Подул ветерок, мутная волна смыла начало песни, что писали острой тростниковой палочкой на желтом, твердом песке. Осталось только самое охвостье:

…ний, в зимней тиши разгрызающих

Серая озерная волна довершает свое разрушительное дело. И нелепые тревожные строки исчезают. И нелепый тощий ребенок смотрит без обиды, скорее с облегчением…

Этот детеныш, похоже, рахитичен. Он нетвердо держится на тонких своих ножках, и, кажется, с трудом удерживает на весу большую, длинную, как дыня, голову.

Мордочку его можно было б назвать хорошенькой, не по-здешнему, не по-крестьянски – скорее, по-господски хорошенькой. Но зеленые с раскосинкой глаза смотрят столь пусто и равнодушно, что людям делается не по себе. И думается невольно, что нет ни одной мыслишки в головенке странного малыша. А мысли-то есть…

 

***

Озеро опять стерло мою песню. Я пишу, а оно стирает. Как время. Времени у меня много, и это плохо. Я скучаю тут. Я не дома…

У меня есть родители, но они не мои. Мэри рыжа и Патрик рыж, а у меня волосы черные, как надо. Они скотины, быдло, мои родители. Когда-нибудь, когда матушка найдет меня, и явится сюда со своим воинством, я убью их вместе с другими скотами. За непочтительность. Только я не помню, как зовут мою матушку…

Родители кличут меня Робом, но это не мое имя. Свое я потерял, вместе с домом. Хотел бы я знать, кто такой Роб? Наверное, сын Мэри и Патрика, такая же здоровенная рыжая орясина.

Милли трется о мои ноги и зовет меня домой. В дом Патрика. Мой народ любит собак, я знаю. Только наши псы быстроноги и прекрасны – чернь с серебром. Бархат и кинжалы клыков. Огненные пасти и смарагды глаз. А тут, у этих скотин, и собаки уродливы. Милли маленькая, кривоногая. Рыжая, как Мэри и Патрик. Но я люблю Милли. А братьев Джойс, что кидают в нее камнями, я убью первыми. Сам.

Вчера братья Джойс принялись швырять камнями в меня, и попали в голову. А Мэри их поймала и оттаскала за уши. Вот так. И я тогда подумал, что не так уж сильно ее ненавижу. Пожалуй, я убью только Патрика и братьев Джойс. А Мэри оставлю. И Милли, конечно.

Озеро крадет мои песни, но я прихожу сюда снова и снова. Здесь тихо и прохладно, и противное солнце не кусается так сильно. Я прихожу и думаю о доме…

А сегодня к Мэри и Патрику придет много гостей!

***

Почтенные гости стоят на лужайке перед хижиной Патрика. Отец Виктор, доктор Андерхилл, Синтия Макдональд и, конечно, прибабахнутая Руби – куда без нее. Самые сведущие в деревне люди.

- Он целым днями торчит на озере и сочиняет какие-то бесовские песенки. И домой его может привести только наша собака. С ним сладу нет! – говорит Мэри. Она очень расстроена.

- Он на нас не похож, - Патрик почесывает заросший рыжей щетиной подбородок.

А противная неопрятная Руби кукует:

- Эльфеныш, эльфеныш, эльфийское отродье!

Синтия, высокая, худая, с гордой осанкой и распущенными седыми кудрями, смотрит на Руби неприязненно, и цедит:

- Великие Ши мудры и благородны. Тому, кто не задевает их гордость, кто дружен с ними, нечего бояться ни днем, ни ночью! Они заняты всякими господскими забавами – охотой, войной и искусствами, они не опустятся до кражи детей!

Отец Виктор опасливо отодвигается от старой ведьмы и внимательно смотрит на предполагаемого подменыша.

- У фэйри нет души, согласно постановлению епископского собора… год забыл, ах, голова моя… Как же он мог быть окрещен?

Любопытный доктор Андерхилл, поблескивая очками, подбирается к малышу со своей медицинской трубкой. Малыш отшатывается.

- Я слышала, - робко говорит Мэри, – будто бы вернуть похищенного можно в ночь Самайна, если стать на тропе фэйри и дождаться королевского выезда.

- Великие Ши замкнулись в круге гордости своей, завернулись в плащ скорби. Они больше не имеют дел со смертными и не выезжают в ночь Самайна, - надменно и печально произносит Синтия.

