КАТЯ.

Автор: Юрий ВОЛОХОВ.

 

Москва. Март 1999 года.

… Левое заднее колесо слегка вело при торможении. И причиной тому была почти лысая покрышка. Это Катю раздражало. А тут еще, как назло, вновь подморозило. Дорога с утра скользкая, а к обеду температура поднимается выше нуля и – опять слякоть. Неприятно, нервирует. “Надо заехать в сервис. А то, на такой дороге, с такой покрышкой можно угодить в историю ”.

Катя не просто отдыхала за рулем, сам процесс вождения доставлял ей огромное удовольствие. Она постоянно размышляла во время езды. Мысли лились сами собой, плавно перетекая из одной темы в другую. Она вдруг поймала себя на том, что совсем не контролирует дорогу. А тут еще это колесо…Катя слегка надавила на педаль тормоза. Зад ее “Пежо” едва заметно повело. “Черт, – выругалась она, – покрышка лысая, дорога скользкая. И когда только весна начнется? Зима надоела, сил нет”.

…Катя обожала свой “Пежо”. Обожала до умиления. За полгода она настолько привыкла и даже полюбила эту, в сущности, обыкновенную груду железа, что машина стала для нее почти живым существом. Она частенько беседовала со своим “французиком”, будто тот мог ее слышать. Она купила машину в Марселе в октябре, перед самым возвращением домой. Сама же за рулем проделала долгий путь через всю Европу – с юга Франции до Москвы. Из сотен предложений о продаже автомобилей в толстой марсельской газете рекламных объявлений она вначале обвела все “Пежо- 406”. Ее интересовала именно эта марка. Затем толстым черным фломастером перечеркнула все машины старше 1995 года выпуска. После этого на газетной странице остались лишь три. Засев за телефон, в течение двух минут наткнулась на нужный ей автомобиль. Двое первых пока отпали. Продавцами оказались арабы. Катя это поняла по их акценту. Похоже, лишь несколько лет назад переехали из своего Алжира, Туниса или Марокко в благословенную метрополию. Арабы владели на юге разветвленной сетью стоянок-автокомиссов. Возможно, обе машины были и неплохие, но Катя решила оставить их на потом, как запасной вариант. Она относилась к арабам с изрядной долей брезгливости. Предпочитала с ними никаких дел не иметь, потому без раздумий отправилась взглянуть на третью машину, принадлежащую французу-весельчаку....

Этот “Пежо” понравился сразу – идеально-белого цвета, со слегка тонированными стеклами. Катя открыла крышку капота, деловито принялась разглядывать внутренности, время от времени что-то щупая руками. Продавец-француз наблюдал за всем этим с немалой долей удивления: он впервые видел, чтобы молоденькая девчонка с уверенностью, характерной для опытного автослесаря, копалась в моторе. Он не мог знать, что отец начал сажать Катю за руль их любимой “тройки” с четырнадцати лет, а во время всех малых и средних ремонтов “жигуленка”, она не отходила ни на минуту от отца и их соседа-умельца дяди Коли. Не мог также знать этот толстяк Поль, что Катя покупала уже третью свою машину за последние два с половиной года. До этого оба раза брала маленькие верткие “Пежо-206”. На них, в большом городе – не езда, а сплошное удовольствие. Но всякий раз, отъездив зиму по Москве, продавала их к апрелю месяцу. Продавала без проблем. Клиенты, а точнее клиентки – жены предпринимателей и бизнес-вумен средней руки – находились быстро.

После тщательного осмотра она поняла: Поль не обманул ее, нахваливая свой автомобиль по телефону. А про себя твердо решила: “Надо брать”. Поль оказался меньшим патриотом Франции, чем девушка из далекой холодной ужасной страны (во всяком случае, именно так подавляющее большинство французов представляет себе Россию), которая наоборот, являлась страстной поклонницей всего французского. Объясняя причину продажи, он честно признался, что спит и видит себя за рулем “Мерседеса”. Потому расстается с “Пежо” без сожаления. Безупречный французский Кати ввел Поля в заблуждение. В процессе диалога, пока они обменивались мнениями, он ни на секунду не заподозрил, что перед ним иностранка. Лишь во время оформления сделки у нотариуса Поль наконец сообразил: красивая покупательница его автомобиля – русская.

Ну, никак не мог он упустить такую возможность! Он просто обязан одарить своим душевным теплом эту красавицу из дикой нищей страны. В нем проснулся истинный француз, едва они вышли из нотариальной конторы. Предложение отужинать вместе последовало немедленно. Поль рассчитывал на продолжение знакомства, буравя Катю сальными маленькими глазками. Вкусный ужин, уютная атмосфера ресторана, несколько бокалов хорошего вина, приятный разговор, а там – как получится. Рецепт завоевания женской благосклонности стар, как мир. Жена? Уже несколько лет, как ей плевать, в котором часу он возвращается, с кем и где он проводит вечера, а иногда и ночи. Но он явно переоценил свои возможности.

Он предложил Кате отметить сделку сегодня же вечером. Вместо ответа наткнулся на полный искреннего сожаления взгляд, от которого Поль запнулся на полуслове. Катя села в машину, которая еще несколько часов назад принадлежала Полю и, которую он видел последний раз в жизни. Она плавно повернула ключ зажигания, двигатель негромко заурчал. Поль все стоял, недоуменно хлопая глазами, искренне не понимая, почему какая-то там русская, хоть и с безупречным французским, никак не реагирует на его интересное предложение. Но реакция, неожиданная для француза, последовала быстро. Перед тем, как захлопнуть дверцу “Пежо”, Катя сказала, что ее жених крутой русский мафиозо, и он, ни секунды не сомневаясь, разрядит в Поля свою “Беретту”, едва увидит их вместе. Она надавила на педаль акселератора и через мгновение скрылась за ближайшим поворотом, оставив Поля с удивленным лицом возле ступенек нотариальной конторы.

Эта фраза была излюбленным приемом Кати в борьбе с надоедливыми прилипалами, которые периодически возникали рядом с красивой девушкой. Европейские средства массовой информации уже несколько лет пугали обывателя русской мафией. В мозгах многих французов русский и мафиозо – стали суть едиными понятиями. Потому прием действовал безотказно на таких любителей урвать клубничку на стороне…

Ну, скажите на милость, чем может привлечь Михаэля Шумахера продукция Московского автозавода имени Ленинского комсомола?! Полю было слегка за сорок. Небольшого роста, хилые ручки, плечи уже задницы, намечающийся животик, черная кудрявая шевелюра, крупные черные усы (мужчин с усами для Кати не существовало в принципе). Словом, шикарный букет отвратных внешних данных, которые сходу способны оттолкнуть от мужика любую, самую неприхотливую и самую затюканную судьбинушкой женщину. “Типичный страховой агент с доходом в пять тысяч франков в месяц. Наверняка, решил меня в бистро сводить? Благодетель, меценат! Для русской – и бистро выше крыши, согласно их убогому французскому мировоззрению”.

Катю едва не разобрал смех, когда она вспомнила удивленную физиономию Поля. Она отъехала от нотариальный конторы несколько кварталов. “Интересно, он еще там или все-таки ушел? Нет, дорогой Поль, если б я с тобой куда-нибудь пошла, то только в достойное место. И должна тебя огорчить: в любом случае у тебя ничего бы не вышло. Ну, ты понимаешь, о чем я? И количество потраченных денег здесь никакой роли не играет. А пришлось бы изрядно потратиться, поверь мне. После ужина со мной, потом два месяца одними сардинами питался бы. Подумай о своем желудке, парень! Радуйся, что честная девушка спасла тебя от такой авантюры. Таких проблем избежал. А ведь мог и на другую нарваться. Иди к своей любимой женушке”.

… Катя вспомнила эту историю и не улыбка, а скорее легкая ухмылка пробежала по ее лицу. Но напряженное движение по Ленинскому проспекту вернуло ее в промозглую Москву. “Конец марта, а холод собачий. Тепла как будто и не предвидится?”. Здесь она спохватилась: самое время перестроиться в правый ряд. Средним пальцем щелкнула по рычажку поворота, посмотрела в зеркало заднего вида. Правый ряд был свободен, а вот по ее ряду, на приличной скорости – явно больше сотни – шел мощный БМВ. Катя едва успела перескочить на соседнюю полосу, как бээмвешка, словно болид “Формулы-1”, просвистела мимо, обрызгав ее лобовое стекло ошметками грязи из-под колес. “Вот, урод! – выругалась Катя, включая дворники. – Что б ты перевернулся!.. Господи, что я несу?! Нельзя же так. Может, человек действительно куда-то опаздывает?” До светофора оставалось метров пятьдесят, как моргнул зеленый, и загорелся желтый. “Что, лихач, на желтый поедешь?” – произнесла она вслух, заинтересовано глядя вслед. Словно услышав ее вопрос, водитель БМВ с визгом затормозил. Машину протащило метров пять, но не занесло. “Хорошие покрышки у парня, – подумала Катя. – Попробуй я на такой скорости затормозить с моими-то задними шинами…А почему, собственно, у парня? Может, там, за рулем, отвязная девчонка? А вот мы сейчас и посмотрим, кто посмел загадить стекло моей лялечки?”

Катя плавно пристроилась справа от БМВ. И правая стрелка, и большой верхний глаз главного светофора алели красным. Первые пешеходы уже ступили на проезжую часть. Катя приподнялась на своем водительском кресле. Очень уж любопытно было взглянуть на обидчика…

Лучше б она этого не делала! Она мгновенно узнала этот профиль. “О, боже! – мощный приток крови ударил в мозг. – Игорь!” Это был он, вне всякого сомнения. Она узнала бы его из сотен тысяч. И ей хватило бы для этого мимолетного взгляда. Она поедала его глазами, не в силах отвернуться. Понимая, он может почувствовать, может повернуть голову в любую секунду. И тогда…Но нестерпимое желание смотреть на него бесконечно, не переставая, неделю, месяц, год…Ей вдруг жутко захотелось опустить стекло, окликнуть его. Открыть дверь, скользнуть в его машину… Вдруг нестерпимо, до острых грудных коликов, она поняла, как мучительно истосковалась по этому человеку. Всего полгода прошло, как она в последний раз видела это лицо. Сейчас ей показалось – прошла вечность. Игорь постукивал пальцами по рулю, голова ритмично покачивалась в такт этим постукиваниям. В правой руке он держал сигарету. Он слушал музыку. “Интересно, что?” – почему-то, совершенно не к месту, мелькнуло в ее голове. – Ганзез Роузес”, Джо Кокер, Никольский?..” Это могло быть что угодно из той музыки, которая для нормальных людей. Игорь глубоко затянулся и голова в унисон звучащему ритму, все также покачиваясь, стала медленно поворачиваться вправо. “О, ужас! Сейчас увидит!” Но неведомая сила не позволила Кате отвернуться. Они встретились глазами. Его лицо тут же окаменело. Она быстро отвернулась, но уже через мгновение опять смотрела на него, словно завороженная. А он и не думал отворачиваться или же не в силах был это сделать, забыв про музыку, про сигарету, дым от которой струился ему прямо в лицо, отчего он зажмурил левый глаз… “Быстрее…Светофор…Что делать?” Правая стрелка налилась зеленью. Катя включила первую, надавив на педаль, резко ушла вправо. “Узнал! Конечно, узнал!” Катя, не доверяя зеркалу заднего вида, не сбавляя скорости, обернулась через плечо: БМВ сзади не было. “Он не смог бы перестроиться в мой ряд, – успокаивала она себя. – А почему, собственно, он должен меня преследовать?! Что я ему такого сделала?”.

 

Ницца. Август 1998 года.

Южное золотое солнце не было с утра столь беспощадно к отдыхающим, как пару часов спустя, поближе к обеду. Сейчас, в половине второго, солнечные лучи уже несносны. Но сюда, в летний сад отеля “Амбассадор”, они проникают только в виде света. Тепло отражает специальная крыша из прозрачного современного материала, купол которой снаружи покрыт зелеными растениями. Внутри сада-ресторана – живительная прохлада. Между редко стоящими столиками, тут и там – небольшие бассейны с разноцветной галькой на дне, красивыми экзотическими рыбками, прекрасно видимыми сквозь полуметровую толщу идеально-прозрачной воды. Кое-где журчат свежестью маленькие фонтанчики. Невидимые глазу мощные кондиционеры поддерживают оптимальную температуру в помещении. Это лишь один из десятка ресторанчиков пятизвездного отеля, которыми густо усеян Лазурный берег.

Обед постояльцам подавали и здесь, и в главном ресторане гостиницы, и в соседнем ресторанчике, расположенном прямо на террасе, где от палящего солнца посетителей укрывали только разноцветные зонтики-тенты. А с террасы открывался потрясающий вид на длинный, уходящий за горизонт пляж с ярко-белым, до рези в глазах, песком, на зеленоватые волны Средиземного моря. Впрочем, обедающих постояльцев там было совсем немного. В основном, избалованная пожизненным комфортом публика, предпочитала трапезничать именно здесь, в прохладной тишине, под успокаивающее журчание фонтанчиков.

В ресторане было пустовато. Большая часть гостей отсыпалась после затянувшегося ночного отдыха. Подъем раньше двух часов для них приравнивался к подвигу. Игорь сидел за крайним, возле самой стеклянной стены, столиком. Он плохо переносил жару, потому никогда не кушал на террасе, а только здесь, среди экзотических растений и фонтанчиков. Он и на пляже-то появлялся строго после пяти вечера. Несколько раз окунал свое идеальное, без единой складки жира, мускулистое тело в приятную теплую морскую воду. Затем, полежав с полчасика под тентом, отправлялся в номер, принимал душ. Игорь прошлым августом занимал этот же столик, и нынче решил не изменять традиции. Как обычно, уселся спиной к стене, чтобы видеть вход и весь зал. Ему нравилось наблюдать за людьми, угадывать их национальность, профессию, черты характера, социальное положение. Из него получился бы хороший психолог, поставь он себе такую цель в жизни. Впрочем, это ценное качество – умение безошибочно разбираться в людях – прекрасно помогает почти в любой профессии. И для нынешней профессии Игоря оно также чрезвычайно важно.

Уже несколько лет он, преуспевающий банкир, начинал день со свежего номера “Файнешнл Таймс”. И даже, будучи в отпуске, не изменял этой традиции. Однако сейчас просматривал настольную газету всех деловых людей мира машинально, скорее, по привычке. Лишь обратил внимание на биржевые сводки, курсы основных валют, пробежался по показателям индексов деловой активности. Вот, собственно, и все. Хороший банкир даже на отдыхе, даже в разнеженном состоянии, должен быть в курсе мировой финансовой жизни. На краю столика лежал еще “Бизнес-уик”. Но это было уже слишком. Вникать в суть серьезных аналитических статей этого умного журнала он сейчас определенно не был настроен. И журнал, и газету Игорь купил на рецепшн, отправляясь на обед. На данный момент в этом райском уголке планеты его больше интересовали люди – отдыхающие, клиенты отеля. Он с интересом реагировал на каждого входящего, слегка откидывая при этом верхний край газеты.

Официант, поставив на бирюзовую скатерть серебряный поднос, принялся элегантными движениями расставлять на столике заказ: чашечку кофе, графинчик с грейпфрутовым соком, упаковочку со сливками, маленький кусочек масла и сыр на фарфоровом блюдце, серебряную розеточку с горсткой черной икры, гусиную печень, клубничный джем, два круазана, салат из свежих фруктов.... Игорь чертовски любил это чинное действо, когда заказ только что принесен, когда руки официанта с подноса неспешно переносят на поверхность стола чашечки, блюдца, и, стол, словно скатерть-самобранка, ну, точь-в-точь, как в детской сказке, начинает покрываться разнообразными яствами. Когда импозантно наливают сок, либо вино в дорогой фужер, а вторая рука официанта при этом обязательно за спиной. Все торжественно и даже чинно. Это завораживает, поднимает аппетит. Гарсон завершил церемонию. Игорь поблагодарил на безупречном французском. Ничто не предвещало нарушения спокойно-дремотной утренней атмосферы дорогого отеля. Скорее всего, очередной день отпуска для Игоря прошел бы, как обычно, неприметно проходят дни для одинокого отдыхающего, если б не появилась она…

Катя вошла неслышно, остановилась в нерешительности посреди зала. Игорь оторвался от газеты в тот момент, когда к ней приблизился менеджер. Он просто среагировал на голоса, нарушившие дремотную тишину. Разговора Игорь не слышал, – было далековато, – но по замешательству девушки понял: она здесь впервые. После короткой заминки и небольшого диалога, посетительница и менеджер зала двинулись в направлении Игоря. Не дойдя нескольких метров до него, девушка приняла правее. Метрах в четырех стоял точно такой же двухместный столик. Менеджер отодвинул один из стульев, девушка немного неуверенно присела. Он положил перед ней меню, элегантно кивнув головой, удалился. Игорь отложил газету, приступил к трапезе. Он прожил в отеле уже три дня, но эту девушку видел впервые. Белые просторные штаны, белые босоножки, серенькая майка с коротким рукавом – типичная курортная дневная одежда, никаких излишеств. Стрижка темных волос, худенькое, немного продолговатое лицо. Когда девушка шла прямо на него, он успел разглядеть большущие темные красивые глаза. Она сидела в пол оборота и увлеченно изучала меню, потому Игорь пялился на нее открыто, нисколько не стесняясь.

“А вот и отличная разминка для мозга! Итак, мистер Холмс, включаем дедуктивный метод… От двадцати трех до двадцати шести. Рост: сто шестьдесят семь – сто семьдесят. Дальше – профессия. Шоу-бизнес, высокая мода отпадают сразу – слишком неуверенно себя здесь чувствует. Те – прожженные. Палец в рот не клади – в момент оттяпают. Все в этой жизни видели. И ведут себя везде по-хозяйски, как дома, а порой и просто по-хамски. Она же явно не в своей тарелке. Похоже, впервые в таком отеле. Даже если здесь не живет, а просто пришла покушать, это дело не меняет. Не француженка. Общалась с менеджером при помощи рук. Значит, плохо владеет французским, если владеет вообще. А вот дальше – сложнее. Англичанка? Нет. Те страшные, как сушеные воблы. Итальянка? Испанка? Из Голландии, Скандинавии, Восточной Европы? Все варианты возможны. Даже Германия реальна. Итак, национальность не угадывается. Впрочем, профессия тоже. Подводит тебя твой дедуктивный метод, мистер Игорь. Ну, нет… Как там учили в пионерах: “Бороться, искать. Найти – не сдаваться”. Продолжим… Может быть студенткой. Студентам такой отдых не по карману. А кто сказал, что она здесь на свои деньги? Студенты разные бывают… Скромная служащая офиса? Это вообще не проходит. Опять же по финансам. Никак не офис-менеджер в солидной конторе. У тех – взгляд, движения уверенные. Опять не то… Надо понять, что она делает в фешенебельной гостинице. Это ключ к разгадке. Богатенький папаша привез дочку на курорт? Но откуда тогда такая неуверенность? В двадцать пять – впервые на курорте при таком-то папашке?! А до этого, любимая дочурка в течение четверти века из дома не выходила? Или папенька вчера разбогател? Ахинея! Вздор!

Богатый любовник решил показать своей девочке небо в алмазах? Это ближе к истине. Сам вчера перебрал, отмокает в номере. А она проголодалась, бедняжка. Таких милашек можно сотнями соблазнять в любом европейском городе, при деньгах-то…Нет, что-то здесь не то. Не похожа она на тех, кто меняет честь на неделю дорогого курорта и еженощное удовлетворение сексуальных прихотей какого-нибудь жирного волосатого урода. А если это Ричард Гир, Бон Джови или Паоло Мальдини? Тогда все сходится, вопросов нет. Единственная неувязочка – не бывает так в жизни… Процессор уже дымится, а решения задачи все нет”. К девушке подошел официант, с открытым блокнотиком и ручкой. Слегка наклонился. Мол, я весь внимание.

- Мсье, кофе, чииз, джус…– девушка слегка замешкалась. – Эппл джус. Энд… – вновь замешательство. Она начала нервно водить пальцем по меню, что-то там отыскивая и явно не находя, от чего нервничала еще больше. И вдруг на чистом русском. – Черт! Как эта французская булка называется?!

Игорь едва не поперхнулся грейпфрутовым соком. “Да она русская!! Вот это номер!”

Официант все в том же полунаклоне, как китайский болванчик, с легкой улыбкой на лице подобострастно смотрел на девчонку, не поняв последней фразы.

– Круазан, мсье, – пришел на помощь Игорь. Официант кивнул: понял. Девушка бросила мимолетный растерянный взгляд на Игоря и вновь уткнулась в меню:

- Энд джем, энд “Перье”, энд…Иц олл. Официант забрал меню, удалился. Она мельком взглянула на Игоря, коротко произнесла: “Thank you”.... И опять отвернулась. Заметно смущенная, уставилась в сторону выхода.

- А по-русски нельзя поблагодарить? Девушка повернулась к нему удивленным лицом, с широченными глазищами. “У-ух, хороша!!”, – успел подумать он.

- Вы…Вы русский?! – растерянность, смятение…

- А как, по-твоему, я перевел бы фразу: “Черт, как называется эта французская булочка?”

- Я так сказала?! Даже не помню… Я что, на русский перешла?

- Может, от растерянности?

- Похоже.

- Бывает… Повисла пауза. Первый шок от встречи с соотечественником, к неудовольствию Игоря, схлынул слишком быстро. Девушка отвернулась, стала разглядывать барную стойку, расположенную в другом конце зала, не проявляя ни малейшей заинтересованности в продолжении беседы. Это показалось Игорю странным. Соотечественники при встрече за границей так себя не ведут. Но отступать он не намеревался. Слишком все это неожиданно, интригующе. “Нужен повод для беседы. Важна первая фраза”.

- Первый раз в таком месте? – Игорь решил сразу все прояснить. – Честно?

- Как на духу.– Первый. Я вообще впервые за границей.– Интересно, – он не смог сдержать своего искреннего удивления. “Впервые, и сразу в Ниццу, в “Амбассадор”?

- Здесь с кем?

- Одна.

Совершенно не вовремя в их пространство вклинился официант. В этой сцене он был явно лишним. Официант принес девушке заказ на большом серебряном подносе: чашечку кофе, стакан сока, бутылочку “Перье”, джем, круазан, сыр. Расставив все, неслышно удалился.

“Что происходит? Ничего не понимаю. Почему одна? Здесь! Откуда она? Кто она?” И не сдержался, вслух:

- Ты кто?!

- Что значит, кто?! Человек.

- Я понимаю…Как же ты, милая девушка, здесь оказалась?

- Извините, я обязана отвечать?

- Нет…Конечно, нет.

- Вы не против, если я покушаю? Она отвернулась, приступив к трапезе.

Такой конфуз… … В последний раз особы женского пола так ставили Игоря на место лет двадцать назад, когда он учился в девятом классе элитной английской спецшколы. Он безнадежно влюбился в одноклассницу – смазливую взбалмошную дочку секретаря одного из московских райкомов. Проблема была в том, что к своим шестнадцати годам Игорь еще ни разу не целовался. И тайну сию, жутко стыдясь, хранил свято. Совершенно понятно, что главные красавицы школы не замечали этого скромнягу из 9-го “б”. Они его просто не видели. Для них он был подобен воздуху. Тем более ловеласов, избалованных женским вниманием и родительскими деньгами, в старших классах этой нерядовой московской школы, хватало.

Выпив из горла для храбрости портвейна с одноклассниками в школьном туалете, Игорь на новогодней дискотеке решился-таки приблизиться к объекту своего воздыхания. “Я не танцую. Тем более, с тобой”, – произнесла она приговор его мужскому обаянию с совершенно спокойным лицом. Будто букашку придавила. Он это унижение переживал долго и мучительно. Второй облом случился в институте. Став студентом, Игорь стремительно набирался сексуально-жизненного опыта. К четвертому курсу обучения в самом престижном вузе огромной страны, он уже считал себя настоящим мачо. Причем небезосновательно. Убедительные победы в сексуальных поединках следовали одна за другой. Но однажды возможности свои он переоценил…

Потрясающей красоты девушка училась на одном с ним факультете. В длинных институтских коридорах их маршруты частенько пересекались. Игорь давно ее приметил, навел справки. Оля оказалась внучкой члена ЦК. В этом был существенный минус. Подойти вот так запросто на перемене, он не решался. Где-нибудь в Тамбовском пединституте – это нормально. Но в их элитном заведении подобный способ знакомства считался признаком дурного тона. Студенты были в подавляющем большинстве из элитных семей, но и среди этой золотой молодежи существовало своеобразное деление на касты. Дети, чьи родители принадлежали к политической верхушке страны, в основном общались между собой. Они зачастую росли в одном, хорошо охраняемом дворе, ходили в один детский сад, в одну школу. Отпрыски московской элиты составляли свою касту. Понятно, что сына секретаря какого-нибудь Талды-Курганского райкома они не очень-то допускали в свой круг. Хотя исключения из правил, понятно, существовали. Игорь в этой незримой табели о рангах не дотягивал до элиты. Его дед не ходил в ближайших соратниках Ленина или Сталина. Всю жизнь оттрубил инженером на одном московском заводе. В партию вступил во времена чисток конца тридцатых. Другой дед погиб на войне в чине капитана. Отец не был секретарем московского райкома, а тем более горкома или обкома. Но все-таки занимал совсем не рядовую должность – замминистра одного из ведущих оборонных министерств. Частенько ездил за границу к друзьям-нахлебникам из стран Ближнего Востока и Африки. Иногда его направляли в Восточную Европу, к заклятым союзникам по Варшавскому договору. Куда в этой иерархии можно было отнести Игоря? Пожалуй, он располагался между элитой и средним классом. Что, в общем-то, было не так и плохо…

…И вот, случай подвернулся. Судьба свела их вместе на одной шумной институтской вечеринке, куда простым смертным с улицы проникнуть не было никакой возможности. Народу собралось много. Несколько дней по институтским корпусам курсировали слухи, что к ним нагрянет “Воскресенье”. В Москве эта команда пользовалась сумасшедшей популярностью. Но что-то не сложилось. На сцену вышел вокально-инструментальный ансамбль одного из факультетов. Ребята, впрочем, играли “воскресенский” репертуар, плюс “Машина..”, Майк Науменко, пару барыкинских регги. Словом, звучал весь передовой отряд советского музыкального андеграунда начала 80-х. И играли они, надо заметить, очень прилично. Тут и там за столиками хорошо, со вкусом оформленного студклуба (фактически это был закрытый бар), потягивали грузинское вино и молдавский коньяк, закусывая дефицитными марокканскими апельсинами. Кое-где мелькала бутылка-другая “Баллантайна”, купленного в “Березке” за чеки, либо привезенного папашами из-за бугра. Словом, обстановка была слишком демократичной для времен позднего застоя.

Ольга стояла в одиночестве у окна, зажав между элегантными длинными пальцами сигарету. В другой руке держала большой стакан с янтарным виски на донышке. Игорь понял: другого такого шанса не будет.

– Вам не скучно, – ничего более оригинального ему в голову не пришло. Хотя фраза для первого знакомства – не самая плохая.

– Извините, молодой человек, но не вы герой моего романа. У меня в жизни другие планы. Впрочем, и на этой вечеринке тоже…

Кровь хлынула Игорю в лицо. Это был серьезный удар. Произнося эту фразу, Ольга даже не удостоила его взглядом. Она смотрела куда-то в глубь, в задымленный полумрак зала, словно выискивая кого-то. Она просто не видела Игоря. Вероятно, для нее он был безпозвоночной прозрачной амебой, не достойной даже сиюминутного взгляда ее прекрасных зеленых глаз. Он был раздавлен, растоптан, растерян: “Извините”, – смог лишь выдавить из себя. И исчез, испарился. Месяца два ушло на восстановление психологической уверенности. Но урок он запомнил: “Надо реально оценивать свои силы и рассчитывать свои возможности”.

… Игорь вспомнил ту давнюю историю. Ситуация изменилась. Он здорово вырос по всем позициям за эти пятнадцать лет. За его плечами теперь богатый жизненный опыт и солидное материальное положение. Он давно уже превратился в элегантного джентельмена, от которого за километр исходил благовонный запах жизненного успеха. “Где сейчас эта Оля? Как сложилась ее судьба? А интересно было бы встретиться. Ладно, Бог с ней с Олей…Что делать с девчонкой? Продолжать диалог, значит, потерять лицо. В моем положении это несолидно. Но ведь хороша! И отшила очень достойно. Наши девушки за границей так себя не ведут при встрече с солидными джентльменами. Здесь скрыта какая-то большая тайна… Может, ее изнасиловал какой-нибудь новый русский хам? Вот она ко всем мужикам относится с большим подозрением. Но что она тут делает? Одна? Интрига закручивается все больше. О-о-чень все это интересно.... Скучать тебе, Игорь Анатольевич не придется. Но сейчас надо уходить. Так будет лучше. Что-то мне подсказывает, что мы еще встретимся. И не раз”.

Игорь быстро допил свой грейпфруктовый сок, встал, и, не оглядываясь, направился к выходу.

 

Тула. Июль 1980 года.

Старенький “Беларусь” с деревянным прицепом, оставляя за собой большущее облако пыли, и выплевывая в воздух черную гарь от отработанной солярки, громко рыча, тормознул возле мусорной свалки, на пустыре между бараками. “Беларусь” приезжал раз в две недели. Для жителей бараков это было событием, сравнимым с тем, чем является для обитателей северного поселка, расположенного у черта на куличках, прилет вертолета с провизией. Посмотреть на вывоз мусора сбегались детишки, бабки-пенсионерки, а также тетки в замусоленных халатах, которые по каким-то причинам не работали, либо в данный момент находились дома. Среди этой шумной ватаги бегала к трактору и восьмилетняя Катя.

Так и проходило Катино детство в этом пыльном, грязном дворе от трактора до трактора, от ноябрьских и майских праздников, до новогодних. Были, правда, еще и другие светлые вехи – дни рождения отца и матери, старшего брата и ее, Катин, день рождения. А также вехи не такие светлые, но вполне заметные – утренники в детском саду, а затем и в школе.

…Помойка располагалась сразу же за общественной уборной. От этого скопища отходов жизнедеятельности человека в радиусе метров тридцати простирался зловонный запах. Зимой помойка была не столь страшна: снег и свежий морозный воздух полностью нейтрализовывали вонь. Но летом, под палящим июльским солнцем…

Пользовались помойкой не только жители окрестных бараков, но и обитатели двухэтажек из соседнего квартала, что было, в общем-то, не справедливо. Барачные жители с пришельцами нещадно воевали. Но те, хитрюги, старались пробираться со своими полными протухших помидоров и картофельных очисток ведрами к вожделенной свалке под покровом ночи, либо поздним вечером. Бабы из окрестных бараков, в том числе из тех, что на соседней улице Лермонтова, заметив диверсанта с ведром, стремглав вылетали на улицу в одном халате, невзирая на время года, и при помощи трехэтажного мата обращали супостата в бегство. Особенно рьяно боролась за справедливость Катина соседка по длиннющему барачному коридору – тетя Зина, от которой за версту разило денатуратом. В умении материться с ней не мог соперничать никто не только на их улице, которая носила имя великого русского писателя Некрасова, но и с улицы другого русского гения – Лермонтова, что проходила от их, улицы Некрасова, слева, а также с улицы имени еще одного литератора – Короленко, расположенной правее.

