Он лежал на мягкой зелёной траве Райского сада и смотрел в бездонное до боли голубое небо. Маленький десятилетний мальчик с грустным взглядом древнего старца. Казалось, он своими глазами видел всю историю мира, и, каждая боль, оставила в его душе неизгладимый шрам. Он многое хотел забыть, но обречен был помнить всё, вечно. Он смотрел вверх, и взгляд его тонул в бескрайнем океане голубого небосвода. Он был духом – Духом Невинности Вечное Дитя. Его судьбой было рождаться в теле того, кто должен был умереть в детском возрасте. Его память была переполнена мыслями и чувствами невинных детей: рождение и смерть, любовь и страх.

Он вспоминал те далёкие времена, когда он родился на юге Пелопоннеса в долине реки Еврот. В этот раз ему досталось маленькое, но гордое государство, славившееся своими воинами. Спарту боялись и уважали. Каждый обычный грек втайне мечтал родиться спартанцем, быть сильным, смелым, ловким. Путь от рождения до воина, был невероятно труден, и далеко не каждый его выдерживал, потому что эта страшная дорога лежала по костям слабых младенцев. Ему предстояло быть в теле каждого. Он рождался и умирал, потом снова рождался и опять умирал, и так бесчисленное число раз. А потом, однажды, его не убили при рождении, и он начал расти. Вот он пошёл, сказал первое слово, начал думать и жить полноценной жизнью. Хотя, была ли когда-нибудь полноценная жизнь, у родившегося в Спарте? Постоянные упражнения и тренировки, поединки в рукопашную и на мечах. Он рос и крепчал, но стать взрослым, ему было не суждено…

Для спартанца считалось честью погибнуть на поле боя, но он так не разу на войну не попал. То он тяжело заболел и метался в горячке по жёсткой постели, то невинная на вид царапина превратилась в гноящуюся рану, то он просто не сумел доплыть до другого берега... Исход был один – до боли голубое небо Райского Сада.

Прошли столетия. Ирод был жестоким царём, однако пик его жестокости совпал с началом новой эры. Услыхав о рождении Спасителя, он издал самый жестокий указ за всё своё правление. Все знают, что было дальше, но только я испытал это на себе. Я был в теле каждого младенца, за каждого я почувствовал и боль и страх. Холод стали приносил ужасную темноту отчаяния. Находясь в их телах, я не умел мыслить, но мог чувствовать, и единственным моим чувством был непреодолимый ужас. С той поры минули тысячелетия, но память о той ночи свежа и поныне.

Небо было всё таким же безумно голубым, а воспоминания жутко тяжёлыми. Рядом прошуршали легкие шаги, и маленький мальчик с древним взглядом повернул голову. Белые одежды, прекрасное тело и ореол вокруг красивой головы. Это был Предвестник. Он был Его голосом и Его ушами. Если он приходил, значит, были на то причины.

- Здравствуй, Дух Невинности Вечное Дитя,- голос раздался, казалось, прямо в голове... или в сердце... или в душе... Всё тело Духа от этого голоса наполнилось блаженством, и тяжёлые мысли стали тихонько покидать его. Однако он тряхнул головой, зная, что они всё равно вернутся.

- Мне снова пора, Предвестник?- голос Духа Невинности был грустен,- Я должен опять родиться, что бы скоро умереть?

- Это твоё предназначение, Вечное Дитя. Ты же знаешь, что на Суде Господнем невинные отроки не могут судиться как взрослые грешники, именно потому, что они невинны. По - этому существуешь ты. Ты есть душа тех детей, которые отошли к Господу, не достигнув зрелости. Вот почему ты зовёшься Духом Невинности.

- И у меня нет никакого выбора?

- Зачем тебе выбор, если твоё место в Райских Садах?

- Да! Я не променяю рай не на что. Но ты не представляешь, что мне приходится переживать там, на земле, где я обычный человеческий ребёнок. Ты понятия не имеешь, на сколько проще было раньше, когда люди были похожи на зверей. С движением прогресса, становится страшнее жить. Вспомни, сколько страданий перенёс Сын Господний, чтобы донести до них религию, а, что сделали они? Ещё папа Луций III положил начало инквизиции. Сколько раз я умирал с тех пор! Порой я, даже сгорал на костре подле матери. Огонь съедает твою плоть, не торопясь. И, ты каждым миллиметром кожи чувствуешь нестерпимую боль. Дым разъедает глаза, нос, рот. Голосовые связки рвутся от истошных криков. И ты не знаешь, от чего ты умрёшь, ты хочешь только, чтобы это случилось скорее. В такие моменты перестаёшь думать о жизни, а мечтаешь о смерти.

