюной и армейскими ругательствами.

Да мало ли кто над кем и как пошутил? Что нервничать? Вот Яхин Валера с Андрюхой тоже друг над другом наперебой шутковали. Один маленький, но ловкий и хитрый, другой большой и свято верующий в альпинизм.

Дежурить их вдвоем поставили. Андрюха признался честно, что готовить он не мастак. Яхин вызвался руководить. Говорит, макароны по-флотски делать будем.

Сели, как положено, и дуют в дырочку с одной стороны, чтобы с другой таракан вылетел. Вдруг нечисть завелась? Это Яхин так придумал. Он же народ в палатку приводил, на дурня посмотреть. «Не смейтесь, - говорит, - я вас умоляю.»

Андрей, когда что к чему понял, взял бадью с горячим киселем и начальнику на голову вылил. Тогда и посмеялись все вместе и по одиночке.

На этих сборах Дюков сам над собой пошутил. Да так, что думали - живым до города не довезем. Он ведь биолог по образованию, согласно профессии учитель, в душе юный натуралист. Наловил фаланг, скорпионов, каракуртов, рассадил по стеклянным баночкам. Время от времени экспериментатор устраивал бои на выживание, то фалангу к скорпиону подсадит, то скорпиона к каракурту. Битвы пресмыкающихся - его любимое развлечение.

Самая активная - фаланга. Скорпион на нее не нападает, только обороняется, но верх всегда за ним. Два-три укола хвостом - шпагой с ядовитой колючкой на конце, и фаланга мертва. Но страшнее всех каракурт. Тот кого угодно валит, хоть скопом, хоть поодиночке. Говорят, человеку после укуса часа достаточно, и уже не жилец. Ядовитая у них самка, черная как смоль, размером с пятнадцатикопеечную монету. Самец поменьше, встречается редко, идет на корм той же самке после выполнения брачных обязанностей. Жуть с ружом.

Ну это гадкие паучки. А Дюков на змею нарвался. Настоящая, круто-ядовитая, щитомордник называется. Дюков большой, а змейка подколодная - сантиметров двадцать. Он ее, родемую, за хвост, да та извернулась и в бок его зацепила. Укус - две красненькие точки на необъятном, архиздоровом теле натуралиста.

- Не поеду, - говорит, так пройдет.

Еле в машину затолкали и в город повезли. В Капчагае сыворотки не оказалось, а когда к Алма-Ате подъезжали, Дюков весь зеленый был, как сам недобро помянутый щитомордник. Еле выжил. Вот тебе и Гулливер с Лилипутом.

 

Первенство города пролетело в три дня. Наши старшие друзья соперники разъехались по домам, женам и работам. Нам, младшакам, светил чемпионат Казахстана среди юниоров, открытый для всех желающих, надо отметить. Говорят, кое-кто из других республик обещал быть. Сами красноярцы ожидаются. Даже дрожь берет.

По-прежнему много времени провожу на разного рода беговухах. На сложное тянет, но иногда повисишь, повисишь, вальнешься, а потом и ноги размять охота. Да и пальцы, чай, не казенные, в дым поистер.

Придумывать что-то новое - удовольствие особое. Друзьям показать, назвать выход по- своему, почти в историю попадаешь. Потом в ту стенку пальцем тыкают, рассказывают, как я там вылажу. Так можно и имя увековечить.

Сторона у реки дается трудом неимоверным. Каждый шаг на отвесе - напряжение дикое. Страшновато в сорока метрах от земли в постоянку болтаться. Вдруг че, тогда че? Да и на этих стенах фантазирую. К вечеру, бывает, так урюхаюсь, еле к палатке доползаю.

Массив Город сверху донизу расчеркивает вертикальная щель, в народе называют ее ломовая. Вчера на этом маршруте Шеф меня супротив всех альпинистов затравил. Сказал мужикам, что этот малец быстрее любого из них щель сделает. Я-то сделал, а они помучились, аж смотреть смешно. Теперь уважают.

Прибыли судейские машины и целый парад автобусов. Жара, окна пораскрыты, занавески как флаги на ветру - цветами радуги. Пыли подняли, гомону, суеты.

Ходили смотреть на красноярцев. Ребята как ребята. Лагерь ставят, палатки польские укрепляют. Веревки навешали в самых неочищенных местах. Там свободно видать было, вот маршруты и побросали. Однако, приятного мало, когда в глаза мшистая крошка летит, да зацепы из-под ног вываливаются. Ну это нам, кустарям, а вдруг у профессионалов метода такая? Не знаю...

Их тренер невероятно похож на гнома. Ростом маленький, а плечи и руки непропорционально огромны. Длинноволосый, улыбается нам и отрывисто, каркающе кричит на своих подопечных. Вот и сейчас одного погоняет. Парень шустрый, как Амирка Минбаев. Башкой вертит по сторонам будто ястреб. Руками держится легко, ногами перебирает споро, а скала-то ему не знакомая.

- Вот тебе и соперник. Смотри, как здорово двигается. Учись, - итожит довольный Архипов, - а то жаловался, соперников нет, не интересно. Еще как интересно. Я и сам не знаю, кто из вас выиграет.

 

Смеркалось, недвижимый, теплый воздух заполнил медовый аромат багульника. Подсвеченные изнутри палатки - как китайские фанарики из папиросной бумаги. Они разбросаны беспорядочными кучками, внутри них гомон и суета, а в промежутках - чернота ночи и звезды над головой.

- Дима, к красноярам пойдем, посмотрим, как устроились?

Заваливаем в первую попавшуюся палатку. Пустота, как в казенном доме. Тонкие спальники прямо на земле и кучка стучащих зубами сибиряков.

- Что сидите как сычи в банке?

- Это у вас в Азии так знакомятся?

- Да нет, просто сморщенные вы, как чернослив.

- Не сморщенные, а заиндевевшие. Говорили, Алма-Ата, отец яблока, там жара, купаться будем. Наврали с три короба, вот мы и приехали с тонкими спальниками, без пуховок. А сейчас околеваем будто на Северном полюсе.

- Так вы же морозостойкие?

- Когда в теплой одежде.

Так вот с Васькой Полежаевым и познакомились. Зато бахвалы, почище чем я. Скоро тема беседы съезжает прямиком на Столбы. Это место такое, заповедник в тайге, а там скалы метров по двести, крутые, как их телеграфные тезки. Наверное действительно, страна чудес, настоящий Диснейленд.

В палатку подсаживается давешний мужичишка - начальник команды. Он бесцеремонен, но дружелюбен. Манера поведения такова, что никак не дает сомневаться в его лидерстве. В упор разглядываю его необычность.

Коля действительно похож на гнома. В дополнение к внешности как-то по-особому, сказочно светятся его веселые глаза. Уверенность в себе, явно через край, но, кажется, грех обижаться.

И вот пошло, поехало - народный столбовский фольклор: «А помнишь, как лезем, а там трое пьяных мужиков сидят и нас матом поливают? А Коля раз одному кулаком прямо в нюх, а я схватил горбыль и поперек спины другого очеушил. Тот метров десять вниз улетел, да так снежочком его и припорошило. Весной оттаял да домой упер. Ему хоть бы хны, он весь проспиртованный.» Во какая история приключилась. А дальше?

 

Утром повел красноярцев по своим любимым местам. Без старшего командира, конечно. Что ему пацаны, пусть сами разбираются. А нам без взрослых, куда как лучше. Для начала бравый Васька вылез беговуху Манку без всякой страховки. Я для соблюдения гостеприимства поперся за ним. Страху натерпелся... Скалка-то не лесничество, зацепы под пальцами похрустывают. Представляю, как бы визжали судьи, узнай они, где детишки шарахаются.

На самом деле вниз сверзиться шансов ноль, я на этой стене каждый пятак помню. Вот только, если Васькина задница, что сверху, на голову мне приземлится, то точно как паровоз с вагонами загрохочем. Но красноярец перебирал ногами и руками как ни в чем не бывало, и обошлось.

Потом выскребли отрицательную стенку под беговухой, и это, надо сказать - вах! Пять метров в висе, и ни одной полки, что бы встать как следует. Я чуть в штаны не наложил, но отступать-то некуда. Кто ж еще поддержит наш азиатский престиж? Колобродили целый день. А потом, тренировки, тренировки и вплотную надвинулись сами старты.

На соревнованиях ободрал Ваську Полежаева как липку. Скалы родные помогли. Меня так теперь и называют - парень в четыре портфеля. Призы во всех видах и многоборье пособирал, а номенклатура подарков одна и та же. Куда эти саквояжи дену?

Васька всюду второй, уезжал понурый и растерянный. А Колька, братец его, напротив похохатывает. Приезжай, грит, к нам в Красноярск, мы тебя лазать научим. Обязательно приеду, на Столбы посмотреть, себя показать. Лишь бы с собой кто взял, я не подкачаю.

 

23.

 

В школу вернулся чемпионом. А она стала маленькой, она заканчивалась, уходила от нас навсегда. Последняя четверть, дальше - выпускные экзамены. Их перспектива особенно не пугает. Сдадим, куда денемся. Ходят слухи, что сами преподы помогают своим выпускникам. Правят ошибки в сочинениях, решают задачки.

Странно, как много я успеваю. Будто не одна жизнь, а сразу две. В обеих событий по самые уши. Тут еще Саня, как обещал, принес колесо от самолета, оно целиком из магния. Ярещ достал книгу, «Чудо пиротехники» называется. И тут такое началось!

Обыкновенные взрывпакеты это просто, даже банально. А мелкие, блескучие шарики хлористого серебра, рассыпанные по всей школе? Наступишь, инфаркт обеспечен, как стрельнет, мало не покажется. Дамы подпрыгивали как норовистые козочки, но нас никто не выдал, я сам залетел.

Нашел дома старый портсигар с изображением ВДНХ на обложке. Вещь историческая, и применение ей подобающее. Мыль о бомбе с двумя карманами пришла как озарение. Нащупав заначку с магнием, я бодро принялся за работу. Через пару часов дело было сделано, запалом служила клееная серная дорожка из спичек.

Дом Яреща у бокового входа в парк. Дикая зелень почти затянула кованую отгородку парка от города. Шагнешь пару раз, и ты на заброшенной детской площадке или на старых теннисных кортах. Место что надо.

Олег из дома вышел радостный такой. Я ему: во, что есть, двустворчатый, мощный. Решили спытать, залегли, как положено. Чай не дети. Дало замечательно. Уши прочистили, подходим, а вещь как новенькая, почти не копченая, только открыта и все. Я в руки его взял, тут второй заряд и сработал.

Помню облако, белое-белое, ослепительное. А потом боль и чернота. Ярещ отмывал меня холодной водой из колонки. Что-то врачи говорили, а потом скорая, больница и операция. Родителям Олег сказал: «Вы сильно не волнуйтесь, ваш сын цел и здоров, ему одни глаза выбило.» Мать чуть инфаркт не хватил.

В больничной палате я проживал один. Друзья приходили по два раза на день. Ирина кормила меня всякой печеной вкуснятиной. Чаще всех наведывался Ник-Дил. Мы надыбали тайник, я хранил в нем гражданку, и от упора до упора сбегал в самоволки. Тренироваться не разрешалось, а и так неплохо.

За хлопотными причудами незаметно пришло лето. Между лечением и учением удалось выиграть чемпионат города среди юниоров. Амирка уже переросток, я сам на грани, а подрастающее поколение ни в зуб ногой. Юниоры лезли тяжко, неуверенно, хотя маршрут на скале Азиатская знаком каждому второразряднику.

Устроители соревнований надо мной подшучивали, но я не перегорел и не зацвел, выиграл как положено, хотя и соревновался только с собой. Порадовал меня Влад. Вдобавок к медали подарил настоящий значок снежного барса. Он дается альпинистам, взошедшим на все семитысячники СССР. Тяжелый, кованый.

Занятия в школе закончились. Выпускные экзамены на носу. Скоро, совсем скоро школа закроет родные нам двери в ученический мир. Мы будем лишние в ее жизни. Ее цветные грани никогда больше не будут преломлять нашего света.

Никто не чувствует этого порога так остро, как моя Иринка. От нелепого волнения она целиком ударилась в зубрежку. Занятие сие перемежается детским плачем навзрыд. Чем больше знаешь, тем больше осознаешь, сколько еще предстоит узнать. Подобные мудрости не затрагивают души лентяев и лодырей. Влет читается роман Дюма "45", вот книга так книга.

Балкон в квартире Иринки на тенистой, северной стороне дома. Он просторен, приятен, свеж, на нем можно проводить массу времени. Ирина злится на лень, тормошит меня с боку на бок. Кое-что я даже учу, например ее любимую химию.

Первый выпускной экзамен - литература. Я почти не готов, но рассказываю бойко, задорно. Получил пять баллов, как и Ирина. Второй - физика, тот же результат для обоих аттестатов. Третий - химия и, о чудо, что учил, то и спросили.

Иринка злится, она не приемлет результатов халявной подготовки. Смех смехом, а по математике четыре балла и тройка в синие корочки. Классный руководитель расстаралась, припомнила наши встречи.

История, обществоведение - экзамен совместный. Принимает сам директор. Народ засомневался в его настроении, чего-то ждет, никто не заходит. Сапог из аудитории вылетел, наорал и в очередь всех, по журналу. Я тучки хотел разрядить, вошел не по фамилии. Сдал здорово, вспомнил то, что на уроках слышал. Да вот директор не в духе. Влепил три балла, за дерзость. Потом родительский комитет вмешался, его уговаривали, меня ругали. Переправил фронтовик оценку. Поставил четыре. Но обидно было.

Худо, бедно да закончилось. Белое платье для Ирины и выпускной бал. Однокашники расписывают роли на будущее. Родители следят за тем, чтобы никто излишне не напился. У меня среднее в корочках - 4.25, у Журбина копейка в копейку та же сумма. Мы среди пацанов самые крутые.

Девчонки почти все поступать собираются в высшие учебные заведения, Серега нацелился в политех, а я никуда. На шаг сей нужна решимость. Нужно оторваться от той яркой, мозаичной жизни, которую дает спорт. Мы собираемся летом на Иссык-куль. Целиком поглощены ожиданием. Поход будет серьезный - сто км по далям и весям, через горы и реки.

Какие там экзамены, какие вузы? Три перевала высотой более четырех тысяч метров, две недели отдыха на побережье. Ирина бубнит и стонет, родители воздыхают. Но у меня еще есть время, и у шефа есть спортрота. Да в нее через год, через осень.

 

24.

 

Окраины поселка Иссык переполнены плодовой зеленью. Листва щедро свешивается через края заборов и серебристо кипит в лучах жаркого солнца. Рюкзаки тяжелы под завязку, но мы только получили груз и пока с любовью поглаживаем их туго вздутые бока. Маршрутный автобус добросил нас до самой верхней черты поселка, а там сразу горное ущелье.

Бодро шагаем по заезженной асфальтовой дороге. Иногда останавливаемся для роздыха или для того, что бы оценить очередной фонтан из черного мокрого тела водоотводной трубы. Она как бесконечная гусеница вьется по тенистому дну ущелья. Говорят, к осени река смывает мосты, срезает целые куски дороги. Не верится, так здесь светло, почти празднично.

Миновали турбазу, но никто не обратил на нас никакого внимания. Обходим кордон, лезем вверх по скользкой крутой тропинке. Подсаживаем девчонок, спотыкаемся, кто-то падает. Если загреметь по настоящему, костей не соберешь, склон градусов пятьдесят, не меньше.

Наконец выбрались на асфальт. Странная дорога. Ее не заездили, не разбили колеса грузовиков и легковушек. Местами асфальт как новый, местами время съело его напрочь. Он растрескался, расслоился, рассыпался в шелуху. Его пробороздили горные ручьи, саваном прикрыла земля с крутых склонов. Брошенная дорога.

Автобусная остановка. Огромная, с кучей комнат и открытых площадок, крышу поддерживает настоящая колоннада. Имеется фонтан, но сто лет как пересох. Мусор, обвалившаяся штукатурка, битый кирпич. Из трещин на бетоне проглядывает зелень травы. Как ворота в исчезнувший в веках город. Нужно входить.

Далеко внизу багровый, ступенями расслоенный закат. Непривычный, утонувший в мареве нереальности мир. Сотни лет назад огромный оползень перегородил, отрезал верховья Иссыка от теплой, плодородной Алма-атинской котловины.

Наверное это походило на рождение нового мира. Гигантские обломки скал величиной с десятиэтажные дома громоздились друг на друга, дробились, заполняли пустоты. Вся земля ходила ходуном, спазм землетрясения выворачивал ее наизнанку, разрезал пополам. Там наверху - снежные горы, далеко внизу - плоская равнина, теряющая себя в теле жаркой полупустыни.

 

У меня на столе фотография. Иссиня-черная, глубокая гладь озера, сжатая почти отвесными скалистыми отрогами хребтов Заилийского Алатау. Нижние склоны венчают величественные пятидесятиметровые иглы тяньшанской ели. Серебристо-голубоватая ткань хвои нежится в вечернем полумраке, остатки солнца подсвечивают высокие макушки. Горные гиганты скальными вершинами поддерживают перистые, хрустальные облака. Сказочное место...

Землетрясение перегородило течение реки, и вода заполнила образовавшуюся чашу до самых краев. Несколько километров холодной глубины причудливо извиваются в тесной, изменчивой дали ущелья. Ее берега широки, вам не переплыть. О ее глубине ходят легенды. Вода холодна и чиста, в ней почти отсутствует растительность, не водится рыба.