Однажды промозглым поздним октябрьским вечером Катя вместе с их дворовой ватагой увидела тетю Зину во всей красе… Темная фигурка с ведром мелькнула в свете единственно покачивающегося в их дворе фонаря и сразу скрылась за углом покосившихся деревянных сараев. Фигурка, несомненно, жила в тех самых вражеских двухэтажках. Тетя Зина появилась вдруг, неожиданно, из ниоткуда, с растрепанными седыми давно не мытыми волосами, в любимом халате, не бывавшем в стирке минимум месяцев пять, в тапках на босу ногу, словно баба Яга прилетела на реактивной ступе. В доли секунды преодолела бледно-желтоватый фонарный круг, скрылась за углом сарая. А еще через мгновение оттуда разнесся истерично-визжащий голос тети Зины:

– Ах ты, проститутка, блядь такая, сука недорезанная! Я тебе покажу, пизда ты не мытая, как нашу помойку засерать! А ну, вали на хуй ацуда, пока я ведро с твоим говном тебе на голову (она делала ударение на последнем слоге) не одела!

Фигурка с, похоже, еще полным, не опорожненным, ведром, стремглав преодолела желтый круг света и растворилась за углом их барака, в обратном направлении, откуда всего минуту назад появилась. Будто ее и вовсе не было. Из-за сараев показалась довольная тетя Зина. Подошла к ребятам.

– Ты, Серега, какого хуя не глядишь за порядком? – обратилась она к Сережке из соседнего барака. – Ты здесь самый старший. Сколько тебе лет? Самым старшим в этой кампании из шести девчонок и ребят был Ванятка с улицы Лермонтова. Ему уже исполнилось четырнадцать. Однако тетя Зина этого не знала. Он рос в семье хронических алкоголиков, где хлеб-то появлялся через два дня на третий, потому выглядел он лет на семь, не больше. Вечно голодный и немытый Ванятка целыми днями пропадал на улице.

– Двенадцать, – ответил Сережка.

– Тетю Зину ребята совершенно не боялись. Наоборот, она частенько становилась объектом их насмешек и шуток. Особенно, когда была в стельку пьяна. А пьяной она бывала, аккурат, через день. Они кидались в нее засохшим куриным пометом и с гоготом прятались за углом барака. “Ах, вы, пизьдюки! Я до вас доберусь”, – пошатываясь, кричала она в пустое пространство.

– Ну, вот, здоровенный малый. Хер, небось, с телеграфный столб? А всяких мандавошек не можешь прогнать, – добродушно пожурила она Сережку. – А ты, Катька… Большая девка, – Катю обдало свежими парами денатурата. – Чяво ты их боишься? Ни с-с-сы никого. Гоняй этих блядей. Хочешь конфетку? – оскалилась она нестройным рядом металлических зубов.

– Не-а. Не хочу, теть Зин.

Тетя Зина порылась в грязном кармане халата. Извлекла из его недр “подушечку” – покрытую сахаром конфету, с яблочным джемом внутри – любимый деликатес детворы всех трех барачных улиц имени трех великих русских писателей. Только вот вместо сахара поверхность “подушечки” была густо покрыта волосами, нитками, ворсом и какими-то крошками. Тетя Зина пыталась сдуть нитки и прочий мусор с поверхности конфеты, но тщетно – они срослись со сладкой поверхностью.

– Вот прилипли, суки. Ладно, хуйня, – она сунула конфету в рот, быстро облизала и протянула Кате. – На, ешь.

– Я не буду, теть Зин.

– Бери, тебе говорят. Что, брезгуешь моими гостинцами? Не слушай ты, Катюха, свою мать-интилигеншу. Она про тетю Зину всякую хуйню говорит. А тетя Зина – хорошая, добрая.

Катя взяла конфету брезгливо, двумя пальчиками, понимая, что та не отстанет.

– Вот и молодец, Катюха! – она пыталась погладить Катю по голове, но та ловко увернулась. – Ну, не хочешь, не буду…Ты дружи с теткой Зиной. Как сиськи вырастут, найдем тебе жениха. У меня племянник есть, Виталик. Ох, какой шибутной! Поженихаетесь с ним, детишек нарожаете, а я буду их нянчить. Знаешь, как я детей люблю?

Она повернулась и побрела к крыльцу, на ходу беззлобно бросив через плечо:

– Не голосите мне тут под окнами, не мешайте спать. Нет от вас, иродов, покоя ни днем, ни ночью.

Катя заметила, с каким вожделением смотрит на ее руку с конфеткой Ванька.

– Хочешь?

– Ага…Она протянула руку, Ванятка быстро выхватил конфету и запихнул в рот.

… “Беларусь” затормозил рядом с помойкой. Его уже встречала внушительная делегация человек из двадцати, от мала до велика. Из узкой кабины вначале выбрался водитель в старенькой робе, кирзовых сапогах и промасленной кепке. За ним выполз абсолютно деградировавший субъект. На нем была видавшая виды тельняшка, пузырившиеся на коленях спортивные штаны, кое-где в дырках, через которые виднелись черные, времен культа личности трусы. А на ногах, несмотря на жару, войлочные зимние ботинки на молнии.

– Гришань, за каким хером ты этого мудака привез? – заволновались бабы, – Он опять херово убирёть.

– Не бойтесь, бабы, все будить в порядке. Убирёться, как надо. Правильно, Васек?

Но Васек не обращал внимания на старшего мини-экипажа боевой мусорной машины. В данный момент его заботило совершенно другое. Он направился прямо к теткам.

– Бабы, хоть двадцать копеек? А?… “Огни Москвы” завезли. А? Ну, бабоньки, пощадите. Подохну ведь. Кто ваше говно будет убирать?

– Ничего, другого придурка дадуть, – раздался игривый возглас из толпы. – Бабы, совести у вас нету! Хуево мне совсем! – и вновь почти взмолился. – А, бабы?

Он поводил головой влево и вправо вдоль толпы, рассчитывая на милосердность этих, в сущности добрых людей.

– На, возьми, ирод. Все равно не отстанешь, – смилостивилась над бедным Васьком толстенная, в несколько Катиных обхватов, тетя Рая, вечно безнадежно проигрывавшая матершинную дуэль тете Зине.

Васек проворно схватил двадцать копеек, сразу приободрился. Вытащил из кузова совковую лопату и принялся энергично загружать мусор.

– Ну, и вонища! Срете вы что ли тут? А, бабы? – И довольный собственной остротой, Васек громко заржал, ощерившись ртом с кое-где еще оставшимися желтыми сгнившими зубами.

– Лучше убирай, ирод! А то заберу мелочь назад, не купишь тогда фуфырик. Опохмелиться будет не чем, и башка твоя тупая треснет.

– Не бзди, тетка. Все будет чики-чики, – Васек продолжал орудовать лопатой с невероятной скоростью, видимо, предвкушая, как вожделенная тонкая струйка “Огней Москвы” обжигает пересохшее горло.

Напоследок, перед тем, как запрыгнуть в кабину, Васек смачно шлепнул по необъятной заднице тетю Раю.

– Да пошел ты в жопу, мудак херов!

Ответную Васину тираду заглушил рев заведенного трактора…

 

Москва. Май 1980 года.

 

…Игорь открыл глаза. В комнате было тихо. Свет сквозь задвинутые толстенные портьеры почти не пробивался. За окном по улице Горького проносились редкие в выходной день машины. Через плотно закрытую дверь было едва слышно, как на кухне, позвякивая чашками, копошилась, хлопоча над завтраком, их гувернантка Наташа. Впрочем, тогда это слово было не в моде. Мама называла Наташу просто – “помощница”, отец – “хозяйка”. По свойски, почти по родному.

Наташе было слегка за пятьдесят. Игорь помнил Наташу с малых лет. Она была в его жизни всегда. И всегда он называл ее по имени и только на “ты”. Она уже давно стала фактически членом семьи. Сегодня было воскресенье. А воскресенья Игорь любил за продолжительное, в сравнении с простым днем, утро. За то, что можно было поспать хотя бы до десяти. И никто тебя не поднимет, не станет стучать в твою дверь, покуда ты сам из нее не выйдешь. А заботливая мать будет до тех пор шикать на отца, если конечно тот в воскресное утро находится дома, что бывает очень редко, на старшую сестру Лену, если та сама встанет раньше Игоря, что случается еще реже, пока не распахнется дверь твоей комнаты, и на пороге не покажешься ты, любимый и единственный, сын. На Наташу шикать не было необходимости. Она сама берегла покой Игоря, словно родного дитяти. Впрочем, он для нее, Наташи, таким и являлся. Вырастила она его с младых ногтей, а своих детей у нее не было.

Но больше всего Игорь любил воскресенья даже не за это. Воскресенье было по настоящему единственным выходным днем свободным от репетиторов. А посещали они Игоря ежедневно на протяжении всего этого учебного года. По английскому, хотя в этом не было необходимости. Английским он владел очень прилично. По французскому. В этом необходимость была: французский пока хромал. По физике. С физикой просто беда. Ну, ни черта он не понимал в этом предмете! Выпускной класс накладывал на парня определенные обязательства. Он готовился к поступлению в самый престижный институт страны. “Ты пойми, Игорек, в последний год надо потрудиться на совесть”, – увещевал его отец еще в сентябре, когда они с матерью на узком семейном совете решили, что, как минимум без трех репетиров не обойтись. Игорь и сам все прекрасно понимал. Конечно, в армию он не попадет в любом случае. На худой конец, в какой-нибудь МИИТ отец его пристроит. Но ему очень хотелось учиться в самом престижном вузе. Потому и занимался он на совесть.

Вот с чем не было проблем, так это с историей. Гуманитарный склад ума, прекрасная память, широкая эрудированность, ежедневное чтение газет превращали для Игоря историю в увлекательную игру. Задания по этому предмету он запоминал без проблем, с первого раза. И даже их преподаватель истории и обществоведения, предпенсионного возраста выпускник Высшей партийной школы и бывший партийный работник, Вячеслав Михайлович души в нем не чаял. Статью, фигурой, высоким ростом, крупной залысиной и длинными, зачесанными назад седыми вьющимися волосами, историк напоминал Петра Великого. И что интересно, у него был до ужаса вспыльчивый нрав и жуткий характер. Ну, точно, как у царя. Окончательное сходство с самодержцем Вячеславу Михайловичу придавала трость. Использовал историк ее не сходства ради с царем – правая нога у него не сгибалась. В школе его боялись не только ученики, но и учителя. Потому, видимо, и наградили его прозвищем “Пиночет”. Почему не Петр Первый? Нет, это не годилось. Царь был строг, но справедлив. А вот чилийский диктатор, согласно постулатам советской пропаганды, олицетворял собой исчадие ада. Ну, точь-в-точь, как Вячеслав Михайлович.

Игорь был одним из немногих в этой школе, кто не боялся “Пиночета”. А на уроках частенько, не стесняясь, задавал ему каверзные политические вопросы, на которые тот, на удивление, с удовольствием отвечал. Они даже иногда дискутировали. Кстати, поговаривали, что поперли “Пиночета” с партийной работы именно за крутой нрав. Похоже, где-то он действительно перегнул палку. Но все же доработать до пенсии в одной из элитных московских школ, ему позволили.

…Игорь протянул руку к стоявшему на тумбочке будильнику, поднес к лицу – двадцать минут одиннадцатого. Он еще подремал бы, да чувствовал – больше не заснет. “Надо вставать. На дачу, на воздух, к природе! Как писали великие: в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. А интересно, Саратов – действительно глушь? Вроде бы миллионный город. Но все равно, наверное, глушь. Никогда не был. Да и не дай, Бог…”.

На кухне уже сидела Ленка, лениво пережевывая бутерброды с семгой. Чашка горячего настоящего, нерастворимого, кофе стояла перед ней, накрытая блюдцем. Похоже, она сама недавно встала. Лена училась на втором курсе в МГУ, на факультете международной журналистики. У нее надвигалась зачетная сессия. Но, судя по отношению к учебе, это ее не слишком волновало.

Наташа возилась с бутербродами на столе, расположенном подле газовой плиты. Матери не было видно. “В бассейн, наверное, уехала”, – догадался Игорь.

– Всем привет, – поздоровался он с Наташей и сестрой.

– Morning, – небрежно бросила Ленка, даже не взглянув на брата.

– Доброе утро, Игоречек. Садись, все уже готово… А Антонина Петровна уже умчалась в свой бассейн, – подтвердила Наташа догадку Игоря. – Лихо так, с места газанула. Я с балкона ее провожала. С машиной она обращается – ого-го! Любой мужик позавидует.

– Отца тоже нет?

– И Анатолий Иванович, чем свет, машину вызвал и укатил, сердешный. Едва успела ему тормозок сунуть. А термос, ни в какую не хотел брать. На силу всучила. Неудобно, говорит, с этой железякой по министерским-то коридорам разгуливать. А кто ж ему, родному, в воскресенье-то кофе сделает? Секретарши небось нет сегодня? Даже в выходной бедненькому покоя не дают. Все никак не могут без него управиться. Такую должность человек занимает! Приказал бы своим заместителям, и пусть работают.

– Как теперь на дачу добираться? Мать часа через два приедет. Это в лучшем случае… Мы с ребятами договорились в полвторого у “Ленинского проспекта”. Мать до дачи подвезла бы… Может, отцу позвонить, чтоб машину прислал?

– На электричке доедешь. Ничего с тобой не случится, – съязвила Ленка.

– Что-то ты не больно часто на электричках ездишь?

– Я – девушка, мне нельзя. В электричках всякой швали полно. Привяжутся еще.

– Да кому ты нужна, принцесса Монако!

– Помолчал бы лучше. Иди прыщ выдави на щеке. Жених!

– Не твое дело. Надо будет – выдавлю.

– Кто тебе из класса нравится, признайся? – игриво спросила Ленка. – Может, Юля Преображенская? Красавица ваша писанная. А может, твоя дама сердца в соседнем классе? – она знала, как брат не любил говорить на эту тему. Знала, что с его спокойным характером, девчонки в их школе не очень-то на него обращали внимание. Но ей нравилось доставать Игоря такими разговорами.

– Отвали! Про женихов лучше своих расскажи.

– Игорек, ну что ж ты выражаешься, как шпана из подворотни. Кушай лучше, – сделала замечание Наташа.

– Леночка, не приставай ты к парню. Пусть поест спокойно.

Дети Наташу уважали. Никогда не огрызались на ее замечания. И, в сущности, относились к ней, как к родному человеку. Как к няне или, даже, как ко второй матери.

– Да ладно, Наташ. Это я так. Прыщи появились. Вырос наш мальчик.

– Как думаешь, Наташ, позвонить отцу насчет машины? – поинтересовался Игорь.

– Не любит Анатолий Иванович этого. Ой, как не любит, когда ты его служебную машину просишь.

– Знаю, что не любит. На электричке уж больно муторно ехать. Всякие дачники с корзинками, мичуринцы наши, как набьются. Сесть даже не сможешь. И там еще три километра пешком тащиться.

– Ты ж не один, Игорек, поедешь? А?

– С Эдиком и Димкой.

– Опять дешевый портвейн будете пить? Бутылки хотя бы с собой забирайте. Мать найдет, расстроится, – встряла Ленка.

Игорь пропустил это замечание мимо ушей.

– Втроем-то не страшно. Поезжайте на электричке. Зачем отца понапрасну тревожить? – как бы подытожила сомнения Игоря Наташа.

– Что опять Эдик добыл? – на этот раз без малейшей тени ехидства поинтересовалась Ленка.

– Тебе-то зачем?

– Ладно, скажи. Интересно ведь. У Эдика твоего вкус хороший.

– Говорил, новые записи Гребенщикова появились. И какой-то “Зоопарк”. Питерская команда. В школе у нас “Зоопарк” еще никто не слышал.

– Надо в институте поспрашивать. Если до Москвы записи дошли, наверняка у кого-то уже есть…

В прихожей, присев на одно колено, Игорь завязывал свои новенькие адидасовские кроссовки, которые отец привез две недели назад из Ливии. Ленка выглянула из ванной и через весь длинный коридор, громко:

– Закусить купите. И больше двух бутылок бормотухи не берите. А то Димка опять наблюет у крыльца.

– Отвали, сказал.

Игорь хлопнул дверью.

 

Москва. Март 1999 года.

…Катя больше не оглядывалась. Никто ее не преследовал. На дороге все было спокойно, но вот в душе… Она вытащила из бардачка пачку “Кента”, дрожащими пальцами, не без труда, выудила из почти полной пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, затянулась. Мелкие интенсивные нервные толчки шли откуда-то изнутри. “Господи, господи, Игорь… Зачем только я тебя встретила?! В таком огромном городе и… Ехал бы себе другой дорогой или в другое время. А, впрочем… Все! Надо успокоиться, успокоиться… Сейчас массажик Толик сделает и сразу все будет прекрасно”. Катя забычковала половину окурка. Руки заметно дрожали.

Она подрулила к стоянке спортивного клуба, членом которого являлась уже второй год. Теннис, тренажеры, и приятный бодрящий массаж в конце. Никаких соляриев. Не то, чтобы она не любила солярий. В нем просто не было необходимости. Загара, полученного за полугодовое пребывание на Лазурном берегу, хватало на весь осенне-зимний слякотно-морозный московский период. Дюжий хлопец из охраны приподнял шлагбаум. Катя нажала на педаль газа. Парень вежливо поздоровался. Она в ответ махнула головой. Припарковалась. Захлопнула дверцу машины, направилась к входу. Проходя мимо охранника, протянула ему розовую сторублевую купюру. Тот замялся.

– Бери, не стесняйся. Работа у тебя трудная. Это ж сколько раз за день надо опустить и поднять шлагбаум?! – Катя смотрела прямо на него. Он смущенно отвел взгляд. – Возьми. Деньги всем нужны.

Он как-то нерешительно протянул руку, взял купюру. Неуклюже задрав подол куртки цвета хаки, сунул стольник в карман брюк. Промямлил: “Спасибо”....

“Новенький, что ли? Стесняется пока деньги от молодых барышень брать. Ничего, скоро обвыкнется. К деньгам люди быстро привыкают. Особенно к шальным. Через месяца три будет смотреть наглым вымагающим взглядом”.

У Кати не было привычки разбрасываться деньгами, слишком тяжело они ей доставались. Просто, завидев такого бугая, решила поэкспериментировать с человеческой психологией. Очень уж ее интересовало: возьмет или не возьмет?

– Здравствуйте, Катя. Прекрасно выглядите. Сначала, как обычно, на корт? – Лена, миловидная девушка лет двадцати семи, работала менеджером клуба.... Должность обязывала ее знать всех постоянных членов по имени, быть в курсе их привычек и желаний.

– Нет, пожалуй, сегодня обойдемся без тенниса. Что у нас с массажным кабинетом?

– Толик как раз свободен. Сидит пьет свой любимый чай в баре. Я его тот час же позову. Можете проходить в кабинет.

Кореец Толик Пак был массажистом от бога. Вкладывал в свою работу душу. Впрочем, халтурщиков в этом, отнюдь не дешевом клубе, не держали. Катя блаженствовала от работы его рук. “Черт ускоглазенький”, – так она с нежностью, про себя называла Толика, и всегда сверх официальной таксы оставляла на тумбочке рядом с кушеткой две сотенных купюры. Ей также нравилось, что он никогда не позволял себе никаких сексуальных подвижек в отношении ее.

Толик вошел в кабинет совсем бесшумно, аккуратно прикрыв за собой дверь. – Здравствуйте, Катя. Погода прескверная. Когда же потеплеет? – и без всякой связи добавил. – Ну, что, начнем?

– Начинайте, – Катя в одних трусиках лежала на кушетке спиной вверх. Пальцы Толика коснулись ее шеи, затем плеч и нежно заскользили вниз по спине… Блаженство.

“Игорь, Игорь… Откуда ты взялся? Какого черта тебя занесло в Ниццу? Мало на земле прекрасных мест? Тем более с твоими-то деньгами? Сколько нервов, бессонных ночей мне стоило, чтобы забыть тебя! И ведь забыла… Думала, что забыла. Ну, почему ты не поехал другой дорогой?”

 

Ницца. Август. 1998 года.

…Встреча произошла гораздо быстрее, чем можно было предполагать. В пять часов пополудни, в свое излюбленное время, Игорь спустился на пляж. Парусиновые шорты и белую майку с аббревиатурой МГИМО небрежно бросил на топчан шезлонга под большим белым зонтиком с надписью “Hotel Ambassador”, направился к воде. Катя только ступила на горячий белый песок, подобно прекрасной богине Афродите, вышедшей из морских волн. Режущие своей белизной трусики и бюстгальтер купальника, резко контрастировали с шоколадной кожей. Контраст этот ослеплял, притягивал до похотливого слюноотделения.

Он подошел к ней в тот момент, когда она запрокинув голову и зажмурив глаза, грациозно потрясала головой, обеими руками стряхивая воду с копны темных стриженных волос.

– Здравствуйте, прекрасная незнакомка!

Катя опустила голову, открыла свои огромные черные глазищи. Пристально посмотрела на Игоря, словно видела его впервые. Будто после их первой встречи прошло не семь часов, а минимум – неделя.

– Здравствуйте.

– Как водичка?

“Господи, что я несу? Мы же не на Истринском водохранилище!”

– Нормальная… Катя уже собиралась сделать шаг в сторону шезлонгов. Игорь замер вполоборота к воде. Необходимо срочно продолжить беседу. Это он понимал отчетливо. Они не могли молча стоять напротив друг друга до бесконечности.

– Могу я узнать ваше имя?

– Да, конечно…Катя.

– Очень приятно. Игорь. “Идиот! “Очень приятно” Что за банальности?!”

Катя смотрела на него спокойно, дружелюбно, ни разу при этом не моргнув. Он с трудом выдерживал этот лучезарный взгляд. Не помогали ни жизненный опыт, ни твердый характер.

– Вы здесь живете? – едва уловимым движением кисти руки он показал в сторону отеля.

– Да.

– Извините за бестактность. Но я прошу вас не отказать мне в том, чтобы сегодня составить мне компанию. “Ну, и нагородил!”

– В смысле?

– В смысле – поужинать со мной.

Он испытующе заглянул в самую глубину ее глаз, но ничего не смог прочесть там. Катя смотрела на него все также, с потрясающим спокойствием.

– Хорошо.

– Тогда в восемь, возле рецепшн.

– Хорошо.

– Так мы договорились?

– Да, конечно.

– До встречи.

Игорь рванул в море, как мальчишка, которому только что подарили двухколесный велосипед. Он действительно чертовски обрадовался ее согласию, но очень не хотел, чтобы она это заметила. Пробежав шагов пять, Игорь сходу бросился в приятно-теплые волны и мощными гребками стал стремительно удаляться от берега. “Почему я говорю ей “вы”, хотя утром говорил “ты”? Ладно, с местоимениями как-нибудь разберемся… А она здесь, определенно, одна”.

 

Тула. 1987 год.

В районе этих трех улиц имени трех великих русских писателей Катино семейство находилось на особом положении. Да, они жили в таком же бараке, как и остальные обитатели этого тульского Гарлема. У них тоже был сарай, находящийся среди ряда других деревянных сараев, расположенных напротив окон барака. Они также пользовались общим туалетом, что находился в конце длинного, со скрипучими деревянными полами, коридора. Зимой там было очень холодно. Особенно если на дворе подморозило. А летом, в жару, в туалете стоял плотный, спрессованный запах органических отходов жизнедеятельности человека, вперемежку с резким, запахом хлора. Благо хлорки было много, хоть завались. Вот жильцы ею обильно и заваливали общественный сортир. От хлорки на глазах наворачивались слезы. Но она перебивала другие неприятные запахи. А летом оправлению нужды здорово мешали мухи. Огромный рой мух самых разных размеров – от совсем маленьких, едва вылупившихся мошек, до больших тяжелых, громко жужжащих “бомбовозов”, вился над головой, садился на лицо, приземлялся на попу. До девяти лет родители не пускали Катю в общий туалет, приспособив для ее нужд небольшое ведерко. Ведро, на мизерной тесной кухоньке, всегда стояло под умывальником. На случай, если Катя или ее брат захотят ночью справить нужду.

В бытовом смысле их семейство почти ни чем не отличалось от других жителей “Шанхая”. Пользовалось теми же общественными благами – сараем, туалетом, помойкой, – что и другие. И все же их семья занимала самую верхнюю ступеньку иерархической лестницы барачного района имени трех великих писателей. Во-первых, Катин отец был капитаном милиции, а во-вторых, мать работала завучем в одной из местных школ. То есть в их районе они были людьми в какой-то степени известными. Потому их семья среди этой нищеты, необразованности, пьянства и матершины выглядела этаким оазисом благополучия, неким чужеродным телом, занесенным сюда неизвестным ветром.

“Мент поганый” и “интеллигенша хуева” – только так, а не иначе называли родителей за глаза обитатели трущоб. В этих характеристиках чувствовались смешанные чувства презрения, страха, и уважения одновременно. Безнадежно усугубляло их положение в глазах барачных обитателей наличие личного автомобиля. Трудно сказать, сколько жителей насчитывали эти три улицы, но на все это поголовье приходилось всего три автомобиля. В нижней части улицы Некрасова у пенсионера имелась старенькая “Победа”, на которой он не столько ездил, сколько лежал под ней, постоянно что-то ремонтируя. На улице Короленко, неподалеку от их барака, у мужичка-инвалида имелся горбатый “Запорожец” с ручным управлением. Да у Катиного отца имелась “тройка”. Вот и все. По сравнению с теми двумя другими машинами она казалась “Линкольном”. Хотя вряд ли кто-то из местных жителей сном и духом ведал об этом чуде американской инженерной мысли.

Отец с матерью в течение многих лет откладывали деньги на машину, порой отказывая себе и детям в самом необходимом. Скопили нужную сумму, встали на очередь. И вот, очередь подошла… У “Жигулей” был противный ядовитый желтый цвет. Но выбирать не приходилось. Конечно, можно было подождать еще какое-то время, но у отца не хватило воли отказаться от вожделенной машины, когда он в магазине увидел новенький сияющий “Жигуль”, прекрасно осознавая, что эта машина отныне принадлежит только ему и никому другому.... И, что он может ее тотчас же забрать. Искушение было настолько велико, что родители не устояли. Столько лет копить, ждать своей очереди – и отказаться… Ну, нет! Кишка тонка: желтый – так желтый!

Произошло это знаменательное для их семьи событие, когда Кате стукнуло тринадцать. Отец заранее выстроил добротный кирпичный гараж метрах в пятнадцати от барака прямо напротив окон их комнаты. В сравнении с длинным рядом прогнивших, кое-где покосившихся сараев, гараж смотрелся Иссакиевским собором средь хрущевок. Понятно, что и постройку гаража, и покупку машины соседи так им и не простили. Вплоть до того, как они покинули “барачный рай”, окончательно перерезав пуповину связывавшую их с предыдущей жизнью. Им, наконец, дали новую квартиру. К тому времени Катя уже перешла в девятый класс единственной на всю Тулу школы с усиленным преподаванием французского языка. И к своим пятнадцати годам знала она французский более чем прилично. Покупка машины, а через два года переезд в новую квартиру – одни из самых приятных, главных воспоминаний детства и отрочества. Стандартная, но с большой кухней, трехкомнатная квартира в Глушанках, после вонючего барака, с керосинкой на табуретке вместо газовой плиты, с туалетом в конце коридора, показалась Кате сказочным дворцом. Отныне у нее появилась собственная комната. Фактически первое в ее жизни жилье. Правда, комната ей досталась самая маленькая из всех трех. Но по сравнению со всей метаморфозой переезда, перехода, а точнее резкого скачка, совершенного их семейством из одного уровня жизни на гораздо более высокий, это, некое ущемление в праве на жизненное пространство, показалось Кате сущей мелочью. В зале обосновались родители, а более просторную комнату забрал брат. Забрал по праву более старшего. И это не обсуждалось. Незнакомое, ранее неизвестное, сладкое ощущение свободы было настолько прекрасно, что Кате все происходящее с ней в первое время после переезда, казалась сказкой. Своя комната, где можно закрыться, уединиться, где можно делать все или почти все, что только захочешь… Нет, сказка, да и только! Некоторое время ей еще снились страшные сны, будто она вновь находится в тесной комнатушке ненавистного барака, где с огромным трудом могут разместиться четыре взрослых человека. Она даже явственно ощущала въедливый запах пережженного керосина, которым пропиталось все пространство кухни, комнаты, коридора. Катя просыпалась ночами от этих ужасных снов, не понимая в первые мгновения, где находится. Потом, привыкнув к темноте, рассмотрев огромный плакат Виктора Цоя на двери ЕЕ комнаты, наконец, осознавала, что это всего лишь сон, хотя и очень страшный. И, что в ее жизни никогда больше не будет отвратительного барака.

 

Ницца. Август 1998 года.

Игорь опустился в мягкое кожаное кресло напротив стойки портье. Темно-коричневые круглые часы за спиной служителя с надписью “Ницца” над циферблатом показывали без десяти восемь. Игорь пробежался глазами вдоль всего ряда из десяти одинаковых циферблатов: “Нью-Йорк”, “Сан-Франциско”, “Лондон”, “Канберра”, “Кейптаун”… А вот, и “Москва”. “Без десяти десять вечера в столице нашей великой родины. Все правильно”.

На нем – светло-серый легкий летний костюм от “Франко Ферре”. Точно такого же цвета туфли с притупленным носком. Под пиджаком, вместо рубашки, серая же обтягивающая майка с остроугольным вырезом возле горла. Все – в тон. Все очень дорого, все по последней моде. Мужественный пьянящий аромат одеколона от “Кензо”, словно завершающий мазок в портрете преуспевающего денди, гармонично вписывающегося в интерьер фешенебельного отеля.

Как ни странно, но Игорь волновался. Приятное легкое пощипывание в груди в предвкушении интересной встречи. Да какая там, к черту, встреча! Свидание, банальное свидание с прекрасной незнакомкой. Ох, как давно он не переживал подобное! Лет этак шестнадцать. Пожалуй, с первого или второго курса института. В то время он еще только постигал премудрости любовного флирта.... Еще не был так уверен в себе. И каждое, тогда еще редкое, знакомство с девушкой вызывало в нем душевный трепет. “Как же звали ту, первую, которая сделала меня мужчиной? – вдруг начал вспоминать он. – Галя? Вера? Нет, по-моему, Ира. Да, точно, Ира! И было это в конце первого курса. Все правильно: на майские праздники у Эдика дома. Он тогда на вечер куда-то “сплавил” родителей”.