Знаешь, умирать приходилось не только на костре. Инквизиторы частенько оставляли детей в живых. Но, порой, это было ещё хуже. Остаёшься без родителей, на улице, без еды... На улице зима – ты замёрз до смерти, лето – умер от голода, а, порой, просто закрыл глаза и в низ с обрыва – так проще, так быстрей...

Помню, родился я в небольшой деревушке. Недалеко от Мадрида в семье кузнеца. Моя мать была кареглазой брюнеткой, очень красивой и невероятно нежной женщиной. Она очень любила моего отца. А, когда от любимого человека она родила сына, это ей показалось самым настоящим счастьем. Я рос в окружении огромной любви и родительской заботы.

Проходили дни, месяцы, годы. Моя жизнь была наполнена неподдельной радостью. Я с восторгом встречал душное лето и дождливую осень, мрачную зиму и цветущую весну. Так приятно было засыпать под родной материнский голос. А, когда она наклонялась меня поцеловать, от неё пахло, казалось, утренней росой и вечерним закатом, жарким солнечным лучом и первым снегом, зелёной осенней травой и жёлтой осенней листвой. Она была самой лучшей, самой особой, самой любимой на всей земле.

Отец. Когда я был совсем маленьким, он брал меня на руки, и я чувствовал исходящую от него силу. Когда он подкидывал меня вверх, у меня дух захватывало от ощущения полёта. Взлёт, падение, и его крепкие руки ловят меня у самой земли. Моему восторгу не было предела. Самым страшным в той жизни были для меня осенние грозы. Сверкнёт молния, а я прижмусь к отцу, и мне уже не страшно, пусть от грома хоть потолок на голову падает.

Однако однажды, наш счастливый мирок распался, словно карточный домик. В один пасмурный день в нашу деревню въехала мрачная процессия. Впереди ехали двое. Один – молодой дон из ближайшего замка. Ему принадлежала наша деревня, но он ни разу её не посещал. Второй – худой священник с безумным взглядом. Все глядели на него со страхом, и говорили страшное слово – инквизиция. Когда они проезжали мимо нас, задумчивый взгляд дона остановился на моей матери. В его отсутствующих глазах появилась похотливая искра.

Процессия проехала через всю деревню, и остановилась у хижины старухи, жившей на окраине. То, что происходило дальше, для меня, в мои не полные восемь лет, мало, что значило. Суд этот был скорым, поэтому несчастную очень быстро привязали к столбу. Когда зажглись факелы, мои родители отвели меня домой, строго запретив в этот вечер выходить на улицу. Они меня рано положили спать.

Внезапно я проснулся от странного шума. Я выглянул в окно. Отец вышел посмотреть, что случилось. Какой то темный силуэт метнулся к нему. В свете луны, что-то блеснуло, и его грузное тело упало на землю. Когда тень двинулась к дому, дверь моей спальни открылась. На пороге стояла мама. Полуодетая, с растрепанными волосами она схватила меня и потащила в свою спальню. Спрятав меня в сундук и приказав сидеть тихо, она вышла. Кто то вошел в дом. Послышался шёпот затем тихий крик и глухой удар. Дверь распахнулась. Угли тлели в печке, но их света хватало, что бы увидеть, как кто-то в дорогой одежде, бросил потерявшую сознание маму на кровать, и принялся сдирать с неё одежду. Я в ужасе смотрел на это из-под приподнятой крышки сундука, и безмолвные слёзы катились по моему лицу, а, что-то тёплое текло по ногам. Прошло несколько минут, когда мама пришла в себя. Она попыталась вырваться, но насильник ударил её по лицу. Инстинкты сработали быстрее мозга, и я, выскочив из сундука, с криком бросился ей на помощь. Похотливое лицо с удивлением повернулось в мою сторону. Когда я подскочил ближе, он ударил на отмаш. Пролетев пол комнаты, я головой встретил стену и услышал треск ломающейся шеи. Последнее что я видел, как дон потянулся к горлу моей матери и с безумным удовлетворением, принялся её душить.

На утро священник сообщил, что у проклятой колдуньи были сообщники, которые в отместку убили семью кузнеца. К вечеру в деревне горело ещё несколько костров.

 

А вспомни 24 августа 1572 года в Париже. Та ночь была одной из самых ужасных в величии католического безумства. Религия, порой, становится страшным оружием в руках сумасшедшего политика. Я был тогда в детских телах разного возраста. И, все мы, находясь в гугенотских семьях, готовились к празднику, когда на нас кровавым мраком опустилась Варфоломеевская ночь. И снова реки боли втекающие в океан страданий. Холодная сталь, горячая кровь! Трупы, трупы, трупы... и вот оно снова – голубое небо Райского Сада.