Когда меня еще не было, отец с матерью частенько ездили сюда отдыхать. Место было весьма популярным. В выходные дни автобусы ходили до озера из самой Алма-Аты. Если на улице плюс сорок, вода притягивает народ получше всякого магнита.

Тысячи горожан оккупировали пляжи. Но тонуть здесь никому не рекомендовалось. Ледяные течения утягивали тело вглубь, и никакие водолазы не помогут. Дно скалистое, нагромождение камней - словно лабиринты, и отважные спасатели могут быстро превратиться в потерпевших. Отец сам видел, как изрядно подпивший мужик нырнул в воду с камня, и поминай как звали. Искали дружно. Да где там, сумеречное озеро умело хранить свои тайны.

А в то памятное воскресенье 1963-го люди тянулись сюда по-особенному. Разные душещипательные слухи просто переполняли город. В столицу с визитом прибыл сам Никита Хрущев. Говорили, что глава государства посетит озеро Иссык с первой женщиной- космонавтом Валентиной Терешковой.

Столь нежно любимые народом люди не могли остаться без особого внимания. Уже в семь утра автобусы были переполнены, будущие зрители добирались до места на перекладных. Счастливые, но редкие в то время обладатели авто гордо обгоняли вереницы прочих, кочующих пехом неудачников. Мои родители собирались туда же, но я, такой маленький и крикливый, лишил их праздничного удовольствия.

В то время тихое озеро гордо рассекал настоящий пароходик. Качаясь с боку на бок, он мог взять аж триста пассажиров. По факту влезало больше, попробуй не пусти. Десятки аляповато разукрашенных плоскодонок качались на волнах. Очередь за плавсредствами превосходила всякие ожидания. О свободном местечке на пляже можно лишь помечтать. А как хорошо, когда и ресторанчик под боком, ларьки с разнообразной снедью на каждом шагу.

Гудели пивные, на многочисленных жаровнях скворчал шашлычок, по двадцать пять коп. за палочку. В такие минуты кажется, что коммунизм окончательно наступил.

В укрытых от посторонних взоров боковых ответвлениях озера притаились правительственные дачи и дома отдыха. Здесь коммунизм осязался вслепую, и было наверное, еще лучше. Ведь день стоял без единого облачка. А в жаркое августовское марево на бережку... Да ладно, а то слюною захлебнусь.

Ближе к полудню, откуда-то из немыслимой дали высокогорья, прискакал усталый и очень взъерошенный табунщик. Почтенный аксакал торопился как мог. По всем приметам, сегодня придет сель. Старик знал, что это такое. Люди должны уходить с озера, иначе быть беде.

Аксакал размахивал старой камчой, посылал проклятья идиотам на обоих известных ему языках. Да полно, расслабленность пляжного сезона не покидала ни отдыхающих, ни власть держащих. Кто поверит плохо одетому, взмыленному гражданину без паспорта и официальных справок от селезащиты? Старика повязали милиционеры и отправили вниз, в город до выяснения.

Сверху капнула капля. Тоненькая льдистая перепонка, не выдержав напора летнего солнца, истончилась, протаяла и лопнула. Где-то внутри огромного холодного тела ледника маленькие ручеечки слились в речушки, речушки в реку, и она переполнила холодное озеро в его чреве.

Извечные высотные туманы насквозь пропитали склоны водой. Они ждали маленького толчка, тонкого ручейка, который стал изначальным. И родился бурый поток из смеси воды, грязи и камней. Он заклокотал в пропасть ущелья, собирая свою жатву, силу, всасывая то, что попадалось на его безумном пути. Он был громаден, быстр, неумолим в желании поглотить окружающее.

Всего минуты, чтобы капля обрела размер вселенской катастрофы. Объем потока - в миллиарды кубометров, скорость до ста километров в час. Отточенной бритвой сель срезает склоны, чертит ржавую прямую пути. Он запросто подхватывает камни величиной с двухэтажный дом. Гул стоит такой, что только абсолютно глухой, вообще ничего не чувствующий человек не внимает его приближению. Но поздно. Услышав этот звук, ты почти погиб. Дракон гор настигнет тебя в своем немыслимом прыжке.

Первая волна имела высоту более двадцати метров. Двенадцатиэтажный город, запущенный неодолимой силой прямо в вас. Тысячи отдыхающих и не подозревали о стремительном водовороте, вобравшем их. На одну секунду они увидели раззявленную пасть дракона, поглотившую их тела. Они и не поняли, как их захватила смерть.

Разрушения превосходили все, что можно себе представить. Никто и не пытался подсчитывать число человеческих жертв. Веселый отдых на воде вылился в воистину кровавое воскресенье. Мирный ландшафт курортного ущелья канул в лету. Поглотив живое, похоронив его под многометровой толщей земли, сель перехлестнул озеро и скатился в долину.

С тысячеметровой высоты он ринулся вниз на ничего не подозревающий, дышащий плодовой зеленью городок. А люди всегда стремятся жить поближе к воде. Они так любят плеск волн на речных перекатах...

В официальной прессе ничего не сообщалось. Шепотом поговаривали о тысячах жертв. Но тихим шепотом. На просторах нашей необъятной Родины терялось и большее. Кто знает о какой-то катастрофе на каком-то горном озере? У нас о соседях по лестничной площадке никто ничего не знает. Они ведь работают на очередном военном заводе, они сами люди почти военные, и всех нас окружает одна большая Военная Тайна.

В зону ущелья долго никого не пускали. Да и отголосков хватало. Темные слухи ходили по кухням и подворотням. Но на кого роптать? Стихии не попеняешь.

Прошло лет с десяток, и глупый чиновник решил дать землю под дачи на равнине, прямо за выходом из ущелья. И копали огороды, садили деревья, строили дома прямо на теле уснувшего зверя. Удивленные собственники выкапывали из него и остатки одежонки, и детские сандалики. Да мало ли, что выкапывали, дома-то, считай, на кладбище.

Еще через несколько лет восстановили турбазу. Коттеджам-то чего простаивать? Вон сколько стен наоставалось. Чего пропадать кусочкам народного хозяйства? В первый сезон от отдыхающих отбоя не было. Но потом в какие-то два года их поток истончал и ослаб окончательно. Что-то недоброе поселилось в этих местах. Что-то, словно изъевшая поры ржавчина, не отпускало душу ущелья, принижало тона разговора, заставляло умолкнуть вовсе.

Развалины старых домов, высохнувшие, исчезнувшие озерца. Лабиринт серых, укутанных траурным мхом каменных глыб. Туман, невесть откуда наползающий каждое утро. Будто оборванное эхо, сгинувшее на полуноте.

Как-то сразу понимаешь, что места эти заброшены человеком в одночасье и надолго. И нет необходимости что-то объяснять. Вот только шумные толпы туристов и обывателей, они здесь неприемлемы, они - лишнее...

 

Забрались на смотровую вышку скопом и не без страха, но с шуточками. Железные несущие древней конструкции проржавели препорядком. Болты ослабели под напором зимних ветров. Деревянное обрамление сгнило в труху.

Вышка скрипит, подрагивает под ногами, а внизу пустота, и где-то там, далеко на сонной равнине огни, огни. Там - в тихом шелесте южной листвы, дома, жизнь. Здесь - мир ушедших. Что делаем мы здесь? Зачем нарушаем покой их?

А вечернее пиршество удалось на славу. Жевали шашлыки - вкусные, сочные. Главное, что излишество в еде существенно разгрузило наши рюкзаки. Теперь в них самое необходимое, слегка смахивающее на достаточное. Ну это так, к слову. Я лично лежу в палатке, перевариваю пищевую радость и размышляю о Драконе. Место обязывает.

Сель не новость. Жившие в здешних местах люди давно привыкли к его проявлениям. Хотя, как тут привыкнешь? Есть опасные ущелья, есть места, где его сроду не было. Просто много нас стало, возводим города где ни попадя. А потом удивляемся.

Помню, как еще молодой отец таскал меня на плотину Медео прямо на своем загривке. Он почти каждое воскресенье отправлялся купаться в сероводородном источнике. Место рядом с Горельником, далековато... Зато силы укрепляет, дает молодость.

Помню, как взрывали гору Мохнатку, перегораживали селевой плотиной ущелье. Огромное облако пыли было видно прямо с нашего балкона, а там километров двадцать, не меньше. Во рванули! Даже наш дом затрясся, впрочем, как и весь город.

Алма-Ату от селя оберегали, но в 1973 году, когда случилось несчастье в урочище Медео, плотина еле выдержала. Вода и грязь перехлестывали через край, еще немного - и был бы вообще швах, но век двадцатый... Самосвалы досыпали плотину прямо с колес, была задействована почти вся техника города. Напряжение жуткое, но катастрофы не произошло. Так что СЛАВА СОВЕТСКИМ СЕЛЕЗАЩИТНИКАМ!

 

25.

 

Мы шагаем по дну ущелья, лавируя через бесконечный лабиринт из булыжников и валуганов. Сель лежит у нас под ногами. Мы попираем его. Остатки озера Иссык - небольшая воронка, метров пятьдесят в диаметре. Мы на его бывшей поверхности, даже чуть выше.

Огромные двухсотметровые стены Кремлевки. Вот так скала! Целый каменный пояс. Но особенно красив основной массив. Кроваво-красный, изрезанный вертикальными трещинами, почти пещерами. Нереальная высота, до самого неба. Вот бы полазать. От одной мысли сводит пальцы на руках и потеют ладони. Я почти чувствую пропасть, разверзнутую под моим брюхом.

Ущелье резко сжалось. Темными, выщербленными краями над нами повисли прораны. Идем у самой кромки воды, вверх по течению Дракона, вверх к его логову. Иногда, спрессованная земля провисает над нами карнизами. Страшно, это же не скала, а вдавленный неимоверной силой грунт. Но ведь двадцать лет прошло, вдруг что отвалится? Преодолеваем такие участки по одному, бегом. Все было будто вчера, и эти стены еще хранят эхо бурного потока. Ничто не прошло, пока есть эхо, беда еще длится...

Слава Богу, выбрались наружу из этой мрачной колыбели. Свернули влево, и Иссык позади. Только полноводный ручей - один из многочисленных притоков. Самое время пообедать. Полдень, жара, рюкзаки не за плечами.

- За водой! - кричит чему-то радостный Сергей Маркович.

- Кто?

- А ты и сходи. Вон в ту лощину.

Топаю вверх по ручейку. Надо почерпнуть где поглубже, чтобы полные. Не два же раза пробиваться. Вон там озерцо, метров пять-шесть, воды наберу, куда уж.

Заворожило. Как заколдованный смотрю на его дно. Оно переливается золотом, блесками, радугой. Это отголоски давних турпоходов с безвременно разрушенной турбазы. Тысячи консервных банок горят желтизной через кристально-чистый слой воды. Раньше консервные банки покрывали латунью, вот они и не гниют, отполировались за …надцать лет.

Сколько же их было, походов, ночевок, ужинов у костра? Сколько лет понадобилось для того, чтобы природа сделала захоронение таким чистым, даже красивым? Баночки как на подбор из магазина ювелирных украшений.

У меня и мысли нет, что здесь брать воду нельзя, а ведь когда-то это место было просто помойкой. Через сколько лет исчезнет след твой, человек?

Удобная поляна, вся в яркой, девственной зелени. Можно повалиться на спину и поболтать ногами. В конце концов, мы заслужили это. Сегодня протопали в гору никак не меньше 25 км. Завтра подъем по моренам и безжизненным осыпям. Завтра нас ждут перевалы.

Дежурные как сонные мухи суетятся у костра, ставят чай, варево. А мне - опустить ноги в холодную воду и сидеть, сидеть. Мы так далеко от липких прелестей цивилизации, приятно ощущать это всей кожей.

Еще есть время до вечера понежиться на солнышке, размять оттянутые поклажей плечи. Популярен массаж ног, особенно у мальчиков для девочек и наоборот. Но вот отблески костра становятся красными, замолчала гитара, успокоились сытые желудки; и опять горные истории. Куда без них.

 

В те самые шестидесятые, а, может, и раньше, нашей мирной стране очень потребовался уран из таблицы Менделеева. Это элемент такой радиоактивный, для бомбы применяется. И отправились гонцы во все стороны Советского Союза искать чего нужно, совершенно секретно.

В наше высокогорье их забрасывали вертолетами к истокам ущелий. И шли они вниз, снаряженные рациями и счетчиками Гейгера. Тогда их было пятеро и одна женщина.

Там, где женщина одна, как водится, за нее соперничают. Компания не оказалась исключением. Два сильных мужика - Василий и Анатолий - недолюбливали друг друга именно по этой причине.

Но притерпелись и почти половину маршрута отмантурили без существенных происшествий. Так, пару раз чуть не сцепились прилюдно. Ну ведь чуть не считается?

Туманная непогодь отстала, с утра прояснилось. Тень от елей дышала свежестью, а солнышко припекало спины и сушило сырые рюкзаки. До этого двигались по стахановски - чем дальше, тем лучше. А сегодня народ возжелал расслабухи и порешили идти до обеда к месту, которое приглянется. Там отдохнуть почетче, мозоли подлечить и с базой связаться. Доложить обстановочку.

Пока разложились, обставились, скашеварили. Вечер пришел быстро, сумерки ахом мелькнули, а там и ночь. Но залегли по полной программе - намаялись, еще и дождь опять заморочил. Вроде неоткуда, да спустилось с вершины белое облако, затуманило и прямо на лагерь геологов легло.

Темная ночь. Чуть в отдалении шебуршит река. Разлапистые кроны елей скрадывают звуки, наполняют воздух душистым запахом хвои, свежести и тишиной. Туманная сырость замочила полог палатки, но внутрь не проникала. Даже уютно. По брезентовому пологу монотонно барабанил дождь. Да вот не спалось.

Емельян Тимофеевич, в простонародье Емеля, ворочался с боку на бок, чертыхался в тряпочку и с завистью думал о мирно дрыхнущих подчиненных. Им то что, свое оттопали и на боковую. А маршрут-то, похоже, пустой. Ну не получат трудяги премиальных за удачу, получат за досрочное прохождение маршрута. А у начальника год жизни пропал. Какое на фиг повышение, когда отрицательный результат? А хлопот сколько - снаряжение, продовольствие, доставка, облет сверху, согласование с местными властями. Да всего не перечислишь... А ответственность?

У двух лбов руки по друг другу чешутся, а ему сглаживать. Одна коза хвостом виляет, а Емеле запрещать. Что ей запретишь, коль девка на выданье? Дней бы ясных поболе, да троп пробитых. А то за день среди валуганов больше десяти км не прошагаешь. Маршрута еще на пятнадцать дней, а продукты тают, как мыло в бане. Эх, счас бы в баню...

- Кто это там ходит!? Кому не спится? - громким от неожиданности фальцетом проорал Емеля.

Народ повскакивал.

- Ты что начальник, с ума сбрендил, наши все на месте.

- Да ходит кто-то вокруг палатки.

- Зверье что ли?

- Да нет, вроде как человек ногами шаркает.

- Счас посмотрю, - неожиданно согласился радист. - Мне все одно до ветру.

- Давай, давай азбука Морзе. Только штаны не промочи, - хохотнул Василий и

перевернулся к Ирине поближе. Анатолий засопел.

Неторопливый Федор вытащился из спальника, подобрал карабин от греха подальше и вывалился из палатки.

- Ну что там? - Вопросил Емеля.

- Да нормально. Но кто-то был.

- Кто?

- А-а!!!

Дикий, нечеловеческий крик прорезал тишину. Через секунду в палатку ввалился Федор.

- Что?

Радист молчал. Он быстро собирал свои шмотки и как попало набивал ими рюкзак.

- Да что там? Не тяни.

Федор зачем-то поднял рацию, осмотрел ее с боку на бок, будто видел в первый раз, поднял повыше и неожиданно, с силой треснул грешную о земляной пол.

- Ты что?!

Но поздно, взгляд Федора безвозвратно изменился. По телу пробежала судорога. Он изогнулся в мучительном спазме, будто пытаясь протолкнуть нечто вполне осязаемое из своего живота наружу. На губах появилась черная пена, комом задергался небритый кадык и рваные, булькающие звуки раздернули его рот.

Он говорил, мельнично размахивая длинными руками, пытаясь объяснить нечто несуществующее, на неведомом людям наречии. Клокоча слюной, вываливая нереально длинный белый язык, Федор взахлеб рассказывал оцепеневшим товарищам что-то, тыкая пальцем в пустоту. Потом замер, оглядел всех и рассмеялся жутким, воющим смехом бешеного зверя.

Через час Федор скончался от удушья, подавившись своим собственным языком. Но даже после смерти жуткие конвульсии не покинули его тела. Стянутые в узлы сухожилия вывернули его наизнанку, свернули в нереально маленький кокон плоти. Наступал серый, муторный рассвет нового дня.

Кто-то сварил суп. Ели с трудом. Липкий запах блевотины не отступал от горла, и после полной простирки всех вещей. Емеля возился с рацией. Аппарат шипел, но треснутое стекло ламп надежд не оставляло.

- Уходить надо... - голос начальника осип, наполнился хрипотой и усталостью.

- Сам и иди, мы с этой сволочью поквитаться решили.