Все получилось ужасно. Дальняя комната. Тьма, хоть глаз коли. Ира была, возможно, ненамного старше, но явно опытнее его, зеленого юнца, которому на днях стукнуло восемнадцать. Конечно, она могла бы помочь. Но не слишком старалась. Либо выпила много, либо Игорь ей не приглянулся? Скорее, последнее. Провинциалка, лимитчица. Эдик любил приглашать таких девушек на вечеринки. В сущности, все эти посиделки устраивались с одной целью – справить половую нужду. В этом плане с лимитчицами проблем не возникало. Вечер в богатой московской квартире, многочисленные цветные фотографии хозяина, Эдикова отца, на фоне Эйфелевой башни, лондонского Тауэра, знаменитого нью-йорского угла, где пересекаются Пятая авеню и Уолл-стрит – все это производило на девчонок, чье детство, зачастую, проходило в маленьких пыльных городках Тамбовской или Курской губерний, потрясающее впечатление. Они, вот так вдруг, словно по взмаху волшебной палочки, попадали в неведомый доселе мир, о существовании которого могли только догадываться. А на столе – черная икра, дорогущая рыба разных сортов, апельсины, экзотические консервы, дефицитные прибалтийские шпроты и литровая бутылка почти мифического “Мартини” средь батареи марочных крымских вин. Девчонки чувствовали себя золушками, попавшими на сказочный бал к самому королю, прекрасно осознавая, что сказка не может длиться вечно и утром она наверняка закончится. И потому с готовностью расплачивались своим телом за вечер, проведенный в волшебном мире.

… Ира бревном лежала на кожаном диване в кабинете Эдикова отца, не предпринимая ни единой попытки, чтобы помочь партнеру. Игорь вначале промучился с колготками. Затем повозился с трусиками. Она обреченно раздвинула ноги. А “парень” меж тем давно возбудился, но Игорь все никак не мог найти то вожделенное место, куда нужно было его пристроить. Он безуспешно тыкался в волосяной покров, в приятную влажную мякоть. Но где, то – самое главное место?! Наконец, Ире надоела его детская беспомощность. Она решила побыстрее все закончить. “Подожди, я помогу”. Она обхватила “парня” рукой и, наконец, ввела куда положено. Игорь испытал что-то необъяснимое, неведомое. Движение, второе, третье – и извергся Везувий.

– Ты, что, в меня?!

Игорь тяжело дышал, моментально покрывшись потом. Он в бессилии рухнул на девчонку. – Не знаю, – прохрипел он…

Внизу было липко и неприятно. Ему вдруг жутко захотелось спать.

… Катя появилась десять минут девятого. Игорь успел бросить взгляд на циферблат. Черное облегающее платье на брительках, туфли на шпильках, легкий макияж, лишь тонко подчеркивающий красоту. Нимфа. Он проворно вскочил с кресла.

–Добрый вечер, Катя

– Добрый вечер, Игорь.

– Вы потрясающе выглядите.

– Спасибо, – она произнесла это спокойно, ничуть не смутившись.

“Похоже, это ей говорили уже тысячу раз. Дежурное: “Спасибо” и никакой реакции”.

– Я чертовски проголодался. Куда пойдем? Выбор за вами.

– Вы пригласили… На ваше усмотрение.

– Любой ресторан Ниццы в вашем распоряжении, – он сделал жест руками, каким обычно фигуристы заканчивают свое выступление, приветствуя публику.

– Широкая у вас душа.

– Уверяю вас, Катя, далеко не для всех. – Ну, хорошо, – согласилась она, наконец. – Значит, на мой выбор?

– Именно, так.

– Смотрите Игорь, не пожалейте. – Катя впервые, за время их пока короткого общения, улыбнулась. Он это сразу про себя отметил.

– Не пожалею. Примите мои самые искренние заверения в этом. В гостинице много прекрасных ресторанов, но мне хотелось бы посидеть где-нибудь в другом месте. Выбирайте, – он вновь повторил свой жест, разведя руки в стороны.

– Здесь, совсем недалеко, есть уютный ресторанчик. Я просто мимо проходила… Он мне приглянулся. Открою вам небольшой секрет. Даже закралась такая маленькая крамольная мыслишка: перекусить бы здесь как-нибудь… К сожалению… Ну, вы все прекрасно понимаете. Словом, финансы…

– Ну, если уютненький… Тем более нравится. Да, и еще ваша мечта…Святой долг джентельмена – превратить эту мечту в реальность.

Они вышли через большую прозрачную крутящуюся дверь отеля.

– Нам сюда, – она повернула налево. – Здесь, совсем рядом. Метров, может быть, сто.

– Ради бога, Катя. Мы никуда не спешим. Метраж не имеет ни малейшего значения. С вами готов пешком, хоть в Африку.

“Умен, прекрасно образован, блестяще воспитан, красив, одет с иголочки. Этакий московский щеголь. Так и сыпит любезностями. Попробуй, угадай, где он искренен? Как там Мармеладзе поет: “Девушка из высшего общества”. В данном случае парень. Но, что из высшего, это без сомнений”.

Ресторан и вправду оказался уютным. Небольшой, столиков на двенадцать. Белоснежные скатерти, несколько солидных размеров пальм в массивных горшках, любезно улыбающийся седовласый менеджер. В глубине – белый, отражающий свет ламп, рояль. За роялем – длинноволосый кудрявый парень, мягко перебирая клавиши, наигрывал “Мост над бурными водами” Саймона и Гарфанкеля. Наигрывал в замысловатой оригинальной аранжировке. Игорь даже не сразу узнал хорошо знакомую с детства мелодию.

– Да, здесь и вправду замечательно, – первое, что произнес он, едва они уселись за крайний столик на двоих.

– Вам нравится бывать в ресторанах? – поинтересовалась Катя.

– Признаться, рестораны – моя слабость. И в Москве стараюсь выбираться по мере возможности, а уж, когда выезжаю за границу, подавно. Менеджер раздал каждому из них солидную книгу под названием “Меню”. На краю столика лежала внушительной толщины карта вин.

– Я ничего в этом не понимаю, – Катя закрыла меню, положила сверху на карту вин. – Все на ваше усмотрение. Похоже, вы изысканный гурман. Только одна просьба: не заказывайте мне мяса. Если можно, рыбу, морепродукты, овощи.

– Что ж, взвалю на свои плечи эту приятную обязанность. Что будете пить? – Игорь вытащил из-под меню карту вин.

– Вино, – уверенно, и после небольшой паузы. – Вообще-то, хочется красного… Но под рыбу положено белое. Хотя, откровенно говоря, в винах я ничего не понимаю.

– Мне кажется, Катя, вы либо скромничаете, либо себя недооцениваете. Питейные правила, вижу, вам прекрасно известны.

– Какие там правила… Элементарные понятия, что с чем едят, и, что при этом принято пить.

– Да, определенные правила существуют, но придумали их люди. Такие же, как мы с вами, – произнося это, он продолжал изучать карту вин.

– Вот вы, Игорь, сказали, что в Москве часто ходите по ресторанам. Наверняка, и любимые есть?

Подошел официант в белых перчатках с раскрытым блокнотом и карандашом. Слегка нагнулся в ожидании заказа, глядя на Катю.

– Месье, – Игорь переключил его внимание на себя. Затем минуты две делал заказ, дотошно разъясняя, что принести надо именно это блюдо. Официант в ответ лишь несколько раз произнес: “Ви”. Катя в это время разглядывала интерьер ресторана, посетителей… Официант удалился.

– Так вы спросили про любимые места? – возобновил беседу Игорь. – Да, есть несколько таких. Но все же стараюсь на них не зацикливаться. Если несколько раз подряд сходить в одно место, оно быстро приедается. Вне зависимости от его класса. Здесь очень важен эффект новизны. Тогда – все интересно, все – в новинку и впечатления более яркие. Понравившиеся заведения надо посещать с некоторой периодичностью. А если узнаю, что открылся новый ресторан, как можно быстрее стараюсь туда заглянуть. Единственное требование: чтобы это было классное место. А оно уже само собой подразумевает и прекрасную кухню, и изысканный сервис, и необычный интерьер. Не знаю, хобби это или просто увлечение?.. Ведь собирают же люди марки, либо безумно увлекаются рыбалкой. Что мне совершенно не близко. Мчатся сломя голову, едва выпадет свободная минута, за десятки километров, чтобы всего лишь посидеть с удочкой на берегу реки… Не понимаю я этой страсти! Для меня – это на редкость бездарнейшее прожигание и без того короткого в наш насыщенный, стремительный век, свободного времени. Знавал я таких рыбных маньяков в своей жизни, и не одного… Не понимаю!

– Ваше хобби далеко небезобидно. В том смысле, что средств требует немалых, – Катя как-то пристально, испытующе взглянула на Игоря. Видимо, ей была интересна его реакция.

– Не могу с вами согласиться. Увлечение, как увлечение. А насчет средств… Безусловно, определенными денежными суммами для этого надо располагать.

– Множество людей в нашей стране всего пару раз в своей жизни бывали в ресторанах. Процент таких людей, конечно, никто не подсчитывал, но, думаю, он достаточно велик. Да и не сравнить их рестораны с теми, которые посещаете вы. В основном это провинциальные, ужасные забегаловки.

– Не знаю, Катя, что вам на это ответить? От ваших рассуждений попахивает марксизмом. Да, у меня есть деньги. Но дело в том, что я их зарабатываю. Зарабатываю, абсолютно честно. Плачу налоги. А равенства на нашей земле никогда не было и не будет. Это все – сказки Маркса – Энгельса – Ленина. Все люди рождаются с разными способностями, с разным интеллектом. И, соответственно, проживают разные жизни. Кесорю – кесорево…

– Игорь, поверьте, я ничуть не хотела вас обидеть или в чем-то упрекнуть. Это всего лишь мысли вслух. Возможно, не самые удачные. Мы же просто дискутируем.

– Да, конечно. Двое русских мило беседуют в этом уютном местечке на родном языке среди этого многоязычия на берегу Средиземного моря. Во всяком случае, так может показаться со стороны. И ни у кого из этих господ не возникнет даже мысли, что мы в суе упоминаем Маркса с Лениным. Оскорбляя этими именами всемирно знаменитый курорт. Видимо, только русские могут вдали от родины говорить о политике…

– Мне кажется, вы перегибаете палку, Игорь. Это русские иммигранты с многолетним стажем любят поговорить о политике. Мы же обсуждаем интересную тему: русский человек и рестораны, и насколько это сопоставимо. И приходим к выводу, что это не совсем сопоставимо. А вы, Игорь, выглядите исключением из общего правила ввиду особой толщины вашего кошелька. А исключения, как известно, лишь подтверждают правила. “Ну, и загнула! Ну, и Катюша! Да, Игорь Анатольевич, готовься к серьезной борьбе за завоевание сердца или тела этой девушки…Так сердца или тела? Определись! А черт его знает?! По-моему, мне уже одного тела недостаточно. В отношении Кати это, похоже, взаимосвязанно. Как все интересно поворачивается!”

– Вы почти меня побили. Сдаюсь. Но в завершение темы позвольте один вопрос: вам в Москве какой-нибудь ресторанчик нравится? Вдруг у нас с вами окажутся одинаковые вкусы?

Официант принес в маленьких плетеных корзиночках две бутылки вина: красное – для Игоря и белое, чилийское, для Кати.

– Вы, что, Игорь?! – она заулыбалась, стрельнув огромными черными глазищами. – Решили, что я способна выпить целую бутылку?!

– Катя, это очень славное вино. Поверьте, как вы изволили выразиться, изысканному гурману. Чилийские белые вина имеют особый аромат. Я уж не говорю об их полезности для здоровья. Вы не заметите, как выпьете бутылочку этого славного благородного напитка за ужином. Тем более, оно совсем слабое. Попробуйте…

Официант уже наполнил треть фужера. Катя сделала маленький глоточек:

– У-у… И вправду, прелесть, – она отхлебнула еще. Игорь, покрутив фужером возле носа, вдохнул аромат напитка. Только после этого сделал глоток.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – продолжил он.

– Почему вы решили, что я москвичка? Я в Москве всего несколько раз была. И было это уже давно.

– Не знаю, почему я так решил? Просто на провинциалку вы не похожи.

– А для вас, москвичей, все, что находится за пределами кольцевой дороги, провинция? А Россия-то – огромна! И городов в ней множество самых разных и далеко не маленьких. Или вы искренне полагаете, что только в Москве собран весь цвет нации? – она вновь посмотрела испытующе. “Умница! – Игорь выдержал этот взгляд потрясающих глаз прежде, чем ответить.

– Да нет, Катя, конечно, я так не полагаю. И городов в нашей стране действительно множество. И людей талантливых на земле русской еще больше. Но слишком вы изысканны и безупречны во всем. Образование, похоже, хорошее получили. Вот я и подумал, что вы из столицы.

– А, по-вашему, только в Москве можно получить достойное образование? – Катя по-доброму улыбнулась. Она явно переигрывала Игоря в этой дуэли.

– Сдаюсь, Катя, – Игорь поднял руки. – Но вы меня здорово заинтриговали. – Что было истинной правдой. – Наконец, скажите: откуда вы?

– Ну, если вы так настаиваете… Есть такой далеко немаленький и, поверьте, не самый худший город на Волге. Саратов называется, – Катя ловко подцепила специальной двузубой вилкой кусочек белой ароматной форели. Раздавила во рту нежное мясо языком.

– Никогда там не был. Говорите, не самый худший город? – Игорь отхлебнул из пузатого фужера. – Если откровенно, я по России мало ездил. Потому мало, где побывал. Так получилось… А в последние годы все больше в эту сторону приходится мотаться, – он кивнул головой куда-то вправо. – В основном по делам службы. Правда, и в отпуск всегда езжу только за границу. Не знаю почему… – Он сделал небольшую паузу. Посмотрел куда-то мимо Кати, едва прищурив глаза. Он никогда не задумывался над этим вопросом и в данный момент подыскивал необходимые слова, чтобы объяснить не столько даже Кате, затронувшей эту тему, сколько себе: а почему он действительно ездит отдыхать исключительно за границу? – Мне кажется, что здесь интереснее, сервис более высокий. Города очень красивые. Везде, без исключения. В любой европейской стране. А у нас… Ну, куда поедешь, кроме Черного моря? Но я там в детстве и в юности бывал неоднократно. А сейчас меня почему-то отпугивает тамошний сервис. Впрочем, в последний раз я там был лет пятнадцать назад, еще в студенческие годы. Наверное, сейчас многое изменилось. Наверняка есть приличные гостиницы… А здесь, в Ницце, я во второй раз. Был в прошлом году, в это же время. Понравилось. Решил еще раз съездить. Кстати, жил в этом же отеле.

– А я тут впервые. Впрочем, я уже вам это, кажется, говорила.

– О впечатлениях могу спросить?

– Конечно, никакой крамолы здесь не вижу. Что сказать… Теперь настала очередь Кати задуматься. – Здесь – все потрясающее! Это другой мир, другая планета… Вы совершенно правильно заметили насчет европейских городов. И дело не только в том, что у нас они грязные, неухоженные. Хотя это тоже очень важно. Они – безликие, убогие в подавляющем большинстве. По архитектуре, по планировке. Москва и Питер безусловно стоят особняком. Хотя и обе столицы – абсолютно русские города, со всеми вытекающими последствиями. А остальные… Они до ужаса стандартные. Центр – проспект Ленина, как правило, с памятником вождю пролетариата на главной огромной площади перед местным обкомом. Хотя могут быть варианты. Вокруг – несколько кварталов домов сталинской застройки, перемешанных старыми деревянными развалюхами. Величина центра варьируется в зависимости от величины города. Дальше – новостройки тесных хрущевок и облезлых девятиэтажек, с маленькими окнами-бойницами. И пыль, пыль, пыль… Достаточно пройти пятьдесят метров и уже надо протирать обувь… Грустно все это. – Катя начала эмоционально, а закончила вдруг совсем тихо.

– Из нашей беседы, мне показалось, что вы большая патриотка России. Вон, как на меня нападали! И вдруг такая метаморфоза.

– Да патриотка я, Игорь, патриотка! Как вам это объяснить? – Катя посмотрела куда-то в сторону, сжимая двумя руками большой бокал. Словно, там, на дальней стене, был написан ответ на этот, похоже, важный для нее вопрос. – Я люблю свою страну, люблю Россию. Мы дали миру больше гениев, чем все остальные страны вместе взятые. Это говорит о том, что мы действительно великая нация. Но меня в последнее время, особенно, как я приехала сюда, увидела все это великолепие, испытала это потрясение, сродни шоку, мучает один вопрос: почему у нас, такой великой нации, такие убогие города? Грязные, неухоженные, ужасные. Почему мы, нация с древней богатой культурой, не можем создать себе достойную нас среду обитания?! – она вновь резко замолчала.

Игорь тоже не знал что ответить. Вот так, сразу. Слишком неожиданную и очень серьезную проблему затронула эта девчонка. Он никогда не задумывался над этим. Он вырос в Москве, любил этот город. Как любят мать, отца. Как любят родину. И город этот всегда, и даже в последние годы, несмотря на его частые вояжы по миру, казался ему самым лучшим, самым родным. Он с удовольствием в него возвращался. Чувствовал себя здесь комфортно.

– Не знаю, Катя. Должен сказать, что тему вы затронули действительно очень интересную, необычную. Я никогда об этом не думал. И мне кажется, вы правы. Хотя любому русскому человеку, любящему свою страну, все это покажется обидным. Очень обидным. И, возможно, даже оскорбительным. Но вы действительно правы. И поэтому все это очень печально.

Воцарилась продолжительная пауза. Игорь долил Кате вина, потом себе. Принесли горячее. Они еще некоторое время молча поели.

– Катя, у меня к вам одна просьба: давайте перейдем на “ты”, – наконец нарушил тишину Игорь. – Я себя чувствую как-то неуютно. Все слишком официально. Похоже на заседание правления банка. Но мы-то – на отдыхе. И обстановка самая что ни на есть неформальная. Ну что, согласны? – Он пристально посмотрел на девушку.

– Предложение принимается, – согласилась она, и даже как-то облегченно вздохнула.

… Они вышли из ресторана.

– Куда пойдем? – спросил Игорь.

– Не знаю, – она в нерешительности посмотрела направо, затем налево. – Сюда? – сделала шаг в правую сторону. Они пошли по брусчатке мимо огромных витрин шикарных магазинов, вдоль сияющих рекламных вывесок. Шли молча метров пятьдесят. Вдруг Катя остановилась перед одной из витрин. Игорь встал рядом. Небольшое, потрясающе красивое, изящное колье в бархатной фиолетовой коробочке на голубом фоне смотрелось великолепно. Невозможно было оторвать взгляд от этой красоты. Бриллианты притягивали, манили своим волшебным блеском.

– Какая красота! – Едва слышно произнесла Катя.

– Прелесть, – согласился он.

Она резко повернулась и пошла дальше. Игорь нагнал ее через несколько шагов.

– Тебе понравилось?

– Разве может такое не нравиться?

– Да, конечно, – кивнул в ответ, и тут же предложил. – Может, пропустим по рюмочке?

– По рюмочке? Пропустим. Отчего же не пропустить?

Они завернули в ближайшее кафе.

Ничего не было. Хотя Игорь отлично понимал, что в первую ночь ничего быть и не может. То есть, конечно, может. И еще как может. И не раз в его жизни подобное бывало. Но только не с такой девушкой как Катя. Это он осознавал отлично.... И потому, когда она захлопнула дверь номера перед его лицом, не забыв пожелать спокойной ночи, он нисколько не огорчился. С минуту покачался на месте, переваливаясь с пяток на носки и обратно, как бы раздумывая: идти спать или выпить еще? Смешно надул щеки, как он это делал всякий раз, когда перед ним стояла какая-либо приятная дилемма, и, когда был уверен, что его никто не видит в этот момент. “Нет, стопка текилы, определенно, не помешает”. – Решил он про себя и отправился в бар на первый этаж.

 

Москва. Май 1980 года.

… На электричке тащиться не пришлось. Игорь сразу же по выходе из станции метро “Ленинский проспект” увидел белую “шестерку” Эдика, которую отец преподнес ему в подарок по случаю поступления сына в институт.... Машина стояла почти напротив выхода из метро на обочине проезжей части. Игорь поздоровался с Эдиком и Димкой через открытую переднюю дверь, и, нагнувшись, заметил на заднем сиденье девушку. “Сюрприз”, – перехватил его взгляд Эдик. Когда договаривались о встрече, про девчонку разговора не было. “Садись, поехали”, – Эдик изнутри толкнул заднюю дверь. “Здравствуйте”, – сказал Игорь девчонке, плюхнувшись рядом на сиденье.

Эдик завел мотор. Мимо поплыли, выходящие из метро и спешащие в подземку люди. Затем деревья, посаженные вдоль проспекта, с чугунными заржавевшими решетками в основании. Низы стволов были побелены во время недавнего Всесоюзного коммунистического субботника. На ветках уже появились первые листики, а на газонах сочная, радующая глаз, травка. Веселое желтое солнышко поднимало настроение, но еще не припекало по-летнему. “Сегодня в столице от двадцати до двадцати двух градусов…” – “Маяк” передавал прогноз погоды. Весна, середина мая… В это время и воздух кажется каким-то особенным, а юная душа куда-то рвется, ей чего-то хочется. Чего?

– Кстати, познакомьтесь, – бросил Эдик через плечо. – Это – Нина, а это – Игорь. – Эдик включил правый поворот, свернул на боковую улицу. Только после этого продолжил. – А то Игорек у нас парень стеснительный. Боится девушек. Нин, ты бери над ним шефство.

– Не волнуйся, Эдик. Мы найдем с молодым человеком общий язык, – и, повернувшись к Игорю. – Правильно я говорю, Игорек.

– Думаю, найдем, – ему не понравилось, что незнакомая девчонка называет его Игорьком. Так его называла только мать. Да и девчонка была не намного старше, чтобы разговаривать с ним таким снисходительным тоном.

Во время дороги он успел тайком бросить несколько взглядов на Нину. “Мила. Интересно, кто она? И где Эдик только их находит?”

… До дачи добрались за сорок минут. Верный своей привычке, Игорь засек время, когда они тронулись от метро. Припарковались возле самого крыльца. Кассетный магнитофон “Шарп”, еще довольно редкая по тем временам штука, был извлечен из-под заднего стекла. Из багажника вытащены сумки с провизией и бутылками. Эдик захлопнул багажник, подхватил сумки и потряс ими торжествующе, словно индеец, только что снявший скальп с ненавистного белого человека, завопив на всю округу: “Народ к разврату готов!”

Игорь завозился у входной двери. Ключ всегда шедший в замок, как по маслу, на этот раз идти туда ну никак не хотел. Причина ему была ясна. Нет, с замком все в порядке. Просто он волновался. И в глубине своей, еще не изгаженной примитивным сексом, чистой не целованной души, прекрасно понимал от чего: близость, кажущая доступность этой очень милой девушки его приятно тревожила. И девушка эта здесь, на его даче. Точнее, на даче родителей. Хотя, в общем-то, это не важно… “Зачем Эдик ее взял? Выпили бы портвешку, музыку послушали… Хотя, с девчонкой все же веселее”.

– Вот видишь, Нина. Этот молодой приятный парень, который никак не может открыть дверь собственной дачи, решил нас всех уморить голодом. Кстати, так, между прочим, сия шикарная дача когда-то перейдет во владения к этому мрачному субъекту. Мотай на ус, Нинок!

Игорь, наконец, справился с замком.

– Мы спасены! – воскликнул Эдик.

– Брависсимо! – поддержал его Димка. – За это надо немедленно выпить! Димка ловко выхватил за горлышко из сумки бутылку портвейна, достал из заднего кармана джинсов ножик с выкидным лезвием, ловко срезал пробку и сделал пару внушительных глотков прямо из горлышка. Затем передал бутылку Эдику. Тот тоже хлебнул. Протянул Нине. Девчонка почин поддержала, отхлебнув из темно-зеленого горла.

– Может, продолжим оргию в более цивилизованных условиях? – Игорь с крыльца наблюдал за этой сценой, облокотившись о перила.

… Стол получился на загляденье: деликатесы, колбасы, рыба. Две пачки почти мифического “Мальборо” и совсем неизвестного Нине “Кента”. Среди этого дефицитного великолепья башнями нью-йорского Всемирного торгового центра высились четыре бутылки крымского марочного портвейна. Только бутылок было ровно вдвое больше, чем башень. Пятую, открытую еще на улице, бутылку Димка так и держал в руках. Когда содержимое сумок уже красовалось всем своим великолепием на столе, Эдик заговорщецки произнес:

– А теперь – сюрприз! – он вновь запустил руку в свою сумку, пошарил в ее утробе и извлек на свет божий круглую бутылку “White Horse”. – Между прочим, это вам не хухры-мухры, а любимый напиток самого Криса Нормана! Вот так, други мои! Сегодня мы его продегустируем. На такое благое дело решил потратить свои личные чеки. Орден мне, Патриса Лумумбы!

– Орден ему! – воскликнул Димка и вновь схватился за ту самую бутылку портвейна.

“Ленка была права: Димка опять с крыльца будет блевать. Все к этому движется с трагической неизбежностью. От виски, конечно, трудно отказаться. Но портвейн при этом явно лишний. Да и много его сегодня”, – подумал Игорь. А вслух зачем-то спросил у Нины:

– А ты, Нина, любишь виски?

– Я никогда его в глаза не видела. Наверное, гадость неимоверная.

– Ты глубоко заблуждаешься, Ниночка. Виски – божественный напиток. Просто надо его распробовать, понять его необычный ароматный вкус, – ответил за Игоря Эдик. – Ну, ладно, рассаживаемся. Приступаем к трапезе. – Скомандовал он.

Все быстренько расселись.

– А ты откуда знаешь, что это любимый напиток Криса Нормана? – спросил Игорь.

– В “Роллинг стоунз” вычитал еще года два назад, – ответил Эдик.

– Должен тебе сказать, Нина, что у Эдика почти все номера “Роллинг стоунз” за последние пять лет имеются. Ему отец каждый раз номерок из-за бугра привозит, – зачем-то похвастался перед девушкой за Эдика Димка.

– Это что, журнал, что ли какой? – поинтересовалась Нина.

– Да, Нина, это журнал. Музыкальный журнал, очень популярный во всем мире, – спокойно, тоном преподавателя младших классов, разъяснил Эдик.

– Так там же, наверное, не по-русски написано? Как же ты его читаешь? – Нина наивно захлопала глазами.

– Ты чрезвычайно догадлива. Это английский журнал. И написано там, соответственно, по-английски. Но я английским немного владею, солнце ты наше не взошедшее, – неприкрытый унизительный сарказм в ответе Эдика заметили все, кроме Нины.

“Где же, все-таки, он ее нашел?” – вновь задал себе вопрос Игорь.

– Кстати, ты знаешь кто такой Крис Норман? – Эдик взглянул на Нину.

– Не-а… А кто это?

“Не мудрено… Откуда может знать эта девочка какого-то Криса Нормана?” – Подумал Игорь.

– Это, павлин ты наш распустившийся, музыкант, певец. Лидер группы “Смоки”. Слышала про такую? – Эдик совсем к месту вставил шутку пана Зюзи из “Кабачка двенадцать стульев” про павлина. Потому фраза вновь получилась уничижительной.

– “Смоки”? Слышала. Это, которые “водки найду”?

– Они самые, Нинок! – воскликнул Димка.

– Дим, разливай остаток портвешка. Добьем бутылку, потом за виски примемся. И воткни шнур в розетку, – распорядился Эдик. Было совершенно понятно, что лидер в этой компании именно он. – У меня еще один приятный сюрприз. Сегодня мы будем наслаждаться произведениями пока мало известной в Москве питерской команды “Майкл и зоопарк”. Собственно, для этого мы здесь и собрались. А Нина, пока новый человек в нашей компании, поэтому ей тоже очень полезно будет приобщиться к высокому.

– Где ты с Ниной познакомился? – все-таки не выдержал Игорь.

– Нина трудится, непокладая рук, в Первомайском универмаге, в отделе парфюмерии. А там частенько продают одеколоны и духи фабрики “Дзинтарс”. Дефицит! И все это Нина может достать. Правильно я говорю?

– Могу. Но это часто в свободной продаже бывает. Так что, никакой это вовсе и не дефицит.

– Нина – из славного города Балашихи. Проживает вместе с родителями и младшим братом в отдельной двухкомнатной квартире, и комнаты там даже изолированные, – продолжил Эдик, совершенно не отреагировав на разъяснения Нины. – Общая площадь квартиры – сорок с половиной метров. И это, друзья мои, немало.

– Я бы даже сказал, много, чрезвычайно много, – вновь хамски съязвил Димка.

– А кому сейчас легко? – добавил Эдик.

Издевки приятелей над абсолютно безвинной и, в общем-то, милой девчонкой начинали Игоря понемногу раздражать. – Какие подробности… Никак ты там и в гостях побывал? – не без ехидства спросил Игорь.

– Побывал, каюсь. Родичи с сыном как-то на историческую родину в Тамбовскую область отъезжали, а Нину с собой не взяли. Вот она любезно и решила мне показать свою обитель. Проявила невиданную душевную широту. А ведь запросто могла отправить в столицу, на ночь глядя. И добирайся, как хочешь. Да, Нинок? Способна ты на такой жестокий поступок? – И не дождавшись ответа, который его, похоже, вовсе и не интересовал, бросил Димке – Шнур воткнул? Ну, за нас, за нашу крепкую мужскую дружбу. – Произнес с совершенно неуместным пафосом.

Раздался звон хрустальных стограммовых стаканчиков. Все выпили, принялись закусывать. Эдик, пережевывая бутерброд с палтусом, сделал отмашку, как это делают командиры артиллерийских расчетов за мгновение до залпа батареи. Димка нажал серебристую клавишу на “Шарпе”.

Ты спишь с моим басистом

И играешь в бридж с его женой.

Прости, дорогая, но я не знаю,

Что делать с тобой?

Но скоро, очень скоро ты постареешь,

Торопись дорогая. Может быть, ты успеешь.

Ты – дрянь!

Последнюю фразу Майк пропел несколько раз брезгливо-насмешливым тоном. Словно, речь в песне шла не о предавшей его женщине, а о раздавленной им жабе.

Первая бутылка портвейна, уже опустошенная, отправилась за ненадобностью под стол. Разлили виски. Эдик с Игорем смаковали, потягивая по глоточку.... Димка выпил залпом, как водку. Нина немного осторожно отхлебнула. Скривилась, будто проглотила таракана.

– Ну, как, Нинок, нравится? – Эдик с плохо скрываемым презрением посмотрел на Нину.

– Не-а, – девчонка и не думала лицемерить.

– Я не про виски – реакция на твоем лице – про музыку?

– Музыка тоже не нравится. Все как-то грубо. И поет он чудно.

– А какие, скажем так, исполнители тебе нравятся? – совершенно искренне поинтересовался Игорь.

Он с детства был огражден от общения с людьми другого круга, другого положения, другого социального статуса. Огражден искусственно. Детский сад для детей номенклатурных работников, элитная школа, теперь вот готовился к поступлению в главный вуз страны, где вокруг тоже будут исключительно “свои”. Эта изоляция накладывала определенный отпечаток на мировозрение. Но Игорь был парнем любознательным. И в данный момент интерес к Нине он испытывал двоякий: как к особе другого пола, и, как к прищелице из иного, отличного от их, мира.

– Леонтьева люблю, Понаровскую. “Земляне” мне нравятся. Но особенно Пугачеву обожаю, – раскрыла свои музыкальные пристрастия Нина.

– Пугачеву, надо полагать, не просто обожаешь, а боготворишь? – уточнил Игорь.

– О-очень ее люблю. Я даже один раз на ее концерте была…

– Для тебя она – царица, королева, божество?! – Игорь попал в самую десятку. Этой фразой он выразил все ее чувства к Пугачевой.

