Знакомый голос из репродуктора, наконец, возвестил: «Следующая станция – Одесса Главная!», и всё заволновалось, закружилось встречными движениями приезжих и встречающих. Если же никто не встречает, то и не торопишься. Мне всегда нравились эти первые минуты в чужом городе, когда можно немного отрешиться от суеты и спокойно осмотреться где-нибудь за чашечкой кофе.

Я как раз подходила к привокзальному кафетерию, как вдруг под самым ухом раздалось: «Милочка, что же Вы себе думаете? Едем сразу домой! Я к Вам… к Вам говорю, не оглядывайтесь! Вижу, ведь, квартира нужна. У меня как раз то, что требуется, отдельная комнатка с удобствами. Всего-то два рублика за ночь, а? И не сопротивляйтесь, уступлю за полтора!».

Я не сопротивлялась, хотя знала, что красная цена за комнату- рубль. Я была загипнотизирована. Держась чуть в стороне, со мной так убедительно заговаривала, улыбалось и жестикулировала старушка в халате и объёмном кухонном переднике, что, казалось, я уже у неё дома.

По приходу на место не остановило и то, что «отдельная комнатка» оказалось просто железной кроватью и тумбочкой, отделенными ширмой от кровати самой хозяйки, а «удобства» – рукомойником с ведром за перегородкой. Рядом с тётей Маней, как сама отрекомендовала себя хозяйка, всё уже выглядело только декорацией.

«Знакомься, моя гостья из Кишинёва!» – возвестила она кому-то в сумрак комнаты. Послышался ответный шорох. Как попала сюда эта дама? Изящная, словно без возраста, в чём-то лёгком, дополненном нежным жемчужным ожерельем. «Евгения… Евгения Аркадьевна, старшая сестра Манечки, из Калифорнии, - пропела она с каким-то французским прононсом. Сёстры? Рядом они смотрелись столь необычно, что даже напомнили каких-то сценических персонажей, и я, наверное, не слишком вежливо всё переводила взгляд с фартука на жемчуг…

Когда же мы приобщились к аппетитным домашним пирожкам, поданным тётей Маней в честь знакомства, и полилась увлекательная беседа с Евгенией Аркадьевной (хозяйка больше прислушивалась), ничего уже здесь не казалось странным, и поздним вечером засыпать за ширмой было даже уютно.

Зато утром… Одурманена ли острым морским воздухом или с непривычки двигаться в столь ограниченном пространстве, но я как-то смахнула с тумбочки тончайшую, расписанную играющими амурчиками,

чашку с приготовленным для меня травяным чаем. Трудно передать то состояние, когда, торопясь и оглядываясь на дверь, собирала я осколки фарфора, ругала себя и одновременно подсчитывала, хватит ли у меня денег на что-то подобное в антиквариате. Может, придётся и сервиз… Хозяйка запросила дороже за своё убогое жильё, сколько же будет стоить эта действительно ценная вещь? Эх, подала б простую чашку, может, и не разбилась…

На кухне у тёти Мани витал пряный дух солений, для которых она что-то дробно крошила. Дама в папильотках устроилась с газетой у окна.

Пока я, сбивчиво и краснея, обещала обойти все магазины города и найти достойную замену разбитой вещи, хозяйка словно застыла. А потом вдруг

тихо заплакала. «Это чашка мужа, ещё довоенная. Всё, что осталось, ведь, и пожить не успели, но другой не нужно. Какие ещё деньги, что Вы такое говорите? Вы, милочка, гостья, случилось… всему свой срок. И последний раз, всхлипнув, продолжала уже обычным голосом: «А вот без хлеба мы не проживём, весь до крошки вышел. Сбегаете в булочную? Там в комнате Женя, она покажет!» А я и не заметила, когда её сестра вышла.

За завтраком я чувствовала себя ещё слишком растеряно, чтобы уследить за разговором. Поэтому на типичный в те годы вопрос дамы, много ли выехало из Кишинёва, пробормотала что-то невнятное. Однако когда она поинтересовалась, не собираюсь ли и я тоже, задумалась, что сказать. Для себя самой здесь всё было ясно. В той моей студенческой юности жило столько привязанностей, что и не мыслилось о другой жизни,

Но вступать сейчас в объяснения, спорить,… да и какое ещё мнение могло быть у этой дамы? Поэтому ответила как можно солиднее: «Может, и уехала бы, Евгения Аркадьевна, если бы решили в семье и… - Девушкааа! - Вдруг перебила она меня совсем по-одесски, - Да, есть обстоятельства, где всё диктует необходимость работы, защиты от несправедливости… жизни, в конце концов! Но Вы, юная, так легко говорите об этом. Нет, Вы ещё не знаете, что такое родной город! Я, ведь оставила Одессу совсем молоденькой. Училась в Киеве на врача, потом фронт. В самое страшное время мне наяву приходили одесские набережные, порт будто охраняли. И при освобождении наших городов, радовалась как все, что говорить! Но когда в апреле сорок четвертого сообщили об освобождении Одессы, это знаете, другое… - тонкая рука взметнулась, прикрыла глаза. - Не поверите, завидовала запертым в катакомбах, без света и воздуха… моей Манечке. Знала, что никуда не поедет, будет ждать своего. И бросив взгляд в сторону кухни и сразу понизив голос: «Знаете, до сих пор ждёт...»

Наверное, вид у меня был совсем скисший, потому что, взглянув внимательно, дама вдруг рассмеялась: «Ну и заговорила я Вас! Послушайте, а есть у Вас время? Поедемте, покажу Вам подземные лабиринты, где в тяжёлое время выживала Одесса. Прямо как в большой коммуналке! Увидите танк «НИ», единственный в мире! Знаете, что такое «НИ»? И не трудитесь вспоминать! Это – «На Испуг».

В подполье собрали из трактора, а какой шум наверху поднял! Откуда вдруг в оккупированном городе танки?… Да, одесситы всегда умели смеяться!» И без всякой паузы: «Вы думаете, этот остроумный мальчик,

Миша Жванецкий сейчас меньше рискует?» И на мой недоуменный взгляд: «Как же, Вы должны его знать, писал для Райкина, а сейчас «делает филармонию в Одессе… Нет??? Ну, ничего ещё узнаете, все узнают!»

Я была не то чтобы сбита с толку, но буквально переполнена непрерывными токами, идущими от проникновенных глаз собеседницы, её волнующей экспрессивной речи. Недавно, ведь, уже испытывала что-то подобное, прямо гипноз какой-то, но где и когда? Хотелось что-то важное додумать, понять…но она уже повернулась к сестре с её дымящеёся в пузатом чугунке картошкой: «Закармливаешь нас, Манечка, с места не сдвинуться! А мы тут собрались в город, Дюку поклониться, на Потёмкинской ступеньки сосчитать…»

- Евгения Аркадьевна, - решилась я на давно вертевшийся у меня вопрос, - Почему же Вы там… - и осеклась. «Вы хотите спросить, почему я не возвратилась в свой город, – сразу поняла меня дама, - я же говорила, бывают обстоятельства... И вдруг, задорно, словно ровеснице, подмигнув, добавила: «А что это меняет?»

Через два дня тщательно причёсанная и приодетая Евгения Аркадьевна провожала меня к поезду с пакетиком сестриных пирожков «на дорожку». Тётя Маня встречала очередного гостя.