Вечные соперники Василий и Анатолий неожиданно сгруппировались вместе.

- Мы ему засаду устроим, с винторезами, разберемся как надо. Вы в палатке посидите, тихонечко, со свечкой. А мы сами сделаем. Он на огонек, а мы с заду, и кранты.

- Вот оно как. Самосуд, значит. Щенки телячьи. Пороху не нюхали, а туда же. А кто отвечать будет? Я в сорок первом таких навидался, с берданкой наедине герои, а как немец выйдет, так сразу в штаны.

- Не трави Емеля, начальник то ты, но случай особый, Федора жаль. Нас не переломишь, и говорить не о чем.

Мужики подобрали растерянную было уверенность. Соорудили два логова в ветвях елей рядом с палаткой, смазали стволы, наметили цели, в общем, как на учениях. А тут и вечер пришел.

Нет ничего томительней такого ожидания. Жгли свечку за свечкой. Анна подобралась в спальнике, свернулась комочком и вздрагивала на каждый шорох. Серый как пепел Емеля, не выпускал из рук винтореза и через раз поправлял огромный охотничий нож. То вынет, то обратно в кожух засунет.

Где-то ближе к утру послышались неторопливые, шаркающие шаги. Емеля передернул затвор, мельком взглянул на побелевшую Анну и приготовился к броску.

Дробно грянули два выстрела. Вспоров бок палатки, Емеля выплеснулся наружу и заложил вкруговую всю обойму. Низом, чтобы своих не задеть.

- Вася, Толя, что вы там!? Видели!?

Но ни Вася, ни Анатолий не видели больше ничего. Одному пуля пробила лоб, у другого вышла через грудину. Застрелили мужики сами себя. Со снайперской, невероятной в темноте точностью застрелили.

Захоронив тела, живые бегом устремились вниз, прочь от этого злого места. Бросив снаряжение, продукты, в три дня отметелили остаток расстояния. Еле пробились, вышли к людям голодные, оборванные. Но кто им поверит?

Комиссию забросили вертолетом. Необъяснимых аномалий она не нашла. А что радист помер от неизвестной ранее болезни? Да кто знает, где он ее подхватил. Двое самцов на почве ревности друг друга кончили, что нового? Емеля несуразнь несет? Да в его положении только на Бога и надейся. Как бы сам кого не стрельнул, да пули не его, баллистика показала. Девка? По уши замарана, нечего было юбкой крутить. Может и обошлось бы, как бы не она.

Уран в том кусте так и не обнаружили. Население местное, туда не забредало. Так что сказки сказками и остались, и говорить не о чем. Через пяток лет история превратилась в легенду. Для любителей ночного бдения у костра вещь полезная, но не более. А горных туристов к тому времени развелось пруд пруди.

Двойка ленинградцев сделала первопрохождение маршрута пятой категории сложности в отдаленном районе Заилийского Алатау. Веером промотались сложными ледовыми перевалами и вот, дохаживали маршрут вниз, к людям.

Им, спортсменам, вниз дотопывать, что семечки щелкать. Выбравшись живыми из хитросплетения пропастей, морен, ледников и скальных склонов, мужики откровенно расслабились.

Когда подвернулось такое классное место для роздыха, и думать не стали. Откопали со дна энзэшную фляжечку, набрали грибков на соседней полянке, - и разморило.

Песни пели, жаль, что без гитарки. А когда облачко туманом на ночь залегло, упали спать и ничего такого в голове не держали. Может и прошло бы все пучком, да одного из них гидробудильник среди ночи прижал. Вышел он до ветру...

Второй проснулся от дикого, нечеловеческого крика товарища. Когда обезумевший друг ввалился в палатку и стал собирать вещи, он вспомнил все. Да опять же поздно. К утру было кончено.

Захоронив товарища, он сделал белую затесь на ближайшей ели. Написал громадными буквами: "БУДЬ ПРОКЛЯТО ЭТО МЕСТО, НЕ ОСТАНАВЛИВАЙТЕСЬ ЗДЕСЬ!!!" и двинулся вниз к людям. Больше в это ущелье никто не захаживал.

 

Мы протопали два перевала высотой более четырех тысяч метров. Десятки разнообразных озер попадались нам на пути. Мелкие, глубокие, иссиня-черные, белые как парное молоко, холодные, суровые, уходящие в толщу ледников, теплые среди знойного разнотравья - они притягательны каждое по-своему. Были и такие, от которых уже ничего не осталось. И только белая бугристая масса соли указывала на их прошлое существование.

Наши глаза просто не могли вместить бесконечной череды образов, так легко вызванных к существованию дикой природой. Горные отроги, цирки, хребты сплетались в запутанный, бесконечный клубок. Но наш тренер уверенно выводил компанию из каменного лабиринта, находил места переправ, роздыхов, ночевок.

Остановились на дневку у реки Чон-Кемин. Полноводный, бурлящий поток делит надвое Заилийский и Кунгей Ала-Тау. Здесь свой, абсолютно неповторимый мир, непохожий на все видимое мной ранее.

Зеленое травное царство мириадов кузнечиков и тысяч сурков. С каждым шагом, из-под ноги выпархивают тысячи усатых прыгунов. Их так много, что кажется, они сидят на любой травинке.

А в каждой ложбинке есть свой сурок с лично отстроенной системой норок. Как маленькие фигурки божков, они сидят в отдалении и провожают нас испуганными взглядами.

Мы не вписываемся в их мир, а они в наш. Зачем они стоят часами, наблюдая за окружающим? Пищи хватает, вода рядом. На солнышке не понежишься - слишком жарко, а то и пернатые в гнездо могут утащить, тогда каюк. Зачем высовываются?

У последнего перед Иссык-кулем перевала натолкнулись на юрту семьи чабанов. Встретили нас радушно, как видно, человек здесь редкий гость, а нас столько и мы такие непонятные, под рюкзаками, премся черти куда.

Хозяин улыбался во всю необъятную широту бронзового лица, пробовал накормить нас шурпой из сто лет немытого казана, но мы не соглашались. Тогда появился холодный, свежий айран - кефир в конском исполнении. Изголодавшись по прочим кроме чая и воды напиткам, я приналег и выдул целую бездну. Это меня и подвело.

Мы преодолели перевал, когда мой до сих пор мирный желудок, нежданно объявил революцию. Глаза застелила поволока боли, и я шагал вниз скорее по инерции, чем в сознании. Взгляд сузился до тоннеля с ногами впереди идущего. Очень боялся отстать.

Переходили вброд какой-то ручей, когда небо вдруг оказалось у меня под ногами. Я перевернулся через рюкзак и не мог встать. И вот тогда боль прихватила меня по настоящему.

Наутро плохо, но не так фатально, как казалось в начале. Ведро марганцовки, так гадко входившее в меня, вышло замечательно во все имеющиеся дырки, за исключением ушей. Желудок пуст, вернее, накачан одним воздухом. Сдуваюсь в стороне от прочих, но под чутким контролем кого-нибудь из пацанов. Ел активированный уголь, сделал дерьмо черным, не помогает. Заснул в отдельной палатке, подальше от людей, и это было благом.

Но горы кончились, если бы не мое отравление, мы были бы на Иссык- Куле на день раньше. Ничего не ел целых два дня, Архипов поит меня таблетками и жидким бульоном. Ему смешно, а мне не очень. Но оклемался, отлежался и начал входить во вполне праздную, сутолочную жизнь отдыхающего на море. Такой вот бесславный конец похода.

 

26.

 

Делать, в общем-то, нечего. Безнадежно жужжат родители. Приводят благочестивые примеры труда однокашников. Ирина конкретно готовится к экзаменам, чего-то суетится в политех друг Журбин. Ты - просто трус, утверждают сестра и предки. А вот не хочется. Ну никак.

Бегать по поликлиникам и собирать кипы справок о телесном и душевном здоровье. Объяснять про рабочий стаж или отсутствие такового в собесе и домоуправлении. Вымаливать в школе у Сапога характеристики для поступления в вуз. Зачем унижаться без крайней необходимости? Выламываться, подпрыгивать для будущей хорошей жизни.

Хочу делать то, что у меня получается - лазать. Все-таки какая гадость эти экзамены. Собраться плотной, важной кучкой, чтобы поймать нас на тупости и незнании. И куда лезут эти поступающие? Рылом то вышли? Таких, как я, там не ждут.

Телефонный звонок, как черта поперек жизни. Так бывает, заверещит аппарат, и течение событий сворачивает на девяносто градусов. Звонил Архипов:

- Ты отдохнуть на турбазе Алма-Тау не желаешь? Потренируешься, еще раз в горы сходишь, да и совершенно бесплатно.

Случай. В республиканском управлении горели две путевки в школу инструкторов горного туризма. Смешно спрашивать, что мне делать в дышащем зноем каменном городе? Задохнуться легче, чем прожить. А тут и дел-то, сходить в тур. клуб, забрать путевку и вписать в нее родное Ф.И.О. Поехали.

Месяц прошел как калейдоскоп улыбок. Мы опять стали самыми маленькими в компании бородачей и бывалых теток. Наши вожатые к тому же знали, что мы неплохо лазаем по скалам, и запускали нас вперед, на соответствующих тренировках. Даже начальники видели в нас свое продолжение. А уж с ними нам точно повезло.

Командиром школы оказался знаменитый дедушка Зимин. Ему за восемьдесят лет, но разве скажешь? Он попал в горы еще до Отечественной войны. У дедушки отличная память. И помнит он так много, что не успевает рассказывать.

Ходили на самые настоящие лекции. Куча дел, о которых я и не подозревал. Как себя вести в экстремальной ситуации, когда ближайшие люди за сто километров? Как сделать повязку на перелом голени из подручных материалов? А если у туристочки шок? А если запор или понос?

В горах с Зиминым одно удовольствие. Неприметная кучка камней обрастает своей историей, каждый перевал - рассказом о людях, впервые его преодолевших. Он обучал военных егерей перед отправкой на фронты Отечественной. Он знал, кто и почему назвал речку Моховой или Светлой, а вон то дальнее озерцо Отдыхом.

И книг-то об этом почти не написано, и помнящих почти не осталось. А жаль... Жаль, что мы не знаем о них, о тех, кто носил пеньковые канаты толщиной с руку, вместо наших удобных и легких сороковок. О тех, кто вбивал кованные крюки весом в кг, а перед этим тащил железо на горбу двадцать км без троп и переправ.

Тогда, когда каждая гора была целой экспедицией, каждый маршрут - первопрохождением, каждый выход в горы - почти подвигом. Жаль.

Второй главный очень немногословен, но знаменит до притчи во языцех. Несгибаемый феномен - Урал Усенов. Непосредственное наше знакомство, началось с того, что он обозвал меня скалогрызом. Я страховочную веревку держал так, как привык, как удобнее.

- Ты думаешь, я не знаю, что ты КМС по скалолазанию!? - кричал архисвирепый начальник, - я тебе это еще припомню!

И не подозреваю, чем ему так насолили мои собратья? Но ничего он мне не припомнил, наоборот, поправлял, учил беспрестанно всяким мелочам, от которых зависит наша собственная жизнь в горах.

А в целом Усенов весьма оригинален, колоритен. Выделяется средь других как красная майка на белом фоне. Тот самый Усенов, единственный выживший в команде Казахстана на Альпиниаде пика Победы. Самой трагической альпиниаде на самый суровый семитысячник СССР.

До сих пор эта гора ведет отсчет тех страшных событий. До сих пор количество взошедших на нее не сравнялось с количеством погибших при ее покорении.

В ту давнюю непогодь погибло одиннадцать. Команды Казахстана навечно осталась на склонах коварной горы почти в полном составе. А Усенов выжил, выжил чудом, при самых невероятных обстоятельствах.

Единственный, кто имел силы и муество двигаться, он шел к спасателям за помощью. Неожиданно тонкая ледяная кромка лопнула прямо под его ногами. Усенов провалился в вертикальную, десятиметровую трещину, заполненную снизу водой. Он был совсем рядом с базовым лагерем, единственный дошедший.

Двадцать шесть часов Усенов провел в трещине с ледяной водой и не давал себе замерзнуть. Он должен был помочь остальным, умирать он не имел права. И он дождался пришедших на помощь, вышел победителем. Даже не верится в такую тягу к жизни, такое мужество.

Но это было так давно. А сейчас мы славно побродили по тянь-шаньским тропам. Сделали кружок в полторы сотни километров и чуть подале. Насмотрелся всякой всячины по самые уши, хорошенько прогрел душу у вечернего костра, увидел людей ярких, самобытных, с удивительными судьбами. Кого здесь только не было, и бывший поп с нами оказался. Неплохие мужики эти туристы, весело с ними, интересно.

Есть в ущелье Талгар место, с которым связана грустная история, наполненная удивительной преданностью и глубиной. В общем-то она проста, почти банальна, но что-то, стоящее вплотную к ней, делает ее незабываемой.

Усенов показал нам простенькую траурную доску с надписью о гибели в этом месте двух человек и собаки. Пса звали Дружный.

 

Влюбиться в горах проще всего. Когда твои чувства раскрыты к небу, а рядом красивая женщина, невозможно оставаться равнодушным. Они работали на метеостанции, а жизнь на ней отрезана от внешнего мира так же, как на Северном полюсе.

Но двое отделили себя от остальных, и жизнь их потекла совсем по-другому. Надо только дождаться вечера. Пройти суетливые будни, и когда покраснеет солнце и небо нальется закатом, уйти вдвоем.

Был праздник, хлопнула пробка шампанского, наполнились до краев кружки, и сладкая нега потекла по их телам. Небольшая пещерка надежно скрывала их любовь от докучливых окружающих. Теплота тел защищала от струй холодного воздуха высокогорья. Страсть мимолетна, пришли усталость и сонливость.

Тишина. Чуть светлая, желтая полоска неба на западе и мириады ярких, мерцающих звезд, прямо над головой. Их загадочность, зовет к себе, заставляет забыть о серой повседневной суете, раскрывает сладкое эхо бесконечности. Звездное небо втягивает души в себя, наполняет их осознанностью предназначения, уводит в даль.

Они задремали. Оторопь истомы позволила холоду сковать их тела. Хищная сущность высоты вошла в них так осторожно, почти незаметно, что не дала им не единого шанса проснуться.

Почуяв неладное, хозяина разыскал его четвероногий друг. Большой, сильный зверь пытался разбудить человека, вытащил волоком из пещеры, но камни преграждали путь. Тогда собака искусала хозяину руки и даже лицо. Но поздно, он не пробуждался. Верный хозяину Дружный улегся рядом с телом человека и тоже заснул навсегда.

Горы диктуют нам свои законы жестко, непоколебимо. Для них мы лишь гости, нарушающие тишину. Их зов притягателен, их мир величав и первозданен. Но только здесь начинаешь понимать нагость и беззащитность человека перед природой. Острота лезвия выживания в столь суровых условиях рассекает твою душу надвое.

 

27.

 

Осенью на Или свои прелести. Фаланги раскармливаются до отвратительных размеров и чуть не лопаются с жиру. Желтенькие, гладенькие, гаденькие. Скорпионы обретают прозрачность и кажется светятся янтарем изнутри. Не дай вам Бог попасть в их ласковые объятья.

От плотной, тягучей духоты, как там поется: «и не спрятаться, не скрыться». Вечером лучше укладываться за полночь, а утром лучше вставать до утра. Каламбур конечно, спать ох как хочется. Ну и спи себе в полдень, где-нибудь в тени, завернутый от мух как мумия в простыню.

Витюля вот, спал в родной палатке, да и перевернулся на правый бок. А рядом с ним пригрелся извечно мерзлявый, хладнокровный скорпион. Ему же «подвинься» не скажешь. Паучка помяли, и он жутко разобиделся. Четыре кинжальных удара слились в один, вот скорость! Витюля взревел, как раненый вепрь, и выбыл из соревновательной гонки в кабине ГАЗ-66 прямо до любимого города, в больницу. Хорошо хоть больно, да не смертельно.

Соревнования прошли средне. Место в десятке уже не красило, но еще не принижало. Юниоров кроме меня, там не наблюдалось, а это плюс.

Веселухи же, хоть отбавляй. Архипов с Давыдовой собачатся, да на людях, грешно даже хихикнуть. И что мир их не берет? На парных гонках, народ со змеей воевал. Как участник к скале походит, так змеюка из кустов на дыбы. Гнездо, видать, у нее. А народ простой, кто с матом, а кто с визгом, но слушать приятно.

Ну а на связках... Ах да, для неспециалистов, есть такое дело - связки называются. Скалолазание, понимаете ли, альпинисты придумали. И тем из них, кому лазать быстро оказалось не с руки, связки учредили.

Когда альпинисты на гору идут, они меж собой веревкой для страху связываются. А тут скала, двое скалолазов на вертикали, и промеж них связочная веревка болтается. Но веревка то одна, а вдруг перережет? Решили, пусть себе и судейские веревки будут - это уже три, да еще и дюльфер свой - связочный, оттяжки для налаживания промежуточных пунктов страховки и прочее, прочее, прочее...

Если навскидку, то связки - это цирк такой, где клоуны работают на верхотуре и коконы из снаряжения вьют, иногда и вокруг шеи. Да нет, еще боле судейские всяких сложностей накрутили - и участники меняются, и крюк не пропусти, руки близко к карабину не подноси. Да попробуй от связочной веревки отцепись - сразу разрыв связки, и долой с маршрута!