Бедность, бедность – не порок,

Но она преследует меня,

Словно злой рок.

Бедность… Бедность, - лилось из серебристых динамиков.

– Точно, королева! Божество! – Нина оживилась. На ее щеках появился румянец. Были причиной тому слова Игоря или гремучий коктейль портвейна и виски? Скорее всего, и то, и другое.

– У нас все продавщицы Алку любят. По субботам даже жребий бросаем, кому сегодня “Утреннюю почту” идти смотреть в отдел телевизоров. Пугачеву в ней часто показывают. А свой отдел ведь совсем не бросишь. Зинаида Петровна, она у нас на первом этаже самая главная, здорово на девчонок за это ругается. А сама от Пугачевой без ума. По орет, по орет – и быстрее к себе в кабинет: “Утреннюю почту” смотреть. У нее там свой телевизор есть.

Они выпили еще. Бутылка виски, на удивление, закончилась гораздо быстрее, чем можно было полагать. Димка откупорил вторую бутылку портвейна. Молча послушали музыку. Затем выпили еще. Паузу первым прервал Димка.

– А мне почему-то кажется, что тебе еще нравится вокально-инструментальный ансамбль “Добры молодцы”, – вставил он шпильку уже несколько нетрезвый. Его колкость растворилась в воздухе, не дойдя до адресата. Нина никак на нее не отреагировала.

– Весело там, смотрю, у вас, в универмаге. Грузчиком что ли к вам устроится на лето? – вдруг продолжил тему Игорь

Летом я хожу на стадион.

Я болею за “Зенит”. “Зенит” – чемпион.

Но я знаю, что это не так.

В Москве сказали, что чемпионом будет “Спартак”, – пел Майк.

– Устройся, устройся… Поизучай жизнь простого народа. Еще и денег заработаешь – рублей семьдесят… В девятнадцатом веке это уже было. Народниками их, по-моему, называли. А, может, и нет? Может, я что-то путаю… А, черт с ними, с этими народниками, народовольцами и прочей гнилой интеллигенцией! Свет в массы они, видите ли, несли. Просвещение… А толку-то…Да ни хера за сто лет в Росси не изменилось! Отъедь километров двести от Москвы. Что там изменилось? – заканчивали вторую бутылку портвейна, и Эдик тоже запьянел. – Ну, понастроили убогих, грязных городишек. Та же безнадега осталась, то же беспробудное пьянство. Что они в этой жизни видели, эти люди, кроме родной помойки? Думаешь, им нужно твое просвещение? Им твои три рубля нужны. На них можно два пузыря “червивки” купить. Зальет зенки – и вся радость. Утром проснется – и на опостылевший, грязный завод с опухшей головой и стеклянными глазами. Опохмелится бээфом – и опять человек. И сразу мир совсем не тот, и сразу солнышко встает… И так, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Одна и та же дорога: родной барак – родной завод, стакан бормотухи – стакан спирта. Оглянуться не успеешь, а жизнь прошла. Пора копыта откидывать. И за каким хером, спрашивается, жил?!

– Ты изрядный циник. Вот только законченный или нет? Вот в чем квэшнс зарыт? – заметил Игорь.

– Законченный. Можешь не сомневаться.

– Ребята не ругайтесь, – заволновалась Нина.

– Мы не ругаемся. Мы всего лишь дискутируем на волнующую, в последние лет триста, всю российскую интеллигенцию тему, – успокоил Эдик.

– Мы, Нина, с Эдиком давно в друзьях ходим. В школе много лет за одной партой отсидели. Теперь вот в институте штаны протираем. – Игорь немного приврал. С Эдиком они действительно учились в одной школе и действительно дружили. Но Эдик был старше на год, и уже, вправду, являлся студентом главного вуза страны, в который Игорь только еще собирался поступать.

– А есть еще вокально-инструментальный ансамбль “Верные друзья”. Он тоже должен Нине сильно нравиться. – Язык у Димки уже здорово заплетался.

– Отвали от девушки, – беззлобно огрызнулся в сторону Димки Игорь.

– Нет, вы посмотрите, насколько я силен в советской эстраде. Как виртуозно разбираюсь в ее мелодиях и ритмах. – Димка залпом заглотнул стопку портвейна.

… Я надеваю туфли, галстук-шнурок.

Я закрываю дверь на висячий замок.

На улице стоит ужасная жара,

Но мы будем танцевать буги-вуги до утра.

– Ты, гляжу, уже набрался, дружище, – наконец, обратил на Димку внимание Эдик. – Иди, подреми. Как понимаешь, сегодня мы никуда не поедем. Ну, если кто желает, может в индивидуальном порядке, на электричке…

– Не-е-ет. Спать я не собираюсь. Я буду Майка слушать… Я люблю буги-вуги, я люблю буги-вуги, я танцую буги-вуги каждый день, – затянул Димка в унисон с магнитофоном.

…Прошло еще два часа. Дым в гостиной стоял коромыслом. Игорь несколько раз открывал входную дверь. Это помогало лишь отчасти. На столе высилась последняя бутылка портвейна. “Слишком много. Димка уже в говно. Определенно, виски был лишним. Эдик тоже в норме. Что делать с девчонкой?. А что с ней делать? Пусть спать ложится. Спальню родителей могу даже предоставить для высокой гостьи”. – Игорь потихоньку начал просчитывать дальнейшее развитие событий. Он не мог просто плыть по течению, потому как не любил полагаться на волю обстоятельств.

– Дим, не спи. Открывай портвешок. Нине надо еще выпить. Сегодня вся надежда на нее. Она должна скрасить вечер троим парням с большими добрыми сердцами, – Игорь понял, куда клонит Эдик.

– И эти большие сердца у них находятся как раз между ног. – Встрял Димка с сальной шуткой.

Нина пригубила вино, только что подлитое ей Димкой. На непрозрачный намек Эдика она никак не отреагировала.

С кем и где ты провела эту ночь,

Моя сладкая, Эм? – пел простой питерский парень с не нашим псевдонимом. - Налей еще. Всем налей! – скомандовал Эдик.

Димка привстал. Пошатываясь, еще раз разлил по стаканам янтарную жидкость, долил Нине по самую кромку.

– Готово, Эдди.

– Выпьем за то, что все мы вместе здесь сегодня собрались.

– Выпьем! – с готовностью откликнулся Димка.

– Нина, до дна! Это приказ. Я здесь главный.

Нина подняла стопку, сделала глоток. Но до дна не осушила.

– Так не пойдет. До дна! – настаивал пьяный Эдик.

Нина явно не хотела, а, скорее, уже не могла пить.

– Так, джентельмены, вижу, настала пора мне вмешаться. Во-первых, главный здесь все-таки я. Позволю себе напомнить, что это дача моих родителей. Поэтому на правах хозяина приказ Эдда отменяю. Эдди, ты бы тормазнулся, в смысле поглощения портвейна.

– Не учи дедушку кашлять! – Эдик все больше расходился. – Нинок, солнце ты наше, не хочешь порадовать нас стриптизом?

Прощай, детка. Детка, прощай.

На прощанье я налью тебе чай,

Позвоню по телефону, вызову авто.

Провожу до двери и подам тебе пальто,

И прошепчу, как будто невзначай:

“Ну, а теперь – прощай, детка. Детка, прощай”.

– Нинок, какая вещь! Под нее стриптизик в самый раз, – не унимался Эдик. – Снимай платье, детка. Это приказ. Живее. Слышишь?

– Ты, что – дурак! – Нина почти закричала, покрутив для пущей верности возле виска.

– Ты за речью следи! А то быстро пасть заткну! – Эдик налил себе портвейна, опрокинул стопку залпом. Тут же налил вторую, вновь выпил залпом. Резко вскочил, толкнув стол. Пустая бутылка из-под портвейна упала на бок, покатилась. Игорь остановил ее у края. Винные пятна под недопитыми стаканами Игоря и Нины метастазами расползались по белой скатерти.

Я спел тебе все песни, которые я знал.

И вот пою последнюю о том, что кончен бал.

О том, что плохо одному, что лучше быть вдвоем.

Но я устал и стар, я мечтаю об одном.

О чем? Попробуй, угадай.

Что б ты мне сказала:

“Прощай, детка, детка, прощай”.

– Пойдем, что-то интересное тебе скажу, – Эдик вплотную приблизился к Нине. Произнес это, глядя прямо в глаза. Кончики их носов почти соприкоснулись. Повернулся, молча направился в спальню. Та послушно, словно кролик за удавом, последовала за ним.

– Эдди, только без бардака там. Хорошо? – бросил вслед Игорь. – Не дергайся. Все нормально.

Нина вошла в комнату, прикрыла дверь. В спальне было темно. Слабый свет от уличного фонаря падал в небольшое окошко. Глаза еще не успели привыкнуть к мраку. Нина едва различала силуэт Эдика, стоящего в полуметре. Сильные руки легли на ее плечи, властно притянули к себе. Его губы впились в ее губы одной большой противной слюнявой пиявкой. Эдик шумно пьяно сопел. Горячая струя воздуха из его ноздрей попала ей прямо в глаз, спровоцировав слезу. Он вдруг резко развернул ее на сто восемьдесят градусов. Сильно толкнул в спину. “Ай”, – вскрикнула Нина, наткнувшись в темноте двумя руками на твердую опору в виде ручки кресла. Эдик проворно задрал подол короткого летнего платьица почти до самой шеи, моментально спустил до пяток трусики. И тут же она почувствовала, что сзади в нее входит что-то большое, горячее. Входит на сухо, больно. “Ой”, – вскрикнула она еще громче. Эдик двумя руками рванул обод бюстгалтера на ее согнутой дугой спине. Две маленькие пуговки, не выдержав мощного усилия, улетели в темноту. Продолжая поступательные движения, Эдик задрал платье на голову. Нина поняла: он хочет снять его совсем. Она покорно вытянула вначале одну руку, стряхнув плечико платья, словно таракана. Затем то же самое проделала другой рукой. Сдернула платье с головы. Эдик еще интенсивнее заработал тазо-бедренным суставом. Громко сопя, промучил ее еще с минуту. Затем протяжно застонал: “А-а-а…” В бессилии рухнул Нине на спину. Ее щека под тяжестью его тела больно уперлась в ручку кресла. Она почувствовала, как горячая липкая густая жидкость медленно поползла по внутренней поверхности бедер, щекоча кожу.

– Эдик, мне так больно и неудобно.

Он выпрямился во весь рост, увлекая Нину за собой. Она почувствовала спиной его приятный гладкий торс. Джинсы он так и не снял, проделав ВСЕ с расстегнутой ширинкой.

– Как хорошо! – прерывистый горячий шепоток в самое ухо. Он еще не восстановил дыхание, как легкоатлет после завершения дистанции.

– Ты – зверь. Пьяный, дикий зверь.

Они постояли так с полминуты. Он все еще не отпускал Нину. Та стояла покорно, не решаясь противиться. Эдик несколько отдышался, успокоился.

– Я обещал ребятам сюрприз. А обещания надо выполнять.

Сильные руки подхватили Нину. Три шага – дверь спальни распахнулась от удара его ноги. С абсолютно голой Ниной на руках он шагнул в ярко освещенную гостиную.

– А вот и обещанный стриптиз! Где Димка?

– Пусти, дурак!! Сволочь!!

Маленькие кулачки Нины обрушились на его голову, лицо… Он опустил руки.

– Ах ты, сука! – звонкая оплеуха бросила Нину в объятия Игоря. – Ах ты, тварь!! – второй удар с левой успел перехватить Игорь. – Прекрати, Эдик! Прекрати! Ты сдурел?! – Игорь впервые в жизни держал в объятиях совершенно голую девушку. Но даже не заметил этого. – Все, успокоился? Иди, выпей.

– Сволочь!! Подонок!! – Нина громко, навзрыд заплакала на плече у Игоря.

Эдик подошел к столу. Трясущимися руками наполнил до краев стопку, моментально опустошил. Тут же, не закусывая, налил вторую – тоже выпил залпом. Щелкнул зажигалкой, нервно закурил.

– Плебейка! Быдло! На кого ты руку поднимаешь?! Голую жопу ребятам показать… Истерику устроила…

– Пусти! – Нина сильно оттолкнула Игоря. – Все вы сволочи! – Метнулась в темноту спальни. Спустя полминуты выбежала обратно, поправляя на ходу короткий подол платья. Устремилась к выходу.

– Ты куда? Поздно уже! – Игорь побежал за ней.

– Что ты за нее волнуешься?! Пусть валит в свою сраную Балашиху! Целуется там со своими родителями-дегенератами, – понеслось вдогонку.

На крыльце, перегнувшись через деревянные резные перила, блевал Димка. Гортанные звуки алкогольных испражнений гулким эхом разносились в вечерней тишине дачного поселка.

– Да постой ты, Нина, – Игорь нагнал плачущую девушку у самой калитки. – Последняя электричка только через два часа. На, возьми, – положил ей в ладонь измятую пятерку. – Здесь километра полтора до Каширки, – он махнул рукой куда-то в темноту, указывая направление. – Поймаешь машину. Только к черным не садись.

– Ага… – Нина все еще всхлипывала, но не плакала. – Хорошо… Спасибо…

– Извини, что так получилось, – произнес он. – Никто такого не планировал. Просто Эдик нажрался.

Она ничего не ответила, быстро зашагала вдоль дачной улицы, освещаемой, покачивающимися на слабеньком теплом майском ветерке, фонарями, с большими черными, в виде грибных шляпок, отражателями, сверху… Игорь вошел в гостиную. Эдик с Димкой, дымя в два соска, молча уставились в панель магнитофона. Майк заканчивал очередную песню:

Мы докурили сигареты, и допили все вино.

И поняли: наше время кончилось давно.

Но ведь нам было так чудесно, нам было хорошо.

Кто знает, может быть, захочется еще?

Вот мой номер телефона. Звони, не забывай.

Ну, а теперь: “Прощай, детка, детка, прощай”.

 

Ницца. Август 1998 года.

… Игорь спустился к завтраку, как всегда, ровно в половине десятого. Ничто не могло его заставить нарушить привычный распорядок дня, даже в отпуске. Потому даже в отпуске он вставал ровно в девять. Точно также как и в Москве изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Дисциплина, самоорганизованность, ответственность – эти три слова, как три лозунга французской революции, ну те, которые о свободе, равенстве и братстве, являлись для него определяющими в жизни.

Игорь присел за свой столик, огляделся. Народу было немного. Кати среди этих редких посетителей он не увидел. Сделал заказ. Хотя вчера изрядно выпил, похмельного синдрома не испытывал. Игорь не понимал людей, которые после весело проведенного вечера, с утра похмеляются пивом. А некоторые чудаки, или, как он любил выражаться “странные люди”, даже водочкой. “Бр-р”, – от одной этой мысли его передернуло. Он вдруг явственно почувствовал резкий, до отвращения, запах водки, словно ему только что поднесли стопку под нос. Двух бутылочек “Перье” и стакана грейпфрутового сока хватило с лихвой, чтобы ликвидировать все остаточные явления вчерашнего вечера.

Во время завтрака он обдумывал план действий, анализировал ситуацию. Какой план? Понятно, какой… Сейчас его интересовала только одна особа женского пола, с красивым, истинно русским именем. Он уже чувствовал, нет, скорее знал, знал наверняка, что простое, на первый взгляд, курортное приключение таковым быть перестанет. Уже перестало. Потому и все его мысли были сейчас сосредоточены на одном: продумать план предстоящего дня. Произвести регонсценировку, согласно всем правилам военного искусства. Ведь крепость ему предстояло покорить непростую, а в случае удачи, в которой он не сомневался, его ждал вожделенный приз. Поэтому каждый день необходимо тщательно продумывать план очередной вечерней мини-компании, чтобы нигде, ни на одном из этапов не допустить мелких, незначительных ляпов. Они могут слегка подпортить ожидаемый интересный вечер. О крупных промахах речь не шла. Их не могло быть по определению.

Игорь закончил трапезу в половине одиннадцатого. Подозвал официанта, попросил принести телефонную трубку. Набрал 416-й номер. На протяжении нескольких секунд звучал лишь длинный прерывистый зуммер. “Спит или ушла?”

- Алло, – наконец, на другом конце он услышал заспанный голос Кати.

– Я звоню к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало часов эдак пять с половиной назад.

– Здравствуйте, Игорь.

– По-моему, мы вчера перешли на “ты”?

– Да, конечно. Извините… Извини.

– Разбудил?

– Честно говоря, да. Который час?

– Половина одиннадцатого.

– Половина одиннадцатого?! Хорошо, что позвонил. Пора вставать.

– Смотрю, поспать любишь.

– Откровенно говоря, люблю, – секундное молчание. – Это что, преступление?

– Господь с тобой…

– Недостаток?

– Пожалуй, нет, – после паузы. – Для женщины, точно, нет.

– В котором часу мы вчера вернулись?

– Ты вошла в свой номер в ноль часов сорок минут. Я в свой – несколько позже.

– Поразительная точность.

– Просто привычка. Жизнь сейчас такая, контролировать время необходимо....

– А я вот за временем не слежу, – уже совершенно проснувшимся голосом.

– Значит, ты из тех счастливых, которые якобы часов не наблюдают.

– Выходит так. Если следовать логике этой идиотской поговорки.

Пауза. На обоих концах провода молчание. Официальная часть закончена. Необходимый протокол соблюден. Пора переходить к неофициально-конкретной. Первый шаг сделал Игорь.

– Каковы планы по дальнейшему освоению берега французского?

– – Пока не знаю.

– – Мне хотелось бы продолжить дискуссию. Наш вчерашний диспут мне понравился, а тем в этой жизни великое многообразие. Мы их будем обсуждать, обсуждать и обсуждать. Одну за другой.

– – Слишком витиевато, – легкий смешок в телефонной трубке. – Полагаю, это следует расценивать, как предложение о встрече?

– – Именно так.

– – Предложение принимается. Но лучше диспут перенести на вечер. Днем я люблю купаться и загорать.

– – А я – не очень.

– – У нас уже получается телефонная дискуссия. А мы, кажется, запланировали ее на вечер?

– – Согласен. Называй время и место.

– – Не станем изменять традиции. Все, как вчера: на том же месте, в тот же час.

– Хорошо. До вечера.

– До вечера.

Раздались гудки. Игорь нажал кнопку “OFF” на трубке. “Итак, укрощение строптивой продолжается, Игорь Анатольевич. Отпуск получается веселым и нестандартным. А ведь ты за покоем сюда приехал. Один приехал, вполне сознательно… Нет, такое замечательное, неожиданное приключение… ”.

– Месье?.. – рядом в полунаклоне стоял официант. Вопросительно глядя на Игоря, указал на телефон. Официант сбил его с мысли, не дав разъяснить самому себе, в чем замечательность этого приключения… Игорь поблагодарил, передал трубку официанту.

… Все повторилось. Или почти все. Вновь без десяти восемь Игорь сидел в том же самом кресле возле рецепшн, и вновь ряд коричневых циферблатов за спиной портье показывал точно такое же время, что и сутки назад. Он нашел взглядом часы с надписью “MOSCOW”. Располагались они, как и вчера, между “LONDON” и “TOKYO” и показывали двадцать один пятьдесят.

Впрочем, различия все же были: Катя появилась на пять минут раньше, чем сутки назад, и одета она была по-другому. Светлый брючный костюм, словно специально пошили для нее. Под укороченным стильным пиджачком – светлая блузка. Белые туфли на высоких шпильках логично завершали деловой ансамбль. Стрижка темных волос и потрясающие, оливкового цвета глаза в сочетании со светлой одеждой создавали особенно притягательный контраст.

Игорь проворно вскочил с кресла, как вскакивали при появлении дамы офицеры русской армии. Получилось несколько суетливо. Сделал пару шагов навстречу прежде, чем она успела приблизиться. Протянул руку для приветствия. Через мгновение ощутил ее теплую тонкую ладонь в своей. Девушка вновь его поразила. Восхищенный взгляд выдал Игоря с головой. Но он сдержался. “Никаких комплиментов. Нельзя! Ни в коем случае! Это будет ошибкой. Да, хороша! Ну и что? На Лазурном берегу шикарных женщин, как солнца… Надо держать дистанцию. До определенного момента, держать… Сердечко как-то волнительно бьется. Что с тобой, Игорь Анатольевич?”

“Кажется, я произвела впечатление. Как смотрит? Как? Никто, Катюша, на тебя так давненько не смотрел. Не с вожделением, таких взглядов как раз хватает, с восхищением. И сам ведь дьявольски хорош… Может, вот оно? А, Катя? То самое, что люди ищут всю жизнь… Держаться достойно. Надо держаться достойно. Пока сохранять дистанцию. Ситуация должна созреть. Иначе все можно испортить”.

- Добрый вечер, – первым произнес Игорь, отпуская ее руку.

– Добрый вечер, – приветливая улыбка, взгляд спокоен.

– Куда сегодня идем?

– Опять выбор за мной? Вновь все рестораны Ниццы у моих ног?

– Именно.

– Я не уроженка этого города, как ты догадываешься. Право, не знаю, куда нам сегодня пойти.

– А ты попробуй с честью выйти из этой ситуации, – Игорь наградил ее теплой улыбкой.

– И выйду. Думаешь, нет? Выход мне видится простой: для начала бродим по городу, как только натыкаемся на понравившееся нам местечко, там и падаем.

– Логично. Только одно уточнение: на понравившееся тебе местечко.

– Ты – гурман, рестораноман. Вдруг тебе оно не придется по вкусу?

– Придется, уверяю тебя. У тебя прекрасный вкус, ты безупречна во всем. Если понравится тебе, значит, понравится и мне.

“По осторожней с комплиментами: “безупречна во всем”. Рано, Игорь, рано! Пока говорим на различные темы. Выявляем пристрастия. Музыка, кино. Да мало ли о чем можно поговорить с умной девушкой”.

Они и вправду “упали” в очень симпатичном заведении. Наткнулись на него совершенно случайно. Вначале было неспешное дефиле по главной набережной Променад де Англе, среди многоязычной туристической толпы. Затем направились в центральную часть Ниццы. Игорь на правах старожила показывал Кате достопримечательности, водил по тем уголкам, которые ему приглянулись во время прошлогоднего пребывания. Что-то рассказывал. Но ресторан выбрала Катя. Выбрала сразу, без малейшей тени сомнения. По вывеске, по входной двери.

Они свернули на улицу Мыс Антиб – Игорь успел прочесть название на табличке, на углу дома – прошли не более двух десятков метров. “Кажется, это то, что надо. Зайдем. Если тебе не понравится, развернемся и уйдем”, – произнесла Катя. Игорю понравилось. Уютно, спокойно. Пианиста, правда, не было. Но потихоньку, не раздражая, откуда-то, из невидимых глазу колонок лилась приятная музыка.

Менеджер проводил за столик. За ним следовал официант. Меню, карта вин… Он заказал кусочек запеченого молочного поросенка, двойной “Black Lable”. Катя вновь выбрала рыбу, морепродукты и бутылочку белого вина. Обслуга удалилась, и Игорь решил для себя кое-что прояснить.

– Ты вчера сказала, что выиграла конкурс. Благодаря чему и оказалась в этом благословенном месте. Можно поинтересоваться, что за конкурс? – При первой встрече он не уточнил этот вопрос. Не смог. Так получилось. В силу своего дотошного характера он предпочитал всегда и во всем полную ясность.... Недосказанности, туманности не любил.

– Конкурс проводило французское посольство. Через вузы. До нашего Саратовского университета тоже дошло. Это был Всероссийский конкурс.

– На знание Франции? Угадал?

– Угадал. Я очень Францию люблю. Всегда любила, всегда интересовалась этой страной. Любую информацию собирала. Язык самостоятельно стала учить. В нашей школе был стандартный набор – английский и немецкий. Поэтому в соседней школе факультатив по французскому посещала.

– Преуспела?

– Относительно. Без общения язык сложно выучить. А в Саратове француза проблематично встретить. – Катя отхлебнула вина. Помолчала, что-то обдумывая. – Часто говорят, что если чего-то очень сильно хочешь, непременно добьешься. Я всю жизнь мечтала побывать во Франции. Это, конечно, чудо, что проводился такой конкурс. Но еще большее чудо, что мне удалось его выиграть. Думаю, участников было немало. Представляю, какая была конкуренция. Это похоже на сказку со счастливым концом. Но это произошло. И вот я здесь. Насколько мне известно, призов там было несколько. Не я одна среди победителей.

– Накопить денег на поездку в страну мечты бедной студентке тяжело, – вопросительных ноток во фразе Игоря не было. Скорее, рассуждение вслух.

– Я уже не студентка. В июне защитила диплом. Конкурс ведь целый год длился. Несколько туров, переписка с посольством…

– Извиняюсь, что прервал. Какая специальность? – вклинился Игорь.

– Журналистика.

– О-о-о! Четвертая власть! Это серьезно. Интервью, комментарии. Интересная работа, круговерть, неординарные люди вокруг. Интенсивная жизнь.

– Так со стороны кажется, если этого не знаешь. На самом деле все гораздо прозаичнее. С работой сейчас везде проблемы. Саратов, понятно, не исключение. Многие мои бывшие однокурсники до сих пор никуда не пристроились. Мне удалось приткнуться в одну из областных газет. Пока – в отдел информации. Для новичка это нормально. Новостные микрозаметки, и – никаких интервью, комментариев и прочих глобальных материалов. Такое только мэтрам доверяют. А они в любой редакции есть. И сидят там годами. Чтобы до мэтров дорасти, девочкой на побегушках придется поработать несколько лет. Для провинциальных газет это особенно характерно. Так что…

– Понятно.

Игорь наслаждался нежнейшим вкусом молочного поросенка. Особую тонкость ощущения придавало белое вино, используемое при приготовлении. Сугубо местный рецепт. В одном из московских ресторанов он тоже ел поросенка. Вкусный, явно был приготовлен с душой. Но этот, все же, был особенным. О, французская кухня!

По залу негромко разливалась приятная, уже подзабытая, двадцатипятилетней давности запись битловской “Let It Be”, в обработке оркестра Поля Мориа, давно ставшая классической. В ранней юности, точнее даже, в отрочестве, Игорь купил пластинку фирмы “Мелодия”, на которой были необычно, свежо интерпретированы этим оркестром многие великие мелодии шестидесятых-семидесятых. “Странно слышать эту старую вещь в таком месте?”

Несколько ностальгических картинок из детства, ассоциирующихся с этой мелодией, стремительным калейдоскопом пронеслись в сознании Игоря. Школьные друзья в его комнате. На специальной тумбочке лучший советский проигрыватель – “Вега-001. Стерео”. Колонки в разных углах, для лучшего стереоэффекта. Удлиненная тонкая бутылка “Белого аиста” на столе… Он вернулся в реальность. “Впрочем, чему удивляться: ресторан французский, оркестр – тоже… Кстати, насчет музыки… Пора девочку пощупать…”

Катя, какую музыку ты предпочитаешь? – вопрос прозвучал неожиданно.

– Это что, смена темы? – удивленный взгляд большущих глаз, с едва заметной доброй улыбкой в уголках.

– Я слишком серьезно отношусь к музыке.

– Серьезней, чем к еде?– Это в разных плоскостях: духовная пища и физическая. Кто-то из великих сказал, цитирую не дословно: от того, какую музыку человек слушает в детстве, зависит каким он станет, когда сформируется. Я полностью с этим согласен. А ты? – испытующе-серьезно взглянул на Катю.

– Согласна. И какую же музыку ты слушал в детстве? – как-то незаметно она перебросила мячик на его сторону. Игорю ничего не оставалось, как ответить.

– Начинал, конечно, с наших советских ВИА. Выбор тогда был уж больно ограничен. Поэтому мимо “Самоцветов”, “Песняров” и “Веселых ребят” невозможно было пройти. Отец жутко любил Высоцкого. Знаешь, такие большие ленты-бабины? Их было много, не меньше десятка. И – сплошной Высоцкий.... Я его лет с семи начал слушать. И, что удивительно, маленькому мальчику, у которого мозгов, как у куренка, эти песни нравились. Затем начались битлы. Волна битломании, хотя и со значительным опозданием, накрыла-таки СССР. Уже классе в четвертом мы обменивались записями. Не бесплатно. В школе многие на этом делали свой маленький бизнес. Пятьдесят копеек за перезапись песни. А писали, как правило, дисками. Все, как положено. Сумма на карманные расходы выходила приличная. Многим родители привозили из-за границы пластинки. Если попадался какой-то дефицитный альбом, такса доходила до рубля за песню, – Игорь взялся за стакан. Немного недоуменно посмотрел на пустое дно. Поискал глазами гарсона.

– Месье, скотч! – он приподнял стакан, красноречиво постучав пальцем по стеклянной стенке. Затем наполнил Катин бокал. Продолжил. – Битлы у меня были почти все. Изучил я их вдоль и поперек. Всем надо начинать с битлов. Это мое твердое убеждение. Они дают серьезный фундамент, мозги здорово промываются и укладываются так, как надо. После этого хорошую музыку отличишь от дерьмовой после первых двух аккордов.

Официант на серебряном подносе принес стакан “Black Lable”. Поставил перед Игорем. Хотел щипами взять из ведерка на столе кусочек льда, но Игорь жестом показал: не надо, я сам.

– Я слабо “Битлз” знаю. Конечно, великие хиты мне знакомы. Мое поколение уже не слушало эту музыку, – наконец, включилась в разговор Катя. – Для большинства моих ровесников “Битлы” – этакие мостодонты, старые дедушки, вроде Кобзона.

– Я понимаю…

– Извини, я перебила. Ты так интересно рассказывал.

– Интересно говоришь?

– Серьезно. Итак, что было после “Битлов”? Я пока о “своей” музыке не буду говорить. Но мне кажется, наши вкусы скоро совпадут, если ты продолжишь.