Большие трагедии в моей памяти сменяются одинокими судьбами. 1904 год был началом тяжелых времён для России, а для меня был началом новой жизни. Имя моё было Алексей Николаевич Романов. Я родился в царской семье, а, посему, детство моё должно было быть лёгким и интересным. Однако гемофилия – болезнь тяжёлая, и, поэтому моё детство оказалось скучнее пасмурного дня. Я не мог спокойно играть ни со сверстниками, ни с сестрами. Родители, занятые делами государства почти не уделяли мне времени. Поэтому, самым ярким впечатлением той жизни, оказался грязный, вонючий подвал в Екатеринбурге. Сюда большевики отвели всю нашу семью, когда услышали о приближении белогвардейских войск. Годом раньше, когда с Авроры раздался тот памятный выстрел, мне не было так страшно. Рядом были родители, много людей, и все твердили: «Они не посмеют! Союзники нам помогут...» Но они посмели, а помощь была на много медленней чем пуля из чекистского нагана.

Затем наступили тяжёлые годы красного периода. Пока рабочие и крестьяне строили коммунистическую машину, их дети умирали от голода и болезней. Вскоре в Германии зажглись огни пугающих факелов. Когда же два этих монстра столкнулись в смертельном поединке, начался настоящий кошмар. Я почти не рождался, но умирал, чуть ли не по всей земле.

Не раз я пачкал своей кровью красивый нацистский мундир. А сколько раз меня хоронили партизаны в холодных русских лесах. В блокаду я мёрз и голодал. Но настоящий ужас я почувствовал в таких местах как Бухенвальд и Освенцим. Расстрел там можно было считать за счастье. Но это было редко, чаще огонь, газ, химические и биологические препараты. Боже, на какие жестокости способен человек... – в древних глазах застыли слёзы, но Дух не мог плакать, от этого было ещё тяжелее.

- Ты же знаешь, в людской жизни есть всё: не только страх, боль и смерть, но и любовь, нежность, ласка,- прозвучал проникновенный голос Предвестника, - и не говори мне что ты не испытал эту часть жизни тоже.

Грустная улыбка появилась на детском лице:

- Да ты прав. Один из самых старых городов в мире, расположен в долине реки Зеравшан. Горы плотным кольцом окружают его, даря мягкий сухой климат. Не зря Самарканд за 2500 лет был столицей многих государств и правителей. Зимы в жаркой средней Азии бывают очень даже холодными, а, потому, весна приносит людям долгожданное тепло солнечных лучей и аромат цветущих растений.

Первое впечатление оставляет неизгладимый след в душе новорождённого своей неповторимостью и особенностью. Это заблуждение считать, что дети ни чего не понимают и не чувствуют только появившись на свет. Каждый человек несёт в своём подсознании через всю жизнь, первый, неосознанный взгляд на окружающий мир. Всегда было приятно появляться на свет весной, когда воздух, кажется, пропитан ощущением новизны и свежести. В этот раз я был окружён родительской любовью ещё задолго до своего рождения. Я был поздним ребёнком, а это значило, что мои мать и отец были вполне сформировавшимися личностями. В отличие от молоденьких мальчиков и девочек, залетевших по ошибке, для которых ребёнок последняя игрушка.

Моя мать была из интеллигентной советской семьи. Такое понятие осталось в наследство от распавшейся социалистической империи. Куча братских народов перемешавшихся в коммунистическом экстазе, образовали новую национальность. Мои родители полюбили друг друга огромной, чистой любовью, не омрачённой ни национальными, ни классовыми различиями. Отец женился на моей матери, когда та ещё училась в университете. Позже, когда они стали задумываться о детях, оказалось, что у матери тяжёлая болезнь, и она не может иметь детей. Отец стойко принял это известие. Его любовь не уменьшилась ни на йоту. Начались долгие скитания по медицинским учреждениям. Лекарства и осмотры, больницы и институты, врачи и профессоры. В конце концов, прогресс сделал своё дело и, когда моей матери было уже 35 лет, на свет появился я.

Наверное, из-за всех перенесённых горестей, я был безумно любимым и невероятно желанным ребёнком. Ещё во время беременности, мой отец буквально носил жену на руках, когда же я родился, его восторгу не было предела. Нет слов, что бы описать радость от моих первых шагов и счастье от первых «мама» и «папа». Садик, школа, друзья, подруги – жизнь была такой простой и лёгкой. Вот когда я испытал на себе всю полноту чувства под названием любовь. Любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине, любовь родителей к ребёнку и ребёнка к родителям, и первое, самое чистое и незапятнанное чувство к девочке за соседней партой. Как жаль, что в моих историях не бывает счастливых концов. Как бы мне хотелось рассказать о первом свидании... о первом, захватывающем дух, поцелуе... о долгих прогулках под луной... о встрече рассвета с любимой вдвоём... о долгой, счастливой, насыщенной жизни... но!