Вот и выходят на старт два клоуна. Их к судейским веревкам пристегнули, каски проверили и вопрошают, как положено:

- Связка к старту готова?

- Готова! - отвечают друзья.

- Так я старт даю?

- Давай, - отвечают друзья.

И даже не насторожились. Один клоун на другого посмотрел: и что этому кретину судье надо? Снаряга на месте, трусы тоже.

- Внимание, марш!

Первый пошел, веревочка у второго выбирается, он ее через рукавички вытравливает, как положено. Первый до промежуточного пункта долез, страховку наладил, давай, говорит, второму. А второй себе под ноги посмотрел, а он без калош, его, так сказать, скальная обувь метров на пять по склону ниже.

Он к ней шмыг, а связочная веревочка не пускает, и не расщелкнись! Тут цирк и начался. Верхний матом кроет, нижний глаза выпучил, на удавке давится, дотянуться пытается. Народ наблюдает, от смеха за животы держится. Потом нижний палку выломал и ну ей калоши удить. Тут меня чуть кондрат не хватил.

Но более прочих нас развеселил приехавший с гор Серега Самойлов. Свежий, худой, радостный. У него горы идут лучше, чем скалы.

- Тройки - фигня, - резонно отмечал Серега, - четверку ходили, тоже фигня, один скальный крюк на всем маршруте и вбили. Что ты скалолазанием занимался, инструкторам лучше не говорить. (Серега в книжке альпиниста это дело не отметил). Махом заклюют.

Инструкторы сами лазать не умеют, так отыгрываются на всех подряд. Красноярам за технику лазания три балла ставят. А стены… Высота давит, но лазание архипростое - полки, карманы с два локтя. Вертикаль метров двести, а шагаешь как по тротуару.

Хотелось Сереге после гор да лагерной тушенки чегой-нибудь из фруктов, арбузов, например. Если бы знали те придурки, где они по весне бахчу обустроили… Километра два от скал и вечно голодной братии. Ну да осенью семечки пересаживать не будешь.

Ходили на бахчу еженощно, почти как на работу. Хозяевам заветной агрокультуры дремать не приходилось. Вспыхивали прожектора, иногда гремели выстрелы, и соль рассыпалась солидными порциями. Но Самойлова сие обстоятельство нисколько не пугало. Собрался отряд, вышли в полночь.

Слева река. Она слабо мерцает в кромешной темноте позднего августа. Легкий теплый бриз несет запахи воды и речного ила. Все одно, как-то зябко.

Уже подошли, когда напоролись на стену заграждения из подсолнухов и кукурузы. Контрольная полоса, ломанешься, шороху наделаешь столько, что стреляй сразу на звук. Лезем внутрь ползком, по-партизански.

Трава какая-то колкая. Но вот и они, теплые, тяжелые мячики арбузов. Снимаем рюкзаки и рассредоточиваемся в почти бесшумных поисках.

Через пять минут поклажа заполнена, и дело о"кей, но проверить-то надо? А вдруг зеленые? Роковая ошибка. Дележ у нас никогда бесшумным не получался. Дай мне, дай мне... Сторож проснулся, а у него фонарик словно маленький прожектор. Пристроен как оптический прицел прямо на двустволке - что вижу, в то стреляю.

- Выходи! - кричит.

Ага, счас. Залегли, окопались, а он прожектором над головами шарит, война термоядерная. Я к разбитому арбузу ближе всех оказался. Ем напоследок и о последствиях думаю. В этот напряженнейший момент Серега как рявкнет казенным голосом:

- Амир!

- М-М-М!

- Доставай пистолет!

- Какой? - проблеял Амир.

- Доставай пистолет! - еще оглушительнее проорал Серега.

И фонарик потух. На всякий случай, стреляют же. Ну мы и ноги в руки. Разобрались по палаткам, рюкзак спрятали, и ночь прошла без всяких осложнений.

Утром пришла бабка, жалостливая такая. Ходила к тренерам, те хором пустыми руками разводили. Ладно, - говорит им бабка, - арбузы поворовали. Ладно, грядки потоптали, но зачем же прямо на грядках гадить?

Разбор полетов среди участников был просто гомерический. Ну никто вину брать на себя не хочет. Да и потом - надо же умудриться с такой скоростью. Я только и успел, что арбуз дважды надкусить.

Просмеялись, пошли на реку мыться. Глядь, а мыла-то ни у меня, ни у Сереги не оказалось. Пошли на поклон к Давыдовой. Та прямо расщедрилась, говорит - дерьма не держим, а вот шампунчика, так и быть, дам. Но много не расходовать, такой уговор.

Да мы много и не намыливались, разок успели, а потом я бутылек в воду и уронил. Самойлов забеспокоился не на шутку.

- Ты что делаешь, гад!? - орет.

Бутылек то я выловил, да шампуня там почти не осталось, вода голимая.

- Сам отдавай, - говорит Серега.

- Дык убьет ведь.

- А ты чаем разбавь, глядишь, не заметят. Сборы-то к концу. А в городе кто вспомнит?

Я и разбавил. Пришел, возвернул бутыль с почтением, «большое спасибо» сказал. На свою голову.

- А что, девки, может и мы помоемся? - предлагает Петровна.

И вот тебе здрасти. Всей компанией вылетают из палатки и прямиком к реке.

- Девчонки, девчонки, а на меня шампуня хватит?

У Влада Смирнова стрижка короткая, да еще в залысинах, мужчина экономный. Ирина Петровна на его головушку посмотрела, хватит, говорит.

Я оглянулся, а мой друг Серега на карачках стоит и чем-то втихую давится. На него мойщицы смотрят, ничего не понимают. Зашли в воду по пояс, патлы смочили, чаю в ладошки налили, и давай втирать, растирать чай в головы. Не пенится. Они друг на друга посмотрели, потом на Влада.

- Вы, - грит экономный Влад, - сильнее втирайте, вода жесткая. Нужно активнее руками двигать.

Они еще раз попробовали. И все бы ничего, да на берегу мы с Самойловым с боку на бок катаемся и волками воем, чтобы смех удержать.

Вот тогда они про жесткую воду и поняли. Как стая разгневанных кикимор из воды повыскакивали и ну нас молотить. А мы ржем еще пуще, ни подняться, ни убежать. Как нас не прибили, весь лагерь удивлялся. Хорошо хоть по спине, да ладонями, если бы кулаками, да по мордам, точно, оба бы кончились.

 

28.

 

Поворот такой, аж дух захватывает. Моя первая поездка во внешний мир. Всесоюзные соревнования. Ильинский со Студениным сговорились. В «Спартаке» после развала горбуновской компании никого не осталось, а на первенство Центрального Совета ДСО команду выставлять надо. Теперь нас в спартаковский красный цвет раскрашивать будут. По документам конечно, а не наши военные рожи.

Давыдова и Архипов едут тренерами. Сергей Маркович в команду Иринку Кравец протащил. Она тоже ни разу на всесоюзных не бывала. Едут Юрча и Витюля, но так, в рамках судей или подмоги. Они на других стартах за СКА-12 выступали. Теперь по положению, в одном году за два разных общества выступать запрещается.

Мархлевскому можно, Сереге и мне, ну и теткам. Жаль, Амирка в армию уходит, он бы точно «Спартак» выиграл. Лезет так, что в республике вне конкуренции.

В присутствии деятельной Ирины Петровны Сергей Маркович сник и растерял почти половину своей солидности. Шеф советуется только с ней. Будут выступать всего двое архиповских воспитанников, а главная, получается, общая мать - Давыдова.

Архипов в первый раз едет тренером на всесоюзные, а для Давыдовой такие соревнования - стандартная ситуация. Забавная вещь - деньги на всю команду у Ирины Петровны. Что она Сергея Марковича с ложечки кормить будет? Выдавать ему на карманные расходы примется?

Необычайное впечатление, когда другой за тебя платит. Уже в аэропорту Петровна купила каждому по бутылке лимонада и мороженному. Сергей Маркович - битте, Зиночка - битте, остальные - жритте.

Денег на карманные расходы отвалила. Не в пример Архипову, дама не привыкла экономить, и ей не нужно откладывать копейки на следующие самопальные сборы. Тратит широко, местами со вкусом.

У мужиков большущие рюкзаки. Мне выдали новенький, зелененький абалаковский. Сбылась мечта идиота. Постираю, просушу и как бывалый альпиноид выглядеть стану. По дороге пристал поближе к Самойлову. Договорились, что лазать будем в паре, выступать в связке.

Серега где-то прикупил фирменные джинсы «Вранглер». Горд до безобразия. Натягивает штаны на задницу как калоши, в облипочку. Майка желтая, с рисунком загадочным. Иностранец. Ходит щеки от важности раздувает.

До Ташкента лету - минут сорок. Прибыли ранним утром, а жара - как у нас в полдень, да еще в июле. Градусов сорок, не менее. Прямо у входа в порт нас ожидал могучий, кучерявый мужичина.

С Петровной они расцеловались пикантно и со вкусом. Азиат, не азиат, но резкий до неприличия. Автобус, метро, опять автобус. Душно, давка, а мы с кулями по тридцать кг. Народ ругается.

Алма-Ата рядом с Ташкентом как игрушечка. У нас, оказывается, Азией и не пахнет. А тут так дохнуло! Базар на базаре сидит и базаром погоняет. Там плов прямо на улице в казане ваяют, там самсу жарят. Чебуреки на каждом углу, от запахов шашлыков задохнуться можно. Кучи народа, друг другу по-узбекски орут, руками размахивают, потные лысины тюбетейками протирают.

Город делится на старый и новый. Две полные противоположности. После мощного землетрясения шестидесятых Ташкент отстраивали всем миром, почти заново. Огромное количество панельных домов, коробки вроде стандартные, но снаружи орнамент - полное разнообразие цветов и рисунков.

Говорят, что хрущобы при землетрясении рухнули, а неприглядные, кое-как слепленные мазанки устояли. Незыблемо высятся минареты, им по тысяче лет. Шахские дворцы строили тоже не по-нашему, только мозаичный орнамент и обвалился.

Старая часть города - огромный глинобитный лабиринт. Окон почти нет, одни двери. Закоулки, улочки, законченные на полушаге. Ни единого деревца, ни кустика. Будто море барханов кое-как упорядоченное к человеческому существованию.

Зато метро в Ташкенте стандартное, совковое. Помельче, поменьше, попроще, чем в Питере или Москве, но рука та же. Да еще и строится вовсю. То и дело объезжаем заборы, а за ними что-то утробно-экскаваторное шипит, грохочет и возится.

Давыдова поставила цель объездить все магазины города. С нее станется - дверь за дверью, дом за домом, район за районом. Калош на общественные деньги накупили целый ящик, шортики, маечки, трусики олготки…. А за нашими спинами горбы растут как на дрожжах. Верблюды - они везучие, у них горбы от природы постоянные, а у нас?

 

С утра выехали в Янгиобад, это в горах километров двести от Ташкента. Дорога в четыре полосы, посредине бетонная перегородка. Прямая, сколько глаз видит. В горку водитель разгоняет автобус до ста км в час, потом выключит передачу, и только колесами шуршим, катимся, катимся.

Удивляюсь узбекским полям - ровные, зеленые, сочные. Каждый клочок земли при деле, каждый склон засажен садами, каждый забор дома оттенен виноградом. Наши казахские степи, будто пустыни перед их возделанными долинами.

Узбеки - нация земледельцев. Издревле любой клочок земли ценился у них больше, чем остальные богатства. Здешней культуре лет поболе, чем и казахской, и русской. Да застопорилась она на средневековье и пробудилась лишь в нашем веке. Теперь и заводы строят, и нефть нашли, и гидроэлектростанции отгрохали.

Говорят, еще тысячи лет назад они добывали в горах охру, медь, железо. Тысячи ремесленников производили домашнюю утварь, ткали ткани, ваяли произведения искусства. Огромные караваны развозили товары и в древнюю Русь, и в Китай, и в Индию. Процветала наука, поэзия. Самая древняя в Средней Азии обсерватория тоже в Узбекистане.

На горизонте проявляется цепочка огромных, величественных гор. Они выше, чем наши, но на их вершинах снега нет. Здесь гораздо жарче, чем в Казахстане. Персики, абрикосы, виноград у нас почти не растут. Может летом и в Алма-Ате жарко, зато зимы с морозами. Тут же снег большая редкость, выпадает раз в году, и в марте опять лето. Местные так говорят.

Вывалились из автобуса на городской автостанции в Янгиобаде. Городок заштатный, как наш Иссык или Тургень. Много зелени, дома в два этажа, еще послевоенной постройки. Улицы горбатые, кое-где без асфальта. Почта, телеграф, телефон, маленькое здание администрации, базар и кинотеатр всенепременнейше.

До турбазы еще километров пять-шесть. Автобус ходит, но два раза в сутки. Мы, как водится, не к сроку. Взваливаем очумелые рюкзаки на спину и шагаем вверх по ущелью. Город скоро кончается, дорога крутится у самых склонов, мы машем проезжающим автомобилям, но для мужской половины тщетно. Хорошо хоть теток и рюкзаки забрали, и на том спасибо.

Темнеет быстро. Доходим до турбазы уже в сумерках. Мягкий вечерний бриз с гор холодит лицо, качает ветви плодовых деревьев, творит тихую недосказанность. Хорошо, что наконец пришли, хорошо, что есть комната с койкой и постельным бельем.

С наслаждением смываю дорожную пыль водой из-под крана. Нас обещают еще и покормить. Заботливая Петровна сначала грузом уморила, теперь дает расслабиться.

Поели отменно. Выстроен целый штат поварих. Мы едим, они смотрят, молоденькие, пухленькие, жалостливые. Может, добавки? А как же. Опять превращаемся в верблюдов, только горб выпирает со стороны желудка. Посмотрели на наш усталый вид и арбуз принесли, громадный, сахарный. Это что, намек, я не понял?

 

За окном абрикосовые и персиковые деревья. На них спелые желтые и красные плоды. Ешь, не хочу. Поначалу мы стеснялись, но приноровились, отошли душой.

Потянулись почти привычные тренировочные будни. Лазал много, смотрел еще больше. Народу тьма. Разные, почти аляповатые. Тут и краснояры, и крымчане, и пермяки, свердловчане, узбеки, прибалты. Их так много, что ориентиры теряются. Столько имен, и каждое что-то значит. Так кто же авторитет? На кого равняться? Народ-то подобрался со званием не ниже КМСа.

Зато как на дрожжах растет волевой авторитет Ирины Петровны. Здоровается со всеми, улыбается каждому по-своему, с интересом. Для нее авторитеты запросто, запанибратски.

Архипов же теряет в весе, придавливается. Он тоже в первый раз, тоже неуч. Ему бы остановиться, в тень отойти. Так нет, давит меня на тренировках на полную катушку. Как с цепи сорвался, что ни подъем, то на время, что ни прикидка, то под предел, что ни разбор, то на повышенных тонах.

В первый же день мне показали Калошина. Мастер спорта международного класса, чемпион Союза, победитель международных соревнований и прочее, прочее, прочее... Их в Союзе, оказывается, двое, кто классно лезет. Калошин, да Балезин. Как "полезем в калошах", каламбур прямо.

Сергей Калошин высокий, крепко сбитый, кудрявый. У него удивительные руки - длинные, мощные. В его облике животная и кошачья грация. Походка пружинистая, вкрадчивая. А в общении прост, обаятелен никакого чванства. Серега да и Серега, лицо улыбчивое, довольное.

Калошин в команде крымчан - безусловный лидер. Есть еще Калина и Халява. Нагловатые парни, говорят тягуче, с фраерским, одесским акцентом и гонором. Откровенно гордятся своим южноморским произрастанием. Но Петровна чарует и эту троицу.

Хозяева узбеки особнячком и боком. Колорита у них хватает, это мы полуазиаты, они азиаты по самые уши. Москвичи такие выдающиеся, что я с ними почти не познакомился. Жители столицы сюда не лазать приехали, а зоопарку в полный рост показаться и ближе, чем к границе вольера, других не подпускают.

Ленинградцы тоже столичные, но более интеллигенты, неторопливы, основательны. Говорят, у них есть Руйга. Фамилия известная. Сергей Маркович сказал, лазит мужик не хуже Калошина. Я его специально высмотрел - высокий, лысоватый, в очках.

Много кто еще и откуда, но самое главное - красноярцы. И везет же мне. С ними Коля Волжанин и Васька Полежаев. Я рад до полной невозможности. Компания разбитная. Дымыч, кучка молодняка и конечно, Седой. Тоже между прочим чемпион Союза. Говорят, он падал откуда-то метров 200, добавляют, что на Столбах. Вот и поседел окончательно, белый как лунь. Стихи, а не проза.

До скал довольно далеко и долго добираться. Они сильно схожи с Бутаковкой, но более лазательные, на них легче двигаться. Нет страха перед высотой, карнизами, стенами. Не понимаю, почему его нет? Бутаковка меньше, ниже, но давит, аж руки потеют. А здесь я как на Или.

С высоты вид потрясающий. Нижний массив, по которому мы лазаем, только ступень, разбег в страну скальных стен немыслимого размаха. Они тянутся обширными поясами, порой нависая друг над другом гротеском, практически паря над пространством, далекой долиной, зелеными склонами. Господи, как много здесь воздуха, широты. Горизонт еле виден, нереален.