– Хорошо, договорились… Битлами я заложил основу. Поэтому очень быстро и безболезненно произошел переход от рок-н-рола к классическому року. Вначале был “Дип Пепл”: “Burn”, “Deep Purple in Rock”, что-то еще, уже не помню. И, тут же, ко мне попали несколько пластинок “Пинк Флойд”. Причем самые лучшие, суперклассика: “Dаrk side of the Moon”, “Animals”, “Wish you were here”. Они потрясли меня. Это была фантастическая, ранее мной не слышанная, необычная, ни на что не похожая музыка. Необычно все – тягучие гитарные партии Дэвида Гилмора, интересный по своей новизне вокал Роджера Уотерса и, того же, Гилмора, и переходы, множество переходов. Смена музыкальных тем, сложность и длиннота композиций. Немного позже ко мне попал великолепный, потрясающий альбом “Роллинг Стоунз”, по-моему, года 74-го. Не сразу роллинги мне понравились. Немного необычную, резковатую музыку играли. Правда, вокал Джаггера полюбился сразу. От него каким-то хулиганством отдавало. Хорошим хулиганством, не нашим – совковым, примитивным, с портвейном и мордобоем, а забугорным. В сущности, Джаггер и был нормальным английским хулиганом. Только необычайно талантливым. Чем больше я слушал, тем больше проникался. В результате, полюбил все песни из этого альбома. И, где-то, через год у меня появляются сразу четыре пластинки “Назарет”. До этого я лишь слышал название, и не подозревал, какая это потрясающая команда! А пластинки были следующие: “Razamanaz”, “Hair of the Dog”, “Close еnought for Rock-n-Roll” и “Expect no Mercy”. Эти парни из маленького шотландского городка Данфермлайна, что на полпути между Глазго и Эдинбургом, этакого варианта шотландского Бологово, покорили, шокировали мою юную душу. Правда, тогда я понятия не имел, что они именно из этого шотландского города. Информации никакой не было. Помню, в одной из молодежно-комсомольских газет читатель попросил рассказать о группе “Назарет”. Видимо, тоже был поклонником, вроде меня. Ему ответили, что никто из участников группы не имеет музыкального образования, поэтому то, что они изображают, музыкой назвать нельзя. Это – дикая какафония звуков, яркий пример разлагающегося западного шоу-бизнеса. Понятно, я был в корне не согласен с этой заметкой. С тех пор стал не доверять этой газете, хотя она порой неплохо писала о музыке. Разумеется, в жестких рамках дозволенного советской цензурой. А годы спустя я узнал, что Ден Маккаферти – выпускник Эдинбургской консерватории. Возможно, один из самых знаменитых выпускников этого заведения. Пожалуй, без всяких “возможно” – самый знаменитый! Его пронзительный вокал, который невозможно спутать ни с чем, достиг самой глубины моей еще не сформировавшейся души… Мэнни Чарльтон – гитара, Пит Эгню – бас-гитара, Даррел Свит – барабаны. Весь золотой состав помню наизусть. Тогда такая байка среди любителей музыки ходила: будто Пит Агнью – на самом деле Петя Огнев, эмигрант из Одессы. Это, конечно, полная чушь, в которую я с трудом и тогда-то верил…

– Игорь попросил еще виски, хотя уже был разгорячен и своим рассказом, и трехстами граммами напитка. И еще не ясно, чем больше.

– А что было дальше? – вопрос Кати прервал небольшую паузу.

– Дальше?.. Дальше произошел плавный, естественный переход на нашу музыку. “Машина Времени” уже бушевала во всю. Ее записи были у всех. Москва бурлила слухами о подпольных концертах машинистов. Будто бы концерты проходили то в сельском клубе, где-то под Подольском, то где-то в Наро-Фоминском районе… Там-то и там можно приобрести билеты на эти концерты с рук у подпольных распространителей. Если верить нынешним мемуарам основоположников русского рока, все в действительности так и было. Но, правда, ни мне, ни кому-либо из моих друзей на подобных концертах побывать не удалось. Сейчас вспоминаю атмосферу тех лет, ту просто сказочную ауру, которая окружала весь наш подпольный музыкальный андерграунд… Если б тогда посчастливилось побывать на таком концерте… Мне даже трудно представить, что творилось бы со мной. Думаю, это было бы одно из самых ярких впечатлений жизни. Эти ребята были для нас кумирами, божествами.

Как ни странно это покажется по нынешним временам, но мы не представляли, как они выглядят. Вернее, каждый представлял Макара и других в соответствии со своим вкусом и воображением. Так всегда бывает, когда знаешь о человеке много, слушаешь его музыку, его голос для тебя становится родным, а его фотографии у тебя нет по той простой причине, что фотографий этих попросту не существует в природе. Потому что вся эта музыка как бы запрещена официальной властью, хотя за нее уже не сажают и не расстреливают. Помню, году в 81-м, когда “Машина” понемногу начала выходить из подполья, уже прошел знаменитый тбилисский “Рок-фестиваль”, когда они в 80-81-м уже выпустили свой самый лучший альбом, в каком-то журнале появилась фотография “Машины”. Увидев ее, я испытал жуткое разочарование: реальный Макаревич совершенно не совпадал с тем образом, который я сам себе придумал. Я представлял его этаким Яном Гиланом. По крайней мере, с длинными до плеч, прямыми волосами – расхожий в те времена образ типичного западного роковичка. А тут, какой-то невысокий невзрачный парень, с обширной кудрявой, как у Анжелы Девис, шевелюрой… Прошло некоторое время, пока я свыкся с настоящим Макаревичем.

– Но ведь ни одной “Машиной” ограничивалась тогдашняя музыкальная жизнь?

– “Машина” была первой. Я бы назвал Макаревича и компанию русскими “Битлами”. Это абсолютно справедливо. Они заложили фундамент. Скажем так, были основоположниками. Затем было замечательное “Воскресенье”. Никольский, Романов… Оба создавали прекрасные вещи, несколько отличные от “Машины”. И сейчас оба до сих пор в форме, до сих пор рождают замечательную музыку…

Игорь взял паузу. Отхлебнул виски, отрезал кусочек еще не остывшей свинины.

– Мне кажется, что уже на следующем этапе наши музыкальные пристрастия совпадут, – продолжила тему Катя.

– Думаешь?.. Ну что ж, продолжу… Что было дальше?.. Питер мощнопопер на первопрестольную, да и на всю Россию. Гребенщиков, Майк Науменко. Поражали своей неожиданностью, прежде всего тексты. Особенно у Майка. Эти, в сущности, примитивные строчки, падали на хорошо удобренную почву, попадали в самую точку. В них простым языком говорилось про нас, про нашу жизнь. А в это время с телеэкрана неслось про партию, комсомол и весну, про БАМ. И пела это банда из пятнадцати человек с гитарами и трубами в одинаковых, как из инкубатора, костюмах и водолазках. Контраст был поразительный…

– Что еще?.. А, вот что… Мы воспитывались на классическом роке западного образца. Но из всех наших андеграундных команд такую музыку никто не играл. И вот в Москве появился “Круиз”, который выдал первый настоящий рок.... Но он как-то быстро мелькнул и пропал. Забегая вперед, отмечу, что “Парк Горького” играл действительно настоящий, классический рок в его западном понимании. Но у нас он почему-то не стал явлением. Думаю, из-за того, что они опоздали лет на пять. Появись они в начале 80-х, стали бы заметным явлением. О чем свидетельствует пример барыкинского “Карнавала”. Он появился вовремя, и стал явлением. Чем взял Барыкин? Тексты у него, конечно, были более близкими к официальной эстраде, но музыка, манера пения – сильно отличались. Почему он продержался всего года два-три, не знаю? Сейчас Барыкин, считаю, незаслуженно забыт. Он занял свое место в истории российского рока.

Потом на авансцену вышел “Динамик” Кузьмина. Предновогодний концерт в Кирове 82-го года моментально разошелся по всей стране, сразу сделав Кузьмина знаменитым. Сейчас этот концерт считается классическим. Тексты у него тоже, скажем так, не злободневные. Но музыкант он талантливейший. И в чисто музыкальном плане Кузьмин создал немало шедевров.

На этом, в общем-то, и заканчивается период андерграунда. Началась перестройка. Музыка стремительно вышла из подполья: Цой, Шевчук, “Телевизор”, “Пикник”, лавина свердловского рока, “Калинов мост”… Сразу всех и не упомнишь.

– Ну вот, очередь дошла и до меня. Это уже музыка моего поколения…

– Тогда делись. Как это было у тебя?

– У меня? Надо вспомнить… – Катя обхватила бокал с вином двумя руками, посмотрела куда-то в сторону, немного прищурившись. – “Машина” прошла мимо меня, да и, пожалуй, всего нашего поколения. Когда я что-то стала понимать в музыке, началась перестройка. Ты совершенно правильно заметил насчет обрушившегося на страну потока. Помню, как ко мне впервые попала кассета “Наутилуса”. Это было настоящее потрясение! Сдвинули они в моем мозгу что-то. “Ален Делон не пьет одеколон”. Эта песня во всей красе показывает убогую советскую действительность. “Отец, приходя домой, не находит дверей и плюет в приготовленный ужин…” Клип был снят, где прекрасной иллюстрацией служили отрывки из “Маленькой Веры”. Тот момент, когда Назаров пьяный вваливается в кухню и нападает на Соколова. Фильм, кстати, тоже очень сильный. И припев сделан на потрясающем контрасте. Ален Делон – человек, которого боготворила вся Страна Советов, человек из другого мира, из другой галактики, который говорит исключительно по-французки и пьет только тройной “Бурбон”. И совдеповские кухонные разборки, с поножовщиной… “Скованные одной цепью”, “Казанова”, “Я так хочу быть с тобой”… Шедевры! Все – шедевры! Правда, ничего лучше того первого альбома “Наутилус” больше не создал. Потом у “Нау” началась медленная, но последовательная деградация.

В этом плане вне конкуренции был Цой. Он выдавал шедевр за шедевром. Мне даже трудно сказать, чем он брал... Какая-то аура исходила от Цоя. Словами я это не могу охарактеризовать. Но всевышний, если он существует, безусловно, поцеловал этого парня. В противном случае, великая в интеллектуальном плане страна, внесшая в мировую сокровищницу огромнейший вклад, не сходила бы с ума по нему. Я тоже была неистовой фанаткой “Кино”…

Катя замолчала. Игорь заметил, как она внутренне напряглась, ушла в себя. Он смотрел на нее, а ее взгляд был направлен на белую скатерть. Пауза в несколько секунд. И тут же – едва заметное движение плечами. Катя вдруг словно проснулась. Что-то внутренне стряхнула с себя, подняла глаза на Игоря.

– Умеешь ты выбирать тему для разговора… Извини, я отвлеклась… Что еще было? “Алиса”, конечно. “Браво” и “Секрет” тоже на отдельном этапе сыграли свою определенную роль. Хотя их музыка была более официальной, что ли, более эстрадной. Во всяком случае, она сильно отличалась от музыки “Кино” или той же “Алисы”. Но музыка-то, согласись, была хорошая?

– Соглашусь. Очевидно, Цой – серьезный этап в твоей жизни?

– Этап? Может быть… Наверное, этап, но не столько в жизни, сколько того периода, когда происходит становление человека, формирование его как личности, индивидуума. В этот период закладывается та основа, с которой ему и предстоит пребывать на этом свете до конца дней своих. Думаю, этот период очень важен… Когда Цой разбился, я проревела весь день. А ночью, почти до утра в своей комнате потихоньку слушала его музыку. А слушая, все продолжала и продолжала реветь…

Его смерть – высочайшая несправедливость. Так мне казалось тогда. Думаю, нелепая гибель Цоя, произвела на страну не меньшее впечатление, чем убийство Листьева.

– Я бы скорее, сравнил смерть Цоя со смертью Высоцкого. Мне в 80-м было шестнадцать. Но я прекрасно помню, как Москва гудела, когда пошли слухи о смерти Высоцкого. Ведь такие вещи тогда не сообщались, и все было именно на уровне слухов. И умер он во время Олимпиады. То есть, очень не кстати для тогдашнего руководства страны… Ты сказала, что в смерти Цоя, как тебе тогда казалось, была наивысшая несправедливость. Сейчас твое мнение изменилось?

– Я не знаю… Просто мне очень трудно представить, каким он был бы сейчас. Сумел бы в течение столь долгого времени оставаться кумиром, идолом всей страны? Думаю, на этот вопрос ответа нет. Я не хочу говорить, что он ушел вовремя, как все великие поэты земли русской – Есенин, Маяковский, Пушкин, Лермонтов… Какое мы имеем право рассуждать о таких вещах, кому и когда настало время уходить? Мы – мелкие букашки в этом мире.

– Я не стал бы сравнивать Цоя с Есениным и Пушкиным. Эти имена в русской культуре останутся навсегда. А Цоя лет через тридцать вряд ли кто вспомнит. Скорее всего, он уйдет в небытие вместе с несколькими поколениями, которым была дорога его музыка. Хотя его влияние на сердца и умы миллионов людей огромной страны, на мой взгляд, было значительно большим, чем влияние на современников Пушкина или Есенина. Но это благодаря тому, что за эти полтора века цивилизация стремительно шагнула вперед. Вот тебе необычная гипотеза. Если б во времена Пушкина было телевидение и радио, были изобретены магнитофоны, и у него был бы талантливый продюсер, поэт со своими стихами не сходил бы с телеэкрана. Конечно, это из области фантастики, но представить такую гипотетическую ситуацию можно. Кто знает, какова была бы популярность Пушкина в этом случае, если б даже крестьяне в самых глухих деревнях смогли бы видеть его по телевизору?

– Гипотеза очень необычная. Но готова с ней согласиться. Да, если б в девятнадцатом веке было телевидение, Пушкин наверняка был бы суперстар…

Вновь непродолжительная пауза. Игорь наполнил вином треть ее бокала.

– Сейчас что слушаешь?

– Иногда “Кино” освежаю в памяти, где-то раз в полгода. Гребенщикова в последнее время полюбила. Раньше его вообще не понимала. Да и сейчас, признаться, не совсем понимаю. Но, как-то прислушалась, прикипела. И чем больше слушаю, тем больше проникаюсь. За Кинчевым слежу, покупаю его кассеты. Многое у “Чайфа” нравится. Чижа люблю. Правда, далеко не все. Например, не понимаю, зачем он переделывает старые песни. Никольскому не изменяю. Он с завидным постоянством продолжает выдавать прекрасные вещи. “Воскресенье” продолжает удивлять. Вот “Сплин” недавно появился, и – сразу понравился. Песни у них, правда, несколько однообразные. Но ребята играют свою музыку. Да и Саша Васильев чисто внешне ни может не нравиться – обаятельный красавчик… – Глоток вина. – Ну что скажешь?

– Скажу, что мы с тобой одной крови.

Игорь попросил счет…

…Финал вышел абсолютно таким же. “Спокойной ночи”, – доброжелательно, с милой улыбкой, сразу же закрыв за собой дверь. Игорю лишь осталось любоваться золотистой цифрой “416” на бордовой двери из красного дерева.... Он опять пошел добавлять в бар на первый этаж, только вместо текилы на этот раз заказал виски.

 

Тула. Январь 1988 года.

… Катя звонка не слышала, хотя телефон в прихожей надрывался уже секунд двадцать. Отец был на дежурстве. Мать, смотревшая программу “Время” в своей комнате, тоже не сразу среагировала на телефон. Когда услышала, проворно выскочила в коридор. “Да кто ж это там, такой настойчивый?” Она подняла слегка округленную, согласно последней дизайнерской моде, трубку их телефонного аппарата. Да и сам аппарат был не абы какой, а дефицитный – производства рижского завода ВЭФ.

– Я вас слушаю.

– Добрый день… Извините, добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Катю можно пригласить к телефону? – спросил немного грубоватый, с легкой хрипотцой, юношеский голос. “Паренек курит. И много”, – успела подумать Галина Алексеевна, а в трубку:

– Сейчас позову, – она подошла к двери Катиной комнаты.

Нам есть, чем платить, но мы не хотим победы любой ценой.

Я никому не хочу ставить ногу на грудь.

Мне бы только остаться с тобой,

Просто остаться с тобой…

Сквозь закрытую дверь звучал глуховатый грудной голос неизвестного Галине Алексеевне певца. Она постучала, и тут же приоткрыв дверь, не дождавшись ответа: “Катя, тебя к телефону”.

Катя бросила на мать отстраненный взгляд:

– Что?.. К телефону?.. – Галина Алексеевна успела заметить промелькнувшую недовольную реакцию на Катином лице. Катя вышла в прихожую.

– Алло, – она подняла лежащую на боку возле аппарата трубку.

– Катя, это я.

Она узнала голос Вовки Ермакова.

– О, господи! Что ты хочешь?!

– Давай встретимся. Мне нужно многое тебе сказать.

– Давай, лучше не будем встречаться.

– Почему?

– По кочану… Ты, что не понял?! Ну, сколько тебе надо еще долбить в твою башку?!! Мы уже все обсудили. Я тебе все сказала. Что тебе еще не понятно?

– Мне есть, что тебе сказать. Давай встретимся.

– Ну что ты заладил как попугай: давай встретимся, давай встретимся… Не хочу я с тобой встречаться. Как ты этого не можешь понять?! Скучно мне с тобой. Ты прыщавых слушаешь, а я их ненавижу.

– Значит, ты отказываешься встречаться? – Вовка словно не слышал последних слов.

– О, господи!.. Как же ты достал!

– Ну, сука, ты меня еще вспомнишь! – он бросил трубку.

Эта Вовкина вспышка злобы стала для Кати полной неожиданностью. Неожиданностью неприятной. Кому же понравится услышать такое? Прежде Вовка себе подобное не позволял. В отношении других девчонок – да, было. Катя это знала. Но в отношении ее – никогда. От неожиданности она не сразу положила малиновую трубку на два черных маленьких рычажка. Простояла какое-то время молча, держа трубку возле уха, хотя из микрофона уже давно доносились лишь прерывистые гудки. В коридор выглянула мать.

– С кем ты так, а Катюш?

– Да ладно, мам. Все нормально.

– С мальчиками не надо так разговаривать. Если он тебе не нравится, можно как-то по другому это объяснить. Помягче, что ли…

– Если по-другому не понимает… Ладно мам, я сама разберусь. Катя закрыла за собой дверь в комнату.

…Вовка Ермаков – известный школьный ловелас – учился в параллельном классе. Половина девчонок из их школы сохла по Вовке. Он был из привилегированной семьи: отец работал крупным начальником в Тульском отделении Московской железной дороги, мать – инспектором в облпотребсоюзе. В условиях тотального дефицита, это была хлебная должность.

В плане учебы Володька был малым бестолковым, но от природы смазливым, привлекательным. Также он слыл школьным хулиганом. Подавляющее большинство девчонок из их школы мечтали с ним познакомиться. Однако он многих отметал, выбирал только самых красивых. Но частенько и их бросал, то ли добившись своего, то ли просто так, потому что девочка надоела. Кто там сейчас поймет, что творилось в не сформировавшейся душе подростка, избалованного семьей и окружающими. Ловелас – он и есть ловелас.

В классе шестом эпидемия всеобщего девичьего обожания Вовки Ермакова поразила и Катю. Однако Вовка совершенно не обращал внимания на худую, угловатую скромно одетую девчонку из “А” класса. Сам он одевался на зависть всем, учитывая, что на дворе стояли лютые времена социалистического дефицита. Вовка, словно плевал на недоразвитый социализм, словно этот дефицит его совершенно не касался. Он щеголял по школьным коридорам в новеньких “Райфлах” и “Левисах”, которые в Туле можно было купить только у студентов-болгар из Политехнического института, рублей за двести тридцать. Братья болгары одевали всю продвинутую часть тульской молодежи. Понятно, не бескорыстно. Умопомрачительные белоснежные, с черными литыми подошвами, кроссовки “Ромика”, были в их не самой бедной школе только у одного Вовки. Правда, появились они у него позже, в девятом классе. На этот период как раз и пришелся пик их с Катей романа. Два года Катя вздыхала по Володьке, боясь даже к нему приблизиться на расстояние меньше трех метров. И вот, наступил новый учебный год…

Родители впервые свозили Катю летом на своем “Жигуленке” в Крым. До этого, все как-то не складывалось: то на машину копили, то переезд в новую квартиру съел много денег, затем в кредит мебель взяли…

Первого сентября на линейке, посвященной началу учебного года, настал Катин звездный час. Она впервые узнала пока новое для себя ощущение – неподдельное, явное, пристальное внимание к своей персоне со стороны мужской половины человечества. На асфальтовую площадку в школьном дворе, где всегда проходили школьные мероприятия, шагнула красивая стройная девушка. Из-под ладно сидящей на ней короткой формы, виднелись стройные, загорелые, чертовски аппетитные ножки. Вся мужская половина школы, включая педагогов, пожирала Катю плотоядными взглядами. Катя чувствовала эти взгляды всей поверхностью кожи, почти физически – на своем лице, ногах, даже на спине. Смущение, вкупе с душевным смятением, покрасневшие щечки. А когда заметила, как смотрит на нее учитель физики Виктор Иванович, смутилась еще больше. Смущение боролось в ней с другим, еще неведомым ее чувством. Она поняла: ей приятно такое откровенное внимание мужского пола к своей персоне. Она пока не знала, хорошо это или плохо, но, где-то глубоко в груди, что-то приятно пощипывало.

В жизни Кати начался новый этап. Она повзрослела. Произошло превращение гадкого утенка в прекрасную царевну-лебедь. Конечно, не так буквально, как в знаменитой сказке. Все-таки гадким утенком ее трудно было назвать. Однако больше всего Катю обрадовал в тот теплый первосентябрьский вечер пристальный взгляд Володьки Ермакова. Главный жених школы наконец-то обратил на нее внимание. Он рассматривал ее так, словно видел впервые, будто они вовсе и не проучились целых восемь лет в параллельных классах.

Обрати он внимание на Катю пару лет назад, наверняка в отношениях с ней продвинулся бы гораздо дальше, чем у него получилось в реальности. А Володьку всегда интересовало только одно. И добившись этого, он всегда сразу же бросал девчонку. Та маялась несколько месяцев, рыдала по ночам в подушку, теряла аппетит, ходила с потухшими глазами, а ему было на все это глубоко наплевать. Одна из школьных красавиц, брошенная Вовкой, даже перевелась из их школы. Это событие шепотком обсуждали по школьным углам почти целый месяц. А вот, на Кате Вовка обжегся. С ней у него случился полный облом. Почему? Просто их отношения были обречены изначально. Красивые юноша и девушка с различным мироощущением, вкусами, наконец, интеллектом. Кроме привлекательной внешности, между ними не было ничего общего. И чтобы это понять, им необходимо было завязать отношения.

Ей хотелось посмотреть программу “Взгляд”, с молодыми интересными ведущими. Ведь вся страна, во всяком случае, ее лучшая часть, прильнула в те годы к экранам. Телевидение менялось стремительно. Каждая новая программа была смелее предыдущей. И многие задумывались: а есть ли предел? И ждали, что вот-вот, кто-то там, на верху, могущественный и сильный даст отмашку: хватит, стоп машина, порезвились – и будет. Телевидение, словно мощный поток свежего весеннего, пахнущего черемухой воздуха, ворвалось в большой затхлый барак, который не проветривался много-много лет. А вот, Вовку телевизор не интересовал. Его тянуло на дискотеки, где в темноте толпа малолетних подростков и девчонок отрывалась под “Ласковый май” и “Яблоки на снегу”. Катю же от подобной музыки воротило. В их продвинутой школе слушали совершенно другую музыку, а всю постперестроечную попсу презрительно удостоили одним очень емким определением – “прыщавые”.

Кое-кто из девчонок в их школе, конечно, слушал про “юбочки из плюша” и “три кусочка колбаски”, но тайком, дома, чтобы никто не узнал. Признаться в этом, значило – подписать себе приговор… Но Володьку “прыщавая” музыка вполне устраивала, и на дискотеки эти, где в воздухе стоял ужасный коктейль из людского пота и дешевых духов, он рвался и тащил с собой Катю не только для того, чтобы подергаться. Володька в темноте лез к Кате с поцелуями. Кате же не нравилось целоваться вот так, в этой потной толпе. Не нравилось, как Володька целуется, не нравились сами эти дискотеки во Дворце культуры комбайностроителей. Она рвалась домой, к телевизору, чтобы посмотреть КВН, а он тянул ее в парк, где бесконечные поцелуи на лавке ей стали изрядно надоедать.

По своим физическим данным они претендовали на титул идеальной пары, однако их внутренний мир очень сильно разнился. Володька стал все больше и чаще раздражать Катю. Разрыв был неизбежен. Кто был инициатором – понятно. Их роман, если его так можно назвать, продлился всего четыре месяца.

Вся школа судачила по этому поводу. Володька, похоже, впервые оказался в положении отвергнутого, потому переживал жутко. Он продержался неделю. Затем начались звонки с просьбами о встрече. За них потом, спустя время, когда боль немного уходит, бывает стыдно. Но, похоже, Вовка и вправду потерял голову. Катя всякий раз была непреклонна, отвечала твердо. Вовка пару раз подкараулил Катю после уроков, пытался объясниться в любви. Но чем больше было телодвижений с его стороны, тем стремительнее школьный супермен Вовка Ермаков падал в Катиных глазах. Этот звонок, как выяснилось позже, стал последней точкой в их отношениях. В школе Володька Катю больше не замечал, понятно, не здоровался. Отношения прекратились, чему Катя была только рада.

Их пути пересеклись еще однажды, через два года. Пересеклись на несколько минут, на мгновение. После выпускного вечера все три десятых класса пошли гулять в парк. Володька впервые, спустя два года заговорил с Катей. Они шли вдвоем. О чем беседовали? Ни о чем. Так, обычный, ничего не значащий разговор. Она и не заметила, как они оказались в отдаленном тихом уголке парка.... Володька вдруг резко схватил Катю своими сильными руками, прижал к дереву. Впился губами в ее губы. Одной рукой больно мял ее грудь, а другой, задрав платье, пытался стянуть трусики. Катя ударила его коленом в пах, одновременно оттолкнув двумя руками. Володька отпрянул. Она быстро убежала к одноклассникам.

 

Москва. Апрель 1992 года.

…Где в данный момент находились ребята, Катя не задумывалась. Зачем? Нет, и нет. Разве плохо? Они вдвоем с Сергеем в его комнате, в общежитии. Стол, свечи на столе, и обволакивающий таинственный полумрак. И что ей до тех троих, которые живут вместе с ним в этой комнате.

Он сидел напротив, глядя на нее темными слегка влажными глазами. Нет, он не плакал. Глаза у него были такие – влажные, притягательные. В них хотелось смотреть и смотреть, что Катя и делала. Сейчас, в дрожащем отблеске свечей, глаза Сергея казались колдовскими.

Сергей ей нравился. Он учился, в отличие от первокурсницы Кати, уже на пятом курсе. А познакомились они на вечеринке в студенческом кафе МГУ. Сергей подошел сам. Он удивил уже первой фразой. Вместо стандартного предложения “подергаться”, Сергей, под грохочащую из мощных динамиков музыку, неожиданно произнес: “Девушка, предлагаю покинуть этот ад и в тишине выпить бутылочку холодного шампанского”. Что может совсем молоденькая девушка, лишь недавно окунувшаяся в новую бурную студенческую столичную, наконец, вольную жизнь, ответить на такую фразу очень милому, привлекательному парню? Они оделись и отправились в расположенный неподалеку бар. Сергей заказал стандартный набор советского джентельмена – “Советское полусладкое”, шоколадку и два апельсина. Для охваченной дефицитом Москвы, все это казалось настоящими райскими дарами. Они просидели до самого закрытия и все время говорили. Кате было интересно с этим умным и очень взрослым человеком.

Сергей родился в Новосибирске в потомственной интеллигентной семье. Вырос в особой, уникальной атмосфере новосибирского Академгородка. Среда оказала на парня свое влияние. Он прекрасно знал литературу “Серебряного века”, отлично разбирался в музыке, любил кинематограф. И вообще, знал очень-очень много. С ним было чертовки интересно. Во всяком случае, Кате за все ее восемнадцать лет такие люди пока не встречались.

Сергей на их факультете журналистики был вовсе не случайной фигурой. Журналистика для него была призванием. Потому он и приехал из такого признанного научного центра как Новосибирск, в Белокаменную. В Новосибирском университете факультет журналистики был, но Сергей хотел играть в этой жизни по крупному. А для этого, он был глубоко в этом уверен, надо заканчивать самый лучший журналистский факультет страны. И он поступил в МГУ. Поступил с первого раза. Сам, без всяких “волосатых лап”.

На третьем курсе, Сергей уже писал заметки для “Московского комсомольца”. Вращался в московской журналистской тусовке, заводил нужные знакомства. Далеко не каждому студенту удавалось протиснуться в какую-нибудь из больших московских газет. Талантливому, амбициозному Сергею это удалось.

Они начали, как это принято говорить, встречаться. Сергей Кате нравился все больше и больше. Для нее это была первая любовь. Но проблема состояла в том, что он ничем не проявлял своих чувств. Все его поведение говорило о том, что он просто так, как священник-миссионер времен конкистадоров, несущий светоч знаний и веры в Бога недостаточно цивилизованным аборигенам, взял шефство над молодой первокурсницей. Он водил Катю на нашумевшие фильмы – как наши, так и зарубежные, на которые принято было ходить. Потом они обменивались мнениями в какой-нибудь тихой забегаловке, под стакан портвейна и бутерброды с краковской колбасой. Сходили в “Горбушку” на Гребенщикова и Кинчева. Катя впервые увидела и услышала кумиров юности живьем. Надо ли говорить, какое впечатление произвели эти концерты на юную увлекающуюся натуру. Такую насыщенную программу Сергей успел предложить Кате в течение месяца, пока длились их отношения. Но, самое интересное, что отношений в том смысле, в котором обычно это принято подразумевать, у них не было совсем. Катя уже почти влюбилась в Сергея, он же был всего лишь отстраненно предупредителен, вежлив. Не более того…

… Вроде бы банальный ужин при свечах, а как все-таки с ними уютно, загадочно. Аура особая. Да еще сидящий напротив парень, тебе чертовски нравится. “Сегодня что-то будет, что-то случится. А готова ли ты, Катя, к этому? Готова. Пора. Говорят, больно. Плевать. Лучше это сделать с человеком, который тебе нравится. Он парень взрослый, сделает все, как надо… Но куда он отправил своих соседей по комнате? Я ведь даже никого из них не знаю. К себе он ни разу меня не приводил, про них тоже ничего не рассказывал… А, впрочем, бог с ними. Сегодня что-то в твоей жизни случится…”

На столе – марочный крымский портвейн, шампанское, апельсины, коробка настоящих шоколадных конфет Бабаевской фабрики. “И где он только все это достает?” Катя здорово захмелела, когда они отполовинили вторую бутылку. Начиная с этого момента, дальнейшее она помнила очень, очень смутно. Кажется, они танцевали. Вот только, что была за музыка?.. Затем он долго ее целовал. Потом было что-то необычное, уже в постели. Но боли не было. Это Катя точно помнила…

Она проснулась на рассвете. Сергей лежал рядом на стандартной полутароспальной студенческой кровати, отвернувшись спиной к стене. Катя приподняла одеяло, она была совершенно голая. Состояние ужасное: хотелось в туалет и пить. Болела голова. И еще жутко хотелось в душ. Катя приподняла голову, огляделась: типичная удлиненная, на четверых, комната студенческой общаги. Несвежие, минимум год не стираные шторы на окне, слой пыли на подоконнике, и – вдруг, наглая, ухмыляющаяся физиономия на дальней кровати. “Физиономия”, скривившись в противной улыбке, смотрела прямо на Катю. Только тут она заметила, что соседняя кровать тоже занята. Но лежащий на ней парень спал, свернувшись калачиком и накрывшись одеялом с головой. “Господи, когда они пришли? Вечером ведь никого не было. Дурацкое положение. Что теперь делать?” Проблема состояла в том, что вся Катина одежда, включая нижнее белье, в беспорядке было навалено на стуле, а сам стул стоял почти рядом с кроватью того парня, который спал, накрывшись одеялом. Дотянуться до стула, не вставая, не было никакой возможности.

– Ну, привет, красавица. Как тебя зовут? – произнесла ухмыляющаяся “физиономия”. Парень лежал головой к окну и курил, стряхивая пепел в пустую консервную банку из-под кильки. С его позиции Катя была прекрасно видна. На той кровати, с которой их кровать соприкасалась спинкой, кто-то завозился. Его Катя не могла видеть из-за спинки. Но это было уже неважно. Все трое сожителей Сергея находились на месте. “Когда они пришли? И что они видели? А вдруг откидывали одеяло и рассматривали меня голую? А может, Сергей меня… ну, того… при них? Я ведь ничего не помню”

Катя присела на кровати, закрывшись одеялом. Сергей никак не отреагировал. Он все также лежал, отвернувшись к стене, и спал. Либо делал вид, что спал.