- Есть, есть верный способ, даже два! – хихикает Руби, потирая ладони. – Первый – бить и щипать эльфеныша, кинуть его в камин…

- Это нам не подходит! – с ходу отвергает Патрик.

- Второй – пойти к сиду, разложить вязанки хвороста, да подпалить. Тогда жителям сида уж придется впустить тебя, Двор Неблагий вернет твоего парня…

Синтия возмущенно удаляется. Вслед за ней уходят доктор и священник.

 

***

В общем, Патрик сделал так, как сказала старая жирная уродка. Разложил костер на холме с терновым деревцем. Под его корнями открылся лаз, и Патрик заявил, что мы с ним туда полезем. Мэри, конечно, взвыла, как волчица, а Милли ее поддержала, и обе просили взять их в холм. Но Патрик цыкнул на обеих и полез в нору, и меня потащил, хоть я кусался и отбивался, как мог. Нора была глубокая и темная, она долго, долго не кончалась. А когда она все же закончилась, и мы прочихались от черной влажной земли, то увидели огромный и прекрасный чертог, посреди которого росло серебряное деревце. Под ним сидел рыжеволосый мальчик, одетый в золото и серебро, и листал чудесную книгу с блестящими алмазными застежками и говорящими картинками. Должно быть, это и был Роб. А рядом с ним сидела Иссабель, моя мама…

 

***

Иссабель, королева Тернового куста, сидела под деревом, на траве, одетая в пышное черное платье, и пила черное вино из прозрачной чаши. И Мелвис, военачальник ее, сидел рядом, и Беленис, ее друид.

Королева тусклым, усталым взором скользнула по лицам пришедших и сказала равнодушно:

- Оргулос, дитя мое, подойди и поцелуй свою несчастную мать. Так за чем ты пришел, смертный?

Оргулос не двинулся с места. А Патрик видел черный земляной свод сида с торчащими отовсюду корнями – изнанку холма. Проросшие вглубь змееобразные корни бесовского терновника. И худую смуглую фэйри с жесткими черными волосами и бледными губами, жадно пьющую черный скорбный напиток.

- Я пришел за своим сыном, госпожа. Отдашь ли добром?

Королева бросила пустой взгляд на Белениса. Великий маг важно ответствовал:

- Можешь забрать своего ничтожного отпрыска, смертный. Для моего опыта он более не нужен. Лучше уж моему народу обратиться в сонмище теней, оставив по себе немеркнущую славу, нежели впустить в свои жилы жалкую вашу кровь. Никогда не стать отродью черни подобием господина, как ни лелей его, сколь не учи премудростям, никогда…

- Никогда! – тихим надменным эхом отозвалось из полутьмы сида. И весь Неблагий Двор важно покивал головами, подтверждая правоту друида.

Патрик схватил Роба за руку и потащил к лазу. Но тут королева вновь подняла поникшую голову.

- Тебе точно ничего более не нужно? Золото, власть, мудрость? Может, молодая жена вместо старой? – пустые глаза ее ожили вдруг, и заблестели зловещими жадными огоньками.

- Ничего, ничего… великая королева, - проворчал Патрик.

 

***

А когда Патрик уж совсем собрался уходить со своим Робом, мне почему-то стало горько. До слез. А ведь я не плакал, даже когда братья Джойс зарядили мне в макушку своим мерзким камнем, - я же королевский сын. Я думал, он даже не обернется, гад. Но Патрик вдруг хлопнул меня по плечу и сказал: «ну а ты чего встал, сынок? Не отставай, лезь, давай». И я повернулся и полез за ними. А матушка моя продолжала пить драгоценное вино фэйри, и никто из воинства ее не глянул даже в мою сторону. Ни-кто…

Когда мы вылезли, было уже светло. И замерзшая плачущая Мэри схватила нас с Робом в охапку. Она прижимала нас к себе и причитала: «детушки мои вернулись, детушки!». А Милли прыгала вокруг нас и кричала то же самое на собачьем языке.

А я подумал тут: когда я вырасту, не буду, пожалуй, никого убивать. Разве что тех, кто хоть пальцем тронет Патрика и Мэри. И Милли, само собой. Ах, да, и Роба…