Действительность уходит из-под моих ног. Я выше, я лечу среди сказочной, устремленной в голубые небеса страны. Мы стоим на гигантском скальном карнизе, под нами метров сто пустоты, точно не меньше. Может, если забыть о силах притяжения и вот так прямо шагнуть в небо, жизнь изменится, и я стану птицей?

 

Краснояры облюбовали для себя домик в дальней сторонке. Тут меньше беспокоят их шумную и не всегда приличную компанию. Как-то одним поздним вечером из того самого домика полетели возбужденные гонцы во все стороны, за разнообразной медицинской помощью.

Седому круто везет на приключения. Обычный вечер, обычные посиделки. Ну жались мальчики к девочкам в полутьме, щипал струны гитарки очередной талант доморощенный. Как без мира в доме? И тут Седой заорал благим матом и волчком завертелся посреди комнаты:

- Нож!!! Меня ножом в жо... ударили!

На самом деле злоумышленник ножа при себе не имел. В глубокой Азии скорпионы особые, к осени вырастают в ладонь величиной и толщиной наискосяк. Седой сначала присел, а затем ударился головой о потолок, в вертикальном полете, соответственно. У свидетелей волосы от восторга дыбом вставали.

Через пять минут общий консилиум постановил, что нейтрализовать яд можно двумя способами: первое - известный йог-врачеватель местного пошиба, второе - еще более известный алкоголь высокого градуса. На всякий случай решили применить оба.

Когда упомянутый врачеватель добрался до домика краснояров, Седой успел выпить пол литра водки и столько же коньяка. Ожидал он йога бурно, порывался вырваться из рук доброжелателей и идти самому.

Но не пускали. Седой пьяный - буйный, неприятностей не оберешься. Тем более, орал он: "Ег, твою мать, выходи!". А с такими делами врача к нему не допустили.

 

Сергей Маркович решил устроить день прикидок на время, специально для нас с Ириной Кравец. Ох и задал он мне работы! Тренер считал секунды, а я изображал заводного мальчика. Похоже, у нас не плохо получалось, народ вокруг замолчал, аж глаза выпучил.

Но дался ему этот карниз! Суровый такой, рельефный, на самом верху и сложный до невозможности. Три раза я с него вальнулся, в динамике грудью кидался, а вылезти никак, сверху пусто. Толпа посмеивается, Марковичу кричат: «Эй, лысый! Пошто мальчонку мучаешь? Вырастет, ведь рожу набьет!»

У Волжанина шутки неприхотливые. Тут я на беду, карниз и вылез. На стену прилепился, оттолкнулся от родимого ногой, слышу кряк могучий из-под меня пошел. Карниз будто бородавка, отделился от тела стены и вниз как загрохочет.

Бомба авиационная, с воем, шрапнелью и прочими причиндалами. Как никого не поубивало? Везет нам с Архиповым, его лишь за грудки оттаскали. А если бы задело кого?

После этого случая забеги на время с Сергеем Марковичем сразу окончились. Он на Ирину переключился. Я с Серегой Самойловым стал больше времени проводить. Серега ленивец препорядочный, на волю вырвался после своих гор, отдыхал со вкусом. Частенько получалось, что я вообще без пары. Пристраивался в пару к красноярам, а то и к незнакомым людям.

 

Дождь. Мужики лежат вповалку, им задницы от кроватей отрывать нет охоты. Самойлов упражняется в словесном поносе, язвит всех и каждого, аки змеюка подколодная. Напугал меня грибком, который можно подцепить в душе. Говорит, заразишь ноги, кожа струпьями пойдет, и фиг вылечишься. Я ноги тщательно в ведре промыл, полотенцем обтерся. Они ржут как лошади, изгаляются.

Еще немного подумал и стал собираться. Никогда не поймешь, что в тебе по-настоящему, а что суета. Это приходит ко мне не в первый раз. Что-то, что колышет самые кончики нервов и омывает душу легкой, еле слышной волной печали. Тогда лучше быть одному. И я иду в темноту, дождь, в непогодь, в горы. Туда, где меня нет, где жизнь растворяется, смешивается с окружающим, пропитывая сердце свежестью и новизной.

Дождь и ветер, настоящий шторм на суше. Его волны, порывы раскачивают меня из стороны в сторону, толкают в спину, пытаются остановить на бегу. Я и не пытался выйти сухим из этой призрачной купели.

Пространство скомкано, оно начинается туннелем из моих глаз и обрывается глухой стеной воды совсем рядом. Косые росчерки вихря скатывают привычную нам картину водоворотом бешеных устремлений стихии. Черная, выстрадавшая жизнь растительность окаймляет дорогу, которой нет. Блеклый, размытый контур. В нем смешиваются потоки судеб, желаний. Есть только ложе вязкой, мутной реки, внутри которой я медленно шевелю усталыми конечностями.

Жарко, струи холодной воды не пробивают моего упрямства. Дорога вверх, в пустоту разряженности и одиночества. Ржавые остатки человеческих строений, наполовину смытые дождями и струями времени. Мир качается из стороны в сторону в такт моему движению и волнам грез.

Мир - как соединение воды, ветра, камней и вековой древности земли. Здесь всегда жили люди. Много тысячелетий назад в здешних рудниках они добывали охру, что бы красить одежду, дома, украшения. Заброшенность. Лишь тени - извечные обитатели сумрака и призрачности воображения.

Они поднимают полог дождя и смотрят мне в спину. Зачем я здесь? Что приводит человека сюда, в безлюдье, холод и непогодь? Что прикрывает его усталое лицо моросью дождя и стоном ветра? Они добывают уран, который может сжечь саму память о существовании человечества. Быть может, здесь родился самый первый человек, с которого все и началось. И впитываю телом влагу, теряюсь средь нее, теряю направление и смысл сущего.

 

Опять было собрание. Ругали Архипова, пока он сам не пришел. Но и тогда в его сторону косились. Никто не понимает, почему я подчиняюсь детскому тренеру. Из возраста и коротких штанишек уже вышел, что от него не ухожу? И Самойлов на меня наезжает, обижается.

Маркович в шумную компанию скалолазов так и не вписался. Ему бы с ленинградцами, с Маркеловым пообщаться. Но его кумира здесь нет, а нынешние вряд ли чтят традиции предыдущих. Да и кто такой Архипов? Мастер спорта по горному туризму.

- Да видали мы этих туриков, - говорят наши мастера.

Особенно увлекательно и с черным юмором размышляет на избранную тему судья и мастер спорта по альпинизму Митрофанов. Девочек, водочку сюда приплетает. Я бы на месте Сергея Марковича ему по роже съездил, но тот молчит, смущенно улыбается. Может правда?

Не отстает от общего веселья и Коля Волжанин. Карниз злополучный поминает. Примеры из жизни туриков приводит, сальные, смачные. Тому по роже точно не съездишь. Имел честь сам убедиться.

Привезли узбеки мужика, как дармовую рабочую силу, работающую за кормежку и проживание. Где они нашли такого жлоба десантника? Метра два ростом, кг. 100 весом, лошадь ломовая, а не человек. Особенно Митрофанов им гордился. Трассы, говорит, будет мой богатырь чистить. После него ни одна сволочь ни один камень не вырвет.

И надо же случиться, этому трассопотрошителю наша Леночка Путилова понравилась. Ходит, отирает бедную девчонку. Повадки у громилы явно не джентльменские, да кто же ее защитить возьмется? Самому бы увернуться.

Я из комнаты выходил. У двери предбанничек прошел, за ручку потянул, как вдруг она сама распахнулась с такой силой и скоростью, еле лоб прибрать успел. В комнату ввалилась красная и взбудораженная Путилова.

- Дверь держи! - кричит.

Я расклинился, ногой в противоположную стену уперся. Слышу, за дверью рык, тупой такой, обрадованный. Будто Квазимода кого-то в мышеловку поймал. Потом он на дверь надавил, слегка, почти нежно, петли чуть-чуть заверещали. Я второй ногой в стену уперся. Он плечом, несколько раз и с тяжким всхлипом. Но мне-то что, я ж обеими ногами?

На некоторое время поутихло. Затем слышу, за дверью будто локомотив разгоняется. Потом пар пошел. Чую, едет. Я в нише и спрятался. Дверь настежь, Квазиморда предбанник вихрем пролетел и рожей вниз посреди комнаты выстелился. Пока он на карачки подымался, я в коридор шмыг - и руки в ноги.

Бегу, сзади грохот такой, словно кувалдой кто лупит, быстро и уперто, что есть мочи. Локомотив теперь за мной разгоняется. Навстречу - Коля Волжанин, в трусах и тапочках, полотенце поперек шеи болтается.

- Ты чего?! - а я ему пальцем за спину показываю.

- Стой! - говорит.

Да куда там, жить очень хочется. Слышу, позади топот несколько замедлился. Оглянулся, и показалось мне, что Волжанин, как был в трусах и тапочках, верхом на этой махине коридор рассекает. Но в призрак я не поверил, а помчался дальше.

Утром следующего дня, после беспокойной, в предчувствиях ночи, встретил невозмутимого, улыбчивого Волжанина. Только хотел ему вопросик отмерить, как вижу - жлоб на горизонте показался. Решил опять лыжи навострить, но Коля меня за руку поймал и не выпускает.

- Куда ты малец? - спрашивает. - Чего опять? Это теперь наш друг лепший, давай с ним поздороваемся.

Я струхнул окончательно.

- Эй! - кричит Коля, - таракан беременный! Иди сюда, здороваться будем.

Вижу, Квазиморда встрепенулся радостно и к нам пошагал. Лебезил он перед Волжаниным, разве что не сюсюкал и на цыпочках не подпрыгивал. Бланш у него под глазом набух, хороший такой, место свое знающий бланш. Так и стал жлоб пай-мальчиком. Самое загадочное, что в Коле роста метр шестьдесят с кепкой. Как он до рожи ему дотянулся?

 

Перед самыми стартами стало ясно, что скалы Янгиобада у меня идутся. Некоторые маршруты из трех минут выбегал. Узбеки сделали прикидку, чтобы распределить места в команде, и Сергей Маркович меня к ним пристроил. Я у лучшего из них минуту отыграл.

Потом еще и краснояры на той трассе тягались, но мое время так и не наказали. А Сергей Маркович загадочно улыбаться стал, светится изнутри, что-то на ус мотает.

На мандатной комиссии допускают или не допускают участников к соревнованиям. Петровну вот не допустили, Витюле и Юрче со скрипом, причитаниями лезть разрешили, но не в команде, а личниками. По нам, первоклашкам, вопросов не было. В команде Мархлевский, Самойлов и я.

Роль у меня не завидная, в первую группу ставят. Но пробьемся, после жеребьевки сказали, что я с самим Руйгой в паре лезу. Проиграть зазора никакого, да и за сильным потянешься, в накладе не будешь.

Хотя, с другой стороны, в таком раскладе ни отдыху, ни перерыву. Сильный трассу отмолотит, и отдыхает, пока слабый заканчивает. Потом поменялись, тебя к карабину перецепили и давай дуй, а он уже свеженький.

Старт сделали на другой скале, но рельеф почти одинаковый. Добираться пешком или на судейской машине по желанию. Километра три от турбазы. Я решил пройтись и заодно размяться.

Утро выпало ясное, даже розовое. Тишь да гладь, и ничто не напоминает о круговерти недавнего дождя. Сплошное удовольствие шагать никуда не спеша и рассматривать окрестности. Народ торопится на разминку, а я успею. Поздоровался с красноярами, те бодрым шагом ускакали вперед.

Пришел почти к самому времени старта. Кое-как рассмотрел трассу и сразу приступил к разминке под скалой. Только растянулся, подошел сам Руйга. По совету Сергея Марковича вовсю обезьянничаю, делая то же, что и более опытный соперник.

Ловлю косые нахмуренные взгляды. Мастер сосредоточен, педантичен и неразговорчив. От трассы вижу коридор, расцвеченный красными лентами, вертикально уходящий вверх. Он требует моего движения, и я полез.

Забыв про все лишнее, беру зацеп за зацепом. Ноги сами находят опоры, но я помогаю им взглядом. Ноги - главное, шагать и шагать. Не забить бы руки, не прихватываться излишне сильно, боль в мышцах мне ни к чему. Шагать.

Но нет, трасса вполне ходовая. Тело в движении. Откид, простой карниз, накатываюсь на ногу, выхожу. И шагать, шагать. Флажок, скорее вщелкнуть дюльфер. Полетел, разбегаюсь, разбегаюсь. Земля. Хоп!

Отцепился от судейской, отошел в тень. С нарастающим интересом, задрав голову, смотрю на Руйгу. Что у него за трасса? Сильнее моей явно. Угловатые, скованные движения, вспученные руки. Он пролез всего две трети маршрута. Наконец, спускается. Мастер устал, дышит тяжело, трясет руками. Выигрывая секунды отдыха, не отцепляется от судейской. Судья должен сделать это сам.

Судья на старте терпеливо проверяет, правильно ли я закрутил муфту на карабине.

- На старт! Внимание, марш!

Поехали. Как в первый раз, немного более скованно. Давит корявое лазание Руйги. Неожиданно снизу в меня впивается резкий, противный голос Петровны:

- Что стоишь! Работай! Давай! Давай!

Толпа подхватывает крик, улюлюкает, и вопль снизу подстегивает шаг, заставляет забыть нерешительность. Флажок. Дюльфер. Вниз, вниз.

Мне жмут руки, Волжанин благожелательно шлепает по плечу. Руйга спускается только сейчас. Я у него выиграл. Но не настроен радоваться - впереди группы сильнейших. Как выступил, будет ясно к вечеру. Подсаживаюсь к Самойлову:

- Почему Руйга так плохо лез? Ведь Чемпион Союза?

Тот ржет как лошадь. В который раз я попал впросак. Не тот Руйга, не красноярец. Этот из Ленинграда, птица среднего пошиба, всего лишь КМС.

Весьма разочарованный, отправляюсь вниз на турбазу. Знаю точно, где искать свое место в итоговом протоколе. В самом конце. Хотя шагалось не плохо. Вот бы повторить.

Турбаза без спортсменов стихла, приникла. По улочкам микрогородка шатаются странные личности в коротких ластиковых штанишках. Они нудно и долго спорят о трассе, ключе, карнизе. И они отвыступались. Явно не группа сильнейших. Там сейчас как двинут, только шум стоять будет.

Лежу вповалку, дожидаясь вечера. Жара на чем свет стоит. Хуже нет, чем ждать да догонять. Нашел истрепанную книжку, читал, ел, опять читал.

 

Наши возвращаются. Давыдова сияет, Архипов доволен откровенно, идет, чему-то поучает Иринку. Та плачет. Значит не срослось. Серега Самойлов смотрит на меня исподлобья, оценивающе, пристально.

- Ну как? Как прошло?

- О"кей, призер. Ты третий и первый среди юниоров.

- Среди кого!?

- По юниорам еще и отдельный зачет. Ты первый среди них и третий среди мужиков.

Ничего не понимаю, но прихожу в суетливое, радостное возбуждение. Ну надо же, засветилась моя звездочка. Маленькая, красивая такая. Народ подходит, здоровается, поздравляет. Сразу знают тебя и по имени и по отчеству. Ну фарт какой-то. Я сам не свой.

Вечером танцы-обиманцы под ритмы мумбу-юмбу. Я пошел. Надо же показать себя в новом качестве. Здороваться - одна благодать, народ ласковый до безобразия.

- Вот этот что ли ? - долговязый субъект местной национальности тыкнул в меня пальцем.

- Ты третий?

- Я, а что нельзя, что ли?

Мужик большой, важный, настроен серьезно. Будто я что-то не то сделал. Но подошел Волжанин, и я расслабился. Оказывается, это Гриня, фаворит среди юниоров, а я его наказал. Вот он и решил с новичком познакомиться. Опять новичок, никак от этого слова не отвяжусь. Вот завтра придет, стартану, мигом позабудут.

Индивидуальное лазанье такого успеха не принесло. Но я не расстраивался, знал, как это бывает. Место на пьедестале горбом заслужить надо. Но опять обидели, в первую группу поставили. А трасса сложная, ее смотреть нужно.

Зато, я был первым, кто пролез маршрут до флажка. И время мое, из десятки не вышло, и трассу в итоге прошли человек двадцать. Все пучком. Опять же надрал главного юниора.

Связки вот не получились. Серега сорвался. Обидно, на первых же метрах. Теперь мы с ним сразу уравнялись, у него авторитет, у меня лезется хорошо. Расставаться с Янгиобадом - вот проблема. Ярко, классно. А дома осень, ну очень не хочется.

 

29.

 

После наполненности сборов в Янгиобаде, Алма-Ата кажется совершенно опустевшей. Неудобно получилось с Архиповым, почти поссорились. Теперь непонятно, у кого я тренируюсь, то ли у него, то ли у Давыдовой. В глазах Сергея Марковича немая укоризна.

Так здорово начинался сезон и так быстро закончился. Тренировок не будет аж до ноября. Может, хоть на Лесничестве какой старт устроят? Ну это для проформы, в отсутствии сильнейших. Сборники на Союз уехали, остальные мужики подрабатывают у Багуцкого.

Я тоже на работу устроился. Нормально, завод по ремонту вычислительной техники. Ремонтирую пишущие машинки. Зарплата 120 р. Зато времени свободного валом. Сказал что на вызов едешь, а сам на скалы.