“Надо как-то одеться и бежать отсюда. Но как?”

– Отвернись, я оденусь, – бросила она в сторону “физиономии”.

– Я в своей комнате. Куда хочу, туда и смотрю, – он не собирался отворачиваться. Наоборот, с интересом ждал развития событий. Делать было нечего. Катя откинула одеяло, встала во весь рост, шагнула к стулу. Дрожащими от волнения руками, она никак не могла найти в этой куче одежды трусики, а когда нашла, никак не могла их натянуть. От шума проснулся тот самый парень, возле кровати которого находился стул. Катя продолжала одеваться всего в полуметре от него.

– Вот это телка! Где Серега такую оторвал? – произнес он, приподнявшись на локте, в упор пялясь на Катю. А “физиономия” продолжила: – Я все умею делать не хуже Сереги. Может, хочешь попробовать прямо сейчас? Витька тоже, думаю, не откажется, – кивнул он в сторону только что проснувшегося.

– Какой разговор? Конечно, не откажусь. Аркаша, наверное, тоже не против? Эй, Аркадий, смотри, какая у нас гостья! – обратился он к тоже уже проснувшемуся третьему. Тот спросонья повертел головой, протирая глаза и явно пока не понимая, что происходит.

Представление превращалось в гнустный пасквиль. Сергей, наконец, повернулся. Произнес почему-то осипшим голосом:

– Успокойтесь, ребята… Я как-нибудь загляну, – это уже предназначалось Кате.

Катя суматошно натянула джинсы, свитер. Схватила куртку и выбежала в коридор. “Зачем они так?! Зачем он так?!!”

Она тогда не понимала, почему Сергей так поступил с ней. “Может, это случайность, недоразумение?” Катя надеялась, что при ближайшей встрече Сергей все ей объяснит и попросит прощения. И она уже даже готова была его заранее простить. Ведь она полюбила. Полюбила впервые. Но травма была настолько сильной, что вскоре она стала Сергея ненавидеть. И когда, спустя какое-то время он попытался с ней заговорить, встретив ее в одном из институтских корпусов, она отреагировала предельно жестко и холодно: “Больше ко мне не приближайся. Никогда!”

Месяца через три, тот самый, наглый улыбающийся субъект, сожитель Сергея, встретил Катю в деканате.

– Постой, – он схватил ее за локоть, приблизившись сзади. Катя сразу не поняла, что от нее хочет этот незнакомый парень. – Не узнала?

– Нет.

– Ну, помнишь, в апреле? Ну, когда вы с Серегой в нашей комнате… Я еще смотрел на тебя.

Катя вспомнила. Она еще до конца не пережила этот удар, ей по-прежнему было очень больно об этом вспоминать. И тут, этот…

– Пусти. Что тебе надо?

– Да ничего мне не надо. Минутка у тебя есть? Я тебе хочу кое-что сказать. Давай присядем на подоконник. На минутку.

Катя подчинилась.

– Ну, что?

– Серега тогда с тобой лишь развлекался. Он со всеми девчонками так.

– Ты откуда знаешь?

– Я с ним четыре года в одной комнате прожил. Когда столько вместе живешь, все про человека знаешь. Серега – коллекционер, охотник по своей сути. Он девушек не любит, он себя только любит. У него за эти четыре года, что я его знаю, несколько десятков девчонок в постели перебывало.

Зачем ты мне все это говоришь?

– Он мне рассказал, что ты была девочкой. Он на это надеялся, когда с тобой познакомился, но не верил в это до конца. Так что ты один из самых заметных трофеев в его коллекции, – он посмотрел на Катю сбоку. Та глядела в пол и молчала. Он продолжил. – Серега очень честолюбив. Ты знаешь, почему мы тогда так по-хамски себя вели? У Сереги была невеста. Она и сейчас у него есть. Они уже назначили день свадьбы. Она работает в “Комсомолке”. В тот момент она на пару месяцев уехала куда-то за границу. Вот он и решил напоследок развлечься с тобой. Понимаешь, она москвичка. Она старше его, не такая красивая, как ты, но у нее есть квартира и прописка. И она – мэтр. Она и Сереге поможет на первом этапе. Он приехал покорять Москву. Ему не нужна простая провинциалка. Ваши отношения были обречены с самого начала.

– Зачем ты мне все это говоришь? – вновь повторила Катя.

– Ты мне понравилась, вот я и решил тебе открыть глаза… Давай, куда-нибудь сходим.

Катя приподнялась с подоконника, молча пошла по длинному, почему-то безлюдному, несмотря на разгар сессии, коридору прочь, едва сдерживая слезы. В конце коридора, возле самой двери она не выдержала и заплакала…

 

Копенгаген. Июль 1985 года.

Мерно гудящие двигатели ИЛ-62 наводили дремоту. Игорь уже было начал клевать носом. Еще немного и он действительно уснул бы. Взбодрил его приятный, хорошо поставленный, как у теледиктора, голос стюардессы: “Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Копенгаген.... Убедительно просим оставаться на своих местах и пристегнуть ремни безопасности”. То же самое она повторила по-английски.

“Вот и Датское королевство, в котором тишь да гладь. Полная идиллия. Много, однако, воды утекло со времен старины Шекспира. Как-то тебя, Игорь Анатольевич, встретит родина Ханса-Кристиана Андерсена, Нильса Бора и пива “Карлсберг”. Ничего не забыл? Ах, да… Ну как же! Страна прекрасной футбольной команды. Навели датчане шороху на чемпионате Европы в прошлом году. А совсем недавно наших здесь, в Копенгагене, здорово приложили в отборочном матче чемпионата мира. Четыре штуки Дасаеву наколотили. Непросто будет нашим в Мексику пробиться. Хорошо хоть две команды из группы выходят…”

Игорь не знал встречающего в лицо. Ему сообщили, что это будет третий секретарь посольства Павел Игнатьевич Гуреев. Он же является куратором Игоря на время практики.

Игорь прошел пограничный контроль и оказался в большом зале, где вновь прибывшие смешались с встречающими. Он несколько растерялся в этом многоголосье и разноязычье. Принялся внимательно всматриваться в лица. “Как я узнаю встречающего? А если он опаздывает или вообще не приехал? До посольства такси довезет, конечно. Немного крон в Москве выдали…”

Игорь Анатольевич, Игорь Анатольевич! – импозантный мужчина лет сорока в модном, ладносидящем костюме, совершенно не нашей, не советской наружности, направился к Игорю, искрясь радушной белозубой улыбкой. Со стороны могло показаться, что встретились два старых друга, которые не виделись лишь некоторое время. – С прибытием в Датское королевство! – “Датское королевство?.. Опять – Датское королевство. Однако не отличаемся мы оригинальностью. Глубоко сидит в нас советская школа”. Игорь почувствовал крепкое, почти стальное рукопожатие. “Боксер или борец?”

– Как вы, видимо, знаете, я буду руководителем вашей практики. Вы меня не бойтесь. Я – человек добрый, жизнелюбивый. Уверен, мы подружимся, – Павел Игнатьевич – энергичный и напористый, – не давал Игорю рта раскрыть. Хотя, может, и к лучшему. Игорь совершенно не представлял, о чем при первой встрече говорить с незнакомым человеком, который к тому же является руководителем твоей первой заграничной практики. – Копенгаген – славный город. Вы в этом сами скоро убедитесь. Я вам все покажу, ничего не утаю, – он вновь улыбнулся, продемонстрировав два ряда ровных зубов. Игорь потянулся к ленте транспортера за чемоданом.

– Это ваш чемодан? – Павел Игнатьевич на мгновение опередив Игоря, схватился за ручку чемодана, выдернув его с медленно движущейся ленты. – Позвольте, Игорь Анатольевич, вы здесь гость…

Это был общесемейный чемодан. Отец купил его три года назад в Египте. Он постоянно брал его с собой в командировки. И вот, когда Игорю выпала его первая зарубежная поездка, вдруг выяснилось, что в семье всего один приличный чемодан. Купить что-то на скорую руку в Москве не представлялось возможным. У отца через пару недель наклевывалась поездка на Ближний Восток, но он без раздумий отдал чемодан сыну: “Негоже начинающему дипломату в Европу отправляться с сумкой из кожезаменителя с надписью “Динамо”. Ничего, наши меньшие черные братья не обидятся, если я заявлюсь к ним с саквояжем времен культа личности. В Багдаде что-нибудь присмотрю…”

Павел Игнатьевич принялся рьяно опекать Игоря с первых же минут. Он курировал практиканта по полной программе: и во время работы, и – после. Инструкцией такое внимание к обычному практиканту не предусмотрено. Все происходило исключительно по доброй воле третьего секретаря. Игорь объяснял себе такое поведение Павла Игнатьевича просто: однообразным, предсказуемым, рассчитанным на много дней и месяцев вперед распорядком небольшого посольства. Размеренная, скучная, сонливая жизнь маленького коллектива, где все всё друг про друга знают, а контакты с внешним миром здорово ограничены строгой внутренней инструкцией. Появление любого нового человека из Москвы было сродни ворвавшемуся свежему ветерку в давно не проветриваемое помещение. Каждый считал своим долгом поделиться с гостем информацией о различных нюансах местной жизни, выдать готовые рецепты, но в начале обязательно дежурно поинтересоваться: “Как там в Москве?”

Павел Игнатьевич находился в длительной загранкомандировке один, без семьи. А, может, и вовсе был холост или разведен. Игорь этого не знал, а разговор об этом как-то не заходил. Да, впрочем, это его и не интересовало. Хотя холостякам или разведенным вырваться за границу тяжелее. Считается, что такие люди морально менее устойчивы, чем семейные. Понятно, что во вражеском окружении это чревато. Однако исключения из правил существуют везде.

Уже на третий день товарищ Гуреев предложил Игорю совершить мини-тур по местным барам. Искуситель! Разве может молодой советский человек впервые оказавшийся в столице западноевропейской страны, отказаться от такого?! Кишка тонка. Игорь замялся, хотя соблазн был слишком велик. Вот так, сразу, соглашаться нельзя. Он – простой практикант, студент, чтобы запросто шататься по европейским кабакам в первую свою загранкомандировку. Да и жалких суточных на это никак не хватит.

– О деньгах не думай, мой юный друг, – Гуреев быстро перешел на “ты”, на второй день после приезда Игоря, – их есть у меня. Между прочим, Игорь, здесь угощение в виде кружки пива считается аттракционом неслыханной щедрости. Таковы их нравы. Когда нищие русские последнюю рубашку отдают, это за пределами их сознания. Они просто понять этого не могут. Вот и придумали миф о загадочной русской душе. Когда человек чего-то не понимает, он всегда это мифизирует. Впрочем, этим банальностям вас наверняка учили в институте. Я к тому все этот говорю, если я приглашаю, значит, рассчитываю свои финансовые возможности.

Цены в заведениях Копенгагена Игоря потрясли. На свои суточные он мог бы себе позволить лишь пару кружек пива и порцию самого недорогого горячего. Павел Игнатьевич утверждал, что в соседних – Норвегии и Швеции – еще дороже. Этот Павел Игнатьевич вообще очень много знал, много, где побывал. Судя по всему, жизнь у него была интересная, насыщенная, разнообразная.

– Ну, и как там, в Швеции?

– Все так же – порядок, чистота, ухоженность. Во всей Европе – так. Мне много где довелось побывать. Европа – она на то и есть Европа. А у нас – Азия.... Никогда мы не будем жить, как живут здесь. Никогда! Поверь мне, Игорь. Это горько осознавать, но – это факт, с которым надо смириться. Я не имею в виду материальное благополучие. Дай Бог, настанут другие времена и материальный уровень поднимется. Я – про порядок, про стерильность окружающей обстановки. Вот, что меня всегда прельщало здесь и раздражало дома, – разговор проходил в четвертом по счету заведении, а уже в третьем они переключились с пива на виски. Игоря развезло еще в третьем баре, теперь он был откровенно пьян. “Хороший все-таки мужик этот Павел Игнатьевич. И рассуждает здраво. А нам казалось, что только мы такие передовые, смелые, прогрессивные. А это поколение – совки безнадежные… А он не боится”.

– В области балета и так далее… Все эти банальные примеры наших достижений… Правда, нас боятся. Но не уважают. Вопреки нашей же поговорке. А вот американцев – и боятся, и уважают. Вернее, в начале уважают, а потом – боятся. То есть, на первом месте все же уважение. Согласен?

Ели они мало, в основном закусывали какими-то солеными орешками, канапе. Эта непривычная закуска Игорю очень понравились. Он перевел затуманенный взгляд на Павла Игнатьевича:

– Согласен, – ответил громко. И совсем уж не к месту икнул так, что бармен бросил на Игоря насмешливый взгляд из-за своей полированной стойки. – Сейчас вся надежда на Горбачева. Он – молод, мыслит свежо. Если конечно, его не сожрут эти старые пирдуны из Политбюро.

Игорь невольно оглянулся, несмотря на свое состояние. Гласность только объявили. Крамола из уст работника посольства пока еще слишком диссонировала с вдалбливаемыми с детства незыблемыми догмами.

– Да брось ты оборачиваться! Напуганный, как ягненок на живодерне. Сразу видно – из Совдепии. Кто тут за нами будет следить? Если только их коллеги.... Один, кстати, за дальним столиком в углу сидит., - кивнул Павел Игнатьевич на дальний столик.

Игорь посмотрел в дальний угол: в полумраке одинокий субъект раскуривал “гавану”. – Я уже их всех знаю. Привык. Да не глазей ты так! Несолидно. Люди делают свою работу. Придет завтра на службу, напишет отчет: третий секретарь с практикантом нажрались до поросячего визга.

– Они, что, и про меня знают?

– Может, сейчас он еще не знает, кто ты есть, поэтому будет висеть у нас на хвосте до конца, но завтра – точно узнает. Ведь все элементарно: пошлют завтра срочный запрос в МИД Дании, там им выдадут данные на тебя вместе с фотографией. После этого успокоятся, наружку на недельку снимут. Просто ты – новое лицо. Вот они сегодня к нам и прилипли.

– Они?

– Этот уже третий. Он здесь начал работать. Перед этим был один, он нас от самого посольства вел. Потом его сменил другой. Я их всех в лицо знаю. С нами работают человек шесть-восемь. Страна маленькая. Штаты в спецслужбах тоже небольшие.

– Ого. И я под колпаком, – Игорь соскреб с блюдца последние орешки, закинул в рот.

– Насмотрелся фильмов про Штирлица… Это нормальная практика во всем мире. На это внимание никто не обращает. Наши в Москве пасут их дипломатов еще плотнее.

… Это случилось к концу третьей недели, как раз за два дня до возвращения Игоря в Москву. Он внимательно изучал карту Копенгагена, просто так, от нечего делать. До конца рабочего дня оставалось сорок минут. Надо было как-то убить время. В комнату заглянул Павел Игнатьевич, наклонился к Игорю, негромко произнес: “Подожди меня после работы”, – и многозначительно подмигнул.

Спустя пятьдесят минут они вышли за ограду посольства, привычно на прощание кивнув датскому полицейскому в стеклянной будке с тонированными стеклами. То в ответ шутливо взял под козырек.

– Ты скоро уезжаешь…

– Через два дня…

– Не перебивай, я прекрасно знаю, когда ты уезжаешь. На стриптизе мы с тобой были. Но стриптиз – это развлечение для прыщавых пэтэушников. Им еще интересно посмотреть, как голая телка сиськами трясет. Надо бы тебе сполна отведать запретного капиталистического плода. А то неизвестно, как жизнь сложится. Может, больше и не удастся за кордоном побывать.

Игорь несколько недоуменно посмотрел на собеседника.

– Ну, что ты так смотришь? Наверняка уже догадался.

– Пока не очень, – Игорь действительно не понимал, что же это за запретный плод.

– Пойдем в красный квартал, баб потрахаем. Да и вообще, оторвемся по полной программе. Там – они на любой выбор: блондинки с брюнетками, белые и негритянки, тайки и вьетнамки.

Игорь смутился. Предложение было насколько заманчивым, настолько же и смелым. Если б в Москве – без вопросов. Но тут не Москва и не Советский Союз.

– Кого ты боишься? – продолжал наседать Павел Игнатьевич. – Я – твой куратор. Ну, подумаешь, напишу в отчете “морально неустойчив”. Не велика беда, – он заразительно засмеялся. Но моментально успокоился и уже серьезно добавил. – Надо ж тебе конец попарить. Почти месяц без бабы.

Павел Игнатьевич остановил такси. Молча открыл перед Игорем дверь. Отступать, либо перечить было бессмысленно. Да и не очень хотелось. Новизна, экзотика предстоящего приключения, некоторая опасность лишь разогревали кровь и делали приключение более желанным.

– Думаешь, наши, посольские, туда не бегают? Не стану тебя разочаровывать: бегают – и еще как. Все. Ну, разве что кроме посла. Про него ничего не знаю, врать не буду. Но, во-первых, он – типичный подкаблучник. Жена его на коротком поводке держит. Во-вторых, ему шестьдесят три года. Боюсь, что у него просто не стоит.

… Отец ворвался в комнату Игоря, как внезапно обрушившийся на океанское побережье мощный тайфун, с шумом распахнув дверь и не постучав, что делал обычно всегда.

– Спишь, мелкий ебаришка?! Мало тебе в Москве мандавошек, на экзотику потянуло?! Кого трахал: негритянку ли китаянку?!

– Что случилось, пап? – Игорь вскочил на кровати, как молодой солдат по

тревоге, однако успел бросить взгляд на электронный будильник – 7.30.

– Чем ты там в этом Копен, мать его, гагене занимался?!

– Что случилось пап? – вновь спросил Игорь.

– Да ни хрена особенного! Просто твой куратор в отчете написал: “Морально неустойчив. Проявляет слабость в отношении алкоголя и женщин. Не рекомендуется для назначения на ответственную работу”.

– Откуда ты знаешь?

– У меня хорошие знакомые в МИДе не на самых маленьких должностях. Все эти кураторы из “конторы”. Неужели ты этого не знал?! Они же всегда своих в доску изображают. Это же элементарно. Старый психологический прием спецслужб, который применяется со времен царя Гороха. Можешь поставить крест на своей дипломатической карьере. Разве что пятым помощником третьего советника, куда-нибудь в сраный Занзибар… А что? Он все правильно написал, обижаться тут не на что. Морально неустойчив, до баб и водки слаб. Точно, про тебя.

Отец с огромной силой хлопнул дверью. Игорю показалось, что дверная коробка застонала, словно живая от боли. В коридоре послышались его проворные шаги, а через мгновение скрипнула входная дверь. Игорь уперся понурым взглядом в одеяло, так и не встав с постели во время всего гневного монолога отца. В этой позе он просидел еще долго.

 

Москва. 1994-й год.

Олег уснул почти моментально, едва скаты лайнера оторвались от взлетной полосы. Уснул безмятежным сном, провалившись в мягкое емкое кресло ИЛ-86. Так спят грудные дети, вволю наевшись материнского молока. Его голова постоянно клонилась в сторону Кати. Но как только Олег щекой касался собственного плеча, он, резко вздрогнув и при этом не просыпаясь, вновь откидывал голову назад, так, что из вытянувшейся шеи выпирал кадык.

Катя время от времени бросала взгляды на Олега: не проснулся ли? Она завидовала таким людям, поражалась их внутренней уравновешенности. Такие люди, имеющие железные нервы, моментально могут засыпать в поезде, автобусе, в пригородной электричке, в метро. Катя совершенно не могла спать в транспорте. Даже в купейном вагоне поезда мучительно ворочалась всю ночь, под дружный храп соседей по купе. А сейчас, когда до Стамбула два часа лету, о сне не могло быть и речи. Она впервые в жизни летит за границу. И поездка эта состоялась благодаря этому милому парню, который спокойно посапывает в кресле слева от нее.

… От удара, нанесенного ей Сергеем, она отходила тяжело и долго. Потухшие глаза, апатия, потеря аппетита – все составляющие, сопутствующие депрессии были на лицо. На парней она долго не могла смотреть. Примерно через год у нее была короткая связь с одним мальчиком. Несколько походов в кино, пиццерию, немного не слишком страстного секса, и – все. Вялотекущая, пресноватая жизнь продолжалась до тех пор, пока она не встретила Олега.

Олег учился на экономиста. В многотысячном эмгеушном муравейнике их пути пересеклись совершенно случайно. Может, даже вопреки теории вероятности. Она сидела на скамейке возле главного здания на Воробьевых горах. Симпатичный светловолосый парень опустился рядом минуту спустя. Он прикурил, посмотрел сбоку на Катю, которая, откинувшись на спинку, устремила взор куда-то верх, на кроны недавно позеленевших деревьев. Солнышко, голубое небо, легкий ветерок. Погода – прелесть.

– Ты знаешь, что меня волнует сейчас больше всего? – заговорил он неожиданно, без всякой причины, при этом не глядя на Катю.

– Ни малейшего понятия не имею, – Катя сама удивилась, почему она ввязалась в этот дурацкий диалог, который ничем не спровоцировала.

– Кто победит на президентских выборах в Западном Самоа.

Катя, наконец, повернула голову в сторону собеседника. Очень милый мальчик, с каким-то теплым взглядом. Она ничего не ответила. “Либо он полный придурок, либо у него слишком уж нестандартная манера знакомиться”.

– Я абсолютно уверен, что тебя это тоже очень волнует. Только пока ты об этом не задумываешься. Если б мы это обсудили, ты тоже прониклась бы, – как ни в чем не бывало, продолжил блондин.

– Не думаю.

Как тебя зовут?

– Это обязательно надо знать?

– В предверии набирающей ход предвыборной компании в Западном Самоа, это принципиально важно.

– Катя, – она не устояла перед этим напором обаяния.

– Ты на каком учишься?

– На журналистике.

– Живешь в общежитии?

– Да.

– Ладно, мне пора, – он вдруг неожиданно прервал разговор, встал. Изящным щелчком запульнул бычок точно в урну, рядом со скамейкой. – Меня Олегом зовут. – И не попрощавшись, быстро пошел прочь.

Встретились они дня через три. Катя вечером вернулась в общежитие. Подошла к вахтеру за ключами. “Катя”, – услышала за спиной. Обернулась, и попала под добродушный взгляд серых глаз.

– Я уже часа три тут тебя жду.

Катя узнала этого парня.

– Выборы в Южном Самоа начались?

– В Западном… Идут полным ходом.

– Я очень рада. Но как ты меня нашел?

– Ты же сказала, что учишься на журналистике, а общагу найти не трудно. Тебя вот, труднее застать. Ну, теперь от меня не спрячешься…

Их отношения развивались стремительно. Олег ей нравился, она ему тоже. Этого не скроешь. Тем более от женщины.

Олег был инициативным парнем, занимал активную жизненную позицию. Сам был родом из Саратова, из обычной семьи. Родители не могли существенно помогать ему деньгами. Кроме Олега в семье было еще двое детей. А в стремительно капитализирующейся Москве жизнь день ото дня становилась дороже, а соблазнов – все больше и больше. Олег отчетливо понимал: помощи ждать не от кого, надеяться надо только на себя, на свои руки и мозги. Этот огромный жестокий мегаполис переламывал людские судьбы, словно старые пересохшие спички, своими исполинскими холодными жерновами так, что хребетный хруст почти не слышен между стальными молохами. А Олег не собирался сдаваться, он не желал быть перемолотым этими жерновами. Он хотел жить, а не выживать в этом городе. А этот означало – пробиться, состояться, сделать себя. “Кто пробился в Нью-Йорке, тот пробьется везде”, – говорили в одном голливудском фильме. К Москве это относится в полной мере.

Еще в 91-м выходец с родины Чернышевского нашел для себя ответ на вопрос своего земляка-писателя “Что делать?”. Заниматься коммерцией. А конкретно – спекулировать. Это решение у него созрело сразу после выхода указа Ельцина о свободной торговле. Олег одним из первых кинулся в стремительный водоворот дикого капитализма. Он быстро занял свое место в плотных рядах стихийных торговцев в районе Лубянской площади, всего в нескольких десятках метрах от того места, где еще совсем недавно стоял бронзовый Железный Феликс.

Олег брал на реализацию привезенную из Польши дешевую косметику. В охваченной лютым дефицитом стране люди сметали все, поэтому у него очень быстро стали появляться очень приличные для простого студента деньги. Денежная масса росла все стремительнее. Одному все труднее и труднее становилсь со всем этим справляться. Пришло время обзаводиться надежными партнерами. Так под окнами грозного ведомства, десятки лет наводившего ужас на весь мир, пробивались первые ростки нового русского капитализма.

Спустя три года уличная торговля приняла относительно цивилизованные формы: стала концентрироваться на больших рынках при главных стадионах. К этому времени Олег с двумя приятелями сколотил небольшую фирму. У них было четыре точки в Лужниках, по две – на Петровско-Разумовском и в ЦСКА. Работы хватало всем. Оборот выходил приличный. В Турцию за товаром они летали каждую неделю, по очереди. Поэтому в универе Олег появлялся крайне редко. Конечно, учебой это нельзя было назвать, так – профанация. Однако МГУ он бросать не собирался. Понимал: диплом престижного вуза в жизни очень и очень сгодится. Да, приходилось платить за зачеты и экзамены. Но поскольку с деньгами проблем не возникло, учеба продвигалась. Иногда, правда, преподаватели попадались принципиальные. В таких случаях Олег выкручивался: когда с помощью шпаргалок, когда благодаря удаче. Но он по жизни был удачлив, этот парень.

Олег давно ушел из общежития – мог себе это позволить. Две комнаты в Медведкове – далеко не худший вариант. Эта квартира была их с Катей гнездышком. Там они прожили год. Без всяких взаимных обязательств, без заглядывания в будущее. Они никогда не говорили на эту тему. Просто жили. Им было неплохо вдвоем, и такой статус-кво устраивал обоих. Единственное, что тяготило Катю – положение иждивенки. Неприятное чувство постоянной зависимости от, в сущности, постороннего человека, с которым тебя связывает постель и кров.

… Стамбул Кате категорически не понравился. Шумный грязный город, с крикливыми жителями. Правда, они не были в богатых кварталах. Там, наверняка, все по-другому: чистота, европейский лоск.

Едва они успели приземлиться, Олег сказал: “Сначала – дела, потом – все остальное”. Из аэропорта, взяв такси, они сразу направились к Ахмету.

Ахмет был давним партнером Олега, они сотрудничали уже около двух лет. Основная работа была проведена заранее, по телефону. Олег всегда звонил из Москвы за пару дней до вылета. На месте только оставалось лично осмотреть товар и окончательно утрясти цену, что всегда являлось для Олега головной болью.

– Олег, рад тебя видеть, – на довольно сносном русском произнес толстый, коротконогий турок, двигаясь навстречу Олегу, при этом широко раздвинув руки. Катя решила, что он задушит Олега в объятиях, но турок и не думал обниматься. Двумя руками он принялся интенсивно трясти руку Олега. Так приветствуют только восточные люди. Катя вспомнила, что такое приветствие видела в детстве, в старых фильмах про басмачей.

– Здравствуй, Ахмет.

– Это твой жена? – турок кивнул в сторону Кати.

– Жена, – коротко бросил Олег.

– Какая красавица! Руски девюшки очэнь красивый.

Двухэтажный дом из белого кирпича выполнял сразу несколько функций. В первом помещении, в которое они попали сразу же с улицы, располагалось несколько столиков, а в углу находилась стойка бара. В следующих комнатах хранился товар – юбки, блузки и прочие текстильные изделия. Дальше, в тесной душной комнатке, находился небольшой швейный цех, где ежедневно по десять часов трудились женщины из турецкой провинции, головы которых были покрыты черными платками. На втором этаже жил сам хозяин со своим многочисленным семейством. Правда, Катя ничего этого не видела, дальше кафе ей идти не пришлось.

– Подожди здесь, – бросил Олег. – Я – быстро.

Ахмет кого-то громко позвал. Мгновенно из-за кулис, словно факир в провинциальном шапито, возник замызганный турчонок. Ахмет скороговоркой, жестко-приказным тоном выпалил несколько слов. Мальчик приблизился к Кате, ничего не выражающим равнодушным взглядом уставился на нее. Катя успела заметить: он был бос. Темно-серые, густо запыленные ступни, свидетельствовали о том, что мальчонка большую часть суток проводил на улице.

– Cofee, tea, – спросил он по-английски.

– Please, beer. Carlsberg, – у Кати пересохло горло после дальнего перелета. “При такой жаре – кофе… Не-ет...”

Парнишка замешкался, вопросительно взглянул на хозяина. Похоже, в планы не входило потчивать гостей дорогим датским пивом взамен дешевого здесь кофе. Ахмет разрешающе кивнул головой. Парнишка метнулся за стойку, к холодильнику. И еще через мгновение перед Катей стояла запотевшая зеленая бутылка, с точно такого же цвета знаменитой на весь мир этикеткой. Парень ловко поддел крышку зажатой в руке открывалкой, раздалось едва слышное короткое шипение. Со дна бутылки к поверхности устремились стайки мелких пузырьков. Парень вновь метнулся к стойке. Тут же рядом с бутылкой появился высокой, расширенный к верху, типично пивной бокал. Катя его наполнила сама. Подняла голову, мужчин в комнате уже не было. Она присела за столик, стала смотреть сквозь витрину на улицу.

Это была типичная торговая улица, состоящая из плотных рядов магазинчиков и кафе. Взад-вперед по ней дефилировали группки челноков из бывшего Союза. Напротив, в тени навеса магазина сидели двое турок. Они лениво потягивали сок и почти беспрерывно курили, но лишь до того момента, пока к ним не приближался кто-нибудь из шоп-туристов. Тот, что помоложе, мгновенно вскакивал и принимался энергично зазывать потенциальных покупателей. Стоило клиенту удалиться, турок сразу возвращался на свой стул. Недовольно садился и вновь закуривал. Эта сценка Кате напомнила эпизод из “Бриллиантовой руки”, когда проститутка пыталась заманить Юрия Никулина. Единственное отличие: турок был гораздо энергичнее и приставучее той рыжеволосой дамы.

Олег появился минут через сорок.

– Все нормально? – спросила Катя.

– Нормально, нормально… – раздраженно. – Поехали отсюда!

Они вышли из магазина, Ахмет их не провожал. Катя поняла, что не все идет по плану. Но лишний раз приставать с расспросами не стала. Видела, Олег и без того взвинчен.

– Да ну их на хер! Дикие люди! И никогда не изменятся. Сколько уже сотрудничаем, знаем друг друга – постоянно одно и тоже. Ну, невозможно с ними цивилизованно работать! Каждый раз, как только до цены доходим, такой бардак начинается. А качество – говно!

Олег взмахнул рукой, перед ними остановилось такси…

 

Москва. 1997 год.

Игорь шел по уютным, почти домашним, коридорам банка. Многочисленные картины на белых стенах, новомодное ковровое покрытие пола, полностью съедающее звук шагов, и создавали эту домашнюю ауру. Ему показалось, что встречающиеся на пути сотрудники приветствуют его как-то по-особенному. А, может, это только так казалось?