Едва мне минуло десять лет, когда я попал в больницу. Не буду рассказывать о тех мрачных часах моей жизни. Прошло не мало времени, прежде чем мой лечащий врач сумел правильно поставить диагноз, но было уже поздно. Запоздалое лечение – таблетки, уколы, капельницы, всё было бесполезно. Моя смерть была такая же лёгкая как вся моя недолгая жизнь. Мои родители держались до конца. Когда же мой дух покинул тело, мама подошла, села рядом, закрыла мне глаза, и, невероятно спокойным голосом сказала: « Спи, сыночек, спи. Тебе завтра в школу. Мама разбудит тебя рано, так что спи спокойно». Отец взял её за плечо и, что-то сказал. Она не ответила. Спустя мгновение он её тряс, обнимал, целовал, но она его не слышала. Она не слышала больше никого и никогда. Она теперь жила в своём мире, где её сын был жив и полностью здоров.

Отец хоронил меня один. Он сделал всё, как полагалось – поминки, девять дней, сорок дней. Мать он устроил в приличную лечебницу и попрощался с ней навсегда. Жизнь стала для него в тягость, но его держало не законченное дело. Он обвинил во всём лечащего врача. Откуда он взял оружие никто не знал, но, расстреляв в несчастного всю обойму, последнюю пулю он пустил себе в лоб...

Дух Невинности на мгновение замолчал, подняв влажные глаза к небу. Спустя мгновение он задумчиво продолжил:

- Люди и смерть не разделимы. Если человека никто не убивает, то он сделает это сам. Я еще могу понять самоубийц. Страх перед будущем, отчаяние, боль утрат, много разных причин толкают на такой шаг, но, что заставляет лишать жизни себе подобных? Вот чего я не понимаю, чему нет никаких оправданий. В те далёкие времена, когда люди жили дикими племенами, пытаясь выжить и доказать окружающему миру своё право на существование, человеческая жизнь ценилась больше, чем в эру научно-технического прогресса. Человечество двигается вперёд, и наравне с великими открытиями придумывает всё новые способы убийства. И, вот на смену мировым войнам и концентрационным лагерям, пришел новый ужас массового уничтожения – международный терроризм. Даже маньяки, ведущие счёт своим жертвам, не идут ни в какое сравнение с этим чудовищным порождением современности. Если раньше массовые убийства были завуалированы под какую-нибудь идею, то сейчас терроризм предстал во всей своей безобразной наготе. Это та проблема, о которой я не могу говорить в прошедшем времени. Сколько раз я уже умер за последние годы. Захваченные школы и больницы, бомбы на улицах и в транспорте, падающие самолёты, рушащиеся небоскрёбы. Сколько смертей, сколько погибших душ, - в глазах Духа были невероятные боль и страдания.

- Они не загублены, Вечное Дитя, они все получили по заслугам на Страшном Суде. Кстати, очень многие находятся сейчас здесь, рядом с нами, в садах.

- Почему же, что бы попасть в рай, нужно умереть такой страшной смертью? Почему нельзя заснуть и больше не проснуться.

- Лишь после смерти принимается решение о том, чего достойна душа человеческая: вечных мук или блаженства. А потому, и путь на небеса у каждого свой.

- Но ведь хуже всего детям! Почему они должны умирать в тот период жизни, который считается самым счастливым? Ведь есть столько вещей, которых они не успевают пережить. Настоящая любовь, рождение своих детей, внуков, чувство того, что прожитые годы были долгими и счастливыми. Дети не должны сталкиваться со смертью не почувствовав вкус жизни.

Дух Невинности смотрел на Предвестника, ожидая ответа. Однако тот промолчал.

- Пора, - сказал лишь он, и, повернувшись, пошел прочь. Вечное Дитя всё понял, и взглянул напоследок в голубое, голубое небо.

Яркий свет. Резкий запах лекарств. Шлепок, ещё один шлепок. Он услышал детский плач. Свой плач...

- У вас мальчик, - услышал он вдалеке. Забытьё ... Снова свет. Красивое женское лицо склонилось к нему. От неё веяло безграничной любовью, теплом и лаской. Её мягкие руки прикоснулись к нему, и он почувствовал нежный поцелуй. Вот это и можно было назвать счастьем, и он понял, что будет пить это счастье большими глотками, потому что он знал – пройдет не много лет и море любви в сердце этой милой женщины, превратится в океан страданий.