Бывшие однокашники разбрелись кто куда. Серега и Борька поступили в политех, остальные - работать на заводы. Иринка учится в технологическом, так загружена, что не до меня. Еще и в колхоз уезжает. Один Веснин часто появляется, спортсмен-профессионал, с парашютом прыгает. Вовка выполнил норматив мастера, большой человек.

Пообещал ему, что возьму на скалы. Упаковал в рюкзак сороковку, да поехали. Очень хочется по Азиатской полазить. Там уже похолодало, листья боярки в красную крапинку. Осень.

Азиатская в очередной раз усохла и сгорбилась ростом. Стенки - не стенки, карнизы - не карнизы… После ташкентских стометровок ее двадцать метров трассы смотрятся по-домашнему.

Но Вова серьезен до умопомрачительности. Я прицепил конец веревки на пояс и пролез кулуар без страховки - веревку навесить. Вова аж побелел. Камикадзе меня называет.

- Вов, а Вов. А я вот возьми да сорвись. Ты меня снизу ловить будешь?

- Да пошел ты...

- Страшно?

- Я сейчас соберусь и вообще уеду.

Приторно-горько пахнет перезрелой полынью. Ее пыльца вязнет на губах. Подзаросла милая скалка. Никто тебя не почистит. Интересно, как там Горбунов поживает?

Щели, полки пылью позабивало, некому придти и приобнять их, родненьких, некому Гнома вылезти. Все лето бедная в одиночестве простаивает. Жарко. Смотрю вниз на маленького Вовку. За ним стальная лента пустынного шоссе. Чуть дальше, в белых водоворотах плещется речка. А выше над ней - темный теневой склон Мохнатки.

Абы не сверзиться, когда на нее голову задираешь. Солнце палит, будто не сентябрь, а август. Верхушки елей пепельно-серые. Небо над скалой фиолетовое, до предела насыщенное глубиной.

Удивительно спокойно, совершенно не чувствуется, что лезу без страховки. Руки ленивые, зацепы беру, лишь чуть прихватывая. Дошел до карабина, продернулся и вниз. Пусть теперь Вовка поизгаляется.

Смешно смотреть, как ему тяжело. Ругается матом, почем свет стоит. Бедняга весь поискорябался. Это тебе не с парашютом прыгать. Еле-еле вниз его на веревочке спустил. Впаялся в зацепы, как клещ в чужое пузо и не отпускается.

- Ну и как тебе скала?

- А вот заставлю тебя с парашютом прыгнуть, тогда узнаешь. Я бы лучше пять затяжных сделал, чем раз на нее взобраться.

- Тогда страхуй, а я буду класс показывать. Только, прошу, повнимательней, самое сложное полезу. Вот видишь, карниз - Гномом называется. Сейчас буду с него линять, а ты держи.

Но не упал ни на Гноме, ни на лбах, ни на всех карнизах, которые есть на Азиатской. Лез, и было абсолютно плевать, где. Само получалось, как тогда, на Туюк-Су. Просто и естественно, без надрыва и скрипа зубов.

Ничего между мной и скалой. Мы вдвоем. Разговор один на один, приятный и неторопливый. Кажется, что все во сне, вне реальности. В реальности скала тебе бок не подставит, мягкой не сделается и твоей не будет никогда.

 

Монотонная бесконечность. Забавно, мир стелется изменчивостью мне под ноги. А они впаяны в удобные, новенькие кроссовки "Ботас". Затяжной бег - штука удивительно неторопливая.

Через некоторое время телом полностью руководит спинной мозг. Оно будто засыпает, растворяется в удовлетворении движением. Мерно сокращаются свободные легкие, маятником качаются ноги и руки, лопатками в такт колышется спина. А мозг впадает в нелепую, зигзагообразную череду размышлений.

Я вижу, как опадает листва, как надламываются ее ножки, и лист проваливается в пустоту. Вижу, как пьянеют от сока янтарные промаслены на спелых, ярко-красных плодах яблок. Я просто бегу, я весь в этом.

Предгорья. Кучерявая, благодатная для жизни человека земля. Разлом между равниной и царством огромных серых великанов. Они поседели от первых снегов и уходят в долгую долгую зиму. А пологие, заросшие кустарником склоны предгорий так и струятся теплой, солнечной энергией. Подставляй пригоршни и питайся, чем Бог подаст.

Что и делает все живое. Умельцы в здешних местах выращивают виноград. Хотя вроде не климат. Растут, укрываемые на зиму, персики, абрикосы. Маленький местный Ташкент наводнен дачами по самые уши. Скворечник лепится на скворечник, а склоны усыпаны яблоневыми садами. Мать говорит, мой дед заложил множество садов, а я не посадил ни одного дерева.

Добегу сегодня до самых снегов. Перехлестну и дачи, и сады в теплой осенней поре. Тонкой тропкой проберусь через мохнатые бурки елей, помну подошвами высокогорный мох. У меня кроссовки "Ботас", почти вечный двигатель. На асфальте икры ног не забиваются совершенно. Вот здорово.

 

Так не хочется быть в ссоре с моими тренерами. Семь тренировок в неделю - три у Архипова, две у Давыдовой, еще кросс и скалы. Банька, как водится. Скучновато без горбуновских прибауток, но все же. Пару-то не меньше, чем в былые времена.

Серега Самойлов нашел себе нового друга. Толик Букреев - альпинист что надо, успел побывать на пике Коммунизма самый молодой из взошедших. Приехал из Челябинска к Шефу, служить в СКА-12. С Витюлей мы близко так и не сошлись, а у Архиповых Димка ушел в секцию к Любе Дробышевой.

Со всеми помаленьку, но на самом деле в полном одиночестве. Недостатка внимания, правда не ощущается - перспективный я теперь. Маленький чемпион. Маленький, это точно. Похудел окончательно и бесповоротно. Перевалил вниз рекордную отметку в пятьдесят семь кг.

Младший Горбунов на пару с Витюлей готовится к службе в СА. Дядя Витя озабочен и сумрачен, а Юрча от Петровны ни на шаг. Она же Шефа теребить будет, когда мужиков из части отзывать. Так что компания у них душа в душу.

Тренировки в СКА-12 по единой с альпиноидами схеме : бег в гору на Кок-Тюбе, растяжка, силовая часть и гимнастические снаряды. Тетки ходят за Ириной Петровной как гусята за курицей. И живут в одном бедламе, дом где-то сняли.

Коллективизм, почти как у Горбунова. Стирают вместе, варят вместе. Мужики у них, интересно, разные или одни? Да вот не хватает мне родной спартаковской секции и походов, и междусобойчиков, и методичек с распределением нагрузок. Однобоко - бери больше, кидай дальше.

Амирку жалко. Загремел прямо в Афганистан, а оттуда и Шефу никого не выдернуть. Явно не сладко, и какой там спорт.

Альпинисты Ильинского попали на отбор в сборную СССР, которая впервые взойдет на Эверест. Взойдут, взойдут... Матерые мужики, стены любые проходят. У них испытания как у космонавтов. И барокамера, и тесты, и черт знает что.

В следующем сезоне сборы начнутся сразу в феврале. Двадцать дней на Туюк-Су с гималайцами. А там вертушка завертится по полной программе. Только бы с работы отпустили, а не отпустят, уйду.

Большая Бутаковка так и осталась суровой, неудобной скалой. Видно, тот случай, когда на ней меня спас Амирка, впечатался в подкорку и никак не отпускал. На Трубу я смотрю с содроганием. Слева на плитах еще можно поизгаляться, а по центру - пять-шесть подъемов за день. Никакого метража.

Сбор опять совместный. В два командира : Давыдова и Маркович. Я присутствую лишь частично - суббота, воскресенье. Иногда на пятницу удается уходить.

У Марковича новое открытие - Генка Захаров. Младше меня, а лезет почти на уровне. В основном за счет природного таланта, ну и нагл на скале до безобразия. Но пока еще не конкурент, вот подрастет, тогда посмотрим.

Самойлов жить не может без издевательских штучек-дрючек. От скуки взялся клички другим придумывать. Маркхлевский - Маркеросян, Захаров – Рыба. Дюкову подлец фамилию в матерную переделал. Поперессорились все. Вовка Дюков с Давыдовой лаются, Давыдова с Архиповым, а мужики с тетками.

Сам Серега говорит, что в ближайшее время КМСа ему не выполнить. Уйдет мой друг в большой альпинизм. Трудновато ему на скале, ноги слишком тяжелые, а молодежь поджимает.

Витюля с Юрчей все карты на свою связку ставят. Работа с веревками до автоматизма, снаряжение подогнано и отточено. Витюля это дело сбруей называет. Хорошо, когда такой напарник есть. А у меня ну никак. Если бы не тот случай с Барановским.

Архипов ездит на Бутаковку в своем первом автомобиле. Купил по случаю запорожца головастика. Говорит, что научится водить, а потом хорошую машину приобретет.

Приехал, на ночь около турбазы поставил, замкнул машину, как положено, пошел спать. С утра глядь, а машины нету. В одних кальсонах по улице носится, кричит:

- ПТУшники машину сперли!

Весь лагерь на уши поднял. Потом к следам присмотрелся - в одну сторону есть, в другую обрыв полнейший. Будто ветром сдуло.

Мужики у нас – здоровые, черти. Ради хохмы, подняли на руки запор и унесли, в палатку поставили, и его нету. Кто в палатке машину искать будет? Прикалывались над Марковичем все сборы. Опять же Самойлов придумал.

Когда я вниз, вверх на Бутаковку бегом мотался, не всегда через Медео ходил. Можно положе бежать, удобней, по дну ущелья. Ну и приметил. С правой стороны, вверх по склону метров триста, скалка имеется. Не большая, раза в полтора выше Азиатской, но гладенькая издали, вроде монолит. Просил Юрчу туда смотаться, отнекивается, сыпуха, говорит. Ничего, сам схожу.

 

30.

 

Выехал вечерком. Сразу после работы не получилось. Дел идиотских миллион. Принеси, подай, отнеси. Дома ремонт полным ходом. Народ с Бутаковки стал разъезжаться, и мне надобно барахлишко прибрать. Поеду, переночую, а в воскресенье вниз.

К нам в СКА парень новый приехал из Ижевска. Он на турбазу ПТУшную инструктором устроился, временно, годик до армии перетоптаться. У него в каморке барахлишко и хранится. Заодно и познакомлюсь. Мне, похоже, служить с ним придется. Следующей осенью пойдем в спортроту.

Вечером на Медео никого. Светится огнями гостиница «Интурист», и у входа мужички с дамами покуривают. Музыка гремит, за версту слышно. Обошел увеселения слева и по асфальтовой дороге прямо в ночь, в темноту.

Ущелье Ким-Асар местечко интересное, много баек о нем навыдумывали. Начать с того, что назвали его лет тридцать назад Комиссаровским, а потом в духе времен переделали. Зимин и это нам рассказывал. Дедушка школы инструкторов. Он и с Абалаковыми ходил, и с Альтовым, знавал Кузьмина и Хергиани. И я с ним ходил на пик Школьник, 1"б" категории маршрут. Особенно потрясла меня его история о первовосхождении на пик Коммунизма.

 

Почти сразу после войны наши доблестные ученые географы обнаружили высочайшую вершину, расположенную на территории СССР. Назвали ее, как положено, пиком Коммунизма. А вершина с такими регалиями никак не могла оставаться непокоренной нашим советским народом.

Да вот беда, Памир - штука непредсказуемая, требующая в освоении затрат и усилий неимоверных. Дорог нет, даже троп нет. Местное население далеко в горы не забредало.

Чтобы на такую большую гору сходить, надо знать, с какой стороны к ней подобраться. Аэрофотосъемка с самолета, ничего не дает, о вертолетах тогда и не слышали. Вот и получается, что спецам надо стены вживую смотреть. Понять, с какой стороны к горе подступиться.

Каждая такая прогулка называется экспедицией. Стоит дело сие весьма дорого, требует тщательной организации, большого таланта руководителя, хозяйственника, и, можно сказать, путешественника - профессионала. Тут и провиант, и ишаки, на которых этот провиант в горку едет, проводники, не желающие от пашни отрываться, погранзона по спецпропускам. Чего там нет, сказать проще.

Был такой человек в то время, Кузьмин его фамилия. И смог он сложное сие дело организовать.

После трех месяцев езды на паровозе, вечно кипящих и требующих добавки воды эмках, отбивания задов на ишаках и долгой ступенчатой переброски грузов на собственных плечах организовали базовый лагерь.

Путешествие оказалось на редкость тяжелым. Уже в кишлаках двое из основного состава перенесли кишечную инфекцию. Была сломана одна нога, часть груза то ли утеряна в неразберихе перевалок, то ли украдена проводниками. Да все ничего, упорства команде хватило бы и на большее, если бы не непогода.

Непогода в горах вещь особая. Тихий теплый вечерний дождик к утру может обернуться снеговым покровом в полметра, который не выдержит ни одна палатка. Легкий ветерок через час превращается в ледяной ураган, шквалы которого ломают деревья, сносят заграждения, пронизывают любую одежду.

Небо почти не очищалось от туч. Ветры бушевали с завидной регулярностью, раз в три - четыре дня. Потоки оползней перерезали тропы и замедляли продвижение. Выше пришли лавины. Высокая их опасность заставляла людей менять маршрут, и то, что можно пройти в легкую, приходилось обходить целую неделю.

К концу июля о восхождении никто и не мечтал. Юго-Западная стена поражала воображение суровостью и крутизной. Чтобы выйти на жандармы, надо было преодолеть не менее тысячи метров вертикального лазания с многочисленными карнизами. Оставалось надеяться, что в следующем году, подобравшись с другой стороны, удастся пробить маршрут на седловину, а оттуда и на высшую точку СССР.

Кое-кто из команды пытался организовать выход на стену, но опытный Кузьмин подавил бунт безжалостной рукой. Просто отправил неугомонных в наряд на кухню, на недельку, чтобы поостыли среди киселя, каш и тушенки.

В свое время Кузьмин долго искал повара профессионала с хорошим альпинистским стажем. Мало ли что в экспедиции случится, вдруг спасработы, а тогда каждые руки на счету. Да вот таковых не оказалось, и пришлось удовлетвориться второразрядником, хотя и готовил новый повар отменно.

Был Фрол дородным малым, знал восточную кухню, в альплагерь раз пять ездил по своей доброй воле. Имелась у него одна страсть, да не без пользы. Охотился повар удачно, иногда мясо свежее приносил. Да лазать по скалам у него совершенно не получалось.

Первого августа, получив штормовое предупреждение по рации, экспедиция срочно сворачивала базовый лагерь. Уже отправив большинство людей вниз, обнаружили пропажу кашевара. Настойчивые поиски и расспросы выявили следующую картину.

Несмотря на жесткий запрет Кузьмина, накануне вечером Фрол отправился на охоту. Поражал набор снаряжения, который горе-повар унес с собой. Кроме карабина с двумя запасными магазинами, Фрол взял спальник, ледоруб, скальные крючья, веревку и кошки для передвижения по льду. Создавалось впечатление, что он решил сделать восхождение. Вот только куда, не на Коммунизма же?

Поиски срочно организованной спаскомандой ни к чему не привели. Отработали два дня, но быстро портящаяся погода, плохая видимость, снег не позволили найти даже следов перебежчика. Посчитав Фрола без вести пропавшим, Кузьмин двинул людей через заснеженные перевалы вниз, домой.

 

Несколько лет спустя, легендарные братья Абалаковы и Николай Горбунов достигли вожделенной для тысяч советских альпинистов седловины пика Коммунизма. Высота более семи с половиной тысяч метров, день ясный, безветренный, и заветная вершина прямо перед ними.

Пройти один гребень - и вершина покорена. Но Горбунов чувствует себя очень плохо. У него начинается горная болезнь. Нужно срочно идти вниз.

Снежный гребень, отделяющий группу от вершины, не представляет технической сложности, но отвесные ледяные склоны уходят вниз на добрую тысячу метров. Он остр, как лезвие бритвы, пройти его можно только на страховке. Евгений решает штурмовать его в одиночку. Виталий помогает Горбунову спускаться вниз. Неимоверно рискуя, Евгений достигает вершины и водружает на ней флаг Советского Союза.

Много лет спустя Евгений рассказывал своим близким друзьям, что, когда он вышел на вершину, то был близок к потере сознания. Восходитель воткнул флаг и тут увидел ледовый тур, сделанный кем-то до него.

Удивлению Евгения не было предела, негнущимися руками он разломал тур и обнаружил в нем ржавую банку с полу истлевшей запиской. Разобрать всю писанину он не смог, но последние, сохранившиеся строчки врезались в память альпиниста на всю жизнь : "Я видел Бога. Он привел меня сюда. Повинуясь Его зову, я иду к Нему. Передайте привет Кузьмичу. ФРОЛ."

 

Так вот в горах бывает. А я иду нога за ногу, благо, здоровья хватает. Темнеет потихонечку, сумерки, а кому охота по тропе шарохаться, когда не видно ни зги.

Да все одно, не успеваю. Склоны насытились курчавым сумраком, плотными тенями приблизились ко мне. Вдалеке еле слышно гавкают собаки. Лениво, на ветер. Рядом кордон лесников. Сквозь деревья проблескивают слабые электрические лампочки.