Он дошел до своего кабинета, бросил беглый взгляд на никелированную табличку “ТЕРЕНКОВ Игорь Анатольевич”, и – чуть ниже “начальник департамента валютных операций”. Перед тем как взяться за ручку, посмотрел на часы – 9.35. Это его привычка уже давно эволюционировала в рефлекс: подходя к рабочему кабинету, обязательно зафиксировать для себя время прихода на работу.

Игорь переступил порог приемной. Секретарша Ольга Юрьевна, очень строгая и очень ответственная дама сорока с небольшим лет, сразу же проинформировала: “Игорь Анатольевич, вас вызывает управляющий”. – “Спасибо, Ольга Юрьева”.

Не любил он этих внезапных вызовов. Совещания с участием всех начальников департаментов проводились трижды в неделю. Там вроде бы обсуждались все проблемы. Поэтому от таких приглашений ничего хорошего ждать не приходилось.

Если откровенно, стремительный карьерный рост Игорю в этом банке был обеспечен изначально. Этому могли помешать лишь форс-мажорные обстоятельства: бездарность, злоупотребление спиртным, недисциплинированность. Но к Игорю все вышесказанное отношения не имело. Блестящее образование, широкая эрудированность, исполнительность, самоорганизованность – вот это и был Игорь. Думается, что и в любом другом банке и вообще в любой профессии он тоже добился бы высот. Но в этом банке он находился на особом положении, потому как банк являлся семейным предприятием.

В самом начале девяностых отец со своим другом, сумели быстро с ориентироваться в этом стремительно меняющемся мире. Они использовали в личных целях свое высокое положение в одном из ведущих оборонных министерств и быстренько создали коммерческий банк, который вначале находился под крышей министерства. А когда банк окреп, потихоньку его приватизировали. Отец в этом предприятии завладел большим пакетом акций. В течение четырех лет он занимал должность управляющего. Два года назад отец ушел на заслуженный отдых и теперь просто наслаждался жизнью, путешествуя вместе с матерью либо в одиночку по различным странам. Его компаньон поступил точно также на год раньше отца. С тех пор банком руководил нанятый менеджер. Дела шли нормально, но оба основных акционера свое детище на произвол судьбы не бросали: ежеквартально требовали от управляющего подробного отчета о деятельности за последние три месяца.

Игорь начинал с самых низов. На этом настоял отец. “Ты должен пройти все ступени, должен знать работу всех департаментов. Иначе ты не сможешь руководить этими людьми. Это правило не я придумал. За пару сотен лет до меня его придумали умные люди”, – объяснял он Игорю перед приемом на работу.... Хотя Игорь и сам все прекрасно понимал.

Год он работал с физическими лицами, принимал и выдавал вклады, обслуживал клиентов. Затем прошел еще несколько отделов. В некоторых задерживался не более полугода. Отец контролировал весь процесс и решал, где и сколько Игорю надо поработать. А решение он принимал просто: вызывал начальника отдела вместе с Игорем и устраивал сыну в присутствии непосредственного шефа допрос с пристрастием. Если Игорь экзамен выдерживал, отец тут же переводил его в другой отдел. В случае отрицательного результата, сын оставался на прежнем месте еще месяца на два.

– Здравствуйте, Игорь Анатольевич. Лев Маркович вас ждет, проходите, – секретарь управляющего Фаина Георгиевна слишком проворно для своего почтенного возраста выскочила из-за стола и открыла дверь в кабинет. Хотя в этом и не было необходимости. “Чего она так суетится? Зачем такая официальность? Я же не высокий гость… Почему в нашем банке все офис менеджеры в годах?”

Эту традицию ввел отец. Не доверял он молодым длинноногим. Считал, что такие девицы хороши только для развлечений, для серьезной работы они не созданы. Есть у них, опять же, по мнению отца, еще один серьезный минус: их ярко выраженная сексуальность отвлекает от работы непосредственных начальников. Когда перед тобой весь день маячит молодая аппетитная девица, какая тут может быть работа! Похоть начинает преобладать над здравым смыслом, если ты, конечно, не голубой.

… Вернувшись в кабинет, Игорь плюхнулся в свое кресло. Совершил на нем оборот на сто восемьдесят градусов. Радостно потер руки. “Спокойно, парень.... Так, кому первым позвонить? Отцу не буду, хотя понятно, что без его рекомендации не обошлось. Пусть старик отдыхает”. Он посмотрел на фотографию отца на столе: “Пап, я тебя сильно люблю!”

Анатолий Иванович сейчас находился в Шотландии. Почему-то он любил ездить именно в эту страну. Эдинбург и Глазго он уже давно изучил вдоль и поперек. В последние годы осваивал новые маршруты, путешествуя по глубинке. Переезжал из городка в городок, останавливаясь на ночлег в тихих крошечных, частенько состоящих всего из трех-четырех номеров, провинциальных отельчиках. За ужином пробовал местный сорт виски, и если вкус его устраивал, обязательно отправлял пару бутылок домой, в Москву. Виски в Шотландии варят в каждой деревне, как у нас самогонку, поэтому домашний запас легендарного шотландского напитка Анатолия Ивановича давно уже перевалил за две сотни бутылок. Такие туры по кельтским медвежъим углам он совершал три раза в год. Антонина Петровна с мужем в Шотландию не ездила – не любила. Холодно, почти постоянный ветер с моря, мрачные темные замки. Не по ней все это. Ей по душе совершенно противоположное – теплое море, щедрое солнце, разноцветный окружающий мир. Испания, Франция, Италия – вот, где этого в избытке…

“Матери потом звякну”, – решил Игорь и набрал номер мобильника Эдика:

– Привет, Игорек. Как ты? – определи номер Эдик.

– Эдди, есть возможность нажраться до поросячьего визга.

– Что случилось?

– Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь?!

– Ну говори, что такое?

– Ты разговариваешь с заместителем управляющего банком!

– Ну ты и шагаешь! Штаны не трещат?

– Ведь я напьюсь как свинья, ведь я усну под столом, – пропел вместо ответа Игорь фразу из песни Гребенщикова.

– Ладно, где и когда? – спросил Эдик.

– В семь я к тебе подъеду. Как у тебя со временем?

– Да все нормально, жду…

У Эдика была рекламная фирма. Не сказать, чтоб слишком крупная, но свою твердую нишу на рынке занимала. И приносила неплохой доход. Эдик так до сих пор и не женился. Видимо, так и не смог убить в себе ловеласа. А при такой бурной жизни в тридцать пять найти себе вторую половину уже почти невозможно. К тому же с Эдиковым характером и деньгами…

Игорь развелся два года назад, промучавшись в браке пять лет. Отец тогда настоял. Выгодная партия, свой круг и тому подобное… Хотя Ира изначально ему нравилась. Но, похоже, только нравилась, не более того. Охладели они друг к другу быстро. Да и их родители, которые этот брак организовали, благодаря серьезными усилиями с обеих сторон, давно уже не общались. Их отношения не выдержали смены эпох. Так часто бывает. Что при социализме казалось ценным, то совершенно потеряло свою привлекательность при ином экономическом укладе.

Отец Ирины работал секретарем одного из московских райкомов и являлся настоящим, идейным коммунистом. А это значит – был человеком узколобым. Возможно, не таким как Анпилов и Макашов. Но недалеко от них ушел. Отец с ним часто пересекался в той, еще старой жизни, на заседаниях райкома (министерство находилось на территории этого района). Завязалось знакомство, переросшее в последствии в некое подобие дружбы.

Свадьбу сыграли в 89-м, когда коммунистическая держава уже агонизировала. Тесть перестройку не принял категорически, Горбачева считал главным предателем. Обрадовался ГКЧП, приободрился. Но после разгрома путчистов и запрета компартии, совершенно слетел с катушек. Затем и Зюганова тоже обозвал предателем. А в октябре 93-го вместе с бандой Макашова пошел на штурм Останкино. Когда и этих повязали, замкнулся окончательно, озлобившись на весь мир.

Уже начиная с 91-го, родители новобрачных почти прекратили общение. А когда Анатолий Иванович открыл свой банк, тесть и вовсе записал его в личные враги, объявив об этом во всеуслышание. Словом, все понятно. В течение последних шести лет семейство Игоря, через невестку фактически содержало своих родственников. Те прекрасно понимали, на чьи деньги живут, но с семьей мужа своей дочери общаться не желали. Впрочем, родители Игоря тоже не сильно-то рвались в их общество.

Развелись тихо. Игорь оставил бывшей супруге шикарную четырехкомнатную квартиру в районе метро “Третьяковская”. И используя свои связи, помог ей устроиться на хорошую работу в одну известную туристическую фирму. Поступил, как исключительно порядочный человек, хотя мог и ничего этого не делать. Детей-то у них не было. Это обстоятельство было далеко не последним из тех, которые, в результате, скопившись в один большой клубок противоречий, привели к разводу.

 

Ницца. Август 1998 года.

На этот раз все началось как-то по-другому. Вечер такой же, как вчера и позавчера. Та же сытая, до неприличия богато-изысканная Ницца. Но в Кате что-то неуловимо изменилось

– Привет, – Катя, как обычно, улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

Как много значит слово. Всего лишь одно слово. И главное – слово-синоним, а разница, если задуматься, существенная. Вместо казенно-правильного, безупречного во всех отношениях, создающего некий незримый барьер, “здравствуй”, вдруг душевно-теплое, родное, почти интимное – “привет”. Это значило, что их отношения перешли определенный невидимый рубеж, после которого должно наступить неизбежное сближение.

– Привет? – Игорь даже переспросил от удивления. – Почему не официальное “здравствуй”?

– Что? Почему? Не знаю, – она и вправду смутилась. Это было заметно. И совершенно искренне не понимала, почему поприветствовала Игоря именно так. – Я не знаю… А что, есть какая-то разница?

– Конечно! Разница исполинская. Ты только вслушайся: “зд-рав-ст-вуй”. Что слышишь?

– Ничего. Нормальное приветствие.

– Ну, как же?.. Холод! Ты не чувствуешь холода? А теперь сравни: “при-вет”.... Разница есть?

– Наверное, есть.

– В чем?

– Мне кажется, “привет” можно говорить только хорошо знакомому или близкому человеку.

– Вот именно! Хорошо знакомому или близкому. В этом и различие. И должен заметить, различие существенное.

… Игорь все тщательно продумал. Ему хотелось не просто удивить эту девушку, хотелось ее поразить. Если, конечно, это было возможно в принципе. Обрушить на нее такие впечатления, которые она должна запомнить навсегда, на всю жизнь. Он готов для этого использовать все свое воображение, готов потратить серьезную сумму денег… Да черт с ними – деньгами! Да и что значит, серьезную? Кто может назвать цену человеческим отношениям? Где этот эквивалент? Кто назовет его величину в бумажных купюрах или его вес в презренном металле? А если эти отношения больше, чем просто отношения?

Чем эта девчонка так его зацепила? Его, к своим тридцати шести годам знающего об этой жизни почти все. Вращающегося в столичных светских кругах. Объездившего полсвета, спавшего с потрясающе красивыми женщинами. А может, эта девушка – та самая, его вторая половина? Об этом во все века во всех странах мира писали классики литературы на разных языках. Он всегда относился к этому с изрядной долей скепсиса. Не раз размышляя на эту вечную тему, Игорь приходил к выводу, что такие отношения между мужчиной и женщиной, которые люди назвали словом “любовь”, возможно, и вправду существуют. Даже, скорее всего, существуют. Иначе не были бы исписаны на эту тему тонны бумаги. Но, похоже, надо обладать определенным талантом для этой самой любви. Как нельзя без таланта пробиться в первую сотню лучших теннисистов мира, выиграть Уимблдонский турнир или войти в основной состав мадридского “Реала”. И далеко не все этим талантом обладают. Обладал ли таким талантом он сам, Игорь не знал.

По крайней мере, в своей жизни он еще не встречал такой женщины, чтобы свои чувства к ней он мог бы твердо охарактеризовать этим словом. Вот и сейчас он не мог подобрать точное определение тому, что испытывал к Кате. Но одно он знал наверняка: его еще ни к кому так не тянуло, как к этой девушке. Он с нетерпением, до нервной дрожи, ждал каждого следующего дня. Только бы побыстрее увидеть ее, говорить с ней, смотреть в ее большие умные глаза. А ведь он еще ни разу с ней не переспал! И самое интересное, что его это не особенно волновало. Он почти не стремился затащить Катю в постель. Конечно, ему этого хотелось. Тут не надо лукавить. В этом он признавался сам себе перед сном, дымя в потолок просторного гостиничного номера. И все же это было далеко не главным. Ему было с ней интересно. С этой девушкой он открыл самого себя с новой стороны, с которой до этой встречи еще не знал себя. Игорь теперь уже не мог представить, чем занимался бы в раскаленной Ницце, не встреть он Катю. А может, не только в Ницце?..

Ему хотелось поразить эту девушку, и он решил, что Ницца для этого тесна. “Сначала Канн, потом Сен-Тропе. Или наоборот? Да, конечно, наоборот. Надо по восходящей. Сен-Тропе, конечно, знатный курорт, но Канн – есть Канн… Набережная Круазетт, легендарная канская лестница…”.

Белый, до рези в глазах, кабриолет BMW, взятый Игорем на прокат, разрезая поток свежего морского бриза, резво бежал по идеальному горному дорожному серпантину. Игорь держал руль двумя руками. Не из-за того, что дорога петляла между гор. Семнадцать лет назад он впервые сел за руль родительской “Волги”, сдав перед этим на права. Инструктор ему достался хороший. На первом же уроке по вождению, перед тем, как разрешить Игорю повернуть ключ зажигания, посоветовал раз и навсегда запомнить несколько важнейших заповедей водителя: “Всегда держи руль только двумя руками немного выше центра, с какой бы скоростью не ехал. Если будешь по-пижонски рулить одной рукой, никогда не успеешь среагировать на внештатную ситуацию, которые в любой момент могут возникнуть на дороге. Каждые пять секунд бросай взгляд в зеркало заднего вида, чтобы это стало рефлексом. И всегда сохраняй дистанцию вне зависимости от покрытия дороги и интенсивности движения, едешь ты по городу или за городом. Иначе в случае непредвиденных ситуаций, у тебя не будет пространства для маневра”.

Он иногда искоса бросал взгляды на Катю, но она вела себя обычно, ничем не выражая своих чувств. Бросала взгляды на потрясающие пейзажи, открывающиеся с высоты горного дорожного серпантина на желто-синее побережье, расположенное слева, далеко внизу. Осматривала совсем близкие скалы, тянущиеся справа от дороги. Настолько близкие, что, казалось, до них можно было легко дотронуться, только выстави руку. Скалы были иногда черные, совсем голые, иногда – поросшие густым кустарником. Впереди их ждал Сен-Тропе.

Они бродили по улочкам этого почти сказочного городка, пили вино, кушали в ресторанчиках. Все вроде, как обычно. Но у Игоря была припасена домашняя заготовка. Солидная, почти убийственная. Шахматисты, нарвавшись на такую новинку во время партии, обычно сдаются. Пустил ее Игорь в ход под вечер, во время позднего легкого ужина в ресторане. Когда официант пошел выписывать счет, Игорь достал из небольшой наручной сумочки, в которой лежали документы, кредитки, деньги, голубой бархатный футлярчик. Приоткрыл его и положил перед Катей. В футляре находилось то самое колье, которое она увидела в магазине в Ницце, тогда, в их первый вечер.

– Это… Это что?!

– Это тебе, – он сохранил абсолютно спокойный вид.

– Как мне?! Ты что?! Я не могу этого принять. Это слишком дорого и шикарно. Нет… Этого нельзя делать.

– Катя, успокойся и прими мой скромный подарок.

– Да какой же он скромный?! Это потрясающе, это сказка! Такие подарки делают только очень близким людям… Я знаю… Я об этом читала, в фильмах видела…

– Считай, что мы близкие люди.

– Нет, Игорь. Это слишком. Мы знакомы всего несколько дней… Оно стоит целое состояние.

– Катя, я всегда точно рассчитываю свои возможности. Если я хочу сделать приятное девушке, которая мне понравилась, я это делаю. Давай закроем эту тему. Не спорь со мной. Я этого не люблю. Это твое колье. Одевая его, ты каждый раз будешь вспоминать обо мне. По-моему, оно тебе прекрасно подойдет. Такие девушки, как ты должны иметь все самое лучшее.

Катя ничего не ответила. Она не могла найти слов, адекватных поступку Игоря. Она просто взяла его ладони, спрятала в них свое лицо. Игорь ожидал чего угодно, но только не такой реакции. От этого жеста повеяло такой теплой…

– Я не знаю, что сказать. Никто, никогда не делал мне таких подарков, – глухо проговорила Катя в его ладони. – Приходит на ум лишь банальное “спасибо”. Но в данном случае оно звучит издевательски. Люди говорят “спасибо”, когда перед их лицом хотя бы не закрывают дверь, при входе в какое-либо учреждение. Или уступают дорогу в толпе, в час пик перед тем, как ступить на ленту эскалатора в метро. Я правда не знаю, как тебя благодарить.

– Катя, все нормально, я тебя уверяю. Я вижу насколько тебе это приятно. А это самое главное для меня.

Игорь изначально планировал вернуться в Ниццу, но затем передумал. Хоть и выпил в меру, все равно рисковать не стоило. Но дело было не в вине или в риске. Вечер получился особенным и события развивались так, что возвращаться в Ниццу было нельзя. Ближе к ночи они зарулили в какую-то прибрежную дискотеку, втиснулись внутрь многоязыкой толпы и танцевали почти час. Что для Игоря очень, очень много. Он вообще не любил все эти танцы, дискотеки. Если, порой, и случалось на них оказываться, подобное времяпрепровождение навевало на него тоску. Но что-то на него нашло… А во время медленного танца они вдруг начали целоваться. Неистово, жарко, как ученики на новогоднем школьном балу, когда выпитый портвейн уже ударил в голову, а свет в зале выключили штатные школьные хулиганы. И учителя, проморгав эту выходку, никак не могут добраться до выключателя сквозь плотную толпу, чтобы прекратить безобразие. Конечно, начал он, но Катя не увернулась, а в ответном порыве с готовностью слилась своими мягкими губами с его – немного потрескавшимися. Это было что-то потрясающее! Игорь не целовался целую вечность. Он даже не мог вспомнить, когда это делал в последний раз.

Они вышли из дискотеки, Игорь тормознул такси, попросил отвезти в какой-нибудь приличный отель, где в разгар курортного сезона можно было найти свободный номер. Таксист в раздумье почесав голову, ответил, что сейчас очень трудно просто найти свободный номер, а уж в приличном отеле – почти невозможно. Там если и будут свободные номера, то только пентхаузы или президентские, по причине их фантастической дороговизны. Игорь коротко бросил: “Поехали!”

Всю дорогу до гостиницы они не переставали целоваться. Игорь дошел до крайней степени возбуждения, чего с ним также давненько не случалось. Катя вся пылала. Не от духоты, пожар полыхал у нее внутри.

Действительно, свободным оказался только президентский номер за двенадцать с половиной тысяч франков в сутки. Седой портье, повидавший на своем долгом веку многих клиентов, объявив цену, с интересом наблюдал за реакцией Игоря. Но тот, ни секунды не раздумывая, коротко бросил: “Берем”. На лице портье невозможно было прочитать никакой реакции…

…Это были несколько часов беспрерывной нирваны. Прекрасная пара неистово совокуплялась всю ночь. Они оба – одновременно и неоднократно улетали в темную космическую дыру невиданного доселе блаженства, захлебывались в волнах нечеловеческого удовольствия. И хмель тут ни причем, он давно прошел. Они упивались друг другом, делая небольшие перерывы на быстрый душ, и глоток холодного, спасительного в этот вечер фужера “Дом Периньон”. Игорь очень кстати заказал две бутылки в номер сразу после короткого разговора с портье. Они уснули одновременно с первыми лучами солнца…

 

Москва. Апрель 1995 года.

… Менеджер, предварительно негромко постучав, так стучат в двери влиятельных особ, боясь их потревожить, вначале нешироко приоткрыв дверь, кому-то доложил: “К вам, Станислав Петрович”. Ответа Катя не слышала, но менеджер произнес: “Хорошо”, – и только после этого полностью распахнул перед Катей дверь, жестом приглашая пройти в кабинет. Катя сражу же, едва переступив порог просторной затемненной прохладной комнаты, угадала в лысом плотном мужике, а всего их за круглым столом, уставленным бутылками и закусками, сидело трое, владельца ночного клуба. Уверенный спокойный тяжелый взгляд маленьких черных глаз из-под мощного высокого лба выдавал хозяина. Те, двое… Они могли быть приятелями, друзьями детства. Хотя вряд ли. Такие люди связи из прошлой жизни обычно обрубают… Впрочем, бог с ними. Главное, что хозяина она вычислила безошибочно. А это означало, что за четыре года проведенных в столице, она кое-чему научилась. Уверенно обратилась именно к лысому:

– Я из газеты. Наш главный редактор вам звонил.

Лысый, несмотря на тучность, проворно выбрался из недр мягкого кожаного дивана, из которого и человеку нормальной комплекции так быстро высвободиться бывает непросто. Двинулся навстречу Кате:

– Да, да, звонили. Знаем, ждем. Как тебя зовут, прелестное создание?

– Катя, – она не ожидала такого напора, и произнесла свое имя несколько смущенно.

– Прошу, присоединяйся к нашей скромной трапезе. Укрась нашу скучную мужскую компанию. Господа, видите, какие красивые журналисты работают в наших газетах?!

“Господа” молча пялились на Катю, проигнорировав риторический вопрос хозяина клуба. “Старый ловелас. Угораздило меня… Первое серьезное задание. Заметка на четверть полосы в самой читаемой газете Москвы и области. А тут – мужичок-прилипала. Или не прилипала? Скорее все-таки первое”.

– Итак, Катюша, полагаю, несмотря на молодость и красоту, вы журналистка опытная? Деньги за статью уплачены серьезные, поэтому преподнести наше заведение публике надо во всей привлекательности… У нас здесь – только коньяк и виски. Что будете пить?

– Я не буду пить.

– В этих стенах мне возражать не принято, – он дважды громко хлопнул в ладоши, и из-за занавески в дальнем углу, которая едва просматривалась в комнатном мраке, тут же вынырнул официант. – Олеженька принеси барышне вина. Белого или красного? – вопрос предназначался Кате. И, не дождавшись ответа. – Неси и то, и другое. И клубнички прихвати.

Станислав Петрович долго и нудно рассказывал Кате, какой у него необыкновенный ночной клуб. Таких ни то, что в Москве, во всей Европе не сыскать. Какое здесь великолепное обслуживание, какие вышколенные официанты. Все это Катя записывала на диктофон. Рассказ прервался лишь однажды, когда оба гостя вдруг резко засобирались, стали прощаться со Станиславом Петровичем. И один из них, симпатичный вышколенный брюнет лет сорока, уверенно произнес, обращаясь к Кате: “А с вами мы еще обязательно встретимся”. Катя, оторопев, не знала, что на это ответить. “Откуда такая уверенность, а точнее, чрезмерная самоуверенность у этого обаятельного типа”. Катя вместо ответа, лишь натужно улыбнулась.

Через полчаса пришел редакционный фотограф. Станислав Петрович сразу же взял его в оборот. Долго водил по клубу, показывая, что и где надо фотографировать, совершенно не обращая внимания на автора заметки, то есть на Катю, которая молча следовала сзади. Хотя по общепринятым нормам журналистики, автор материала решает: что ему необходимо фотографировать. Станислава Петровича журналистские правила не волновали. Он заплатил деньги за рекламную статью. А раз деньги уплачены, значит, все можно. Фотограф отщелкал полную пленку, лишь после этого владелец успокоился. В пустом, в разгар дня, заведении за стойкой скучал одинокий бармен.

– Пойдемте, – скомандовал хозяин. Все трое подошли к стойке. – Выпьешь? – Вопрос предназначался фотографу. И так же, как в случае с Катей не дожидаясь ответа. – Сереженька, налей парню виски со льдом. Бутербродик какой-нибудь есть?

– Найдем, – отозвался “Сереженька” и извлек из-под стойки бутерброд с семгой.

– Тебя, Катенька, я попрошу, когда статья будет готова, ты мне обязательно ее покажи. У нас с вашим главным на этот счет договоренность есть.

– Хорошо, я занесу.

– И когда занесешь?

– Послезавтра постараюсь…

– Ты уж постарайся… Мишенька, проводи гостей. – Это уже менеджеру, стоявшему несколько поодаль. – До свидания, – бросил Станислав Петрович Кате и фотографу и направился в свой огромный затемненный кабинет.

…Почему она согласилась на это непристойное, но чертовски заманчивое предложение? Ведь не так воспитана. “Это же проституция! В завуалированном виде, но проституция”. Тупик. Особых перспектив на горизонте не видно. Скоро – защита диплома, а что дальше? Ну, обещали ее взять в очень популярную газету, в которую она писала эту первую свою рекламную заметку. Испытательный срок и все такое. Зарплата – за сьемную квартиру заплатить хватит. Через год каторжного труда могут подкинуть долларов пятьдесят. А дальше что? С Олегом недавно расстались, после двух лет совместной жизни. Устали друг от друга? Похоже. Ситуация подобная той, что возникла после Брест-Литовского договора: ни мира, ни войны – штыки в землю. Вот и у них с Олегом, войны никакой не было, но и мир какой-то такой…

Жили скорее по привычке. Жениться он на Кате не собирался. Она за него, вроде, тоже выходить не собиралась. Бесконечно эти вялотекущие отношения продолжаться не могли. Однажды она просто молча собрала свои нехитрые пожитки и перебралась в общагу. Он даже ее искать не стал. Ушла и ушла… Надо будет, вернется.

И осталась она с одной жалкой стипендией да с небольшой суммой родительских денег. Давненько, со времен первого курса Катя не оказывалась в таком положении. Последние два года ее кормил, одевал, развлекал Олег. И даже выдавал небольшие суммы на личные расходы. Надо заметить, что положение беспомощной иждивенки Катю никогда не устраивало. Словом, она решилась на разрыв, видя, как их отношения скатились до совсем уж примитивно-бытовых.

…Станислав Петрович внимательно проштудировал текст. Затем вынул из специальной подставки дорогой паркер, начал вносить правку. Катя все это время молча сидела по другую сторону его рабочего стола, с интересом осматривая кабинет, который не успела разглядеть в прошлый раз. Картины неизвестных ее абстракционистов на стенах, небольшой электроорганчик в углу. “Пианист-любитель?”

– Катенька, подойди ко мне, – прервал ее осмотр ласковый негромкий голос Станислава Петровича. – Я здесь немного подправил. Важно ничего не напутать.

“И с какой стати он мне тычет. И в прошлый раз тыкал? И почему я не сделаю ему замечания?” Катя обошла массивный стол, склонилась над самым ухом Станислава Петровича, чтобы лучше разглядеть его исправления. Почувствовала тонкий запах неизвестного ей и, видимо, очень дорого одеколона. И тут же поймала себя на том, что в загорелой, лоснящейся плеши хозяина пытается отыскать свое отображение. Это ее рассмешило.

– Смотри, вот здесь я поменял слово, а вот это предложение мне совсем не нравится. Я на полях новое написал. Разберешь мой почерк?

“И когда вы оказываетесь в этом волшебном мире…”, – прочитала Катя его ровный почерк.

– Да, разберусь. Почерк у вас хороший.

– Ну, вот и славненько. А теперь присядь, у меня есть к тебе дело, точнее – одно предложение. – Катя вновь вернулась на свое место по ту сторону стола. – Я послезавтра уезжаю в Ниццу на пару недель, отдохнуть. Предлагаю тебе поехать со мной. – И прочитав удивление в ее глазах. – Сейчас ничего не говори. У тебя, – он посмотрел на часы, – двадцать часов на ответ. Завтра в двенадцать жду твоего звонка. Надеюсь, ответ будет положительным. А теперь вынужден откланяться.

Катя не успела произнести ни единого слова. Да и не знала она, что нужно в данный момент говорить.

– Димочка! – громко крикнул в пустоту Станислав Петрович. Из-за кулисы быстро возник его телохранитель. Видимо, он все время находился там, – проводи девушку.

 

Ницца. Май 1995 года.

Они сидели напротив друг друга в небольшом милом ресторанчике, где длинноволосый субъект вкрадчиво, почти интимно, перебирал в дальнем углу клавиши белоснежного рояля. Эта тихая успокаивающая музыка придавала еще больше уюта, некой домашности, этому миленькому местечку.

Катя никогда не была в таких заведениях. В Москве теперь рестораны открывались один за другим, но в последний год совместной жизни с Олегом они почти никуда не ходили. А после своего ухода от Олега из съемной квартиры в Медведкове, она и подавно никуда не выбиралась. Не слишком-то пошикуешь на оклад стажера столичной газеты… Поэтому Катя не имела понятия, есть ли подобные рестораны в Москве. Но почему-то ей казалось, что если что-то похожее кто-то и надумал открыть, то по своей изысканности московское заведение никогда не сможет конкурировать с французским. И не потому, что мы, русские, чем-то хуже французов. Просто во Франции культ еды существует на протяжении многих веков, да и рестораны – изобретение французское. В России же во все века ели от пуза, лишь бы набить желудок. Ели, что придется. Тут уж не до изысков. А в последние семьдесят лет, когда французы шлифовали свой ресторанный бизнес, доведя его почти до идеального, в России на протяжении этого времени убогая вареная колбаса по два двадцать считалась верхом блаженства. О каком ресторанном бизнесе, в условиях социалистического дефицита и соответствующего сервиса можно говорить?

Хотя, может быть, Катя слишком любила Францию и все связанное с ней с детских лет, поэтому и относилась к стране своей мечты с большой долей пристрастия. Как только она начала осознавать себя вполне взрослым человеком, как только научилась сопоставлять явления, мыслить, с тех самых пор она стала мечтать о поездке во Францию. Чем больше она взрослела, тем отчетливее понимала, что никогда ей туда не попасть, если не произойдет чего-то эктраординарного.

Катя отдавала себе отчет, чем ей придется расплачиваться со Станиславом Петровичем, согласись она на его предложение. Но она мечтала об этой поездке всю жизнь. А тут, все так просто, примитивно, обыденно: “Поехали, Катенька, в Ниццу”. Словно, на дачу под Серпуховом пригласил.

Промучилась она в раздумьях бессонными ночами почти неделю: “Другого шанса у тебя не будет, – твердила она себе по несколько раз за день, словно молитву. – Не будет никогда!”

Ницца – одно название способно свести с ума. Она знает об этом городе почти все. Также как знает многое о Марселе, Страсбурге, Сен-Тропе, Лионе, Лиможе. В Париже вообще ориентируется не хуже, чем в Москве. Но одна поправочка, такая мелкая, вроде бы, как и несущественная, – Катя знакома со всеми этими городами заочно. За исключением Москвы, разумеется. Она никогда ни в одном из них не была. Она знакомилась с ними по литературе, цветным французским журналам, которых в Ленинке теперь навалом.

Да, она прекрасно представляла, чем ей придется расплачиваться с богатым дядюшкой Петровичем за путешествие в страну своей мечты, но в то же время осознавала: больше такого предложения может не быть…

Они сидели напротив друг друга в небольшом милом ресторанчике, где длинноволосый субъект вкрадчиво, почти интимно, перебирал в дальнем углу клавиши белоснежного рояля. Станислав Петрович налегал на текилу, подливая Кате красного вина. Это был первый вечер после их прилета в Ниццу.

Они прилетели после обеда. Станислав Петрович снял просторный двухместный номер, в котором при желании спокойно мог бы разместиться взвод солдат. Потом они приняли душ, каждый в своей комнате. Переоделись. Станислав Петрович предложил совершить легкую прогулку по набережной. “Надо нагулять аппетит”, – пояснил он.

В начале мая отдыхающих не только в Ницце, но и на всем Лазурном берегу немного. Хотя солнышко уже припекает. “Видишь, уже парит. А представляешь, каково здесь в разгар лета? Никогда не езжу к теплым морям летом. Самое время для отдыха у моря на мой, сугубо субъективный взгляд, – начало мая, либо в конец сентября”.

Он налегал на текилу, подливая Кате красного вина.

– Вы много пьете? – зачем-то сделала замечание Катя. Скорее, просто для того, чтобы поддержать разговор.

– Я действительно много пью, любовь моя. Но всегда держу ситуацию под контролем. Ты не волнуйся за меня, Катюша, поближе к сумеркам я буду в полном порядке, – и при этом пошловато ей подмигнул.

Катя опустила глаза в тарелку, понимая, на что намекает ее старый, тучный, лысый благодетель. “Или меценат. Так их, кажется, называли в дореволюционные времена. Нет, не правильное определение. Меценат – это тот, который что-то отдает людям, ничего не требуя взамен. Так что, брат Петрович, не тянешь ты на мецената. Ну никак не тянешь!”

– Знаешь, Катенька, существует такая идиотская поговорка “Не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпито водки”. Что-то в этом роде. Может, я пару слов перепутал. Все эти стенания интеллигентов-разночинцев в конце девятнадцатого века, затем большевиков в середине двадцатого, о том, что народ, мол, не обманешь, что он у нас мудрый и прочая, прочая… Так вот, херня все это! Народ у нас, может, и не самый глупый, но и не самый мудрый. А что в подавляющем большинстве – темный, некультурный – это факт. Достаточно съездить в маленькие российские городки, чтобы всю убогость русской провинции увидеть в полной красе, – Станислав Петрович сделал паузу, посмотрел на Катю, та слушала его молча. – Как народ одет?! Сплошь – в базарном убогом тряпье. Это и из-за того, что нищета кругом, и из-за того, что люди просто не знают, что можно одеваться по-другому. Процентов тридцать пьет беспробудно. Таким надо запретить рожать, а они по пьяне чуть ли не каждый год, пока на это способны, плодят себе подобных ублюдков. Эти отродья с интеллектом близким к нулю, с патологической тягой к спиртному для страны совершенно бесполезны. Разве я не прав, а Катя?

– Мне трудно что-либо категорически утверждать. Вы гораздо старше меня, много поездили, повидали. Гораздо лучше знаете жизнь.

– Во-первых, я не гораздо старше тебя. Разница между нами всего-то лет тридцать. И не надо этого подчеркивать, я тебя прошу. Я не люблю разговоры о возрасте. Ты лучше ответь на мой вопрос. Не увиливай. И пей, – он подлил вина в Катин бокал.

– Есть, конечно, такое явление.

– Есть явление, – передразнил Станислав Петрович. – Это не явление, это целый пласт жизни русского народа. Повальное пьянство родителей порождает беспризорность. Дети не учатся, вырастают безграмотными, недалекими.... Это замкнутый круг, из которого мало кто кому удается вырваться. Что их ждет? Алкоголизм, наркомания, тюрьма для малолетних, короткая жизнь.

– И что вы предлагаете?

– Да что тут предлагать? Все придумано задолго до нас. Гитлер решал эту проблему в корне. Создавал концлагеря для таких ублюдков. И полный запрет на продолжение рода. Медицина сейчас достаточно развита, чтобы эту проблему решить безболезненно. Пусть работают за пайку хлеба. Строят дороги, добывают руду. Да дел в любом государстве непочатый край! Но не плодят себе подобных.

– Да вы фашист, Станислав Петрович?

– Я – реалист. А если они начнут преобладать в количественном плане над нормальными людьми, что тогда будем делать? Ведь почему появились так называемые элитные школы? Родители нормальных детей всего лишь хотели отделить своих чад от детей деградантов и вырожденцев. Потому что общение с ними ничего не дает нормальному ребенку. Учиться они не хотят, да и не могут, в силу умственной убогости. И мешают учиться нормальным детям. Вот ты, Катенька, в какой школе училась?

– Похоже, в элитной. Если ее так можно назвать. Это была единственная в Туле школа с усиленным преподаванием французского языка.

– Мы всего пол дня в Ницце, но я успел заметить, что ты прекрасно говоришь по-французски. А смогла бы ты им так хорошо овладеть в рядовой тульской школе, расположенной где-нибудь на рабочей окраине твоего славного города? – Станислав Петрович посмотрел совершенно трезвым, неприятно-тяжелым взглядом прямо Кате в глаза.

– Я не знаю. Наверное, не смогла бы.

– А я уверен, что не смогла бы! – твердо подытожил Станислав Петрович.

Катя отвела глаза, не в состоянии выдержать тяжелого взгляда собеседника.

Ее сопутешественник схватился за хрустальный квадратный сосуд и только тогда заметил: текила закончилась. Он заказал сразу триста граммов, блюдечко с солью и лимон, чтобы не дергать каждые пять минут официанта. Но хрустальная бутыль быстро опустела. Поискал глазами официанта, тот притаился возле дальней стены, внимательно наблюдая оттуда за клиентами. Станислав Петрович энергично помахал ему ладонью.

– К чему мы вообще завели этот разговор? – спросил он у Кати.

– Вы что-то хотели сказать по поводу поговорки про женщин и количество выпитого, но потом сбились на обсуждение судьбоносной для России темы…

– Ты напрасно так иронизируешь. Это серьезная тема. Просто по причине своей молодости, ты над этой, впрочем, как и над многими другими важнейшими проблемами, не задумываешься. Так вот, что касается поговорки… Я хотел всего лишь привести пример идиотизма народного фольклора. Ведь авторство этой поговорки приписывают народу. Кстати, и выражение “прекрасный пол” тоже совершенно идиотское. Чтобы опровергнуть эту поговорку, а за одно и выражение про прекрасный пол достаточно выйти на улицы, особенно провинциальных городков, и внимательно вглядеться в лица, этих, с позволения сказать, дам. Какой там прекрасный пол!.. Я часто езжу по миру, и могу с полной уверенностью заявить: глубоко засевший в мозгах советских людей, или бывших советский людей, что не столь существенно, стереотип о повальной красоте иностранок – чистый миф. Он создан благодаря западным фильмам и глянцевым журналам. А подавляющее большинство наших людей никогда не было за границей, поэтому правды не знают. Да, они богаче, поэтому и выглядят лучше. Ведь известно, женщина выглядит настолько хорошо, насколько много у нее денег. Или у ее мужа.

– Так вы все это к чему?

– К тому, что по настоящему красивых женщин в мире не больше трех процентов. Очень привлекательных, влекущих, соблазнительных – процентов семь-десять. Приятных еще процентов пятнадцать, а на остальных без содрогания не взглянешь. Поэтому определение “прекрасный пол” попросту неверно. При взгляде на иных особей – воротит. Какой уж тут, к черту, прекрасный пол! И поговорка о некрасивых женщинах и недостаточной дозе выпитого – полный идиотизм.

– Интересная статистика, – искренне удивилась Катя. – Мне еще никогда не приходилось слышать подобной гипотезы. И под какой же процент подпадаю я?

– Под венец нам с тобой не идти, посему буду откровенен.

– Это радует, – успела вставить шпильку Катя.

– Ты, Катенька, относишься к тем семи–десяти процентам очень милых, близких к идеально-красивым, влекущих. В противном случае, я не предложил бы тебе эту поездку. Надеюсь, ты не сомневаешься, что у меня нет проблем, чтобы найти себе красивую, сексапильную партнершу на ночь? Будь то в Москве, и, к примеру, здесь, во Франции?

– Не сомневаюсь, Станислав Петрович. Нисколько не сомневаюсь.

Катя так и называла его на “вы” всю поездку. Не смогла она перейти невидимый рубеж, который находился внутри нее самой. Воспитание, образование, уровень интеллекта или что-то еще ее сдерживало. Но она не могла назвать, к примеру, Стасиком, этого старого лысого, физически сильного, чрезвычайно умного мужика, который за определенную частицу ее душевного тепла устроил ей эту поездку в страну мечты. Он сам не возражал против сохранения этого барьера, этой некой субординации в их отношениях.

… Он возник из ниоткуда, этот красавчик-брюнет лет сорока, которого Катя тогда встретила в ночном клубе Станислава Петровича, в свой первый визит к нему по заданию редакции. Это случилось на третий день их вялотекущего отдыха в Ницце. Они обедали в ресторане гостиницы. Станислав Петрович кому-то помахал, жестом приглашая присоединиться к их столику. Катя не видела, кому, а оборачиваться не хотела. Зачем? Мало ли кого из знакомых он встретил. Русских на Лазурном берегу сейчас много. Да и не интересовали ее знакомые Станислава Петровича. Совершенно. Брюнет вынырнут из-за Катиной спины, словно чертик из табакерки. Пожал руку лысому: “Привет, Петрович”.... Отодвинул стул, присел:

– Привет, солнышко, – это уже Кате. – Я говорил, что мы обязательно встретимся, а ты тогда мне не поверила. Или я ошибаюсь?

– Не поверила, – подтвердила Катя.

– Я же не зря это сказал, я знал. Ну не может судьба-злодейка быть так жестока, чтобы я никогда больше не увидел такую девушку! – он практически в упор посмотрел на Катю. Она не выдержала этого пристального взгляда, отвернулась

Однако “красавчик” сразу же забыл про Катю и переключился на Петровича.

– Я сегодня утром прилетел. Знал, в каком вы отеле остановились. одумал, может быть, вы здесь, в ресторане. Ведь любишь ты, Станислав Петрович, в это время обедать! И – угадал.

– Ты всегда все знаешь. Угадал, конечно, угадал! От тебя даже за границей не спрячешься. Прилипчивый, дьявол, – последние слова Станислав Петрович произнес с какой-то особенной теплотой. По интонациям его голоса чувствовалась: он рад приезду этого человека. Катя сразу поняла: это не случайно.... Этих людей связывают какие-то важные для них обоих дела.

… Самое противное случилось в последний вечер. Катя лежала под зонтиком на пляжном топчане. Она использовала каждую возможность, чтобы избежать общества своего уже изрядно надоевшего за неделю благодетеля. Она старалась ускользнуть от него, чтобы, хотя б немного побыть одной. Далеко она убежать не могла по причине отсутствия финансов. Еще по приезде Станислав Петрович сразу же обговорил правила: “Мы будем вместе выходить в свет. Я за все буду платить. У тебя никаких расходов здесь не будет. Вот тебе, на всякий случай, – он порылся в портмоне, – сто франков. На мой взгляд, этого вполне достаточно”. Катя не нашла аргументов для возражения. И действительно, что она могла на это ответить, что могла возразить в ее то положении.

Было около пяти вечера. Солнце грело, но не жарило. Приятное тепло обволакивало кожу. Метрах в двадцати убаюкивающе шуршали о прибрежный песок волны. “Какое блаженство! Господи, какое блаженство! А, Катюш? А ведь здесь вот так, запросто, отдыхает множество людей со всего мира. И для них такой отдых не экзотика, не событие всей жизни, а обыденная жизненная реальность. Как для твоих родителей поездка на дачу под Ясногорском субботним утром. Заведет отец свою “трешку”… – Не сразу, конечно, заведет – машине почти двадцатник – с третьей попытки, с пятой. И покатит по раздолбанным дорогам… – Катя вдруг отчетливо вспомнила отца и эти поездки на дачу. Как давно это было. Редко она стала выбираться домой, в Тулу, в последнее время. – А вот ты, Катюша, оказалась здесь благодаря случаю и смазливому личику. И платишь большую цену за удовольствие лицезреть свою любимую страну. Да что там большую, огромную, возможно, несоразмерную цену! Ведь ты, Катюша, еще никогда не платила так дорого по своим счетам… Олег? Нет, Олег не в счет. Там было совсем другое. Он мне нравился, я ему тоже. Молодые люди просто жили вместе до тех пор, пока им было хорошо. Отношения исчерпались, и они расстались. Да, он содержал тебя…”

– Блаженствуешь, моя дорогая, – тихонько подкравшийся сзади Станислав Петрович прервал ее рассуждения на эту щекотливую тему.

– Наслаждаюсь морем, солнцем. Когда еще сюда попадешь

– Да ладно, Катенька, не прибедняйся. С твоей внешностью проблем с богатыми друзьями у тебя не должно возникать. Вот мы же с тобой на недельку подружились. А ведь можно найти себе попечителя и на долгий срок. Было б желание....

– Спасибо, Станислав Петрович, с меня и этой поездки хватит, – Катя ответила немного раздраженно.

– Что надоело? – он присел на лежак, бесцеремонно подвинув ее ноги. – В Москву хочется?

– Хочется. Уже хочется, – Катя старалась не смотреть на собеседника. Она чувствовала, что в последние дни раздражение по отношению к нему стремительно меняется на гораздо более сильное чувство – ненависть. Сыта она и обществом “красавчика”, которого, как оказалось, зовут Виктор. Он вечерами не отходил от них ни на шаг. Лез к Кате с разговорами, а ей беседовать с ним совершенно не хотелось. Поэтому отношения их не клеились. Из-за этого над столом витало некоторое напряжение, которое нивелировало тихое перешептывание Станислава Петровича и Виктора. Уж у них-то общих тем для бесед было предостаточно. Катя никогда не прислушивалась, о чем они шепчутся. Во-первых, это ее не интересовало, во-вторых, она была только рада, что ее оставляли, хотя бы на некоторое время, в покое.

– Ты посмотри, сколько здесь представительных джентльменов и всех их сопровождают красивые женщины, – Станислав Петрович обвел рукой окрестности. Как это делали директора коммунистических строек из старых советских фильмов, демонстрируя заезжим гостям свои владения. – Если ты наивно полагаешь, что все эти дамы – их жены или, по крайней мере, невесты, то уверяю тебя, ты глубоко заблуждаешься. Половина этих красавиц здесь – на работе. Они сотрудницы фирм эскорт-услуг. Есть и не профессионалки. Это те, которых джентльмены сами пригласили составить им компанию. Порой это случайные знакомые, либо вовсе не знакомые.

– К чему мне это знать?

– Просто хочу тебе раскрыть глаза, как люди использую свои внешние данные и на этом прилично зарабатывают. Кто-то продает свои мозги, кто-то – мышцы, а кот-то – внешность.

– И что из этого следует?

– Ладно, Катенька, не стану ходить вокруг да около. Мы завтра уезжаем. Сегодня наш последний вечер в Ницце. Я тебя хочу попросить об одной небольшой услуге, а ты дай обещание, что не откажешь в моей маленькой просьбе.

– Я не знаю, о чем вы просите. Какие могут быть обещания?

– Хорошо, буду откровенен. Ты нравишься Виктору. Он хочет провести с тобой эту ночь…

– И вы ему это пообещали? – лениво, без единой нотки возмущения.

– Да, пообещал. Виктор – очень нужный человек. Мне очень важно сохранить с ним бодрые отношения…

– И вы меня, как последнюю проститутку, подсовываете своему подельщику?! – на этот раз в ее голосе промелькнули железные нотки.

– Катенька, тон смени. Можешь, как угодно это называть, но это надо сделать. Ты меня поняла?! – промелькнули угрожающие нотки.

– Не надо на меня давить! Ваше предложение… Даже не нахожу слов, как его назвать. Словом, это неприемлемо. И давайте на этом прекратим наш разговор. Будем считать, что его не было.

– В общем, так: мне не принято перечить. Кто пытается мне возражать, тот в последствии об этом сильно жалеет. Возможно, ты этого просто не знаешь. Поэтому я довожу до тебя эту информацию. Единственное, что я могу для тебя сделать в этой ситуации: поговорить с Виктором, чтобы он оплатил твои ночные услуги. Мы обсуждали и этот вариант. Он готов заплатить тебе серьезную сумму.

– Да пошли вы со своим дружком! – Катя резко вскочила с лежака и почти бегом направилась в сторону отеля. На ходу обернулась. – Ничего у вас не получится: у меня месячные!

– Катенька, ты прекрасно знаешь, что есть масса различных способов удовлетворения мужчин, – произнес негромко Станислав Петрович. Катя была уже метрах в тридцати, поэтому этих слов не расслышала. Она быстро шла к входу в отель, на ходу бормоча под нос: “Хватит! Все, хватит! Не могу больше видеть эти рожи!”

Нужная мысль пришла к ней еще на лежаке. Она придумала, как можно выкрутиться из этой ситуации. Катя знала, где лежат авиабилеты с открытой датой. “Быстро собраться и исчезнуть. Мне даже не придется лететь вместе с ним.... Он полетит на утреннем рейсе. Я – на другом. А ночь? Как-нибудь перекантуюсь”.

 

Ницца. Август 1998 года.

Игоря разбудил негромкий, но высокочастотный зуммер, доносящийся из его “Радо”. Часы лежали рядом, на тумбочке. Он пошарил рукой по поверхности, нащупал вначале кожаный ремешок, затем сами часы. Поднес их к глазам: половина двенадцатого. Наконец, приоткрыл оба глаза, повернул голову направо: Кати рядом не было. “Ушла к себе?”

Она иногда так делала. Они провели в Каннах два сумасшедших дня. Вернулись вчера после обеда. Катя сказала, что очень устала и хотела бы поспать. Он в душе обрадовался просьбе. Игорь в последнее время отдал массу душевных сил этой девушке. Откровенно говоря, сам бы с преогромным удовольствием завалился, и храпанул часика два-три. Впереди их ждал последний вечер в Ницце. Всего несколько часов, если задуматься. Прекрасные мгновения, которые промелькнут, как один миг. Вот и полторы недели пролетели… Конечно, он может приехать к ней в Саратов. Вице-президент банка время для этого уж как-нибудь выберет. Можно Катю пригласить в Москву…

Но пока это были лишь наметки: всерьез о продолжении отношений с Катей в России он пока не думал, разговоров об этом не заводил, а она и не намекала.

… Последний вечер получился особенным. Игорь был в ударе и вновь поразил девчонку. Он еще в первый день их знакомства твердо решил: ни вечера без сюрпризов. И действительно он проявлял удивительную изобретательность, тратил кучу денег на осуществление своих замыслов. “Все должно быть красиво. Нельзя отношения с такой девушкой сводить к банальной выпивке и траханью” – это был его девиз. Для него это было чрезвычайно важно. Дело принципа. Надо держать марку. Нельзя скатываться до примитива. Он любил тратить деньги красиво, с достоинством. Все его нестандартные идеи приносили ему не меньшее удовольствие, чем Кате. А что ей его задумки безумно нравились, это он и так прекрасно видел. Уж его-то тяжело было обмануть.

В последний вечер он повторил то, что сделал “Лапша” – герой Де Ниро – в одном из его любимых фильмов “Однажды в Америке”: снял в одном из ресторанов отеля большой VIP-зал с оркестром, с огромными цветочными вазами у входа. Четыре официанта, под личным предводительством менеджера, весь вечер обслуживали только их двоих. А оркестр по его просьбе играл Гершвина, Дюка Эллингтона и классические блюзы. Возможно, ему показалось, но эта ночь получилась особенной, волшебной. Катя вытворяла в постели невесть что! Такое иногда делали суперэлитные проститутки из известных московских модельных агентств. Время от времени, они с Эдиком заказывали себе этих вышколенных девиц стоимостью по триста долларов за час, на всю ночь. Но все-таки они не вкладывали всю душу в свою работу, хотя за нее им платили приличные деньги. Выполняли ее, скорее, механически. От них веяло холодком. Катя излучала в постели энергию, измеряемую мегабайтами. Она перевоплощалась в энергетическую Ниагару…

… Игорь не без труда дотянулся до трубки. Он заснул часов в шесть утра. Тяжело, голова гудела. Самолет был в четыре по полудни. Он еще вчера, наконец-то, твердо решил: сегодня перед прощанием все скажет Кате, возьмет ее координаты, домашний телефон в Саратове. Он только сейчас осознал, что не сделал этого до сих пор. Почему? Сначала думал: их отношения – типичный курортный роман и не стоит брать на себя какие-то обязательства. Потом, когда Катя начала ему нравиться все сильнее, решил, что теперь это не совсем удобно. Вдруг она поймет, что он немного от нее, как бы это правильно выразиться, без ума, что ли. А ему не хотелось терять лица. И еще он очень хотел посмотреть на ее реакцию при прощании. Это важный момент, он многое проясняет. Как она будет на него смотреть перед тем, как он скроется в накопителе? Что будет при этом говорить? А может, заплачет?!

Игорь набрал ее номер – из трубки слышались лишь длинные гудки. “Пошла купаться? Нет, наверное, завтракает. И зачем так рано встала? Знает же, когда мой самолет. Могли еще часика два подремать”…

– Мадам выехала, – портье это произнес с раздражающим Игоря спокойствием. Его холодные глаза ничего при этом не выражали.

– Не может быть. Вы, наверное, ошиблись, – Игорь второй раз переспросил портье. Он не мог поверить в то, что тот ему сообщил.

– Месье, у нас не бывает ошибок. Я вам повторяю: мадам расплатилась за номер, сдала ключи и уехала на такси. Носильщик поднес ее чемодан до машины.

“Уехала… Почему?! Зачем?! Куда?! – Это был неожиданный поворот, который Игоря здорово смутил. – Что же делать? Уехала… Куда, Катя?! Где теперь тебя искать? И зачем? Расплатилась за номер и уехала… Растерянность, полное смятение мыслей. И вдруг – Как расплатилась?! А конкурс? Она же выиграла конкурс?”

– Месье, вы говорите: расплатилась. А разве номер не был оплачен заранее?

– Нет. Номер был забронирован, но не оплачен. Мадам расплатилась сегодня.

– На чье имя был заказан номер?

– Вообще-то мы такую информацию не даем…

– Для меня это очень важно, – Игорь прожег взглядом служителя отеля. – Вы же прекрасно видели, что мы с мадам Катей подружились.

– Минуточку, – портье нажал кнопку на компьютере. – Номер был забронирован на имя мадам Петровой.

– Спасибо.

“Петрова?! Какая, к черту, Петрова?! Она же говорила, что ее фамилия Громова! Кто ты, Катя?! Кто ты есть на самом деле? Что ты здесь делала? Что ты со мной сделала?!!”

… Игорь не мог никак успокоиться. Стюардесса уже трижды подходила к его креслу – он заказывал три по сто виски.

“Да тебя изрядно поимели, Игорек! Дамы приятной наружности тебя еще так не имели. Ну, Катюша! Ну, сукина дочь! Хитра, умна, хо-р-ро-ша, – он произнес последние слова не без доли восхищения. – Катя ты или Оля – теперь-то уже точно этого никогда не выяснить – жаль, что мы с тобой больше не встретимся. Искренне, жаль… Деньги тебе нужны? Приехала бы в Москву из своего Саратова. Или не Саратова? Откуда ты там есть? Сказала бы об этом откровенно. Снял бы я тебе квартирку, помогал бы материально, а ты отдавала бы иногда мне частичку своего душевного тепла…

А ведь не получилось бы уже у нас так, как было здесь? Точно не получилось бы. В Ницце ты, Катя, была для меня ангелом, спустившимся с небес, а в Москве превратилось бы в обыкновенную проститутку… Или я не прав, а Катя? Прав, сто раз прав! Все свелось бы к банальному сексу. И ты мне быстро бы надоела. Ведь нельзя исключать такой вариант? А Катюш?.. Ладно, все, проехали…”

В Игоре вдруг проснулся банкир: “А сколько же мне все это стоило?” Он достал калькулятор, блокнот и ручку. Долго что-то записывал в блокноте, периодически поднимая глаза на переднее кресло, явно при этом что-то вспоминая. Записи заняли три страницы, исписанные мелким ровным почерком. Затем по клавишам калькулятора быстро забегали его длинные пальцы.

– Ну ни хера себе!! – он не заметил, что произнес это вслух, довольно громко. Настолько, что на расстоянии пяти-шести кресел, вперед и назад по ряду, его слова наверняка слышали. Не говоря уж о пассажирах в соседнем ряду. Несколько голов повернулись в его сторону. Похоже, эти люди понимали по-русски. – Извините, – он предупредительно кивнул им головой. Так кивают, когда хотят поприветствовать человека на расстоянии, либо извиниться.

“Да, господин банкир, крупно тебя кинули. И сумма-то – ого-го!.. Распушил хвост… Павлин хуев! Ж-ж-жених!..”

– Скотч. Двойной, – он щелкнул пальцами в сторону стюардессы. Она находилась метрах в четырех прямо по проходу – кому-то принесла на маленьком подносе стакан минералки. Девушка повернулась в сторону Игоря, утвердительно кивнула…

 

Ницца. Август 1998 года.

Вы прекрасно поработали, мадам Катя. Просто замечательно. Это – рекорд. Она сидела в кабинете управляющего отелем, напротив, по другую сторону стола. Молча курила и смотрела в окно, не обращая внимания на его трескотню.

– Очень хорошо поработали. Очень, – управляющий, высокий импозантный мужчина лет пятидесяти, в молодости, судя по его виду и прическе, хипповал. Длинные волнистые волосы до плеч – черные, изрядно разбавленные седыми прядями – выдавали в нем бунтаря конца шестидесятых и поклонника Джимма Моррисона. – Вот это результат, вот это сумма! – Он даже почесал голову от излишнего возбуждения. Перед ним лежала куча счетов, и он с нескрываемым удовольствием молотил по клавишам калькулятора, видя, как эти цифры складываются в серьезные суммы. – VIP-зал на целый вечер!! Вы очень способная девушка, мадемаузель Катя. Очень способная…

Катя не произнесла ни слова. Впрочем, управляющий в ее словах и не нуждался. Итоговые цифры, прекрасные итоговые цифры: вот, что больше всего его заводило …

Он отсчитал пачку пятисотфранковых купюр. Положил их в фирменный конверт с надписью “Hotel Ambassador”, молча подвинул его в сторону Кати. Она также молча взяла конверт, положила в сумочку и направилась в сторону двери.

– До встречи, мадам Катя, – услышала она за спиной голос управляющего, перед тем, как закрыть дверь.

– Да пошел ты!..

… Владелец ювелирного магазина, старый седой араб, уже минут пять рассматривал колье сквозь лупу, тщательно изучая каждый камешек.

– Вы полагаете, что я подменила колье или выковыряла несколько камней? – Катино терпение было на исходе.

– Мадемаузель, работа ювелира не терпит суеты. Вещь очень дорогая. Я должен быть абсолютно уверен, что все камни на месте, нигде нет никаких царапин. Должен знать точно, что мне вернули вещь в том же состоянии, в котором она была до покупки, – хозяин говорил с Катей не сняв лупы, через которую его правый глаз выглядел гипертрофированно увеличенным до такой степени, что казалось, вот-вот вывалится из лупы с наружной стороны и грохнется на прилавок.

– Долго еще?

– Присядьте мадам, осталось несколько камней. – Ювелир завершил процедуру через минут пять. Отсчитал деньги – ровно пятьдесят процентов от стоимости колье. – Все правильно, мадемаузель Катя? – он наконец-то снял лупу с глаза и прожег Катю плотоядным взглядом.

– Правильно, – сухо бросила она.

– Вы помните о моем предложении? Оно по-прежнему в силе, – при каждой встрече араб предлагал ей ужин в любом ресторане, на ее вкус, с продолжением в номере отеля. Отель также предлагалось выбирать Кате.

– Аревуар, – сухо.

Взяв деньги, она вышла из магазина.

… Катя принялась за вторую бутылку “Мартини”. Перед ней стояла полная пепельница окурков. Порезанные тонкими кольцами две головки киви аппетитно зеленели на блюдечке. С заставки на экране компьютера на нее смотрел Виктор Цой. Дружелюбный теплый взгляд, ладонь под подбородком. Над поверхностью стола уютно стелился желтый свет от торшера.

Она сняла эту небольшую квартирку в прибрежной деревушке в пятнадцати минутах езды от Ниццы еще в прошлом году. Тихое, спокойное местечко. Туристы заглядывали сюда редко. Море в двух шагах. Правда, жилье обходилось Кате недешево. Но на всем Лазурном берегу цены высокие. Тут уж ничего не поделаешь. Можно было поискать жилище километрах в ста–ста пятидесяти от побережья в глубине страны. Там цены пониже. Но Катя решила, что пока потянет и эту квартиру. Зарабатывала она неплохо. А к этому местечку привыкла. И вообще, в ее планы входила покупка жилья в этой местности.

За окном сгущались сумерки. Она только сейчас вспомнила, что сегодня ограничилась чашечкой кофе на завтрак и небольшим круазаном с джемом и маслом. И все. Больше не ела ничего. Может, из-за этого ее так разнесло с бутылки “Мартини”? “Что ж я так напилась? А повод есть, Катюша. Еще какой повод! – Она перевела взгляд на кровать, где в беспорядке были разбросаны деньги. Она даже не пересчитала их. – А действительно, сколько я заработала? Даже интересно. Интересно? Да ни хрена не интересно! Это деньги Игоря. А он уже в Москве и, поди, клянет меня последними словами…”

Катя налила полный фужер из новой бутылки: “За тебя, Катюша. Ты независима, хорошо зарабатываешь, живешь во Франции. Еще три года назад ты об этом даже и мечтать не могла… Игорь? Смешал ты мне все карты, Игорек. Зачем ты приехал? Зачем? В мире столько прекрасных мест. Какого черта тебя понесло в Ниццу?!”.

Резанувший тишину телефонный звонок, прозвучал в этот поздний час очень неожиданно и сбил ее с мысли. “Кто это? Не хочу никого слышать! Нет, не буду поднимать…”

Сработал автоответчик: "Катя, это Света из Москвы. Для тебя приятная новость: после завтра прилетает крупный нефтяной барон из Сибири. Староват, правда, – пятьдесят восемь. Но зато – один. Он забронировал номер в твоем любимом “Амбассадоре”. Фотку я тебе завтра скину по эмейлу. Да ты не переживай, Катюш, может у него не стоит? Зато деньжищ – куры не клюют!.. Как тебе предыдущий клиент? Игорь Анатольевич, кажется? Знаем мы этих банкиров, все – жмоты. Кстати, почему деньги за него так долго не переводишь? Шеф сегодня сильно ругался. Ладно, как появишься, обязательно мне перезвони домой. Я сегодня долго не лягу. Кассету с хорошим фильмом взяла – “Карты, деньги, два ствола”. Может, слышала? Нашумевший фильм. Ну все, привет. Жду звонка.

Катя обхватила голову руками, упершись локтями в край стола. По ее щекам текли большие теплые слезы и падали в блюдечко с дольками киви…

 

Вильнюс–Тула-Москва. 1999–2003.