Тропа, нет-нет, да и достанет меня подножкой. Подло и совсем не смешно. У меня рюкзак за плечами, а в нем передачка для Красильникова кг на 10. Я в одну сторону лечу, рюкзак в другую. Недолго фэйсом в кусты завалиться. Исцарапаюсь.

За спиной марево белых огней - Медео. Пепельной пирамидой громоздится к небу гора Мохнатка. Точная геометрия, равнобедренная, перечеркнутая косым пунктиром желтых фонарей. Кажется, до нее рукой подать. Рядом - расцвеченное огнями, мощное тело плотины.

А на турбазе есть придурок один. У него вид, как у Шурика из "Кавказкой пленницы". Вот он и творит хохмачки согласно амплуа и шутовского положения. Обзавелся черной штормовкой и выходит на перевал людей попугать.

Представляю себе, идешь потихонечку, а он из-за дерева как выскочит, как по плечу стукнет: «Скажите, пожалуйста, Черному Человеку, сколько времени?!» Мужики на пол падали и подняться не могли.

Рассказывали, встал как-то Шурик в стойку прямо на перевале, подбоченился. Ни дать, ни взять - черная статуя, за спиной луна контур фигуры подсвечивает.

Ну идут мужики от Медео. Пыхтят под грузом. Под ногами тропу изучают. Топ, топ, на перевал вышли. Голову поднимают, а там в желтом сиянии Черный Человек, руки расставил, раскорячился. Шурик утверждал, что слышно было, как они до самой гостиницы драпали. С воем и гиканьем, на огни спасения.

Но пройден перевал. Тропа развернулась вниз. Еще минут двадцать, и я буду на турбазе. Попил воды из родничка, холодная, аж зубы ломит. И вдруг...

Невдалеке, на противоположном от меня склоне, возник сверкающий белым пламенем крест. Высотой около трех метров, он медленно дрейфует вверх, заливая пространство вязкими, электрическими нитями света. Поперечная перекладина ярче основной, она размыта в своей насыщенности энергией.

Белые нити выхватывают из темноты деревья, камни, осыпи, кусты. Будто луч прожектора, медленно ползущий вверх, перечеркнутый нестерпимой вольтовой дугой, крест пробороздил гору, достиг перегиба и поднялся в небо.

Яркое свечение взбудоражило воздух, создало вокруг огненной ярости креста бледную сферу. Внутри нее бешено мелькали еле видные звезды, она дышала бесконечностью, глубиной.

Неожиданно светящаяся сфера резко расширилась, потеряла свою насыщенность и стала удаляться. Звезды внутри нее зажглись заново, трепетали меньше и меньше. Крест быстро удалялся, сжимаясь в точку, превращаясь в одно из дальних, обычных светил. И небо стало прежним.

Спустя минуту я сколь есть духу бежал к турбазе. Меня колотило в горячке. Зубы стучали, как станковый пулемет. И только родное, залитое светом благополучие маленькой турбазы упокоило сердце. Я отряхнулся, умылся в ручье и пошел к людям.

 

Это просто обалденная скала. А Юрча ленивец. Не нашел времени пройтись пару километров. От дороги до нее склон неважный, крутой, без тропы, зарос колючим шиповником, но сама стенка - блеск.

Давно мечтал новую скалу найти, даже во сне ее не раз видел. Большая Бутаковка давно открыта, там еще Марьяшев лет двадцать назад лазил. И как мне новую скалку назвать?

Высотой ее природа не наделила. Так, метров тридцать пять в пике. Но она явно побольше Лесничества и Азиатской. Зато стенки гладкие, с микрорельефом, карнизов море, щели отрицательные, углы. Все есть, акромя беговухи. А нам и не нужно, выросли.

Сходил наверх и принесенным куском троса соорудил страховочную петельку. Удобно до безобразия, будто нарочно кто пункты страховки подготовил. А Горбунов мне лапшу на уши вешал, говорил, сверху сыпуха, и скала никакая. Врун поганый. Монолит и сидит как влитой. Я навесил петли сразу на два маршрута.

Отсюда Бутаковское ущелье на ладони. Высится главный хребет, виден пик Трудовых резервов, на турбазе людишки копошатся. Рядом дикий урюк поспел, от пуза нажрусь, назло врагам и идиотам. Рядом и бордовые плоды боярышника, шиповника море. Можно чай заваривать не отходя от кассы, только вода далеко.

Бросил веревку. Снизу парень орет. Прибыл, значит. Как вовремя. Красильников. Я ему помахал, он вверх потопал, а мне вниз, под скалу. Там и встретимся.

Завязывал узлы, когда подошел новобранец.

- Здорово.

- Здорово.

- Тебя как звать?

- А что, с вечера уже забыл?

- Лазать будем?

- Прицепляйся.

Одевается и лезет. Ну наглец, я скалу нашел, а он первым подъем делает. Стиль лазанья явно не наш - неторопливый, размеренный. Идет с силой, с уверенностью, будто зацепы под себя прогибает. Ну вот и здрасте - матюгается и сбрасывает вниз здоровенный валуган. Хорошо хоть не на меня.

- Что скала совсем не чищенная!?

- Да ты первый по ней лезешь!

- Как это?

- Да вот так. Я ее вчера нашел и страховку повесил.

- Хоть надежно!?

- Думаю, да!

Полез сам. Скала приличная. Требует сразу всего - и равновесия, и силы кистей, и башкой варить надо, соображать, как лучше тело расположить. Зацепки в основном под кончики пальцев, хороший карман - редкость. Трение, лучше чем на Или и пыли почти нет, но мох попадается. В общем, весьма быстро накукарекался и руки забил, и пальцы потер, да и устал как собака.

Спустился вниз, подошел к Юрке. Тот сидит нахохленный, мрачный.

- Еще полезешь? – спрашивает.

- Нет, наглотался. Не катит. Скала непривычная.

- Ты из своей Казахии куда-нибудь выезжал?

- Парочку разиков, в Ташкент.

- То-то я смотрю, лезешь прилично, а я о тебе ничего не знаю.

- Ты что, всех в Союзе знаешь?

- Ну не всех, а первых пятьдесят по лазанью, знаю неплохо.

- Как это, первых пятьдесят?

- Да так, всех конкурентов в Союзе.

- Да ну... А расскажи?

Красильников зачем-то оглянулся вокруг и запустил руку в рюкзак.

- У нас тут сабантуй вчера получился не слабый, по поводу окончания сборов. Я бутылочку "Славянки" с него припас. Будешь?

Я спиртное не уважаю. Принципиально. Но тут кивнул ему в ответ, неожиданно даже для себя.

- Называй меня Плохиш. А почему, потом расскажу.

Так вот и познакомились, за бутылочкой "Славянки".

 

31.

 

На город опустились плотные сумерки, а Плохиш, не умолкая, повествует о союзной скалолазной элите. Город пустой, одинокие прохожие торопятся по домам. Прохладно. Время от времени нас шугают поливалки, смывающие струями воды опавшую листву. Часа два я пожираю ушами совершенно неведомые мне, удивительные сведения.

Он - как учебник по высшей школе скалолазания. Оказывается, мы здесь, в Казахии, во главе с архимогущим, легендарным Космачевым сидим по почки в глубокой и мутной луже. А там, наверху, идет настоящая жесткая конкуренция между Россией и Украиной. Там краснояры (но не «Спартаки») давят в нюх всех и каждого. Фамилий с добрую сотню, и у каждой свой рейтинг.

Остается воздыхать по временам горбуновского «Спартака». Как просто было. Победил - получи конфетку, проиграл - пинка под зад. А тут сплошные недоразумения. То мальчик перворазрядник чемпионом Союза становится. То мужикам пердунам лет под пятьдесят, а они лезут выше крыши и уходить не собираются. В перспективах запутаешься.

Закрытие сезона на удивление прошло под мою диктовку. Лесничество - скала специфичная для всех и прочих кроме меня. Я ее назубок знаю. Подошел, прицепился, промолотил отрицаловки и карнизы на одном вздохе. Какие там ключи народ ищет, я не понял? Лазать побольше надо, и проблемы уйдут.

Восторженные архиповские девчонки сказали, что я лез как обезьяна. Я восхищен... Ну надо же... Вот он настоящий положительный комплимент. На самом деле, просто Амир в Афгане, да Дюков в части. «Енбек» же смотрится на трассе как мишка косолапый в похмелье. С Союза мужики приехали, опять обосрались, не до мелких республиканских стартов. Вот я и выиграл. Плохиш тоже не плохо пролез. В первый раз скалу видел, а попал в пятерку.

Толпа жужжит, улыбается многолико, многолапо жмет мою пятерню и поздравляет с успехом. Только как запихать сей успех в плохишевские выкладки? Я ведь и мастеров настоящих отродясь не видел. Был шанс в Янгиобаде, так не смотрел, как Калошин выступает, жевал варежку.

Космачев у нас - человек No 1, а там приехал, стартанул и вальнулся. Он уже лет десять как мастера спорта не подтверждает. Лезет на уровне КМСа. Да что там, оказывается, лет пять, как никто из наших мужиков на Союзе трассу индивидуального лазанья пролезть не сподобился.

Плохиш очень уважает Шефа и нисколечко Давыдову. На тренировках ОФП (общефизической подготовки) ленив как тюлень. Руку лишний раз не подымет. Не любит бегать, ненавидит подтягиваться. Зато мы очень быстро околесили окрестные скалы и бани. Среди бань глянулась Центральная с сухим паром и редкими посетителями. Среди скал прочно обосновались в Малой Бутаковке.

Почистили ее на совесть. Тросы десятимиллиметровые навесили на страховке, коуши вместо карабинов. Пригоняли туда наших молодых мужиков - Кару, Колю, Саню. Два дня проворохались, но обустроили место на сто процентов: от сортира из камней до ровных стояночных площадок. Были бы трубы, точно водопровод бы подвели. Урюк вот напрочь объели.

Лесник приходил. Кричит : «Что вы, подлецы, делаете !?» Как что, обустраиваемая. Лазать удобнее, когда быт налажен. На стенах Малой Бутаковки я выгляжу явно бледнее Юры. Он лезет не торопясь, но очень уверенно и всегда готов к сложным координационным движениям.

У него огромные кулаки и непропорционально маленькие кончики пальцев. Это природное преимущество. Может брать мелкие зацепы всей пятерней и развивать на них большее усилие. Вот и потягайся с ним на ключах, попробуй.

Малая Бутаковка почти вся из ключей состоит. Если не карниз, так катушка. Катушками у них сложные стенки с мелкими зацепами называют. Наверное, от слова кататься. Точно, раз - и ноги с мелочевки поплыли, а на руках не удержаться. Дырка от бублика, а не лазание.

Тело по-другому располагать нужно. На силу рук не надейся, решают дело кисти, а то и один палец. Липнешь к карнизам, как муха к потолку. Откуда этот лазун на мою голову прибыл?

Но ударили холода, и Бутаковку пришлось оставить. Склоны занесло снегом, белизна слепит глаза и вяжет холодом кисти. С карнизов свисают метровые сосульки, а стенки щерятся панцирем льда и непроходимы напрочь. Это не скалолазание, альпинизм, а в него мы не играем.

 

Обычно в позднюю осень мы отдыхаем от скал, и одно ОФП интересует моих тренеров. Но сей год замечателен вдвойне. В зале у Архипова соорудили деревянный тренажер, нарезали фрезой зацепов и набили деревянных выступов.

Здорово. Летаю вверх, вниз и мотаю километраж, не выходя из зала. Светло, тепло и мухи не кусают. Архипов попривык, что я у него только наполовину. Злиться и советовать стал ровно вдвое меньше. Про Плохиша спрашивал. Тот на турбазе живет, редко видимся.

Архипов подсовывает ко мне в пару своих перспективных малолеток. Я должен объяснять им через руки и ноги то, что не доходит через голову. Пацаны на тренажере часами елозят, а не врубаются в него, ни в зуб ногой. Тут же как на скале, придумывать нужно. Ну пропусти зацепу и лезь через одну - новая трасса. А то мелом пометь, куда наступать можно - ключик получится.

Самое любимое - баскетбол. Гоняем до хрипоты. Маркович бросать наловчился. Оторвемся кое-как от них, он раз - и пару трехочковых вобьет. А попробуй, забери у него мячик, когда он выше тебя на целую голову.

Давыдова смылась на отдых куда подальше. Ее и теток не видать в СКА-12 в увеличительную лупу. Мужики хором ушли в армию. Оставшиеся - младше меня. Работаю за главного. Разминку провожу, игры. Придумал на стадион, под мост мотаться, там стенка из камней выложена. Можно полазать как на скале. Кара братца младшего привел, учу его ноги ставить, тело располагать. Остальным хвосты накручиваю.

Мотался к Плохишу на турбазу. Захожу, лежит на кровати с юно-молоденькой подругой. Сигарету курит. Олимпиец хренов. Он, видите ли, от нагрузок отдыхает. Вещает, что пахать все могут, самое важное - уметь расслабиться. Теория у него такая.

Девчонке пятнадцать лет, а он с ней живет вовсю. Во дает, во расслабитель. Скорей бы Новый год. Оторвемся на Туюк-Су, попразднуем. Хочу новый сезон, соревнования. Хочу выбраться из монотонности работы, тренировок, походить в горах, хлебнуть воздуха, посидеть у костерочка. И каркают по ночам вороны на тенистых стенах скал у реки Или, и я ворочаюсь на кровати и не могу уснуть заполночь.

 

Что с бабы возьмешь, кроме воя, визга и причитаний на ентих посиделках. Это у нее разбором поведения на тренировках называется. Сидим и льем дрянь друг на друга, а она на нас. Разделяет и властвует.

То мужское достоинство Дюкова определила, то разнообразные недостоинства остальных мужиков. У нашего тренера все под контролем. Абы выше крыши кто не высунулся. Дюков настолько лидером стал, что никто с ним в паре лазать не желает. У него поучиться нечему. А все Мать... Так его довела, что Вова, как белый янычар, на остальных мужиков с ятаганом кидается. Банзай!

А Петровна на Новый год карнавал решила закатить. Без костюмов маскарадных, глаголет, не являйтесь. Подопечные женского пола из кожи вон лезут. Я, кричит, Мальвиной наряжусь, а я Красной Шапочкой. Ага, Мальвина в декольте и задом пятидесятого размера. А о Красную Шапочку волк точно зубы сломит, ей уже за тридцать - мышцы, жилы, да кости.

Мне интересно, в кого Витюля наряжаться станет? В коробку хлопьев кукурузных с биркой "Геркулес"? А Красильников наповал меня ранил. Мы, говорит (причем за нас двоих), в трех поросят нарядимся. Это что, я на нос пять копеек прилеплю? Увидишь, - шипит, - за костюмы не беспокойся, я позабочусь.

А как не беспокоиться? Весь праздник угрохаем. Тетки дуться начнут, мужики гавкаться меж собой. Отличная перспектива.

 

31-го в 16-00 стоим в очереди за шампанским. Вернее, сразу в трех очередях - в одной Коля, в другой Юра, в третьей я. Народ торопится. Местами, не отходя от кассы, наливаться принялся. А мы с рюкзаками, как бичи или идиоты, и понять ничего не можем.

Вечер полон многообещающего сумрака. Хлопьями падает снег. У прохожих топорщатся воротники, в подернутых белым лужах мокнет на ногах обувь. Граждане топчут слякоть, а нетерпеливые машины струями сворачивают промозглую жижу, добавляя сырости пешеходам. Но тщетно. С автолавок несет запахом конфет и свежих апельсинов, и кто-то поздравляет прохожих с Новым годом.

Волнение в очередях доходит до предела, когда продавщицы объявляют о лимите на шампанское в одни руки. «По две на один нос!» - яростно кричат сивоносые грузчики. А у меня и денег на вшивый лимит, что волноваться?

Плохиш творит что попало. У него, оказывается, с турбазой расчет. Он сорит деньгами как принц Помпадур. Во всех трех очередях мы получаем по полному лимиту на три носа, 18 штук. Я такого количества, как есть, не унесу.

- Один друг нам поможет, - успокаивает Юра.

Он что, ишак его друг? Перетаскивать барахло, вина и жратвы целую кучу.

До остановки шестерки премся как беременные клоуны. Лямки давят в плечи, бутылки в спину. Если учитывать припасенное ранее, то по семь раз на брата выходит. Двадцать одна бутыль в трех рюкзаках - сумасшедшее количество. Да пошел он со своим другом, который так и не появился.

Не успели отойти от конечной, до плотины еще с километр, Юра останавливается, развязывает рюкзак и достает бутыль.

- Счас с другом познакомимся, - резюмирует зачинщик и разливает жидкость три кружки. Это у него, родимого, юмор такой. Ну выпили, я с непривычки чуть пеной не захлебнулся.

И заискрилось. Как с первым другом здоровались, помню ясно, как второго на плотине одолели, уже смутно. Горельник, Чимбулак и прочие победы не помню ни в дым.

Очнулся у самого Туюк-Су. С нами Мархлевский, рюкзак полегчал существенно, но еще позвякивает. Александр нам: «Ну вы набрались», а Плохиш песенку поет: «То ли еще будет. Ой-ой-ой!».

Домики подсвечены цветными гирляндами, народ кучкуется, хохочет, торопится к представлению в главном зале. Там пока пляшут под магнитофон, счастливые, будто и они с "другом" повстречались. Мы присоединиться толком не успели, как Петровна объявляет:

- А теперь карнавал!

Ну вот и пошли дальше наряжаться. Удалились в отдельную комнату, разлили, Петровна в дверь стучится:

- Мальчики... Вы как, совсем раздетые, наряжаетесь?

- Наряжаемся! - дурным голосом возопил Плохиш и чуть не запустил в дверь пустой бутылкой.

Тут я смотрю, мы как есть на трех свиней похожи. Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. Сидим, хрюкаем по каждому поводу, а на две кости встать - сил не осталось.

В народ вышли в обнимку. Кто кого волочит, понять трудно. На нас пальцами тычут. Давыдова как рак – красная-красная. А что она сделает, Новый год, карнавал.

На улице прозрачный сумрак и тишина, прерываемая моим рычанием на снег. В который раз освобождаю бедный желудок от горячительного. Память раздроблена сеточкой почти не связанных фрагментов. Ходил к архиповцам, танцевал с Натальей, пытался набить рожу Плохишу, да, видно, не получилось, координация подвела.

Помню, что загипнотизировал двух вполне взрослых альпиноидов. Пусть сами не лезут. Развели жуть - экстрасенсы, телепатия. Дизель потушили, не дуя на свечку, пламя волей колышут, глазки пучат.

Сказал же им, что я экстрасенс, а они не верят. Меня сам Коля Волжанин обучил. И пошло-поехало. Установил двух великовозрастных жлобов к стене лицом. Грю, счас будете делать, что укажу, а потом сами в транс впадете.

Верят плохо, но встали.

- Подымите правую руку, - грю. Подняли.

- Подымите левую руку, - подняли.

- Подымите правую ногу. - Подняли. Стоят как тараканы на выданье.

- Гипноз чуюте?!

- Ничего, - грят, - не чуем.

- А чего на стены лезем?!

Мужики здоровые попались, а мне ни убежать, ни Плох не поможет. Взяли мое тело за руки за ноги и через окно в снег запулили. Там и протрезвел. Как плохо было... Гад Плохиш и все "друзья" его гады. Чтобы я еще пил шампанское...

 

Еще февраль, а сборы в самом разгаре. Шеф собрал в одну кучу и альпинистов, и скалолазов, загнал скопом на Туюк-Су. Маленький зверинец. Из армии отозвали Горбунова и Витюлю. Они имеют вполне отдельную от Дюкова комнатку, тоже повесили на стену портрет генсека в регалиях и службу блюдут.

Мужики от армии будто дуреют. Становятся ехидными, желтыми, глаза мелкострочные, зрачки дерганые. Я, наверное, не пойму чего-то. Говорят, их там мутузят почем зря, деды измываются. Это над Дюковым? Он же кабан невесть какой, мочканет, один блин останется. Правда, не понимаю.

Занятий уйма. Несмотря на зиму, мы лазаем по скалам и чувствуем себя вполне комфортно. Нашли солнечную стенку, а ясных дней в феврале хватает. Скала зернистая, трение отличное, да вот не разнообразная, жлобская немного. Техника нужна не особо, в основном мышцу хорошую ей подавай.

Завел по указанию Плохиша дневник и записываю количество подъемов, метраж, самочувствие, трассы на время. Мы теперь с секундомером и спать, и ср... ходим.

На подходах снег тяжелый, колючий. Грани бесчисленных кристаллов набухают водой днем и застывают в лед ночью. С утра плавать в этой каше - одно удовольствие. Сплошной Сизифов труд. Ты вверх один шаг, а она, вместе с тобой вниз на два шага. Да еще норовит во все мыслимые отверстия в одежде забраться.

После тренировок, - существующие в мире развлечения: футбол на высотных склонах, с выживанием сильнейших, разнообразные дежурства, то бишь, помойка огромных жирных котлов в ледяной воде. Из хорошего - песни вечером под гитару да добрый сон, под храп сотоварищей.

Плохиш взялся обучать меня хождению по натянутому тросу. Сам еле ходит и меня мучит. Я два - три шага сделаю и в отвал, он же ложиться на трос удумал.

Кара подошел. Веселенький такой:

- Что делаете?

- Не мешай. Видишь, человек на трос ложится.

- А если кто возьмет, да и за трос при этом дернет? - пошутил Кара и дернул за трос в самом деле.

Плохиш подлетел в воздух, как растопыренный таракан и вдарился о натянутый трос пузом.

- Уй! Е! - сдавлено закричал недоделанный циркач, согнулся на карачки и пополз от нас подальше.

Кара очень извинялся, Юра пытался встать и подвинуться к нему поближе, на предмет прямого общения. Кара ускользал. Юра ругался матом.

После такого афронта я с тросом завязал, на горные лыжи переключился. Катаюсь вполне прилично, удовольствие получаю. Тоже координацию развивает, скорость, реакцию, но по моему мнению, в два раза безопаснее, чем тросовые шутки.

Познакомился с Сергеем Чепчевым. Он одного возраста с Шефом, тоже попадает в гималайскую сборную, но в общении на удивление прост. Сергей увлекается психологией спорта, я тоже книжки читаю. С ним часами можно разговаривать, интересно, он столько знает, столько видел.

У него и работа кочевая - геология. А гор он находил больше чем Шеф, да и Влада Смирнова обставил. В Швейцарские Альпы ездил, ходил с проводниками-профессионалами. Тянь-Шань и Памир исколесил вдоль и поперек. Рассказывает - заслушаешься.

И каждый вечер, - отблеск заката во весь восточный склон пика Абая. Непрерывная череда жандармов, скальных стен подсвечивается яростной желтизной. Небо над ними становится иссиня-черным, будто гигантский, построенный неведомыми богами замок - скальный склон отрывается от обыденности и парит в небесах.

Опускается солнце, тень пожирает пламя, спешит вверх. И кажется, что прямо перед тобой разворачивается изначальная битва сил света и тьмы. Извечный круговорот дня и ночи обретает осмысленную направленность и предназначение, разворачивает бесчисленный хоровод времени, судеб, движения жизни в пустоту.

 

32.

 

Вздохнул свободно только сейчас. Начало летнего сезона пролетело как сон или тень птичьего крыла над землей. Милая Малая Бутаковка, родненькая моя. Как тихо здесь, уютно, почти по домашнему.

Плохиш гремит кастрюльками, колдует над костерком. Близится мягкий, прохладный вечер. У нас праздник, и в тенистой расщеленке дожидается своего часа бутылочка "Славянки". Вы бы видели, как он над ней ощетинился, как покупал, как скреб копеечки.

По самым верхушкам свежей весенней зелени бродит легкий ветерок. Листочки еще маленькие, нежные. Здесь начало тепла, а там, на реке Или, пылает жаром южное лето. Знойным дыханием сводит горло, растения сбрасывают листву, готовятся к спячке...

Я как тамада за столом, на самом почетном месте. Слева, в надвигающихся сумерках, притихла гладкая, серая стена нашей скалы. Прямо над нами – огромный, хмурый Бутаковский хребет. Навис телом, как гость незваный. Ну да ничего, места всем хватит. Справа северный склон в частоколе темных елок. А внизу речушка клокочет, тоже торопится на гулянку.

Кривятся в усмешке шелухатые ветки урюка, отцвели, но почти без зелени, рано еще. Сейчас бы яблочко, теплое, сочное. Ан, нет.

Налили, выпили, похлебали походного варева с дымком. Юрка жрет обжигающе горячий суп, аж пар изо рта. Я так не могу, мне остыть надобно.

Хорошо. Все у нас хорошо. Два шага до палатки, три шага до скалы. Еды в заначке дней на семь - запас общественных излишков с прошедших сборов. Потренируемся без проблем. Ни чужих, ни лишних. Сбор один на двоих. Нам есть куда гнать, есть к чему стремиться.

В этом сезоне мы существенно наступили на больные пятки сборникам во главе с Космачевым. А, вернее сказать, тыл им показали (фигурально выражаясь). Они нам теперича в хвост дышут.

Открытие сезона на Лесничестве выиграл я, а на Азиатской вздернул Плохиш. Даже прыгать и скакать от восторга хочется. Енбеки с кислой рожей утверждали, что мы все маршруты забегали. А кто им мешал?

Приходи и лазай, сколько душа въемлет. Можешь с секундомером, можешь без. Что мы и проделали, надо сказать, успешно. Я теперь пригородные скалки назубок помню. Плохиш освоился моего круче. Вешай ограничения хоть там, хоть там. Ничего не меняет. Все помню, до последней зацепы.

Но настоящее испытание - на скалах Или. О сборах одно скажешь - ветер. Днем ветер, ночью ветер, через сутки ураган, песок весь провиант испортил. А когда ветер, и ты на скале...

Веревка выгибается мертвой петлей и тянет тебя за грудки вверх. Кричу Плохишу: «Выдай!» Он, вроде, слышит, да что толку. Он не тянет, чего тянуть, если страховочная по самой земле стелется. Срываться приятного мало, пока провис уйдет через карабин, метров десять порхаешь как птичка. Того и гляди, чтобы крыло не сломать.

Ветер собирает пыль и песок в черные жгуты смерча. Он вьется меж палатками, рвет пологи, рябью волн расходится по водной глади реки. Песок везде - в носу песок, во рту песок, в каше песок, в компоте и то песок.

А Юрке ветра поровну. Включает секундомер и на взлет. Громыхая усталыми до ломоты конечностями, выхожу на очередной тренировочный маршрут. Пальцы болят, не притронешься.

- Внимание... Арш!

И пошло поехало. Успевай отдыхать. Зацеп. Подобрать ноги, откинуться вправо. Еще зацеп. Выпрямился в динамике, беру дырку одним пальцем и на ножку накатил, а левая рука уже выше.

- Давай! Шевели батонами! - кричит мой неугомонный друг.

И так изо дня в день.

Страшно подумать. Мы в тренировку отмахиваем 1000 - 1200 метров. И так раз за разом. Проснулся, умылся и на скалу, пообедал и на скалу. Как два волчка на одной табуретке.

Я рассказал Плохишу о догоняшках без страховки на пологих стенках (архиповская метода). Он резюмировал - класс! Только не на пологих, а бегом вместо зарядки по Броненосцу. Справа 60 метров вертикали, слева 40 метров - и скачками, под секундомер. Волю к победе и реакцию ох как развивает.

А на пологих стенках - другое упражнение, тоже без страховки. Набираем камней небольших в обе руки (поменьше, чем кулак) и игры в войнушку устраиваем - друг в друга кидаемся. Тут уж точно на реакцию. Не дай Бог попал или оступился. А когда в Плохиша угодишь, того хуже, в остервенение впадает, шишку в лоб заполучить легче легкого. Кара вот в компанию к нам заходил, схлопотал камнем по скуле. Ушел, придурки вы, говорит.

Так, в делах да заботах, грянул чемпионат города. Народу понаехало... Стартует среди мужиков более 100 человек. Чемпионат открытый, из других республик участники прибыли. Парную гонку я не глядя отмолотил и Плоха наказал как надо. А в индивидуальном лазанье он меня в третью группу не пустил, себе оставил. Я не возражал, и так потягаемся.

Трассу сделали мастера из «Енбека», памятуя старые упреки, выбрали стенку не чищеную, карманы кое-где сдолбили. Рядом с Серпом плита есть, вроде и зацепы видать, да в промежутках ноль без палочки. Ну мужики расстарались, шлямбуром дырок повыбивали, выходы связали, кусками проверили. Вроде, лезется. Но с показом трассы сплошная заморочка. Показывающих два, да ни один без срыва не прошел. И все-таки участников запустили.

Смех один, а не трасса. Первый стартующий и трех метров не пролез. Да что там, просыпалась почти вся первая группа. Обидно, Кара упал, а он у нас в команде СКА12 - 2. Цвета первой сборной ребята постарше защищают - Дюков, Горбунов с Витюлей.

Я под конец второй группы лез, тогда уже многое обозначилось. Маршрут прошли многоопытные енбековцы, прочерпал Витюля. Но из 10 минут так никто и не вышел. Тяжко мужикам, на каждой полке стоят, руками машут, отдыхают. Какое тут время, когда руки забиты, пот глаза ест, и ключ над ключом обитает.

А у меня пошагалось. Как на третьем дыхании. В каждом зацепе - движение к новому, безостановочно. В руках силы столько, что наливай. Самый сложный карниз даже не заметил. Прошел в динамике. Раз, и на нем. Вверху маленько потерялся, стенку не там пройти решил. Ну да Плох криком сориентировал, я ее сделал, а там и флажок.

3.20 - тройное время. Толпа поздравляющих на меня налетела. Руки трясут, фотографируют. И невозмутимые судьи улыбаются. Надо же, всех наказал.

Я к Плоху, тот сумрачный, сосредоточенный:

- Хреново лез, - говорит. - Мог лучше. Почему плутал? Как на трассу смотрел? Пошли, размяться поможешь.

Перед самым стартом, я его спросил:

- Сколько сделаешь?

- Из трех выйду.

Я не поверил. А он стартанул мягко, неторопливо. Лезет, как Витя Барановский, но движения четче, отточенней. Где я торопился, он не спешил, зашагивал, где я стоял, он без напруги вверх и вверх. Рука за рукой, нога за ногой. Народ аж притих - мастер на трассе.

Время отщелкнули - 2.48. Класс высший. Он от карабина отцепился, на него почитатели набросились.

- Чемпион, чемпион!

Юра подошел ко мне,

- Пошли, - говорит, - мы еще сегодняшний метраж не добили. 400 метров долезть надо.

А я и забыл. Мы и в дни соревнований скальный метраж не опускать договорились. Вот рядком и потопали, от торжеств подальше. Тем более, что в связках нас Витюля с Юрой надрали. Наверх мы первые были, да я, как болван, в дюльфере запутался. Но не это главное. В общем зачете Плохиш первый, я второй. Сборники мы теперь, готовиться к всесоюзным стартам надобно.

 

Вот так и пролетело. Вот это мы и празднуем на нашей родной Бутаковке. А еще у нас график - три дня лазанья, день отдыха. И раз в четыре дня шагаем до турбазы. Вливаемся в шумную, гулящую компанию ПТУшников на дискотеке. Расслабляемся по плохишовски.

А о том, как пашем, и говорить не приходится. Готовимся на Абалаковские в Красноярск. Ваську Полежаева встречу, с Волжаниным поздоровкаюсь. Но самое главное, подберусь, наконец к уровню Плохиша. Не ему одному сильнейших в Союзе считать. Может, и мое время приспело?

 

Плох укатил на слет сборной республики, а меня не отпустили с работы. Плевать они хотели на профсоюзную бумажку освобождения. Пока я увольнялся, мое место в сборной забили кем-то из «Енбека». Несправедливость очевидная. Да все одно, выбор сделан. Сам поеду на Абалаковские. На прикидках сборной докажу свое место в команде.

Шанс выпадает только однажды. Я хочу развернуть границы моего мира, увидеть новое. Быть может, вытащить у Судьбы выигрышный лотерейный билет. Хочу Столбы, хочу Красноярск, и ничто, даже безденежье, меня не остановит.

Терпко - помоечный запах тамбуров. Я еду один. Неожиданно вернулся Красильников, сказал, что я могу присоединиться к сборной, но мне так хочется, я решил.

Стесненный рамками провожающего, растерянный Плохиш недвусмысленно вертит указательным пальцем у виска. Это я-то псих? Тогда кто он? Приехал в чужой город один, живет без денег, стремится попасть на чемпионат СССР из положения ноль?

Вообще-то я позвонил Таньке - подружке Дюкова. Она обещала встретить. Да ладно, как-нибудь перекантуюсь. В карманах адрес дальних родственников и сорок рублей денег.

Из грязного окна плацкарты медленно уплывает вокзал. Мы тронулись. Игольчатое, холодящее душу ожидание поселилось у меня в груди. Что я теряю? На что надеюсь? По крайней мере, посмотрю на Столбы, уж слишком многого о них наслышался.

Движение поезда набирает силы. Утробно скрипят в поворотах колесные пары, выводят незамысловатую, монотонную чечетку. Я еду один в никуда. И это случается со мной впервые.

До полуночи, не отрываясь, смотрел в окно. Поезд медленно, неторопливо миновал Капчагай, дал попрощаться с серебристыми водами реки Или, долго-долго кружил потерянными, пустынными песками барханов. Я и не подозревал, до чего они мне родные. До какой степени я вжился в тягучую, древнюю душу этого жаркого, призрачного марева. Прощай, Родина. Моя Азиатская Родина.

 

33.

 

Что-то случилось. Накатило волной, подхватило мягкой дланью ветров судеб и раскидало нас в разные стороны. Мои друзья стали иными, я растерял их. И только грусть улыбается мне прямо в лицо.

Мы все стали кем-то. Но с каждой весной просыпаемся за полночь и слышим, как надоедливые вороны и галки шелестят крыльями, чуть задевая сумрачные стены скал. Как тянет в немыслимые дали спокойные, плавные воды голубая лента реки. Как прикасаются седыми венцами вершин айсберги гор к небу.

Ветер Душ еще с нами. Вняв его голосу однажды, ты обручен с ним навсегда. И пускай обыденность торопится свести нас с ума, пускай заботы связывают душную петлю вокруг шеи, тщетно. Им никогда не переделать нас.

Бесконечность пути завораживает жизнь в безвременье.

 

Конец.